CC BY
15
© 2007 г. А.П. Фролин
ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС 1917 года В ОЦЕНКАХ АВСТРИЙСКОЙ И НЕМЕЦКОЙ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИИ:
К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА
В первой четверти ХХ в. вопрос о судьбе социал-демократизма был тесно связан с решением проблемы перспективности социализма и его различных вариантов теоретиками международной социал-демократии. В их интерпретациях идея социализации получила свое второе рождение, но уже в рамках иного - эволюционного - подхода. Новое понимание базировалось преимущественно на философии неокантианства. Размышляя над прошлым, мы часто сталкиваемся с волюнтаризм тех, кто привык смотреть на историю как на «узлы памяти» отдельных событий, руководствуясь в их выборе исключительно политическими интересами истеблишмента. Субъективные предпочтения заставляют нас воспринимать события и идеи прошлого в ракурсе современной ситуации. Иначе обстоит с объективным значением исторического наследия [1], каковым являются события октября 1917 г. Начавшись как результат противоречий капиталистических демократий и зарождавшегося тоталитаризма, с перерастанием в противостояние двух систем, они образуют в мировой истории ту константу, присутствие которой имело определяющее значение в формировании характера ХХ столетия. Для теоретиков международной социал-демократии Октябрьская революция стала своего рода вызовом. Вопреки всяким прогнозам в отстающей в экономическом отношении стране к власти пришла социалистическая партия, игнорировавшая своей политикой многие положения социалистической теории и практики [2].
Прежде всего неприятие вызывали методы и формы революционной практики большевиков. Споры о её целесообразности только ускорили процессы дифференциации как в международной социал-демократии, так и в отдельно взятых партиях. Революция с присущими ей общественно-политическими трансформациями выдвинула на первый план проблемы коррекции стратегии и тактики социалистических партий, в частности, условий и возможностей для социалистического развития; соотношения демократии и диктатуры; содержания и форм перехода к социализму.
Вплоть до 1940 г. (ликвидации Социалистического Рабочего Интернационала) в международной социал-демократии так и не сложилось единого отношения к Октябрьской революции и советскому развитию. Впрочем, преобладающим мнением оставалось скорее неприятие формы и методов советской власти. На своих заседаниях Социалистический Интернационал, подобно российским умеренным социалистам, неоднократно ставил в повестку дня вопрос о демократизации межпартийных отношений и общественной жизни в России. Поэтому подчеркнутая в политической практике формальная солидарность с Октябрем подчас сменялась острой критикой социализации по-большевистски. Тем не менее поначалу революция была встречена с большим энтузиазмом, что зачастую объяснялось недопонимани-
ем произошедшего. Свержение временного правительства и установление власти Советов под руководством РСДРП(б) вкупе с провозглашенным «Декретом о мире» породило спонтанную симпатию к большевикам, а главное, пробудило надежды на скорое окончание войны [2, с. 59]. Впоследствии оценки Октябрьских событий привели к дальнейшей поляризации социалистических движений в Австрии и Германии. Эти процессы сопровождались образованием коммунистических и радикально настроенных партий (Союз Спартака).
Формально высказавшись в поддержку большевистского переворота, социал-демократы на Западе не скрывали свою особую озабоченность прежде всего вопросом прекращения войны. Ввиду «несвоевременности социалистического эксперимента» [2, с. 60] победа большевиков не признавалась окончательной. Тем не менее в годы интервенции и гражданской войны Социалистический Интернационал выступил с лозунгом «о невмешательстве во внутренние дела России» [2, с. 60].
В 1919 г. на проходившей в Берне конференции I Интернационала в дискурсе проблемы соотношения демократии и диктатуры обсуждалось два вопроса: революция в России и политика большевиков. Однако ранее наметившиеся разногласия в оценках социалистических преобразований чуть было не привели к срыву самой конференции, помешав прежде всего объединению центристских и левых партий в единый блок. Большинство участников поначалу высказалось в поддержку «Резолюции Брантинга», фактически осуждавшей произошедшее в России. К ней даже присоединились такие маститые социал-демократы, как Карл Каутский и Эдуард Берн-штейн. Последний даже назвал систему власти большевиков «контрреволюционной» [2, с. 61]. Несмотря на столь жесткие заявления, всё же была принята «Резолюция Адлера - Лонгета», предостерегавшая от всякого рода жестких оценок социально-политического состояния России. «Учитывая уникальность условий советской социализации», среди социал-демократических партий возникло единодушие в том, что революция и начатые после неё общественные преобразования являют собой «нечто специфически русское» [2, с. 61]. Однако развитие социализма в России в перспективе признавалось скорее невозможным.
Именно К. Каутский одним из первых обосновал своё неприятие последствий Октября. Ещё до начала конференции в работе «Диктатура пролетариата» он оценивал революцию как явление хоть и значительное и величественное, но ущербное в одном важном пункте: социалистическая партия, которая управляет в настоящее время Россией, достигла власти борьбой против других социалистических партий [3]. После разгона в январе 1918 г. Учредительного собрания К. Каутский занял ещё более критическую позицию по отношению к большевизму. По работам «Диктатура пролетариата»,
«Терроризм и коммунизм» можно проследить постепенное заострение его критического тона. Свою «Диктатуру пролетариата» К. Каутский посвятил обоснованию принципов демократии и возможных условий её установления как будущей формы правления в России и выражал надежду на спасение существенных завоеваний революции, но «при условии немедленной замены диктатуры демократией» [3, с. 16]. Он, по-видимому, понимал, что «война на время сузила политическую свободу действий большевиков». «Их позиции покоились единственно на уверенности в том, что революционная армия найдет своего мессию» [3, с. 25]. В целом через анализ политики советской власти ему удалось показать различия в экономическом и политическом развитии России и Европы. «Чем сильнее развитие капитализма в государстве, чем демократичнее оно, тем ближе оно к социализму. Чем более развито его капиталистическое производство, тем выше его производительные силы, тем больше его богатство» [3, с. 26].
Ещё более резкую критику послеоктябрьские события и начало гражданской войны получили в книге К. Каутского «Терроризм и коммунизм», увидевшей свет в Берлине в 1919 г. Работа сразу же была переведена на русский язык. Её центральной темой стало осуждение революционного террора и вместе с тем попытка понять причины вспыхнувшего насилия. Террор и насилие, стремление оправдать их революционной целесообразностью, возведение политики принуждения в норму морали - всё это, по словам К. Каутского, превратилось в повседневную практику власти [4]. Почему это произошло, неизбежен ли террор в революции? При объяснении глубинных причин террора автор опроверг утверждения тех, кто видел главную причину агрессивности и основной источник всех форм насилия в обществе в генетическом несовершенстве человечества как биологического вида. Отвергал он и попытку поставить знак равенства между законами животного мира и общественной жизни. По мнению К. Каутского, «насилие в обществе также претерпевало историческую эволюцию, имевшую вполне определенные основы - внутренние закономерности развития этого общества» [4, № 1, с. 175]. «Марксизм большевиков, - писал он, - не выдержит испытания ... Конечно, он победил в России, но социализм там, где его приход оказался невозможен на демократической мирной основе, потерпел поражение» [4, № 1, с. 176]. Предвидя неизбежность краха такой политики, К. Каутский сформулировал важнейшую задачу будущих социалистов - «заботу о том, чтобы моральная и экономическая катастрофа одной определенной модели социализма не стала катастрофой социализма вообще, чтобы была проведена резкая грань между этой моделью и методами демократического социализма, чтобы массовое сознание восприняло указанное различие» [4, № 2, с. 147].
Своё отрицательное отношение к диктатуре, как и вообще ко всякому проявлению насилия, неоднократно демонстрировал Э. Бернштейн. Любая «формула» диктатуры представлялась ему очевидным признаком
низкой политической культуры. Само понятие диктатура класса, писал он, рождало идею, что переход от капиталистического общества к социалистическому по необходимости произойдет в формах эпохи и культуры, которым ещё не ведомы или известны лишь в зачатке законные формы пропаганды и борьбы [5].
Не обошли эту проблему и австромарксисты. Так, в работах О. Бауэра прослеживается неоднократная постановка вопроса: «демократия или диктатура?». В одном из своих выступлений он назвал диктатуру пролетариата, провозглашенную большевиками, «временной и не имеющей всеобщего значения переходной стадией к буржуазно-демократическим отношениям, только необходимой предпосылкой для создания социалистического общества» [2, с. 60]. Благодаря О. Бауэру идеи социализации приобрели этические элементы, что в значительной степени объяснялось его обращением к философии Канта. На концепцию социализма австро-марксиста также существенный отпечаток накладывала политическая специфика Австрии. После войны в стране то и дело вспыхивали национальные конфликты, ученым и политикам от социал-демократии следовало прежде всего научиться анализировать эти сложные феномены, не укладывавшиеся в методологию прежнего марксизма.
О. Бауэр одним из первых попытался взглянуть на мировую войну как на величайшую революцию ХХ столетия [6]. Многие западно-европейские историки со временем также сошлись во мнении, что по геополитическим, социально-экономическим и культурным последствиям война действительно выступила в роли некоего революционизирующего фактора в развитии европейских цивилизаций. Сам же Бауэр, развивая мысли о мировой войне, выделил два типа революций: «чисто политическую» и «политическую вместе с социальной» [7]. Указывая на различия в их характере, он фактически показал несхожесть методов социализации международной социал-демократии с социальной политикой большевиков, а поэтому полный крах идеи мировой революции. «Надежды на мировую революцию в тех специфических формах, какие она имела у большевиков, не оправдались» [6, с. 200]. Как и Каутский, О. Бауэр отверг диктатуру как метод и никогда не считал её обязательной предпосылкой в проведении социализации. «Напротив, - писал он, - в большинстве стран она была бы только вредна». «Никакая диктатура не сможет ускорить осуществление экономических процессов: их протекание будет, как и прежде, зависеть исключительно от развития производственных отношений и самого общества» [6, с. 201]. Таким образом, заключал О. Бауэр, «даже в России с ее особыми условиями экономическая перестройка окажется длительным процессом и никакая диктатура тут не поможет» [6, с. 201]. В 1926 г. в газете «Der Kampf» Бауэр в очередной раз выразил свое отношение к проблеме соотношения демократии и диктатуры. «Существует спор из-за значения слов "диктатура" и "демократия"» [6, с. 212]. «Дело в том, - пояснял он, - что уже в 1875 г. в письме к Браке К. Маркс указал на то, что между капиталистическим и социалистическим обществом будет лежать
целый исторический период, по существу период диктатуры пролетариата» [6, с. 213]. «С другой стороны, Маркс и Энгельс не раз говорили, что демократическая республика есть специфическая форма диктатуры. Иначе говоря, классики не считали демократию и диктатуру противоположностями» [6, с. 213].
Большой интерес в связи с рассматриваемым вопросом о соотношении диктатуры и демократии представляет мнение Розы Люксембург. Свои мысли в отношении большевистской политики она изложила в опубликованной посмертно «Рукописи о русской революции». Сама статья оставалась незавершенной и в таком виде явно не предназначалась для публикации. В отличие от К. Каутского, Э. Бернштейна и О. Бауэра Р. Люксембург не стала противопоставлять демократию диктатуре, считая такую постановку ошибочной. Социалистическая демократия в этом смысле представлялась Р. Люксембург разновидностью диктатуры рабочего класса [8]. Но эта диктатура выражалась скорее в способе применения демократии. Поэтому социалистические преобразования для Р. Люксембург были тождественны прежде всего «осуществлению диктатуры класса, но не партии как в России» [8, с. 330]. «Диктатура класса при самой широкой гласности, при самом деятельном беспрепятственном участии народных масс, при неограниченной демократии», - такова диалектика вопроса о соотношении демократии и диктатуры в понимании Р. Люксембург [8, с. 331].
Руководствуясь исключительно оценками и комментариями германской и австрийской социал-демократии, российский политический процесс первой четверти ХХ в. едва ли удастся глубоко и всесторонне понять. Сказывается не совсем адекватное отражение теоретиками некоторых особенностей исторического развития, нюансов политической культуры, нравов и истории, наконец, ментальности русского человека.
Тем не менее в критике политики социализации по-большевистки, а также в корректировке собственных действий оформлялось новое видение проблемы развития и совершенствования теории социализма, зарождалась концепция демократического социализма и не в последнюю очередь как результат исследования российского политического опыта. Вместе с тем у теоретиков германской и австрийской социал-демократии перед глазами был и собственный пример: милитаристские правительства, революционные 1918, 1919 гг., падения монархий, приход к власти национал-социалистов.
Они одними из первых по крайней мере в международной политике выразили свое отношение к большевизму, определив его «существо» как «непримиримость с высшей формой общественной жизни - демократией» [3, с. 36]. Следует признать теоретиков германской и австрийской социал-демократии (К. Каутского, Э. Бернштейна, О. Бауэра и Р. Люксембург) первыми реформаторами марксизма в направлении его демократизации. Заслуга их - в придании теории К. Маркса эволюционной доминанты, что послужило началом трансформации общественного идеала от окончательно определенной застывшей формы социализма к меняющейся в процессе изменения самой действительности. Впрочем,
проявление этой тенденции в их взглядах было неоднозначным: так, Э. Бернштейн и К. Каутский в большей мере, чем О. Бауэр и Р. Люксембург, стремились к существенным изменениям социологической схемы К. Маркса. В процессе рефлексии и изучения российского политического опыта первой четверти ХХ в. формируются основы концепции демократического социализма.
Но всё же обстоятельная разработка современной теории нового социализма осуществилась лишь в послевоенные годы. Первые десятилетия послевоенной Европы послужили питательной средой в разработке новой социальной теории. Именно в этот период набирает силу обозначенная ранее тенденция к социализации политических институтов демократии [9]. Однако даже авторы новой волны (Г. Ласки, Э. Блюм, К. Ренер, К. Шумахер) исходили преимущественно из уже намеченного теоретиками германской и австрийской социал-демократии первой четверти ХХ в. в концепции демократического социализма.
Сейчас в Германии всё чаще высказываются мысли о дальнейшем развитии теории демократического социализма в XXI в. Следует прежде спросить: в какой эпохе, в какой исторической ситуации находится современное общество? Определенно европейские левые пребывают в условиях господства идеалов неолиберализма [10]. В свое время капитализм успешно использовал новые возможности индустриального общества, разрешив, таким образом, большинство социальных противоречий. Сегодня он успешно реагирует на проблемы и изменения в информационном обществе [10, с. 1176]. В поисках новой социальной идеи, её теоретического обоснования в XXI в. следует обратиться к концепции демократического социализма в условиях современного информационного общества, существенно отличающегося от жизненных условий общества индустриального.
Литература
1. Bock H. Die russische Revolution 1917 - «Kriegskind des 20. Jahrhunderts» // Utopie kreativ. 1997. November. Heft 85. S. 7-20.
2. Mayer H. Die Oktoberrevolution und die internationale Sozialdemokratie (1917 - 1940). Stichpunkte // Utopie kreativ. 1997. Februar. Heft 76. S. 58-67.
3. Каутский К Диктатура пролетариата / Пер. с нем. Ф.А. Боброва, «Революционный архив». Екатеринбург, 1918 или http://revarcMv.narodru/kautsky/oeuvre/diktatur html, материал предоставлен МРП.
4. Каутский К. Терроризм и коммунизм (Предисловие к публикации С. М. Брайоновича) // Полис. 1991. № 1. С. 172-180; № 2. С. 146-155.
5. Бернштейн Э. Исторический материализм, СПб., 1901.
6. Sozialdemokratie oder Bolschewismus? // Цит. по: Рубинштейн К. Отто Бауэр - теоретик австромар-ксизма. М., 1935.
7. Бауэр О. Австрийская революция 1918 г. / Под ред. Ф. Ротштейна. СПб., 1923.
8. Люксембург Р. Рукопись о русской революции // О социализме и русской революции: Избранные статьи, речи, письма / Пер. с нем. Г.Я. Рудого, ред. Я.С. Драб-кин М., 1991. С. 306-333.
Ростовский государственный университет
9. Любин В.П. Рецензия на книгу «Левые в Европе ХХ века: люди и идеи» // Вопросы истории. 2002. № 2. С. 166-168.
10. Burrichter C. Demokratischer Sozialismus // Utopie kreativ. 2000. November. Heft 121. S. 1173-1178.
12 декабря 2006 г
