Попечитель императорского университета в системе народного просвещения Российской империи первой половины XIX в Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Андреев Андрей Юрьевич, проф. исторического факультета ПСТГУ, проф. исторического факультета МГУ andrejev-goetting@yandex.ru

Цыганков Дмитрий Андреевич, доцент исторического факультета ПСТГУ, ст. науч. сотр. исторического факультета МГУ tsdm@yandex.ru

Попечитель Императорского университета в системе народного просвещения Российской империи первой половины XIX в.

А. Ю. Андреев, Д. А. Цыганков

Работа посвящена изучению коллективного портрета попечителей императорских университетов в России в первой половине XIX в. в контексте внутренней политики государства и на фоне развития университетов Европы изучаемой эпохи. Авторы постулируют наличие трех условно выделяемых поколений университетских попечителей, каждое из которых обладало характерными управленческими навыками, социальными связями и культурными компетенциями. Первое поколение попечителей (попечители-основатели) попыталось связать университетский мир России и Европы. Отличительной чертой второго поколения попечителей (попечители-бюрократы) стало их вмешательство в учебный процесс в подчиненных им университетах, что существенно сказалось на свободе преподавания и обучения в университетах России. Наконец, третье поколение попечителей (патриархальные попечители) создало своеобразную университетскую повседневность после введения в действие университетского устава 1835 г.

Роли попечителей в отечественной историографии традиционно уделялось большое внимание1. Достаточно сказать, что в первом обобщающем историче-

1 Должности кураторов существовали в российских университетах с 1755 до 1803 г., должности попечителей — с 1803 до 1917 г. Первый в историографии биографический справочник о дореволюционных попечителях вышел в свет в Харькове: Зайцев Б. П., Посохов С. И. Попечители Харьковского учебного округа. Харьков, 2000. Кроме того, следует указать еще ряд обобщающих книг и статей: Завгородняя О. И. Формирование правового статуса института попечителей российских университетов в первой половине XIX в.: Историко-правовое исследование. М., 2006; Ильина К. А. Информационные ресурсы попечителя учебного округа (первая четверть XIX века) // Санкт-Петербургский университет в XVШ—XX вв.: Европейские традиции и российский контекст. СПб., 2009. С. 37—45; Костина Т. В. Академик С. Я. Румовский и Казанский университет: Историографический контекст // Академия наук в истории культуры России XVШ—XX веков. СПб., 2010. С. 81—101; Черказьянова И. В. Академические ученые в роли государственных чиновников (на примере попечителей учебных округов) // Там же. С. 102—124 (и приложение: список попечителей учебных округов Российской империи (1803—1917): Там же. С. 125—134); Посохов С. И. Попечители Харьковского учебного округа первой половины XIX века: попытка реабилитации // ишуегаШев — Университеты: наука и просвещение. 2009.

ском труде о Московском университете, написанном к его столетнему юбилею,2 за отправные вехи для периодизации выбраны годы деятельности тех или иных кураторов и попечителей. Естественно, их организаторская роль при основании и последующих преобразованиях университета была подана автором в панегирических тонах, и это создало определенную историографическую традицию, дававшую затем о себе знать и в трудах по истории других университетов.

В то же время уже в конце XIX в. в рамках так называемой либеральной историографии возникла традиция делить попечителей на «прогрессивных», внесших положительный вклад в развитие университета (к таковым относили И. И. Шувалова, М. Н. Муравьева в Московском, С. О. Потоцкого в Харьковском, М. Н. Мусина-Пушкина в Казанском университетах) и «реакционных», чья деятельность приносила университету вред (З. Я. и Е. В. Карнеевы, В. И. Фи-латьев в Харьковском, М. Л. Магницкий в Казанском, Д. П. Рунич в Петербургском университетах)3.

В советскую эпоху уже все попечители получили эпитет «реакционных», а суть их деятельности была сведена к тому, чтобы подавлять коллегиальные органы управления, ограничивать и без того несовершенную «университетскую автономию». Ее «ущемление» рассматривалось как априорное, неотъемлемое свойство самодержавного государства, а олицетворением, живым присутствием этой самодержавной власти в университете и служил, согласно такой концепции, попечитель. Показательна следующая цитата из труда 1950-х гг.: «Университет фактически находился во власти попечителя, который был стражем и хранителем интересов самодержавно-крепостнического строя в деле воспитания и обучения молодого поколения»4. В другой работе того же времени утверждалось, что главная задача попечителя заключалась в установлении «жесткого режима» с целью «превратить университет в очаг реакции»5.

Отметим, что и до сих пор такую интерпретацию, хотя в более мягкой формулировке, можно встретить в некоторых современных работах о российских университетах, где говорится о систематическом «попрании попечителями прав профессоров», «давлении на университетский совет», «самовластных решениях», «насаждении бюрократизма» и т. д. Но в то же самое время для российской историографии рубежа XX—XXI вв. характерны и другие тенденции, среди которых стоит выделить персонифицированный подход, внимание к характеру

№ 4 (39). С. 40—50; Цыганков Д. А. Университетский попечитель в России: между ценностями европейской науки и государственной службы (вторая половина XVIII — первая треть XIX века) // Полиэтничность России в контексте исторического дискурса и образовательных практик XIX—XXI вв. III Арсентьевские чтения. Чебоксары, 2010. С. 515—527. В 2007 г. также была успешно защищена первая диссертация, посвященная систематическому анализу института «попечительства» в российских университетах: Завгородняя О. И. Попечительство в истории университетов России первой половины XIX века. Дис. ... канд. ист. наук. М., 2007.

2 Шевырев С. П. История императорского Московского университета. М., 1855.

3 Подробнее об оценке роли и значения попечителей в историографии см.: Посохов. Попечители Харьковского учебного округа первой половины XIX века: попытка реабилитации. С. 40-42.

4 История Московского университета. Т. 1. М., 1955. С. 78-79.

5 Харьковский государственный университет им. А. М. Горького за 150 лет. Харьков, 1955. С. 55.

и мировоззрению того или иного университетского администратора, деятельность которого осмысляется в контексте изучения его собственных просветительских взглядов; признается личное стремление попечителя к покровительству наукам, уважение, которое он проявлял по отношению к профессорам и студентам и др. (классический пример переосмысления такого рода и создания в современной историографии образа «идеального» попечителя — фигура графа С. Г. Строганова)6.

В данной статье попытаемся рассмотреть коллективный портрет попечителей в контексте реформ университетского образования в Российской империи первой половины XIX в., т. е. в период, когда возникла сама эта должность, оформлялись и эволюционировали ее функции и положение относительно структуры управления российскими университетами.

Должность попечителя появляется в законодательных актах с 1803 г. До этого в системе управления университетов существовала схожая по функциям должность куратора. Подчеркнем, что смена названия должности куратор на попечитель не являлась простым переименованием, несмотря на кажущуюся тождественность смысла слов7.

Университетский куратор Х^П в. хотя и был по самой природе и происхождению своей должности российским государственным чиновником, но в то же время выступал независимой фигурой в отношении к другим органам государственной власти и по своему реальному положению мог восприниматься и как меценат, просвещенный покровитель наук (Шувалов), и как авторитетный представитель дворянского общества, ответственный за гармоничные взаимосвязи университета с местной культурной средой, например стимулируя дворянские пожертвования на университет, т. е. независимые от государства источники финансирования университетских проектов (как это было в Москве в эпоху М. М. Хераскова и Н. И. Новикова).

Попечитель же в России XIX в. был включен в иерархическую структуру министерства, непосредственно подчинялся министру народного просвещения, должен был перед ним отчитываться о своих действиях и в этом смысле имел гораздо больше традиционных атрибутов государственного чиновника. Обязанность регулярно бывать в Петербурге, заседать в Главном Правлении училищ — все это делало попечителя звеном, соединявшим университет уже не с местным обществом, а с центральной, имперской властью. Введение должности попечителя вообще нужно считать важным фактором формирования централизованной и унифицированной системы управления российскими университетами8.

Такое противопоставление попечителя в качестве представителя центральных органов власти в университете и кураторов, связанных с местной университетской средой, четко проявилось в первые месяцы существования Мини-

6 Большое место анализу деятельности попечителей российских университетов первой половины XIX в., и в особенности С. Г. Строганова, уделено в фундаментальном труде Ф. А. Петрова «Формирование системы университетского образования в России» (Т. 1—4. М., 2002-2003).

7 (curator, лат. = попечитель, рус.).

8 Цыганков. Указ. соч. С. 523.

стерства народного просвещения применительно к Дерптскому университету. Анализируя соответствующие документы, видно, что даже само новое название должности появилось в министерских нормативах, чтобы отличать ее носителя от прежних кураторов.

Дело в том, что в ходе открытия Дерптского университета в 1802 г. разгорелся конфликт между его прямыми организаторами — кураторами, представлявшими дворянство трех остзейских губерний (Эстляндской, Лифляндской и Курляндской), которому собственно и принадлежала инициатива основать этот университет, с одной стороны, и приглашенными туда профессорами во главе с Г. Ф. Парротом — с другой. Последний, благодаря своему влиянию на Александра I, добился принятия нового уставного документа — «Акта постановления для Императорского университета в Дерпте», подписанного 12 декабря 1802 г.9 Значение этого документа заключалось в том, что им устанавливалась новая высшая контрольная власть в лице представителя Министерства народного просвещения — члена Комиссии об училищах, которому, согласно указу от 8 сентября 1802 г., было поручено иметь «особое попечение о сем университете» (п. 3)10.

Это должностное лицо затем в документе для краткости начинает именоваться «членом-попечителем» (п. 9). Таким образом, в «Акте постановления» о Дерптском университете фигурируют и кураторы, и «член-попечитель», причем природа их власти противопоставлена друг другу: кураторы избирались местным дворянством Эстляндской, Лифляндской и Курляндской губерний, а попечитель представлял центральную власть, т. е. Министерство народного просвещения. Последнее означало, как подчеркивает историк В. Тамул, что принятие «Акта» превращало Дерптский университет из «земельного» ^апёеБипгуегайО, каким он был первоначально задуман, в «имперский» ^ею^зиптсегейШ:), т. е. подведомственный центральным органам управления империей11. Но одновременно Паррот решал таким способом и собственную задачу — ослабить в университете власть местных дворянских кураторов (в 1803 г. эти должности вообще упразднили), тем более что он вскоре добился в Петербурге, чтобы попечителем Дерптского университета стал никак не связанный с остзейским дворянством генерал-майор Ф. И. Клингер, а стремившийся к этой должности лифляндский граф Г. А. Мантейфель был, напротив, назначен попечителем в далекий Казанский учебный округ12.

9 ПСЗ. Т. 27. № 20551; далее в тексте ссылки на параграфы.

10 Действительно, в указе от 8 сентября 1802 г. о создании Комиссии об училищах говорилось: «Члены сей Комиссии разделят между собой ведение всех состоящих в империи верхних и нижних училищ по полосам или Провинциям и, получая ведомости о состоянии и представления по делам училищ своего отделения, обязаны особенно пещись о успехах всех заведений для распространения просвещения учрежденных (курсив наш. — Авт.), по соображению нужд и удобностей каждого отделения, несколько Губерний объемлющего» (ПСЗ. Т. 27. № 20407).

11 Tamul V. Die Dörptsche Universität — Landes- oder Reichsuniversität? Zum Verhältnis von Deutschbalten, Stadt und Universität im 19 Jahrhundert // Piirimäe H., Sommerhage C., Hrsg. Zur Geschichte der Deutschen in Dorpat. Tartu, 1998. S. 85-110.

12 Bienemann F. Der Dorpater Professor G. F. Parrot und Kaiser Alexander I. Reval, 1902. S. 168169.

Итак, семантически название должности «попечитель» возникло нетривиальным образом: оно вовсе не было, как можно бы подумать на первый взгляд, простым переводом слова «куратор», но исходило из формулировки указа от 8 сентября 1802 г., вменявшего в обязанность члену министерства, которому поручен учебный округ, «пещись об успехах» его учебных заведений. Отсюда затем последовала формулировка «член-попечитель» в «Акте постановления» Дерпт-ского университета, а уже оттуда название должности (просто как «попечитель») перешло в «Предварительные правила народного просвещения» от 24 января 1803 г. и использовалось потом вплоть до 1917 г.

Но, несмотря на неоднократное упоминание в законодательстве по ведомству народного просвещения, попечители начала XIX в. в значительной мере унаследовали от кураторов XVIII в. размытость сферы компетенций, недостаточную определенность полномочий и обязанностей. Законодательной основой их деятельности, по сути, являлись лишь два акта — «Предварительные правила» 1803 г. и университетский Устав 1804 г.

В первом из документов задачам попечителя посвящен лишь один 20-й параграф, в котором указывалось, что «попечитель отвечает за благоустройство всех училищ вверенного ему округа» и вообще должен приводить «университет и другие училища <...> в цветущее состояние». С этой целью он рассматривает донесения от университета, по их итогам направляет предложения министру, организует и контролирует нижние школы, представляет на утверждение министру профессоров и директоров гимназий, готовит ежегодный финансовый отчет о расходах на училища своего округа. В «Предварительных правилах» подчеркивался коллегиальный характер деятельности Министерства народного просвещения: каждый попечитель «обо всяком новом распоряжении по учебной или хозяйственной части предлагает на общее рассуждение своих сочленов»13. Исходя из необходимости регулярных совместных заседаний попечителей, их основным местопребыванием предполагался Петербург; личное же присутствие в своем округе и обозрение училищ требовалось, согласно «Предварительным правилам», не чаще, чем раз в два года.

Что касается университетского Устава 1804 г., то в нем полномочия попечителя вообще не оговаривались развернуто, поскольку структура Устава была подчинена описанию черт университетской «автономной» корпорации. По отношению к конструкции этой «автономии» попечитель выступал, судя по тексту Устава, прежде всего в виде посредника между университетом и министром: он должен был представлять на утверждение министра избранных Советом университета преподавателей, профессоров, администрацию, финансовые отчеты, отчеты университетского Комитета по управлению нижестоящими училищами и т. д. Также попечитель часто упоминался в Уставе, если речь шла о чем-то экстраординарном, превышающем обычный круг вопросов, решаемых Советом университета: «...обо всяком чрезвычайном и требующем разрешения случае совет доносит попечителю немедленно» (п. 52). Так, одобрение попечителя требовалось при значительных, свыше 500 руб., тратах из университетской казны (п. 141); но и вообще при обнаружении в делах университета «какого отступле-

13 ПСЗ. Т. 27. № 20597.

ния» ректор «определяет немедленно удобнейшие меры к отвращению оного и представляет об оных попечителю» (п. 188).

Таким образом, можно согласиться с выводом, что «Устав 1804 г. вместо формального определения обязанностей попечителя скорее предполагал неформальную практику его властвования относительно профессорской корпорации, права которой были расписаны детально, в отличие от прав самого попечителя»14.

Этот вывод подтверждается тем, что при первоначальном назначении попечители не получали в министерстве никаких особых инструкций. Так, из письма назначенного летом 1803 г. попечителем Казанского университета академика С. Я. Румовского видно, что, вводя его в должность, министр народного просвещения граф П. В. Завадовский решил обсудить с ним «Предварительные правила народного просвещения», делая к ним свои комментарии, иногда критические (у Завадовского был ряд претензий к составителям «Правил»). «После сего спрашивал меня граф, читал ли я сие сочинение; на сие ответствовал я, что не читал, и что я худой судья в сем случае: невзирая на сие возвращая мне обратно сочинение, граф сказал; чтоб я оное просмотрел»15. Этим «инструктаж» Румовского и ограничился.

В схожей ситуации в 1817 г. новый попечитель Харьковского университета З. Я. Карнеев писал министру А. Н. Голицыну: «Я не знаю, и не случалось никогда читать основания университетского и должности попечителя, для чего и прошу снабдить меня от себя нужными этими сведениями». Характерно, что в ответ Голицын, как и Завадовский, смог лишь указать на основные документы 1803—1804 гг. (несмотря на то что политика нового Министерства духовных дел и народного просвещения уже явно расходилась с принципами реформы начала XIX в.): «По желанию Вашему прилагаю при сем предварительные правила народного просвещения и устав университета к Вашему руководству. Дальнейшие сведения можете найти в университете и в делах предместника Вашего»16.

Последняя фраза указывала на «прецедентный» характер власти попечителей: как пишет С. И. Посохов, «через преодоление тех или иных "происшествий", через казусы определялись их функции»17. Источники полномочий извлекались новыми попечителями из опыта предшественников. Правда, освоить его было делом весьма непростым. Например, в 1825 г. попечитель А. А. Перовский целый месяц изучал дела о Харьковском университете, оставшиеся в канцелярии от прежнего попечителя, где их скопилось 36 тюков!18 И хотя в 1820—1830-е гг. появились наконец и первые инструкции попечителям от министров, но и они во многом страдали неопределенностью, идя от частного, а не от общего: так, министр А. Н. Голицын призывал попечителя Е. В. Карнеева сократить хозяй-

14 Посохов. Попечители Харьковского учебного округа первой половины XIX века... С. 42.

15 НА РТ. Ф. 977. Оп. Ректор. Д. 2. Л. 4.

16 Багалей Д. И. Опыт истории Харьковского университета (по неизданным материалам). Ч. 2 // Багалш Д. I. Вибран пращ: В 6 т. Харьюв, 2005. Т. 4. С. 60-61.

17 Посохов. Указ. соч. С. 44.

18 Багалей. Указ. соч. Ч. 2. С. 149.

ственные издержки, министр А. С. Шишков попечителя А. А. Перовского — обратить внимание на круг чтения и общения студентов и т. д.19

Поэтому на деле адаптация александровской университетской реформы происходила так, что деятельность попечителя оказывалась «между законом и реальностью», а главная составляющая этой сложившейся «реальности» заключалась в том, что попечитель рассматривался как непосредственный начальник над университетом, хотя ни в одном из документов или инструкций первых десятилетий XIX в. такого смысла зафиксировано не было. Фактически после введения в действие Устава 1804 г. в текущей управленческой практике повторялась ситуация, схожая с управлением Московским университетом до 1804 г.: все организационные вопросы, подбор кадров, оборудование библиотеки, научных коллекций и т. д. находились в руках попечителя, а текущий контроль над университетской корпорацией осуществлял ректор, полномочия которого были весьма схожими с директорскими.

однако в сравнении с прежним положением университетского куратора у должности попечителя были особенности, отличавшиеся от административной практики XVIII в. Прежде всего попечитель больше не имел возможности представлять интересы университета напрямую перед императором. Хотя Устав 1804 г. и даровал всем российским университетам статус «императорских», но одновременно их непосредственная связь с престолом была прервана, поскольку право доклада государю по делам высшего образования принадлежало теперь министру народного просвещения. Поэтому «начальство» попечителя над университетом было ограничено вышестоящей властью министра. Со временем выстроилась властная вертикаль: «университет — попечитель — министр — император»; впрочем, в спорных случаях университет мог и напрямую обращаться к министру, и, таким образом, в этой схеме изначально была заложена потенциальная «сфера напряжений» между профессорской корпорацией и попечителем. Не хватало «начальственного» авторитета и в сношениях попечителя с местными властями — их взаимосвязи вообще никак не были прописаны, и попечитель должен был самостоятельно их выстраивать за счет либо своего высокого чина, либо авторитетного положения в органах дворянского самоуправления; а без этого подспорья попечитель попадал в сложную ситуацию. Очень показательна здесь история открытия Казанского университета в январе 1805 г.: его попечитель, упомянутый выше академик С. Я. Румовский, не имея ни вельможного, ни сановного авторитета, никогда раньше не контактировал с губернской администрацией и, вероятно, поэтому решил провести открытие нового университета «тихо, келейно, без помпы и публичности, не выходя из замкнутых стен гимназического здания»20.

В первые годы после реформы определенный недостаток формального «начальственного» статуса попечителя компенсировался тем, что эти посты занимали представители высшей аристократии Российской империи, близкие к трону и к рычагам верховной власти: Михаил Никитич Муравьев (в 1803—1807 гг. попечитель Московского университета и одновременно товарищ, то есть заместитель

19 Багалей. Указ. соч. Ч. 2. С. 123-124, 146-148.

20 Загоскин Н. П. История Императорского Казанского университета за первые сто лет его существования. 1804-1904. Казань, 1902. Т. 1. С. 50, 59.

министра народного просвещения, а также секретарь Комиссии по принятию прошений на высочайшее имя; к тому же в прежние годы учитель русского языка и истории у будущего императора Александра I21), граф Алексей Кириллович Разумовский (попечитель Московского университета в 1807-1810 гг., сын малороссийского гетмана и президента Академии наук графа К. Г. Разумовского, меценат, коллекционер, в 1810 г. получил пост министра народного просвещения22), граф Северин Осипович Потоцкий (попечитель Харьковского университета в 1803-1817 гг., польский магнат, камергер при Александре I в бытность того наследником престола23). Попечителями Виленского и Петербургского учебных округов в 1803 г. стали ближайшие друзья молодого императора — князь Адам Чарторыйский (товарищ министра иностранных дел, принадлежал к аристократической польско-литовской фамилии из рода Гедиминовичей, представители которой входили в правительство Речи Посполитой в последние годы ее существования, проведя там в том числе и реформу образования24) и Николай Николаевич Новосильцев (в 1803-1810 гг. — президент Петербургской Академии наук25). В 1811 г. попечителем Петербургского учебного округа был назначен Сергей Семенович Уваров — зять графа А. К. Разумовского, также ставший в 1818 г. президентом Академии наук26.

Эти фигуры образовали первое поколение попечителей, самое блестящее за весь XIX век. Их усилиями были организованы новые университеты, куда попечители приглашали на профессорские кафедры видных европейских ученых (преимущественно из Германии), а также обустроены университетские лаборатории, обсерватории, музеи, библиотеки и т. д. Все попечители первого поколения имели широкие связи в мире европейской науки и культуры, состояли в переписке с многими учеными, писателями, деятелями образования: С. О. Потоцкий обменивался письмами с И. В. Гёте по вопросам приглашения профессоров в Харьковский университет, М. Н. Муравьев переписывался с ведущими профессорами Гёттингенского университета27, С. С. Уваров поддерживал переписку с Вильгельмом фон Гумбольдтом28, А. К. Разумовский создал у себя в подмосковном имении Горенки уникальный ботанический сад и на его основе планировал открыть «фитографическое общество», в которое соглашались вступить известные европейские натуралисты (например, президент «Леопольдины» И. Х. Д. фон Шребер и Александр фон Гумбольдт).

21 См.: Императорский Московский университет. 1755—1917: Энциклопедический словарь. С. 475-476.

22 См.: Там же. С. 603-604.

23 См.: Зайцев, Посохов. Указ. соч. С. 17-21.

24 См.: Beauvois D. Lumières et société en Europe de l'est: l'université de Vilna et les écoles polonaises de l'Empire russe (1803-1832). Lille, 1977. Vol. 1.

25 См.: Филиппова Э. Н. Николай Николаевич Новосильцев // Во главе первенствующего ученого сословия России. СПб., 2000. С. 105-106.

26 См.: Виттекер Ц. Граф С. С. Уваров и его время. СПб., 1999.

27 Подробнее об ученой переписке попечителей в связи с подбором профессорских кадров см.: Андреев А. Ю. Российские университеты XVIII — первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. М., 2009. С. 407-426.

28 ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 85. Л. 208-218; Д. 82. Л. 146.

Таким образом, попечители первого поколения способствовали включению российских университетов в европейскую сеть научных контактов, в которую сами были вовлечены. Их облик в целом определялся отношением к университету как к собственному «детищу», которое своим существованием во многом было обязано этим попечителям. Тем самым в России начала ХГХ в. вновь воспроизводился европейский тип куратора, к которому принадлежали Герлах Адольф фон Мюнхгаузен29, Даниэль фон Супервиль или Иван Иванович Шувалов30, — либерального покровителя, «отца университета», стремящегося к расцвету в нем наук и возвышающего своим покровительством статус университета в обществе31.

И действительно, М. Н. Муравьев удостоился эпитета «второй Мюнхгаузен» от гёттингенских профессоров, они же сравнивали его деятельность с «новым основанием» Московского университета, а смысл этой метафоры отсылал к Шувалову32. Для Муравьева в высшей степени было характерно уважение к личности профессора и его потребностям, поддержка самоуправления (например, именно по инициативе московских ученых университет вернул в свое ведение типографию, деятельность которой немедленно стала приносить ему доходы). «Начальственные» функции попечителя сводились к тому, что он разделял с профессорами и их коллегиальными органами (Советом, Правлением) заботы о будущем укреплении университета — как материальном, так и научном. Муравьев неизменно поощрял талантливых выпускников университета, которые могли в дальнейшем стать профессорами, и даже мог досрочно принять в студенты талантливого гимназиста. Он оказывал содействие исследованиям университетских ученых: по инициативе Муравьева при университете открылись несколько ученых обществ, а для одного из них, исторического (ОИДР), попечитель лично привез из Петербурга подлинник ценнейшего летописного свода, который члены общества должны были подготовить к публикации. И хотя в других университетах попечители не столь активно содействовали научному и учебному развитию (так, С. О. Потоцкий по семейным обстоятельствам на длительное время, в 1803-1804 и 1811-1815 гг., отвлекался от исполнения своей должности), тем не менее и здесь были заметны успехи, в том числе в виде упрочения самостоятельности университетской корпорации.

Нетипичной была ситуация лишь в Казанском университете. Его попечитель в 1803-1812 гг. С. Я. Румовский, с одной стороны, благодаря долгой карьере в Академии наук хорошо разбирался в европейском ученом мире, а потому, подобно другим попечителям первого поколения, обладал необходимыми связями в немецких университетах и через своих корреспондентов смог организовать приглашение в Казань профессоров. Но, с другой стороны, в силу возраста (к моменту вступления в должность ему было 69 лет), а также из-за привержен-

29Андреев. Указ. соч. С. 233-249.

30 Кулакова И. П. Университетское пространство и его обитатели. Московский университет в историко-культурной среде XVIII века. М., 2006. С. 27-30.

31 Подробнее см.: Университет в Российской империи XVIП — первой половине XIX века. М., 2012. С. 234-238.

32 Ср. письмо А. Л. Шлёцера от 1 октября 1805 г.: РНБ. Ф. 499. Д. 123. Л. 28.

ности системе управления, существовавшей в Академии наук в ХУШ в., Румов-ский, открыв университет на основе Казанской гимназии, передал всю полноту власти бывшей гимназической канцелярии во главе с ее директором33. Фактически это означало, что в отношении Казанского университета вступление в силу Устава 1804 г. решением попечителя было отложено, и это создало почву для внутренних конфликтов. Однако уже следующий попечитель Казанского университета (1812-1817 гг.), просвещенный аристократ, представитель древнейшего дворянского рода М. А. Салтыков настоял на введении Устава 1804 г., санкционировал выборы ректора и утверждение других черт автономии, т. е. вернул развитие университета в русло, характерное для первого поколения попечителей34.

Во второй половине 1810-х и в 1820-е гг. коллективный портрет попечителей заметно меняется. Либеральный тип «отца-основателя» уходит в прошлое, уступая место «бюрократу», исполнительному чиновнику Министерства народного просвещения. На посты попечителей всходили люди, не имевшие ни связей, ни авторитета в ученом мире. Соответственно, совершенствование преподавания или научное развитие университета не являлось в их глазах ценностью. Приоритетом же для этого нового, второго поколения попечителей являлось скрупулезное следование новой политике министерства. С приходом в 1816 г. на пост министра князя А. Н. Голицына возглавляемое им так называемое двойное министерство (в 1817-1824 гг. носившее название Министерства духовных дел и народного просвещения) выступило оплотом реакции по отношению к идеям Просвещения, противопоставив им универсалистскую, внеконфессиональную пропаганду «христианского воспитания» и «научения истинам веры» как главную задачу системы образования в России35. О том, как эта задача непосредственно перенималась попечителями, свидетельствует, например, высказывание З. Я. Карнеева (попечителя Харьковского университета в 1817-1822 гг.), который во время визита императора Александра I в университет целью своей деятельности назвал «возбуждение духа истинной религии в учащих и учащихся»36.

Следует отметить, что речь шла не просто об изменении образовательной политики в Российской империи середины 1810-х — 1820-х гг., но о более масштабном идейном повороте — формировании своего рода «антипросветительского» проекта. Его питали идейные течения эпохи романтизма, которые, в свою очередь, исходили из идеи становления нации и конструируемых при этом национальных ценностей37. Такие идейные течения в той или иной мере были характерны для всех стран Европы, но в России они обрели заметно более консервативную окраску, существенно сказавшись именно на сфере образования,

33 См.: История Казанского университета. 1804—2004. Казань, 2004. С. 24—28.

34 См.: Загоскин. Указ. соч. Т. 1. С. 407-421.

35 См. Вишленкова Е. А. Заботясь о душах подданных: религиозная политика в России первой четверти XIX века. Саратов, 2002.

36 Зайцев, Посохов. Указ. соч. С. 24.

37 См.: Martin A. Romantics, Reformers, Reactionaries: Russian Conservative Thought and Politics in the Reign of Alexander I. De Kalb, 1997; Зорин А. Л. Кормя двухглавого орла... Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001.

что создавало значительные трудности для адаптации там просветительских образовательных концепций.

Изменение отношения к университетам имело дополнительную общеевропейскую подоплеку — рост студенческого движения, в особенности в немецких землях, где оно носило четкую политическую окраску и выступало против стремлений к реставрации «старого режима», олицетворяемых политикой К. Меттер-ниха. По инициативе последнего в Карлсбаде 20 сентября 1819 г. был принят закон «О неотложных мерах в отношении университетов», обязательный для исполнения во всех государствах Германского союза. В соответствии с ним назначались особые государственные уполномоченные над университетами, которые должны были следить «за строжайшим исполнением существующих законов и дисциплинарных предписаний», а также «наблюдать за духом, в соответствии с которым ведется публичное и частное академическое преподавание»38. В Пруссии и в ряде других государств Германского союза обязанности таких уполномоченных были возложены на университетских кураторов. Поэтому и в России появление попечителей «нового типа» функционально можно связать с аналогичным запросом государства на усиление «надзора и контроля» за университетами, свойственным для многих европейских стран этого периода.

Характерно даже изменение социального портрета попечителей второго поколения: это были люди хотя и состоятельные, но, в отличие от представителей первого поколения, не принадлежавшие к высшим слоям дворянства, а зачастую добравшиеся до кормила власти после долгой служебной карьеры, такие как А. А. Писарев (1825-1830) в Московском университете, Е. В. Карнеев (18221825) и В. И. Филатьев (1830-1834) в Харьковском, М. Л. Магницкий (1817-1826) в Казанском, Д. П. Рунич (1821-1826) в Санкт-Петербургском.

Несмотря на очевидные различия, у обоих поколений попечителей присутствовали и общие черты. Одна из них заключалась в осуществлении властных полномочий «по переписке». В 1800-х гг. попечители первого поколения лишь изредка навещали свои университетские города (за исключением столичных): тот же Румовский за девять лет попечительства один-единственный раз побывал в Казани в начале 1805 г., чтобы принять там участие в открытии университета; граф С. О. Потоцкий хотя и навещал Харьковский университет несколько раз, но почти постоянно жил в Петербурге, а затем в Варшаве; М. Н. Муравьев также основное время проводил в Петербурге, исполняя обязанности товарища министра народного просвещения. Среди второго поколения попечителей Харьковского университета Е. В. Карнеев, как вспоминали студенты, «жил в Петербурге и мы его не видели»39; А. А. Перовский, попечитель в 1825-1830 гг., также жил подолгу за границей, потом в Москве, Петербурге и в своем имении близ Чернигова, так что с 1826 г. в Харькове ни разу не был40. Казанский попечитель

38 Koch J. F. W. (Hrsg.). Die preussischen Universitäten. Eine Sammlung der Verordnungen, welche die Verfassung und Verwaltung dieser Anstalten betreffen. Bd. 1. Die Verfassung der Universitäten im Allgemeinen. Berlin, 1839. S. 15.

39 Харювський ушверситет XIX — початку XX ст. у спогадах його викладачiв та вихованщв. Харюв, 2008. Т. 1. С. 90.

40 Зайцев, Посохов. Указ. соч. С. 36.

М. Л. Магницкий, один из «столпов» антипросветительской реакции, активно участвовал в выработке курса «двойного министерства» и в связи с этим постоянно находился в Петербурге.

Удаленность от университета и учебного округа серьезно влияла на управленческие возможности попечителей. Как отмечал в своем письме В. И. Филатьев, «от Харькова до Петербурга расстояние велико, почта ходит медленно, в месяц получается ответ»41. Поэтому иногда «необходимость самостоятельных решений попечителя, которые часто характеризуются историками как единоличные или авторитарные, диктовалась отсутствием времени на сношение с корпорацией»42. При этом от десятилетия к десятилетию объем переписки с университетом возрастал: если М. Н. Муравьев в 1803-1807 гг. для ведения своей корреспонденции еще ограничивался одним письмоводителем43, то к концу 1810-х гг. у большинства попечителей появляется непредусмотренная «Предварительными правилами» канцелярия попечителя и утверждаются ее штаты. Неуклонный рост числа распоряжений в отношении университетов у второго поколения попечителей отражал общую тенденцию — все больше регламентировать разные стороны университетской жизни44.

Чтобы «власть по переписке» была эффективной, попечитель нуждался в доверенном лице в университете, через которого можно было бы передавать распоряжения и контролировать их исполнение. Таким лицом, следуя логике введенной Уставом 1804 г. системы университетского управления, должен был стать ректор университета. Однако отношения между попечителем и выборным ректором не всегда складывались гладко, и в этом смысле попечитель был заинтересован в избрании максимально «близкого», «понятного ему» человека. Так, для М. Н. Муравьева это был ученый-физик, страстно влюбленный в науку, П. И. Страхов, для А. К. Разумовского — эрудит И. А. Гейм, который составлял каталог книжного собрания попечителя в Горенках. С. Я. Румовский до конца жизни, несмотря на частые конфликты в Казанском университете, оказывал неизменную поддержку «профессору-директору» И. Ф. Яковкину, который как администратор воспроизводил приказной бюрократический стиль Академической канцелярии, столь знакомый попечителю по службе в Академии наук45.

При этом, по верному замечанию С. И. Посохова, «кто чьим был орудием (ректор или попечитель) — спорный вопрос»46. Об их взаимоотношениях в Харьковском университете 1800-х гг. Д. И. Багалей писал следующим образом: «При С. О. Потоцком, благодаря его известной системе управления универси-

41 Багалей. Опыт истории Харьковского университета. Ч. 2. С. 176.

42 Ильина К. А. Информационные ресурсы попечителя учебного округа (первая четверть XIX века) // Санкт-Петербургский университет в XVIII—XX вв.: европейские традиции и российский контекст. СПб., 2009. С. 40.

43 Сохранились пять книг исходящей переписки попечителя Московского университета за 1803-1807 гг. (ЦИАМ. Ф. 459. Оп. 11. Д. 1-5). Любопытно, что письмоводителем М. Н. Муравьева в течение некоторого времени был будущий поэт К. Н. Батюшков.

44 Завгородняя. Формирование правового статуса института. С. 20, 26.

45 Вишленкова Е. А. Казанский университет Александровской эпохи. Казань, 2003. С. 82.

46 Посохов. Попечители Харьковского учебного округа первой половины XIX века. С. 45.

тетом из Петербурга, ректору принадлежала огромная власть, а Осиповский — что также имело значение — имел вкус к этой власти и пользовался ею», и тем самым Потоцкий во всем «следовал за ректором Осиповским»47. Энергичный и честолюбивый ректор мог добиваться принятия собственных решений с помощью «давления» на попечителя, используя такие традиционные управленческие метафоры, как «наведение порядка», «избавление от хаоса» и т. д. Типичным примером этого служит письмо харьковского ректора И. Я. Кронеберга к попечителю Перовскому: «Теперешнее состояние университета походит несколько на хаос, из которого надлежащий порядок вывести могу я только через личное свидание с Вами»48.

Тем самым с одной или другой стороны выстраивалась ситуация, будто бы только данный конкретный ректор, пользующийся доверием у попечителя, годился для текущего управления университетскими делами. Естественным следствием этого явилось желание попечителей продлить срок пребывания в должности ректоров, которые первоначально, согласно Уставу 1804 г., должны были сменяться ежегодно. В результате уже с 1809 г. срок ректорства был продлен до трех лет вначале в Московском, а через два года — и в Харьковском и Казанском университетах.

Но, помимо официальных отношений «попечитель — ректор», во многих случаях доверительные связи между попечителем и одним из членов университетской корпорации складывались вне всякой служебной иерархии. Последний при этом даже необязательно должен был входить в Совет университета и занимать там авторитетное положение, но попечитель ценил возможность получать от него подробную неофициальную информацию о том, что происходит в университете. Такой член корпорации мог выступать и своего рода «фигурой влияния» попечителя в университете, минуя официальные, прописанные Уставом каналы. В Московском университете при попечителе графе А. К. Разумовском эту роль играл адъюнкт М. Т. Каченовский, который, по выражению современника, «строго и по-своему благоразумно утверждал порядок в университете»49. Поскольку Каченовский одновременно служил у Разумовского секретарем, а потом получил должность правителя его канцелярии, то вся корреспонденция в Совет и Правление от попечителя составлялась им лично: от имени Разумовского Каченовский писал предложения, производившие на старших профессоров, привыкших к прежнему образу дел, не совсем благоприятное впечатление50.

О том, насколько распространенным было такое явление, свидетельствуют другие воспоминания. Так, харьковским попечителем З. Я. Карнеевым «руководили пронырливые люди и особенно секретарь его Подвысоцкий, который его именем распоряжался учебным округом». А. А. Перовский «легко поддался постороннему влиянию»: управлял от его имени профессор математики и

47 Багалей. Указ. соч. С. 106, 333.

48 Там же. С. 156.

49 Третьяков М. П. Императорский Московский университет (1799-1830) // Русская старина. 1892. № 7. С. 125.

50 Снегирев И. М. Воспоминания // Русский архив. 1866. С. 752.

инспектор студентов Байков51. В Казанском университете длительные контакты сложились между немецким профессором, выполнявшим обязанности инспектора, Ф. К. Броннером и двумя сменившими друг друга попечителями — С. Я. Румовским и М. А. Салтыковым. Оживленная переписка Броннера с обоими попечителями поддерживалась в 1810-1816 гг.52, и, передавая в ней подробности жизни университета, Броннер защищал интересы профессоров, стремившихся к реализации университетской автономии, от произвола директора И. Ф. Яковкина. «Конфидентом» казанского попечителя М. Л. Магницкого станет профессор повивального искусства А. П. Владимирский, который позднее получит от попечителя и часть властных полномочий вместе с должностью директора.

Было бы ошибкой, однако, трактовать наличие «доверенных лиц» попечителя среди профессоров и оказываемое ими неформальное влияние на политику попечителя как сугубо российскую практику, напротив, она представляется весьма характерной для университетов эпохи Просвещения в целом. Достаточно вспомнить, какую заметную роль в проведении австрийских учебных реформ сыграл профессор камералистики Венского университета Й. фон Зонненфельс, пользовавшийся большим авторитетом среди членов придворной Училищной комиссии (ему, в частности, принадлежит обоснование необходимости сокращения числа университетов в государстве)53. Известный пример, в точности воспроизводивший общение российских попечителей с отдельными профессорами, дает нам история Гёттингенского университета: здесь в конце XVIII — начале XIX в. кураторы направляли распоряжения в университет, советуясь о его нуждах не с формальной верхушкой корпорации (Сенатом университета), а с одним из энергичных младших профессоров, личный опыт которого аккумулировал просветительские стремления к улучшению науки и преподавания (таким советчиком ганноверских властей на долгие годы стал библиотекарь университета, профессор древних языков Х. Г. Гейне)54.

И тем не менее усиление бюрократической регламентации университета во втором поколении попечителей объективно требовало их перемещения из Петербурга в центры учебных округов, что и произошло к рубежу 1820-1830-х гг. В Москве попечители осели первыми: в 1810 г. при назначении попечителем сенатора П. И. Голенищева-Кутузова (уже побывавшего в 1798-1803 гг. куратором Московского университета; сторонника авторитарного стиля управления и типологически близкого к представителям второго поколения попечителей) с министром народного просвещения заранее договорились, чтобы новый по-

51 Багалей. Опыт истории Харьковского университета... Ч. 2. С. 74, 152.

52 Опубл. в кн.: Нагуевский Д. Профессор Франц Ксаверий Броннер, его дневник и переписка (1758-1850). Казань, 1902.

53 Engelbrecht H. Geschichte des österreichischen Bildungswesens. Erziehung und Unterricht auf dem Boden Österreichs. Bd. 3. Von der frühen Aufklärung bis zum Vormärz. Wien, 1984. S. 197. В 1786 г. Екатерина II обратилась именно к Зонненфельсу за сведениями об устройстве австрийских университетов после реформ.

54 Gundelach E. Die Verfassung der Göttinger Universität in drei Jahrhunderten. Göttingen, 1955. S. 30-33.

печитель жил в Москве55. Сложившийся обычай не стали прерывать при следующем попечителе, богатом московском барине, князе А. П. Оболенском (1817-1825), который, впрочем, был далек от намерения ежедневно вмешиваться в дела профессоров и студентов56. Зато попечитель Московского университета в 1825-1830 гг. генерал-майор А. А. Писарев прославился своей мелочной опекой буквально над всеми сторонами университетской жизни. «Военными порядками, должным чинопочитанием, бдительной полицией, строгим формализмом думали исправить различные недостатки университетов», — так характеризует историк общее направление деятельности этого попечителя57.

Среди студентов Писарев получил прозвище «мундирного попечителя»58 за то, что во исполнение указа императора Николая I упорно добивался от студентов ношения форменного мундира, причем не только на занятиях, но и вне стен учебного заведения. Не менее ретиво вмешивался он и в решения профессорской корпорации. «Необычное до него количество распоряжений, предписаний, предложений попечителя наполнило коллегии университета, от которых требовалось немедленное исполнение. Он сам входил во все дела до последних мелочей. В выборном начале он находил причины многих неустройств и мечтал о скорейшем его уничтожении. Профессора, привыкшие к старым обычаям, должны были враждебно отнестись к порядкам, заводимым попечителем. Грубость и бестактность Писарева должны были еще больше увеличить неудовольствия; не замедлили явиться и столкновения его с Советом и профессорами»59.

О том, как сам Писарев пытался представить свою деятельность на посту попечителя, красноречиво свидетельствует рассказ о его встрече Николая I в Московском университете. Новый император должен быть посетить университет осенью 1826 г., вскоре после своей коронации в московском Кремле. Точную дату визита императора не знали, и поэтому Писарев начал ежедневно «просиживать в университете до 4-х часов пополудни». Когда же Николай I действительно прибыл, то «Писарев, как будто нечаянно тут случившийся, встретил Его Величество на парадном крыльце. Удивленный такою встречею, государь сказал Писареву: "Вы меня ждали?" — "Нет, Ваше Величество, — отвечал Писарев, — я нахожусь здесь по делам службы"»60. Таким образом, попечитель подчеркивал, что его каждый день можно встретить во вверенном его «неусыпному контролю» университете.

55 Влиятельный московский масон О. А. Поздеев, «духовный наставник» графа А. К. Разумовского, когда тот стал министром, писал ему о Голенищеве-Кутузове: «Исходатайствуйте, чтобы он жил здесь в Москве, что и должно бы; а когда надобно, то призывайте его на время» (ВасильчиковА. А. Семейство Разумовских. СПб., 1880. Т. 2. С. 466).

56 О «патриархальном» характере попечительства А. П. Оболенского см. воспоминания воспитанника университета С. А. Маслова: «Это была общая семья, в которой князь Андрей Петрович был старший, всеми чтимый. В течение всего своего попечительства ему не представилось случая огорчить кого-либо из гг. профессоров или студентов и чиновников» (Мас-лов С. А. Исторический обзор Московского общества сельского хозяйства. М., 1846. С. 50).

57 Щепкин Д. М. Московский университет в половине двадцатых годов // Вестник Европы. 1903. № 7. С. 232.

58 Пирогов Н. И. В Московском университете // Русская старина. 1885. № 2. С. 260.

59 Щепкин. Указ. соч. С. 234.

60 Третьяков М. П. Императорский Московский университет в 1799-1830 гг. // Русская старина. 1892. № 9. С. 549.

Военные принципы «строгости к порядку и подчиненности», применявшиеся в середине 1820-х гг. в Московском университете, лежали полностью в русле настроений Николая I, так что Писарев даже рассматривался некоторое время как «образцовый попечитель» для всех университетов (хотя столкновения Писарева с профессорами в конце концов привели к его удалению).

И действительно, схожие черты управления можно отметить у других попечителей второго поколения, например у В. И. Филатьева — первого среди харьковских попечителей, который стал постоянно жить (с 1830 г.) в своем учебном округе. Вскоре после переезда Филатьев отмечал: «Здесь не привыкли к близкому начальству, и многое вкоренилось, как обычай, чего быть не должно»61. Соответственно, попечитель был готов к установлению плотного личного контроля над университетом. Однако, как и в случае с Писаревым, практика произвольного вмешательства привела Филатьева к конфликтам с профессурой, и при смене министерского руководства он был отправлен в отставку62.

В Казани с 1827 г. поселился назначенный попечителем М. Н. Мусин-Пушкин, отставной полковник, «истинный сын аракчеевщины» (по выражению тогдашних студентов), который «бесконечно опекал и контролировал учебные заведения» и сумел «усилить свою личную власть в университете»63. Правда, здесь залогом длительной и в целом успешной деятельности авторитарного попечителя явился его тесный союз с ректором Казанского университета (бессменным с 1827 по 1845 г.!) Н. И. Лобачевским, который даже породнился с Мусиным-Пушкиным, женившись на его двоюродной сестре — после этого ректор и попечитель регулярно виделись, по-семейному гостили друг у друга и с точки зрения университетского управления образовали «властный дуумвират»64.

Сравнить первое и второе поколения попечителей хорошо позволяют некоторые их высказывания в публичных речах или записках. В обоих поколениях попечители были едины в том, что ощущали себя представителями государства, которое одно лишь способно «привести в цветущее состояние» образовательные учреждения. «Народное просвещение является, быть может, самою важною из государственных работ», — говорил С. О. Потоцкий в своей речи на открытии Харьковского университета65. Но средства к этому виделись разными: там, где попечители первого поколения усматривали необходимой «благожелательную опеку» при уважении прав ученых, их преемники в 1810—1820-е гг. практиковали «неусыпный надзор» и вмешательство во внутренние дела, и эти методы начали восприниматься как главные или даже единственные в рамках попечительских компетенций66.

61 Багалей. Опыт истории Харьковского университета... Ч. 2. С. 197.

62 См.: Зайцев, Посохов. Указ. соч. С. 36.

63 Галиуллина Р. Х. М. Н. Мусин-Пушкин—попечитель Казанского и Санкт-Петербургского учебных округов // Санкт-Петербургский университет в XVIП—XX вв.: европейские традиции и российский контекст. СПб., 2009. С. 90-91.

64 См.: Материалы для биографии Н. И. Лобачевского / Под. ред. Л. Б. Модзалевского. М.; Л., 1948. С. 671.

65 Багалей Указ. соч. Ч. 1. С. 218.

66 См.: Посохов. Попечители Харьковского учебного округа первой половины XIX века. С. 48.

Готовность вмешиваться и контролировать затрагивала все сферы жизни: преподавание, учебу студентов, присвоение ученых степеней, осмотр училищ учебного округа и т. д. Это означало, в частности, что попечители и их канцелярии брали на себя изрядную часть хозяйственного управления университетом (освобождая, таким образом, от этого университетский Совет). Именно попечители второго поколения способствовали расширению зданий, библиотек, лабораторий и т. д. Так, в Харькове по инициативе Е. В. Карнеева в 1823 г. началось строительство отдельного здания напротив основного учебного помещения, где разместились актовый зал, университетская церковь, освященная в 1831 г., и библиотека. В 1833 г. Николай I утвердил состав Строительного комитета Московского университета, который возглавили попечитель князь С. М. Голицын и его помощник Д. П. Голохвастов; комитету было поручено наблюдение за постройкой нового (так называемого «аудиторного») корпуса вместе со зданием университетской церкви св. мученицы Татианы — оба были возведены и открылись к 1837 г.67

В то же время важнейшей задачей, которая лежала на плечах попечителей, оставалось образование «благонамеренных подданных». Впервые четко заявленная в эпоху «двойного министерства», до середины 1820-х гг. она решалась в высших учебных заведениях в духе доктрины «христианского воспитания», через изучение Библии и «откровенных основ веры». Но и с восшествием на престол Николая I, освобожденная от примеси мистицизма, эта задача продолжала быть приоритетной с чисто утилитарной точки зрения. Попечитель А. А. Писарев, в частности, утверждал, что в университете следует преподавать лишь науки, полезные государству: «.военным людям — военные науки, штатским — гражданские, промышленникам — коммерческие науки»68.

Соответственно, проводя эту задачу в жизнь, попечители второго поколения выступали противниками и свободы обучения, и свободы преподавания в университете. В их записках немалое место занимали предложения по введению жестко фиксированного учебного плана преподавания, из которого предлагалось исключить ряд предметов и научных методик как «безусловно вредных и ненужных».

Таковыми Писарев считал историю различных философских систем, «ложные мнения древних софистов, бредни средних веков схоластиков, безверие лжефилософов XVIII столетия», а также новейшую немецкую философию Шеллинга и Окена. Попечитель требовал совсем запретить преподавание политической экономии — «нововведенной науки, самоуправной и безотчетной»; по его мнению, «с тех пор как педагоги начали учить, как править государствами, и государства поколебались; стали изыскивать богатства, и мы обнищали»69. Одновременно Писарев предлагал отменить преподавание права естественного,

67 См.: Документы Строительного комитета: ОПИ ГИМ. Ф. 404. Д. 39. Л. 1-2.

68 Подготовленные Писаревым предложения по преобразованию преподавания и системы управления в Московском университете (1826) цит. по: Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. Т. 3: Университетская профессура и подготовка Устава 1835 года. М., 2003. С. 58.

69 Там же. С. 372.

народного, общего и частного, а римское право из целостного предмета превратить в отдельные исторические экскурсы к другим юридическим дисциплинам, сохраняя его в кратком виде на кафедре древностей и языка латинского (где оно ранее не преподавалось), а изучение студентами богословия и церковной истории, напротив, усилить. Его предложения также касались и преподавания естественных наук — физики, химии, астрономии, откуда он предлагал исключить всю теоретическую часть и оставить только прикладную.

Сходным образом казанский попечитель М. Н. Мусин-Пушкин много внимания уделял преподаванию технических дисциплин и «коммерческих наук», в отношении же остальных полагал своей целью обезопасить нравственность воспитанников от «тлетворных влияний», которые они получают из-за «дурных правил и навыков наставников»70. В Харькове Е. В. Карнеев хотел, по сути, приблизить университет — в учебном отношении — к порядкам в гимназии: он предложил проходить курс по каждой кафедре за один год, обучение основывать на повторении и вопросах-ответах в классах, ввести переклички, издавать краткие конспекты лекций. При таком образе учебы профессора должны внимательно следить за студентами, а университетское начальство — за профессорами. И у Карнеева также особого внимания заслуживала специализация учащихся именно в области естественных и точных наук71.

Здесь стоит отметить, возвращаясь к сопоставлению второго поколения попечителей в России и немецких кураторов 1820-1840-х гг., действовавших в рамках «Карлсбадского закона», что, в отличие от первых, последние, несмотря на предоставленные им широкие полномочия (вплоть до исключения «неблагонадежных» профессоров и студентов с запретом их поступления в другие университеты Германского союза!), в своей надзорной деятельности тем не менее не касались основ научного преподавания. Даже сам университетский закон 1819 г. предписывал немецким кураторам «без непосредственного вмешательства в научные и учебные методы (курсив наш. — Авт.) направлять дух преподавания в сторону, полезную будущему предназначению учащегося юношества»72. Как подчеркивали позднейшие историки, свобода преподавания в Германии к тому времени уже завоевала статус общественной ценности, стала «палладиумом», а детальные предписания, как именно в конкретном университете преподавать тот или иной предмет, ушли в прошлое. Это в конечном счете и обусловило уменьшение значения кураторов в немецких университетах к середине XIX в., их регулярные обязанности ограничивались теперь проверкой финансовой отчетности и пересылкой каталогов профессорских лекций в министерство, перенявшее у кураторов основные функции «надзора»73.

В России было не так. Приведенные выше высказывания означали, что идеи научных свобод «гёттингенского» образца и их последующее развитие в направлении «классического», гумбольдтовского университета были абсолютно чуж-

70 Галиуллина. Указ. соч. С. 92-93.

71 Посохов. Указ. соч. С. 49.

72 Die preussischen Universitäten. Bd. 1. S. 15.

73 Kahl W. Hochschule und Staat. Entwicklungsgeschichtliche Betrachtungen eines schwierigen Rechtvehältnisses unter besonderer Berücksichtigung von Aufsichtsfragen. Tübingen, 2004. S. 32-33.

дыми для представителей второго поколения российских попечителей. Они оказывались привержены противоположной модели — жесткому учебному плану, контролю над содержанием преподавания, специализации обучения, акценту на прикладные, технические знания и подготовку государственных служащих в противовес «чистой науке», — т. е. тем утилитарным чертам, которые в конце XVIII — первой половине XIX в. нашли воплощение в австрийской университетской системе. О своих симпатиях к последней, в противовес принципам российского Устава 1804 г., писал, например, в адресованной императору записке попечитель Харьковского университета А. А. Перовский: «Руководствуясь примерами других государств, мы долженствовали бы принять в образец учебные заведения Австрии <...>, но вместо того мы сделались подражателями университетов Гёттингенского, Йенского и им подобных, упустив совершенно из виду, что ни системы тех государств, ни потребности тех народов ни малейшего не имеют сходства с нашими»74. Впрочем, среди попечителей 1810— 1820-х гг. были и такие, кто в своих представлениях об университете вообще исходил из старых, еще «доклассических» концепций. Так, например, З. Я. Карнеев окончил Харьковский коллегиум, а потому мыслил себе университетское образование в присущих последнему категориях. Это проявилось в требовании попечителя выдавать аттестаты выпускников университета только тем, кто прослушал курсы философии и «богопознания и христианского учения» — для Карнеева эти курсы соответствовали «высшим классам» (как в православных коллегиумах и академиях XVIII в.), а не прослушавший их студент, соответственно, не мог считаться окончившим обучение75.

Не принимая общего духа Устава 1804 г., попечители второго поколения возражали и против его конкретных положений. И А. А. Писарев, и С. М. Голицын в Москве, и Е. В. Карнеев, и А. А. Перовский в Харькове предлагали упразднить выборность университетской администрации — «прекратить выборы, которые уменьшают уважение к начальству, порождая невнимание и уклончивость»76. А в Казани М. Л. Магницкий воплотил это намерение в жизнь, фактически ликвидировав университетское самоуправление77. Выступали попечители (Перовский) и против чрезмерно, по их мнению, независимой роли профессоров в управлении учебным округом78.

Следствием этих настроений, т. е., с одной стороны, несогласия попечителей с буквой и духом Устава 1804 г., а с другой—желанием профессуры опираться на этот Устав в отстаивании автономных прав корпорации, явился целый ряд университетских конфликтов с участием попечителей. По большей части конфликтная ситуация возникала из-за допущенной в Уставе правовой неопределенности функций попечителя и возможности их более «широкого» или «узкого» толкования,

74 РГИА. Ф. 1021. Оп. 1. Д. 18. Л. 4-4 об.

75 См.: Багалей. Указ. соч. Ч. 2. С. 100.

76 Петров. Указ. соч. Т. 3. С. 58, 135; Багалей. Указ. соч. С. 128, 287. См. текст.

77 В работах современных историков анализ деятельности Магницкого в Казанском университете см.: Петров. Указ. соч. Т. 2. С. 491-506; Вишленкова. Казанский университет Александровской эпохи. С. 94-125.

78 РГИА. Ф. 1021. Оп. 1. Д. 18. Л. 4 об.

о чем речь шла выше. В ходе конфликта и профессорская корпорация, и попечитель апеллировали к министру, однако если попечитель уже находился в самом университетском городе, то использовал собственный, не прописанный в Уставе, но тем не менее весомый «начальственный авторитет», чтобы добиться решения в свою пользу79.

Таким способом, например, П. И. Голенищев-Кутузов в кризисной ситуации конца августа 1812 г., непосредственно перед занятием Москвы французами, смог получить из университетской казны 2 тыс. руб. «для некоторого особого, известного ему употребления». Никакие возражения ректора И. А. Гейма и всего Правления не помогли: попечитель угрожал профессорам даже арестом за «бунт» ввиду приближающегося неприятеля и добился своего — и это притом что министр А. К. Разумовский, к которому обратился ректор Гейм, полностью принял сторону последнего, но письма из Петербурга не успевали за военными событиями, а потому в принципе не могли повлиять на разрешение конфликта, где профессора остались фактически один на один с самоуправным попечителем80.

Хрестоматийный пример действия в Казанском университете конца 1810-х гг. попечителя М. Л. Магницкого, который сосредоточил в своих руках большие властные полномочия: председательствовал в Совете и Правлении, открыто шел на обострение отношений с профессорами, увольнял и назначал их по собственному усмотрению. Такой образ действий стал возможен, потому что Магницкий чувствовал за собой неизменную поддержку министра, что хорошо иллюстрируют слова И. Лажечникова: «Магницкий был тогда лицо сильное, пользовавшееся неограниченной доверенностью министра духовных дел и народного просвещения князя А. Н. Голицына»81.

А вот в случае с попечителем А. А. Писаревым поддержка из Петербурга ему изменила. В апреле 1828 г. благоволивший к нему министр народного просвещения А. С. Шишков был сменен на своем посту князем К. А. Ливеном. Практически сразу московские профессора снарядили к министру своего «депутата», профессора математики П. С. Щепкина, для проживания которого в столице было даже собрано по кругу некоторое количество денег. Против политики попечителя тогда выступили ведущие профессора всех факультетов — М. Г. Павлов, Л. А. Цветаев, М. Я. Мудров, Н. Н. Сандунов, Д. М. Перевощи-ков, И. А. Двигубский и др.82 Сам новый министр приехал в Москву в декабре того же года и принял Писарева очень холодно. В публичном собрании всех профессоров по случаю осмотра министром университета Ливен уничижитель-

79 Двойственность положения попечителя на рубеже 1820-1830-х гг. хорошо видна из министерских решений: так, министр народного просвещения князь К. А. Ливен в переписке с С. М. Голицыным, с одной стороны, указывал на невозможность отменить выборность ректора, установленную Уставом 1804 г., но с другой — подтверждал, что попечитель «есть полный начальник университета и всего учебного округа», и это мнение, ничем пока не подкрепленное в законодательном смысле, тем самым являлось общепринятым в министерстве того времени (см.: Петров Ф. А. Указ. соч. Т. 3. С. 138).

80 См.: Андреев А. Ю. 1812 год в истории Московского университета. М., 1998. С. 47-53.

81 Лажечников И. И. Как я знал М. Л. Магницкого // Сочинения. СПб.; М., 1884. Т. 12. С. 350.

82 См.: Письма П. С. Щепкина // Русский архив. 1889. № 6.

но отозвался о полномочиях попечителя, сказав, что тот есть лишь передатчик мнений университетского Совета к нему, министру. После этих высказываний Писарев перестал сообщать при представлениях из университета собственное мнение, формальная же его отставка последовала спустя год. Это был первый случай в истории российских университетов, когда против своего попечителя согласованно выступило большинство профессоров, которым удалось добиться успеха и сменить неугодного начальника. Чиновник попечительской канцелярии М. П. Третьяков впоследствии не без иронии писал: «Таким образом, московские музы избавились от военного надзора»83.

Восприятие попечителей в министерстве тем самым также претерпевало эволюцию — от сотрудников и соработников министра, заседающих вместе с ним в Главном Правлении училищ (какими попечители были обрисованы в «Предварительных правилах народного просвещения» в 1803 г.), до простых «передатчиков мнений» от Совета университета к министру (как сформулировал в 1828 г. Ливен). Заложенная в «Предварительных правилах» норма о коллегиальности выработки решений в министерстве с участием всех попечителей перестала соблюдаться. Впрочем, нарушать ее начали уже вскоре после реформы84, хотя в первые годы в Главном Правлении училищ попечители действительно совместно обсуждали проблемы и принимали решения, касающиеся всех университетов85. Но если отступление от коллегиального порядка в 1800-х гг. просто означало ту большую меру свободы и самостоятельности, которой мог пользоваться в силу своего статуса каждый из вельможных попечителей первого поколения, то в последующее время, особенно в связи с «оседанием» попечителей в университетских городах, университет получал в их лице свое «местное» начальство, но зато попечитель — в силу удаленности — утрачивал возможность повлиять на решения по стратегическим вопросам развития университетского образования, принимаемые в Петербурге. Такой попечитель не слишком отличался от любого другого чиновника министерства, действовал согласно циркулярам министра, а если и выступал с законодательной инициативой, то предлагал, как правило, частные проекты, главной целью которых было введение дисциплинарных мер, усиливающих его власть как непосредственного начальника над университетом86.

Своего рода «провинциальность» попечителей тонко отметил С. С. Уваров в записке Николаю I, посвященной Харьковскому университету (1834): «Оптический обман имеет свое основание в провинциальных предубеждениях и обычае принимать умственно место своего пребывания за центр государства»87. Таким образом, если в изначальной конструкции российской университетской реформы начала XIX в. попечители считались олицетворением государственного на-

83 Третьяков М. П. Императорский Московский университет в 1799-1830 гг. // Русская старина. 1892. № 10. С. 148.

84 Жалобы на этот счет В. Н. Каразина см.: Русская старина. 1875. № 10. С. 273-274.

85 Так, в июле 1805 г. по инициативе дерптского попечителя Ф. И. Клингера был решен жизненно важный для профессоров вопрос о квартирных деньгах (см.: Ильина. Указ. соч. С. 42).

86 См.: Цыганков. Указ. соч. С. 525-526.

87 Багалей. Указ. соч. Ч. 2. С. 204.

чала, централизации и унификации, то в сложившейся к началу 1830-х гг. реальности они откликались в первую очередь на местные запросы, смотрели на университет как на «свой», всячески оберегая и ограждая его от чужого влияния, в том числе из столицы, что зачастую шло на пользу корпоративным правам ученых. Характерны, например, воспоминания воспитанников Казанского университета этого времени, отмечавших, что «Мусин-Пушкин не терпел ничьего вмешательства и <...> горой стоял за своих»88.

Новый университетский Устав 1835 г. окончательно вывел попечителей из группы первых лиц Министерства народного просвещения и прикрепил к университетам, придав им функции старшего звена университетской администрации. Об этом свидетельствовало уже само появление среди общих положений Устава особого параграфа о попечителе (п. 8), а также целого раздела «О Попечителе и его Помощнике» в главе V «О лицах начальствующих» (п. 47-60)89. Все это являлось существенным нововведением, поскольку в предшествующем Уставе 1804 г., как уже указывалось, не было параграфов, специально посвященных должности попечителя. Таким образом, функции и права попечителя были наконец зафиксированы в университетском законодательстве, и закончилась прежняя неопределенность.

Устав закреплял сложившуюся в предшествующие десятилетия роль попечителя как государственного администратора, «особенному начальству» которого вверяется университет (п. 8)90. Ушла в прошлое малейшая тень коллегиальности в принятии попечителями решений вместе с их обязанностью регулярно заседать в Главном Правлении училищ (полномочия которого были значительно сокращены С. С. Уваровым в 1834 г.). Местопребыванием попечителя назначался город, где находится университет (п. 49), что также лишь зафиксировало обычай, уже повсеместно распространившийся к 1830-м гг. Устав разрешал попечителю «по своему усмотрению председательствовать в Совете и Правлении» (п. 52), но и эта мера только воспроизводила практику, применявшуюся, например, М. Л. Магницким в Казанском университете в период его «разгрома».

Надзорные функции попечителя были четко определены в п. 48, где говорилось о том, что он «строго наблюдает, чтоб принадлежащие к нему места и лица исполняли неупустительно свои обязанности», «обращает внимание на способности, прилежание и благонравие Профессоров, Адъюнктов, учителей и чиновников Университета, исправляет нерадивых замечаниями и принимает законные меры к удалению неблагонадежных». Право контроля — вплоть до наложения дисциплинарных взысканий на преподавателей — было новым в российском университетском законодательстве, но опять-таки вполне соответствовало практике представителей второго поколения попечителей. Тем не

88 Назарьев В. Н. Жизнь и люди былого времени // Исторический вестник. 1890. № 12. С. 716.

89 ПСЗ-П. Т. 10. № 8337; далее в тексте ссылки на параграфы.

90 Ср. еще более сильную формулировку: попечитель — «начальник и хозяин университета и его учебного округа». Она прозвучала в предложениях самих попечителей, но в окончательный вариант Устава не вошла (см.: Свод предложений попечителей учебных округов и Советов университетов С. Петербургского, Московского, Харьковского и Казанского (1834) — РГИА. Ф. 737. Оп. 1. Д. 159. Л. 1).

менее возможности произвольного вмешательства попечителя во внутренние дела университета в новом Уставе ограничивались определенными рамками. Так, попечитель получил «право разрешать единовременные из экономических сумм Университета издержки до тысячи рублей ассигнациями» (п. 54), что исключало траты более крупные (и поэтому описанная выше ситуация с П. И. Голенищевым-Кутузовым в период действия Устава 1835 г. была бы невозможной).

В целом же нельзя сказать, что с введением в действие нового Устава властные полномочия попечителей существенно расширились. Устав 1835 г. всего лишь очертил круг их обязанностей, сделал их более определенными, перевел ряд неформальных практик, использовавшихся попечителями вне нормативной базы, в разряд формальных.

Это подтверждается и конкретным опытом университетского управления после 1835 г. В период министерства С. С. Уварова (1833-1849) попечители подолгу, как правило больше десяти лет, находились в своей должности, что обеспечивало стабильность управления, достижение устойчивого равновесия в отношениях с университетской корпорацией, выгодного обеим сторонам. Действительно, конфликты с участием попечителей в эти годы почти не встречаются.

Представителями «уваровского», третьего по счету поколения попечителей были: в Московском университете граф С. Г. Строганов (1835-1848), в Харьковском — граф Ю. А. Головкин (1834-1846), в Петербургском — князь М. А. Дондуков-Корсаков (1832-1842) и князь Г. П. Волконский (1842-1845). Казанский попечитель М. Н. Мусин-Пушкин в эпоху Уварова сохранил свою должность (единственный среди всех представителей второго поколения попечителей), завоевав доверие министра, и оставался в Казани до 1845 г., после чего — редкий случай! — продолжил службу в качестве попечителя Петербургского университета (1845-1856). Обращает на себя внимание, что попечители третьего поколения происходили сплошь из аристократических фамилий, в этом напоминая представителей первого поколения; по-видимому, Уваров сделал сознательную ставку на титулованную элиту, присутствие которой во главе университетской администрации должно было повысить общественный статус университета.

Попечители нового поколения проводили во многом схожую между собой политику, согласованную с общим университетским курсом Уварова на укрепление «русской науки» — готовить русских ученых, которые бы, овладев европейскими знаниями и методами, могли бы дальше самостоятельно развивать преподавание в отечественных университетах91. В этом смысле перед третьим поколением, как в свое время перед первым, вновь встали задачи поощрения научных исследований в университетах (во втором поколении попечителей эти задачи, напротив, практически забылись). Попечитель «уваровской» эпохи уже не мог, как раньше, быть грозным «дядькою» или «строевым командиром» над учеными; теперь от него требовался определенный научный кругозор и уваже-

91 О формировании правительственного курса в области высшего образования в эпоху С. С. Уварова см.: Петров. Указ. соч. Т. 3. С. 173-351.

ние к ученому труду, а в идеале — представление о ценности научного поиска как такового, свойственное «гумбольдтовской» идее университета92.

Поэтому Уваров внимательно подходил к отбору людей на посты попечителей. Так, выступая с предложением назначить на эту должность графа Ю. А. Головкина, министр писал императору Николаю I в уже цитированной выше записке о Харьковском университете: здесь «нужен начальник, умеющий соединять с твердостью нрава навык обходиться с людьми; начальник, поставленный довольно высоко в общем мнении, чтобы казаться в глазах подчиненных не только справедливым исполнителем воли высшего правительства, но и ходатаем, и заступником пред ним, словом — беспристрастным ценителем и трудов, и слабостей своих подчиненных»93.

Этим критериям, как никто другой, удовлетворял московский попечитель граф С. Г. Строганов. Человек в материальном отношении независимый, равнодушный к служебной карьере, европейски просвещенный, он прослыл «идеальным попечителем», а время его управления округом и университетом — «строгановской эпохой»94. Один из университетских воспитанников этой эпохи писал о Строганове: «Он имел все средства, чтобы поставить университет на ту высоту, на которой стоял он потом: и ум, и многостороннее образование, и административные способности государственного человека. Он хорошо был знаком с состоянием науки на Западе, верно понимал смысл и дух современного движения и в то же время знал, чего ждет наше общество от русских университетов»95.

Очевидный успех деятельности Московского университета в 1830-1840-х гг., отмеченный многими современниками, основывался в первую очередь на том, что Строганову удалось заполнить профессорские кафедры высококвалифицированными молодыми специалистами, прошедшими, как правило, стажировку в ведущих европейских учебных заведениях и вооруженных передовой научной методикой. Решить эту задачу Строганов смог в тесном сотрудничестве с Уваровым, о чем свидетельствует их объемная переписка по вопросам командирования молодых ученых и их последующего назначения на кафедры. Министр и попечитель действовали согласованно, обсуждая детально каждую позицию, внимательно подбирая молодых профессоров, руководствуясь прежде всего оценкой их научного и педагогического потенциала96. И хотя впоследствии личные отношения Строганова с Уваровым разладились, вызвав ряд трений между ними, тем не менее главный успех попечителя по обновлению преподавания в Московском университете никогда не подвергался сомнению в Петербурге.

Возрождением университетских традиций 1800-х гг., связанных с именем попечителя М. Н. Муравьева, стали публичные защиты диссертаций, а также

92 Подробнее о связи «уваровского» и «гумбольдтовского» университетов см.: Андреев А. Ю. «Гумбольдт в России»: Министерство народного просвещения и немецкие университеты в первой половине XIX века // Отечественная история. 2004. № 2. С. 37-55.

93 Цит. по: Зайцев, Посохов. Указ. соч. С. 44.

94 См.: Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. Т. 4. Российские университеты и люди 1840-х годов. Ч. 1: Профессура. М., 2003. С. 129.

95 Дмитриев Н. М. Студенческие воспоминания о Московском университете // Отечественные записки. 1858. № 8.

96 См.: Письма С. Г. Строганова к С. С. Уварову: ОПИ ГИМ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 81, 90.

торжественные годичные акты, происходившие при стечении всего московского общества. Кроме этого, по инициативе Строганова в университете возобновились публичные лекции, которые читались в 1840-е гг. крупнейшими профессорами (Т. Н. Грановским, С. П. Шевыревым, К. Ф. Рулье, Я. А. Линовским, М. Ф. Спасским, А. М. Филомафитским, Р. Г. Гейманом) в течение нескольких лет97. Уважение Строганова к ученым неизменно подчеркивалось современниками, а общий стиль его руководства напоминал кураторов-меценатов прошлых эпох: «С профессорами и студентами он всегда был учтив и вообще всегда и во всем умел держать себя с благородною гордостью хорошо образованного аристократа; он не принуждал нас быть вытянутыми и застегнутыми во время лекций — и это много значило в наше время. Были случаи, что граф помогал бедным студентам, давая взаймы свои деньги для своевременного взноса в Московский университет за слушание лекций»98. Следует добавить, что как меценат С. Г. Строганов прославился в Москве открывшимся на его деньги «Строгановским училищем», где обучали искусствам и ремеслам и которое окончили многие видные зодчие и художники.

Черты меценатства были характерны и для графа Ю. А. Головкина, личного друга императора Николая I, богатого и родовитого вельможи, который жертвовал собственные средства на проведение ряда университетских мероприятий, а все свое жалованье попечителя передавал в пользу университета. С его приходом, по выражению Д. И. Багалея, в Харькове «всем стало легче жить и дышать», что не замедлило сказаться на улучшении общего уровня университета. Головкин проявлял «и заботливость о нуждах университета, и истинное уважение к профессорам как деятелям науки, и чисто отеческое попечение об учащихся; во всех его действиях и отношениях мы видим настоящий аристократизм в лучшем смысле этого слова»99.

И для Казанского университета «уваровский» период, на который приходится завершающая часть попечительства М. Н. Мусина-Пушкина, по мнению исследователей, стал эпохой расцвета. Высокую оценку Мусину-Пушкину как «просвещенному попечителю» давали иностранные ученые, побывавшие в Казани (например, А. фон Гумбольдт), а в 1836 г. успех был официально зафиксирован во время торжественного посещения университета императором Николаем I, который прямо на приеме наградил попечителя орденом св. Владимира 2-й степени100. Десятилетия спустя профессор А. В. Никитенко писал уже по итогам попечительства Мусина-Пушкина в Петербургском университете: «В самое крутое время он не подкапывался сознательно под науку; не выслуживался, отыскивая в ней что-нибудь вредное; не посягал на свободу преподавания. Напротив, он по-своему оказывал ей уважение и признавал ее право. Он умел ценить ученые заслуги и горою стоял за своих ученых сослуживцев, защищая их от всяческих козней»101.

97 См.: Петров. Указ. соч. Т. 4. Ч. 1. С. 309-333.

98 Афанасьев А. Н. Московский университет (1844-1848) // Московский университет в воспоминаниях современников. С. 243-250.

99 Багалей. Указ. соч. Ч. 2. С. 229.

100 См.: Галиуллина. Указ. соч. С. 95.

101 Никитенко А. В. Записки и дневник: В 2 т. СПб., 1905. Т. 1. С. 477.

Итак, просуммируем некоторые выводы:

1. В процессе университетской реформы начала ХГХ в. произошла трансформация должности куратора в попечителя. Поскольку результатом реформы являлось создание целой системы российских университетов, подчиненных Министерству народного просвещения, то посты попечителей задумывались как ключевые в этом министерстве, от которых зависело коллегиальное принятие важнейших решений. Попечители, каждый в своем университете, выступали представителями центральной власти, обеспечивали унификацию и надлежащий высокий уровень университетского образования как вершины учебной системы Российской империи. В этом смысле они уже не походили на прежних кураторов ХУШ в. и даже в ходе реформы противопоставлялись последним. Следует, однако, подчеркнуть, что и в нормативных актах начала ХГХ в., как и ранее в ХУШ в., функции попечителей не были точно определены, вынуждая применять для влияния на университет различные способы, не прописанные в законодательстве.

2. Первое поколение попечителей, управлявшее университетами и учебными округами в 1800-х гг., действительно старалось соответствовать задачам, поставленным университетской реформой. Для этого вновь был востребован тип просвещенного попечителя-«основателя», близкий к гёттингенскому. К преимуществам этого поколения относилось участие попечителей в сетевой переписке с европейскими учеными, что позволило транслировать в Россию актуальные университетские идеи и пригласить их носителей, иностранных профессоров, на кафедры в российские университеты. Однако затем в силу ряда причин и не в последнюю очередь из-за общего изменения политического курса Александра I в середине 1810-х гг. среди второго поколения попечителей возобладал совершенно другой тип университетского администратора. В большинстве своем это были люди без опыта университетского образования, со слабой общей академической подготовкой, военной или чиновничьей карьерой, которые привыкли управлять на основе формальных инструкций и распоряжений, исходя из российской бюрократической практики. В идейной сфере они руководствовались реакционным духом «антипросветительского» проекта, сформировавшегося под влиянием эпохи романтизма. Не разделяя ни принципов «свободы преподавания», ни «свободы обучения», в своих представлениях об университете (если таковые вообще имелись) они в лучшем случае ориентировались на австрийскую бюрократическую модель. Общий служебный авторитет попечителя за период деятельности этого второго поколения упал, возникали неизбежные конфликты с профессорами и такие эксцессы, как массовые увольнения преподавателей в ходе «разгромов» Казанского и Петербургского университетов, с одной стороны, или вынужденная отставка попечителя вследствие жалоб профессоров — с другой. В результате к началу 1830-х гг. попечитель превратился в чиновника министерства, отвечающего за регламентацию университетской жизни, с узкоместным кругозором и минимальным влиянием на политику государства в области высшего образования. Стоит также отметить, что схожая тенденция наблюдалась в те же годы и в немецких университетах, где прежняя самостоятельная, значимая роль университетских кураторов, свойственная ХУШ в., постепенно

сменилась на скромные функции правительственного чиновника-контролера с той лишь существенной разницей, что это происходило в процессе перехода к «классическому» университету и сопровождалась укреплением научных свобод профессоров.

3. Новый университетский Устав 1835 г., с одной стороны, зафиксировал это положение, законодательно утвердив попечителя как «начальника над университетом», живущего в одном с ним городе и непосредственно занимающегося надзором над тем, чтобы профессора «неупустительно исполняли свои обязанности». Но, с другой стороны, в период введения Устава в жизнь, падающий на министерство С.С. Уварова, был достигнут замечательный синтез между типами попечителя-«командира» и патриархального мецената, либерального покровителя наук. Оставаясь исполнительными чиновниками, лишенными самостоятельной роли в Министерстве народного просвещения, попечители 1830-1840-х гг. по отношению к своим университетам выступали в роли покровителей, «благодетелей», способствовали расцвету научной и преподавательской активности профессоров, притоку студентов, уважали права и свободы ученых, результаты их научного труда, и в этом можно видеть одно из свидетельств переноса в Россию идей «классического», исследовательского университета.

Ключевые слова: министерство народного просвещения, попечитель, свобода преподавания, образовательная политика, университет, университетский устав, С. С. Уваров, С. Г. Строганов.

The Curator of the Imperial in the system of national

EDUCATION OF THE RUSSIAN EMPIRE IN THE FIRST HALF OF THE NINETEENTH CENTURY

A. Andreyev, D. Tsigankov

The present article is devoted to the study of collective portrait of The Curator of the Imperial universities in Russia in the first half of the 19 th century in the context of domestic policy and on the background of the development of universities in the Europe. The author makes the conclusion about the existence of three generations of The Curators. Each generations of The Curators had a particular management skills, social connections and cultural competencies. The first generation of The Curators (the Curarors-founders) have tried to link the University world of Russia and Europe. A distinctive feature of the second generation of The Curator (the Curators-bureaucrats) began their intervention in the learning process within their own universities, which significantly affected the freedom of teaching and learning in universities of Russia. Finally, the third generation of The Curators had created a new forms of University life after the introduction of the University Statute of 1835.

Keywords: Curator, freedom of teaching, educational policy, University Charter,

S. S. Uvarov, S. G. Stroganov.

Список литературы

1. Андреев А. Ю. «Гумбольдт в России»: Министерство народного просвещения и немецкие университеты в первой половине XIX века // Отечественная история. 2004. № 2. С. 37-55.

2. Андреев А. Ю. 1812 год в истории Московского университета. М., 1998.

3. Андреев А. Ю. Российские университеты XVIII — первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. М., 2009.

4. Виттекер Ц. Граф С. С. Уваров и его время. СПб., 1999.

5. Галиуллина Р. Х. М. Н. Мусин-Пушкин — попечитель Казанского и Санкт-Петербургского учебных округов // Санкт-Петербургский университет в XVIII—XX вв.: европейские традиции и российский контекст. СПб., 2009. С. 90—91.

6. Завгородняя О. И. Формирование правового статуса института попечителей российских университетов в первой половине XIX в.: Историко-правовое исследование. М., 2006.

7. Зайцев Б. П., Посохов С. И. Попечители Харьковского учебного округа. Харьков, 2000.

8. Зорин А. Л. Кормя двуглавого орла. Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001.

9. Ильина К. А. Информационные ресурсы попечителя учебного округа (первая четверть XIX века) // Санкт-Петербургский университет в XVIII—XX вв.: европейские традиции и российский контекст. СПб., 2009.

10. Костина Т. В. Академик С. Я. Румовский и Казанский университет: Историографический контекст // Академия наук в истории культуры России XVIII—XX веков. СПб., 2010. С. 81—101.

11. Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. Т. 1—4. М., 2002—2003.

12. Посохов С. И. Попечители Харьковского учебного округа первой половины XIX века: попытка реабилитации // Universitates — Университеты: наука и просвещение. 2009. № 4 (39). С. 40—42.

13. Университет в Российской империи XVIII — первой половины XIX века / Под общ. ред. А. Ю. Андреева и С. И. Посохова. М., 2012.

14. Филиппова Э. Н. Николай Николаевич Новосильцев // Во главе первенствующего ученого сословия России. СПб., 2000. С. 105—106.

15. Цыганков Д. А. Университетский попечитель в России: между ценностями европейской науки и государственной службы (вторая половина XVIII — первая треть XIX века) // Полиэтничность России в контексте исторического дискурса и образовательных практик XIX—XXI вв. III Арсентьевские чтения. Чебоксары, 2010. С. 515—527.

16. Черказьянова И. В. Академические ученые в роли государственных чиновников (на примере попечителей учебных округов) // Академия наук в истории культуры России XVIII—XX веков. СПб., 2010. С. 102—124 (и приложение: список попечителей учебных округов Российской империи (1803—1917): Там же. С. 125—134).

17. Gundelach E. Die Verfassung der Göttinger Universität in drei Jahrhunderten. Göttingen, 1955.

18. Kahl W. Hochschule und Staat. Entwicklungsgeschichtliche Betrachtungen eines schwierigen Rechtvehältnisses unter besonderer Berücksichtigung von Aufsichtsfragen. Tübingen, 2004.