CC BY
3
УДК 75.055:7.032(495.112)"-4"
А. Е. Петракова
Понимали ли скифы и меоты сюжеты афинских расписных ваз?1
Находки афинских расписных ваз (особенно краснофигурных IV в. до н. э.) на юге России, где греческие поселенцы соседствовали с разнообразными «варварскими» народами, будоражили умы ученых, начиная c XIX в. Рядовая продукция мастеров афинского Керамика, вроде сетчатых лекифов или лекифов с пальметтами, находимая в скифских, меотских и прочих погребениях, воспринималась более спокойно. А вот изделия, украшенные многофигурными сюжетными композициями, породили полемику. Популярностью пользовались идеи о некоей специальной работе аттических гончаров и вазописцев для боспор-ских варваров, способных понять лишь ограниченный сюжетно-тематический репертуар вазовых росписей или же наделить иным смыслом эти росписи, исходя из собственных мифологических представлений. Не менее распространенной также была идея о некоем «сплаве» греческого и варварского «слитого в неделимое целое», как в сфере формальных особенностей (афинские краснофигурные вазы с рельефным и полихромным декором), так и в сфере сюжетно-тематического репертуара (амазонки, аримаспы, персы и прочие варвары на афинских вазах). Обработка ранее не опубликованных материалов старых раскопок и относительно недавние находки в погребениях, которые интерпретируются как варварские (скифские, меотские), позволяет переосмыслить эти идеи.
Ключевые слова: краснофигурные аттические вазы, афинские расписные вазы, скифские и меотские погребения, изобразительная риторика в росписях краснофигурных аттических ваз, ритуал трансформации в афинской вазописи, проблемы интерпретации афинских ваз в варварском погребальном контексте, афинские вазы в погребениях Юз-Обы
Anna E. Petrakova
Did the Scythes and the Maeotians understand the subjects of the paintings on the Athenian vases?
The finds of Athenian painted vases (especially red-figured ones of the fourth century BC) in the South Russia, where Greek settlers lived side by side with various "barbaric folks, excited the minds of scientists since the 19th century. The ordinary productions of the masters of Athenian Kerameikos, such as lekythoi with net pattern or with palmettes, found in Scythian, Meotian, etc. burials were perceived more calmly. But the items decorated with multi-figured compositions have generated controversy. The ideas concerning some special work by Attic potters and vase painters for Bosporan barbarians who were able to understand only a limited subject-thematic repertoire of vase paintings or to give a different meaning to these paintings based on their own mythological ideas were popular. No less common was the idea of a kind of "fusion" of Greek and Barbarian "merged into an indivisible whole" both in the field of formal features (Athenian red-figure vases with additional relief and polychrome decor) and in the field of subject-thematic repertoire (Amazons, Arimaspes, Persians and other barbarians on the Athenian vases). The study of the previously unpublished materials from old excavations and relatively recent finds in burials, which are interpreted as barbaric (Scythian, Meotian), allows us to reconsider these ideas.
Keywords: Athenian red-figure vases, Athenian painted vases in Scythian and Meotian burials, pictorial rhetoric, painting on the red-figured Attic vases, the ritual of transformation in Athenian vase-painting, problems of interpretation of Athenian vases in a barbaric funerary context, Athenian vases in the burials of Yuz-Oba DOI 10.30725/2619-0303-2024-4-126-133
1 Статья является авторской переработкой доклада, прочитанного на заседании Третьего Петербургского исторического форума (7-13 октября 2024 г., секция «Античный мир и Северное Причерноморье: история, археология, историография»).
Полемика о способности не-афинян понимать сюжеты росписей афинских черно-и краснофигурных ваз регулярно возникает не только когда речь идет об очевидных варварах, вроде скифов и меотов, но даже и в том случае, когда речь идет, например,
о представителях боспорской аристократии, интересовавшейся варварской культурой или даже частично включавшей в свои ряды представителей тех или иных варварских племен. Именно представителям боспорской аристократии IV в. до н. э., как полагают коллеги, при-
надлежат погребения Юз-Обы (татарск. «сто холмов») - курганного некрополя к югу от современного города Керчь. В ряде погребений Юз-Обы прослеживаются черты варварского влияния: фракийского (гробницы с уступчатыми сводами), скифского (катакомба Острого кургана, «облик предметов вооружения» в кургане Кекуватского), меото-сарматского («самые поздние курганы Юз-Обы») [1, с. 96-97]. Предполагается, что погребения Юз-Обы могли принадлежать представителям боспорской аристократии, которым «импонировали некоторые особенности варварской культуры: предметы вооружения, снаряжение боевого коня, детали костюма», хотя также не исключено, что в «состав высшей социальной страты государства» могли входить и «выходцы из дружественных или подчиненных Боспору племен» [1, с. 95].
В Юз-Обе мы можем засвидетельствовать крайне интересные примеры понимания и творческой интерпретации сюжетов афинских вазовых росписей в контексте того или иного погребения. Например, в насыпи над двойным каменным склепом № 48 Пятого Каменистого кургана [2, с. 53-61] обнаружены три разбитые вазы [3, fig. 3]. Созданы они аттическими мастерами, а найдены в курганной насыпи на Боспоре, причем, в разбитом виде - «такие находки, безусловно, свидетельствуют о совершении тризны» [2, с. 59]. Формы у ваз разные - кратер (ГЭ, инв. № ЮО.-28) [4, № 215695], лекиф (ГЭ, инв. № ЮО.-27) [4, № 6554] и гидрия (ГЭ, инв. № ЮО.-26) [4, № 6546]; соответственно, разное и назначение. Атрибутированы они двум разным вазо-писцам - Мастеру Елены (The Helena Painter) и работавшему несколько раньше него Мастеру Кадма (The Kadmos Painter). А объединяет их сюжетно-тематический репертуар: все они имеют отношение к Троянской войне, более конкретно - к истории Париса и Елены2. На одной из сторон кратера представлен Суд Париса, на гидрии - встреча Париса и Елены, на лекифе - похищение Елены Парисом. Как метко подмечено А. Г. Букиной в статье, посвященной сценам и символам брака в афинской краснофигурной вазописи «на кратере представлен момент, когда судьба повернула к тому, что Елена покинет мужа и выйдет за другого. На гидрии - сцена своеобразного „сватовства" Париса», напоминающая «существующие в афинской вазовой
2 О датировке, атрибуции, сюжетах росписей с библиографией см.: [3, p. 153-154].
иконографии сцены помолвки с одариванием... на лекифе... изображено так называемое „похищение" Елены... в Афинах такая сцена вызывала отчетливые брачные ассоциации с переездом реальной невесты в дом мужа на повозке» [5, с. 148]. Хотя многие коллеги, вслед за И. Ю. Шаубом, делают акцент именно на Парисе [6, с. 394-395], ссылаясь на то, что «в религиозно-мифологических представлениях боспорян Парис был тесным образом связан с загробным миром» [2, с. 59], отмечу, что и сама по себе Троянская война, и именно пара из восточного царевича Париса и греческой царевны Елены вполне могли быть востребованы. Особенно с учетом того, что костяки, найденные в двух камерах этого погребения, признаны мужским и женским и, как пишут специалисты, «есть основания полагать, что склеп... принадлежит супружеской паре» [2, с. 61]. В публикациях разных авторов неоднократно отмечено, что по берегам Керченского пролива и в Херсонесе «греческое и негреческое население проживало совместно», что подтверждается, «как выдержками из письменных источников. так и материалами археологических раскопок» и, более того, «находки... надгробий с негреческими женскими именами, но с эпитафиями на греческом языке и выполненными в греческих традициях, свидетельствуют о том, что греческое население брало себе в жены местных женщин» [7, с. 89]. Данные статистики указывают на то, что «изображения сцен и символов свадьбы (реальных обрядов, священного брака Диониса и Ариадны, Афродиты и Адониса, история Париса и Елены). составляют более 40% от всего количества росписей на афинских краснофигурных вазах с дополнительным полихромным декором, происходящих из погребений Боспора», причем, как женских, так и мужских. Как статистика, так и анализ погребального инвентаря конкретных мужских погребений показывают наличие у тех, кто собирал вещи для помещения их в могилу, представлений о «семантическом параллелизме похорон и иных ритуалов трансформации», к которым, несомненно, принадлежит и свадьба [8, с. 336]. Три вазы в насыпи над двойным каменным склепом № 48 Пятого Каменистого кургана Юз-Обы, объединены именно идеей о паре из Париса и Елены. «Символика, которую несет каждая из (этих ваз. - А. П.), - это ритуальная трансформация в иное качество (жениха и невесты, как погребенных)», а коль скоро коллеги полагают, что разбиты эти вазы были во время тризны и найдены они в насыпи над
захоронением супружеской пары, «то к этому добавляется также мысль об их семейных узах (в вечности, как в жизни)» [5, с. 148].
Другим примером явно осмысленного подбора предметов погребального инвентаря с учетом сюжетно-тематического репертуара является 2-й Павловский курган [2, с. 19-32] - один из курганов на Павловском мысе (назван по укреплению Павловская батарея, которое там возвели в XIX в.). Павловские курганы также входят в состав Юз-Обы. Гробница № 2 во Втором Павловском кургане, как полагают исследователи, «принадлежала знатной женщине-жрице» [1, с. 81]. Среди прочих предметов в погребение были помещены три аттические вазы разных форм: чернолаковая реберчатая ойнохоя (ГЭ, инв. № Пав.9), краснофигурная пелика с дополнительным полихромным декором и позолотой (ГЭ, инв. № Пав.8) [3, fig. 7; 4, № 230431] и фигурный лекиф с по-лихромной росписью (ГЭ, инв. № Пав.10) [3, fig. 6b; 4, № 9044995]. Предметы в погребении достаточно хорошо сохранились, не только различные вещи из стекла, керамики, металла, но даже и изделия из материалов органического происхождения: кожаные сапожки на ногах погребенной, а также ткани - части одежды и покрывала, которым был накрыт деревянный саркофаг. На трех предметах погребального инвентаря можно видеть изображения амазонок: конную, в сражении с грифоном - в декоре одежды усопшей (ГЭ, инв. № Пав.14) [3, fig. 6a], и танцующих - золотое кольцо (ГЭ, инв. № Пав.4) и фигурный лекиф с полихромной росписью (ГЭ, инв. № Пав.10) [3, fig. 6b; 9, рис. 14; 4, № 9044995]. То есть речь идет о предметах из разных материалов, сделанных разными мастерами, но оказавшихся в одном погребении, по-видимому, именно благодаря изображению [3, p. 155; 9, с. 111].
Два приведенных примера могут быть оспорены. Парис носит варварский костюм и является «отличным лучником», «что могло, - как пишет И. Ю. Шауб, - импонировать эллинизированным варварам, для погребения и поминовения которых использовались предметы с его изображениями. Еще более важную роль могла играть мифологическая связь Париса с Афродитой, Аполлоном и Дионисом - основными богами пантеона боспорян» [6, с. 392]. Что касается изображений амазонок в инвентаре Павловского кургана, то предлагаются и другие варианты интерпретации персонажа. Аргументы авто-
ра статьи в пользу интерпретации персонажей в качестве именно амазонок приведены в отдельных публикациях, посвященных иконографии амазонок на афинских расписных вазах, найденных на Боспоре [9, с. 100-125; 10, с. 278-290].
В свете сказанного крайне важным представляется третий пример, без Париса и амазонок. Это - афинская краснофигурная пелика из кургана, раскопанного на землях, некогда находившихся во владении помещика Мирзы Кекуватского [2, с. 97-103]. Этот курган аттестован в публикациях специалистов как «типичный погребальный памятник высшего слоя боспорской аристократии IV в. до н. э.» с чертами варварского влияния, сказывающегося, прежде всего, в необычном обилии оружия [11, с. 87]; нет сомнений, что там был погребен мужчина. При этом сюжеты росписей пелики не имеют прямого и ярко выраженного отношения к теме сражений, воинской славы и доблести. На одной стороне пелики в центре изображена «омывающаяся невеста, которую окружают разнообразные фигуры, символизирующие этапы подготовки к бракосочетанию и добродетели будущей супруги. На другой стороне, также в центре, изображен Аполлон, победивший Марсия и доказавший свое абсолютное превосходство в качестве музыканта» [12, с. 85; 5, с. 150]. Находкам ваз со свадебными сценами в боспорских погребениях IV в. до н. э., в том числе этой пелике, посвящен ряд публикаций А. Г. Букиной. Как она справедливо отметила, вазописец одинаково строит обе композиции на разных сторонах пелики «и в центре сверху помещает венок невесты и победную гирлянду Аполлона. Тем самым он сообщает мысль об общей семантике этих изображений. Это два момента наивысшего торжества, апофеоза обоих главных героев, а свадебное изображение, кроме того, несет в себе символику трансформации. Очевидно, что подобные толкования афинской пелики были понятны тем, кто формировал инвентарь погребения в кургане на земле Мирзы Кекуватского» [12, с. 85].
Пелика из кургана Кекуватского - пример редкого и весьма сложного по иконографии памятника аттической вазописи IV в. до н. э. Массовая продукция этого времени часто украшена изображением сцен сражений на лицевой стороне вазы3 и так называемы-
3 Примеры подобных ваз, в том числе - украшенные аналогич-
ными композициями с типовыми фигурами см. [13].
ми фигурами в плащах4 - на оборотной. Если бы речь шла о непонимании иконографии и необходимости выбирать что-то более явно подходящее мужчине-воину, легко можно было бы взять одну из многочисленных пелик, украшенных изображениями битв с участием воинов-мужчин, которые в изобилии найдены в погребениях на Керченском полуострове. Трех приведенных примеров вполне достаточно, чтобы засвидетельствовать осознанность выбора сложных по интерпретации сюжетных сцен для помещения в погребения представителей боспорской аристократии, которая полагается в равной мере подверженной варварскому и греческому (в данном случае, в первую очередь -афинскому) влиянию.
Теперь перейдем к разговору о погребениях, которые однозначно приписывают представителям варварских народов - вроде скифов или меотов. Когда речь заходит о них - в возможности знать и понимать афинские культурные реалии погребенным и их кругу отказывают гораздо более категорично. Массовая продукция афинских керамических мастерских - вроде чернолаковых или ваз, украшенных лишь орнаментами, -вопросов не вызывает именно в силу своей простоты и многочисленности. В случае же с изделиями, украшенными многофигурными сюжетными сценами, как правило, предлагаются, по сути, лишь два варианта.
Первый вариант: афинская ваза выбрана благодаря своей форме безотносительно того, что на ней нарисовано. Выбор формы может обосновываться какими-либо варварскими традициями, зафиксированными в текстах античных авторов, вроде Геродота, Павсания, Страбона и пр. Например, Е. Е. Фиалко отмечает, что «обычай класть в могилы кратеры появился у скифов только в V в. до н. э.... они принадлежали скифским номархам. Из них они, согласно Геродоту, чествовали самых удачливых воинов. Погребения с кратерами относятся к числу самых представительных» [15, с. 80]. Соответственно, речь идет о том, что кратеры (вазы, ассоциированные в греческой, в первую очередь - афинской - культуре с симпоси-ем) попадали в скифские могилы благодаря форме, а не сюжету росписи. Нечто похожее пишет И. И. Вдовиченко про афинские леки-фы в скифских погребениях: «Обычай класть
4 О формальных особенностях в изображении и интерпретации таких фигур на оборотной стороне ваз см. [14].
в могилы греческие лекифы у скифов появился в начале V в. до н. э. Впоследствии... он становится распространенным... видимо, в результате влияния греческой погребальной практики» [16, с. 86-87]. Соответственно, даже чернолаковые лекифы или лекифы, украшенные лишь орнаментами, вполне подходят, благодаря своей форме и назначению (сосуд для ароматизированных масел).
Второй вариант объяснения афинских ваз в варварских погребениях таков: ваза выбрана не из-за формы, а из-за изображения, но эти изображения такие, в которых сюжеты или персонажи напоминают сюжеты или персонажей собственной мифологии варваров. Например: «изображение женщины и парящего над ней Эрота. возможно воспринималось как популярный сюжет (варварской. - А. П.) торевтики: сидящая богиня и предстоящий перед ней героизированный умерший. Очевидно, как часть этой композиции (без богини) воспринимали фигуры в плащах на оборотных сторонах ваз. Стоящие или сидящие женщины (не менады), женские головки. могли восприниматься как обозначение одной из богинь женского пантеона». Амазономахии - «тот же общий мотив воинствующей богини савроматов, делавший популярным в этом регионе и па-нафинейские амфоры» [16, с. 113].
Кстати, о панафинейских амфорах5. Одна из них - с изображением бегунов (ГЭ, инв. № АкБ.-45) - происходит из погребения в Третьем Ак-Бурунском кургане [4, № 303163; 17, с. 97-98], который получил название благодаря расположению на мысе Ак-Бурун; эти курганы также входят в состав Юз-Обы. Третий Ак-Бурунский курган, как полагают исследователи, возвели не ранее конца IV в. до н. э. [11, с. 86]. По мнению Ю. А. Виноградова и А. М. Бутягина, «по особенностям обряда и совокупности сопровождающего инвентаря» он «относится к кругу меото-сарматских древностей» [17, с. 107]. Курган содержал два погребения: первое, и «наи-
5 Особая разновидность амфор, связанных с Панафинейскими празднествами, проводившихся в Афинах в честь богини-покровительницы города. Их расписывали в чернофигурной технике даже во времена господства краснофигурной. На одной стороне изображали Афину, на другой - один из видов состязаний в составе Панафинейских игр. Такие вазы, наполненные оливковым маслом из священной рощи Афины, становились призом за победу в том или ином виде состязаний, проходивших во славу богини. Победитель мог оставить награду себе, а мог и продать - не удивительно, что такие вазы находят в погребениях далеко за приделами Афин при том, что не-эллины не могли участвовать в состязаниях.
более известное», - это «кремация знатного воина» [18, с. 48] (именно там найдена пана-финейская амфора), второе же, по мнению специалистов, является погребением его «жены или наложницы» [17, с. 112] - ей в качестве одного из элементов погребального инвентаря положили аттическую краснофи-гурную лекану с дополнительным полихром-ным декором, украшенную изображением сцен свадебных приготовлений (ГЭ, инв. № АкБ.-20). Ю. А. Виноградов, И. И. Вдовичен-ко, М. Ю. Вахтина согласились друг с другом в том, что «популярность панафинейских амфор среди племен Прикубанья и Нижнего Подонья» обусловлена тем, что «сюжеты, представленные на них, должны были находить какие-то соответствия в системе религиозно-мифологических представлений местного населения. Изображения обнаженных спортсменов в данном случае вряд ли имели особое значение. Для варварского потребителя главный смысл росписи вероятнее всего заключался в мощной фигуре вооруженной Афины, которая могла ассоциироваться с изображением местной великой богини» [19, с. 44; 20, с. 62; 17, с. 107].
Вместе с тем справедливо отмечаются и сложности в применении двух означенных подходов к произведениям афинской расписной керамики, найденным в варварских погребениях. Та же И. И. Вдовиченко пишет: «Какие соответствия в мифологии и фольклоре скифов находили такие сюжеты, как Ариадна на Наксосе и похищение Европы, трудно сказать» [16, с. 113]. «Пока не ясна» и «семантика образа сфинкса» [16, с. 114]. Получается, что находки афинских расписных ваз с такими изображениями в скифских и меотских погребениях есть, а объяснения им в свете предложенных подходов - нет. В связи с этой проблемой хотелось бы привлечь внимание к еще двум погребениям, помимо уже упомянутых.
Первое - скифский курган у села Манта Кагульского района Республики Молдова, исследованный С. М. Агульниковым относительно недавно - в 1990 г. [21]. Там обнаружено характерное для скифской культуры конца V-IV вв. до н. э. сопровождающее детское погребение, а в нем, среди прочего - краснофигурная афинская пелика (Национальный музей истории Молдовы, инв. № FB-27778-12), которую следует датировать самым концом V или самым началом IV в. до н. э. и соотнести с работами ведущих вазописцев Мастерской Мастера Йены (The
Jena Painter). В нашей недавней публикации с Д. А. Топалом [22] подробно разобран вопрос о датировке, атрибуции и интерпретации изображения на ней, и сделан вывод, что представлен крайне редкий вариант иконографии сюжета «Ариадна на Наксосе». Обычно в афинской вазописи представляли либо момент оставления Ариадны Тезеем, либо гораздо чаще - уже момент триумфа Ариадны вместе с новым супругом Дионисом-Вакхом, богом вина и растительных сил. На этой же пелике изображен момент переходный для ее истории: герой Тезей (которому она помогла выбраться из Лабиринта на Крите), по воле богов, уже оставил возлюбленную, т. к. за ней должен явиться будущий супруг - бог Дионис. Но самого Диониса еще не видно, показались лишь пара его спутников-сатиров и Эрот - предвестник свадьбы. Ариадна пребывает в пограничном состоянии сна (отчасти вызывающего ассоциации со смертью, ведь спящий не является активным участником событий, происходящих в мире живых), однако вскоре она проснется, встретится со своим суженым и перестанет быть смертной, став супругой и спутницей бога. Символика сна-смерти и свадьбы-преображения после смерти налицо. Скифскому усопшему все это подходит, так же как и упоминавшемуся выше вождю из кургана на земле Мирзы Кекуватского. Кто подбирал греческую вазу с такой символикой, мы никогда не узнаем, но осознанность выбора налицо. Как и пелика из кургана Кекуватского, эта пелика также украшена росписью с уникальной для своего времени иконографией - в отличие от многочисленных аттических краснофигурных ваз IV в. до н. э. с амазонками или битвами, изображения на которых, в соответствии с существующими на сегодняшний день идеями, должны быть гораздо более понятными скифам в силу разнообразных параллелей с их повседневной жизнью и мифологическими представлениями.
Второе погребение с афинскими расписными вазами, на которое хотелось бы обратить внимание, было исследовано давно, более ста лет назад, в большом курганном могильнике на берегу реки Кубани близ современного города Краснодара. Могильник назвали Елизаветинским по причине его расположения на окраине одноименной станицы. По-видимому, погребения связаны с укрепленным поселением V-I вв. до н. э., жители которого торговали с жителями городов, расположенными по берегам Керченского
пролива. По мнению М. И. Ростовцева [23, с. 326], Елизаветинские курганы связаны, с одной стороны, с Келермесскими и Уль-скими: сходны тип сооружения и обряд погребения (массовое захоронение лошадей и людей вместе с главным покойником). С другой - есть связь с курганами Тамани: она выражается в греческом влиянии в конструкции и в погребальном инвентаре, в том числе в наличии в нем произведений афинской расписной керамики. Л. К. Галанина и А. Ю. Алексеев предположили, что богатейшие Елизаветинские курганы принадлежат эллинизированным скифо-меотам [24, с. 189].
Интересующее нас погребение найдено в Южном Елизаветинском кургане, раскопки которого проводил Н. И. Веселовский в 1913 г. Разграбленное в древности погребение царского ранга в каменном склепе под огромной курганной насыпью содержало захоронения людей, жертвоприношения 200 взнузданных лошадей, железные мечи, наконечники копий, железный защитный доспех, керамику местного изготовления и привозную, включая тарные амфоры и три афинские расписные вазы [12, с. 72-87].
Чернофигурная панафинейская амфора (ГЭ, инв. № Ку.1913-4/386) из этого погребения была опубликована сразу - в отчете о раскопках Императорской Археологической комиссии за 1913 г., вышедшем из печати в 1918 г. [25, с 152, рис. 234 а, б]. Эта амфора датирована рубежом V и IV вв. до н. э., она дала название так называемой Кубанской Группе (The Kuban Group) панафинейских амфор [12, с. 73, 77-79, рис. 1, 1 -2; 4, № 303120].
Тарные амфоры (одна с клеймом) из Южного Елизаветинского кургана обработаны в публикации коллектива авторов во главе с С. Ю. Монаховым - и датированы так же [26, с. 51; 12, с. 73, рис. 2, 3-5]. Фрагменты же двух краснофигурных афинских ваз введены в научный оборот лишь в прошлом году, благодаря инициативе их хранителя Т. В. Рябковой.
Одна из ваз - фрагментированный кратер (ГЭ, инв. № Ку.1913-4/386), который датируется по крайне близким аналогиям второй четвертью V в. до н. э. [12, с. 79-82, рис. 3, 1-2; 4, № 1-9], т. е. намного раньше, чем тарные и панафинейская амфоры; его с уверенностью можно отнести к изделиям так называемого Флорентийского мастера из Группы Борея-Флоренции (The Florence Painter, The Boreas-Florence Group). Это типичный для Афин кратер с колонками (column-krater), хорошо известный в симпосиальном контексте. Кра-
тер украшен изображениями сатиров, менад, мужчин и женщин, что вполне обычно и для афинских ваз, и не вызывает вопросов ни в боспорских, ни в варварских погребениях. Все специалисты сошлись на том, что дионисий-ские сцены были востребованы у варваров, только причину видят в разном. Например, М. В. Русяева объясняет это тем, что культ Диониса был заимствован скифской знатью [27, с. 22-23], а С. С. Бессонова - тем, что диони-сийские сцены могли напоминать скифам некие собственные экстатические ритуалы [28, с. 74-76]. С этими утверждениями согласна и И. И. Вдовиченко [16, с. 114].
Вторую вазу в составе погребального инвентаря из Южного Елизаветинского кургана столь просто не объяснить. Это фрагменти-рованная гидрия (ГЭ, инв. № Ку.1913-4/390), форма и роспись которой были восстановлены А. Г. Букиной на основе тщательной работы с аналогиями [12, с. 79-85, рис. 5, 1-5; 6, 1-2; 7, 1-3]; ее следует датировать концом V в. до н. э. (т. е. тем же временем, что и амфоры - тарные и панафинейскую) и соотнести с работами так называемого Мастера Про-номоса (The Pronomos Painter) и вазописцев его круга, в число которых, по-видимому, входил и Мастер Лувр G 433 (The Painter of Louvre G 433). И, судя по всему, речь вновь идет о практически уникальной вазе - как и в случае с пеликой из скифского кургана у села Манта. Уникальность состоит в особенностях формы и техники декора, и опять - в редчайшей иконографии росписи. «На гидрии представлено бракосочетание Геракла и Гебы в присутствии богов. Это событие завершило процесс присоединения Геракла к сонму олимпийцев; его бракосочетание с дочерью Зевса и Геры произошло после того, как герой удостоился посмертного апофеоза» [12, с. 82]. Если бы все сводилось к сходству определенных древнегреческих мифов и персонажей с мифами и персонажами легенд, преданий, сказаний скифов и ме-отов, то тогда речь бы шла об условно «понятных» им изображениях (вроде варваров или вакхантов, о чем речь шла выше). Тем более что именно подобные изображения чаще всего встречаются на достаточно массовой аттической керамической продукции. Мы же имеем дело (как и в случае со скифским погребением в кургане у села Манта) с редчайшей иконографией, в том числе и в аттической вазописи. Более того: «при сопоставлении функциональных особенностей и сюжетов росписей трех афинских ваз,
найденных в Южном Елизаветинском кургане, можно констатировать в высшей степени осмысленный их подбор. Каждая из них связана с символикой разных черт греческого аристократа. Он прекрасный и доблестный атлет (это символизирует панафинейская призовая амфора, награда для победителя престижнейших Панафинейских игр); греческий атлет - это также потенциальный воин и победитель на поле боя. Аристократ должен был быть участником круга симпо-сиастов, участников симпосия как института сплочения греческих аристократов; для него предназначен кратер (сосуд для смешивания вина). И он, подобно Гераклу, заслужил посмертный апофеоз, как Геракл в росписи на гидрии. Это - в высшей степени осмысленный подбор сосудов» [12, с. 85].
Приведенные примеры и аргументы показывают, что с вопросом о том, понимали ли скифы и меоты в IV в. до н. э. изображения на афинских вазах не все так однозначно, как оно выглядит на первый взгляд. Особенно если принимать во внимание не только античные тексты о жизни и быте варваров, но и сами афинские вазы из тех погребений, которые интерпретированы в качестве скифских или меотских. Приходится признать, что по крайней мере в IV в. до н. э., и по крайней мере, отдельные представители этих народов, по-видимому, понимали.
Список литературы
1. Виноградов Ю. А. Юз-Оба - некрополь боспорской знати. Культура и хронология // Российский археологический ежегодник. Санкт-Петербург, 2016. № 5-6: 2015-2016. С. 79-99.
2. Виноградов Ю. А., Зинько В. Н., Смекалова Т. Н. Юз-Оба. Курганный некрополь аристократии Боспора. Киев: Майстер Книг, 2012 Т. 1: История изучения и топография. 288 с.
3. Petrakova A. E. Late Attic Red-Figure Vases from Burials in the Kerc Area: The Question ofInterpretation in Ancient and Modern Contexts // Vasenbilder im Kulturtransfer: Zirkulation und Rezeption griechischer Keramik im Mittelmeerraum / hrsg. S. Schmidt, A. Stähli. München: Verl. C. H. Beck, 2012. P. 151-163.
4. Beazley Archive Pottery Database - advanced search form. URL: https://www.carc.ox.ac.uk/XDB/ASP/searchOpen. asp (дата обращения: 05.12.2024).
5. Букина А. Г. Сцены и символы брака: аттические полихромные краснофигурные вазы IV в. до н. э. на Бо-споре // Археологические вести. Санкт-Петербург, 2023. Вып. 41. С. 143-161.
6. Шауб И. Ю. Миф, культ, ритуал в Северном Причерноморье (VII-IV вв. до н. э.). Санкт-Петербург, 2007. 484 с.
7. Ягги О. Аттическая краснофигурная керамика в Северном Причерноморье: особенности распространения, восприятия, использования // Боспорские исследования. Керчь: Керченская гор. тип., 2017. Вып. 35. С. 89-98.
8. Букина А. Г. Краснофигурные полихромные вазы в погребениях Боспора: статистика и семантика // Бо-спорский феномен: quarta pars saeculi: итоги, проблемы, дискуссии: материалы междунар. науч. конф. Санкт-Петербург: Чистый лист, 2023. С. 334-336.
9. Петракова А., Ягги О. Амазонки на аттических краснофигурных вазах из Северного Причерноморья: к вопросу о понимании изображений // Боспорские исследования. Керчь: Керченская гор. тип., 2017. Вып. 35. С. 100-125.
10. Петракова А. Е. «Exotische Utopien einer fernen Welt»: два краснофигурных кратера с редким изображением гри-фономахии из раскопок Северного Причерноморья //Археологические вести. Санкт-Петербург, 2020. Вып. 29. С. 278-290.
11. Виноградов Ю. А. Курганный некрополь Пан-тикапея // Неизвестные страницы археологии Крыма: от неандертальцев до генуэзцев: коллект. моногр. Санкт-Петербург: Нестор-История, 2017. С. 67-110.
12. Рябкова Т. В., Петракова А. Е., Букина А. Г. Набор аристократа из Южного Елизаветинского кургана // Археологические вести. Санкт-Петербург, 2024. Вып. 44. С. 72-87.
13. Langner M. Grundlagen der Chronologie spätrotfiguriger Vasen aus Athen // BABESCH. 2013. Vol. 88. P. 127-170.
14. Franceschini M. Attische Mantelfiguren: Relevanz eines standardisierten Motivs der rotfigurigen Vasenmalerei // Zürcher archäologische Forschungen. Rahden/ Westf.: Verl. Marie Leidorf, 2018. Bd. 5. 354 p.
15. Фiалко О. Червоноф^уры кратери iз скифських пам'яток // Археолопя. 2001. № 1. С. 80-89.
16. Вдовиченко И. И. Античные расписные вазы в Северном Причерноморье (VII - IV вв. до н. э.). Симферополь: Сонат, 2008. 352 с.
17. Бутягин А. М., Виноградов Ю. А. Юз-Оба. Курганный некрополь аристократии Боспора. Киев: Майстер Книг, 2014. Т. 2: Курганы на мысу Ак-Бурун. 184 с.
18. Смекалова Т. Н., Белик Ю. Л. Курганы на мысе Ак-Бурун. Историческая топография и современное состояние // История и археология Крыма. Симферополь, 2017. Вып. 6. С. 47-53.
19. Виноградов Ю. А. Курган Ак-Бурун (1875 г.) // Скифия и Боспор: материалы конф. памяти акад. М. И. Ростовцева. Новочеркасск, 1993. С. 38-51.
20. Вахтина М. Ю. К вопросу о находках панафинейских амфор в варварских погребениях Северного Причерноморья // Stratum + Петербургский археологический вестник: сб. ст. к 60-летию Д. А. Мачинского и М. Б. Щукина. Санкт-Петербург; Кишинев, 1997. С. 62-65.
21. Агульников С. М. Курган скифской культуры у с. Манта на Нижнем Пруте // Revista Arheologicä. 1993. № 1. P. 115-119.
22. Петракова А. Е., Топал Д. А. Аттическая краснофигурная пелика из скифского кургана близ молдавского
села Манта: проблемы атрибуции и интерпретации изображения // Археологические вести. Санкт-Петербург, 2023. Вып. 41. С. 227-246.
23. Ростовцев М. И. Скифия и Боспор. Критическое обозрение памятников литературных и археологических. Ленинград: тип. 1 -й Ленингр. трудовой артели печатников, 1925. 624 с.
24. Галанина Л. К., Алексеев А. Ю. Древности скифской эпохи из Прикубанья // Античное наследие Кубани: в 3 т. Москва: Наука, 2010. Т. 3. С. 170-197.
25. Отчет Императорской Археологической Комиссии за 1913-1915 годы. Петроград: Девятая гос. тип., 1918. 295 с.
26. Античная амфорная коллекция Государственного Эрмитажа VI-II вв. до н. э.: каталог / С. Ю. Монахов, Е. В. Кузнецова, Д. Е. Чистов, Н. Б. Чурекова. Саратов: Амирит, 2019. 352 с.
27. Руся ева М. В. Дюысмсью сюжети на пам'ятках торевтики iз сюфських кургамв // Археолопя. 1995. № 1. С. 22-33.
28. Бессонова С. С. Религиозные представления скифов. Киев: Наукова думка, 1983. 137 с.
References
1. Vinogradov Yu. A. Yu-Oba - necropolis of the Bospo-ran noblemen. Culture and chronology. Russian Archaeological annual. 5-6: 2015-2016, 79-99 (in Russ.).
2. VinogradovYu. A., Zinko V. N., Smekalova T. N. Yuz-Oba. Barrow Mound Necropolis ofthe Bosporus Aristocracy. Kiev: Meister Knig, 2012. 1: History ofStudying and Topography. 288 (in Russ.).
3. Petrakova A. E. Late Attic Red-Figure Vases from Burials in the Kerc Area: The Question of Interpretation in Ancient and Modern Contexts. Vasenbilder im Kulturtransfer- Zirkulation und Rezeption griechischer Keramik im Mittelmeerraum / h rsg. S. Schmidt, A. Stahli. Munich: Verl. C. H. Beck, 2012. P. 151-163.
4. Beazley Archive Pottery Database. https://www.carc. ox.ac.uk/XDB/ASP/searchOpen.asp (accessed: Dec.05.2024).
5. Bukina A. G. Marriage scenes and symbols: Attic red-figure polychrome vases of the 4th century BC in Cimmerian Bosporus. Archaeological news. Saint-Petersburg, 2023. 41, 143-161 (in Russ.).
6. Schaub I. Yu. Myth, Cult, Ritual in the North Pontic Area (7th - 4th century BC). Saint-Petersburg: Saint-Petersburg Univ. press, 2007. 484 (in Russ.).
7. Jaeggi О. Attic Red-Figured Ware in the Northern Black Sea Coastal Area: Features of Distribution, Perception and Use. Bosporos Studies. 2017. Vol. 35. Kerch: Kerch State typ., 2017. 89-98 (in Russ.).
8. Bukina A. G. Athenian Red-Figure Polychrome Vases from the Bosporan Burials: Statistics and Semantic. Bosporanum Phaenomenon: quarta pars saeculi. Results. Problems. Discussions: proceedings of the Intern. conf. Saint-Petersburg: Tabula Rasa, 2023. 334-336 (in Russ.).
9. Petrakova A. E., Jaeggi O. Amazons on the Attic Red-Figure Vases of the Northern Black Sea Coast: to the Question of Understanding Images. Bosporos Studies. Kerch: Kerch State typ., 2017. Vol. 35. 100-125 (in Russ.).
10. Petrakova A. E. 'Exotische Utopien einer fernen Welt': two red-figure kraters with a rare depiction of Grypomachy from the excavations in the Northern Black Sea Area. Archaeological news. Saint Petersburg, 2020. 29, 278-290 (in Russ.).
11. Vinogradov Yu. A. Kurgan Necropolis of Panticapa-ion. Unknown Pages of Crimean Archaeology: from Neandartal to Genovese: collective monography. Saint-Petersburg: Nestor-History, 2017. 67-110 (in Russ.).
12. Ryabkova T. V., Petrakova A. E., Bukina A.G. The aristocrat's set from the South Elizavetinsky Kurgan // Archaeological news. Saint-Petersburg, 2024. 44, 72-87 (in Russ.).
13. Langner M. Grundlagen der chronologie spätrotfig-uriger figuriger Vasen aus Athen. BABESCH. 2013. 88, 127-170.
14. Franceschini M. Attische Mantelfiguren: Relevanz eines standardisierten Motivs der rotfigurigen Vasenmalerei. Zürcher archäologische Forschungen. Rahden/Westf.: Verl. Marie Leidorf, 2018. 5, 354.
15. Фiалко О. Червоноф^уры кратери i3 скифських пам'яток. Археологiя. 2001. 1, 80-89.
16. Vdovichenko I. I. Ancient Painted Pottery in the Northern Black Sea Area (7th - 4th centuries BC). Simferopol: Sonat, 2008. 352 (in Russ.).
17. Butyagin A. M., Vinogradov Yu. A. Yuz-Oba. Barrow Mound Necropolis ofthe Bosporus Aristocracy. Kiev: Meister Knig, 2014. 2: Barrows on Ak-Burun Cape. 184 (in Russ.).
18. Smekalova Т. N., Belik Yu. L. Barrows on the Ak-Burun Cape. Historical topography and modern condition. History and Archaeology of Crimea. Simferopol, 2017.6, 47-53 (in Russ.).
19. Vinogradov Yu. A. Barrow Ak-Burun (1875). Scythia and Bosporus: materials of the conf. in memory of acad. M. I. Rostovtzeff. Novocherkassk, 1993. 38-51 (in Russ.).
20. Va khtina M. Yu. To the Question of the Finds of Pana-thenaic Amphorae in the Barbarian Burials of the Northern Black Sea Area. Stratum + Petersburg Archaeological News. Saint-Petersburg; Chisinau, 1997. 62-65 (in Russ.).
21. Agulnikov S. M. Kurgan of Scythian Culture near village Manta on Lower Prut River. Revista Arheologicd. 1993. 1, 115-119 (in Russ.).
22. Petrakova A. E., Topal A. D Athenian red-figure pelike from Scythian kurgan near Moldavian village Manta: problems of the attribution and interpretation of the vase-painting. Archaeological news. Saint-Petersburg, 2023. 41, 227-246 (in Russ.).
23. Rostovtzeff M. I. Scythia and Bosporus. Critical survey ofthe written and archaeological evidences. Leningrad, 1925. 624(in Russ.).
24. Galanina L. K., Alekseev A. Yu. Antiquities of Scythian Époque in Near Kuban'. The ancient heritage of Kuban: in 3 vols. Moscow: Nauka, 2010. 3, 170-197 (in Russ.).
25. Report of the Imperial Archaeological Commission for 1913-1915. Petrograd, 1918. 295 (in Russ.).
26. Monakhov S. J., Kuznetsova E. V., Chistov D. E., Chureko-va N. B. The ancient amphorae collection ofthe State Hermitage Museum 6th - 2th c. BC: catalogue. Saratov: Amirit,2019.352(in Russ.).
27. Руся ева М. В. Дюшсмсью сюжети на пам'ятках торевтики i3 сюфських кургаыв. Археолога. 1995. 1, 22-33.
28. Bessonova S. S. Religious believers of Scythes. Kiev: Naukova dumka, 1983. 137 (in Russ.).
