CC BY
36
реальным субъектом и объектом при переходных глаголах и выражения субъектных отношений при непереходных конструкциях. В связи с данной проблемой П.К. Усларом отмечается способность глагольной формы согласоваться с субъектом в 1-м и 2-м лице, а в 3-м - с тем лицом, на которое обращено действие.
Вследствие этого для П.К. Услара переходный глагол, координирующийся с лицом, действующим, т. е. с субъектом, имеет действительный характер, а если же глагол координируется с лицом, на которое направлено действие, т.е. с объектом, то он имеет страдательный характер. Стало быть, по П.К. Услару, при субъекте в 1 и 2 лицах глаголу табасаранского языка присущ характер действительный, а при субъекте в 3-м лице - характер страдательный. Именно поэтому ученый полагает, что в табасаранском языке «заметны как бы неудачные попытки создать действительный залог, что делает их конструкцию сложной, запутанной и неудовлетворительной».
В данном случае он исходит из возможности употребления при субъекте в 3-м лице глагольного показателя реального объекта.
Однако, как показывают парадигмы спряжения, при субъекте в 3-м лице допустимы формы и без местоименной аффиксации.
Очевидно, подобные формы и имел в виду П.К. Услар, когда писал, что в табасаранском языке «глагольные формы согласуются с лицом, действующим подобно тому как в действительных глаголах индоевропейских языков». Тут автор ссылается на согласование глагола с действующим лицом при субъекте в любом лице, хотя и утверждает, что «тем не менее лицо, действующее становится в творительном падеже». Таким образом, во всех трех лицах согласующийся с субъектом - действующим лицом, глагол, казалось бы, должен иметь действительный характер. Однако и такой глагол П.К. Усларом рассматривается как страдательный. Страдательный не только тогда, когда он согласуется с объектом, испытывающим на себя действия, но и тогда, когда глаголы согласуются с лицом, действующим, т.е. субъектом в форме эргативного падежа.
Происходит это потому, что падеж субъекта при переходном глаголе П.К. Услар уподобляет творительному падежу русского языка. А раз реальный субъект стоит в творительном падеже, а объект - в именительном, то конструкция подобного предложения для ученого должна быть пассивной по аналогии с конструкцией индоевропейских языков.
Исходя из самой формы транзитивного глагола, согласующегося посредством местоименного аффикса с субъектом действия, исследователь этот глагол считает действительным.
Однако этот же самый переходный глагол квалифицируется и как страдательный исход их падежа субъекта (по автору, творительного). Ввиду этого, конструкция переходного глагола в табасаранском языке, естественно, П.К. Услару представляется «запутанной» и «неудовлетворительной» [4].
Библиографический список
Между тем спряжение табасаранского глагола характеризуется чётким, точным и регулярным морфологическим рисунком, что видно из приведённых выше основных парадигм изменения транзитивных и интранзитивных глаголов.
Таким образом, в соответствии с представленной дифференциацией различных наборов личных окончаний, в табасаранском литературном языке, по нашему мнению выделяются следующие типы спряжений:
(I) активное спряжение
(II) пассивное спряжение
(III) притяжательное спряжение
(IV) возвратное спряжение.
Активное(!) спряжение, как уже было показано, присуще транзитивным глаголам, наиболее многочисленным в языке.
Глаголы (II) спряжения выражают действие или состояние, которое испытывает непосредственно сам субъект (лицо), выражаемый формой именительного падежа ед. и мн. чисел: узу йик1ура-зу уву йик1ура-ву ухьу(учу) йик1ура-хьу(-чу) учву йик1урачву ср: узу йик1ура-зу уву йик1ура-ву ухьу (учу) йик1урахьу-(чу) учву йик1урачву Интранзитивные глаголы тральны.
Такие формы, к примеру, как узу ишура-зу, уву ишура-ву, ухьуаьлхъюра-хьу, учву аьлхъюра-чву, которые условно переводятся как «я плачу», «ты плачешь», «мы смеемся», «вы смеетесь» в литературном языке не употребляются, хотя в отдельных говорах и встречаются, причем довольно редко.
В целом, глаголы притяжательного (III) спряжения в качестве личных окончаний принимают соответствующую флексию родительного падежа в форме усеченных местоимений обоих чисел.
В форме возвратного (IV) спряжения в качестве личных окончаний выступает флексия дательного падежа тоже обоих чисел (узуз рякъюра-зуз «я вижу», досл. «мне видно мне»: увуз рякъюра-вуз «ты видишь», досл. «тебе видно тебе»; учуз (ухьуз) рякъюрахьуз (чуз) «мы видим» досл: «нам видно нам» и т. д.) [5].
Следует отметить также, что глаголы II-IV спряжений имеют те же формы, что и глаголы I спряжения: дисуразу «ловят» (ловит) меня», дисидизу «поймают (поймает) меня», гъидисзу «поймали (поймал) меня» и т. д.
«я умираю» «ты умираешь» «мы умираем» «вы умираете»
«меня убивают» или «я умираю» «тебя убивают» или «ты умираешь» «нас убивают» или «мы умираем» «вас убивают». в отношении к пассивному спряжению ней-
1. Алексеев М.Е. Сравнительно-историческая грамматика лезгинских языков. Москва: Академия, 1987.
2. Жирков А.И. Табасаранский язык. Грамматика и тексты. Москва - Ленинград: Изд-во АН СССР 1948.
3. Загиров З.М., Загиров В.М., Курбанов К.К., Ханмагомедов Б.Г.-К., Шалбузов К.Т. Современный табасаранский язык. Изд. 2-е, доп. Махачкала: ИЯЛИ ДНЦ РАН, 2014.
4. Услар П.К. Этнография Кавказа: Языкознание VIII: Табасаранский язык. Тбилиси, 1979.
5. Курбанов К.К. Морфология табасаранского языка. Махачкала: Дагучпедгиз, 1986.
References
1. Alekseev M.E. Sravnitel'no-istoricheskaya grammatika lezginskih yazykov. Moskva: Akademiya, 1987.
2. Zhirkov A.I. Tabasaranskijyazyk. Grammatika i teksty. Moskva - Leningrad: Izd-vo AN SSSR, 1948.
3. Zagirov Z.M., Zagirov V.M., Kurbanov K.K., Hanmagomedov B.G.-K., Shalbuzov K.T. Sovremennyj tabasaranskij yazyk. Izd. 2-e, dop. Mahachkala: lYaLI DNC RAN, 2014.
4. Uslar PK. 'Etnografiya Kavkaza: Yazykoznanie VIII: Tabasaranskij yazyk. Tbilisi, 1979.
5. Kurbanov K.K. Morfologiya tabasaranskogoyazyka. Mahachkala: Daguchpedgiz, 1986.
Статья поступила в редакцию 30.05.19
УДК 81
Rybnikova E.E., Cand. of Sciences (Philology), senior lecture, Head of Department Literature and Russian Language, Kemerovo State University of Culture
(Kemerovo, Russia), E-mail: ree-elena@yandex.ru
POSSESSEE PREDICATIVE CONSTRUCTIONS IN THE HISTORY OF RUSSIAN LANGUAGE. The article describes ways for expressing possessee meaning in Old Russian language on the material of syntactic constructions in the XI-XIV century. Possessee is considered as a component of cognitive structure because, on the one hand, it is conceptual category and reflects objective reality, and on the other, it finds the expression in the language facts. In spite of the fact that main types of the subject-object relations are typologically considered as general for different cultural and language associations, in concrete language and in a concrete period of time it is possible to implement similar to others and at the same time various updating of possessee idea (possessiveness). The relevance of problem consists the fact that in linguistics there is no system and complete description of the language agents of posessee in Russian diachrony so far. During that period there was a formation of Old Russian language system, there was a development of new Christian belief values; the statehood became stronger; the legislation developed. These processes, undoubtedly, influenced outlook of the person and language at the same time. Thus, the aim of the article is to consider the development of new meanings in predicative constructions with the verbs byti and imeti in Old Russian language; to reveal features for representing posessor and possessee, and their functional conditionality in the history of Russian language.
Key words: history of Russian language, possessee, grammar, functional grammar, predicative constructions, possessiveness.
Е.Е. Рыбникова, канд. филол. наук, доц., зав. каф. литературы и русского языка, Кемеровский государственный институт культуры, г. Кемерово,
E-mail: ree-elena@yandex.ru
ПОСЕССИВНЫЕ ПРЕДИКАТИВНЫЕ КОНСТРУКЦИИ В ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКА
В статье рассматривается способы выражения посессивного значения в древнерусском языке на материале синтаксических конструкций Х1-ХМ вв. Посессивность понимается как компонент когнитивной структуры, поскольку, с одной стороны, она является понятийной категорией и отражает объективную действительность, а с другой - находит свое выражение в формах языка. Несмотря на то, что основные виды субъектно-объектных отношений типологически являются общими для разных культурно-языковых объединений, в конкретном языке и в конкретный временной промежуток в статье установлен сходная с другими и в то же время различная актуализацию самой идеи посессивности (принадлежности). Актуальность проблемы заключается в том, что в языкознании до настоящего времени нет системного и целостного описания языковых актуализаторов посессивности в диахронии русского языка, поскольку в этот период шло формирование древнерусской языковой системы, происходило освоение ценностей новой христианской веры, укреплялась государственность, развивалось законодательство. Эти процессы, несомненно, влияли на мировоззрение человека, а вместе с тем и на язык. Представленный материал позволил проследить развитие значений у предикативных конструкций с глаголами быти и имети в древнерусском языке, выявить особенности репрезентации посессора и посессива, их функциональной обусловленности в истории русского языка.
Ключевые слова: история русского языка, посессивность, грамматика, функциональная грамматика, предикативные конструкции, принадлежность.
История изучения посессивности (принадлежности) имеет давнюю традицию (Иоанн Дамаскин, А. Лосев, Л. Леви - Брюль, К.Х. Уленбек и другие), однако не потеряла своей актуальности и привлекает внимание современных исследователей (В.П. Гращенков). Поскольку это значение, очень важное для структуры мышления любого этноса, реализуется посредством языка и актуализирует национальную специфику, ментальные особенности через восприятие идеи обладания и владения, большинство исследований посвящено именно типологическим проблемам на материале разноструктурных языков (В.Ю. Копров, ГК. Чинчлей, М.В. Милованова). Особенности семантики именных посессивных конструкций также не остались без внимания исследователей и нашли свое отражение в работах, посвященных семантике понятийных категорий «бытия» и «обладания» (И.И. Мещанинов, М.А. Журинская, О.Н. Селиверстова). Функционально- семантический метод описания универсальных категорий (темпораль-ность, обусловленность, аспектуальность, бытийность, посессивность), предложенный А.В. Бондарко, на наш взгляд, позволяет изучать функции единиц языка в закономерности их функционирования, рассматривать в единой системе средства, относящихся к разным языковым уровням, но объединенные на основе общности семантических функций и, таким образом, описать и содержательную, и формальную составляющие таких категорий. Однако важной и интересной, на наш взгляд, представляется проблема онтологии посессивного значения и его языкового воплощения на раннем этапе развития языковой системы (в данном случае русского языка), об этом мы говорили при описании фрагмента функционально-семантического поля посессивности в древнерусском языке [1, с. 235]. В последнее время исследователи стали обращаться к онтологической сущности таких категорий, так, например, в работе А.В Шункова и Е.Е. Рыбниковой сделано важное наблюдение о роли понятий «соборность» и «совместность» в формировании ментальности древнерусского человека: «единство человека с окружающим миром было важной чертой его сознания. Мысль о единстве, чувство единства, лежащее в основе всех компонентов средневековой культуры, как известно, была выражена в евангельском тексте, в сочинении отцов Церкви, а затем абсолютно органично принята книжниками Древней Руси представлена уже в самых ранних памятниках литературы Древней Руси» [2, с. 58]. В рамках настоящей статьи рассматриваются возможные способы репрезентации посессивного значения в истории русского языка на материале предикативных конструкций, извлечённых из памятников письменности XI - XIV веков. Предикативные конструкции этого периода в истории русского языка стали объектом изучения не случайно, так как именно в это время шел процесс формирования грамматического строя древнерусского языка, а в рамках высказывания функционирование практически каждого компонента синтаксической конструкции способствует наиболее полному выражению всех оттенков смыслов семантических категорий. Поскольку данная проблема в диахронии русского языка изучена недостаточно, поэтому в статье делается попытка частично восполнить этот пробел, что и определяет ее актуальность.
В древнерусском языке XI - XIV веков языковая актуализация посессивного значения наиболее разнопланово представлено на синтаксическом уровне в пределах предикативных конструкций как в семантике предиката, так и всей субъ-ектно-объектной организации (посессор и посессив) предложения. В диахронии русского языка предикативные конструкции различаются по характеру посессивного значения: обладания и принадлежности. Особенностью таких конструкций является то, что предикат не только передает отношения принадлежности между субъектом и объектом, но и определяет их как статические и динамические. В предложениях статического типа констатируется факт наличия предмета (в широком смысле) в орбите субъекта-обладателя. В предложениях динамического типа происходит изменение отношения обладания между посессором и посес-сивом.
Статические и динамические предикативные конструкции с вершинными глаголами (предикаты)
В предложениях статического типа со значением обладания наиболее активны вершинные предикаты имети, еладети, держати. Например: Радимичи имаху по дее и по три жены (Лавр.л.); Володимиръ имяше сыноеъ (Лавр.л.); И по сихъ братьи держаша родъ ихъ княженье еъ поляхъ (Лавр.л.). Посессор в приведённых примерах выступает как субъект и является носителем предикативного
признака обладания, который распространяет отношение обладания, исходящее от посессора, на предмет обладания. Конструкции с такими глаголами довольно частотны в древнерусском языке, что свидетельствует об очень низкой степени отчуждения: все принадлежит человеку, и категория посессивности является самой естественной категорией человеческого бытия. Даже такие чувства наших предков, как любовь, ненависть, стыд являются предметом обладания. Человеку присуще было владение своими переживаниями, эмоциями, ощущениями: Поведите ми по истине приязньство имеете ли ко мъне (Сказ. о Б. и Г); Поляне ко свекровемъ и ко деверемъ велико стыдение имеху (Лавр.л.).
Глагольному предикату в статических предложениях со значением обладания в древнерусском языке отведена значительная роль: он не только связывает субъект и объект, актуализируя посессивные отношения между ними и определяя формальный аспект высказывания, но и подчеркивает невозможность полного отчуждения между посессивом и посессором, поскольку в древнерусском языке была исключена возможность имплицитности предиката. Ситуация обладания в статических конструкциях возможна только тогда, когда высказывание передает отношения принадлежности одушевленному лицу. В других случаях такая модель либо осложняется новыми смысловыми отношениями, либо служит средством выражения иных ситуаций.
Позицию посессора, как правило, занимают имена существительные, обозначающие человека (мужи, сынове, амазоне, владимиръ, родимичи, половчи, новгородьци), в позиции объекта - имена существительные, обозначающие как абстрактные, так и конкретные субстанции (сердце, домъ, законъ, миръ, супоръ, обычаи, любовь). Имею сердце бо аки лице безъ очию (Слово Д.З.); Послаша новгородьци Юрья и Якима къ князю к Михаиле на Тверь а велеле миръ имати на семъ (Гр. Новг и Псков., 1372); Си имуть имати дань на насъ и на всехъ странахъ (Лавр. л.).
Идея принадлежности, в отличие от идеи обладания, в древнерусском языке актуализировалась только в статических конструкциях с вершинным глаголом быти. По причине того что абстрактное мышление находилось на стадии становления (в связи с развитием христианства), предмет обладания, как правило, не мог быть представлен независимой субстанцией, занимающей центральное положение в синтаксическом содержании предложения, и называть обладателя в косвенном падеже. Подобные предикативные конструкции встречаются очень редко, в основном при отрицании принадлежности: Глаголеть Георгии в лето-писаньи ибо комуждо языку овемь исписанъ законъ есть другимъ же обычаи (Лавр.л.); Не бе въ нихъ правды (Лавр.л.). В предыдущем предложении существительные «закон» и «обычаи» выступают в качестве обладаемого, которое существует уже независимо от обладателя. Посессором же является сочетание «комуждо языку», которое представлено дательным падежом без предлога. Дательный принадлежности был широко распространен в древности и в атрибутивных конструкциях. Данные предикативные конструкции в истории русского языка были вытеснены генетивными предложными конструкциями с предлогом у: У каждого народа есть свои законы и обычаи вм. Каждому народу есть свои закон и обычаи. Идея принадлежности могла актуализироваться в рамках конструкции быти за кем, например: И даша ему новгородцы пригороды кои были преже всего за нимъ (Новг 1 л.). Данная полипредикативная конструкция в первом сегменте выражает динамику, во втором - статику обладания.
Посессивные конструкции с предикатом быти немногочисленны в древнерусском языке. Это объясняется абстрактностью и сложностью самого глагола, которому в истории русского языка были свойственны различные функции: использование в исконном значении «существовать», в качестве грамматического показателя времени и модальности. Функциональное и семантическое расширение этого глагола произойдет позже и повлияет не только на грамматический строй русского языка, но и на смену культурно-логической парадигмы русской ментальности: от я имею к у меня есть или у меня. В отличие от глагола быти, глагол имети был универсальным средством репрезентации посессивного значения и использовался в разных моделях (и статических, и динамических), меняя при этом характер обладания: собственно обладание, в значении «брать», указание на родство. Поэтому естественно, что и отношения родства в древнерусском языке чаще выражались в предикативных конструкциях вершинным глаголом имети. В этом случае и обладатель, и обладаемое являются существительными
одушевленными, например: Родимичи имяху по две и по три жены (Лавр.л.); Владимиръ отъ Рогнеди четыре сыныI имеяше (Ск. о Б. и Г). Использование глагола имети, а не быти (где оба субъекта родства находились бы в более отчужденных отношениях) еще раз свидетельствует о высокой степени сопряженности между участниками посессивной ситуации, а не отчужденности.
Посессивные отношения, отраженные в глагольной семантике, не являются застывшими, а репрезентируют изменение отношения обладания между посессором и посессивом: Прияша снове Симови въсточные страны а Хамо-ви снове полуденьные страны (Лавр.л.). В конструкциях динамического типа в качестве предиката для выражения идеи принадлежности начинают использоваться семантически наполненные глаголы: прияти, дати, предати, обретати. Например: А в печали обретаеть человекъ умъ всръшенъ (Слово Д.З.); Умершу Рюрикови предасть княжение свое Олгови (Лавр.л.); Олегъ прия градъ и посади мужь свои (Лавр.л.). Глагол имети в древнерусском языке отличался полифункциональностью, то есть в зачении «брать» мог использоваться как в статических моделях, так и в динамических: Имаху дань варязи изъ заморья на чюди на словенехъ на мери и на всехъ кривичехъ (Лавр.л.). Сравним: Господи иже симъ образъмь явися на земли изволивы волею пригвоздитися на крьсте и приимъ страсть грехъ ради нашихъ (Сказ. о Б. и Г). Динамическая модель конструкции со значением «обладания» в данном примере иллюстрирует переходное состояние идеи принадлежности. Лишь со временем происходит осознание временного пребывания в мире земном и такой категории человеческого бытия, как духъ, душа: А духъ мои прииметь владыка (Сказ. о Б. и Г); Но ты господи вижь и суди межю мною и межю братъмь моимь и не постави имъ господи греха сего нъ приими въ миръ душю мою (Слово Д.З.).
Глаголы обладания и принадлежности в истории русского языка использовались не хаотично, а были закреплены за определенной посессивной конструкцией. Например, за конструкцией со значением обладания статической модели закрепились глаголы имети, обладати, владети, держати, динамической модели - дати, прияти, предати, обретати, имети. Статические модели принадлежности представлены одним глаголом быти, а модели со значением «родства» - глаголом имети. Все эти предикаты «находятся в отношении дистрибуции, так как в древнерусском языке не было такой тесной взаимосвязи понятийных категорий, как в современном русском языке. И мышление, не владея в полной мере такими функциями, как абстрагирование и синтез, шло по пути закрепления за каждым значением специализированной конструкции» [3, с. 123].
Посессив и посессор в предикативных посессивных конструкциях.
Важное значение в посессивных предикативных конструкциях имеют средства выражения посессора и посессива, которые также определяют характер всей посессивной ситуации. В синтаксических конструкциях с глаголами обладания в позиции посессива в современном русском языке употребляются не все имена существительные, например, не могут заполнять эту позицию «названия частей тела, и элементы внутреннего мира человека» [4, с. 184]. Подобного семантического ограничения в древнерусском языке не наблюдается. В позиции посессива находим существительные различных семантических классов:
а) абстрактные (стыденье, законъ, приязньство, молонья, сердце и др.). В этом случае обладание выходит на нематериальный уровень: Не имею плода покаянию имею бо сердце аки лице безъ очию (Слово Д.З.); Поляне къ све-кровемъ и къ деверемъ велико стыденье имеху (Лавр.л.); Поведите ми по истине приязньство имеете ли къ мне (Сказ. о Б. и Г). Приведенных примеры доказывают, что, такие чувства человека, как стыд, любовь, ненависть могли быть предметом обладания, потому что он осознает владение своими эмоциями, переживаниями. Это говорит о том, что продукты мыслительной деятельности, чувства и другие абстрактные понятия еще были тесно связаны с миром человека. Частотное использование в позиции посессива абстрактных понятий объясняется православным мировосприятием человека Древней Руси. По мнению А.Я. Гуревича, «богатство ... не рассматривалось как самоцель или условие обеспечения праздного существования. Отношение к богатству определялось отношением к загробному спасению: обладание имуществом могло способствовать, но могло и помешать душе достигнуть райского блаженства» [5, с. 194].
б). Конкретные существительные (дворъ, теремъ, дворъ, человекъ). Такие существительные в позиции посессива очень частотны в древнерусских памятниках, поскольку в поле деятельности идеи обладания изначально были имена конкретные: Не имеи собе двора близъ царева двора и не дръжи села близъ княжа села (Слово. Д.З.).
Посессивная ситуация актуализируется лишь тогда, когда речь идёт о принадлежности одушевленному лицу, поэтому важную роль в выборе посессора играет признак одушевленности. В остальных случаях посессивная модель может использоваться для выражения других значений (например, партитивности). Таким образом, посессор в предикативных конструкциях чаще всего представлен следующими именами существительными, обозначающими:
Библиографический список
а). Человека или группу лиц (Владимиръ, козары, князья, новгородьцы, амазоне): Володеють бо козары русьскии князи (Лавр.л.); Амазоне же мужа не имуть (Лавр.л.); Владимиръ имяше сыновъ 12 (Лавр.л.).
б). Бога как персонифицированную субстанцию. Возможность нахождения субстанции Бог в позиции посессора позволяет говорить о немаловажной роли принятия христианства в развитии посессивного отношения. С установлением монотеизма древнерусский человек все больше стал осознавать свою принадлежность единому Богу, поэтому слова Бог, господинъ, господь, владыка стали использоваться в посессивных конструкциях в качестве обладателя. Например: Господи иже симь образъмьявися на земли изволивы волею пригвоздитися на крьсте и приимъ страсть грехъ ради нашихъ (Сказ. о Б.и Г); Господи Иисусе Христе как ты в этомъ образе явившиися на землю и собственною волею дав-шии пригвоздити себя къ кресту и приняти страдание за грехи наши сподобь и меня так приняти страдание (Сказ. о Б. и Г). Динамическая модель обладания в данном примере свидетельствует о переходном состоянии принадлежности некоторых понятий. В процессе освоения нового вероучения в позиции посессива появляются такие слова, как духъ, душа: А духъ мои прииметъ владыка (Сказ. о Б. и Г); Но ты господи вижь и суди межю мною и межю братъмь моимь и не постави имъ господи греха сего нъ приими въ миръ душю мою (Сказ. О Б. и Г.).
Возможно, с распространением христианства осознание принадлежности одной сущности другой происходило по горизонтали: Бог - человек - предмет обладания. Изначально все принадлежит Богу - творцу мира, сам человек выступает в данном случае предметом обладания и только позже человек становится обладателем мира вещей и явлений.
Превалирование конструкций с глаголами обладания свидетельствует о том, что в древнерусском языке микромир человека репрезентировался по имущественному принципу. В дальнейшем в связи с распространением бытийного значения практически на все сферы жизни человека через бытийные предложения, по мнению Н.Д. Арутюновой, возникла особенная ориентация русского языка на отвлеченность посессора от посессива , которая отличает его «от романских и германских языков, в которых сообщения о макромире, взятом в его предметном аспекте, моделируются по бытийному типу, представленному синтаксически четкой конструкцией (англ. there is), а микромир человека изображается по «имущественному» принципу владения, принадлежности (англ. have): в мире нечто существует (есть), а человек нечто имеет» [6, с. 256 - 257]. Существование по типу обладания, конечно, связано с представлением о накопительстве вещей, знаний и с оценкой личности в зависимости от ее материальной и нематериальной собственности. Появление в качестве посессива абстрактных понятий свидетельствует об изменении в ментальности, об этом говорилось выше, об общей ориентации человека Древней Руси на духовный аспект восприятия жизни и мира, о чем свидетельствует и общая ориентация «русского языка на пространственно - предметный аспект мира» [6, с. 790 - 791].
Проведенный анализ языкового материала позволил установить, что значение посессивности в древнерусском языке (XI - XIV веков) активно реализуется в рамках предикативных конструкций. Ядерной предикативной моделью является конструкция статического типа с глаголами обладания (имети, владе-ти, дьржати), периферию образуют конструкции с глаголом быти. Преобладание конструкций с глаголами обладания свидетельствует о том, что микромир древнерусского человека был устроен по имущественному принципу, однако христианская вера изменила мировоззренческий вектор в сторону духовной ориентации, поэтому в современном русском языке значение принадлежности в основном реализуется в предикативных конструкциях с вершинным глаголом быти.
Таким образом, анализ памятников древнерусской письменности показал, что посессивное значение (принадлежность, обладание) наиболее подвижно и разнопланово в пределах предикативных конструкций, что дает возможность в динамике наблюдать не только за трансформацией посессивного значения, но и за развитием грамматического строя русского языка. Посессивное значение было актуальным для древнерусского сознания и, будучи одним из древнейших, отражает процессы, происходящие в жизни и сознании человека, а также приближает к пониманию богатого и сложного мира русского средневековья. В перспективе возможно исследование репрезентации и функционирования этого значения на материале памятников Древней Руси других временных периодов.
Источники
1. Повесть временных лет. Памятники литературы Древней Руси 11 - 12 вв. (1978). Москва: Художественная литература.
2. Сказание о Борисе и Глебе. Памятники литературы Древней Руси 11 - 12 вв.
3. Слово Даниила Заточника. Библиотека литературы Древней Руси. Санкт-Петербург: Наука, 1997.
4. Новгородская I летопись старшего и младшего изводов (2000). Языки русской культуры.
1. Рыбникова Е.Е., Кемерова М.М. Христианское мировоззрение сквозь призму посессивности (на материале посессивных конструкций). Язык. Человек. Ментальность. Культура: материалы Всероссийской научной конференции с международным участием. Омск, 2008.
