CC BY
109
удк 32.001
В. Г. Белоус
ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕФЛЕКСИЯ И ПОНЯТИЕ «ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ»
Работа посвящена политической рефлексии, значение которой возрастает в кризисные времена. Рефлексия понимается как универсальный метод ревизии наличного политического знания, которое в условиях современного кризиса культуры практически утратило целевую перспективу. В качестве примера рассматривается важная составляющая отечественного государствоведения — наличные представления о государственности. По мнению автора, существующие дефиниции этого понятия не могут удовлетворять ни общественное сознание, ни практическую политику. «Государственность» предлагается рассмотреть с историко-политологической точки зрения, используя при этом терминологию и аргументацию высшей математики. Общий вывод состоит в том, что государственность есть историческая функция, областью задания (определения) которой выступает набор социальных и институциональных переменных, а областью значения (изменения) — множество переменных, характеризующих общественное сознание. Применительно к дискуссиям о современной идентичности это означает, что государственность включает в себя различные исторические формы. Важнейшей задачей современной российской политики является формирование будущего, поэтому в задание науки о политике должно быть вменено конституирование будущего, или создание таких проективных теоретических конструкций, которые заключали бы в себе полноценное смысловое, этическое содержание.
Ключевые слова: современный кризис культуры, политическая рефлексия, государ-ствоведение, государственность, функция, переменные, российская идентичность.
Наука о политике неизменно задается проблемой обоснования собственных конструкций — обращается к формам, практикам, целевому назначению знания, проблематика которого находится в ведении политической философии. При определении предметного содержания последней, как правило, подразумевают габитус, отложившийся в идеях, учениях и доктринах, и в меньшей степени — наличный праксис философствования о политике. Между тем идет ли речь о завершенных формах, или же о логических процедурах, и те и другие невозможны без рефлексии. Потребность в политической рефлексии многократно усиливается во времена, когда готовые ответы по разным причинам перестают удовлетворять сознание. Около ста лет назад Р. Челлен предварил книгу «Государство как форма жизни» (1916) введением «О саморефлексии государствоведения», где прямо указал на то, что вопросом о смысле собственного существования, «когда мысль стремится назад к выявлению своей собственной проблематики, к своим задачам и исходному пункту», политическая наука задается в особенных, кризисных, обстоятельствах (Челлен, 2008, с. 43). В сравнении с хорошо известным кризисом начала XX в. современное состояние культуры, мысли и жизни дает политологам не меньшие основания для ревизии того, чем они занимаются и в чем принимают участие.
© В. Г. Белоус, 2013
об особенностях современной политической рефлексии
В начале XXI столетия политическая наука становится заложницей новых кризисных обстоятельств, главная примета которых — блуждающая в круге пользования жизнь. Современное политическое знание практически лишено целевой перспективы. В лучшем случае политология констатирует очевидные факты, в худшем — подгоняет их под искусственные схемы. Мир политического превращается в хаотический набор произвольных оценок, а сами они раздваиваются в примитивной дихотомии «плохого» и «хорошего», «чужого» и «нашего». Господствующий образ мышления (постмодернизм) не дает политическому разуму выйти за пределы утратившего прежнюю силу идеологического дискурса, выступая естественным тормозом для научного познания. Политика всегда была куда более доступной для массового сознания, чем любая другая область общественного бытия. Сегодня общественное сознание демонстрирует чудовищный разрыв между обыденной и теоретической формами политического мышления. Обыденное (профанное) мышление, опосредованное запросом на понижение политической культуры, расшатывает теоретическую норму, в результате чего она утрачивает свое конституирующее значение. Само слово «политолог» ассоциируется сегодня либо с обслуживанием власть предержащих, либо с самовыражением той или иной медийной персоны. Между тем «полито-логия» в буквальном смысле — это слово о политике. Единственное значимое дело для политолога есть его слово: политическое слово. Если в относительно недавние времена публичность политического слова влекла за собой ответственность, моральную либо даже уголовную, то в настоящую, относительно вегетарианскую, эпоху политическое слово лишилось мировоззренческой, нормативной обязательности. Однако, может быть именно эта ситуация предоставляет ученым-политологам исторический шанс не только разобраться в своем общественном предназначении, но и решить более специальные задачи, касающиеся адекватности того инструментария, которым они оперируют. Политология настоятельно нуждается в том, чтобы ее тезаурус был приведен хотя бы в относительный порядок. С одной стороны, «мы, политологи» (перефразирую здесь Ф. Ницше), нуждаемся в проблематизации понятий, с другой — в коррекции привычных дефиниций, опровержении возникающих повсеместно разнообразных нововве-дений-симулякров с притязаниями их авторов на отражение реальности. Жить идеологическими представлениями XX, а то и XIX столетий сегодня уже невозможно. С другой стороны, постмодернистская, имитационная «игра-в-бисер» привлекательна до поры до времени, пока социуму не приходится отвечать на вызовы нового века реальной политикой.
о проблематичности «нашей государственности»
Наглядным примером неочевидности очевидного может служить важнейшая отрасль политического знания, с давних пор именуемая государствоведением. Казалось бы, такое устоявшееся понятие, как «государство», не предполагает разномысленных толкований. В обобщенном виде — это возникающая на опре-
деленном этапе человеческой истории совокупность институциализированных, властных образований, лежащих в основании функционирования общества. Помимо политологии, государство является предметом исследования других общественных наук: истории, социологии, юриспруденции. Феномен государства рассматривается с разных точек зрения. Одни исследователи делают акцент на структуре аппарата власти, другие — на порядке и правилах деятельности этого мегаинститута, третьи — на характере господствующих социально-политических отношений, четвертые — на генезисе политических институций и установлений. Между тем как только современная политическая рефлексия задается вопросом о природе Российского государства, возникает целый ряд теоретико-методологических затруднений. Показателен (как раз с позиций рефлексивного анализа) один из важнейших политических текстов последнего времени — выступление Президента РФ на заседании международного дискуссионного клуба «Валдай» в сентябре 2013 г. Уже само начало речи содержит ответ на вопрос, откуда пошла «наша государственность»: это — место проведения конференции как «духовный центр» «и одна из колыбелей нашей государственности» (Заседание..., http://www.rg.ru/2013/09/19/stenogramma-site.html). Означает ли это обстоятельство, что российская государственность восходит к традиции Новгородской республики (а не, предположим, к Киевской Руси), — не очевидно, поскольку далее понятие «государственность» редуцируется к «естественным коммуникациям» более чем тысячелетней давности. Быть может, «наша государственность» готова самоотождествиться с более поздними формами? Как следует из речи, в результате «национальных катастроф ХХ в.» «мы дважды пережили распад нашей государственности», и все же современная российская идентичность не имеет ничего общего ни с «монархической», ни с «советской» формами, равно как неприемлем для нее и «западный ультралиберализм» (Там же). Значит ли это, что в условиях нового тысячелетия, когда «Россия испытывает не только объективное давление глобализации на свою национальную идентичность, но и последствия национальных катастроф ХХ в., когда мы. получили разрушительный удар по культурному и духовному коду нации, столкнулись с разрывом традиций и единства истории, с деморализацией общества, с дефицитом взаимного доверия и ответственности» (Там же), подобно героине знаменитой гоголевской пьесы, мы стоим перед выбором наилучшей, но не существующей в действительности формы государственности? Хорошо известно, что в логике и грамматике важную роль играют вопросы, именуемые риторическими, ответы на которые известны априори. Сформулированные здесь вопросы национального самоопределения — кто мы?, кем мы хотим быть? — полная им противоположность: ответов, которые устроили бы всех и вся, не существует. Их нельзя извлечь из какой бы то ни было «единого» учебника истории: это вовсе не дело истории и даже не проблема мировоззренческого выбора. Скорее всего, в данном случае мы сталкиваемся с теоретико-методологическим заданием, решение которого может быть описано исключительно на языке политической философии.
об интерпретациях понятия «государственность»
К чему приводит современное обществознание забвение философских уроков, наглядно демонстрирует опыт определения понятия «государственность». «Государственность» — один из наиболее частотных в политологическом лексиконе терминов, давно укорененный в традицию отечественной мысли. У популярности есть и оборотная сторона: в его толковании, сколько людей, столько и мнений. Современные отечественные трактовки понятия подробно разбираются в статье Ю. А. Пирумовой (Пирумова, 2011/12). Со своей стороны хочется подчеркнуть, что наиболее распространено неразличение или прямое отождествление понятий «государственность» и «государство». В большинстве случаев авторам трудов по данной проблематике буквально все равно, какой именно аспект государственной деятельности рассматривается; понятие «государственность» употребляется во всех смыслах сразу. Вот набор стандартных ответов: государственность — это система, организация, строй, устройство, механизм, совокупность неких черт и/или признаков, формы, типы и функции государства на различных этапах его истории, протополитическая общность людей и т. д. Государственность рассматривается как целое в отношении к своей же части — государству, так и в качестве части по отношению к государственному целому. Иногда идет речь о «компонентах» государственности, когда последняя воспринимается в качестве некой предметной структуры. Существует также точка зрения, переводящая содержание термина в область общественного сознания. Несколько отрезвляющий взгляд (и вместе с тем вносящий в дискуссию дополнительные обертоны) представлен в работе Ю. В. Кима, на которой имеет смысл остановиться более подробно. Во-первых, автор отмечает, что благодаря предельному расширению понятие приняло «трансцендирующий» характер относительно другой категории — «государства» (Ким, http://old.kirsute.ru/kaf_ teorgosprava/16.pdf). Во-вторых, он напоминает о порядке словообразования в русской речи: о том, что целая группа имен существительных, образованных от основ имен прилагательных и объединенных суффиксом «-ность», обозначает признак, отвлеченный от предмета, а также качество и состояние» (Там же) В истории политического знания концепт «государственность» действительно возникает как производное от первоосновы «государства», однако вряд ли разумно буквально переносить семантику на область смысла, редуцируя тем самым государственность к «признаку», «качеству» или «состоянию» государства. Впрочем, Ю. В. Ким, кажется, вынужден и сам признать непродуктивный характер подобной процедуры: «Корень проблемы государствопонимания в том и состоит, чтобы уяснить, чем именно еще, помимо "структуры власти и властных отношений", является государство. Дело в том, что эффект расщепления смысла государства возникает всякий раз, как только исследователь оказывается вне круга институционализированных носителей функций государственной власти. Вне юридического формата властеотношений термин "государство" неоперационален. Возникает закономерный вопрос: что же в таком случае нового в понимание внутренней органики государства и "юридической картины мира" привносит категория государственности? Похоже, что переключение внимания от государ_ 35
ПОЛИТЭКС. 2013. Том 9. № 4
ства к государственности результатов пока не дает. На поверку понятие государственности, вобрав в себя все, что потенциально могло бы рассматриваться как "государственное", оказалось таким же размытым и неопределенным, как и понятие государства» (Там же). Итак, конечный вывод малоутешителен: все потенциально возможные комбинации определения «государственности» на сегодня, по существу, исчерпаны. Круг интерпретаций замыкается, в результате чего само понятие часто начинает кочевать из текста в текст как симулякр — полная пустышка, некий «образ» реальности, а отнюдь не предметная форма политической действительности.
о дефинициях
И все же вряд ли будет справедливым сказать, что тема государственности искусственно раздута. Вокруг нее разворачиваются настоящие идеологические битвы и одновременно множатся сущности, упирающиеся в пределы ограниченности интерпретирующего их современного разума. Возможно, проблема интерпретаций заключается в самом «юридическом формате», вне которого, как это следует из вышеизложенного, нельзя и близко подойти к определению природы государства, а значит, в той самой точке зрения, которую исповедует большая часть «государствоведов» — когда юриспруденция, подменяя (политическую) философию, возводится в центр интеллектуальной вселенной. Такая завершенная «юридическая картина мира» совершенно чужда размышлению как таковому: это ответы без вопросов, или же те самые ответы на вопросы, которые носят риторический характер. В известном смысле можно говорить о забвении в современном обществознании традиции рефлексии: логических рассуждений, сопровождаемых сомнениями, пониманием природы собственных ошибок, постоянством мышления и, как результат, — новационными методологиями. Блестящей иллюстрацией эпистемологической бесплодности «науки о позитивном праве» прошлого и настоящего может служить аргументация Гегеля, которая предваряет классическую «Философию права»: «Дедуцируется. дефиниция обычно из этимологии, преимущественно посредством абстрагирования от особых случаев, причем основой служат чувства и представления людей. Правильность дефиниции определяют затем в зависимости от ее соответствия существующим представлениям. При этом методе отодвигается на задний план то, что единственно существенно в научном отношении, в отношении содержания, — необходимость предмета в себе и для себя.» (Гегель, 1990, с. 60). Немецкий философ предупреждал об опасности формулировок ради формулировок. Согласно Гегелю, если «юридическое» познание вполне удовлетворяется «законодательными определениями», то «в философском познании главным является необходимость понятия, а движение, в ходе которого оно становится результатом, составляет его доказательство и дедукцию» (Там же). Характерная черта культурной ситуации наших дней — совершенное забвение философской «школы». Все «движение» понятия сегодня сосредоточено в точке современности, да и сама политика живет исключительно настоящим. Умножая сущности в случае с «государственностью», современная юридическая
наука выдвигает на первый план принцип «операциональности». Что в действительности стоит за этим термином? «С одной стороны, операциональность означает готовность к функционированию (оперативному и прозрачному) в рамках общественных моделей, с другой — она охватывает внутреннее измерение субъекта — его мышление, где операциональность означает некую способность, технику манипулирования знаками. Это означает кризис философии в сознании, где мышление как продумывание, неспешное проникновение в суть сменяется мышлением как техникой манипуляции с информационными единицами. Подобная комбинаторика нивелирует не только самотождественный центр (или самоосознающую инстанцию "я" субъекта), но также и любую господствующую логику смыслополагания» (Косыхин, 2008, с. 60). Для нас очевидно: нет нужды разбирать, насколько эпистемологически справедливы или несправедливы те или иные основанные на комбинаторике дефиниции «государственности». Нет необходимости искать смысл там, где он вообще не закладывался в основание.
о государственности с точки зрения рефлексии
Альтернатива постмодернистской «операциональности» — рефлексия, при помощи которой нам необходимо ответить на три вопроса: что? как? зачем? При ответе на первый (что?) проще использовать отрицательные характеристики: государственность — не институт, не норма, не свойство, не часть и не над-государственное целое. Обратный подход, постулируемый на основе интуиции, представляет государственность как идеальный предмет и как акт сознания — что, в сущности, есть одно и то же, но увиденное с разных сторон — объективной и субъективной. С точки зрения темпоральной логики государственность воображаема и как продукт идеации наличного государства, данного здесь и сейчас, и как протофеномен, разворачивающийся в историко-политическом процессе. Философская мысль XX столетия «подсказывает» целый ряд терминов, содержание которых, как мы полагаем, может быть соотнесено с искомым понятием. Говоря языком феноменологии Гуссерля, государственность — «эйдос», что означает наивысшую мыслительную абстракцию, равную сущности, которая возникает в сознании благодаря допонятийной интуиции, но тем не менее представлена в своих индивидуальных формах вполне конкретно и наглядно, т. е. доступна созерцанию. Другой термин, потенциально применимый к государственности, — «идеальный тип» Вебера — логическая конструкция, образованная посредством синтеза различных конкретных индивидуальных явлений в некую идеальную целостность. Однако и тот и другой термины относительны и нуждаются во взаимном дополнении. Если в случае с «эйдосом» открывается (и усматривается) объективная сторона «государственности», то «идеальный тип» своей отвлеченностью от историко-политической конкретики, скорее, призван продемонстрировать инструментальный характер искомой категории. Синтетическим вариантом по отношению к объективистски-умозрительному и субъективно-инструменталистскому подходам может выступить представление государственности в особом качестве — структуры и функции. Здесь мы переходим к следующему вопросу — как? Казалось бы, что принципиально нового
может содержать затертый в тысячах диссертационных «методологий» структурно-функциональный прием. Главная беда всех «структуралистов» состоит в том, что элементный состав структуры, ее внутренние связи и конфигурации берутся как инвариантные — неизменные во времени. Политическому сознанию, оперирующему постоянными политологическими величинами, следует перейти в другой, высший, класс политософии (так же естественно, как школьник переходит от изучения арифметики к высшей математике). Самый важный шаг, который предстоит сделать в понимании природы государственности как «движения», — это представить структуру в виде множества переменных. Ведь если множество, согласно соответствующей теории, мыслится как единое целое, состоящее из различных изменяющихся во времени элементов, то почему бы не сделать следующий шаг и помыслить целое как переменную: государственность как систему с переменной структурой. Не только все элементы ее составляющие, но и связи между ними никогда не будут тождественны самим себе. Тогда придется пересмотреть и понятие «функция». Язык политической науки давно уже адаптировал этот термин, взятый из философского, а еще раньше из математического лексикона. Это понятие сегодня так же, как и «структура» подлежит пересмотру. История науки свидетельствует о том, что, по мере того как понятие это становилось все более и более привычным, оно утрачивало свое первоначальное значение: из «закона» превращалось в простую корреляцию. Между тем в высшей математике существует так называемое интуитивное определение функции. Функция, или отображение, есть закон, согласно которому каждому элементу х из множества X ставится в соответствие единственный элемент из множества У На наш взгляд, государственность надлежит рассматривать именно как функцию, приводящую в соответствие два множества, два ряда переменных. Это множество X именуется областью задания или определения функции — набор переменных, в своей совокупности составляющих государство (территория, народ, политическая власть). Данное множество состоит из независимых переменных, каждая из которых сама по себе является множеством (точнее — подмножеством надмножества, именуемого государством). «Территория» складывается из суши и моря, городских и сельских поселений, регионов и столиц и т. д. «Народ» представляет собой множество, состоящее из измерений и образований — этносов, классов, гражданских структур, статусно-ролевых форм и проч. Еще большим разнообразием характеризуется «политическая власть»: помимо суверенных и несуверенных политических форм, достаточно вспомнить о ее институциональных, инструментальных, поведенческих и прочих аспектах. В свою очередь, множество У (область значения или изменения) представляет собой совокупность индивидуальных сознаний (элементов у), вброшенных в исторический процесс, отражающих самые разнообразные проекции множества X. Это и есть та самая зависимая переменная, без которой никакая функция невозможна. И еще одно важное добавление: государственность есть многозначная функция, т. е. зависимость, которая допускает наличие нескольких значений для одного аргумента (отсюда и непрекращающийся характер дискуссии по данной проблематике).
о национальном государстве и глобализации
Ответ на вопрос «зачем?» предполагает толкование того, что Гегель называл «результатом» движения. Корректность ответа обусловливается тем, насколько речь вообще может идти о завершенности процесса. В случае с российской государственностью мы имеем дело с движением, которое продолжает свой ход, включая в себя новые подмножества (переменные) — элементы складывающегося глобального мира (мультикультурализм) и, как противоположные им, — элементы реставрации национального государства (православно-монархические нормативно-идеологические конструкции). Для исследователя адекватный историко-политологический подход состоит в том, чтобы сначала построить график функции (государственности), и уже на этом строгом основании строить прогнозы о судьбе современного Российского государства. Что должен включать такой график? Лучше всего на этот вопрос ответила политическая мысль первой половины XIX столетия знаменитой формулой графа Уварова «православие, самодержавие, народность». Именно в такой временной последовательности располагаются три «первообразные» русской истории. Проблема состоит в том, что эти начала действуют не автоматически; все они являются переменными, т. е. преходящими, формами. Каждая из них имеет свою целевую функцию: православие пестует нацию; самодержавие строит государство; «народность» формирует общество. Реализуясь в отечественной истории, они передают эстафету друг другу (каждая из них снимает, в гегелевском смысле этого слова, предшествующую форму), и все они ведут к той высокой ступени развития, когда целью истории становится человек. Разумеется, речь идет о нормативной и, более того, об идеальной стороне исторического развития. Реальный процесс — это постоянные противоречия и конфликты, ускоренные и возвратные движения, политическая и идеологическая борьба. И хотя здесь, разумеется, не место для историософских реконструкций, невозможно обойти вопросы, сформулированные современной политической рефлексией. Первый из них — «кто мы?» Ответ на него зависит от того, с какой стадией развития мы себя отождествляем. Если допустить историческую необходимость нового государственного строительства, то придется признать, что сегодня мы оказываемся внутри такой государственности, которая при всем желании не может «отречься» ни от какого «старого мира», отряхнув «его прах» с собственных ног (здесь цитируется так называемая «Рабочая Марсельеза», которая использовалась в качестве гимна после Февральской революции 1917 г; текст П. Л. Лаврова). Происходит это хотя бы потому, что современным государственным институтам и уложениям соответствует наличное, постмодернистское самосознание, которое содержит в себе, помимо православно-самодержавных, коммунистических, либеральных и прочих взглядов, еще и постоянно воспроизводящиеся при любых исторических формациях квазибюрократические, а также антигосударственные (анархические) представления. Одновременно (это уже к вопросу о глобализации) следует признать, что российское сознание начала третьего тысячелетия обусловлено не столько уваровской формулой, которая в свое время была адресована отечественному просвещению и сыграла свою выдаю_ 39
ПОЛИТЭКС. 2013. Том 9. № 4
щуюся роль, сколько меню закусочных «Макдоналдс» и курсом доллара. Ответ на вопрос «кем мы хотим быть?» предполагает два противоположных вектора: либо «мы» (государственность) желаем во что бы то ни стало сохранять (консервировать), насколько это возможно, межеумочную «идентичность», либо, ориентируясь на будущее, определенно должны поставить своей целью возвышение сознания и культуры. Сущность любой практической политики состоит в формировании будущего. Такой вывод следует из многовекового опыта отечественной и мировой политической рефлексии. Сошлемся на мнение мыслителя-государственника, которого трудно заподозрить в стремлении подорвать устои миропорядка: «Бывает политика, которой представители говорят: "Наша задача — благополучно провести государство через заботы настоящего момента. Завтрашний день принадлежит тем, кто будет жить завтра. Пусть они сами позаботятся о своем дне, как мы заботимся о своем". Это — политика — ничтожная, не заслуживающая названия политики. Она и нечестна, и неразумна. Те исторические моменты, когда она появляется, — суть предвестники гибели правительства или государства, или даже нации. Люди, не способные в задачах дня помнить задачи будущего, — не имеют права быть у кормила правления, ибо для государства и нации будущее не менее важно, чем настоящее, иногда даже более важно. То настоящее, которое поддерживает себя ценой подрыва будущего, — совершает убийство нации» (Тихомиров, 1992, с. 618-619). Из этого надвременного, но насущного требования, адресованного политике и политикам, вытекает конкретная практическая задача, соотносящаяся и с современной наукой о политике. Политология должна перенацелить свои задания с оправдания настоящего на формулирование будущего. Будущего, которое определялось бы не мнимым выбором между глобальным и национальным (фундаментальными условиями существования политического), но целевой функцией истории, именуемой «человеком». Политическому выбору предстоит долгий процесс превращения в центр обновленного общественного бытия, который призван осуществить моделирование и интеграцию человечества, гармонически объединяющего универсальность всечеловеческого и неповторимость индивидуального начала. В конечном счете не насилию, а знанию, ориентированному на создание проективных теоретических конструкций, заключающих в себе полноценное смысловое, этическое содержание, надлежит стать «повивальной бабкой» истории.
Литература
Гегель Г. В. Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. 526 с. (Hegel G. W. F. Philosophy of Right. Moscow: Mysl', 1990. 526 p.).
Заседание международного дискуссионного клуба «Валдай». URL: http://www. rg.ru/2013/09/19/stenogramma-site.html (Meeting of the Valdai International Discussion Club. URL: http://eng.kremlin.ru/news/6007).
Ким Ю. В. К вопросу о понятии государственности. URL: http://old.kirsute.ru/kaf_teorgospra-va/16.pdf (Kim J. V. To the question of the concept of Nationhood. URL: http://old.kirsute.ru/kaf_ teorgosprava/16.pdf).
Косыхин В. Б. Критика Ж. Бодрийяром нигилизма: риск и очарование фатального // Философия и общество. 2008. № 3 (51). С. 58-68 (Kosykhin V. B.J. Baudrillard's critic of the nihilism: the risk and the fatal charm // Philosophy and Society. 2008. N 3 (51). P. 58-68).
Пирумова Ю. А. Терминологический анализ государственности как политологической категории // Модернизации. Инновации. Развитие. 2011/12. № 1(9). URL: http://idnayka.ru/MIR/ st9-20.pdf (Pirumova Y. A. Terminologic analysis of Statehood as a politological category // Modernization. Innovation. Development. 2011/12. N 1(9). URL: http://idnayka.ru/MIR/st9-20.pdf).
Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб.: Российский Имперский Союз-Орден, 1992. 680 с. (Tikhomirov L. A. Monarchist Statehood. St. Petersburg: Russian Imperial Union-Order, 1992. 680 p.).
Челлен Р. Государство как форма жизни. М.: РОССПЭН, 2008. 320 с. (Kjellen R. The State as a Living Form. Moscow: ROSSPEN, 2008. 320 p.).
