CC BY
82
УДК 821.111
ББК 83.07
Е.Ю. Куницына
«ПОЛИТКОРРЕКЦИЯ» РУССКОГО ШЕКСПИРА: ДАНЬ МОДЕ ИЛИ НАСУщНАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ?
Написание данной статьи продиктовано современной практикой приведения переводов сакральных и классических текстов в соответствие с требованиями политической корректности. В статье рассматривается вопрос о необходимости пересмотра способов передачи этнонимов в переводе Шекспира на русский язык, постулируемой в последнее время некоторыми исследователями. В связи с этим затрагиваются вопросы истинности, искренности и мани-пулятивного потенциала перевода.
Ключевые слова: политкорректность; перевод; постмодернизм; текст этнический стереотип; ценность; оценка; истина.
E. Kunitsyna
«POLITICAL CORRECTION» OF RUSSIAN SHAKESPEARE: FASHION OR NECESSITY?
The paper addresses the issue of the recent claims for revising the principles of Shakespeare translation into Russian put in with a view to bring the classic in conformity with the standards of political correctness. I attempt to test the validity of such claims in the context of literary, socio-cultural and ethical (political) values. The questions of truth value, sincerity and manipulative effects of translation have been discussed.
Key words: political correctness; translation; postmodernism; text; ethnic stereotype; value; evaluation/assessment; truth.
Человеки спорят между собою и возражают друг другу; истина же должна быть непререкаема и выше прекословий. Людские мнения меняются от страны к стране и из году в год; истина же - везде и всегда одна, себе равная.
Павел Флоренский
Каждая эпоха, каждое новое время культуры ставит новые вопросы, сталкивается с новыми проблемами, ищет новые ответы и решения. В немалой степени это касается и перевода. Сто восемьдесят лет отделяют нас от выхода в свет первого русского перевода Шекспира - трагедии «Гамлет», выполненного М.П. Вронченко1. За это время у русского читателя была возможность познакомиться с десятками переводов разных произведений, выполненных разными переводчиками в разное время. (Для сведения, сегодня спи-
1. В 1787 г. был опубликован прозаический перевод «Юлия Цезаря» Н.М. Карамзина.
сок переводчиков Шекспира насчитывает более 90 человек). И всякий раз, принимаясь за этот вдохновенный и вместе с тем чрезвычайно тяжелый труд, переводчики были движимы объединяющим их всех желанием, которое можно, думается, сформулировать как желание приблизиться к Истине.
«Нужен ли новый перевод “Гамлета” на русский язык?», - под таким заголовком еще в 1966 г. в сборнике «Мастерство перевода» была опубликована статья С. Гаврука [Гаврук, 1968]. К тому времени было известно 192 опу-
2. Мы включили сюда и перевод четырех действий трагедии, выполненный Н. Толстым, полных же переводов - 18.
бликованных переводов этой трагедии. И тогда, прокомментировав недостатки самых популярных переводов - А. Кронеберга, великого князя К. Романова, А. Радловой, М. Лозинского и Б. Пастернака - и подчеркивая неослабевающий интерес к «Гамлету», автор заключает, что необходимость нового, более совершенного перевода «давно назрела» [Ibid.:33]. При этом исследователь выражает надежду, «что такой “Г амлет” именно шекспировский, говорящий чудесным русским языком, наконец, появится» [Ibid.]. Выделенные мной слова определяют причину потребности в новых переводах Шекспира, если коротко -исключительно языковую. Сегодня этот вопрос актуален, и уже известны попытки представить русскому читателю / зрителю нового «Гамлета» - это переводы В. Поплавского (2001 г.), А. Чернова (2003 г.), В. Рапопорта (1999 г., США), чьи предисловия свидетельствуют все о той же попытке приблизиться к Шекспиру, о том же желании, что руководило их предшественниками. Это действительно прекрасно. Однако есть, как выясняется, другие причины, выдвигаемые в качестве аргумента в пользу пересмотра переводов Шекспира. Попробуем разобраться в этом и начнем с краткой характеристики эпохи, в которую мы живем - время постмодернистской революции.
Истоки постмодернистской революции связывают с так называемым лингвистическим поворотом, с провозглашением М. Хайдеггером языка «домом бытия», приведшим в результате к деонтологизации человека и онтологизации языка (текста) с вытекающим отсюда пантекстуализмом, который «смотрит на любые произведения и даже на культурную среду в целом всего лишь как на текст. Текст становится знаковым аналогом культурно-исторического бытия, фактически подменяя само бытие» [Петруня, 2007:52]. При этом ценность художественного произведения определяется сегодня не достоинствами его как произведения искусства, а заложенным в нем политическим или общественным смыслом.
По иронии судьбы, это очень напоминает принцип партийности литературы, выдвинутый в свое время В.И. Лениным [Ленин, 1979]. Однако еще до выдвижения вождем пролета-
риата этого тезиса в русской переводческой традиции существовало два идеологически полярных лагеря: демократический и эстетический. Переводчики из разночинной интеллигенции (демократический лагерь) не только подбирали нужные для целей пропаганды иностранные произведения, но и осуществляли их соответствующую этим целям переделку. В дворянских же писательских кругах с их наследственной культурой иностранной речи культивировалось бережное отношение к тексту произведения, ибо для них оно было предметом эстетического наслаждения, переживания, а не орудием идеологической борьбы (см.: [Ачкасов, 2005:25-26]). Справедливыми в связи со сказанным представляются размышления одного из выдающихся мыслителей XX века Х. Ортеги-и-Гасета о социологии искусства, в частности его замечания о разнице между практическим и эстетическим отношением к произведению искусства (см.: [Ортега-и-Гасет, 2006: 124-132]).
Итак, «одни произведения считаются важными, или значительными, или ценными из-за заключенного в них политического или общественного смысла, а другие (даже те, которые прежде считались классическими или входящими в так называемый канон) осуждаются за - разоблаченные ныне - проявления расизма, сексизма, патриархализма и т.п.» (со ссылкой на Дж. Серля О. Петруня [Петруня, 2007:52-53]) (курсив наш - Е.К.).
Известный философ современности Ж. Бодрийяр основной приметой нашей эпохи считает подстановку всех ценностей, их комбинаторику и амбивалентность (ср. деие-рархизация ценностей), следствием чего стало порождение симулякров. «В нашей системе образов и знаков, - пишет он, - исчезают все основные гуманистические критерии ценности, определявшие собой вековую культуру моральных, эстетических, практических суждений. Все становится неразрешимым -характерный эффект господства кода, всецело основанного на принципе нейтрализации и неотличимости» [Бодрийяр, 2000:55] (курсив наш - Е.К.). Современная эпоха, пишет он, «это особый код, и эмблемой его служит мода» [Ibid.]. Хотя последние слова относятся к моде в одежде, стиле, полагаем, что можно с полной уверенностью говорить о моде и
на языковую практику. Сегодня в большой моде политкорректность, с точки зрения которой в Мире Действия осуществляется пересмотр Мира Ценности. Участи быть обвиненными в прегрешениях против оной, судя по всему, не удалось избежать ни Шекспиру, ни даже такому сакральному тексту, как Библия.
Вопрос о «переписывании» Священного Писания с учетом требований политкорректности, ставшей одним из определяющих векторов постмодернистской культуры, настойчиво муссируется апологетами политкорректности. В Германии недавно вышел такой «инклюзивный» перевод. Пятьдесят два переводчика работали над его созданием, восстанавливая «справедливость по отношению к женщинам, евреям и маргинальным группам» [Мир перевода, 2007:54]. Специалисты, как сообщается, учитывали положения феминистского богословия и теологии освобождения. К примеру, апостолы, ученики Христа и диаконы упоминаются теперь как в мужском, так и в женском роде. Мы оставляем за скобками ревизию лексических средств, описывающих жестокость, и исключение (sic!) военной лексики (?!) там, где, по словам организатора проекта нового перевода Библии Луизы Метцлер, в ней не было необходимости [Ibid.]. Бог наказал людей, дерзнувших построить Вавилонскую башню, смешав их языки. Он не знал (не сочтите за богохульство, уважаемый читатель!), что позже человек дерзнет корректировать Его Слово. Какое наказание может последовать теперь? Между тем, «политкоррекцией» Библии озабочены и в Великобритании, и в США. Надеемся не слишком сгустить краски, заметив, что Николай Полевой, один из самых именитых первых переводчиков шекспировского «Гамлета», привнес от себя в текст трагедии такие слова: «Страшно, за человека страшно мне» (III, 3) [Шекспир, 1887:69] -звучит более чем своевременно и уместно.
Прежде чем вернуться к Шекспиру, целесообразно обратиться к определению политкорректности. «Политическая корректность языка выражается в стремлении найти новые способы выражения взамен тех, которые задевают чувства и достоинства индивидуума, ущемляют его человеческие права привычной языковой бестактностью и / или прямолинейностью в отношении расовой и по-
ловой принадлежности, возраста, состояния здоровья, социального статуса, внешнего вида и т.п.» [Тер-Минасова, 2000:216]. Казалось бы, весьма здравая, человеколюбивая идея. Это подчеркивает и С.Г. Тер-Минасова, замечая при этом, что правильнее было бы говорить о языковом такте, поскольку политическая подразумевает «рациональный выбор по политическим (а значит, неискренним) (sic!
- Е.К.) мотивам» [Ibid.: 215]. Однако термин политкорректность уже прочно укоренился и заимствован многими языками. На наш взгляд, данный термин удачен в том смысле, что он как раз со всей очевидностью являет собой манипулятивную суть этой практики. Политкорректный язык представляет собой, по существу, симулякр, при помощи которого осуществляется манипуляция общественным сознанием. Самое время воскликнуть: «Бедный Шекспир»! - ведь в нем так много «неполиткорректного», а значит, подлежащего осуждению и искоренению - в переводах, экранизациях, постановках, римейках.
Так, кому-то не очень политкорректным Шекспир может показаться в отношении к женщинам в своих трагедиях, где они представлены у него воплощением греха, искушения, коварства, жестокости, хотя то, какими они изображены в комедиях, напротив, должно вызывать всеобщее одобрение феминисток (и феминистов) (см.: [Bamber, 1982]). С другой стороны, ответ Ромео на вопрос Бенволио «Скажи, в кого влюблен» - «Я в женщину влюблен» сегодня тоже при желании можно признать ответом «политически некорректного сексиста» - так, в частности, иронизирует по этому поводу П. Вайль [Вайль, 2007:191]. Очевидно, неполиткорректной должно считать (по крайней мере, датчанам) и одну из самых популярных шекспировских идиом, вошедших во многие языки, на которые переведен «Гамлет», - Something is rotten in the State of Denmark - Подгнило что-то в датском государстве (пер. М. Лозинского). Известен случай из переводческой практики, когда высокого представителя Дании возмутило данное выражение в речи одного из ораторов, хотя тот использовал его как риторическую фигуру и не имел в виду состояние дел в реальном датском государстве. Подобную чувствительность понять можно, но без «датского королев-
ства» эта идиома, крылатая фраза теряет свою образность, тускнеет - становится, что называется Hamlet with Hamlet left out - то есть лишенной самой своей сути (см.: [АРФС]).
В неполиткорректности можно обвинить Шекспира и в связи с так называемыми «говорящими» именами, которыми, в частности, он наделяет рекрутов в хронике «Король Генрих IV»: Mouldy, Wart, Feeble в переводе означающие, соответственно, Плесень (пер. В. Мориц / М. Кузмин; Е. Бирукова) или Грибок (пер. Б. Пастернак), Бородавка (В. Мориц / М. Кузмин; Е. Бирукова) - Лишай (Б. Пастернак), Слабняк (В. Мориц / М. Кузмин) - Мозгляк (Е. Бирукова) - Немочь (Б. Пастернак). Все имена, как видим, однозначно указывают на плачевные состояние здоровья и внешний вид новобранцев.
Шекспир не уступает Библии в реалистичности изображения насилия и жестокости, что (см. выше) купировано в политкорректном переводе Книги книг на немецкий язык. Достаточно вспомнить «Короля Джона» (или «Короля Иоанна»), где король приказывает выжечь раскаленным железом глаза маленькому Артуру, который чудом избежит страшной пытки, чтобы все равно погибнуть, бросившись со стены крепости вниз. «Тит Андроник» вообще не знает себе равных по изощренности и цинизму совершаемых героями преступлений - чего стоит один пирог, начиненный мясом сыновей Таморы, которым Тит потчует ее, мстя за своих убитых сыновей и поруганную, истерзанную дочь, которую позже сам и убивает, не в силах терпеть невыносимую боль, причиняемую ему ее страданиями. Макбета и Ричарда III следует считать серийными убийцами, которые, как известно, не щадили даже детей. Часто возникает вопрос, о каком эстетическом наслаждении может идти речь, если перед глазами читателя / зрителя «море крови, горы трупов»? Однако нас в гораздо большей степени интересует другой вопрос, пожалуй, наиболее острый из всей «политкорректной» проблематики - этнические стереотипы в дискурсе Шекспира.
Различиям этнических стереоти-
пов у Шекспира посвящен отдельный параграф диссертации С.И. Бухтоярова
«Семиолингвистические аспекты переводов пьес Шекспира на русский и немецкий язы-
ки» [Бухтояров, 2005]. Автор справедливо отмечает наличие «во все времена у каждого народа» определенных стереотипных представлений, касающихся других народов, и соответствующего к ним отношения. По мнению исследователя, оценочный характер этнонимов существенно затрудняет их передачу в переводе [Ibid.:144-145]1.
Шекспир помещает своих героев и разворачивает события в самых разных возможных мирах - отсюда такое разнообразие географических мест (хотя зачастую они носят весьма условный характер), народов, непосредственно вовлеченных в события или упоминаемых при случае в силу устойчивых ассоциаций, связываемых с тем или иным народом. Мы встречаем у Шекспира, помимо англичан, шотландцев, валлийцев и ирландцев, французов, датчан, итальянцев, испанцев, норвежцев, немцев, голландцев, евреев, мавров, а также римлян и греков. Шекспир использует такие этнонимы, как Индия - индиец, Россия (Московия) - русские, цыгане - цыганский, татары - татарский, «берберийские страны»2 и др.
С.И. Бухтояров выделяет следующие этнические стереотипы: «цыгане - ненависть и презрение», «Индия - неизменный интерес и любопытство», «немцы, голландцы - грубость, необразованность, жестокость», «Сами англичане - пьянство» [Бухтояров, 2005:144-146]. Из данного списка видно, что положительные ассоциации в сознании современников вызывала только Индия. Таким образом, если расположить стереотипы на некой шкале оценки, то на разных ее полюсах окажутся Индия и Франция. «Многовековое отрицательное (а иногда просто ироничное) отношение англичан к французам <.. .> легко объяснимо близким соседством, конкуренцией, различными войнами, имевшими место между двумя нациями» [Ibid.:149]. Стоит, однако, вспомнить, с какой симпатией изобразил Шекспир принцессу французскую и ее прекрасных дам в комедии «Бесплодные усилия любви», а также, что король Генрих V всем сердцем полюбил Екатерину, дочь короля Франции, и браком с
1. Этнонимы vs. этнофолизмы. См.: [Фофин, 2008].
2. Берберия - устаревшее название северо-западного побережья Африки (Марокко, Алжир) [Весь Шекспир, 2001: 891].
ней положил конец войне между двумя странами. Полоний отдавал должное изысканному вкусу французов в одежде, а Клавдий говорил: «Им равных нет в езде верхом» (Гамлет, IV, 7, пер. Б. Пастернака).
В списке С.И. Бухтоярова нет россии и русских. В дискурсе Шекспира данные этнонимы наделены в целом положительными оценочными коннотациями и отчасти совпадают с ассоциациями, связанными с Индией, - тот же интерес и любопытство, обусловленные загадочностью и таинственностью. Согласно исследованию С.Г. Тер-Минасовой, эти ассоциации по-прежнему продолжают оставаться в ряду наиболее значимых представлений о России и русских у иностранцев (см.: [Тер-Минасова, 2000]). В указанном списке нет и датчан, которые представлены у Шекспира как народ, чья доблесть и другие достоинства сводятся на нет разгулом и пьянством, о чем говорит сам Принц Датский (Гамлет, I, 4).
Вернемся к выделенным в диссертации стереотипам. Примеры с Turks позволяют заключить отношение к ним как к предателям, «неверным». Автор заостряет внимание на этнониме Moor - мавр, которым принято называть выходцев из Мавритании и Эфиопии. Мавры ассоциировались во времена Шекспира с варварством, дикостью, злодейством. Черный цвет кожи если не вызывал отвращение, то воспринимался как некрасивый или даже страшный. И, как и туркам, маврам приписывалась нечестивость. Ср.: Good uncle, take you in this barbarous moor / This ravenous tiger, this accursed devil; The issue of an irreligious Moor; And hither hale that misbelieving moor (Titus Andronicus, V, 3). Однако, подчеркивает С.И. Бухтояров, слово moor могло использоваться в качестве ругательства безотносительно цвета кожи (дьявол, черт). Кроме того, Moot и Turk могли обозначать любого мусульманина независимо от его расовой и национальной принадлежности [Бухтояров, 2005:149]. Надо сказать, этноним Ethiope тоже часто встречается у Шекспира. И в следующем примере никаких отрицательных коннотаций он вовсе не подразумевает. Ромео на балу у Капулетти впервые видит Джульетту: It seems she hangs upon the cheek of night / Like a rich jewel in an Ethiop's ear / Beauty too rich for use (I, 5)
- Сияет красота ее в ночи, / Как в ухе мавра
жемчуг несравненный. / Редчайший дар, для мира слишком ценный! (пер. Т. Щепкиной-Куперник).
Особый интерес вызывает этноним Tartar, в отношении которого автор усматривает «еще большую несправедливость» [Ibid.]. Исследователь не согласен с использованием переводчиками соответствий татарин, татарка. Действительно, именем Tartar обозначали представителей армии Чингисхана, среди которых были не только татары, но и, преимущественно, монголы. Тот факт, что англичане никогда не видели монгольского нашествия, дает автору основания считать данное имя мифологемой. С.И. Бухтояров обращает, в частности, внимание на немецкий перевод А. Шлегеля комедии «Сон в летнюю ночь», где слово Tartar (Thy love! out, tawny Tartar, out! (A Midsummer Night’s Dream, III, 2)) передано другим этнонимом - Ziegeunerin (цыганка), имеющим «отрицательную коннотацию и в современном немецком языке (так же, как в русском и английском)» [Ibid.:147]. Ср. русский перевод: Прочь, смуглая татарка! (Т. Щепкиной-Куперник). Этноним татарка используется и в переводе Н.М. Сатина, и М. Тумповской, и М. Лозинского, и О. Сороки. Автор диссертации считает такой перевод «уничижительным» по отношению ко второй по численности национальной группе в России (не совсем понятно, правда, причем тут численность - Е.К.) и настаивает на пересмотре способов перевода этнонимов с учетом требований «популярных ныне принципов политкорректности» [Ibid.]. Попробуем разобраться, насколько эти требования оправданны.
Слово Tartar, согласно Оксфордскому словарю, имеет наряду с вышеуказанным значением этнонима, под которым, добавим, подразумевались помимо татар и монголов еще и тюрки, значение сильного, опасного противника. Отдельной строкой зафиксировано значение обидного, оскорбительного обращения [OED, 1933], что мы и имеем в примере из комедии «Сон в летнюю ночь». Данное значение тесно связано со следующим переносным значением - дикарка, фурия, - употребляемого применительно к женщине, чей неистовый, необузданный нрав сродни татарскому (или монгольскому?) (ср.: fig.: a sav-
age: a person supposed to resemble a Tartar in disposition, a rough and violent or irritable and intractable person: when applied to a female, a vixen, a shrew <...>) [Ibid.]. Предположим, в данном случае можно было бы перевести out, tawny Tartar, out! как прочь, смуглая дикарка! Но как быть с артефактами «татарского» происхождения, упоминаемыми Шекспиром? Шекспир неоднажды весьма красноречиво и со знанием дела говорит о татарских (монгольских?) луке и стрелах. Ср.: Look, how I go / Swifter than arrow from the Tartar S bow (A Midsummer Night’s Dream, III, 2). Во всех вышеупомянутых нами переводах сохранен образ татарской стрелы. В трагедии «Ромео и Джульетта» Ромео и Бенволио, собираясь на бал к Капулетти, обсуждают, как и с чем им лучше появиться: Benvolio: <...> We’ll have no Cupid hoodwink’d with a scarf / Bearing a Tartar’s painted bow of lath / Scaring the ladies like a crow-keeper (Romeo and Juliet, I, 4). - Мы сможем обойтись без Купидона / С повязкой шерстяною на глазах, / С татарским луком из линючей дранки, / Который видом так бывал нелеп, / Что дамам был страшней вороньих пугал (пер. Б. Пастернака) или У нас с собой не будет Купидона / С повязкой на глазах, с татарским луком / Похожего на пугало воронье / И ужас наводящего на женщин (пер. Т. Щепкиной-Куперник)1. Имеет смысл добавить, что у А. Шлегеля в переводе этой же трагедии данный этноним также оставлен без изменения: Wir wollen keinen Amor, mit der Scharpe / Geblendet, der den bunt bemalten Bogen / Wie ein Tatar, geschnitzt aus Latten, tragt / Und wie ein Vogelscheu’ die Frauen schreckt (Romeo und Julia, I, 4).
Очевидно, что переносное значение находится в неразрывной связи с внутренней формой слова, а Шекспир намеренно использовал данное имя, играя, как это ему свойственно, сразу несколькими его значениями. Сказанное выше позволяет нам возражать против приписывания имени Tartar статуса мифологемы, предполагающей, как известно, размытость референции или, иначе, не-
1. Для сравнения: «Муж ее был с какой-то восточной примесью, хотя по фамилии русский, внешность его была совершенно татарская. И жестокость татарская. Тетка его обожала <...>» (Л. Улицкая, Даниэль Штайн, переводчик [Улицкая, 2007:336]).
верифицируемость слова на уровне референции (см.: [Каплуненко, 1992; Асеева, 1999]). И на сей раз, по нашему глубокому убеждению, опустить этноним было бы непростительной «чисткой» драматурга, а заменить другим, но каким? Чьи еще стрелы были такими быстрыми, кто еще носил повязки на глазах и своим визгом и гиканьем вселял нечеловеческий ужас? (достаточно вспомнить романы В. Яна). Единственная проблема - так которых именно Tartars имел в виду Шекспир: татар или монголов или и тех и других? Татарам, судя по всему, повезло больше - они увековечены Шекспиром, даже если он использовал данный этноним как общий для всех представителей армии Чингисхана, и русскими пере-водчиками2.
Несколько странной представляется характеристика перевода как «уничижительный». Перевод вряд ли можно оценивать как «мелиоративный» или «пейоративный». Перевод может быть адекватным или неадекватным, точным или неточным. Шекспир же сказал то, что хотел сказать, и именно так, а не иначе. Он называет Гермию татаркой, а Клеопатру
- цыганкой (gipsy), причем дважды (Antony and Cleopatra, I, 1, Romeo and Juliet, I, 4). Рассмотрим первый пример.
Филон и Деметрий недовольны Антонием, разменивающим свою доблесть и отвагу, так нужные Риму, на охватившую его страсть к царице Египта, которую Филон называет gipsy: <.> his captain’s heart,/<.> is become the bellows and the fan / To cool a gipsy’s lust (I, 1). В переводах Б. Пастернака и М. Донского сохранен этноним цыганка (цыганское), имя, онтологизирующее соответствующий концепт с входящими в его структуру ассоциациями: колдовство, обман, страсть. Безусловно, роль этнонима здесь, как и в случае с Гермией из комедии «Сон в летнюю ночь», не в именовании этнической принадлежности героини, а в оценке, и в этом мы полностью согласны с С.И. Бухтояровым. М. Донской «разносит» понятия цыганка и развратница (также публичная девка). Для этого переводчик прибегает к перестановке и использует цыганское для описания лица героини, заменив при
2. Немецкими, напомним, тоже (см.: William Shakespeare. Romeo und Julia. Tragodie. Ubersetzt von August Wilhelm Schle-gel [Shakespeare, 2007:20]).
этом смуглое (tawny) на смазливое, сохраняя, таким образом, отрицательную коннотацию, вкладываемую говорящим в это слово и одновременно подчеркивая красоту Клеопатры. Б. Пастернак оставляет этноним нетронутым и переводит lust как жаркие неги, которые в отличие от разврата никак напрямую не связаны с дурной, преступной, порочной жизнью (см., напр., толкование у В.И. Даля: [Даль, 2002]). Оба переводчика в данном случае «облагораживают» Шекспира, придают lust (= похоть, вожделение) его героини возвышенный, поэтический характер (жаркие неги, любовный пыл). Итак, концепт «цыганка» отчетливо манифестирует свою оценочную природу. Попутно заметим, что оценка представляется здесь осложненной: осуждение, порицание, безусловно, предполагают общую оценку - «плохо», однако пропозициональные условия рассматриваемого речевого акта указывают также на наличие гомеостатики, т.е. оценки, ориентированной на критерий достижения цели [Баранов, 1989; Каплуненко, 1991]. Сравните: Клеопатра - «цыганка» ^ колдовство, чары, умение внушать страсть ^ Антоний без памяти влюблен. Не турчанка, не татарка, не эфиопка, а именно цыганка, говорит Шекспир о Клеопатре. Используя данное имя, выступающее в контексте в качестве оценочного предиката, автор говорит нам не только о героине, но и о народе-носителе имени, о сложившемся о нем представлении у другого народа (-ов)1. Отказ от передачи данного этнонима в переводе не только обеднило бы, исказило Шекспира, но и лишило бы читателя возможности узнать о стереотипах, ценностных ориентирах и ожиданиях, присущих шекспировскому времени культуры, и соотнести их с собственными2.
1. Надо заметить, что в словаре В.И. Даля среди значений слова цыган нет указывающего на этничность имени, напротив, все значения носят исключительно отрицательный оценочный характер - обманщик, плут, барышник, перекупщик; также тот, кто клянчит, попрошайничает [Даль, 2002]. Для сравнения: цыгане (самоназв. - рома) этнические группы, связанные общностью происхождения и языка, живут во многих странах. Предки - выходцы из Индии [БЭС] (см. тж.: [OED 1933]) (курсив наш - Е.К.).
2. Наше время культуры, как мне представляется, с еще большей настойчивостью диктует необходимость сохранения шекспировского концепта (причем в том месте, которое отведено ему в оригинале), т.к. сейчас имя цыган вызывает куда менее приятные ассоциации, тогда как те самые страсть, любовь, чары, колдовство, веселье, находящие
Каждый этноним - это яркий штрих в картине мира эпохи Возрождения, когда художника и поэта волновали проблемы взаимоотношения человека и природы, человека и Бога, любви, дружбы и гармонии, а не псевдоэмансипации. Разный цвет кожи, разный характер представителей разных народов были естественными проявлениями многомерности и неповторимости промысла божия. Ренессансная эпистема не знала политкорректности - то время культуры определяли другие экзистенциальные ценности. Шекспир потому и «на все времена», что говорил он о вечном, общечеловеческом и не делил мир на «политкорректный» и «неполиткорректный». В этом и заключается его человеческая искренность и гуманизм. Заметим, однако, что некоторые исследователи действительно считают Шекспира ксенофобом [Paulin, 2003:392]
- тогда тем более возникает вопрос, зачем приукрашивать Шекспира? Как бы там ни было, он изображал мир и людей такими, какими он их знал, видел, чувствовал.
Вернемся к примерам. Долгое время не утихали дискуссии по поводу пресловутого «еврейского» вопроса в трактовке Шекспира в комедии «Венецианский купец». Критика порой доходила до абсурда в споре о том, кем же был Шекспир - юдофилом или антисемитом [Горбунов, 2006: 147] (см. выше мнение о ксенофобии). Хищный и безжалостный ростовщик еврей Шейлок выступает у Шекспира антагонистом благородного Антонио, заложившего ради друга не только свое имущество, но саму жизнь - ведь Шейлок потребовал в случае неуплаты долга фунт мяса (a pound of flesh) Антонио.
Известный историк английской литературы, шекспировед, автор «Шекспировских контекстов», А.Н. Горбунов обращает внимание на название шекспировской пьесы -«Венецианский купец», а не «Венецианский еврей», и, «стало быть, ее главным героем является не Шейлок, но, по всей видимости, Антонио» [Горбунов, 2006:175]. Однако среди первых переводов были те, что роль протагониста отводили именно Шейлоку и выносили в название отсутствующее в оригинале ука-
свое яркое воплощение в цыганских песнях, музыке, танцах (ср. «едемте к цыганам!») отходят, к сожалению, далеко на задний план.
зание на этническую принадлежность героя. Ср.: Шейлок. Еврей венецианский. Отрывки (Г.К.), Шейлок. Еврей венецианский (С.Н. Никольский) [Шекспир. Библиография русских переводов, 1964]'.
При всей мрачности изображения Шейлока, изображение Шекспиром христиан
- Антонио, Порции, к примеру, - тоже оставляет читателя в больших раздумьях: человеколюбие Антонио не распространяется на Шейлока, а благородная Порция не гнушается окончательно добивать уже и без того посрамленного и униженного, раздавленного ею Шейлока. Не говорю о пронзительном, сотканном из боли и горечи монологе Шейлока. Имеет смысл добавить также, что хотя к концу XVI века в елизаветинской Англии евреев, согласно статистике, не было, в воображении англичан евреи продолжали оставаться воплощением серого волка из детских сказок2, действовал устойчивый стереотип: евреи
- опасные, хищные, коварные, бессердечные. Этноним еврей употреблялся в клятвах и ругательствах. «Выражения типа “быть мне евреем, если ... ” проникли в разговорную речь, а оттуда в литературу, - пишет А.Н. Горбунов. -Так, например, <.> в первой части “Генриха IV” Фальстаф, пытаясь оправдаться, восклицает: “Будь я еврей, гнусный еврей, если это не так” (II, 4)» [Ibid.:156]. Примечательно, что Е. Бирукова, в чьем переводе приведена последняя цитата, шекспировское or I am a Jew else, an Hebrew Jew, т.е. «Будь я еврей, правоверный иудей» (примечание А.Н. Горбунова [Ibid.]), как видим, прибегла к замене этнокультурного интенсификатора Hebrew аффективным гнусный, что вряд ли сопоставимо с обличаемым С.И. Бухтояровым Прочь, смуглая татарка! (см. выше). Однако и здесь пейоратив не столько относится к еврейскому народу, сколько выступает в качестве дополнительной речевой характеристики плута и пройдохи Фальстафа. Для сравнения: «Если это неправда, то я иудей, древний иудей» (пер. Б. Пастернака). Еще интересней в этом отношении эпизод с употреблением этнонима Jew
1. Для сравнения следует привести и перевод Ап. Григорьева с этнофолизмом в названии - Шейлок, венецианский жид (Ап. Григорьев). См.: [Шекспир. Библиография русских переводов, 1964].
2. А.Н. Горбунов со ссылкой на С. Гринблата [Greenblatt,
2004].
в комедии «Много шума из ничего». Бенедикт говорит о Беатриче: «Будь я еврей, если не полюблю ее» (II, 3). В переводе М. Кузмина эта строка звучит так: «Я буду жидом, если не полюблю ее». Т.Л. Щепкина-Куперник отказалась от данного этнонима в пользу другого: «Будь я турок, если не полюблю ее!».
Следует обратить внимание на то, что все три рассматриваемые нами этнонима - Jew, Turk и Tartar - Шекспир вкладывает в уста одной из ведьм, занятых приготовлением адского отвара в «Макбете». В числе «ингредиентов» наряду с жабой, змеей, шерстью (летучей) мыши и подобным - Liver of blaspheming Jew, // Nose of Turk; / and Tartar's lips (Macbeth IV, 1). А. Кронеберг опустил эту часть монолога ведьмы. А. Радлова подвергла перевод своего предшественника безжалостной критике, негодуя по поводу превращения переводчиком монолога ведьмы с его «мужественным, конкретным и насыщенным языком» в «туманную лекцию представительниц Армии Спасения» [Радлова, 1934:138]. Движимая желанием быть точной в переводе, ничего не сокращать, не вымарывать, не нейтрализовать и не украшать Шекспира [Ibid., 142], А. Радлова перевела этот фрагмент так: Печень грешного жида, // Нос татарский, турка пасть3. Предельная концентрация неполиткорректно-сти в оригинале и переводе.
Вернемся к вопросу: насколько справедливо требование соблюдения политкорректности в переводе, по крайней мере, в переводе художественном? Рассуждения о переводе этнонимов привели нас к очень серьезной проблеме - проблеме, связанной с манипулятив-ным потенциалом перевода, которая требует более пристального внимания, чем позволяют рамки статьи. Поэтому пока ограничимся сказанным и постановкой проблемы per se. Симулякр в переводе, уже симулятивном по своей природе (см.: [Steiner, 1998]), способен вос-создавать смысл «удобным» некоему «дискурсивному сообществу» («партии»? -см. начало). Данное «удобство» как раз и обеспечивается отрывом означающего от означаемого, позволяющим манипулировать со-
3. Если вспомнить упоминавшиеся переводы Е. Бируковой, Т. Щепкиной-Куперник, перспективной представляется идея изучения политкорректности перевода сквозь призму аксиологического диссонанса в гендерном аспекте.
знанием читателя, заставляющим его принимать на веру, что so sprach shakespeare, что у Шекспира все пристойно, все политкорректно. Перевод, таким образом, рискует превратиться в манипуляционный дискурс, представляющий собой, по определению А.М. Каплуненко, «макроречевой акт, иллокутивная цель и пропозициональные условия которого в МД (Мире Действия - Е.К.) не согласуются - вплоть до противоречия - с иллокутивной целью и пропозициональными условиями, приписанными аналогичному макро-речевому акту в МЦ (Мире Ценности - Е.К.)» [Каплуненко, 2007:5].
Безусловно, читая сегодня произведения, написанные много веков назад, читатель не может быть полностью свободным от своего времени культуры, от того, какие проблемы присущи этому времени и какие требования это время предъявляет к нему (почти по-ленински, «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» [Ленин, 1979:104]). Привычными становятся заявления о том, что романтическая сказка Шекспира «Буря», например, - это драма колонизации неразвитых народов, а «Укрощение строптивой» -трагедия женщины эпохи Возрождения, чья индивидуальность попрана, сломлена (см.: [Ракитянская, 2007])1. Политкорректность -вообще достояние социально-политического дискурса, однако в эпоху всеобщего комму-ницирования неудивительно, что ее настойчиво пытаются внедрить или «вскрыть» случаи неполиткорректности, как мы уже указывали выше, там, где использование самого термина политкорректность воспринимается как насилие. В отношении же этнонимов «политкоррекция» Шекспира в переводе есть не что иное, как манипуляция, как попытка коммуницирования «добрых глобальных» (ср. the Good Global Society - термин Р Рорти [Петруня, 2007]) ценностей, грозящего, в конечном итоге, нивелированием, нейтрализацией того самого мультикультурализма, о котором так много и громко вещают радетели равноправия и толерантности.
В завершение уместно вспомнить учение Б. Кроче о космичности искусства2, соглас-
1. Вновь на ум приходят рассуждения Х. Ортеги-и-Гасета (см. выше).
2. У Эко, подвергая крочеанскую доктрину критике, тем не
но которому «...всякое произведение искусства содержит в себе целый мир, мир является в конкретной форме, и конкретная форма являет собой целый мир. В каждом слове поэта, в каждом творении его воображения - все судьбы людские, все надежды, чаяния, скорби, радости, все величие и ничтожество человека; вся драма сущего со всеми ее горестями и упованиями в непрестанном становлении» (цит. по: [Эко, 2004:97]).
Теория известного американского филолога, писателя, переводоведа Э. Паунда носит название теории «светящихся деталей» (luminous details) (см.: [Gentzler, 1993]). На наш взгляд, этнонимы относятся к категории «светящихся деталей», точной передачей которых в переводе вряд ли стоит жертвовать, ибо они участвуют в создании того, что Паунд называет энергией произведения, и единственным адекватным способом для этого полагаем прямое соответствие в ПЯ. Если кому-то шекспировские этнонимы кажутся неполиткорректными, кажутся «тьмой», то это как раз та самая тьма, без которой нет Света3. Стереотипы меняются, меняются воззрения на перевод, на Шекспира. Истина же всегда и везде одна, она непререкаема и выше прекословий.
Библиографический список
1. Асеева, ж.в. Лексические средства выражения идеологии политической корректности в современном английском языке [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол. наук / Ж.В. Асеева. - Иркутск, 1999.
2. ачкасов, А.в. Русская переводческая культура 18401860-х годов: На материале переводов драматургии У Шекспира и лирики Г. Гейне [Электронный ресурс]: дис. ... д-ра филол. наук / А.В. Ачкасов. -М.: РГБ, 2005.
3. Баранов, А.н. Аксиологические стратегии в структуре языка (паремиология и лексика) [Текст] / А.Н. Баранов // Вопросы языкознания. - 1989. - № 3. -С. 74 -90.
4. бодрийяр, ж. Символический обмен и смерть [Электронный ресурс] / Ж. Бодрийяр. - М.: Добросвет, 2002.
5. Большой энциклопедический словарь (БЭС) [Текст]. - М.: Большая российская энциклопедия, 1997.
менее находит ее определение воздействия искусства созвучным переживаниям, возникающим «при встрече с произведением искусства» [Эко, 2004:97].
3. Так говорил о. Павел Флоренский [Флоренский, 2005].
6. Бухтояров, С.И. Семиолингвистические аспекты переводов пьес Шекспира на русский и немецкий языки [Электронный ресурс]: дис. ... канд. филол. наук I С.И. Бухтояров. - М.: РГБ, 2005.
7. Вайль, П. Гений места [Текст] I П. Вайль. - М.: Изд-во КоЛибри, 2007.
8. Весь Шекспир [Текст]. В 2 т. Т. 1. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001.
9. Гаврук, Ю. Нужен ли новый перевод «Гамлета» на русский язык? [Текст] I Ю. Гаврук II Мастерство перевода 1966. - М.: Советский писатель, 1968. -С. 119-1З2.
10. Горбунов, А.Н. Шекспировские контексты [Текст] I А.Н. Горбунов. - М.: МедиаМир, 2006.
11. Даль, В.И. Толковый словарь русского языка [Текст] I В.И. Даль. - М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 2002.
12. Каплуненко, А.М. Историко-функциональный аспект английской идиоматики [Текст]: монография I А.М. Каплуненко. - Ташкент, 1991.
13. Каплуненко, А.М. Историко-функциональный аспект идиоматики (на материале фразеологии английского языка) [Текст]: дис. . д-ра филол. наук I А.М. Каплуненко. - М., 1992.
14. Каплуненко, А.М. О технологической сущности манипуляции сознанием и ее лингвистических признаках [Текст] I А.М. Каплуненко II Аргументация и манипуляция: Вестник ИГЛУ. Сер. Коммуникативистика и коммуникациология.
- Иркутск: ИГЛУ, 2007. - С. 3-12.
15. Кунин, А.В. Англо-русский фразеологический словарь (АРФС) [Текст] I А.В. Кунин. - М.: Рус. яз., 1984.
16. Ленин, В.И. Партийная организация и партийная литература [Текст] I В.И. Ленин II Полн. собр. соч.
- Изд. 5. - М.: Политиздат, 1979. - Т. 12. - С. 99105.
17. Мир перевода [Текст]. - 2007. - № 1 (17). - С. 5254.
18. Ортега-и-Гасет, X. Запах культуры [Текст] I Х. Ортега-и-Гасет. - М.: Алгоритм: Эксмо, 2006.
19. Петруня, О.Э. Тупики софистики и пространства философии: новый этап борьбы за логос [Текст] I
О.Э. Петруня II Вестник Московского университета. Сер. 7. Философия. - 2007. - № 3. - С. 44-64.
20. Радлова, А. Как я работаю над переводом Шекспира [Текст] I А.Радлова II Литературный современник.
- 1934. - № 3.
21. Ракитянская, Е.В. Опыт лингвистической реконструкции женской коммуникативной личности XvI-XvII вв. (на материале произведений В. Шекспира) [Текст]: дис. ... канд. филол. наук I Е.В. Ракитянская. - Иркутск, 2007.
22. Тер-Минасова, С.Г. Язык и межкультурная коммуникация [Текст] I С.Г. Тер-Минасова. - М.: Слово! Slovo, 2000.
23. Улицкая, Л. Даниэль Штайн, переводчик: роман
[Текст] / Л. Улицкая. - М.: Эксмо, 2007.
24. Флоренский, ПА. Столп и утверждение истины: Опыт православной теодицеи [Текст] / П.А. Флоренский. - М.: АСТ, 2005.
25. Фофин, А.И. Русские и французские этнофолиз-мы как вербальные знаки национальной нетерпимости [Текст] / А.И. Фофин // Вестник ИГЛУ Сер. Филология. - 2008. - № 1. - С. 45-51.
26. Шекспир. Библиография русских переводов и критической литературы на русском языке 1748-1962 [Текст]. - М: Книга, 1964.
27. Эко, У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию [Текст] / У Эко. - СПб.: «Симпозиум», 2004.
28. Bamber, L. Comic Women, Tragic Men. A Study of Gender and Genre in Shakespeare [Text] / L. Bamber.
- Stanford: Stanford Univ. Press, 1982.
29. Gentzler, E. Contemporary Translation Theories [Text] / E. Gentzler. - London and New York: Routledge, 1993.
30. Greenblatt, S. Will in the World [Text] / S. Greenblatt.
- New York and London: W.W. Norton & Company, 2004.
31. Paulin, R. The Critical Reception of Shakespeare in Germany 1682-1914 [Text] / R. Paulin. - Hildesheim, Zurich and New York: Georg Olms Verlag, 2003.
32. steiner, G. After Babel: Aspects of Language and Translation [Text] / G. Steiner. - Oxford: Oxford Univ. Press, 1998.
33. The Oxford English Dictionary. In 13 vol. [Text]. -Oxford: Oxford Univ. Press, 1933 [OED].
Список источников примеров
1. Весь Шекспир [Текст]. В 2 т. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001.
2. Шекспир, В. Гамлет, принц Датский. Трагедия в 5 действиях [Текст] / В. Шекспир; пер. с англ. Н.А. Полевого. - СПб., 1887.
3. Шекспир, в. Трагедии [Текст] / В. Шекспир; пер. Т. Щепкиной-Куперник и М. Лозинского. - М.: Детская литература, 1981.
4. Shakespeare, W. Ein Sommernachtstraum [Text] / W. Shakespeare; ubersetzt von A.W. Schlegel. - Stuttgart, 2007.
5. Shakespeare, W. Romeo und Julia [Text] / W. Shakespeare; ubersetzt von A.W. Schlegel. - Stuttgart, 2007.
6. The Complete Works of William Shakespeare [Text] / W. Shakespeare. - New York: Avenel Books, sine anno.
