CC BY
24
Ф. А. Казин
ПОСЛЕ КУЛЬТУРНОГО ШОКА.
ЧЕМУ НАУЧИЛИ И ЧЕМУ НЕ НАУЧИЛИ
РОССИЙСКУЮ ВЛАСТЬ «ЦВЕТНЫЕ РЕВОЛЮЦИИ»?
В период президентства Владимира Путина непосредственное влияние внешних факторов на внутреннюю политику России существенно ослабло. Вместе с тем осталось весьма значительным их косвенное воздействие. Характерным примером стал своеобразный «тонизирующий эффект», который оказали на политический процесс в нашей стране так называемые «цветные революции». Именно после событий в Тбилиси и Киеве в 2003-2004 гг. в России начался процесс формирования официальной идеологии. Кремль всерьез озаботился поиском ценностей и смыслов, которые могли бы быть транслированы в общество с целью легитимации режима и консолидации нации. Важнейшей проблемой при этом является то, что данное концептуальное творчество продолжает оставаться уделом избранных интеллектуалов и оказывает минимальное воздействие на реальные взаимоотношения власти с народом. Даже в период выборов социально-экономическая политика в стране ведется без учета культурно-цивилизационных особенностей России. Практическое воплощение важных для массового сознания идей социальной справедливости и равенства ограничивается либо популистскими инициативами, либо шагами, прямо ориентированными на снятие с себя государством значительной доли ответственности за положение дел в этой сфере.
Президентские послания последних лет содержат важные тезисы по поводу целей деятельности власти, образа будущего нашей страны, ответственности элиты перед обществом и т. д. (см., например: Третьяков, Андреев, Забродина, 2006, с. 18). Но что же дальше? А дальше встает вопрос о приоритетах развития, с которыми нет ясности даже в самой президентской администрации. В своем знаменитом выступлении перед слушателями Центра партийной учебы партии «Единая Россия» 7 февраля 2006 г. Владислав Сурков заявил, что основными ценностями, которые разделяет российский народ, являются материальный успех, свобода и справедливость (цит. по: Владимиров, 2006). Спустя несколько месяцев, в ноябре 2006 г. в статье «Национализация будущего» он вполне в духе Солженицына объявил основным приоритетом власти сбережение народа (см.: Сурков, 2006). Позволительно спросить — когда это материальный успех был главным ценностным приоритетом
© Казин Ф. А., 2007
российского общества? Может быть, в период царской России, когда народная мораль базировалась на нравственных устоях православия? Или во времена советской власти, когда богатство вообще считалось чем-то почти постыдным?
Но главное в другом. Возможно ли совместить на уровне ценностных основ социальной политики материальный успех и сбережение народа? Если наш приоритет — материальный успех, то в борьбе за выживание побеждает сильнейший. Если сбережение народа (в том числе и демографической рост, поддержка стариков, выравнивание социальных дисбалансов и т. п.), то слабым надо помогать. По-моему, объединение логики индивидуального выживания и коллективного существования — это популистская эклектика. Надо что-то выбирать. В поздний советский период в общественной жизни нашей страны было много лжи и двуличия, но не было откровенного хамства. Во всяком случае, аморальное поведение скрывалось от публики. Сегодня откровенно циничные поступки — вроде покупки губернатором депрессивного региона зарубежного футбольного клуба — становятся предметом позитивного и заинтересованного всенародного обсуждения и чуть ли не национальной гордости. Спрашивается, какими ценностными приоритетами движима наша элита, какие нравственные нормы она транслирует в общество. Есть в этой шкале место сбережению народа? Кажется, этот вопрос относится к разряду риторических.
При всей политической лояльности российской бизнес-элиты процесс утечки капиталов за рубеж не ослабевает, а становится лишь более изощренным и завуалированным. Люди выводят деньги, потому что боятся за сохранность своей собственности. В условиях колоссального социального неравенства и абсолютной непрозрачности «корпорации Кремль» возможны любые формы консолидации активов, «слияния и поглощения». Все они будут поданы в СМИ как борьба с темным олигархическим прошлым, то есть легитимированы в глазах общества путем апелляции не к праву, а к политической целесообразности. Кроме того, кому может быть гарантирована безопасность в обществе, в котором все определяется упомянутым выше материальным успехом (причем не в качестве свойства повседневности, а идейного лозунга, вынесенного на знамена «партии власти»). Призыв «обогащайтесь» разрушает последние остатки традиционной системы ценностей, одним из краеугольных камней которой был коллективизм (по-русски — общин-ность). Тот, кто в нынешней ситуации «выйдет из окопа» и начнет работать на общественное благо, моментально ослабит свои позиции в борьбе за личное выживание (вне зависимости от того на каком
уровне иерархии это произойдет). «Не мы такие, жизнь такая», — говорят сегодня в России. Вывод прост: несмотря на все интеллектуальные усилия части российской интеллигенции, реальная внутренняя экономическая и социальная политика власти продолжает уверенно толкать общество в сторону дальнейшего разобщения и маргинализации.
Цинизм и высокомерие власти в отношении собственного народа помимо прочего является главным препятствием на пути разработки Россией своего нового глобального проекта. Подобный проект может родиться только как результат сотворчества элит и масс. Его абсолютным условием является наличие «культурной гегемонии», то есть взаимного доверия и уважения между властью и обществом, основанной на разделяемых представлениях, символах, традициях и ценностях (см.: Грамши, 1991). Сейчас у нас стало модно в рамках консервативного дискурса приводить в пример США. Так вот, в США действительно присутствует «культурная гегемония» власти в том смысле, что народ и элита разделяют одни и те же ценности. Российская власть понимает, что ей необходимо добиться чего-то похожего, но как это сделать не знает. В результате применяются приемы пропагандистского свойства, в которых не хватает ни искренности, ни глубины, ни жизненности. Глянцевая картинка «успешной России» разбивается об отсутствие реального прогресса в сфере социальной политики. В результате уровень доверия к власти падает, а формирование убедительной внешнеполитической доктрины становится практически невозможным.
Какое отношение к этому имеют удавшиеся и неудавшиеся «цветные революции» в странах СНГ? На мой взгляд, самое непосредственное. Дело в том, что точно такие же ценностные установки разделяли (и, вероятно, продолжают разделять) элиты стран СНГ в отношении собственных народов. Упомянутые цинизм и высокомерие власти — это наиболее распространенная форма политической патологии, которая, собственно, и закончилась «цветными революциями» во многих странах постсоветского пространства. Именно поэтому уроки «цветных революций» столь важны для России. В настоящей статье мы ответим на вопрос о том, насколько правильно они были поняты и учтены российской властью. Мы рассмотрим этические и культурные аспекты событий 2003 г. в Грузии, 2004 г. в Украине, 2006 г. в Белоруссии и постараемся определить причины феномена Лукашенко и отсутствия феноменов Шеварднадзе и Кучмы.
Поскольку, как мне кажется, «цветные революции» стали катализаторами процесса идейно-политического творчества в России, мы попробуем обозначить основные направления его развития.
Особое внимание мы уделим разнице между идеологической политикой и формированием имиджа, исходя из презумпции, что Россия — это цивилизация, а не корпорация. Наконец, мы постараемся доказать, что культурная гегемония — это не технология управления сознанием, а процесс доверительного общения между властью и обществом. Именно в этом состоит главный урок «цветных революций». От того, насколько его усвоила российская власть, во многом зависит будущее нашей страны.
Культурный смысл «цветных революций»
Многие эксперты считают, что «цветные революции» революциями не являются. Они называют эти события переворотами или путчами, смысл которых состоит в замене одних правящих группировок на другие (см.: Почепцов, 2005). Все классические определения революции действительно содержат один или несколько параметров, по которым «цветные революции» не дотягивают до уровня «настоящих», или великих революций — английской, французской, русской 1917 г.1 Во-первых, они не привели к каким-либо фундаментальным изменениям в социальной, политической или экономической жизни. «Правила игры» остались прежними, просто поменялись действующие лица. Во-вторых, события «цветных революций» не носили стихийного характера. Напротив, они были тщательно спланированы и организованы. В-третьих, массовость «цветных революций» была весьма условной в том смысле, что протест снизу не носил содержательного характера. Люди на улицах выступали в качестве массовки — рычага давления одних элитных группировок на другие. Наконец, главное — эти революции, вероятно, вообще
1 Определения революции. 1: Революция (социальная) — способ перехода от исторически изжившей себя общественно-экономической формации к более прогрессивной, коренной качественный переворот во всей социально-экономической структуре общества (см.: Философский энциклопедический словарь, 1983). 2. Революция — это быстрое, фундаментальное и насильственное изменение внутреннего положения страны, основных ценностей и мифов общества, его политических институтов, социальной структуры, лидерства и деятельности власти; определение С. Хантингтона (см.: Стародубровская, Мау, 2004). 3. Революция — это быстрая трансформация государственной и классовой структур, сопровождаемая и частично проводимая с помощью классового восстания снизу; определение Т. Сколпола (см.: Ти<±гаи, 2007). 4: Революция — это трансформация политических институций оправдания власти в обществе, сопровождаемая формальной или неформальной массовой мобилизацией и неинституциональными действиями, подрывающими существующую власть; определение Д. Голдстоуна (см.: Почепцов, 2005). 5. Революция — это свержение государственной власти с глубокими изменениями в ее структуре и функциях (Кара-Мурза, Телегин, Александров, Мурашкин, 2005).
ПОЛИТЭКС. 2007. Вып. 3. №3
не были самостоятельными историческими событиями, но представляли собой продолжение российской (горбачевско-ельцинской) революции конца ХХ века.
Но почему их все-таки стали называть революциями? В пропагандистских целях? Нет ли объективных оснований, позволяющих в некоторых случаях обоснованно использовать термин «революция»? На мой взгляд, есть. Революционный смысл недавних событий в странах СНГ состоит в огромном культурно-цивилизационном вкладе, который они внесли в процесс постсоветской трансформации, запущенный еще при Михаиле Горбачеве. Они представляли собой попытку смены цивилизационной принадлежности постсоветских государств. Зададимся вопросом: что изменилось в Грузии или в Украине после 2003-2004 годов? Ответ очевиден — геополитическая ориентация. Если при Шеварднадзе и Кучме обе страны играли в многовекторность, то после «революций» они встали на отчетливо прозападный внешнеполитический курс. Больше ничего не изменилось — те же нормы, кланы, коррупция... Следовательно, «цветные революции», по-видимому, задумывались именно ради внешней политики, ради окончательного разворота этих стран в сторону от цивилизационного пространства России.
Распад большой России (СССР) в 1990-е годы не был завершен. В консервативном массовом сознании сохранялось ощущение духовной близости с Россией. Усиленные попытки властей развернуть народы в другую сторону наталкивались на инертное сопротивление. Наблюдалось очевидное несоответствие между политикой властей и общественными настроениями. Следовательно, эти настроения и подлежали корректировке. В этом состояла культурная задача «цветных революций» — переформатировать сознание людей таким образом, чтобы традиционные (общие с Россией) ценности стали представляться отжившими и вредными. Их надо было дискредитировать, увязав с коррумпированной властью, бесправием и социальной неустроенностью. Также надо было показать здоровую альтернативу — западную систему ценностей. При этом тот факт, что достоинство, свобода, нравственность, ответственность и т. д. являются универсальными (а не западными) ценностями, старательно замалчивался.
Народам стран СНГ вслед за экономической и политической трансформацией 1990-х годов было предложено произвести духовную трансформацию. В противном случае «билет в последний вагон глобализации» не выдавался. Логика «цветных революционеров» была проста: хотите стать частью Запада — примите не только его институты, стандарты и правила, но и систему ценностей. Постсоветские страны должны были сделать свой выбор — либо
встать на путь духовного перерождения и завершить логику горбачевский революции, либо оставить все как есть. Иной альтернативы не было — российский проект отсутствовал. В этих условиях активная работа Запада в период «цветных революций» была ориентирована прежде всего на то, чтобы стимулировать «правильный» выбор населения в странах СНГ и тем самым гарантировать необратимость геополитических и геоэкономических преобразований в Евразии.
В чем состояла проблема для Запада до «цветных революций»? Шеварднадзе и Кучма, при всей своей лояльности, все же сами управляли своими государствами и позволяли себе делать некоторые шаги, воспроизводившие в народной памяти образы былого единства под крылом Москвы. Такие лидеры годились в переходный период. С начала 2000-х годов Россия стала постепенно возвращать влияние на «ближнее зарубежье». Это перестало устраивать Вашингтон, была поставлена задача замены старых лидеров на новых — абсолютно подконтрольных. Легко заметить, что значение идеологий в странах СНГ после «цветных революций» существенно возросло1. Проблема для России сегодня состоит в том, что идеологические доктрины, взятые на вооружение революционными властями Грузии и Украины, приобрели отчетливо антироссийский характер (победа на выборах 2006 г. Партии регионов временно скорректировала ситуацию, но внешняя политика страны устойчиво находится под контролем «оранжевых»). Известная американская идея геополитического плюрализма на постсоветском пространстве, как всем ясно, является инструментом продвижения влияния США в Евразии с целью контроля над континентом и создания полюса давления на Китай с запада и исламский мир с севера. Стабильность позиций США в регионе зависит от качества поддержки со стороны властей и населения постсоветских государств. Доминирование в современном мире держится не на принуждении и силе, а на упомянутой выше культурной гегемонии, то есть информационном контроле и доверии. Круг замыкается. Интерес США и Запада в целом состоит в том, чтобы сделать постсоветские государства своими благожелательными союзниками, но заплатить за это как можно меньше2. Лучший способ — идеологическая и миро-
1 Показательно, что «революция роз» в Грузии произошла вскоре после речи президента Буша (6 ноября 2003 г.) в Национальном фонде в поддержку демократии, в которой он призвал к глобальной демократической революции.
2 Подробнее о глобальной логике «цветных революций» в контексте национальных интересов США см.: Межуев, 2006.
воззренческая интеграция. Отсюда ненасильственность как технология мирной революции, идейно-ценностная экспансия как внешнеполитическая повестка дня президентов Грузии и Украины, ценности — как основной бренд Запада, предлагаемый для использования постсоветским лидерам в качестве инструмента контроля над их расколотыми обществами.
После «розовой» и «оранжевой» революций Россия впервые за многие сотни лет стала рассматриваться в Грузии и Украине как идеологически чуждое пространство. Идеи духовного единства, общности языка и культуры уступили место призывам к скорейшему освобождению украинского и грузинского обществ от вредного влияния России. Именно такая консолидация постсоветских обществ на новых (псевдолиберальных, западнических и при этом антироссийских) основаниях была основной задачей режиссеров «цветных революций». Можно с уверенностью говорить, что «цветные революции» представляли собой попытку осуществления завершающегося культурно-цивилизационного этапа российской революции конца ХХ-начала ХХ1 века. Эпоха 1990-х годов привела к распаду российской цивилизации в политико-экономическом смысле, «цветные революции» должны были логически закончить этот процесс на идейно-ценностном уровне. Сейчас очевидно, что эта стратегия в полной мере не осуществилась. Важнейшими доказательствами являются распад «оранжевой» коалиции на Украине в 2005 г., победа на парламентских выборах в 2006 г. (и в 2007 г. тоже!) Партии регионов, резкая оппозиция украинского общества по отношению к вступлению страны в НАТО и, наконец, постепенное идейно-политическое выздоровление России.
Особое значение в этом ряду имеет феномен Белоруссии — самого суверенного из всех постсоветских государств. Белоруссия — наиболее дружественная по отношению к России страна в Европе. Это наш союзник в сфере внешней политики и обороны. В Белоруссии на государственном уровне поддерживаются основные знаковые элементы общей идентичности — православие и русский язык. Русские в Белоруссии не подвергаются никакой дискриминации. Оскорбления в адрес России или русской истории в Белоруссии невозможны. Отъявленные русофобы давно выведены за пределы публичного политического поля. Критика, время от времени звучащая в адрес России из уст президента страны, никогда не выходит за рамки приличия. Она не имеет ничего общего с ядовитой злобой, сквозящей в высказываниях иных лидеров бывших братских республик. Страсть Лукашенко к власти не следует путать с русофобией, которой у него точно нет. Негативные факторы, которые принято широко обсуждать в российских СМИ (несоответствие экономиче-
ских систем, культ личности Лукашенко, трудности крупных российских компаний на белорусском рынке), являются вторичными по отношению к перечисленным выше позитивным свойствам белорусско-российских отношений. Экономические разногласия постоянно будоражат страны Евросоюза, но никому не приходит в голову из-за этого подвергать сомнению абсолютную ценность их политического взаимодействия. Наконец, именно в Белоруссии в марте 2006 г. окончательно сошла на нет «оранжевая волна». Политические аналитики, работа которых состоит в демонизации белорусского режима, разумеется, свели причины победы Лукашенко на этих президентских выборах исключительно к авторитаризму его правления. (см.: Silitski, 2006; Marples, 2006). Те же, кто постарался понять Белоруссию, обратили внимание на так называемый «белорусский феномен», суть которого состоит в том, что в этой стране, в отличие от Грузии, Украины и России, режим в полной мере учитывает те самые культурные свойства общества, о которых мы говорили в начале статьи ^м.: Шевцов, 2005).
Каждый волен самостоятельно давать оценку характерным чертам белорусского национального характера, которые позволили Лукашенко выстроить ту систему власти в стране, которая существует сегодня. Но подобная оценка не сможет умалить очевидное: политический режим в Белоруссии является устойчивым, потому что представляет собой производное от социально-психологического портрета своего общества. Он обеспечивает гармонию между ценностными ожиданиями и социально-экономическими реалиями — то, чего нет ни в России, ни в Украине, ни в Грузии. Режим Лукашенко отражает местную культуру и политическую традицию, то есть в Белоруссии реально присутствует та самая культурная гегемония, которая становится залогом устойчивости и легитимности власти.
Контраст между грузино-украинской и белорусской ситуациями в культурном смысле состоит прежде всего в том, что белорусские элита и народ по собственной воле (отнюдь не навязанной из Москвы) продолжают оставаться частью российской цивилизации и не испытывают по этому поводу никаких излишних комплексов. Юрий Щевцов в своей книге прекрасно показал, что культура и традиция белорусов позволяет им легко находить свое место внутри большого политического и культурного организма, не растворяясь в нем. Этой черте очень соответствовало положение белорусов в СССР. Белорусское советское культурное наследство стало неотъемлемой частью реально существующей в Беларуси белорусской этнической культуры. Белорусы идеологически объединены и самодостаточны, а потому белорусская власть не нуждается во внешней легитима-
ции, через встраивание самое себя в чужие проекты. У Лукашенко есть свой белорусский проект, ему вполне удается убедить общество в том, что этот проект является жизнеспособным. Будущее данного проекта во многом зависит от сохранения ценностного диалога между белорусской властью и белорусским обществом, от способности белорусского государства реально обеспечивать высокий (по меркам постсоветского пространства) уровень социальных гарантий.
Отсутствие какого бы то ни было доверия между властью и обществом в Грузии и на Украине явилось фундаментальной причиной реализации там «цветных» сценариев. В российских СМИ в это время много говорилось о том, сколько денег получают участники массовых митингов в Киеве и Тбилиси. Избыточное внимание к этой теме во многом демонстрирует ущербность сознания тех, кто «делает» в России новости. Многие сторонники Саакашвили и Ющенко хорошо заработали на революции, но десятки и сотни тысяч человек поддерживали их совершенно бескорыстно. Причем делали они это не из антироссийских побуждений, а потому что дальнейший вектор развития Украины и Грузии при Ющенко и Саакашвили им был понятен, а при Януковиче и Шеварднадзе — нет. Программа «революционеров» вписывала Грузию и Украину в глобальный процесс политического переустройства мира на принципах либеральной демократии и рыночной экономики (см.: Лапкин, Пантин, 2007). При всем несоответствии реальной ситуации в мире идеалам демократии, принципы последней, будучи простыми и понятными, оказались симпатичны значительному числу людей в Восточной Европе. Многие в очередной раз поверили в то, что их страны смогут легко и быстро приобщиться к благам западной цивилизации. При этом было бы чрезвычайным упрощением считать, что сторонников Саакашвили и Ющенко привлекал исключительно образ западного благосостояния. Для многих были важны такие ценности, как законность, личное достоинство и права человека. Никаких механизмов защиты этих прав в условиях действующих на момент 2003-2004 годов в Грузии и Украине политических систем не было.
Перед российской элитой сегодня стоит та же самая задача — обеспечить собственную легитимность через формирование такой модели общественного развития, которая, сохранив суверенитет государства, обеспечила бы людям сопоставимый с западным уровень защиты их естественных прав и свобод. Данная модель должна утверждать, а не унижать человеческое достоинство, но не на основе разумного эгоизма (который чужд нашему национальному сознанию), а на базе традиционных морально-этических норм, восходящих к ценностям христианства, на которых основывается русская (и, кстати, украинская, грузинская и белорусская) культура и психология.
Имидж — наше все
Как верно заметил в свое время Андраник Мигранян, победа «оранжевых» на Украине стала моментом истины для российской внешней и внутренней политики (цит. по: Соловей, 2006). Власть поняла, что страна не может жить без идеологии, и озаботилась ее формулированием. К этому процессу подключились представители консервативной части интеллигенции и Русской православной церкви.
К наиболее значимым событиям последних лет, закладывающим систему координат данного процесса, можно отнести следующие три: во-первых, в октябре 2005 г. была опубликована «Русская доктрина» — концептуальный труд, посвященный осмыслению задач России как особой цивилизации; во-вторых, широкий резонанс получили выступление заместителя главы Администрации Президента РФ Владислава Суркова перед членами партии «Единая Россия» в феврале 2006 г. и его статья «Национализация будущего», вышедшая в свет в ноябре того же года. В этих публикациях была сформулирована концепция «суверенной демократии», вызвавшая впоследствии бурную дискуссию на Западе и в России; в-третьих, на X Всемирном русском народном соборе в апреле 2006 г. была принята «Декларация о правах и достоинстве человека», посвященная идее неразрывности понятий свободы и нравственности. Все эти материалы отличаются по стилистике, подготовлены для разных аудиторий, имеют свои тактические задачи, но все они едины в главном — российское общество должно иметь собственную идеологию, оно в состоянии само сформулировать концепцию своего будущего развития.
Каждый документ вносит свой вклад в дискуссию об идейно-политическом возвращении России к себе. Русская доктрина ориентирована на постановку долгосрочных стратегических целей. Среди них выделяется становление русской нации как субъекта, создавшего государство, завоевавшего империю, сформировавшего мощную экономику и великую культуру. В царский и советский периоды нашей истории русская нация оказалась как бы в тени своей имперской роли, перед масштабностью которой меркла национальная идентичность. Сегодня, после распада империи, нация переживает непростой период своего становления, когда особенно необходимы объединяющие образы прошлого, настоящего и будущего. Без них невозможно формирование новой элиты, модернизация экономики, создание эффективных политических институтов и в целом социально-экономическое и политическое выздоровление страны (см.: Русская доктрина, 2005).
Владислав Сурков, формулируя идеологию власти, ставит вопрос иначе (его позиция уже частично была рассмотрена выше). Считая главными ценностями российского общества материальный успех, свободу и справедливость, он критикует итоги развития России в 1990-е годы. По его мнению, именно в этот период демократия была дискредитирована в глазах населения чудовищной социальной несправедливостью, воцарившейся в стране. Выход из сложившейся ситуации Сурков видит в укреплении суверенитета России, без которого невозможна борьба с основными угрозами: терроризмом, экономической отсталостью и низким общественным иммунитетом к внешним идеологическим воздействиям (см.: Сурков, 2006).
Третьим, вероятно, наиболее глубоким и всеобъемлющим выступлением в этом контексте была речь митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла на X Всемирном русском народном соборе. По мнению иерарха Церкви, без нравственных основ, заложенных в традиционных религиях, абсолютизация прав человека превращается в диктатуру безнравственности. Права и свободы человека неразрывно связаны с обязанностями и ответственностью. Митрополит Кирилл выступил против допущения на русской почве таких ситуаций, при которых осуществление прав человека приводит к оскорблению религиозных и национальных чувств и почитаемых святынь. Наконец, он назвал опасным изобретение таких «прав», которые узаконивают поведение, осуждаемое традиционной моралью и всеми историческим религиями. Речь, разумеется, идет о вакханалии распутства, которая утвердилась на Западе под прикрытием идеологии либерализма и свободы выбора (парады гомосексуалистов, легализация наркоторговли и проституции, венчание в церкви однополых пар и т. п.). Для российского общества значение этой речи состоит в том, что она задает духовные основы общественного согласия, базирующиеся на традиционных ценностях народов России. По сути, митрополит Кирилл сформулировал недостающие духовно-нравственные основы государственной идеологии, без которых вряд ли удастся обеспечить ее целостность, последовательность и устойчивость. Данные концептуальные тексты сформировали систему координат консервативного интеллектуально-политического дискурса современной России. Свое содержание в этот дискурс внесли еще очень многие интеллектуальные и организационные инициативы, которые, по сути, отразили возникновение нового политического тренда в стране — движения в сторону идеологического консенсуса. Как минимум, он состоялся в сфере внешней политики, как относительно более простой и менее болезненной для общества области, чем политика внутренняя. Основу этого консенсуса составили следующие тезисы: 1. Мир много-
полярен. 2. Россия — один из полюсов. 3. Степень справедливости мировой политической системы определяется уровнем реального суверенитета игроков. 4. Отношения с другими странами определяются не только взаимными интересами, но и уважением к ценностям друг друга. 5. Задача внешней политики страны — защита достоинства российского народа и государства (в том числе в сфере идеологии, истории и культуры).
Эти принципы стали развивать и пропагандировать многие структуры, возникшие, либо активизировавшие свою деятельность в России и за рубежом вскоре после победы «оранжевой революции» в Украине. Появилось издательство «Европа», представляющее собой новую российскую версию советского политиздата. Был создан журнал «Политический класс», быстро превратившийся в ведущий рупор консервативной политической мысли в России. Активизировал свою деятельность Центр национальный славы России, позиционирующий себя в качестве ведущей неправительственной организации патриотического толка, занимающейся историческим просвещением юношества. Нельзя не упомянуть о радикальных переменах в редакционной политике многих российских газет и телеканалов, создании новых идеологически нагруженных медийных ресурсов (например, телеканал «Звезда»), бурном развитии интеллектуальных клубов и институтов консервативной направленности («Реалисты», фонд «Перспектива», «Русская линия», «Русский журнал» и т. д.). Все это свидетельствует о том, что часть российской интеллигенции и представителей власти стали активно работать над формированием и закреплением идейного консенсуса в российском обществе, необходимого для формирования собственного российского глобального проекта.
Другой линией ответа на идеологический вызов «цветных революций» стала активизация работы по формированию позитивного образа России как внутри страны, так и за рубежом. В 2005 г. в Администрации Президента РФ было создано Управление по межрегиональным и культурным связям с зарубежными странами, призванное формировать привлекательный образ нашей страны для жителей окружающих государств. Был создан телеканал «Russia Today», вещающий на разных языках на зарубежную аудиторию, запущен новый проект «Russian Profile», ориентированный на донесение российской позиции по актуальным вопросам современности до зарубежных читателей, резко активизировалась деятельность нашей страны по проведению различных международных форумов и экспертных встреч (клуб «Валдай» и т. п.). Наиболее знаковыми элементами политики продвижения нового имиджа России в мире
стали такие масштабные события, как празднование 60-летней годовщины Победы в Великой Отечественной войне в мае 2005 г. и проведение саммита «Большой восьмерки» в Санкт-Петербурге в июле 2006 г. Одновременно Россия была провозглашена энергетической сверхдержавой, была предложена доктрина суверенной демократии. С точки зрения имиджевой составляющей, эти информационные посылы должны были добавить к образу успешности и респектабельности нашей страны образ силы и самодостаточности.
Казалось бы, эксперту, стоящему на консервативных позициях, надо только приветствовать эти тенденции. Но поводов для восторга, к сожалению, мало. Причин тому две. На Западе никто не верит в образ респектабельной России, а внутри страны — в образ России успешной. Проблема состоит в том, что в условиях открытого общества пропаганда, конечно, действует не так эффективно, как в былые времена. Люди все-таки путешествуют, сравнивают, думают. В результате многие миллионы долларов рекламных денег «вылетают в трубу». Между прочим, такие же проблемы испытывают и США в рамках своей программы продвижения демократии (это важнейшее направление американской внешней политики превратилось в последние годы в один из главных источников глобального антиамериканизма) (см.: The Pew Global Attitudes Project, 2007). Возникает эффект бумеранга: чем агрессивнее Россия (или США) занимаются пропагандой, тем более ожесточенное сопротивление оказывает им целевая аудитория.
Почему так происходит? Оставим в стороне американский случай и сосредоточимся на нашем. Основная причина — в том, что российский внутренний и внешний государственный (точнее, корпоративно-бюрократический) пиар неискренен, аморален и примитивен. При этом дело не в том, что пиаром занимаются не те люди, не теми методами, а в том, что российской власти нечего сказать даже собственному народу. Автору этих строк летом 2007 г. довелось услышать характерное замечание из уст одного из представителей крупного российского бизнеса (человека весьма консервативных взглядов): «Народ сам должен формулировать идеологию, а не ждать, пока кто-нибудь ее сформулирует за него». Разумеется, не все во власти с этим согласны. Например, Владислав Сурков вполне уверенно формулирует идейные установки «сверху». Позиция моего собеседника представляла собой другую крайность, более распространенную и опасную — фактический отказ элиты от исторического творчества и ответственности за развитие страны. Такую характерную позицию власти отмечают многие российские эксперты (см.: Крупнов, 2006, с. 29). Именно в этой черте современной элиты, которая не артикулируется, но читается между строк, заложены
упомянутые неискренность, аморальность и примитивность современного российского корпоративно-бюрократического пиара.
Попробуем еще раз выстроить систему приоритетов, которая должна определять информационную политику власти (как внешнюю, так и внутреннюю). Главная задача — объединение российского общества, в том числе и формирование атмосферы доверия между властью и народом, основанной на единстве ценностей и соответствия реалий ожиданиям. В случае формирования такого доверия (культурной гегемонии) возможно создание российского внешнеполитического проекта, который послужит основой для консолидации постсоветского пространства вокруг России. Если система приоритетов в информационной политике власти выглядит таким образом, то тогда информационная (а главное, социальная) политика власти должны претерпеть существенные изменения.
Приведем несколько примеров. В одной из программ «Время» на Первом канале в начале 2006 г. прошел сюжет о звездах российского футбола, которые снимаются в голом виде для женских глянцевых журналов на Западе. Это было подано как успех России! Подчеркивалось, что наши футболисты теперь уже совершенно ни в чем не уступают своим западноевропейским коллегам. Отметим еще раз — это был сюжет в главной пропагандистской программе недели. Это как же нужно не понимать систему ценностей собственного народа, чтобы показывать ему такие сюжеты в контексте формирования образа «успешной России»!? Или другой пример — Олимпийские игры 2014 г. Кто же спорит, что спорт консолидирует нацию, а объявление Сочи столицей Олимпиады — большая политическая победа России (своего рода наш ответ Польше и Украине на чемпионат Европы по футболу-2012)!? Но на «национальную идею» Олимпийские игры явно «не тянут». У нас два миллиона беспризорных детей, мы теряем в год по миллиону человек населения, наши старики, построившие в этой стране все и вся, живут ниже уровня выживания, но при этом одновременно им рассказывают о том, что государство выделит 14 млрд долларов на создание олимпийской инфраструктуры в городе Сочи. Разумом все это можно понять (и что это разные темы, и что Олимпиада окупится, и что она послужит толчком для развития юга России и т. д.), но почему государство одновременно не может платить нормальные пенсии?
Что заложено в основу системы ценностей русского народа (как, впрочем, и любого другого)? Сострадание, уважение к старшим, любовь к детям, социальная справедливость. Но политика власти, частью которой является создание образа «успешной России», построена так, что наши успехи достигаются не НАРЯДУ, а ВМЕСТО
выправления социальной ситуации в стране. На фоне каждодневного взяточничества и самоуправства, хамства и цинизма нам рассказывают об Олимпиаде, яхтах Абрамовича, коллекции Вишневской и угнанных Ferrari неработающих молодых москвичек. Возникает лишь один вопрос: весь этот «глянец» тоже является элементом государственного «пиара» или представляет собой намеренное вредительство, направленное на то, чтобы российское общество не поверило российской элите никогда?
Межу тем корпоративно-бюрократический пиар представляет собой именно такого рода нагромождение ценностно несовместимых, в полном смысле постмодернистских информационных «мес-седжей». Приведем еще один пример из важнейшей сферы — молодежной политики, качество которой является залогом будущего нашей страны. Вероятно, многие помнят грандиозный праздник «Алые паруса» для выпускников школ, который был устроен 23 июня 2007 г. на Дворцовой площади Санкт-Петербурга. Общая стилистика мероприятия подчеркивала, что Россия — уже не та страна, что в 1990-е годы, раз может проводить такие праздники для молодежи. И вот вспомните: Дворцовая площадь, Зимний дворец, Арка Главного штаба, алые паруса, огни на Ростральных колоннах и над всем этим величием со сцены льются слова песни... «Утекай, в подворотне нас ждет маньяк, он нас хочет посадить на крючок.» и далее по тексту. Организаторы не нашли во всей отечественной песенной культуре никакого более подходящего произведения для начала праздника, который бывает у детей один раз в жизни. Видимо, именно Мумий Тролль — это тот архетипический образ, который должен присутствовать в сознании молодого человека, начинающего свой жизненный путь в городе Петра Великого, городе-герое и колыбели трех революций. Каждый из читателей без труда приведет еще ряд примеров удручающего ценностного нигилизма российской массовой культуры (не в желтой прессе или ночных передачах ТВ, а в моменты, которые должны облагораживать сознание и возвышать душу). Нравственное состояние нашей элиты таково, что она в принципе не в состоянии воспитывать нацию, формировать позитивные ценностные ориентиры и вести за собой народ.
Но перед российской политикой стоит задача сформировать позитивный образ страны и в мире, и на постсоветском пространстве, жители которого в целом воспитаны на тех же ценностях, что и русский народ. Более того, сейчас они переживают аналогичный процесс борьбы между традиционными нравственными основами и аморальными поведенческими установками, которые внедряют в практическую жизнь представители их собственного правящего меньшинства. Сейчас в нашей стране появились представители
элиты, которые понимают проблему и пытаются ее как-то решить. Позитивной приметой времени является, например, усиление общественной роли православной церкви, которая может реально помочь семье, обществу и школе в спасении нравственности детей от натиска масс-культуры. Внедрение в общественное сознание этических установок христианства в качестве неписанных норм, нарушение которых подлежит безусловному общественному осуждению, позволит России не только консолидироваться, но и обрести ценностную основу для использования так называемой «мягкой силы» (soft power) во внешней политике.
Без этого все попытки формирования позитивного имиджа России в мире будут обречены на провал. Во-первых, потому, что в мире есть чрезвычайно влиятельные культурно-цивилизационные системы, отличающиеся от нашей тем, что в них совпадают этические нормы и социальные реалии. Это делает легитимными их политические режимы, консолидированными их общества, внутренне последовательными их идеологические установки. На их фоне поверхностная фразеология, в которую не верит даже наше собственное общество, конечно, не будет конкурентоспособной на глобальном рынке идей. Во-вторых, позитивный имидж страны лишь в малой степени является следствием успеха внешней информационной политики, но в гораздо большей — результатом успешной внутренней, социальной, экономической и других политик, демонстрирующих позитивные тренды повседневной жизни того общества, от которого данная политика исходит. Способствовать изменению в лучшую сторону имиджа России в мире может лишь изменение в лучшую сторону реальности в нашей стране (см.: Вайнштейн, 2007). В-третьих, стереотипы восприятия России во внешнем мире формировались в течение сотен лет, и за эти годы утвердились настолько, что сломать их при помощи информационных технологий и пиар-кампаний представляется делом мало реальным. Представление о России (как и о любой другой стране) является для других народов инструментом самоидентификации. Находя в русских черты, свойственные только им, внешние наблюдатели тем самым более рельефно осознают собственную уникальность. Следовательно, ломка стереотипов о других будет являться ломкой стереотипов о самих себе, к чему многие не готовы. В результате пиар-менеджеры, которые пытаются доказать Западной Европе, что русские — «такие же люди, как и все», занимаются делом весьма бессмысленным. Западные общества в массе своей (за исключением немногих продвинутых интеллектуалов и знатоков России) никогда не пойдут на ломку своей собственной самоидентификации ради
признания за русскими равного себе историко-культурного и циви-лизационного статуса. Выход из этой ситуации один — не пытаться изменить образ, а поменять «минусы» на «плюсы», то есть сделать упор в публичной дипломатии на тех национальных особенностях, которые имеют существенный потенциал позитивного позиционирования. Российский политолог Вадим Малкин называет этот процесс ремифологизацией бренда, вместо его демифологизации (см.: Малкин, 2007). Но для этого необходимо акцентировать внимание на тех чертах русского национального характера или российской жизни, которые являются внутренне присущими и естественными, а не навязанными извне или сконструированными. Например, бессмысленно убеждать Запад в том, что российский бизнес живет по тем же законам, что и финский. Гораздо эффективнее выделить те черты российской бизнес-среды, которые являются специфическими и обеспечить информирование западных партнеров об этих чертах, чтобы они были готовы к ним и относились к ним с уважением (существуют же специфические аспекты бизнес-этики в Японии, Китае или странах Персидского залива). Таким образом, формирование имиджа не должно быть процессом создания ложной картинки. Образ должен быть правдив, но правильно позиционирован.
Наконец, главное: необходимо понимать, что мы говорим не об образе «корпорации Кремль», а об образе государства Россия, претендующего на роль как минимум восточного крыла европейской цивилизации. Отличие корпорации от государства состоит в том, что целью деятельности первой является извлечение прибыли, а целью жизни второго является обеспечение условий для воспроизводства и развития нации (или цивилизации). Согласно классикам (Данилевскому, Шпенглеру, Тойнби), цивилизации отличаются друг от друга прежде всего системами ценностей. Они должны жить в соответствии с теми ценностями, которые делают их уникальными. Если цивилизации перестают жить в соответствии со своими ценностями, то их жизненный цикл прекращается, они растворяются в других. Современный российский внешний (да и внутренний) «пиар» полностью лишен всякой цивилизационной базы, он не опирается на те культурные основания, на которые должен опираться. На эти основания не опирается и повседневная практика жизни в нашей стране. Либо нам следует отказаться от цивилизационных амбиций и признать себя частью Западной (или Восточной?) цивилизации (со всеми вытекающими отсюда последствиями), либо начать более уважительно относиться к собственной системе ценностей. Во всяком случае, демонстративное и регулярное нарушение элитой базовых принципов данной системы должно быть полностью исключено. Пока этого не будет, к любым попыткам использовать
ценностный аспект в нашей внешней политике будут относиться с презрительной усмешкой: «сначала в себе разберитесь».
Сейчас в России идет борьба между сторонниками обретения своего собственного идеологического проекта и теми, кому такой проект не нужен. Первые заняты дискуссией о его содержании, а вторые стараются «продать» нации его политкорректные, но внутренне бессмысленные паллиативы (см.: Владимиров, 2006, с. 44). От исхода этой борьбы будет зависеть ответ на вопрос: является путинский проект «пиаром» или серьезной попыткой вывести страну из идейного кризиса. Безусловно, «цветные революции» во многом «разбудили» российский политический класс, продемонстрировав ему, какое огромное значение имеют в современной мировой политике идеология и культура. Многие шаги власти, интеллигенции и Церкви вселяют надежду на то, что вызов «цветных революций» получит адекватный ответ, будет запущен процесс исправления ци-вилизационной деформации России. Но многие примеры из нашей повседневности заставляют думать об этом с большой долей сомнения. Слишком малое число представителей нынешней элиты (да и народа) способно на практике перейти от логики индивидуального успеха (или выживания) к логике коллективной победы (или сосуществования). На этом пути возникает множество препятствий, с которыми в одиночку не справиться. «Не мы такие, жизнь такая», — говорят сегодня в России, и это крайне опасно.
Заключение
«Оранжевый» урок научил представителей российского политического класса тому, что кроме административного ресурса и денег, есть другие способы воздействия на политический процесс в стране и в мире. Наиболее проницательные политики и эксперты усвоили гораздо более важный урок: технологии без идеологии пусты, а сила идеологии определяется степенью актуальности соответствующих ценностей и принципов для реальной жизни того общества, лидеры которого эту идеологию провозглашают. Понимание данного обстоятельства заставило многих видных представителей российского политического класса озаботиться формулированием ценностных основ современной русской идеи.
Россия идеологически выздоравливает, это не нравится тем, кто хотел бы получить лакомый кусок «российского наследства». Поэтому процесс выздоровления идет крайне медленно, с огромными сбоями и многочисленными отступлениями. Но традиционная система ценностей — важнейшая составляющая нашего менталитета — постепенно актуализируется в политическом дискурсе и пе-
рестает быть уделом немногих консервативных интеллектуалов. На основе этих ценностей (нравственность, семья, достоинство личности, патриотизм и т. д.), при условии честности власти и грамотной социальной политики, наше общество может реально объединиться.
Россия находится на этапе обсуждения многочисленных идеологических концепций, суть которых сводится к триаде — национальное достоинство, суверенитет, социальная справедливость. Выбрав эти принципы в качестве основы государственной идеологии и претворив их в жизнь внутри страны, российская власть получит огромный внешнеполитический ресурс — доверие и поддержку собственного народа. Внешнеполитические инициативы в этом случае будут опираться на мощный социальный фундамент, что позволит сделать технологии мягкой силы живыми и правдивыми, тем самым обеспечив их глобальную конкурентоспособность. В этом состоит главный идеологический урок «цветных революций», усвоение которого позволит сделать внешнюю политику России ценностно насыщенной и, следовательно, более эффективной.
Литература
Вайнштейн Г. Россия глазами Запада: стереотипы восприятия и реальности интерпретации // Неприкосновенный запас. 2007. № 1.
Владимиров А. К вопросу о национальной идеологии // Политический класс. 2006. № 5.
Гоамши А. Тюремные тетради. В 3 ч. / Пер. с итал. М.: Политиздат, 1991.
Кара-Мурза С., Телегин С., Александров А., Мурашкин М. Экспорт революции. Саакашвили, Ющенко... М., 2005.
Крупнов Ю. Диктатура развития // Политический класс. 2006. № 5.
Лапкин В. В., Пантин В. И. Политические трансформации в России и на Украине в 2004-2006 гг.: причины и возможные последствия // Полис. 2007. № 1.
Малкин В. The Sud'ba of Dusha // Неприкосновенный запас. 2007. № 1.
Межуев Б. В. «Оранжевая революция»: восстановление контекста // Полис. 2006. № 5.
Почепцов Г. Революция. Com. Основы протестной инженерии. М.: Европа, 2005.
Русская Доктрина // Политический класс. 2005. № 10.
Соловей В. Что мы хотим на Украине? // Политический класс. 2006. № 4.
Стародубровская И. В., Мау В. А. Великие революции. От Кромвеля до Путина, М., 2004.
Сурков В. Национализация будущего // Эксперт. 2006. № 4. 20 ноября.
Третьяков В., Андреев Д., Забродина Е. Почти завершенный проект // Политический класс. 2006. № 5.
Философский энциклопедический словарь. М., 1983.
Шевцов Ю. Объединенная нация. Феномен Беларуси. М.: Европа, 2005.
Marples D. Color Revolutions: The Belarus Case // Communist and Post-Communist Studies. 2006. N 39.
Silitski V. Learning from Defeat // Journal of Democracy. 2006. N 17. 4.
The Pew Global Attitudes Project. 27.06.2007 // http://pewglobal.org/
Tudoroiu T. Rose, Orange and Tulip: The Failed Post-Soviet Revolutions // Communist and Post-Communist Studies. 2007. N 40.
ПОЛИТЗКС- 2007. Вып. 3. №3
