CC BY
236
© 2004 г. Е.А. Корнилов
ПОДПОЛЬНЫЕ ЛИСТОВКИ, КОПИРОВАЛЬНЫМ И устный самиздат СТАЛИНСКОГО ПЕРИОДА И НЕЛЕГАЛЬНЫЕ ИЗДАНИЯ 50 - 60-х гг.*
Советский и российский самиздат - одна из мощнейших субкультур новейшего времени, феноменальное, значимое и яркое общественно-литературное и журналистское явление.
Термин «самиздат» стал функционировать во второй половине 50-х гг. и после публикации в газете «Известия» от 2 сентября 1960 г. о выходе в свет машинописного журнала «Синтаксис» (ред. А. Гинзбург) начал использоваться широко. Очевидно, что термин «самиздат» (самостоятельное издательство) сформировался как аналог термина «Госиздат» (государственное издательство) и вошел в историографию советской и российской общественной литературной мысли как явление, символизирующее второе, параллельное официальному направление отечественной культуры, и богатейший источниковедческий кладезь, без которого невозможно воссоздать подлинную историю России и ее прессы новейшего времени.
Д. С. Лихачев говорил, что самиздат существовал всегда. Надо полагать, что он возник почти одновременно с книгопечатанием, однако как общественное и литературное явление оформился во второй половине ХХ в. Именно этот период (начало современного самиздата) был наиболее потаенным для общественности в силу трудной доступности текстов, свидетельств, документов. Открытие ряда архивов, в том числе так называемого «Красного архива» Радио Свобода, собиравшего документы самиздата с марта 1953 г. [1], изучение библиотечных и архивных фондов в России и за рубежом, переводы англоязычных исследователей самиздата позволяют провести обобщающее исследование, охватывающее сталинский период и 50 - 60-е гг.
Особая проблема заключается в оценке существования подпольных изданий и самиздата при Сталине. Некоторые исследователи считают, что никакого самиздата, подпольной, нелегальной литературы при Сталине не было и быть не могло.
«Ежовщина, сталинский террор 30-х гг. сделали самиздат невозможным, и у тех, кто вошел в жизнь в это страшное время, нет даже и воспоминаний о том, что самиздат когда-то процветал в России» [2]. Какой самиздат возможен при режиме, когда репрессировали за намек, анекдот, усмешку, аллюзию! Политический протест, реакция на подавление духовной и физической свободы находили реализацию в основном в форме устного анекдота - одного из жанров городского фольклора. Страх и изоляция от внешнего мира и от собственных соотечественников были разрушительны. Мир обязательного коллективизма и подозри-
Статья представляет собой раздел монографии, готовившейся к печати Е.А. Корниловым.
тельности переродился в парадоксальную форму индивидуализма, т.е., кто не мог не писать, писали «в стол», никому не показывая, надеясь на публикации в будущем [3]. Эти произведения, не став публичными, не стали и явлениями самиздата, закладывая, впрочем, основу его реализации в периоды «оттепели» и «весны». В действительности такие рукописи нужно было прятать в гораздо более безопасном месте, чем обычный стол. Солженицын, например, говоря о трудностях, стоящих перед подпольным писателем, обращал внимание на постоянные усилия, направленные на то, чтобы утаить само существование произведений и скрыть сами рукописи. Он также писал о том, что запоминал свои произведения во время пребывания в исправительно-трудовом лагере, где он заставил себя заучивать тысячи слов в надежде когда-нибудь записать и даже опубликовать их.
На этом фоне отчаянными, едва ли ни героическими выглядят отдельные известные попытки изготовления и распространения протестных листовок и других материалов в 30 - 40-х гг. Пожалуй, наиболее ярким фактом стала подпольная листовка, подготовленная и распространенная в дни одного из самых масштабных и агрессивных партийных мероприятий 30-х гг. - первого Всесоюзного съезда советских писателей, состоявшегося 15 августа 1934 г. Задачей съезда было не только приобщить писателей к официальной идеологии, превратить их в ее апологетов, но и создать некую самообслуживающуюся среду, призванную надзирать за образом мыслей и мировоззрением своих членов. Один из документов, обнаруженных в наши дни в архивах ФСБ, - подпольная листовка, размноженная под копирку и распространенная среди делегатов, вызвала шок как у обнаруживших ее чекистов, так и у власть предержащих.
Подпольная листовка, перехваченная сотрудниками секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР в дни работы Всесоюзного съезда писателей (не позднее 20 августа 1934 г.), обращенная к зарубежным писателям, призывает к спасению «жертв от нашего советского фашизма, проводимого Сталиным» [4].
«Этих жертв, действительно безвинных, возмущающих и оскорбляющих чувства современного человечества, больше, гораздо больше, - пишут авторы листовки, - чем всех жертв всего земного шара вместе взятых со времени окончания мировой войны». Авторы листовки обращаются к зарубежным писателям с вопросом, почему они, устраивающие различные комитеты по спасению жертв гитлеровского фашизма, не видят, что СССР уже 17 лет находится в состоянии, абсолютно исключающем какую-либо возможность свободного высказывания. «Мы, русские писатели, напоминаем собой проституток публичного дома с той лишь
разницей, что они торгуют своим телом, а мы душой; как для них нет выхода из публичного дома, кроме голодной смерти, так и для нас...» Авторы листовки просят зарубежных писателей взять писателей России под свою защиту, дать им международную моральную поддержку.
Известны также отдельные свидетельства о создании и изготовлении листовок протестного содержания в 40-е послевоенные годы. Б.Ф. Егоров, председатель редколлегии академической серии «Литературные памятники», вспоминал, что в конце 40-х гг. он тяжело переживал высылки в азиатскую часть страны народов Кавказа, крымских татар, калмыков, начало антисемитских кампаний. «Я только что (1948 г.) окончил университет, мечтал о создании подпольной революционной организации и решил распространить листовки. Не помню, как я озаглавил листовку. Выглядела она полупериодическим изданием, после заголовка стоял липовый порядковый номер. Содержание - призыв всеми возможными способами бороться против фашизации страны и защищать права репрессированных народов» [5]. Листовка была развешена на стенах и дверях, разбросана в аудиториях, на ступеньках лестниц.
Названные факты изготовления и распространения подпольных листовок в период сталинского режима были единичными. Основные виды самиздата существовали и были распространены довольно широко, другие - в столь необычных формах, которых еще, пожалуй, не знала история.
Солженицын, Шаламов, Гинзбург еще томились в лагерях, время их авторского самиздата еще не настало; самиздат существовал в форме, так сказать, копировальной - рукописных и машинописных копий запрещенных, изъятых из библиотек стихотворений, философских эссе и рассказов. Молодая интеллигенция, студенты зачитывали, что называется до дыр полуслепые, шестые или седьмые копии стихотворений Цветаевой и Мандельштама, Гумилева и Пастернака. «Так совершенно естественно, никем, кроме жизни самой, не навязанная, пришла, вместо предвоенной романтики Багрицкого и Светлова, мужественная и горькая романтика Гумилева» [6, с. 6].
Однако изготовление и прочтение самиздата, произведений любого из «изъятых» авторов было столь опасным, что подавляющее большинство их стихотворений, рассказов существовало и функционировало в обществе в устной форме. Это был особый, еще ни кем не названный и не отмеченный «устный самиздат». Люди разучивали наизусть запрещенные стихотворения, читали их в своем кругу на вечеринках и сходках, собирались на природе, опасаясь «разоблачения» и доноса. Совсем как в фантастическом романе Рея Бредбери «451 градус по Фаренгейту», где государство уничтожило всю книжную культуру. И тогда интеллигенты стали заучивать наизусть памятники человеческой мысли.
К счастью, прошло совсем немного времени, и последующим поколениям стал доступен уже более зрелый письменный, авторский самиздат, в котором на-
чали свое творчество многие писатели, составившие впоследствии гордость отечественной культуры. Но копировальный устный самиздат сталинского времени, несомненно, сыграл свою непреходящую роль уже в силу того, что он «сразу обрел высоту классики» [6, с. 7], заложил некие традиции, стал первым проявлением свободомыслия нонконформистской части общества в послевоенное время.
Уже к концу 1953 г., после смерти И.В. Сталина, в официально изданной литературе и периодике зазвучали мотивы, которые были не возможны прежде и стали началом явления, называемого «первой оттепелью», повлиявшего в огромной мере на выход самиздата из глубокого, иррационального подполья и давшего возможность первых контактов (полемика, дискуссия) с официально представленной журналистикой и литературой.
Первыми сигналами нового времени стали публикации 1953 г. И. Эренбурга и В. Померанцева. В статье «О работе писателя» И. Эренбург провозглашал право писателя на личный взгляд в изображении жизни, собственный творческий почерк, что противоречило официозным коллективистским постулатам [7]. Идеологическим и в известной мере эстетическим знамением времени стала статья «Об искренности в литературе» В. Померанцева [8]. Как и И. Эренбург, В. Померанцев ратовал за разнообразие подходов к изображению действительности, воспроизведению ее конфликтных и отрицательных сторон. Его постулат о том, что литература - не только проповедь, но и исповедь, дал идеологию целому направлению современной прозы, которая получила название исповедальной.
Разумеется, на И. Эренбурга и, в первую очередь, В. Померанцева обрушился шквал обвинений в подмене категории мировоззрения безыдейными понятиями искренности, исповедальности и т.д. [9]. Однако сигнал был дан, и целый ряд авторов выступают в открытой печати с гораздо более радикальных, чем прежде позиций - «Деревенский дневник» Е. Дороша, рассказы А. Яшина, дополненные и отредактированные по сравнению с публикациями 1952 г., «Районные будни» В. Овечкина и др.
После смерти И. Сталина процесс взаимовлияния публикаций в Госиздате и самиздате был весьма тесным. Упомянутый манифест В. Померанцева «Об искренности в литературе» был опубликован в официально издающейся прессе. Несомненно, что именно яростная атака, которой он был подвергнут в ней, инициировала появление - уже позднее в самиздате манифеста А. Синявского (Абрам Терц) «О социалистическом реализме»[10]. Оба манифеста, опубликованные один в открытой советской прессе, другой - за рубежом, имели большое значение для разработки путей дальнейшего развития отечественной литературы.
Померанцев утверждал, что не только великая, но и читаемая литература может быть создана только, если авторы свободны от всяких идеологических или каких-либо других стереотипов и остаются честными по отношению к себе, к своим суждениям, идеям и к истинным, не приукрашенным наблюдениям. Он осу-
дил «индустриальный рассказ» за отсутствие в нем этих качеств и за подчинение людей машинам, выполнению планов и т. д. Таким образом, он подразумевал, что «коммунистический энтузиазм» и «идеологическая преданность» ортодоксальных писателей были неискренними и что, следовательно, школа социалистического реализма была мошенничеством.
Синявский в какой-то степени был снисходительнее по отношению к социалистическому реализму. Он видел в нем идеологическое искусство, порабощающее факты и реалии ради целей и ценностей коммунизма. Страдания, причиненные людям ради достижения этого идеала, как он понимал, вели к полной дискредитации идеала, особенно после смерти Сталина. В этом он видел неизбежную гибель социалистического реализма как направления, способного вдохновлять истинное художественное творчество. Фактически он предсказал омертвление современных советских литературных учреждений и их произведений. Осознавая современный ему мир как нечто ужасное, Синявский верил, что истинное будущее русской литературы нужно искать не в возврате к реализму XIX в., но в новом искусстве фантасмагории с гипотезами вместо целей и гротеском вместо изображения окружающей действительности (Ьу1ор1$ате).
Размышления Синявского и Померанцева основываются на традиции, связанной с творчеством М. Булгакова и А. Платонова, но их категоричность жестко опровергается не только огромной историей реалистической русской литературы, но и творчеством современных писателей - А. Солженицына, К. Паустовского, В. Максимова, В. Войновича, Г. Троепольского, В. Овечкина и др. Роман «В круге первом» близок к документальной литературе, поскольку «большинство героев почти полностью взяты из жизни и практически все описанные события происходили на самом деле». В целом же книга, по признанию всех известных критиков, -без сомнения, произведение искусства [11]. «Архипелаг Гулаг» - самое большое социологическое и документально-историческое исследование сорока лет системы подавления инакомыслия в стране, крупное художественное произведение, явление национальной литературы.
Однако категоричность Померанцева и Синявского, как и всякая категоричность, односторонна. Но сам факт публикации их манифестов свидетельствовал о новой тенденции - совместном обсуждении важных литературных проблем в Госиздате и самиздате.
Особенно мощным стал приток авторов в самиздат, формирование самиздатовской литературы после резолюции президиума правления Союза советских писателей «Об ошибках журнала “Новый мир”» и снятия А. Твардовского с поста главного редактора журнала [12].
Следует отметить также близкую, но несколько иную тенденцию, размывавшую границы между самиздатом и официальной идеологией. Это появление в среде коммунистической интеллигенции исследовательских работ и периодических изданий антидогма-тического, антисталинского характера, которые носили в тот период по существу диссидентский характер и тщательно конспирировались или становились по-
водом для исключения из партии и репрессий. Примером являются «Политический дневник», который редактировался в 1964 - 1971 гг. Роем Медведевым и распространялся среди 40 - 50 членов партии (издание подробно изучено Стивеном Ф. Коэном), а позже журнал «ХХ век». Издания касались политических вопросов, проблем неосталинизма, инакомыслия и отражали взгляды социалистической оппозиции.
Выражая мнение и надежду многих литераторов и читателей, В. Каверин на Втором съезде Союза советских писателей в декабре 1954 г. так высказал свое видение литературы будущего: «Я вижу литературу, в которой сильная независимая критика определяет путь автора, его возможности и перспективы. Я вижу литературу, в которой редакторские советы литературных журналов смело отстаивают произведения, опубликованные в их журналах, защищая их независимые идеи и их авторов. Я вижу литературу, в которой любое, даже наиболее авторитетное мнение, не мешает выходу произведения в свет, потому что судьба книги - судьба ее автора, а судьбу писателя нужно лелеять и любить. Я вижу литературу, в которой личные отношения не играют никакой роли., в которой приклеивание ярлыков является позором и преследуется по закону; литературу, которая помнит и любит прошлое» [13].
Публикации И. Эренбурга, В. Померанцева, Ф. Абрамова, выступление В. Каверина и других стали особенно сильными сигналами для нелегальной литературы. Пьянящий запах первых признаков свободы дал мощный толчок тому явлению, которое стало собственно самиздатом в его современном понимании, положило начало социально-культурному феномену, которого как такового в истории отечественной литературы и журналистики просто не было. Однако первая «оттепель» не могла быть продолжительной и устойчивой, как это чаще всего бывает в природе, и в духовной жизни общества вновь зазвучали «зимние мотивы». Государственные издательства отказались печатать «Доктора Живаго» Б. Пастернака, и он передал роман по неофициальным каналам для публикации за границей.
Во многом именно этот случай и другие, последовавшие за ним, стали поводом и стимулом рождения самиздата в том смысле, который ему необходимо придавать - как конкурента и творческого оппонента Госиздата, как второй, параллельной субкультуры национальной литературы и журналистики.
Как ни парадоксально, в постсталинский период в более либеральных условиях произошла деградация Союза писателей, и многие талантливые представители старшего поколения были дискредитированы, что объективно стимулировало развитие самиздата. Привлекаемые все в большей мере из регионов на руководящие должности в Союз молодые кадры вытесняли талантливых писателей старшего поколения национального масштаба, которые переставали чувствовать свою принадлежность к этой организации и в конечном итоге воспринимали изгнание из нее как дело чести, как будто они шли по стопам Зощенко, Ахматовой и Пастернака [14]. В итоге это закончилось уходом их в самиздат, получивший мощный стимул развития.
Составители сборника «По страницам самиздата» считают, что действительное его рождение совпало, а точнее, явилось следствием резкого и внезапного свертывания в 1964 - 1965 гг. информации, касающейся той сферы нашей жизни и истории, завесу над которой едва успели приподнять «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор» [15, с. 6].
А потому самиздат сразу же и мощно начал с суровой монотемы, и в основании ее лежали «Крутой маршрут» Е. Гинзбург, «Раковый корпус» и «В круге первом» А. Солженицына. Затем последовали рассказы В. Шаламова, «Великий террор» В. Конквеста, «Слепящая тьма» А. Кестлера, «Воспоминания» Н.Я. Мандельштам, письма В.Г. Короленко к А.В. Луначарскому и др. Его диапазон постоянно и все более заметно расширялся. Именно в самиздатовских публикациях многие впервые прочитали «Доктора Живаго» Пастернака, «Реквием» Ахматовой, стихотворения Гумилева и Мандельштама, прозу Зощенко и Булгакова, не говоря уже о совершенно «запретной» русской философии начала века (Бердяев, Флоренский, С. Булгаков).
Многие исследователи отмечают, что с середины 50-х гг. круг авторов и читателей неподцензурной печати быстро расширялся. Несмотря на некоторое ослабление цензуры в 50-е гг., рамки запретов оставались жесткими, издательская политика строго регулировалась идеологическими спецслужбами. «В результате произведения, отвергнутые печатью официальной, но востребованные обществом, вытеснялись в печать неподцензурную - в самиздат. Именно в самиздате отразилось все подлинное идеологическое многообразие в стране, многообразие литературного творчества... В СССР не было свободы печати, но свободная печать сложилась» [16, с. 10]. Самиздат стал массовой попыткой возвращения к привычным способам литературного творчества, продиктованным не «инстанциями», не редакциями, а личными представлениями писателей и журналистов [17].
Наряду с дальнейшим развитием копировального самиздата, в котором преобладала литература Серебряного века, а также поэзия и проза авторов, не публиковавшихся в Советском Союзе - М. Булгакова, О. Мандельштама, Б. Пастернака, А. Ахматовой и др., в самиздат пришли авторы, отбывшие сталинские лагеря. Одни из них имели литературный опыт, прерванный арестом, другие, как говорится, начинали с нуля. Их произведения о ГУЛАГе распечатывались и расходились большими тиражами. Произведения А. Солженицына, Ю. Домбровского, Е. Владимирова и других открыли целый пласт неизвестной ранее субкультуры, помогли прозреть обществу, увидеть себя изнутри и извне. Круг читателей самиздата стал стремительно расширяться за счет новых слоев, не имевших прежде контакта с этим видом литературы.
Причина того, почему люди становились авторами самиздата, проста. Многие авторы в Советском Союзе писали «в стол», часто даже не пытаясь предложить свои работы официальному издательству, так как они знали, что такие произведения не будут напечатаны. Некоторые давали читать свои произведения друзьям,
но были категорически против их бесконтрольного распространения. Они надеялись, что в будущем смогут издать свои труды, и знали, что появление их работ в самиздате может помешать этой гипотетической возможности осуществиться, так как вызовет возмущение властей. Однако существовали и те, кто не ждали «лучших времен», а хотели, чтобы их произведения достигли читателей немедленно. Они помещали свои произведения в самиздат, возможно понимая, что лучшие времена не настанут сами и что существование свободной литературы, которую действительно читают, ускорит изменения к лучшему.
Все это также применимо к создателям подборок документов, свидетелям важных событий, ученым -ко всем, кто расценивал свою «письменную продукцию» как имеющую социальное значение. Желание быть опубликованным, по-русски - «гласность», охватывало такие понятия, как «открытость» и «свобода информации и выражения», и являлось основной движущей силой документального самиздата.
Наряду с копировальным самиздатом и художественными произведениями современных запрещенных авторов, в нелегальных публикациях широко представлены произведения, статьи, документы и материалы, относящиеся к общественно-политической жизни страны. В самиздате вышли «Технология власти» А. Авторханова, сборники стихотворений И. Габая и Н. Горбаневской, запрещенных произведений В. Аксенова, А. Кузнецова,
А. Г алича, брошюры А. Д. Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» и Р.А. Медведева «Перед судом истории», «Правда о современности».
Среди документов и материалов следует отметить письма А. Твардовского и В. Каверина - К. Федину, П. Антокольского - П. Демичеву, три письма Л. Чуковской - М. Шолохову, А. Чаковскому и в редакцию «Известий». В последнем из названных писем автор говорит о той огромной, еще не оцененной роли, которую играет самиздат в духовном возрождении страны: «В наши дни один за другим следуют судебные процессы: под разными предлогами - открыто, прикрыто и полуприкрыто - судят слово устное и письменное. Слово подвергают гонению как бы для того, чтобы еще раз подтвердить старую истину, полюбившуюся Льву Толстому: «Слово - это поступок». Наверное, слово и в самом деле - поступок, если, не в силах пробиться к читателю великая поэзия и великая проза, насущно необходимые каждому. Я бы сказала: необходимые как хлеб, но на самом деле своей пронзительной правдой они нужнее, чем хлеб» [18].
Середина 50-х ознаменовалась также выпуском первых самиздатовских периодических изданий. Их подготовка и выпуск связаны прежде всего с филологическими факультетами ряда университетов. Первым самиздатовским журналом, как достаточно убедительно утверждают исследователи, был «Голубой бутон», выпущенный студентами филфака ЛГУ в ноябре 1955 г. Рассказы и стихотворения студентов, вышедшие в них, в политическом аспекте были скорее нейтральными. «Агрессивную реакцию со стороны партийного руководства вызвало не столько содержание журнала, сколько
сам факт выхода несанкционированного, неподцензурного издания» [16, с. 11]. Авторы подверглись репрессиям, а в комсомольской газете «Смена» была опубликована статья «Отчего распустился “Голубой бутон”» разгромного содержания. Представители власти и «компетентные органы», сами, не осознавая в полной мере того, сообщили о существовании в стране свободной литературной мысли.
В 1956 г. в Ленинграде появились новые самизда-товские студенческие журналы - «Свежие голоса» в МИИЖТе и «Ересь» в Библиотечном институте. Журналы, задуманные как периодические издания, к сожалению, сразу же прекратили свое существование под давлением парткомов и КГБ.
В начале 60-х гг. в Ленинграде начали издаваться неподцензурные литературные издания. В 1960 - 1962 гг. студентами вечернего отделения филфака ЛГУ выпускался журнал «Оптима» (ред. Э. Шнайдерман), содержанием пяти номеров которого являлись стихотворения, проза, литературная критика, переводы. В 1961 - 1962 гг. вышли два номера поэтического журнала «Призма», подготовленные Б. Тайгиным и К. Кузьминским; они же издали в самиздате «Антологию советской патологии» [16, с. 13].
Другой формой журналистского самиздата, возникшей почти одновременно с первыми студенческими журналами в 1956 г. в университетах и институтах нескольких городов - Москвы, Ленинграда, Ростова, Воронежа, - стали стенные газеты, выпускавшиеся, как писалось в партийных документах того времени, «самолично», вне контроля идеологических органов. Многие участники этих изданий были подвергнуты репрессиям, в Ростове студенты и преподаватели, вывесившие стенгазету, были репрессированы и обвинены в шпионаже. Особую роль в этом сыграла информация о стенгазете, переданная Би-Би-Си не объясненным пока способом в день ее появления.
Первая волна послесталинского нонконформизма была связана в значительной мере со студенчеством, представлявшим новый взгляд, новую волну в оценках литературных, общественных и исторических событий. Но это не значит, что молодежь не находила в истории литературы и культуры носителей родственного типа сознания. «Ранний Маяковский стал нашим паролем, пропуском к Пастернаку», - пишет Л. Лосев [19].
На протяжении 60-х гг. влияние литературы на общество усиливается. Это относится как к типографской многотиражной, так и к самиздатовской литературе. Читательский ажиотаж вызывали не только новые, вышедшие в Госиздате или самиздате произведения, но и опубликованные огромными, традиционными для страны тиражами произведения А. Грина, М. Пришвина, Ю. Олеши, И. Бабеля, раннего А. Толстого. Сильнейшие впечатления на общество произвела переводная литература - произведения Хемингуэя, Ремарка, Т. Манна, Сент-Экзюпери, Маркеса, Апдайка, Сэлинджера, Фолкнера [20].
Несомненно, что выпуск самиздата во все периоды провоцировался запретами, сокрытием документов, обманом. Примером является доклад Н.С. Хрущева на ХХ съезде КПСС «О культе личности и его последст-
виях» (24 - 25 февраля 1956 г.), который в течение 33 лет, помеченный грифом «секретно», скрывался от общественности страны. Xрущев считал, что «этот вопрос мы не можем вынести за пределы партии. Надо знать меру, не питать врагов, не обнажать перед ними наших язв». Но уже 4 июня текст доклада появился в «Нью-Йорк таймс», два дня спустя - на страницах парижской «Монд» [21], а затем в течение более чем 3G лет на различных языках распространялся через самиздат, в том числе и в искаженных вариантах, к фабрикации которых приложили руку западные спецслужбы. Лишь в 1989 г. полный текст доклада был опубликован, да и то не в массовом издании, а в партийном ежемесячнике [22]. Уже в 6G^ гг., которые многими авторами характеризуются как начало авторского самиздата нового времени, нелегальные рукописные и машинописные издания стали представлять собой достаточно массовое явление.
Провозвестником многих самиздатовских традиций стал журнал «Синтаксис». Вышло три номера журнала: № 1 - в декабре 1959 г.; № 2 - в феврале 196G; № 3 - в апреле 196G г. Участниками первого номера стали восемнадцать человек, в том числе юная Белла Ахмадулина со стихотворением «Пятнадцать мальчиков», раскрывающим чувства девушки, перед которой распахнулся мир. Редактор журнала А. Гинзбург после выхода «Синтаксиса» был арестован и сослан. За него хлопотал И. Эрен-бург, и А. Гинзбургу разрешили вернуться в Москву. В 1964 г. он был вновь арестован за «связи с русскими эмигрантами» [18], а позже выпустил «Белую книгу» по делу А. Синявского и Ю. Даниэля.
В самиздате этого времени, включая нелегальные издания богословской литературы и рок-журналов, «бился нитевидный, готовый прерваться пульс разорванной на части, истекающей кровью культурной традиции. Он вынес огромную нагрузку собирания частей расчлененного целого, сыграл роль той «мертвой воды», которой в сказках сращивают изрубленное тело героя прежде, нежели окропить его живою водой. Об этой его исторической культурной роли особенно уместно вспомнить в монотеме самиздата, бурно выплеснувшегося на страницы текущей периодики и временами уже пересекающего зыбкую грань, отделяющую актуальное от конъюнктурного» [15, c. 7].
Самиздату - такому, каким он явился тогда в свет, несмотря на богатую предысторию, аналогов в общественном движении, литературе и журналистике не было. В советских условиях он исполнил огромную социальную и культурную функцию, которую общество пытается познать в наши дни.
Здесь следует отметить проблему, которая, выходя за рамки данного исследования, представляет отдельный интерес для изучения. Это связь между литературным самиздатом и движением за права человека, которое на Западе не вполне правомерно часто называют инакомыслием, предполагающим диалог, которого официальная власть категорически не допускала, предпринимая лишь репрессивные меры. В 1961 г. группа писателей во главе с В. Осиповым была приговорена к длительному заключению за организацию и проведение чтений не прошедшей
цензуру, самиздатовской литературы на площади Маяковского в Москве [23]. «Акции неповиновения» в литературе, напрямую связанные с самиздатом, проводили также А. Гинзбург, Ю. Галансков и В. Буковский, приговоренные в 1967 - 1968 гг. к различным срокам заключения за литературно-самиздатовскую деятельность и публичную защиту А. Синявского и Ю. Даниеля [24]. С публикацией произведений в самиздате (тамиздате) связано и самое громкое дело конца 60-х гг. - исключение А. Солженицына из Союза советских писателей (1969) и последующее присуждение ему Нобелевской премии (1970).
Усиление самиздата и его расцвет в конце 60-х гг. имели не только политическое, но и важное творческое значение. Самиздат создавал свободный рынок, без всякого принудительного распространения; успех самизда-товских произведений зависел только от спроса на них читателей, что создавало более жесткий отбор с точки зрения творчества. Так возникла и сформировалась реальная альтернатива Госиздату, в котором произведения членов Союза писателей публиковались по административной разнарядке.
Взлет самиздата может быть также в общих чертах измерен ростом количества материалов, известных на Западе. В соответствии с оценками, приведенными исследователем Фельдбрюгге, появление различных видов документов, содержащих оппозиционные идеи, началось со скромных 47 статей в 1965 г., в два раза большего количества в 1966, и снова удвоившегося в 1968, когда оно достигло 220 экземпляров. Общее количество оставалось на том же уровне до 1974 г., а затем резко подскочило до 362 экземпляров. Общее количество распространяемого самиздата в течение первого десятилетия (1965 - 1974) было приблизительно 2000 экземпляров [25].
До 70-х гг. самиздат представлял собой листовки, брошюры, книги, т.е. непериодические издания. Попытки издания журналов были, но они носили в основном разовый характер: зафиксированы, наряду с охарактеризованным «Синтаксисом» (1960), по одному номеру «Бумеранга» (1960), «Феникса» (1961), «Коктейля» (1961), «Фонаря» (1963), «Времен года» (1962), «Мастерской» (1964), «Чу» (1965), «Сфинксов» (1965) и три номера «Сирены» (1962) [26]. Лишь в конце 60 - начале 70-х гг. наметилась тенденция выпуска в самиздате продолжающихся и периодических изданий, которая становится одной из наиболее устойчивых тенденций дальнейшего развития.
Предвестником этой тенденции стала серия самиз-датовских журналов, изданных в середине 60-х гг. в вузах Ленинграда. Это выходивший в 1965 - 1966 гг. в педагогическом институте журнал «Альманах» (ред. В. Сажин); два номера альманаха «Стезя» (1965 г.) и альманах «РюгеШ», объединивший авторов «Малой Садовой»; альманах филфака ЛГУ «Звенья» (1966). Редакторы и участники изданий были подвергнуты жестким репрессиям [16, с. 13].
Во второй половине 60-х гг. зарождается еще один, весьма своеобразный вид самиздата - издания, посвященные рок-музыке, музыкальный самиздат. Среди первых зарегистрированных рок-изданий, вызванных к жизни возникновением студенческих бит-групп, обоснованно называется харьковский самодеятельный журнал «Бит -
Эхо» (1967). Журнал был подвергнут репрессиям и просуществовал недолго. Он представлял собой 5 - 6 страниц машинописного текста, проиллюстрированного фотографиями. Возглавлял журнал известный рокер С. Коротков, поводом создания стал первый в городе рок-фестиваль, который и лег в основу содержания журнала. Остальные материалы - зарубежная информация, оценка вышедших пластинок - заимствованы из польских источников. Создатели журнала стали известными музыкантами, диск-жокеями, обозревателями молодежной музыки. Просуществовал он недолго (весна - лето 1967 г., два номера тиражом в 3-8 экз.), несколько экземпляров его были конфискованы, и издание прекратило свое существование [27].
Многие исследователи отмечают очевидное: изучение неподцензурной литературы связано с большими трудностями. Если нормальное место прозаика или поэта в литературной жизни отмечено многообразными атрибутами публичного существования, неподцензурный литератор обитал в ином мире [28]. Он знал, что хранить нелегальщину опасно, из тех же соображений не вел дневника или упускал в них самое главное, уповая на память, редко сохранял свой архив, уничтожал важные документы и их копии. Все это создает большие, порой непреодолимые трудности в поиске и осмыслении материалов, которые в совокупности могли бы претендовать на более или менее полную картину потаенной литературы - самиздата.
Процесс его создания часто описывался, и нет необходимости снова подробно на этом останавливаться. Основные требования для этого достаточно просты - пишущая машинка, тонкая бумага и копирка, и, конечно, сам автор, стремящийся свободно, без надзора цензуры выражать свои мысли и желающий рискнуть и оформить их в письменном виде. После этого начального этапа автор печатает несколько копий, как правило, не больше 5 -15 экз. на папиросной бумаге.
Последние копии часто почти невозможно разобрать. Перепечатка обычно выполняется через один интервал и охватывает всю страницу, практически не оставляя места для полей, с небольшим пробелом в нижней части, и часто с обеих сторон страницы. Машинистки часто вызывались печатать бесплатно, или же им оплачивали готовую работу. Копии раздавались в первую очередь тем, кто принес экземпляр, и передавались другим, тем, кто мог собственными силами сделать копии. Так как процесс быстро выходил из-под контроля автора при передаче по цепочке, то невозможно узнать сколько всего сделано копий; их может быть несколько сотен, или даже тысяч или даже больше. Иногда использовались методы фотографии для копирования, таким образом, ускорялся этот процесс, позволяя избегать неточностей и ошибок. Другие методы, например, гектография или мимео-графия (иногда на машинах отечественного производства) редко использовались в Советском Союзе.
Реализовывался самиздат на самом деле разными способами - машинопись, мимеографы, ксероксы, фотокопии, магнитная запись, а распространялся еще более неожиданно и прихотливо. Очевидец вспоминает, что он, заинтересовавшись романом Солженицына «В круге первом», через знакомых получил фотокопию: два
чрезвычайно больших тома; на каждой странице были наклеены по четыре фотографии машинописных страниц такого размера, чтобы их удобно было читать. В данном случае напечатаны они были плохо, иллюстрирующие фотографии невозможно было разглядеть.
В других случаях качество подпольных изданий было очень хорошим. Самиздатовский выпуск стихотворений Ходасевича, которого не печатали в России с начала 20-х гг., был оформлен качественно, имел красивую обложку и высоко ценился любителями поэзии. Существовали профессиональные машинистки, зарабатывавшие на жизнь, перепечаткой самиздата. Широко была известна шутка о бабушке, которая заказала перепечатать на машинке «Войну и мир» для внука, поскольку он отказывается читать что-либо, если это не самиздат.
Распространение самиздата было делом трудным и чреватым серьезными последствиями. Большинство самиздатовских документов подписано авторами, содержат его адрес, хотя некоторые опубликованы под псевдонимами. Иногда, например, в случае с романами или собраниями эссе, поэм, или периодическими изданиями, материалы связаны, но часто распространялись по отдельности, так как преимущество этого способа заключалось в том, что одновременно большая группа людей может читать такие материалы, передавая каждую отдельную страницу по кругу. Копии обычно распространялись из рук в руки, а не почтой, и передавались за границу через иностранных корреспондентов, иностранные посольства, путешественников или с помощью других средств. Процесс распространения имел спонтанный характер, равно как и создание произведений, и недостатков, например, нерегулярность, трудность овладения некоторыми экземплярами.
Один из психологических барьеров, связанных с распространением самиздата, - так называемая «боязнь заграницы». Попытка правительства связать какую-либо независимую деятельность внутри страны с «западными разведками» или с эмигрантским обществом (как это было во время суда над Гинзбургом и Галансковым в 1968 г.) пробуждала у многих отрицательное отношение к чему-либо, что могло бы навлечь на них такие же обвинения. Поэтому книги, изданные на Западе (особенно издательством «Посев»), даже издания подлинно самиздатов-ских текстов (не говоря уже о политических материалах) имели значительно меньшее хождение, чем тексты без «имени изготовителя».
Как и каким образом самиздатовские рукописи, предназначенные для опубликования за рубежом, попадали за границу? Первый путь - обычная почта. Многие письма, посылаемые за рубеж, вскрывались и подвергались цензуре. Однако физически невозможно было проконтролировать всю почту, и часть рукописей таким образом достигала адресата. Другую часть вывозили советские граждане, выезжавшие за границу: подвергнуть осмотру все вещи выезжавших также было физически невозможно. Кроме того, иногда самиздатовские авторы просили вывезти свои рукописи иностранных граждан, в частности сотрудников посольства, чей багаж не подлежит контролю.
Иногда высказывались предположения, что самиздат представлял собой возврат к допечатному периоду: своего рода дотутенберговское средство коммуникации, потому что средневековый ученый, подобно самиздатов-скому автору, сам был наборщиком, редактором и издателем автора, которого он читал, или своих собственных работ. Те, кто делал копии самиздата, также походили на средневековых писцов, с той лишь разницей, что одни были монахами в монастыре, а другие - оплачиваемыми копировальщиками в мирской канцелярии. В обоих случаях число копий было строго ограничено, и количество копий самиздата было, возможно, даже больше ограничено, чем количество рукописей или печатных работ (incunabula) в первые десятилетия после Гутенберга. Исследователь Маклухан пишет, что книга Плиния в рукописном варианте ходила в количестве 1000 копий во втором столетии нашей эры, и утверждает, что лишь немногие incunabula имели такое же большое хождение до 1500 г. У Эйзенштейн, занимающейся историей Средневековья, вызвали некоторые сомнения оценки Маклухана количества рукописей, но она согласилась с тем, что количество как рукописей, так и incunabula было сравнительно небольшим. Она также подсчитала, что в среднем количество печатной продукции, выпущенной с 1450 по 1500 гг., составляло от 200 до 1000 экз. - количество, в среднем почти равное количеству издаваемого самиздата.
Хотя аналогия между самиздатом и догутенбергов-скими рукописями очень соблазнительна, не стоит заходить слишком далеко. В какой-то степени пишущая машинка - это вид печати, и ее нельзя уподоблять или даже сравнивать с переписыванием вручную времен «писчей культуры». Подобно печати, пишущая машинка могла делать несколько копий одновременно, и это гораздо большее количество, чем мог сделать вручную средневековый писец, хотя и меньшее количество, чем современный печатный станок. Недавно разработанные электронные способы набора фактически сделали печать более чем когда-либо похожей на набор на пишущей машинке. Иными словами, набор на печатных станках и на пишущей машинке можно назвать просто двумя способами воспроизведения текста в печатной форме, по существу не отличающимися друг от друга. Следовательно, создание самиздата - это не возврат к догутенберговским рукописям, не отмена революции, которую произвело изобретение переносной печатной машинки, а просто к менее эффективной форме печати.
Становление самиздата нового времени произошло в послесталинский период, период хрущевской «оттепели» и получило развитие при Брежневе. Он явился реакцией общества на подавление духовной свободы и инакомыслия, на искусственное ограничение круга чтения и застывшие идеологические постулаты. Самиздатовские издания стали альтернативой теоретической схоластике, которая оформилась в школу разработки фальшивого сознания и обслуживающей официальные догматы беллетристики.
Одной из традиций самиздата, восходящей к «Синтаксису», стало предвосхищение общественных перемен, когда гласность была провозглашена государственной политикой.
Примечания
1. Будапешт ОБА, ф. 300, сф. 80, 85.
2. Безруких Д. К истории самиздата // Русская мысль. 1970. 2 июля.
3. МандельштамН. Вторая книга. Париж, 1972. С. 9.
4. Съезд обреченных // Литературная газета. 1999. 26 мая. С. 8.
5. Егоров Б.Ф. Найти бы в архиве КГБ мои листовки! // Независимая газета. 1992. № 17.
6. ОБА, ф. 300, сф. 80, сер. 12. Вспомогательные материалы Исследовательского отдела РС 346/76. Свирский Г. Самиздат при Сталине (1945 - 1953).
7. Эренбург И. О работе писателя // Знамя. 1953. № 10. С. 160-183.
8. Померанцев В. Об искренности в литературе // Новый мир. 1953. № 12. С. 218-245.
9. Литературная газета. 1954. 30 янв.; Знамя. 1954. № 2. С. 165; и др.
10. Терц А. Фантастический мир Абрама Терца. Нью-Йорк, 1967. С. 444-446.
11. Панин Д. Записки Сологдина. Франкфурт, 1973. С. 419.
12. Литературная газета. 1954. 17 авг.
13. Литературная газета. 1954. 22 дек.
14. См. свидетельства В. Максимова, Л. Чуковской,
В. Войновича // Посев 1973. XXIX. № 8. Авг. 1974. ХХХ. № 4; 1974. ХХХ. № 5. Май.
15. По страницам самиздата. М., 1990.
16. Долинин В. Неподцензурная литература и неподцензурная печать (Ленинград 1950 - 80-х годов) // История ленинградской неподцензурной литературы: 1950 - 1980 гг. СПб., 2000.
17. Сухих И. Три урока самиздата // Там же, с. 155.
18. Омаров М. Юбилей самиздата // Русская мысль. 1970. 12 марта.
19. Лосев Л. Тулупы мы // Новое литературное обозрение. М., 1995. С. 209.
20. Иванов Б. Эволюция литературных движений в 50 -80-е годы // История ленинградской неподцензурной литературы: 1950 - 1980-е годы. СПб., 2000.
С. 19.
21. Корнилов Ю. Миллион долларов за доклад Хрущева // Труд. 1999. 5 марта.
22. Известия ЦК КПСС. 1989. Март.
23. Грани. 1971. XXVI. № 80. Сент. С. 110-131.
24. См.: Процесс четырех. Амстердам, 1971; Правосудие или расправа. Лондон, 1968.
25. Данная информация представлена в наиболее полном архиве русского самиздата, собранном на Радио Свобода и изданном как «Собрание документов самиздата». Мюнхен, 1972.
26. См.: Посев. 1965. 17 нояб. С. 47.
27. Гурьев С. Пограничные столбы рок-самиздата. 1967 -1994 // Золотое подполье. Полная иллюстрированная энциклопедия рок-самиздата. История. Антология. Библиография. Нижний Новгород, 1994. С. 6.
28. От составителей // История ленинградской неподцензурной литературы: 1950 - 1980 гг. СПб., 2000. С. 3.
Ростовский государственный университет 13 октября 2003 г.
