CC BY
18
Леонид Фридман,
историк
ПОЛОЖЕНИЕ НАСЕЛЕНИЯ В СТРАНАХ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ
Страны Центральной Азии (далее -ЦА) можно разделить на три группы. Киргизия и Таджикистан расположены на территории, не превышающей соответственно 199 и 143 тыс. кв. километров. Территории и Туркмении, и Узбекистана более чем вдвое превосходят территорию Киргизии и более или менее сопоставимы с площадью, занимаемой достаточно крупными европейскими странами. Вместе с тем и Туркмения, и Узбекистан значительно уступают по этому показателю своим соседям — Турции и Ирану. В отличие от них, Казахстан расположен на огромной территории, превосходящей суммарную площадь Ирана и Турции. Соотношение между территорией и численностью населения обычно измеряют чисто формальным показателем: делят численность населения на площадь той или иной страны. Однако применительно к странам ЦА такой подход неправомерен: ведь значительную или даже большую часть их территории занимают пустынные и полупустынные, а также горные районы с очень незначительным населением, в то время как его реальная плотность в речных долинах исключительно высока.
Но ни размеры территории, ни даже наличие или отсутствие в ее недрах ценных полезных ископаемых, не определяют уровень развития той или иной страны. С точки зрения геоэкономики и геополитики гораздо важнее другое: все страны ЦА не имеют прямого доступа к мировым морям и океанам, что, разумеется, при прочих равных условиях, отнюдь не способствует удешевлению и ускорению передвижения товаров в рамках внешнеэкономических связей. Конечно, многочисленные программы восстановления Великого шелкового пути в случае их реализации могут интенсифицировать внешнеэкономические обмены стран региона, но это не отменяет неблагоприятных особенностей его географического положения.
Если территория той или иной страны — некая константа, не изменяющаяся в нормальных условиях, то численность населения и ее динамика постоянно меняются под воздействием многих факторов. Обращаясь к анализу соответствующих данных, можно условно сгруппировать страны ЦА следующим образом: Киргизия, Таджики-
стан и Туркмения имеют сравнительно немногочисленное население (5—6 млн.), тогда как Казахстан и особенно Узбекистан (соответственно 14,8 и 25 млн.), судя по величине этого параметра, могут быть отнесены к группе стран со средней численностью населения. Вместе с тем даже суммарная численность населения пяти стран ЦА уступает величине аналогичного показателя в Иране или Турции, не говоря уже о России и таком демографическом гиганте, как Китай, граничащий с регионом ЦА. Таким образом, с чисто количественной точки зрения (о качественной стороне будет сказано в дальнейшем) демографический потенциал стран ЦА сравнительно невелик.
Что касается его динамики, то в последнее десятилетие здесь произошли существенные, даже глубокие изменения. На фоне других государств ЦА резко выделяется Казахстан, население которого в 1991—2001 гг. не только не увеличилось, но даже сократилось, по крайней мере, на десять процентов. Таковы официальные данные, но они явно неточны, поскольку никто не знает, каковы реальные масштабы трудовой миграции из этой республики и какая часть пока еще временных мигрантов останется на постоянное жительство в других государствах — преимущественно за пределами региона. В отличие от Казахстана, население других стран ЦА за тот же период существенно увеличилось: в Киргизии и Таджикистане — на 11 — 12%, а в Туркмении и Узбекистане — примерно на 20%. Формально цифры прироста населения в Туркмении выше, чем в Узбекистане, но они, как и все статистические данные по этой стране, вызывают сомнения, не отличаются особой точностью и в ряде случаев явно отражают некоторые особенности, характерные в прошлом для советской статистики, составители и публикаторы которой преследовали обычно политические и идеологические цели.
Динамика численности населения стран ЦА определялась действием двух факторов: миграционными процессами и изменениями показателей рождаемости и смертности в каждой стране. Начнем с анализа миграционных сдвигов. Их общие итоги за 1991—2000 гг. можно подвести следующим образом (см. табл.).
Таблица
Межгосударственная миграция населения в странах ЦА
Число прибывших в страну (тыс. чел.) Число выбывших из страны (тыс. чел.) Прирост (убыль) (тыс. чел.)
Казахстан 834 2801 -1967
Киргизия 186 541 -355
Таджикистан «70 «730 «-660
Туркмения «120 «190 «-70
Узбекистан «400 «1000 «-600
Россия 8395 4410 +3985
Как видно из этих цифр, в 1991—2000 гг. в ЦА происходили интенсивные межгосударственные миграции, осуществлялся, прежде всего, своеобразный “обмен населением”: сотни тысяч лиц титульных наций этих республик возвращались на свою историческую родину (всего в эти страны въехало более 1,7 млн. человек, хотя не все они, конечно, принадлежали к титульным нациям), тогда как из стран ЦА выехало по имеющимся, и явно неполным, данным более пяти миллионов человек, так что в результате этого процесса общая убыль населения региона составила более 3,7 млн. человек.
Большую интенсивность приобрели миграционные потоки, касающиеся Казахстана. Это объясняется тем, что Казахстан до распада СССР отличался, пожалуй, необычайной “многонациональностью” и был единственной союзной республикой, где представители титульной нации формировали лишь 40,1% всего ее населения; более того, русские, украинцы и белорусы в совокупности составляли 43,9% населения Казахстана. Иначе говоря, славянское население было здесь более многочисленным, чем собственно казахское. Кроме того, в республике проживало 947 тыс. немцев и сотни тысяч лиц, принадлежавших к числу этнических групп, населявших Россию. Подсчеты показывают, что в целом, по данным переписи 1989 г., “европейское” население Казахстана составляло около 8,86 млн. человек, то есть 54,6% всех его жителей. После провозглашения независимости Казахстана, в результате миграций, а также неодинаковых показателей естественного прироста населения у лиц различных национальностей, этнонациональная структура населения республики радикально
изменилась. Численность славянского населения в 1989—1999 гг. (в этом году была проведена следующая перепись населения) уменьшилась с 7371 тыс. до 5140 тыс., т.е. на 2,2 млн. человек, или на 30%. Если же рассматривать численность всего европейского населения, то она сократилась на 2,8 млн., или на 31—32%. Одновременно численность казахов увеличилась с 6497 тыс. до 7985 тыс., и они составляли теперь уже 53,4% или абсолютное большинство населения республики. Разумеется, этот радикальный сдвиг, равно как и продолжающийся отток русскоязычного населения из страны, влечет за собой многообразные последствия во всех сферах экономической и общественно-политической жизни. Вместе с тем хотелось бы отметить одно важное обстоятельство, приобретающее особое значение в этих условиях. Дело в том, что, хотя за прошедшие 10—12 лет отток русскоязычного населения должен был бы привести как будто к резкому ослаблению роли русского языка, в действительности обстановка в этом отношении изменилась отнюдь не столь существенно. Причина этого, как представляется, тот поразительный факт, что в Казахстане, как ни в одной другой бывшей союзной республике, русским языком свободно владело большинство титульного населения. При проведении переписи 1989 г. выяснилось, что удельный вес казахов, свободно владеющих русским языком, достигал 62,8% и был выше, чем у представителей двух славянских национальностей: украинцев (59,5%) и белорусов (60,4%), не говоря уже об узбеках, таджиках, туркменах, киргизах. Конечно, за последние годы сфера действия русского языка сузилась и в Казахстане, но приведенные выше цифры показывают, на наш взгляд, что задача поддержки русского языка в этой республике могла бы стать приоритетной и способствовать укреплению позиций России отнюдь не только в собственно-языковой сфере. И, напротив, отсутствие такой поддержки, слабый книгообмен, недостаток учебников и учебных пособий на русском языке, предназначенных для школ и высших учебных заведений, очень остро ощущаемый сейчас в Казахстане, уже через пять—десять лет может привести не только к ограничению ареала распространения русского языка, но и к неблагоприятным последствиям для всей гаммы российско-казахстанских отношений.
Не менее, а быть может, еще более радикальные сдвиги в этно-национальной структуре населения произошли в Киргизии. В отличие от Казахстана, здесь представители титульной нации и в 1989 г. составляли уже абсолютное большинство (52,4% всего населения
республики), однако славянское население, то есть русские, украинцы и белорусы, формировали также весьма многочисленный сегмент (24%) общества и к тому же значительно превосходили (43,6%) численность киргизов (29,9%) в городах. Более того, в столице на долю русских и украинцев приходилось 61—62% всего населения города. Если же принять во внимание, что помимо славянских в Киргизии оказались представители и других “европейских” национальностей, а также тех, для кого именно русский язык являлся основным, то окажется, что в 1989 г. европейское население составляло 28—29% всего, более половины городского и 2/3 “столичного” населения республики. После провозглашения независимости здесь, как и в Казахстане, наблюдался массовый отток славянского и (шире) европейского населения. В результате численность русских, украинцев и белорусов сократилась в 1989—1999 гг. с 1034 тыс. до 656 тыс., т.е. на 378 тыс. человек или на 36,6%. Таким образом, масштабы оттока славянского населения из Киргизии даже превзошли аналогичные показатели по Казахстану. Как следствие, к моменту проведения всеобщей переписи населения 1999 г. славянское население составляло уже не 24%, а 13,5% всего, не 43,6%, а 25,2% городского и не 61,4%, а только 35,3% “столичного” населения Киргизии. И, напротив, удельный вес киргизов достигал теперь 52% населения Бишкека и всего городского населения и 64,9% всего населения республики.
Аналогичные процессы наблюдались и во всех других республиках ЦА, причем, по понятным причинам, особенно широкие масштабы приобрел отток славянского и вообще европейского населения из Таджикистана. Как показывают материалы последней переписи населения в этой республике, проведенной в 2000 г., большинство, а точнее, даже подавляющее большинство, представителей этих национальностей покинуло Таджикистан в годы гражданской войны, да и в последующий период. И причины этому — не только отсутствие безопасности, нередко прямые угрозы для жизни, но также и тяжелейшие последствия глубокого экономического кризиса, в результате которого производство ВВП на душу населения даже в 2001 г. не превышало 1/3 от максимума, достигнутого еще в советский период истории страны. Подсчеты по материалам переписи 2000 г. показывают, что число русских, проживавших на территории страны, сократилось на 82%, украинцев — на 91%, белорусов — на 93%. В целом, если в 1989 г. в Таджикистане проживало около 564 тыс. человек, относящихся к “европейскому” и русскоговорящему (корейцы) населению,
то в 2000 г. их насчитывалось уже не более 96 тыс. Иными словами, общая численность европейского населения за этот период сократилась на 83%.
Обращает на себя внимание тот факт, что с 1989 г. по 2000 г. существенно уменьшилась (с 1198 тыс. до 937 тыс.) и численность узбекского населения республики, удельный вес которого снизился с 23,5% до 15,3%. Все эти разнонаправленные процессы привели к тому, что за межпереписной период удельный вес таджиков во всем населении страны повысился с 62% до 80%.
В целом, как уже отмечалось, лишь в Казахстане в результате гигантских масштабов эмиграции население страны за последние 10— 12 лет сократилось, тогда как в Киргизии и других республиках ЦА оно продолжало увеличиваться. В этих условиях важно выявить глубинные тенденции, изменения тех факторов, которые, в конечном счете, определяют динамику численности населения не только в ближайшие годы, но и на более длительную перспективу. В связи с этим особое значение приобретает показатель фертильности или суммарный коэффициент рождаемости у женщин детородного возраста (условно 15—49 лет). Как известно, для обеспечения даже простого воспроизводства населения величина этого показателя должна достигать 2,1, то есть в среднем на одну женщину должно приходиться не менее 2,1 ребенка.
Судя по официальным данным, фертильность женщин в Казахстане в 1980 г. достигала 2,9, а в 2000 г. снизилась до 2, в Киргизстане соответственно с 4,1 до 2,6; в Таджикистане — с 5,6 до 3,1; в Туркменистане — с 4,9 до 2,3 и, наконец, в Узбекистане — с 4,8 до 2,6. Отметим, что в России фертильность женщин снизилась за тот же период с 1,9 до 1,2. Таким образом, в начале XXI в. Казахстан оказался, наряду с Россией, Украиной и Беларусью, республикой, где с точки зрения перспективы уже не обеспечивается простое воспроизводство населения. Разумеется, это скажется не сегодня и не завтра, но не в столь уж отдаленном будущем, когда динамика численности населения будет полностью зависеть от репродуктивного поведения женщин, вступающих в детородный возраст (пока еще сказываются последствия предыдущей эпохи, когда фертильность женщин в Казахстане была гораздо выше).
Однако именно в последнее десятилетие изменения в этой сфере уже сказались на темпах естественного прироста населения в республике: если в 1991 г. соответствующий показатель достигал
1,34%, то в 2000 г. он снизился до 0,46%. Аналогичные показатели по Киргизии составляли 2,16 и 1,28%; по Таджикистану — 3,28 и 1,44 (1999); в Туркменистане — 2,54 и 1,31% (1999); наконец, в Узбекистане 2,83 и 1,51% (2001). Быстрое снижение коэффициента естественного прироста населения в Узбекистане имеет особое значение, ибо ислам с его многовековыми традициями многодетности пустил здесь наиболее глубокие корни и поныне определяет репродуктивное поведение мусульманского населения, удельный вес которого гораздо выше, чем в Казахстане или Киргизстане.
В связи с этим характерно, что, хотя фертильность женщин в этой стране постоянно снижается, в 2001 г. она все же достигала 2,46. Однако в том же году в городе Ташкенте она уже не превышала 1,7, в городах Ташкентской области — 1,91, в городах Ферганской области — 1,82, а в городах Бухарской области — 1,78. Иными словами, в большинстве городов Узбекистана суммарный показатель рождаемости был ниже 2,1 и, следовательно, не обеспечивал в перспективе даже простого воспроизводства их населения. И если в Ташкенте это можно было бы объяснить наличием сравнительно многочисленной “европейской” общины, в среде которой давно уже преобладают не только двух-, но и однодетные семьи, то к городам Ферганской и Бухарской областей такое объяснение никак не подходит. Гораздо большее значение имеют, очевидно, другие факторы, и прежде всего уровень образования женщин, Об этом свидетельствуют материалы переписи населения 1999 г. в Киргизии. Они подтверждают, во-первых, значение национальных и религиозных различий в репродуктивном поведении женщин: так, например, у женщин в возрасте 15 лет и старше в Киргизии в среднем насчитывалось по 2,6 детей, но при этом у киргизок — 2,9, у узбечек и таджичек — по 3 ребенка, у казашек — 2,3, а у немок — 1,8, у русских и кореянок — только 1,7 ребенка. В то же время, во-вторых, показатели фертильности женщин с разным уровнем образования обнаруживали еще большие различия. Так, например, у киргизок, имевших лишь начальное образование, насчитывалось по 5,8 детей, а среди получивших высшее образование — 2,6; у русских женщин, не имеющих начального образования, насчитывалось по 2,8 ребенка, а среди получивших высшее образование — только 1,5 ребенка. В-третьих, в годы экономического кризиса и массового распространения безработицы и неполной занятости молодежь не была уверена в завтрашнем дне; в этих условиях и молодые,
и люди среднего возраста гораздо реже решались создать семью и вступали в брак.
Резкое снижение коэффициента фертильности женщин, равно как и уменьшение показателей естественного прироста населения свидетельствует о том, что “демографический взрыв” 60-х и 70-х годов ушел в прошлое. Впрочем, эти глубокие изменения не являются специфическими для ЦА: они находятся в русле демографических процессов, происходящих в большинстве стран Азии и Африки. Не говоря уже о Китае, где в результате жесткой политики ограничения рождаемости ее суммарный коэффициент сократился с 2,5 в 1970 г. до 1,9 в 2000 г., аналогичная динамика этого индикатора наблюдалась в Индии (соответственно 5 и 3,1), Индонезии (4,3 и 2,5) и даже в Исламской Республике Иран (6,7 и 2,6). Таким образом, в Иране, где политика в области народонаселения полностью контролируется мусульманскими богословами, фертильность женщин в 2000 г. была такой же, как в светском государстве Киргизии. Нет оснований полагать, что этот процесс в странах ЦА остановится; вероятнее всего, при сохранении социальной структуры и особенно системы образования, а также при дальнейшем распространении программ планирования семьи коэффициенты естественного прироста населения будут и дальше сокращаться. В итоге, по крайней мере, в некоторых странах ЦА через 10—20 лет численность населения будет стабилизирована.
Положение населения в странах ЦА зависит от многих факторов, но, в конечном счете, определяется экономической ситуацией в той или иной стране и ее изменениями. В первой половине 1990-х годов все страны ЦА переживали глубокий хозяйственный кризис, а во второй половине 90-х и в начале нынешнего века — своеобразный восстановительный период, который, однако, все еще не завершен. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что даже в 2001 г., по официальным данным, подушевой ВВП Казахстана все еще составлял примерно 85%, Узбекистана и Туркмении — около 80%, Киргизии — не более 60—65%, а Таджикистана — лишь около трети максимального докризисного уровня. Динамика обобщающих экономических показателей, с одной стороны, и структурные изменения в народном хозяйстве и сфере занятости стран ЦА — с другой, рисуют крайне противоречивую картину. Если судить по движению ВВП во второй половине 90-х годов, то создается впечатление, что худшее уже позади, а следовательно, и наиболее опасное с точки зрения потенциальных социальных потрясений время пройдено, и ситуация
постепенно нормализуется. Вместе с тем структурные сдвиги в народном хозяйстве и сфере занятости этих стран привели к тому, что сотни тысяч и миллионы людей оказались вынуждены сменить место и характер трудовой деятельности, место проживания, образ жизни, потерять прежние и мучительно создавать новые социальные связи. К тому же большинство населения оказалось в своеобразном идеологическом вакууме, утратило прежние социальные ориентиры и не приобрело новых устойчивых ценностных представлений. В известном смысле можно было бы сказать, что определенная тенденция к экономической стабилизации противоречиво сочетается с сохраняющейся, а порою и усиливающейся социальной неустойчивостью, неразрывно связанной с глубокими структурными сдвигами, трудностями и противоречиями неизбежного, но мучительного процесса перехода от административно-командной к рыночной экономике.
В целом, на наш взгляд, при оценке меры стабильности или нестабильности внутреннего положения в той или иной стране Центральной Азии необходимо учитывать, в первую очередь, динамику таких показателей, которые характеризуют основные стороны жизни и быта людей, составляющих большинство народа. Речь идет о таких стоимостных показателях, как доходы, которыми реально располагают, заработная плата и пенсии, потребление домашних хозяйств; о преимущественно “натуральных” показателях, характеризующих питание, одежду, товары длительного пользования, жилищнокоммунальное хозяйство, равно как народное образование и здравоохранение.
В странах Центральной Азии от 50 до 70% всего экономически активного населения составляют лица наемного труда, и поэтому особый интерес представляет динамика их реальной заработной платы. Расчеты, базирующиеся на материалах официальной статистики, показывают, что в годы наиболее глубокого падения производства, т.е. примерно в середине прошлого десятилетия, реальная заработная плата наемных работников, т.е. большинства населения, в Казахстане, Киргизстане, Туркмении и Узбекистане снижалась в 2,5—4 раза. Так, например, в Казахстане, по официальным данным, реальная среднемесячная заработная плата рабочих и служащих в разгар кризиса, т.е. в 1994 г., составляла лишь 26% от уровня 1991 г. и даже в 2000 г. не превышала 36% от этого уровня, который, в свою очередь, был существенно ниже, чем в 1988—1989 гг. В Киргизстане, по нашим расчетам, в том же 1994 г. этот показатель составлял лишь немногим
более четверти от уровня 1991 г., а во второй половине 90-х годов не превышал 30—34%. Примерно такие же масштабы приобрело падение реальных заработков рабочих и служащих в Туркменистане, где давно уже в открытой печати не публикуются индексы потребительских цен, и приходится пользоваться сведениями о динамике дефлятора ВВП. Судя по материалам официальной статистики и используя опять-таки дефлятор ВВП, можно полагать, что в Узбекистане реальная заработная плата во второй половине 90-х годов составляла от 48 до 58% ее докризисного уровня, т.е. масштабы ее снижения оказались меньшими, чем в других странах ЦА. В Таджикистане чудовищное падение реальной заработной платы в 14—20 раз (и это по официальным данным!) можно объяснить гражданской войной и ее последствиями, но в остальных странах Центральной Азии это происходило в мирное время, хотя оно и было насыщено экономическими и политическими сдвигами, а иногда и потрясениями. Нам неизвестны какие-либо примеры подобного снижения реальной заработной платы большинства рабочих и служащих в странах с трансформирующейся экономикой, расположенных за пределами постсоветского пространства.
Но сделанный из этих цифр вывод о соответствующем падении всей суммы реальных доходов большинства населения был бы преждевременным. Дело в том, что денежная заработная плата составляла 60—70% всех доходов домохозяйств в Туркменистане и Казахстане, 50—60% — в Киргизстане и Узбекистане, но только 30—40% — в Таджикистане. Среди других источников доходов семей (помимо пенсий, пособий, даров и займов) важное место занимала сельскохозяйственная продукция, производимая ими на приусадебных участках, в огородах, садах и т.д. Ее доля в доходах семей колебалась в пределах 11— 20%. Это помогало и сельским жителям, и горожанам прокормиться в самые тяжелые годы кризиса; кроме того, многие члены семей рабочих и служащих получали доходы от дополнительной работы в неформальном секторе экономики.
Но все сведения об изменениях реальной заработной платы не дают представления о ее абсолютной величине в различных странах Центральной Азии, поскольку в этих государствах к середине 90-х годов уже функционировали национальные валюты. Поэтому для сопоставления уровней заработков в различных странах используется нередко их долларовый эквивалент. Конечно, такие данные отражают, главным образом, покупательную способность заработных плат и
пенсий в отношении импортных товаров, и гораздо более точным показателем были бы цифры, рассчитанные по паритетам покупательной способности валют в отношении потребительских товаров и услуг. Дело в том, что внутренние цены на произведенные в этих странах товары и оказываемые услуги ниже мировых. Но таких данных у нас нет, приходится пользоваться имеющимися материалами и можно только ограничиться указанием на то, что долларовый эквивалент занижает общий уровень заработных плат, хотя и в разной степени. Эти цифры больше занижены в тех странах, где выше удельный вес товаров и услуг местного производства, и меньше занижены в тех странах, где на внутреннем рынке преобладают импортные товары, закупаемые по мировым ценам. С учетом сказанного приведем данные на 1995 г., т.е. в период наибольшего падения производства и заработков. В это время долларовый эквивалент среднемесячной заработной платы рабочих и служащих составлял в Казахстане около $79, в Киргизстане и Узбекистане — примерно $34—36, в Таджикистане — около $7 (!), а в России — $117. Наиболее высокий уровень заработной платы в долларовом эквиваленте был достигнут в 1997 г.: в Казахстане — 112, в Узбекистане — 48, в Киргизстане — 39, в Таджикистане (1998) — 12, в России — $164. Однако после финансового кризиса 1998 г. в России, который отразился и на странах Центральной Азии, заработная плата в долларовом эквиваленте вновь снизилась и составила в Казахстане $90—91, в Кыргызстане — $27, в Таджикистане — $9—10, а в России — $62. В Узбекистане по официальному обменному курсу она достигала $57, но, поскольку свободный обмен национальной валюты на доллары отсутствовал, действительная цифра вряд ли превышала $40—45. В 2001 г., согласно расчетам, произведенным по официальным обменным курсам, заработная плата в долларовом исчислении в Казахстане составила 115,9 (в России — 111,8), в Кыргызстане — 28—29, в Таджикистане — 10,3, в Узбекистане (по реальному обменному курсу) — 30—40 долларов. Лишь в 2002 г. средняя заработная плата рабочих и служащих в России, исчисленная в долларовом эквиваленте, превысила аналогичный показатель по Казахстану.
Приведенные данные показывают, во-первых, что размеры заработной платы в долларовом эквиваленте резко различаются от страны к стране, причем в Киргизстане и Узбекистане они в два—три раза ниже, чем в Казахстане, а в Таджикистане их официальная величина даже в десять раз ниже; во-вторых, если до 1998 г. долларовый
эквивалент заработной платы в России значительно превышал аналогичный показатель по Казахстану (не говоря уже о других странах Центральной Азии), то в 1998—2000 гг., а также и в 2001 г. долларовый эквивалент заработной платы в Казахстане был самым высоким из всех стран СНГ. Конечно, следует еще раз подчеркнуть, что долларовый эквивалент в общем занижает реальный уровень заработной платы при международных сопоставлениях — в той степени, в какой местное производство составляет относительно большую часть потребляемых товаров и услуг. Но даже с учетом этого обстоятельства становится очевидным, что долларовый эквивалент заработной платы основной массы рабочих и служащих стран Центральной Азии в 90-х годах не отличался существенно от аналогичных показателей по другим развивающимся странам Азии и Северной Африки с аналогичным уровнем подушевого производства ВВП и был в 20, 30 и более раз ниже, чем в развитых странах Запада.
Значительную, и притом возрастающую, часть населения стран Центральной Азии составляют пенсионеры, и в связи с этим показательно, что долларовый эквивалент пенсии во второй половине 90-х годов колебался в Казахстане в пределах $28—47, в Кыргызстане — $9—18, Узбекистане — $9—27, Туркменистане — $6—19 (официальных данных о долларовом эквиваленте заработной платы по Туркменистану нет) и в Таджикистане от $1,5 до 3.
(Окончание в следующем номере)
“Россия XXI”, М., 2003 г., январь—февраль, с.113—145.
В.Иванов, А.Грозин,
историки
КАЗАХСТАН: БОРЬБА ПРЕСТОЛОНАСЛЕДНИКОВ
Казахстан, как, впрочем, и Россия, не вписывается в привычную схему координат. Расположенная в сердце Евразии республика, с одной стороны, геополитически находится на традиционном Востоке, с другой — наиболее европеизирована, даже — “русифицирована” в хорошем смысле этого слова (сейчас даже полемика о негативном воздействии “российской колонизации” ведется малочисленными казахскими националистами на русском языке в русскоязычной прессе). Механическое внедрение как восточной деспотии, так и западного либерализма Казахстану одинаково чужды. В конституцион-
