CC BY
122ГЕНДЕРНЫЕ ШТУДИИ
Понятие субъективности в философии постструктурализма в оптике гендерного осмысления
А.Д. Номеровская
Философия постструктурализма в общей тенденции отказа от классического рационализма, расширила понятие человеческой субъективности, включив в него категории бессознательного, телесности, языка, власти, сексуальности. Это также позволило обосновать гендер как корневое качество человеческой субъективности, что было осуществлено в рамках феминистской критической мысли во второй половине XX века и далее разрабатывалось в гендерной теории субъекта. Основываясь на утверждении Мишеля Фуко о том, что для западноевропейского общества сексуальность является матрицей субъективности, мы можем рассматривать любую модель субъекта как имплицитно включающую в себя гендерную маркировку. Данная статья посвящена рассмотрению той особой роли, которую сыграло появление философии постструктурализма в становлении современного понимания субъективности в оптике гендерного осмысления. Постструктурализм и феминистская философия рассматриваются как теоретическое основание разработки гендерной теории философской антропологии. Анализируются новые формы субъективности, коструируемые структурами языка, практиками нормализации и медикализации в перспективе гендерной теории.
Ключевые слова: Мишель Фуко, постструктурализм, субъекти-вация, нормализация, субъективность, отношения власти.
Subjectivity concept of post-structuralism through the lens of gender comprehension
Anna D. Nomerovskaya
The common trend of the post-structuralism philosophy was a denial of classical rationalism, what has expanded the concept of human subjectivity, with such categories as unconscious, body, language, power and sexuality. Hereby in the second half of the 20 century Feminism critical thinking, as far as later has been doing by the Gender theory of the subject, has stated gender as
the root quality of the human subjectivity. Following the statement of Michel Foucault that Western society sexuality is the matrix of subjectivity; we can consider any model of the subject as implicitly including gender mark. The paper studies the special role played by the emerging philosophy of post-structuralism in the development of the modern concept of subjectivity through the lens of gender comprehension. Post-structuralism and feminist philosophy are considered as the theoretical basis of the elaboration of gender theory in Philosophical anthropology. New forms of subjectivity constructed by the language, practices of normalization and medicalization in the perspective of gender theory is analyzed.
Keywords: Michel Foucault, post-structuralism, subjectivation, normalization, subjectivity, power relations.
Понятие субъекта в классической рационалистической традиции базируется на принципах атомарности, целостности и линейности. Этот субъект - наследие «метафизики присутствия», которая берет начало у Платона и Аристотеля и концептуализируется в эпоху Нового времени в философии Декарта, где рассматривается в эпистемологическом аспекте. С рождением новоевропейского субъекта утвердилась новая онтология, где он понимался как основание всего сущего [13, с. 6]. Однако подобная онтологическая характеристика не позволяет сделать субъект предметом исследования, так как «мысль о себе никогда не равна себе» [9, с. 6]. Таким образом декартовская формула cogito ergo sum может быть дополнена: «я мыслю - следовательно, я существую», но то «я», что я мыслю, не есть то «я», что я есть. Субъект не может стать объектом самого себя - «мысль о себе деконструирует саму возможность оппозиции субъекта и объекта, располагая их на движущейся ленте Мёбиуса» [9, с. 6]. Говоря словами Мишеля Фуко, «суверенного и основополагающего субъекта, универсальной формы субъекта, которую можно найти повсюду, не существует» [23, с. 301]. Мы будем опираться на этот тезис Фуко, а также на метод, разработанный им на основе «Генеалогии морали» Ф. Ницше. Рассматривая любой феномен как эффект власти, то есть «как полностью сконструированный в прошлом без какого-либо начального пункта или изначальной идентичности, которые модифицировались бы во времени <...> власть понимается не как переплавляющая оригинал, но как продуцирующая с самого начала изучаемый феномен» [14, с. 171],
генеалогический метод Фуко позволяет нам очертить основные контуры субъекта западноевропейской философской парадигмы, определяя его как производную дискурса власти. Ницшевская «Генеалогия морали» является центральной среди тех работ, над которыми ведутся размышления в статье Фуко «Ницше, генеалогия, история» [26]. И в этом смысле, ницшевская генеалогия оказывается «подходом, который не озабочен поиском первоисточника» [14, с. 170]. Фуко обосновывает концепцию «дисциплинарной власти» как орудия формирования человеческой субъективности. Он демонстрирует тот факт, что с процессом модернизации общества, развития и становления современного государства становится и субъективность как форма современного сознания человека западной цивилизации [10, с. 85]. Фуко связывает начало процесса субъективации индивида с эпохой капитализма, говоря, что этот процесс также имеет многосторонние истоки» [19, с. 17].
Субъект, пронизанный отношениями власти, также является устойчивой константой феминистской политической теории, в которой начало формирования классической модели субъекта связывается с возникновением патриархатной традиции в философии, основанной на принципе бинарной оппозиции1. В феминистском дискурсе проблематизация «субъекта», как культурного конструкта берет свое начало в экзистенциальном анализе мизогинии С. Де Бовуар, где «субъект» трактуется как изначально мужской и, одновременно, сливающийся с универсальным субъектом, отделяющим себя от Другого, который есть все «частное», «телесное», «осужденное на имманентность женское начало вне общепринятых критериев личности» [2, с. 312]. В русле критического переосмысления эссенциалистских установок феминистской философской мысли, Джудит Батлер, опираясь на методологию М. Фуко, вводит понятие «субъекта», как производного систем власти.
Мы предлагаем обратиться к сущностной характеристике субъекта, которая характеризует его как «человеческий субъект, человек мыслящий и мыслимый, говорящий и говоримый, действующий и действуемый, социальный, принадлежащий к определенной культуре [9, с. 6]. В известном отрывке из «К генеалогии морали», где Ницше говорит о действующем субъекте, который есть акт своего действия, а не наоборот, он
Юб этом например см. [12]
предвосхитил основную идею, ознаменовавшую лингвистический поворот в философской антропологии. В дальнейшем она реализовалась в феминистской критической мысли в принципе структурированного посредством дискурса субъекта, где дискурс понимается как практики говорения. У Ницше разум, вследствие «языкового обольщения» и «окаменевших в нем коренных заблуждений», по недоразумению понимает «всякое действование как нечто обусловленное действующим, "субъектом"». Таким образом «не существует никакого "бытия", скрытого за поступком, действованием, становлением; "деятель" просто присочинен к действию - действие есть все» [11, с. 317]. В этом смысле мы будем анализировать действующий субъект, вскрывая внутренние механизмы конструирования матриц субъективности в дискурсе.
Понятие «субъективности» в соответствии с постструктуралистским анализом субъекта, как децентрированного и дис-курсивно созданного отношениями власти, становится «модусом (Фуко), который трансформируется вместе с объектами, и субъект-объектное различие становится локальным и симуль-танно-гетерогенным» [10, с. 104]. Субъективность становится точкой приложения практик и техник власти. Так структуре субъективности становятся имманентны не только внутренние константы личности, формирующие субъект, но и внешние - социальный и политический мир вокруг, который встраивается в интимную сферу переживаний субъекта, посредством механизмов подчинения, имманентных самому субъекту. Понятие субъективации Мишеля Фуко во многом выстраивается на теории интерпелляции Луи Альтюссера, который оказал большое влияние на постструктурализм вцелом.
Не власть, но идеология выступает структурирующим началом в теории интерпелляций Альтюссера, где субъект предстает как эффект процесса воздействия идеологии на индивида. Вместе с Фуко, Альтюссер отходит от классического определения субъекта как причины и сущности, так как субъект производится только в момент означивания его в ситуации столкновения с соответствующей идеологией. Когда Альтюссер впервые предложил понятие интерпелляции в работе «Идеология и идеологические аппараты государства» [25] он указал на наличие связи между виной и формированием субъективности, так как в субъект появляется в тот момент, когда к нему интерпеллирует представитель власти. На обличающий оклик: "Эй, ты!" оборачивается уже не индивид, но
виновный субъект. Об этой связи писал и Ницше в «К генеалогии морали». Как и у Фуко, субъект не существует до формирования его властью или идеологией. Теория интерпелляции словно выстраивает сцену социального, на которую субъект призывается, и где полностью преображается, а затем принимает термины, которыми был призван [2, с. 92]. В контексте борьбы против классического рационализма и диалектики, воплощающих для постструктуралистов репрессивный дух буржуазности, Делёзом выдвигается, на место классического субъекта, так называемая «номадическая сингулярность», онтологический предел которой выражается в концепте «ризо-мы». Она характеризуется принципиальным отсутствием внутренних организационных порядков. Понятие «сингулярности» может трактоваться как «единичность», «оригинальность», «исключительность», «своеобразие неповторимости». Наиболее четкое, с нашей точки зрения, описание сингулярности дал М.К. Рыклин, подчеркнувший, что Делез критикует метафизику и трансцендентальную философию за их понимание «произвольных единичностей» (сингулярностей) лишь как персонифицированных в высшем «Я». Будучи доиндиви-дуальными, неличностными, аконцептуальными, сингулярности, по Делезу, коренятся в иной стихии. «Мы ищем определение для безличного и до-индивидуального трансцендентного поля, которое не похоже на соответствующие эмпирические поля и которое, тем не менее, не совпадает с недифференцированной глубиной» [4, с. 143-144]. По мысли Делеза, это поле не может быть определено как поле сознания, которое есть «ничто без синтеза объединения, но не существет синтеза объединения сознания без формы Я, без точки зрения Эго» [4, с. 144]. То, что не может выступать ни как индивидуальное, ни как личное и является источником сингулярностей, которые есть «подлинные трансцендентальные события» [Там же]. Эта стихия называется по-разному — нейтральное, проблематичное, чрезмерное, невозмутимое, но за ней сохраняется одно общее свойство: индифферентность в отношении частного и общего, личного и безличного, индивидуального и коллективного, и других аналогичных противопоставлений (бинарных оппозиций). Произвольная единичность, или сингулярность, неопределима с точки зрения логических предикатов количества и качества, отношения и модальности. Сингулярность бесцельна, ненамеренна, нелокализуема [15, с. 89]. В противоположность ориентации на модус рационализации, Делёз
опирается на безличное и доиндивидуальное начало, которое раскрывается в терминах хаоса и безумия.
Здесь мы опять сталкиваемся с проблемой теоретической смерти субъекта как независимого, суверенного индивидуального сознания в рамках теоретического антигуманизма постструктурализма [8, с. 110]. Сингулярности, не подчиняются жестким структурам, управляемым по иерархическим, авторитарным законам, а подрывают их и разрушают. Таким образом, номадическое мышление выступает как критика ре-презентационных теорий метафизики Запада. Классическая «философия представления» основывается на принципе тождества, согласно которому наличествующее (présent) должно быть представлено (re-présent) и обнаружено (re-trouve). Неизвестное в этом случае выступает как еще не признанное известное, а различие между ними располагается вне пределов представления (représentation) [6, с. 536]. Как пишет Делёз, «только теория сингулярных точек позволяет выйти за пределы синтеза личности и анализа индивидуального как они существуют (или производятся) в сознании» [4, с. 144]. Выдвигается идея о «желающей машине» как структурной составляющей индивида и социальных механизмов, при этом субъект «размывается» всесильностью бессознательного.
Делёз, Гваттари, Барт, Кристева, Лиотар, Деррида обращаются к проблеме телесности, в контексте концептуализации «удовольствия», как и желание, оно функционирует как на уровне субъекта так и на уровне социальных формаций. Сошлемся на слова современного петербургского философа А. С. Колесникова: «Если классическая философия разрывала дух и плоть, конструируя в царстве мыслей автономный и суверенный трансцендентальный субъект как явление сугубо духовное, противостоящее телесному, то постструктурализм соединил их вместе на основе неразрывности чувственного и интеллектуального начал» [10, с. 83].
Если у Лакана личность сведена «к цепи высказываний или цепи означающих <...> разрыв этой цепи как бы исключает субъективность из речевого поведения индивида» [18, с. 156], то у Деррида самосознание личности имеет «смысл лишь в границах логоцентризма и метафизики присутствия» [5, с. 254] и может быть сравнимо с кантовской трансцендентальной иллюзией. Деконструируя фрейдовскую метафору письма в психике, Деррида отмечает, что письмо и конституирует субъекта.
В интервью, включенным в сборник «Интеллектуалы и власть» под названием «Власть, великолепный зверь» Фуко говорит, что именно в период капитализма установились отношения между медикализацией и потребностью в определенной социальной эффективности. В религиозной власти интерес к изучению индивидов возник раньше еще до Реформации (практика благочестия, практика исповеди, управления сознанием, испытания сознания). Именно с XV в. «Запад начал проявлять большой интерес к воспитанию, и притом не только к воспитанию клириков и грамотеев, но и в равной степени и к воспитанию людей, готовившихся стать купцами, коммерсантами, законниками» То же самое происходило в воспитании детей, уже с самого раннего возраста, в армии («явления дисциплины возникли в XVI-XVII вв.»). Изначально буржуазия озаботилась «всеми этими заботами, касающимися тела, здоровья и нормальности» ради себя и своего потомства, но потом процедуры «нормализации стали применять к другим социальным слоям, в частности - к пролетариату» [19, с. 17]. Понятие медикализации и нормализации непосредственно связаны в процессе субъективации. Под медицикализаци-ей Фуко понимает способ восприятия вещей, который организуется вокруг нормы, т.е. пытается отделить нормальное от ненормального, что совершенно не совпадает с законным и незаконным. Юридическая мысль различает законное и незаконное, медицинская мысль различает нормальное и ненормальное; она пытается наделить себя средствами исправления, которые нельзя назвать в полном смысле средствами наказания, но можно назвать средствами преобразования индивида; с этим связана целая технология поведения человеческого существа, - отмечает Фуко. Политическая власть в обществе феодального типа была «безразличной к людям» [19, с. 15]. Маркс говорит о чудовищном истреблении рабочего класс в начале XIX в., но с приходом общества капиталистического типа, производство должно было стать более эффективным. Индивид становится частью процесса прироста капитала, тогда понадобился «отчетливый и конкретный контроль над всем обществом» [Там же]. Медикализация непосредственно с этим связана, так как благодаря медикализации и нормализации удается получить своего рода иерархию более или менее способных индивидов: тех, кто соблюдает определенную норму; тех, кто отклоняется от нее; тех, кого можно исправить; тех, кого нельзя исправить; тех, кого мож-
но исправить таким-то средством; тех, для кого следует употреблять иные пути.
По словам Н.С. Автономовой [1] Фуко ищет ответ на вопрос о том, как и в каких формах возможно такое «свободное» поведение морального субъекта, которое позволяет ему «индивидуализироваться», стать «самим собой», преодолевая заданные коды и стратегии поведения.
Вопрос, который ставит Фуко: «Какие отношения власти задействованы в таком обществе как наше?»: власть разума над безумием, власть врачей над больным, власть судебного аппарата на правонарушителями, власть над сексуальностью индивидов [22, с. 19]. Замысел Фуко, как он говорит в интервью «Субъект и власть» состоял не в том, чтобы анализировать феномены власти, и не в том, чтобы заложить основы такого анализа, а в том, чтобы попытаться написать историю различных режимов субъективации человека в культуре. И Фуко выделяет три режима объективации, которые преобразуют людей в субъекты [22, с. 161].
Во-первых, это объективация говорящего субъекта в универсальной грамматике, филологии, лингвистике, то есть объективация производящего субъекта, субъекта, работающего -в экономике и анализе богатств. Это также может быть объективация самого факта жизни в естественной истории или биологии.
Во-вторых, это объективация субъекта в «разделяющих практиках», где либо субъект разделен внутри самого себя, либо разделен другими. Этот процесс превращает его в объект (разделение на безумца и здорового в здравом уме, на преступника и законопослушного гражданина).
В-третьих, это вопрос о режиме объективации посредством которого человек трансформируется в субъект (применительно к проблеме сексуальности, это вопрос о том, каким способом человек научился распознавать себя в качестве субъекта некоей «сексуальности»).
Субъект образует общую тему всех исследований Фуко. «Если человеческий субъект вступает в производственные отношения и в отношения осмысления, то в равной степени он входит в отношения со властью, отличающиеся большой сложностью» [22, с. 162]. Экономическая история и теория дают возможность изучать производственные отношения, лингвистика и семиотика дают возможность нам изучать от-
ношения осмысления. Специфических механизмов для изучения отношений власти выработано не было.
В «Герменевтике субъекта» (1982) «остов, каркас будущей новоевропейской сексуальной морали» [21, с. 14]. Мишель Фуко обнаруживает не в иудео-христианской этике, но в определенной системе мышления, заложенной в язычестве или как более уместно сказать в греко-римской культуре, утвердившей понятие epimelia heautou (греч. «забота о себе», позже усвоенное латинянами и переведенное как cura sui). Именно эту категорию Фуко избирает для исторического анализа: «субъект» -«истина». Призыв к самопознанию сопровождается всегда требованием «проявить заботу о самом себе».
На примере исследования производства дискурсов о сексуальности Фуко выдвигает идею о том, что сексуальность функционально вписана в сложную игру «множественных и подвижных» [20, с. 199] отношений власти и механизмов насилия, формирующих структуру субъективности. При этом понятие дискурса определяется как практика языкового употребления в отличие от традиционного понимания дискурса как знания, а под насилием понимается политический механизм принуждения. «Дискурс... это не сознание, облекающее свой замысел во внешнюю форму речи; это не язык, и тем более не говорящий на нем субъект» [24, с. 311]. Таким образом, все многообразие практик «заботы об истине» в отношении дискурса о сексуальности - будь то исследование, запрещение, медицинская каталогизация или умалчивание, -явились политически ангажированными. Если сексуальность и конституировалась в качестве области познания, то это произошло именно «исходя из отношений власти, которые ее и установили в качестве возможного объекта; и, наоборот, если власть смогла сделать сексуальность своей мишенью, то это потому, что техники знания и дискурсивные процедуры оказались способными сделать в эту сексуальность вклады» [20, с. 199]. Следуя принципам постструктурализма, Фуко абстрагируется от понимания власти как централизованного политического института, абсолютизирующего свое влияние повсеместно. Власть обладает универсальной способностью встраиваться в любую структуру и, будучи ей имманентной, формировать внутри нее такие отношения и дискурсы, которые бы позволяли максимально осуществлять свое влияние методами регуляции, закона и категорией нормативности. История сексуальности в этом ключе, а, именно, история дис-
курса о сексуальности являет собой картину «возведения природного свойства» в категорию знания, что есть конституиро-вание субъекта «благодаря тем тактикам власти, которые имманентны этому дискурсу» [20 с. 171]. В этом аспекте Фуко отмечает в своей «Истории сексуальности», что общество, которое складывается в XVIII веке - как его ни называть: буржуазным, капиталистическим, индустриальным, - «не только не противопоставило сексу фундаментальный отказ его признавать, но, напротив, пустило в ход целый арсенал инструментов, чтобы производить о нем истинные дискурсы» [20, с. 170]. Оно не только много говорило о сексуальности и принуждало к этому каждого, но предприняло попытку сформулировать о ней регулярную истину. Отныне удовольствие состояло в удовольствии знания об удовольствии - знания, обнажающего сексуальность и кричащего о ней во всех деталях и подробностях во имя науки и процветания общества. Наша цивилизация, подчеркивает Фуко, для того, чтобы говорить истину о сексуальном, развернула на протяжении столетий процедуры, упорядоченные главным образом особой формой власти-знания [20, с. 156]. Признание истины, как и многие другие практики производства знания, «вписалось в самое сердце процедур индивидуализации, осуществляемых властью» [20, с. 157]. Знакомые нашей культуре ритуалы - исповедь, которая ниспровергает сексуальные удовольствия лишь доведя их до предельной детализации (при этом раскаянье должно быть полным, а утаивание есть грех - так предписывают ранние техники исповеди, регламентированные Лате-ранским собором в 1215), а также ученые процедуры наблюдения и демонстрации, анатомические театры, новые техники допроса, дознания, «отход обвинительных процедур в уголовное правосудие» [20, с. 156-157], суды инквизиции. Таким образом, признание стало на Западе одной из наиболее высоко ценимых техник для производства истинного знания. Оно распространило свои эффекты не только в правосудие, медицину, педагогику и религию, но и в семейные отношения, любовные связи, в самую обыденную жизнь и в самые торжественные ритуалы [20, с. 157]. Человек стал отныне животным признающимся. Но признание при этом не было его имманентным, естественным стремлением, человек принуждался к нему. Фуко называет пытку и исповедь черными близнецами средневековья. С этого времени, некая интенция к глубокой саморефлексии соединяется с потребностью высказать исти-
ну, которая не может быть сокрыта. Признание перестает быть принудительным действием власти, точнее уже не воспринимается как таковое, но как инструмент обретения внутренней свободы. Оставаясь прочно вмонтированным в практику покаяния как единственного источника истинного дискурса о сексуальном, признание трансформировалось и расширило границы своего функционирования. Допросы, консультации, автобиографические рассказы, письма, - обширный архив сексуальных удовольствий, уничтожаемый долгое время под печатью молчаливых уст исповедника, начал создаваться заново медициной, психиатрией и педагогикой [20, с. 163]. Так вымогательство истины велось двумя путями - сначала посредством исповеди - религиозного признания, а затем уже в XIX веке посредством участия в научном дискурсе. Этот век высокой нравственности и пуританства производил больше научных дискурсов о сексуальном, чем принято думать, благодаря схемам вымогательства признания, возведенным в степень научной регулярности. Так, сексуальность стала предметом герменевтики, где субъект и истина-признание, им высказываемая, всегда нуждается в особой интерпретации со стороны принимающей инстанции, которая только и может извлечь ее из признания. При этом истина, способная излечить и протянуть невидимые связи между, казалось бы, несвязанными вещами, сокрыта не только от всех, но и для самого субъекта [20, с. 165-168]. Это нашло выражение в общепринятой практике, принятой в XIX веке, когда постулировалась сексуальная этиология всех психических расстройств и физических болезней. Признание, в этом смысле, определяется как инструмент власти-знания, который позволяет вписать в процесс самоопределения субъекта не только процедуру самого признания, но и процедуру толкования, последняя в конечном итоге имеет интенцию к конституированию субъекта посредством его герменевтики. Именно эта интенция объединила вопрос о сексуальном и проект науки о субъекте. Согласно Фуко, «причинность, действующая внутри субъекта, бессознательное субъекта, истина о субъекте у другого, который знает, знание у субъекта о том, чего он не знает сам, - все это нашло возможность развернуться в дискурсе о сексе» [20, с. 171]. Безмерный труд, к которому Запад приучил поколения, был направлен на то, чтобы производить, тогда как другие формы работы обеспечивали накопление капитала, подчинение людей, конструирование их
в качестве «субъектов», причем в двух смыслах этого слова [20, с. 159-160]. С. Табачникова в Комментариях к странице 184 работы «Воля к знанию» отмечает, что французское sujet происходит от латинского subjectus — «подлежащее», «подчиненное», которое означает одновременно: 1) «отданный во власть», «подданный» и 2) «субъект», «лицо». Фуко «стягивает оба эти значения в глаголе» assujettir (собственно «подчинять»), подчеркивая момент конституирования субъекта как такового в обоих смыслах, равно как и наличие специальных форм, делающих это конституирование возможным [17, с. 366]. На то же обращает внимание и другой переводчик Фуко Б. М. Скуратов, который в Примечании к работе «Субъект и власть» указывает, что Фуко все время акцентирует смысловую игру французского assujetissement, которое означает и «порабощение», и «образование субъекта», «субъективацию» [16, с. 310]. Именно эта амбивалентность подчеркивается в основной категории, используемой в методологии Фуко -«субъективации». «Assujettir» (буквально «подчинять») означает как процесс конституирования субъекта, так и наличие внутренних механизмов, осуществляющих это подчинение [20, с. 366].
Так, согласно Фуко, долгое время идентичность индивида производилась через отношение с другими и через обретение им статуса этих отношений и связей с другими (семья, вассальная зависимость, покровительство), затем идентичность стала устанавливаться через истинный дискурс, который индивид был способен или обязан произносить о себе самом. Производство истины, которое целиком пронизано отношениями власти, стало занимать центральное место в процедурах индивидуализации [20, с. 157-159]. Именно отношения власти, по мнению Фуко, должны подвергаться анализу, так как власть может быть понята только как пучок отношений, согласованный, организованный и иерархичный в той или иной степени, обладающий способностью независимо от локализации и предметной области применения к успешному воздействию на индивидов [7, с. 34]. Власть производится каждое мгновение и исходит отовсюду, при этом она всегда анонимна и производит подчинение субъекта необозримо для него самого, так как он уже вписан в эти отношения власти. «Анализ механизмов субъективации как властных практик производства субъективности оказал огромное влияние сначала на феминистскую, а затем и на гендерную теорию субъ-
екта» [7, с. 34-35], сформировав дискурс о тендерном механизме подчинения.
В заключении хочется отметить, что, по мнению автора, применение постструктуралистской методологии к анализу субъективности позволяет выявить возможные векторы новейших исследований гендерной идентичности в современной философии. Категория власти как система дискурсивных практик является ключевой для понимания гендерной системы общества, что позволяет рассматривать гендерную идентичность как конструируемый продукт властных отношений, как следствие и эффект воздействия на общественное сознание системы дискурсивных и социальных регулятивных практик, явившихся результатом развития системы надзора над индивидом и его дисциплины. Субъективность обусловливается сексуальностью, которая является одним из режимов субъ-ективации человека в культуре.
Литература
1. Автономова Н.С. Концепция сознания в структурализме // Проблема сознания в современной западной философии. М., 1998.
2. Батлер Дж. Тендерное беспокойство //Антология гендерной теории. Под ред. Е. Гаповой. Минск: Пропилеи, 2000.
3. Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. Пер. Завена Баблояна. Харьков: ХЦГИ; СПб.: Алетейя. - 2002. -168 с. (Серия «Тендерные исследования»).
4. Делёз Ж. Логика смысла: Пер. с фр. - Фуко М. Theatrum pholosophicum: Пер. с фр. - М.: «Раритет», Екатеринбург. 1998
5. Деррида Ж. О грамматологии / Перевод Н. Автономовой. М.: Ad Marginem, 2000.
6. Дьяков А. В. Мишель Фуко и его время / А. В. Дьяков. -СПб.: Алетейя, 2010. - 672с.
7. Жеребкина И. Субъективность и гендер: гендерная теория субъекта в современной философской антропологии. СПб., 2007.
8. Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. Москва: Интрада, 1996.
9. Мазин В. Субъект Фрейда и Деррида. СПб.: Алетейя, 2010.
10. Колесников A.C. Формы субъективности в философской культуре XX века. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000.
11. Ницше Ф. К генеалогии морали / / Ницше Ф. Так говорил Заратустра. К генеалогии морали. Рождение трагедии. Воля к власти. Посмертные афоризмы: Пер. с нем. / Ф. Ницше. - Мн.: Харвест, 2003. - 1040 с.
12. Орлова Н.Х. О чем молчал Адам. Тендерное измерение христианской антропологии. Издательство: Дмитрий Вуланин, 2012 г., 304 с.
13. Погоняйло А.Г. Мишель Фуко: история субъективности // Фуко М. Герменевтика субъекта: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1981-1982 учебному году. СПб.: Наука, 2007.
14. Пулькинен Т.О перформативной теории пола. Проблема-тизация категории пола Юдит Батлер. //Герменевтика и деконструкция. Спб., 1999.
15. Рыклин М.К. Делез. // Современная западная философия: Словарь / Сост.: Малахов В. С., Филатов В. П. -М., 1991.
16. Скуратов Б.М. Примечания / / Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью / М. Фуко. Ч. 3. М.: Праксис, 2006.
17. Табачникова С. Комментарии // Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальностми. Работы разных лет / М. Фуко. М.: Касталь, 1996.
18. Филиппов Л.Н. Структурализм (философские аспекты) / / Буржуазная философия XX века. М., 1974.
19. Фуко М. Власть, великолепный зверь // Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления, и интервью / Пер. с франц. Б. М. Скуратова под общей ред. В П. Большакова. М.: Праксис, 2006. Ч. 3. - 320 с.
20. Фуко М. Воля к знанию. История сексуальности. Т. 1. // Воля к истине: по сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996. С. 199.
21. Фуко М. Герменевтика субъекта: Курс лекция, прочитанный в Коллеж де Франс в 1981-1982 учебном угоду/М.Фуко; Пер. с фр. А.Г. Погоняйло - СПб.: Наука, 200. - 677 с.
22. Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления, и интервью / Пер. с франц. Б. М. Скуратова под общей ред. В П. Большакова. М.: Праксис, 2006. Ч. 3. - 320 с.
23. Фуко М. Эстетика существования // Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью / М. Фуко. Ч. 3. М.: Праксис, 2006.
24. Фуко M. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 311.
25. Althusser L. Idéologie et appareils idéologiques d'Etat / / Althusser L. Positions (1964-1975). Paris: Les Éditions sociales, 1976.
26. Foucault Michel. Nietzsche, Genealogy, History //Language, Counter-Memory, Practice: Selected Essays and Interviews. Ed. Donald F. Bouchard (Ithaca: Cornell University Press, 1988), pp. 139-164. Orig. 1971.
