CC BY
94
УДК 930.26
С. Г. Скобелев, О. А. Митько
Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия E-mail: [email protected]
ПОГРЕБЕНИЯ ПО ОБРЯДУ ТРУПОСОЖЖЕНИЯ НА РЕКЕ КАЧА ПОД КРАСНОЯРСКОМ И ИХ МЕСТО В КУЛЬТУРНОЙ ТРАДИЦИИ СРЕДНЕВЕКОВОГО НАСЕЛЕНИЯ ЕНИСЕЯ *
В течение ряда лет археологическим отрядом Новосибирского государственного университета проводилось изучение позднесредневековых погребений в долине р. Кача под Красноярском. В 1984-1985 гг. исследования велись на могильнике Монашка, расположенном к востоку от северной окраины с. Дроки-но, на вершине одноименной возвышенности, являющейся частью горной гряды, тянущейся по левому берегу реки до г. Красноярска. По источникам ХУШ в. эта возвышенность в долине Качи известна под названием «Красный мыс» [Messerschmidt D. G., 1962. S. 216]. Погребения были совершены по обряду ин-гумации и сопровождались хорошо датируемым предметным комплексом, что позволило отнести их к периоду позднего средневековья - начала Нового времени [Скобелев С. Г.. 1984; 1986; Скобелев С. Г., Митько О. А., 1987; Митько О. А., 1988]. В источниках XVII в. и литературе XVIII в. упоминаются «качинские юрты», стоявшие на берегу р. Кача. Их обитатели входили в состав проживавшей в этом районе родоплеменной группировки качин-цев [Миллер Г. Ф., 1990. С. 210; Крашенинников С. П. ..., 1966. С. 60]. С большой долей вероятности, изученные нами погребения принадлежали именно качинцам.
В небольшой седловине у южной вершины возвышенности, расположенной к югу от этих позднесредневековых погребений качин-цев, в 1985 г. были обнаружены два захоронения, совершенные по обряду трупосожже-ния и конструктивно выполненные в одной манере. Каких-либо заметных признаков на поверхности седловины, покрытой невысокой травой, они не имели и были выявлены в
небольшом раскопе, заложенном с разведочной целью. Верхний слой почвы представлен черноземом, мощность которого местами достигала 25-30 см. Он перекрывал материковый грунт частично в виде желтого суглинка, но главным образом, мергелевого щебня красного цвета. При снятии дерна на площади погребений на глубине 5-10 см от уровня современной дневной поверхности отмечены отдельные мелкие камешки (девонский песчаник), беспорядочно набросанные вместе со щебнем в форме неправильной окружности диаметром не более 2 м. Они залегали поверх материкового мелкого мергелевого щебня слоем около 5-8 см.
В погребении № 1 среди камней и щебня хорошо прослеживалось скопление кальцинированных костей, рассыпанных в центральной части погребения и частично фиксировавшихся у его краев. Толщина слоя, насыщенного этими фрагментами костей, соответствовала мощности слоя камней и щебня. Почва под ним не прокалена, что свидетельствует о сожжении тела на стороне. В погребении среди камней и щебня были обнаружены мелкие фрагменты обожженных костей крупных животных, целые и необожженные кости ног барана, а также железные предметы, уцелевшие после трупосожжения. Это сдвоенный седельный пробой-накладка с упорами округлой формы, декорированными по краям округлыми выемками, седельный пробой с кольцом, но без упора, три пряжки разных размеров с удлиненными щитками и двумя заклепками на них для крепления к ремню (сильно удлиненные щитки на двух меньших по размеру пряжках имеют на поверхности орна-
* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 07-01-00434а).
ISSN 1818-7919
Вестник НГУ. Серия: История, филология. 2007. Том 6, выпуск 3: Археология и этнография © С. Г. Скобелев, О. А. Митько, 2007
мент в виде поперечных валиков), две фигурные накладки на ремни с парой заклепок, два кольца одинакового размера, удлиненная шарнирная накладка с заостренными концами и орнаментом, аналогичным выполненному на пряжках, 4 обоймы для ремней (тренчики?), два из которых имеют орнамент в виде валиков на внешней поверхности, а один - ромбический, круглая выпуклая бляшка-накладка на ремень малого размера с заклепкой и орнаментом чешуйчатого типа на лицевой поверхности, гвоздь небольшого размера и три заклепки среднего размера (рис. 1, 1-18). Железные предметы побывали в сильном огне и потому достаточно хорошо сохранились. На поверхности орнамента на круглой бляшке-накладке прослеживаются застывшие мелкие капельки серебра.
В погребении N° 2, аналогичном по конструкции и состоянию первому, также находилось скопление кальцинированных костей, занимавшее близкую по размеру площадь. Среди них были обнаружены мелкие колотые и частично обожженные фрагменты костей животных, очевидно остатки поминальной тризны. Целых костей здесь не найдено. Погребальный инвентарь включал в себя два плоских железных черешковых наконечника стрел очень малого размера с пером ромбовидной формы, небольшого размера обкладку луки седла в виде тонкой желобообразной металлической пластины длиной около 8 см с чешуйчатым орнаментом на лицевой поверхности (в одном из двух отверстий у клювообразных завершений обкладки сохранился гвоздик длиной несколько менее 2 см), два гвоздика разных размеров, кольцо, два фрагмента разнотипных (одна с ромбическим, а вторая с чешуйчатым орнаментом) и одна целая небольшого размера накладка на ремень с двумя заклепками (без орнамента), три одинаковые среднего размера накладки на ремень в виде щитков с ромбическим орнаментом на лицевой поверхности и тремя заклепками (одна из накладок несколько крупнее остальных), 16 одинаково оформленных фигурных ременных накладок малого размера (размеры накладок незначительно варьируются) с растительно-геометрическим орнаментом на лицевой стороне и двумя заклепками каждая, две одинаковые (незначительно различающиеся по размеру) очень мелкие накладки на ремень в виде сердечка с растительным орнаментом на лицевой по-
верхности, две заклепки и две круглые выпуклые бляшки-накладки на ремень малого размера с одной заклепкой каждая и орнаментом растительного типа на лицевой поверхности одной из них (рис. 2, 1-34). Железные предметы побывали в сильном огне и потому достаточно хорошо сохранились. На поверхности орнамента на большинстве накладок прослеживаются застывшие мелкие капельки серебра.
Большая часть вещей из обоих погребений, вероятно, входила в комплекты сбруйных наборов и седельной гарнитуры. Обращает внимание явная стилистическая схожесть предметов (включая как одинаково миниатюрные размеры, так и аналогичные предметы и использование однотипных орнаментов - чешуйчатого и ромбического), позволяющая предположить, что все изделия изготовлены если и не одним мастером, то с использованием одних и тех же технологических приемов. Так, края колец (рис. 1, 9,10; 2, 4) сварены кузнечным способом не встык, а внахлест, причем железные прутки, из которых они были свернуты, имели заостренные концы. Однотипно выполнены все заклепки.
Некоторые из обнаруженных в погребениях вещей имели функциональное назначение, но большинство предметов относится к числу украшений. Таковыми являются обкладка луки седла и все целые накладки на ремни (кроме шарнирной, которая могла выполнять функцию укрепления ремня в месте постоянного изгиба) (рис. 1, 6). Вероятно, к ним можно отнести и фрагменты накладок. Но и вещи, к числу украшений не принадлежащие, несли на себе элементы декора и, таким образом, одновременно выполняли функцию украшений. Стоит отметить, что накладки из погребения № 2 в большей степени были украшены серебряной инкрустацией, расплавившейся на погребальном костре. В художественном отношении они также несколько отличаются - характерный для вещей из погребения № 1 валиковый орнамент здесь полностью отсутствует.
Исходя из изложенных фактов, можно достаточно уверенно полагать, что эти погребения были выполнены приблизительно в одно время и принадлежат к одному культурному типу.
Инвентарь, обнаруженный в погребениях, характерен для предметного комплекса енисейских киргизов, а некоторые из вещей имеют прямые аналогии с материалами, про-
10
9
11
15
12
13
14
16
17
18
19
2 см
Рис. 1. Могильник Монашка, раскоп I, погребение 1, погребальный инвентарь:
1-2 - седельные пробои; 3-5 - пряжки; 6 - шарнирная накладка; 7-8 - пятиугольные накладки; 9-10 - кольца; 11-14 - тренчики; 15 - округлая бляшка; 16-18 - заклепки; 19 - гвоздь (все железо)
0
исходящими из хорошо датированных памятников южных районов Красноярского края, а также соседних регионов Южной Сибири. Так, обоймы ремней с рельефно оформленной поверхность и накладывавшимися друг на друга концами (рис. 1, 11, 12) встречались в погребении по обряду трупосожжения мо-
гильника Ак-Таш на Алтае, датируемом серединой XI - началом XII в. [Кызласов И. Л., 1983. Табл. XXXIII, 2, 3]. Сдвоенный седельный пробой (рис. 1, 1) имеет аналогии среди комплекса вещей кыргызского погребения могильника Оглахты II, относящегося к тому же времени [Там же. Табл. XIV, 39]. Округлые вы-
М
10
¥ ¥ •
13 14 15
16
19
20
21
22
23
24
27
28
29
30
31
32
12
I- т
17 18 *
Мм м
25
26
33
34
2 см
Рис. 2. Могильник Монашка, раскоп I, погребение 2, погребальный инвентарь:
1-2 - наконечники стрел; 3 - накладка на луку седла; 4 - железное кольцо; 5-7 - наконечники ремней; 8-10 - пятиугольные накладки; 11-12 - округлые бляшки; 13-14 - сердцевидные бляшки; 15-16 - заклепки; 17-18 - гвозди; 19-34 - фигурные накладки (все железо)
пуклые накладки со шпеньками, как гладкие, так и украшенные орнаментом (рис. 1, 15; 2, 11, 12), близки находкам из могильников Самохвал I и Самохвал II, укладывающихся в хронологические рамки предмонгольского и начала монгольского времени [Кызласов И. Л., 1983. Табл. XI, 84-86].
В составе инвентаря из погребения № 2 особый интерес вызывают две сердцевидные накладки на ремень (рис. 2, 13, 14). Эти предметы являются самыми миниатюрными изделиями такого рода из числа известных в памятниках енисейских кыргызов. Подобные вещи датируются периодом XII - началом XIII в. Их раз-
2
1
7
6
5
8
0
личные вариации обнаружены в кыргызских погребениях Оглахты II, Означенное VI, Самохвал II и III, Кизек Тигей [Кызласов И. Л., 1983. Табл. XI, 66, 69-71, 77]. Обивка луки седла из погребения № 2 по своему оформлению, по мнению И. Л. Кызласова, восходит к оглахтинской стадии аскизской культуры, т. е. к XI в. [Там же. С. 60, рис. 33].
Наконечники стрел из погребения № 2 (рис. 2, 1, 2) относятся (по классификации Ю. С. Худякова) к VI группе плоских наконечников, получивших широкое распространение в XI-ХII вв., но встречающихся также и в монгольское время [Худяков Ю. С., 1980. С. 95].
В целом можно отметить, что предметные комплексы из обоих погребений имеют особенности, позволяющие по совокупности признаков отнести их к монгольскому времени. Датировка памятников, исходя из размещения в одной из самых высоких точек местности, а также особенностей вещевого материала, может быть определена XII-XIII вв. [Худяков Ю. С., 1982; Кызласов И. Л., 1983; Скобелев С. Г., 1989; 2000; 2003; 2006].
Красноярский лесостепной район является самой северной зоной распространения степи в Средней Сибири. Фактически это островок открытых пространств в окружающем обширном море тайги. Некоторые ландшафты, например, крупные безлесные возвышенности по левому берегу р. Качи от с. Емельяново вплоть до впадения этой реки в Енисей, представляют собой как бы кусочек Минусинской котловины, перенесенный далеко на север. По-видимому, появление степного населения в Красноярской лесостепи не было случайным. В настоящее время здесь и в ее подтаежной периферии известно несколько погребальных комплексов, отнесенных исследователями к Красноярско-Канскому варианту культуры енисейских кыргызов, существовавшему с конца X - начала XI по XШ-XIV вв. [Кызласов И. Л., 1983. С. 73, 75; Савинов Д. Г., 1989. С. 144-149]. Д. Г. Савинов соотнес материалы раскопок могильника Эйлиг-Хэм III в Туве с Ладейским комплексом, одиночными захоронениями по обряду трупосожжения в Большемуртинском районе (на опушке леса между деревнями Юксе-ева и Береговая Таскина), у с. Миндерла и на р. Кан, высказав при этом предположение о миграции кыргызов в конце X - начале XI в. с территории Тувы в Красноярскую лесостепь. Причем появление кыргызов в столь
отдаленном от Тувы регионе он связывает не с их экспансией, которая, судя по письменным и археологическим источникам, проходила преимущественно в южном, юго-западном и восточном направлениях, а с отступлением на север, вызванным потерей опорных позиций в Центральной Азии на рубеже I и II тыс. По его мнению, границы расселения кыргызов в это время доходили до места слияния Ангары и Енисея, где находился упоминаемый Рашид ад-Дином город Кикас [Савинов Д. Г., 1989. С. 144-145].
Из небольшого числа погребений, включенных в Красноярско-Канский вариант культуры енисейских кыргызов, о захоронении у с. Миндерла, раскопанном З. К. Глусской в 1947 г., в литературе долгое время можно было встретить лишь весьма скудные сведения [Кызла-сов И. Л., 1983. С. 75; Макаров Н. П., 1989. С. 158]. Относительно недавно С. М. Фокин опубликовал коллекцию находок из этого погребения. Он датировал их вв. и отнес памятник к «местным этническим группам, испытавшим влияние культуры южных соседей». Основанием для его выводов послужило наличие в составе погребального инвентаря шипастых наконечников стрел, «нехарактерных для енисейских кыргызов», железной проколки с завитым ^образным наверши-ем и фрагмента керамики, орнаментированной горизонтальными наклонно поставленными оттисками. Подобная керамика, по его мнению, аналогична той, что обнаружена на поселении Боровка, датируемом VI-X вв., а проколка близка находкам из погребений на площади поселения Усть-Кова (ритуальное захоронение 4) [Фокин С. М., 2003. С. 315]. Первое проникновение кыргызов на территорию Красноярской лесостепи С. М. Фокин относит к IX-XI вв., что, по его мнению, происходило в связи с завоевательными походами с «целью обложения данью местных племен». Следующий этап XI-XII вв., согласно концепции Д. Г. Савинова, связан с утратой кыргызами центрально-азиатских территорий и заселением северных территорий в качестве своеобразной компенсации. В XIII-XIV вв., в связи с потерей независимости, кыргызы были вынуждены покидать свои «исконные территории, ища убежище на севере» [Фокин С. М., 2004. С. 169].
Несомненно, что в качестве основной гипотезы проникновения кыргызов в Красноярско-Канскую лесостепь данная схема вполне
соответствует логике исторического развития населения степной части Среднего Енисея. Однако основной упор в ней делается на анализ погребального инвентаря, в то время как погребальному обряду, являющемуся наиболее важным этническим индикатором, практически не уделяется внимание, и все трупосо-жжения на стороне автоматически относятся к кыргызским. Смещение исследовательского акцента на особенности погребального обряда позволяет, на наш взгляд, выдвинуть другую, альтернативную гипотезу.
В частности, нельзя исключить попадание на северные территории вещей «кыргызского облика» в результате торгово-обменных операций. В то же время, учитывая вероятность участия кыштымов в центрально-азиатских походах енисейских кыргызов, мы можем предположить, что к ним были привлечены и те этнические группы, которые населяли Красноярскую лесостепь и окружающую ее таежную зону. В таком случае появление здесь специфического погребального инвентаря может быть связано не с поиском кыргызами «убежища на севере», а возвращением ближайших потомков участников походов на свои родовые земли. Как и кыргызы, насельники Красноярской лесостепи сжигали своих умерших на стороне, но при этом, в отличие от них, хоронили собранный на костре прах в небольших грунтовых ямках, присыпав их землей с небольшим количеством мелких камней и щебня.
Отметим, что трупосожжение в Больше-муртинском районе, по словам его находчика Г. М. Бойкова, залегало на глубине 10 см от современной дневной поверхности; о наличии здесь камней сведений нет [Николаев Р В, 1982. С. 131]. Бронзовые предметы сбруйного набора ладейского комплекса частично оплавлены и представляют собой остатки погребения [Макаров Н. П., 1989. С. 150]. Известно, что ладейский комплекс, попавший в Красноярский краевой краеведческий музей в 1928 г., был выпахан крестьянами с территории Ладейского городища, и это позволяет предположить отсутствие над ним конструкции из системно сложенной каменной кладки. Над погребением на р. Кан, отнесенном к «местному варианту древнехакасской культуры», также не зафиксировано надмогильного сооружения [Савельев Н. А., Свинин В. В., 1978. С. 141]. Об условиях нахождения захоронения у с. Миндерла данных нет [Фокин С. М., 2003. С. 313-315].
Отсутствие каменных надмогильных сооружений можно объяснить недостаточной доступностью необходимого каменного материала. Это предположение должно учитываться, так как в долине р. Кача подходящих для сооружения курганов выходов камней намного меньше, чем это обычно имеет место в более южных районах. Но в то же время для Красноярского лесостепного района известны примеры, когда камни и крупные каменные блоки для сооружения курганов доставляли за несколько километров. Так, в окрестностях близлежащего с. Емельяново в основании насыпей тагарских курганов имелись крупные каменные ограды. Одна из них размерами 12 х 13 м и высотой до 40 см была сложена из плит известняка, средние размеры которых составляли 20 х 20 х 4 см. Квадратная ограда была и у кургана у с. Со-лонечное (с. Солонцы?). У кургана № 1 возле д. Коркино вокруг камеры были вкопаны каменные столбы и зафиксированы отдельные скопления камней, а также массивная гранитная плита. Ограда вокруг погребальной камеры кургана № 5 также состояла из бесформенных гранитных глыб, расположенных по кругу [Николаев Р. В., 1963. С. 93, 96]. Как отметил Г. А. Максименков, круглая форма каменных оград является особенностью тагар-ских курганов в окрестностях Красноярска [Максименков Г. А., 1961. С. 311].
Тем не менее, по сравнению с более южными районами, курганы тагарской культуры в Красноярском лесостепном районе созданы с несравненно меньшим применением камня. Вероятно, с тенденцией повсеместного уменьшения на Енисее со времени та-гарской культуры размеров погребальных сооружений и трудозатрат на их возведение, в данном районе камень пропорционально меньше по сравнению с более южными районами использовался и в средневековых погребениях. Так, в Минусинской котловине многие из позднесредневековых погребений имеют едва заметную, с небольшим количеством камней выкладку, тогда как в более ранних камень применялся в значительных объемах. На расстоянии около 3 км от г. Монашка в долине р. Кача расположена г. Сопка, где камень у ее обрывистого склона можно собирать на поверхности, не затрудняя себя его ломкой. Тем не менее люди, оставившие эти два погребения, по каким-то причинам не сочли для себя нужным либо
добыть камень на месте, либо доставить его сюда от г. Сопка.
Вероятно, проблема применительно к позднему средневековью может заключаться не в повсеместном отсутствии или наличии подходящих выходов камня, а в следовании обусловленной этим традиции, которая прослеживается с гораздо более раннего времени, чем рубеж I—II тыс. н. э. Как минимум, ее корни уходят в поздний этап существования та-штыкской культуры. Так, все три погребения могильника Боровое, содержащие материал, аналогичный происходящему из захоронениий таштыкского и кыргызского времени, и датированные серединой I тыс. н. э., не имели на поверхности почвы видимых признаков и располагались на глубине от 10 до 30-35 см [Ман-дрыка П. В., Макаров Н. П., 1994. С. 68-69, 79; Фокин С. М., 2006. С. 75-77]. Погребение № 1 на могильнике СТИ (на площади базы отдыха Сибирского технологического института) помещено в овальную яму глубиной 1530 см от современной дневной поверхности. Сожжения на обоих могильниках производились на стороне, на сильном, но не продолжительном огне. После сожжения еще горячий прах помещали в могильные ямы. После этого могила сразу засыпалась землей. Памятники Боровского культурного типа по составу погребального инвентаря отнесены к переходному периоду от позднего железного века к средневековью, что дополнительно подтверждается радиоуглеродной датировкой (680 ± 20 лет) [Мандрыка П. В., Макаров Н. П., 1994. С. 71, 80].
На средневековых памятниках северных таежных территорий, прежде всего в Приан-гарье, также не фиксируются надмогильные каменные сооружения. К ним относятся погребения по обряду трупосожжения на островах Отика и Сосновый-Савинский. Их характерной особенностью являются сожжение тела на стороне вместе с сопровождающим погребальным набором, помещение кремированных останков в неглубокие ямки - от 10 до 15 см и отсутствие надмогильных сооружений [При-валихин В. И., 1992. С. 101-103]. Несколько отличным было погребение на о. Сергушин: кальцинированные кости и погребальный инвентарь помещены в грунтовую яму глубиной 60 см от уровня дневной поверхности и перекрыты тремя слоями бересты, которые зафиксированы шестью небольшими камнями [Привалихин В. И., 1986. С. 199].
На стоянке Усть-Кода было исследовано также одно погребение, совершенное по обряду трупосожжения. Кальцинированные кости помещены в могильную яму глубиной 25 см, и каких-либо надмогильных сооружении на поверхности обнаружено не было [Леонтьев В. П., Ермолаев А. В., 1992. С. 16-17].
Схожий характер носило погребение на стоянке Чадобец, где в раскопе № 5 было открыто скопление кальцинированных костей, сопровождавшихся набором погребального инвентаря тюхтятского облика. При этом анализ углей из погребения дал более позднюю дату - XIII—XIV вв. [Леонтьев В. П., 1985. С. 135-136].
Стоит также отметить и три погребения по обряду трупосожжения на могильнике Усть-Тасеева, датированные XII-XIV вв. Максимальная глубина их залегания составляла всего 15 см от уровня дневной поверхности [Лысенко Д. И., Гревцов Ю. А., 2005. С. 259-260; 2006. С. 47-48].
На стоянке Усть-Кова на площади средневекового могильника исследовано к настоящему времени 14 погребений, совершенных по обряду трупосожжения. Они представляли собой линзы овальной и округлой форм с мощностью заполнения 10-15 см, с богатым набором предметов погребального инвентаря. Судя по приведенным в публикации данным, на поверхности погребения никак не были отмечены [Леонтьев В. П., Дроздов Н. И., 1996. С. 39-46].
Памятники с аналогичными особенностями погребального устройства выявлены и в Южном Приангарье, где известно четыре погребения, выделенных в долоновскую группу захоронений конца I тыс. н. э. Это погребения на побережье Долоновского расширения Братского водохранилища и в окрестностях Иркутска в местности Межовка, а также два захоронения на левом берегу р. Ока в местности Материк [Николаев В. С., Дзю-бас С. А., Белоненко В. В., 2002. С. 85-100]. По мнению А. В. Харинского, от минусинских памятников они отличаются отсутствием могильных ям и надмогильных сооружений. Этот обычай не является привнесенным из Минусинской котловины, а связан с традициями местного населения [Харинский А. В., 2003. С. 220-226].
Возможно, данный вывод можно распространить и на средневековые погребения Красноярской лесостепи, совершенные по обря-
ду трупосожжения тел умерших на стороне, включая захоронения в долине р. Кача. Так, длительная практика малого использования камня при создании здесь и на более северных территориях погребальных сооружений, обусловленная его труднодоступностью, к позднему средневековью превратилась уже в самостоятельно живущую традицию, которой местное население повсеместно следовало. Надо полагать, что Красноярский лесостепной район, по крайней мере, с конца I тыс. н. э., целиком входил в сферу распространения культуры енисейских кыргызов. Однако, будучи отделенным от Минусинской котловины труднодоступной горно-таежной областью Восточного Саяна, находясь в иноэтничном соседстве, ее население выработало локальный вариант этой культуры. Изученные нами два погребения по обряду кремации на г. Монашка являются типичными для данного варианта памятниками. Отсутствие здесь в средние века значительных по размерам надмогильных сооружений является одним из элементов практической сферы погребальной обрядности, в данном случае в завершающей ее части, свидетельством устойчивой традиции, в которой также прослеживается характерное для всей Евразии более упрощенное по сравнению с предшествующим временем отношение к умершим членам сообщества. Указанные выше обстоятельства должны непременно учитываться при изучении в данном районе археологических памятников более позднего времени. Пополнение фонда источников археологического происхождения, их хронологические определения, а также сделанные нами выводы об этнокультурных особенностях существовавшего здесь погребального обряда позволяют более уверенно проводить сравнения археологических материалов этого исторического периода с происходящими из памятников, относящихся уже к монгольскому и русскому времени, выделять в них элементы заимствований как из монгольской, так затем и из русской культуры.
Список литературы
Крашенинников С. П. в Сибири. Неопубликованные материалы. М.; Л., 1966. 240 с.
Кызласов И. Л. Аскизская культура Южной Сибири X-XIV вв. М., 1983. 128 с.
Леонтьев В. П. К вопросу о проникновении тюркоязычных компонентов в Северное
Приангарье // Проблемы древних культур Сибири. Новосибирск, 1985. С.135-137.
Леонтьев В. П., ДроздовН. И. Средневековый могильник многослойного поселения Усть-Кова на Ангаре // Гуманитарные науки в Сибири. Серия: Археология и этнография. 1996. № 3. С. 39-46.
Леонтьев В. П., Ермолаев А. В. Погребение с трупосожжением со стоянки Усть-Кода // Проблемы археологии, истории, краеведения и этнографии Приенисейского края. Красноярск, 1992. Т. 2. С. 16-19.
Лысенко Д. И., Гревцов Ю. А. Предварительные данные о погребальных обрядах памятника Усть-Тасеева эпохи средневековья // Истоки, формирование и развитие евразийской политкультурности. Культуры и общества Северной Азии в историческом прошлом и современности: Материалы I (XLV) Российской (с международным участием) археол. и этногр. конф. студентов и молодых ученых (РАЭСК-XLV). Иркутск, 2005. С. 259-260.
Лысенко Д. И., Гревцов Ю. А. Погребения по обряду трупосожжения могильника Усть-Тасеева // Археология, этнология, палеоэкология Северной Евразии и сопредельных территорий: Материалы XLVI Региональной (II Всероссийской) археол.-этногр. конф. студентов и молодых ученых, посвящ. 160-летию со дня рождения И. Т. Савенкова и 110-летию со дня рождения В. И. Громова. Красноярск, 2006. С.47-48.
Макаров Н. П. К истории комплектования, изучения и экспонирования археологических коллекций // Век подвижничества. Красноярск, 1989. С.131-189.
Максименков Г. А. Новые данные по археологии района Красноярска // Вопросы истории Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1961. С.301-315.
МандрыкаП. В., Макаров Н. П. Погребения с трупосожжениями в окрестностях Красноярска // Этнокультурные процессы в Южной Сибири и Центральной Азии в Ш тысячелетии н. э. Кемерово, 1994. С. 68-84.
Миллер Г. Ф. Путешествие из Красноярска в Томск. 1740 г. // Элерт А. Х. Экспедиционные материалы Г. Ф. Миллера как источник по истории Сибири. Новосибирск, 1990. С. 209-233.
Митько О. А. Позднесредневековые погребения качинцев и аринцев у Красноярска // Студент и научно-технический прогресс: Ма-
териалы XXVI Всесоюз. науч. студ. конф. Новосибирск, 1988. С. 11-14.
Николаев Р. В. Курганы тагарской эпохи у г. Красноярска // Материалы и исследования по археологии, этнографии и истории Красноярского края. Красноярск, 1963. С. 93-104.
Николаев Р. В. Кыргызское погребение в Большемуртинском районе Красноярского края (К вопросу о движении тюркоязычных народов на север Сибири) // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 131-135.
Николаев В. С., Дзюбас С. А., Белонен-ко В. В. Средневековые погребения по обряду кремации на территории Приангарья // Археологическое наследие Байкальской Сибири: изучение, охрана и исследование. Иркутск, 2002. Вып. 2. С. 85-100.
Привалихин В. И. Раскопки на острове Сер-гушина // АО 1984 г. М., 1986. С. 198-199.
Привалихин В. И. О погребальной обрядности таежного населения Северного Приангарья в начале II тыс. н. э. // Новые открытия археологических памятников Сибири. Томск, 1992. С. 101-103.
Савельев Н. А., Свинин В. В. Погребение железного века на реке Кан // Древняя история народов юга Восточной Сибири. Иркутск, 1978. Вып. 4. С. 135-149.
Савинов Д. Г. Красноярско-Канский вариант культуры енисейских кыргызов // Проблемы изучения Сибири в научно-исследовательской работе музеев. Красноярск, 1989. С.144-149.
Скобелев С. Г. Детские погребения хакасов у г. Красноярска // Вопросы древней истории Южной Сибири. Абакан, 1984. С. 160-168.
Скобелев С. Г. Раскопки позднесредневековых памятников в Красноярском крае // АО 1984 г. М., 1986. С. 202.
Скобелев С. Г. Критерии выделения позднесредневековых археологических памятников на Енисее // Актуальные проблемы методики западносибирской археологии. Новосибирск, 1989. С.203-206.
Скобелев. С. Г. Позднесредневековые археологические памятники юга Средней Сибири: проблемы и результаты изучения // Российская археология: достижения XX и перспективы XXI вв.: Материалы науч. конф. Ижевск, 2000. С.166-169.
Скобелев С. Г. Археологические памятники позднего средневековья - начала Нового времени как отражение процессов этногенеза в среде коренного населения Северного Приса-янья // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: История, филология. 2003. Т. 2, вып. 3: Археология и этнография. С. 106-122.
Скобелев С. Г. Особенности методики поиска и изучения погребений позднего средневековья и начала Нового времени на юге Средней Сибири: Учеб.-метод. пособие. Новосибирск, 2006. 59 с.
Скобелев С. Г., Митько О. А. Работы в Красноярском крае // АО 1985 г. М., 1987. С.281-282.
Фокин С. М. Средневековое погребение Миндерла // Культура Сибири и сопредельных территорий в прошлом и настоящем: Материалы Всерос. (с международным участием) 43-й археол.-этногр. конф. молодых ученых. Томск, 2003. С. 313-315.
Фокин С. М. Этнокультурная принадлежность и датировка погребений развитого средневековья Красноярской лесостепи // Этносы Сибири. Прошлое. Настоящее. Будущее: Материалы междунар. науч.-практ. конф.: В 2 ч. Красноярск, 2004. Ч. 1. С. 164-170.
Фокин С. М. Новые данные о средневековом могильнике Боровое // Археология, этнология, палеоэкология Северной Евразии и сопредельных территорий: Материалы XLVI Региональной (II Всероссийской) археол.-этногр. конф. студентов и молодых ученых, посвящ. 160-летию со дня рождения И. Т. Савенкова и 110-летию со дня рождения В. И. Громова. Красноярск, 2006. Т. 2. С. 75-77.
Харинский А. В. Захоронения по обряду кремации конца I тыс. н. э. из Южного Приангарья // Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной Сибири. Барнаул, 2003. С. 220-226.
Худяков Ю. С. Вооружение енисейских кыргызов. Новосибирск, 1980. 176 с.
Худяков Ю. С. Кыргызы на Табате. Новосибирск, 1982. 239 с.
Messerschmidt D. G. Forschungsreise durch Sibirien 1720-1727. Berlin, 1962. Vol. 1. 379 S.
Материал поступил в редколлегию 28.03.2007
