CC BY
61
А. С. Серопян, И. В. Самсоноба. «Положительно прекрасный человек» б современной прозе
УДК 80
А. С. Серопян, И. В. Самсонова
«ПОЛОЖИТЕЛЬНО ПРЕКРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК» В СОВРЕМЕННОЙ ПРОЗЕ*
В статье рассматривается мотив антииконы в современной литературе. Обосновывается положение тем, что в культуре в целом и в литературоведении в частности подлинный разговор о России возможен только при постижении священного - русских святынь. Наиболее значимая история - это история священного, но и всего того, что с ним прямо или косвенно связано.
This article focuses on the motive of anti-icon in modern literature. The authors ground the idea of understanding Russia via comprension of the sacred Russian artefacts in the framework of both cultural studies in general and literature studies in particular.
Ключевые слова: антиикона, священное, культура России.
Keywords: anti-icon, the sacred, Russian culture.
В повести H. В. Гоголя «Портрет» демонический портрет пытается вытеснить икону, заняв ее место в красном углу. И в этом смысле его можно назвать антииконой, исходя из главного значения приставки «анти»: «вместо», а не «против». После Гоголя, как определяет В. Лепахин, мотив антииконы в разных вариациях развивается в творчестве В. Маяковского, С. Есенина, А. Платонова, М. Булгакова [1].
Рассмотрим эти вариации в произведениях двух современных авторов, по мнению ряда критиков, явившихся событием в русской литературе.
Роман Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» - о «неудавшемся христианстве», о провозглашении которого предупреждал еще Ф. М. Достоевский в мартовском выпуске «Дневника писателя» за 1877 г.: «Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской, охватывающей весь мир, вместо "неудавшегося" христианства <...>» [2]. Мотив антииконы в романе Улицкой вырисовывается следующей фразой: «Знаешь, я вдруг поняла, почему у евреев нет икон - и быть не могло: у них у самих такие лица, что никакие иконы уже не нужны» [3]. Икона - порог, входя в икону, человек выбирает, куда ему идти. Герой Улицкой Даниэль Штайн возвращается на полторы тысячи лет назад, чтобы устранить вкравшиеся тогда «искажения». В своей безмерной толерантности
* Статья подготовлена в рамках выполнения государственного контракта П662 по Федеральной целевой программе «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 гг. © Серопян А. С., Самсонова И. В., 2010
он готов оправдать связь девушки и женатого мужчины, отца троих детей. «Ты для того и создана, чтобы тебя любили, - утешает он грешницу. - Грех на другом человеке. Он брал на себя обет». Ближайшая помощница Даниэля, молодая немка Хильда, перехавшая жить в Израиль, чтобы внести свою лепту в дело искупления вины немецкого народа перед евреями, полюбила молодого красавца араба-католика из прихода брата Даниэля и вступила с ним в связь, невзирая на то, что он женат и имеет троих детей. Конечно, они мучительно переживают свой грех, однако любовь их «сильна, как смерть», и эта прелюбодейная связь продолжалась около двадцати лет. Умиротворен лишь Даниэль, и на слова своей помощницы о том, что она хочет уйти в монастырь, чтобы хоть как-то оторваться от своей преступной любви, отвечает внушением о том, что любовь, даже прелюбодейную, возможно только изжить, а не выжечь, чтобы не сломать человека в себе, так что нужны терпение и время, а пока - «Не морочь мне голову! У нас здесь дел невпроворот! Работай здесь!». Казалось бы, Даниэль проявляет любовь и понимание, заботу о ближнем. Но для любого воцер-ковленного человека тут, помимо любви и человечности, встает вопрос, от которого никуда не денешься: Хильда исповедуется только у Даниэля, из чего следует, что он раз за разом отпускает ей смертный грех, нарушающий не только новозаветную, но еще и Моисееву заповедь, - и к тому же причащает ее, нераскаянную, все эти двадцать лет, и ни мысли о том, что церковное покаяние - это не только слезы раскаяния, это «метанойя», то есть изменение образа мысли -и образа жизни: я тебя прощаю, но ты иди и впредь не греши - вот Христово отпущение греха.
Роману, который критика сочла одним из лучших русских романов последних десятилетий, свойственна некая нерусскость, проявившаяся даже в неблагозвучии фраз, как будто бы с трудом составленных по-русски: «Хильда, а ты своим языком не особенно размахивай про то, как я хасида вёз», - говорит Даниэль. Можно ли «размахивать языком»? Или другая фраза: «Может, ты хочешь, чтобы у тебя над головой засверкало это самоварное золото, которое рисуют на восточных иконах?» Во-первых, вряд ли кому-нибудь из читателей придет в голову сравнить нимб с самоваром. Во-вторых, если речь идет о православной иконографии, золото сверкает не над головой, а вокруг головы.
В конце романа встречается странное описание иконы, автором которой является монахиня из православного монастыря: «Это был дивный сюжет - "Хвалите Господа с небес". На иконе изображены свободной и веселой рукой матуш-
Литературоведение
ки Иоанны Адам с бородой и усами и Ева с длинной косой, зайцы, белки, птицы и змеи, всякая тварь, которая в длинной очереди когда-то стояла для погрузки в Ноев ковчег, а теперь скакала и радовалась, хваля Господа. Цветы и листья сияли, пальмы и вербы махали ветками. По земле полз детский поезд, и детский дым радостно вился из трубы, а по небу летел самолет, и узкий белый след тянулся за ним. Старуха была гениальна: она догадалась, что Господа будет хвалить вся тварь - камни, травы, животные и даже железные создания, сделанные руками человека» [4].
Не вдаваясь в анализ догматических воззрений Даниэля Штайна, «положительно прекрасного» героя Улицкой, и его активного корреспондента монахини Иоанны, обратимся к вопросу почитания Богоматери. В русской культуре раскрывались новые грани отношений Богородицы с человеческим родом. Появляются новые формы изображения Богоматери, в которых облик иконографических композиций сопоставим с аналогичным явлением в церковной поэзии («Покров Богоматери»).
Посмотрим, что говорит об этом почитании герой Улицкой. «Культ Богоматери в христианстве очень поздний, только в шестом веке он был введен». «Легенда о рождении Иисуса от Марии и Святого Духа - отголосок эллинской мифологии. А под этим - почва мощного язычества, мира великой оргии, мира поклонения силам плодородия, матери-земли. В этом народном сознании присутствуют невидимо женские богини древности <...> Культ земли, плодородия, изобилия. Всякий раз, когда я с этим сталкиваюсь, я прихожу в отчаяние.»
В борьбе с этим отчаянием Даниэль устраивает семейную жизнь странно сошедшихся бывшей католической монахини и кандидата в священники Ефима Довитаса, напутствовав последнего наказом-приказом «Иди и спи со своей женой!». Сообразно со своей природой человек и должен поступать, и - никаких обетов, и забудь свои клятвы, в глазах Бога они ничего не стоят перед лицом правильно налаженной половой жизни, в которой, как следует в романе из слов Даниэля, евреи не видят греха.
Ефим, сам теперь священник, только православный, да к тому же еще и специалист в области литургики, побывав у Даниэля на богослужении, сразу понял настоящую, а не мнимую «точку расхождения» Даниэля с Церковью как таковой. И донес на Даниэля церковным властям, вполне обоснованно высказыв убеждение, что увиденное и услышанное им несовместимо с позицией и практикой Церкви. Донос на благодетеля, пусть по очень серьезному поводу и по существу дела, превращает православного свя-
щенника в ненавистного читателю злодея, у которого впоследствии рождается сын с болезнью Дауна. При этом родители уверены, что это «Тот, Кто Обетован»... Читателю же ясно, что ни второй Христос, ни второе пришествие Христа в таком виде - а для православного и образованного священника точно - не обетованы. Следовательно, разум отца Ефима Довитаса помутнен для читателя окончательно. Таким образом, Даниэль Штайн выглядит иконой.
Мощь образа Даниэля Штайна на фоне помраченного доносчика вызывает восторг: «Улиц-кая мягко, толерантно, аккуратно подводит читателя к осознанию того, что христианство (в двух его главных изводах - католицизм и православие) давно закостенело, отстало от жизни, превратилось в тезаурус мертвых слов, ритуалов и действий. украинский борщ. Мощная книга: умная, глубокая, научительная, добрая и печальная. Если честно, роман Улицкой - долгожданное и небывалое событие в русской литературе XXI века. Рано похоронили Русь-Матушку и ее словесное искусство» [5].
Сравним две словесные иконы. В «Преступлении и наказании»: «точно не прошли времена Авраама и стад его» [6]; в романе Улицкой на упомянутой иконе с паровозом - Адам с бородой и Ева с косой. Древняя чудотворная икона одновременно близка и далека от грешника. Там близость духовной любви, любви к человеку как образу Божьему, и в то же время огромная дистанция, дистанция святости. Человек чувствует, как Бог близок к нему, и как он сам далек от Бога. Одно из свойств святости - ненависть к греху. Святыня не может соединиться со скверным и нечистым. Лучи солнца падают на поверхность болота, но грязь от этого не превращается в свет.
Икона - это свет, струящийся издалека. Отсутствие дистанции святости в иконе низводит ее в сферу душевных человеческих чувств и может в извращенном сознании грешника превратиться в ложную самоуспокоенность и даже в гарант его греха. «Греши как хочешь, Господь все равно по милости Своей примет тебя». В итоге вместо имен мы встречаем симулякры, вместо Родины создается историко-литературный контекст, место князя Мышкина занимает Даниэль Штайн.
В один - за 2007 г. - шорт-лист нацпремии попали два эпистолярно-дневниковых романа -Лены Элтанг «Побег куманики» и Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Если критик Василий Пригодич является главным проповедником Даниэля Штайна, то роман Лены Элтанг продвигается рекламой - аннотацией поэта Ба-хыта Кенжеева: «Герой "Побега куманики" стоит в очереди в вечность за своими родичами: князем Мышкиным, Годуновым-Чердынцевым, уче-
А. С. Серопян, И. В. Самсонова. «Положительно прекрасный человек» в современной прозе
ником школы для дураков, пассажиром поезда Москва - Петушки. А прочитавший этот блестящий и изысканный роман начинает чуть-чуть яснее понимать значение той линии горизонта, которая иногда именуется смыслом жизни. Перед нами лучший, на мой взгляд, русский роман за последние несколько лет. Причудливая смесь европейского криптодетектива (в традиции не столько Дэна Брауна, сколько Умберто Эко и Борхеса, но и не без Фаулза) с отечественным блаженством нищих духом, которое восходит, разумеется, к князю Мышкину» [7].
В образах еретика у Людмилы Улицкой и гомосексуалиста у Лены Элтанг исследователи обнаруживают черты «положительно прекрасного человека». Стремившийся создать такой образ Достоевский в своей бессмертной записи от 16 апреля 1864 г. («Маша лежит на столе.») признавшись, что для осуществления замысла ему не хватает любви, предугадывает «одну черту будущей природы будущего существа: не женятся и не посягают» [8]. Это идеал будущей, окончательной жизни человека, а на земле человек находится лишь в промежуточном состоянии. Попытку перехода пытаются создать в нынешней литературе Улицкая и Элтанг. Один из восторженных рецензентов Элтанг пишет: «Это не тех-нодемиургия. Это благовестие. Вернее, иновестие, но все равно благое, потому что вещает всю ту же любовь. Вещает всё в той же юродивой неудобоваримой для человеков форме. А теперь еще носитель и, выражаясь светским языком, гомосексуален. Хотя, скорее, он просто забредший в мир представитель тех обителей, где нет "ни мужеского пола, ни женского", где "не женятся и не выходят замуж", но любят, как "ангелы на небесах" - невзирая на пол» [9]. Другой рецензент находит в «Побеге куманики» «модную околокультурную детективную фабулу; что-то вроде «Девятых врат» Переса Реверте или, обращаясь непосредственно к тексту, «Мальтийского сокола», «Кода да Винчи» и «Маятника Фуко». И добавляет: «Я бы еще вспомнила "Индиану Джонса", но это уже будет чуточку чересчур» [10]. Вместо абсолютной истины предлагается некоторая множественность относительных истин, якобы «не отрицающих друг друга». Но для того чтобы эти «истины» могли ужиться рядом, необходимо произвести «ампутационные операции» и вырезать смысл, в противном случае «истины» начнут противоречить одна другой. Так проявляется принципиально игровое, ироническое отношение к миру, к духовным и культурным ценностям: взгляд на человеческую личность - образ и подобие Божие, икону -
подменяется социальной маской. Из святоотеческой литературы известно: лукавый, чтобы обольстить человека, искажает в нем чувство реальности и выдает мнимое за достоверное. Побег куманики - претензия, он ставится в один ряд с изъятием Еноха, подобно побегу сумасшедшего индейца в романе Кизи «Полет над гнездом кукушки».
Реализм Достоевского оставил примеры иного изъятия героя. Роман Достоевского «Идиот», начавшийся в праздник иконы Божией Матери «Знамение», заканчивается потрясающей сценой, адресующей читателя к Успению Богородицы: вошедшие в комнату обнаруживают обезумевшего князя и разгоряченного убийцу, но о теле - ни слова. Вот изъятие сверхъестественное, но - реальное, основанное на опыте верующих. Таким образом, реализм в высшем смысле автора основан на следовании священному образцу, воспроизводимому временем.
Русская словесность в своем магистральном духовном векторе не противостояла многовековой русской христианской традиции, как это долгое время пытались доказать, но, напротив, вырастала из этой традиции, из Литургии, русского пасхального архетипа и соборной идеи. Между православным типом культуры и художественным языком существует тесная связь, которую нельзя, конечно, абсолютизировать, но нельзя и недооценивать. Мы пытались обозначить новую тенденцию в современной прозе: появление симптоматичных во всех отношениях героев своего времени.
Примечания
1. Лепахин В. Икона в творчестве Платонова // Творчество Андрея Платонова: исслед. и материалы. Кн. 3 / Рос. акад. наук; Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом); ред. и предисл. Е. И. Колесникова. М.: Наука, 2004. С. 61-82.
2. Там же. Т. 26. С. 170-171.
3. Электронный ресурс: Либрусек. Режим доступа: http://lib.rus.ec/b/93997/read.
4. Улицкая Л. Даниэль Штайн, переводчик. М.: Эксмо, 2006. С. 512.
5. Пригодич В. Житие праведника, или праведник жития. Ресурс Удава: книжная полка. Режим доступа: http://udaff.com/books/83735/page2.html.
6. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 6. Л.: Наука, 1972-1990. С. 421.
7. Элтанг Л. Побег куманики. Режим доступа: http://www.litru.ru/?book=31582&description=1.
8. Достоевский Ф. М. Указ. соч. Т. 20. С. 176.
9. Галь Л. О романе Лены Элтанг «Побег куманики» / Проект Фрамм - О нас пишут. Режим доступа: http://www.fram.amphora.ru/press/id_1100.
10. Галина М., Чанцев А. Алхимия изнанки памяти // Новый мир. 2007. № 7. Режим доступа: http:// www.litkarta.ru/rus/dossier/chantsev-eltang/.
