Почему новгородский архиепископ Феодосий (1542–1551) покинул кафедру? Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Усачев Андрей Сергеевич

доктор исторических наук, кафедра истории и теории исторической науки, Российский государственный гуманитарный университет; профессор кафедры всемирной и отечественной истории, Московский государственный институт международных отношений Министерства иностранных дел Российской Федерации

Адрес: 125993, Российская Федерация, ГСП-3, Москва, Миусская пл., 6; 119454, Российская Федерация, Москва, пр. Вернадского, 76 E-mail: asuuas1@mail.ru

Почему новгородский архиепископ Феодосий (1542-1551) покинул кафедру?

Исследуются возможные причины ухода с Новгородской кафедры архиепископа Феодосия (1542-1551 гг.). Показания источников и в силу этого представленные в историографии объяснения этого события неконкретны. Автор, анализируя факты биографии предшественников и преемников Феодосия — Сергия (1483-1484 гг.), Геннадия (Гонзова) (1484-1504 гг.), Серапиона I (1506-1509 гг.), Макария (1526-1542 гг.) и Пимена (1552-1570 гг.) — рассматривает основные тенденции во взаимоотношениях столичных светских и духовных властей с Новгородской кафедрой. Показано, что власти очень внимательно относились к подбору кандидатов на эту кафедру. В Новгороде они должны были отстаивать интересы Центра. Речь шла о лицах, в лояльности которых сомнений не было. Большую тревогу властей вызывало то, что с течением времени под влиянием социокультурной среды Новгорода владыки, постепенно «сливаясь» с местным обществом, начинали подражать архиереям эпохи независимости, тяготиться опекой из Москвы и порой защищать интересы новгородцев в ущерб интересам Центра. Это, в частности, проявилось в попытках Феодосия избавить служилых людей Дома Св. Софии от участия в обременительных казанских походах. Прочие представители новгородской служилой корпорации также, вероятно, не без поддержки владыки старались избежать службы за пределами Северо-Запада. Так, в 1552 г. новгородцы массово отказались от участия в Казанском походе. Для столичных властей, стремящихся к мобилизации людских ресурсов для борьбы с Казанью, позиция Феодосия была недопустима. Высказывается предположение, что относительно «мягкое» смещение Феодосия с кафедры — он с почетом удалился в свою alma mater (Иосифо-Волоколамский монастырь) — стало результатом компромисса светских и духовных властей весной 1551 г. Он стал возможен в силу близких отношений Ивана IV и митрополита Макария.

Ключевые слова: Новгород, Новгородская кафедра, Русская православная церковь, Иван Грозный, Казань, казанские походы.

Для цитирования: Усачев А.С.Почему новгородский архиепископ Феодосий (1542-1551) покинул кафедру? // Христианство на Ближнем Востоке. 2024. Т. 8. № 1. С. 56-86. DOI: 10.24412/2587-9316-2024-0040

Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда № 20-18-00218.

Andrey S. Usachev

Doctor of Historical Sciences, Professor of the Department of History and Theory of Historical Science, Russian State University for the Humanities; Professor of the Department of World and National History, Moscow State Institute of International Relations (University) of the Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation

Address: 6, Miusskaia Sq., Moscow, GSP-3, 125993, Russian Federation; 76, Vernadskogo Ave., Moscow, 119454, Russian Federation E-mail: asuuas1@mail.ru

Why did the Novgorod archbishop Feodosii (1542-1551) leave the cathedra of Novgorod?

The article deals with the possible reasons of archbishop's resignation from the Novgorod cathedra in 1551. The evidence of historical sources and the explanations of this event presented in historiography are inconcrete. Analyzing the facts from biographies of the predecessors and the successors of Feodosii — Sergii (1483-1484), Gennadii (Gonzov) (1484-1504), Serapion I (1506-1509), Makarii (1526-1542), Pimen (1552-1570) the author studies the main tendencies in the relations of the metropolitan secular and the church authorities with the Novgorod cathedra. It shows that the authorities paid much attention to the selection of candidates for this cathedra. In Novgorod they had to protect the interests of Center.And they raised no doubts in their loyalty.The authorities were alarmed by the fact that over time under the influence of the Novgorod sociocultural environment the archbishops had become the part of the local society and begun to imitate the archbishops of the period of independence, they were oppressed by the guardianship of Moscow and defended the interests of Novgorod citizens to the detriment of Center's interests. This tendency can be presented by the fact that Feodosii tried to save the Novgorod served people from the burdensome Kazan campaigns. The other representatives of the Novgorod served community also must have tried to avoid the serve beyond the North-West with the archbishop's support. For example, in 1552 the Novgorod gentry denied taking part in the Kazan campaign. For the authorities striving for mobilization of human resources for the struggle against Kazan the position of Feodosii was inadmissible. The author supposes that such a "gentle" dismissal of Feodosii (he returned with honor to his alma mater — the Volotskii monastery of St. Josef) was the result of the compromise between the secular and the church authorities in the spring of 1551. It could be possible thanks to the close relations between Ivan IV and metropolitan Makarii.

Keywords: Novgorod, Novgorodian Archiepiscopal Office, Russian Orthodox Church, Ivan the Terrible, Kazan, Kazan Campaigns.

For citation: Usachev A.S. Why did the Novgorod archbishop Feodosii (1542-1551) leave the cathedra of Novgorod? Christianity in the Middle East, 2024, vol. 8, no. 1, pp. 56-86. DOI: 10.24412/2587-9316-2024-0040

The research has been prepared with the financial support of the Russian Science Foundation (project no. 20-18-00218).

Исследование карьерных траекторий значимых представителей светской и заметно слабее изученной церковной элиты России XVI в. порой дает возможность по-новому взглянуть на важные проблемы истории страны, сравнительно недавно ставшей политическим и административным целым. К числу весьма значимых руководителей Русской церкви этого времени принадлежал занимавший 2-ю строку (после митрополита) в церковной иерархии новгородский архиепископ Феодосий (1542-1551 гг.).Ниже свое внимание мы сосредоточим на по-прежнему вызывающих немало вопросов возможных причинах его ухода с кафедры. Поиски ответов на них побуждают обратить внимание на ряд особенностей во взаимоотношениях Новгорода и Москвы в XVI в.

Точная дата ухода с кафедры Феодосия неизвестна. Новгородская II летопись сообщает, что 21 декабря 1550 г. «взят бысть Феодосей архиепископ из Великого Новагорода царем и государем нашим великим князем Иваном Васильевичем всея Русии в славный град Москву» [Полное собрание, 2009. Т. 30.С.163]. Вероятно, правы исследователи,предлагавшие в приведенных выше словах видеть вызов в Москву, а не смещение с кафедры (например, см.: [Голубцов, 1899. С. XI; Paul, 2009. P. 295-296]). Уход с нее произошел позднее. Феодосий, как и прочие архиереи в конце 1550 г. — начале 1551 г. прибыл в столицу для участия в работе Освященного собора, заседавшего с зимы по первую половину лета 1551 г. По-видимому, непосредственно на Соборе Феодосий и сложил свои полномочия: еще 23 февраля он являлся архиереем [Емченко, 2000. С. 239], а 14 июня на Новгородскую кафедру был поставлен троицкий игумен Серапион II (Курцев) [Полное собрание, 2009. Т. 29. С. 62]. Псковская III летопись сообщает, что Иван IV «свел с Новагорода архиепископа Феодосия» в мае 1551 г. [Полное собрание, 2000а. С. 232]. В чем причина? Актуальность этого вопроса определяется двумя обстоятельствами.

Первым является отсутствие каких-либо значимых конфликтов между светскими и духовными властями в рассматриваемый период. После окончания малолетства Ивана IV (1533-1547 гг.) на рубеже 40-х — 50-х гг. XVI в. страна вступила в более чем 10-летний период внутриполитической стабилизации. В церковной сфере эту стабильность закрепил приговор Стоглавого собора, четко регламентировавший внутрицерковную жизнь и характер ее взаимоотношений со светской властью. В эти годы мы наблюдаем, по сути, воплощение на русской почве византийской концепции «симфонии» духовной и светской властей, которые олицетворяли митрополит Мака-рий (1542-1563 гг.) и его воспитанник1.

Вторым важным обстоятельством является духовное происхождение Феодосия. Он являлся учеником непосредственно Иосифа Волоцкого и всю жизнь был связан с самой влиятельной группой в Русской церкви XVI в. В середине этого столетия она находилась в зените своего могущества (ослабление ее позиций относится к рубежу 1560-70-х гг.) [Усачев, 2017]. Митрополит Ма-карий — выходец из тесно связанного с обителью Иосифа Пафнутьево-Боровского монастыря — покровительствовал иосифлянам. Тем не менее весьма значимый представитель этой группы в мае 1551 г. покинул кафедру. Учитывая то,что Феодосий (1491-1563 гг.) прожил еще 12 лет, можно думать, что состояние здоровья немолодого владыки, хотя и могло пошатнуться (оно заметно ухудшилось не позднее 1557 г.)2, но, по-видимому, не являлось основной причиной ухода с кафедры3. Во всяком случае, известные нам источники, повествующие об этом событии, о «немощи» Феодосия не упоминают. В чем же дело? Поиски ответа на этот вопрос побуждают нас сместить акцент с церковно-государственных отношений в целом на Феодосия и возглавляемую им кафедру. Не рассматривая все факты биографии этого иерарха4 и истории возглавляемой им Новгородской кафедры5, обратим внимание на те, которые, на наш взгляд, могли повлиять на события весны 1551 г.

1 Например, Н.В. Синицына не без оснований заключила, что «симфония священства и царства в эпоху свт. Макария более чем в какой-либо другой период приближена к канонической норме в практике реальных взаимоотношений» [Синицына, 2000. С. 74].

2 Судя по составленной его учеником Евфимием (Турковым) Повести о кончине Феодосия, перед смертью он «в велицей болезни на одре лежа 6 лет отнюд не владеа руками и ногама» (подробнее см.: [Кунцевич, 1898. С. 10; Усачев, 2014. С. 61]).

3 Отмечая возможное влияние на уход Феодосия с кафедры его гипотетического сопротивления предполагаемым планам властей по секуляризации, увеличение им поборов с новгородского духовенства и ухудшение здоровья, большинство исследователей воздерживается от определения причин этого шага, см.: [Голубцов, 1899. С. XI; Смирнов, 1958. С. 241; Зимин, 1958. С. 80; Paul, 2009. P. 299-300; Смирнова, 2015. С. 50-51].

4 Основные факты биографии Феодосия и его участия в истории книжной культуры см.: [Кунцевич, 1898; Филюшкин, 2000; Абеленцева, 2003; Макарий (Веретенников), 2006а; Пономаренко, 2007; Смирнова, 2015; Копанева (Смирнова), 2021].

5 Наиболее подробные обзоры основных фактов из истории Новгородской кафедры после присоединения Новгорода к Русскому государству по XVI в. включительно см.: [Тихомиров, 1895; Греков, 1914; Скрынников, 1997; Paul, 2009; Тарасов, 2011; Мусин, 2016. С. 186-222; Новгородская и Старорусская, 2018. С. 401-405 (автор раздела — М.В. Печников)].

Почему новгородский архиепископ Феодосий (1542-1551) покинул кафедру?

-59

Феодосий

Приняв постриг не позднее 1515 г. [Пономаренко, 2007. С. 264, 268], Феодосий — в миру слуга боярина Семена Ивановича Воронцова — длительное время проживал в обители Иосифа. Из ее иноков в 1531 г. он был поставлен в игумены весьма значимого монастыря Новгорода — Спасо-Ху-тынского. Это последовало вскоре после поставления на длительное время вдовствующую Новгородскую кафедру Макария и может рассматриваться в ряду других мероприятий первой трети XVI в.,направленных на насыщение новгородской церковной иерархии выходцами из Центральной России6. Цель властей — как церковных, так и, конечно, светских — очевидна: поставить во главе церковной организации неизменно внушающего опасения Новгорода лояльных лиц7. Судя по всему, в 1530-е гг. Феодосий вполне оправдал оказанное ему доверие. В частности, он в сложный с внутриполитической точки зрения период — в 1535 г. — информировал находящегося в Москве Макария о состоянии дел в Новгороде [Дополнения, 1846. № 30]. Очевидно, что выбор Феодосия в преемники Макарию был неслучаен: новгородским владыкой стал лично связанный с ним иерарх, в лояльности которого столичные власти не сомневались. К тому же Феодосий принадлежал к самой влиятельной внутрицерковной группе этого времени. С течением времени его позиция начала понемногу меняться.

Уже вскоре после хиротонии (18 июня 1542 г.) Феодосий начал проявлять существенно меньше заинтересованности в личных контактах со столичными властями. Так, в начале 1543 г. Фео-досий был приглашен в Москву для участия в работе Освященного собора, который должен был поставить на Ростовскую кафедру — в этот период 3-ю по значению — уже избранного Алексия. 22 февраля Феодосий написал согласительную грамоту на избрание, отказавшись прибыть лично «умножения... здешних многих великих церковных дел и своея ради немощи» [Дополнения, 1846. № 34].

Поверить в «немощь» только что поставленного владыки, который проживет еще два десятилетия, трудно. Например, 24 января 1543 г. Феодосий выдал тарханную грамоту крестьянам Юсковской волости Остречинского погоста Обонежской пятины, на льготы в пошлинах, повинностях и судебные вновь построенной ими церкви [Акты исторические, 1841. № 142]. В чем причина нежелания Феодосия ехать в Москву? В поисках ответа обратимся к некоторым фактам биографии иных новгородских архиереев, которые в столицу также наведывались нечасто.

Новгородские архиереи последней четверти XV — третьей четверти XVI в.

Думается, что отсутствие новгородского владыки на Освященном соборе, который в Москве собирался достаточно регулярно — в XVI в. едва ли не ежегодно [Усачев, 2023] — определялось не местом расположения Новгорода. Путь в столицу пермского владыки (центром его епархии до 1560-х гг. de jure являлась Усть-Вымь, de facto — Вологда), а позднее казанского явно не был короче. Вероятно, определяющим фактором являлась традиция.

По различным причинам — демонстрация независимости от тесно связанного с великим князем митрополита8, в отдельные периоды «литовская» ориентация Новгородской кафедры9, сомнения в легитимности поставленных без санкции константинопольского патриарха митрополитов [Тарасов, 2011. С. 73-81], а порой и, вероятно, небеспочвенные опасения за себя и сопровождающих лиц10 — новгородские архиереи (как, впрочем, до 1485 г. и тверские11) в период независимости на Собор в Москву предпочитали не ездить.

6 Не принимая тезис о повсеместном насыщении церковной иерархии «москвичами» (например, см.: [Са-восичев, 2021. С. 241-242]; ср.: [Усачев, 2022а. С. 71]), в случае с Новгородской кафедрой с ним можно согласиться.

7 Например, в 1517 г. сразу три ключевые новгородские обители возглавили выходцы из владимирского Никольского Волосова (Иона — Юрьев монастырь) и московского Чудова (Геронтий — Антоньев, Никифор — Спасо-Хутынский) монастырей [Никольский, 1911. С. 42].

8 Об этом см.: [Зимин, 1991. С. 83-84; Тарасов, 2011. С. 73-74].

9 Так, избранный новгородцами в 1429 г. архиепископ Евфимий II (1434-1458 гг.) на кафедру был поставлен в 1434 г. митрополитом Герасимом в Смоленске, входившем в состав Великого княжества Литовского (об этом, например, см.: [Тарасов, 2011. С. 73-75]; также см.: [Успенский, 2023]).

10 В период острых — порой весьма — отношений между Новгородом и Москвой определенные основания для этого были. Избираемый местным населением архиерей, по сути, являлся главой Новгорода, который длительное время пытались подчинить себе великие князья. Так, более трех лет (1401-1404 гг.) провел в заключении прибывший в Москву новгородский архиепископ Иоанн [Хорошев, 1980. С. 82-83]. Неудивительно, что в XV в. новгородским владыкам митрополиты выдавали опасные грамоты, гарантировавшие неприкосновенность им и сопровождавшим их светским лицам в случае приезда в Москву [Акты исторические, 1841. № 279; Русский феодальный архив, 2008. № 6]. Вскоре после присоединения Новгорода — в 1480 г. — архиепископа Филофея несмотря на его относительно мягкую позицию, которую он в 1470-е гг. занимал по отношению к Москве, Иван III «акы пленника с собою в Москву сведе» [Полное собрание, 2000а. С. 58; выделено нами. — А.У.].

11 Например, см. грамоту митрополита Ионы тверскому епископу Моисею [Акты исторические, 1841. № 271]. Также см.: [Тарасов, 2011. С. 83-84].

Есть основания полагать, что в случае с событиями февраля 1543 г. мы имеем дело со следованием этой традиции после присоединения Новгорода к Русскому государству: едва ли не все даже самые лояльные Москве его архиепископы после хиротонии не стремились в столицу, манкируя своим личным участием в важнейших церковных мероприятиях.

Поставленный из архимандритов столичного Чудова монастыря Геннадий (Гонзов) (14841504 гг.), в лояльности которого Ивану III в московский период сомневаться не приходится12, в Новгороде поддерживавший проводимые великим князем мероприятия по усилению степени его интеграции в состав Русского государства13, тем не менее осенью 1495 г. отказался от поездки в столицу на поставление уже избранного митрополита Симона. Важно отметить, что на церемонии интронизации Симона Геннадий по занимаемой им должности должен был не просто присутствовать — он должен был ее возглавить (в условиях отсутствия первосвятителя он являлся старшим архиереем в Русской церкви Московской митрополии).Формальным основанием послужило даже не состояние здоровья — единственная канонически допустимая причина отсутствия на Соборе (например, см.: [Акты собранные, 1836. № 375]) — а «великие нужные дела христианские». При этом любопытно, что в направленной в столицу повольной грамоте членам Освященного собора Геннадий поименно перечислил лишь трех (!) архиереев (Тихона Ростовского, Нифонта Суздальского и Вассиана (Стригина-Оболенского) Тверского); остальные (коломенский, крутицкий, пермский и рязанский) в грамоте фигурируют лишь как «прочие епископы великой Русской митрополии» [Дополнения, 1846. № 19]. Источники рассматриваемого периода, упоминая архиереев, либо не приводили их имена (за исключением, конечно, имени митрополита), либо, что было чаще, приводили имена всех архиереев14. Трудно сомневаться в том, что в глазах Геннадия — наследника новгородских владык эпохи независимости Новгорода! — прочие епископы по своему статусу не заслуживали отдельного упоминания. Ранее, в октябре 1490 г., Геннадий не только не прибыл в столицу на поставление коломенского владыки Авраамия15, но даже, как сообщает летопись,«не прислал на его благословение» повольной грамоты (!) [Полное собрание,1925. С. 529], тем самым нарушив порядок участия архиереев в работе Освященного собора. В посланиях к митрополиту Зосиме и Собору Геннадий рекомендовал не ставить Авраамия до завершения суда над еретиками [Казакова, Лурье, 1955. С. 378-380]. В подавляющем большинстве случаев повольная грамота являлась формальностью — не прибывший на Собор в Москву архиерей соглашался с его решением. Геннадий, по-видимому, смотрел на это иначе: в послании митрополиту Зосиме с плохо скрываемой обидой он отметил, что владыки пригласили его в Москву приехать лично или прислать согласительную грамоту уже после (!) того, как митрополит был избран и введен на митрополичий двор [Казакова, Лурье, 1955. С. 374]. На избрание Зосимы Геннадий согласительную грамоту дал, но на избрание Авраамия ее не прислал. В случае с Геннадием отказ ее выдать Собору, по сути, являлся демонстрацией собственной позиции, противоречащей решению прочих руководителей Церкви, принятому, надо думать, не без участия великого князя16. Пикантность ситуации заключалась в том, что послание с требованием прислать согласительную грамоту на поставление Авраамия Геннадию отправил не только митрополит, но и великий князь [Казакова, Лурье, 1955. С. 379]. Новгородский владыка отказал обоим. Гипотетически, конечно, нельзя полностью исключать, что отказ в выдаче повольной грамоты Геннадием в 1490 г. и его отсутствие в столице в 1495 г. могло быть связано с его недовольством избранием на Всероссийскую кафедру лиц, которые занимали менее значимые позиции в Русской церкви нежели он — симоновского архимандрита Зосимы (1490 г.)17 и троицкого игумена Симона (1495 г.). Вероятно, стоит согласиться с А.Б. Мазуровым в том, что игнорирование властями предостережения Геннадия повременить с поставлением до конца суда над еретиками означало «открытое попирание важнейшего канона о единогласном собором избрании епископов... Великокняжеская власть все более подчиняла себе русскую православную церковь и позволяла себе открытую демонстрацию своей мощи и воли

12 Об этом, например, см.: [Печников, 2018. С. 187-192].

13 О возможной связи между преследованиями новгородских еретиков Геннадием в 1480-е гг. и правительственными мероприятиями, направленными на усиление московского влияния в Новгороде, см.: [Мусин, 2016. С. 187-190; Печников, 2018; Печников, 2020].

14 Так, несколько ранее — в октябре 1490 г. — сам Геннадий в послании Собору привел имена всех присутствовавших на нем архиереев [Казакова, Лурье, 1955. С. 379].

15 На этом же Соборе чуть ранее — в сентябре — на митрополию был поставлен Зосима. В послании ему Геннадий свое отсутствие на Соборе в столице оправдывал тем, что ему Иван III «к Москве ехати не велел за своим делы». Судя по посланию к Зосиме, Геннадий — главный обличитель ереси — просил разрешения приехать на Собор, который должен был осудить еретиков [Казакова, Лурье, 1955. С. 374, 378].

16 Об особой близости Коломенской кафедры к великокняжескому двору и персональном составе ее предстоятелей в XIV — первой трети XVI в. см.: [Мазуров, 2001. С. 217].

17 Не с этим ли были связаны менторские нотки, которые ощущаются в послании Геннадия Зосиме? В нем отмечается, что митрополит должен постоянно напоминать великому князю о необходимости искоренения ереси, «а нам, твоим детям и съслужебником [архиереям. — А.У.], пригоже тебе въспоминати о том; а ты, господин отец нашь, сыну своему великому князю накрепко о том въспоминай: понеже должно ти есть» [Казакова, Лурье, 1955. С. 378 (выделено нами. — А.У.)].

применительно к "своей" же кафедре. Мнение второго по рангу иерарха русской православной церкви открыто "не замечалось". Разумеется, никаких последствий инцидент не вызвал» [Мазуров, 2001. С. 209]. С последним, впрочем, вряд ли можно согласиться — «инцидент» не имел моментальных последствий. Судя по последующим событиям, он явился одной из капель, которые переполнили чашу терпения великого князя в 1504 г.

Обратим внимание на другой гораздо более показательный случай манкирования Геннадием некоторыми своими обязанностями. Он — 2-е лицо в Русской церкви! — не принял участия в главной церковной и политической акции конца XV в. — в венчании Дмитрия-внука. Трудно предполагать, что отсутствие Геннадия на февральском Освященном соборе 1498 г. явилось проявлением немилости к нему со стороны Ивана III за его возможную близость к кругу Василия и Софьи Палеолог, на данном этапе оказавшихся в политическом проигрыше. Участие в работе Освященного собора являлось не привилегией или наградой за верную службу, а обязанностью архиерея, от выполнения которой его могла избавить лишь тяжелая болезнь18. К тому же такое проявление немилости по отношению к архиерею было бы слишком мягкой мерой в том случае, если бы речь действительно шла о жестком конфликте с «государем всея Руси» по данному вопросу. Как показывает судьба кн. Патрикеевых и кн. Ряполовских в 1499 г., в случае необходимости Иван III был способен жестко расправиться с противниками своих династических планов19. Геннадий же занимал кафедру еще 6 лет. Можно только удивляться терпению духовных и светских властей, прибегнувших к крайней мере — его смещению с кафедры — только в 1504 г.

Есть основания полагать, что Геннадий, демонстрируя известную степень автономии от Центра в церковных вопросах, инициировал создание памятника, который обосновывал историческими аргументами особое положение новгородского владыки. Речь идет о знаменитой «Повести о белом клобуке», связь которой с Новгородской кафедрой (во всяком случае, Краткой редакции произведения) несомненна. В сочинении вполне отчетливо просматривается соперничество утратившего политическую независимость Новгорода с Москвой в церковной сфере. В литературе высказывалось мнение о создании памятника в середине XVI в. [Кириллин, 2004а] или даже во второй половине этого столетия [Лурье, 1989]. Однако И.Л. Жучкова в собрании Ф.Ф. Мазурина обнаружила список Краткой редакции «Повести», относящийся к первой четверти XVI в. — соответственно, либо к периоду Геннадия (1484-1504 гг.), либо к эпохе Серапиона I (1506-1509 гг.), либо к периоду вдовствования Новгородской кафедры (1509-1526 гг.)20. В конечном счете эта находка побуждает вернуться к датировке Н.Н. Розова, относившего составление Краткой редакции «Повести» к концу XV в. [Розов, 1953]. Это в свою очередь вслед за Н.Н. Розовым побуждает современных исследователей связывать составление Краткой редакции «Повести» с кругом книжников Геннадия [Геннадий, 2005. С. 593 (авторы раздела — архим. Макарий (Веретенников) и М.В. Печников)].

Вероятно, в одном ряду с составлением «Повести» лежало и использование греческого языка при изготовлении матриц печати для псковских наместников Геннадия. Проанализировавшая данную запись И.А. Левинская ее появление связывает с тем, что присланный из Москвы «Геннадий быстро освоился в Новгороде» и, в частности, «стал жестко отстаивать интересы Новгородкой кафедры и занял враждебную Ивану III позицию по вопросу о церковных вотчинах». Вероятно, не без доли преувеличения исследовательница заключает, что «появление греческой надписи на печати Геннадия может быть истолковано как своего рода бунт против Москвы: в осторожной, прикровенной форме печать намекает на некоторый церковный сепаратизм и духовную независимость от московского митрополита, на традиционную связь русской церкви с греческой, столь решительно отвергнутую Москвой после Флорентийской унии» [Левинская, 2001. С. 123]21.

В свете сказанного выше трудно поверить в то, что главной причиной смещения Геннадия с кафедры послужили исключительно обвинения в симонии, которые, по-видимому, имели под собой основания22. Скорее, они явились лишь последней каплей, переполнившей чашу терпения

18 На это, в частности, недвусмысленно указывает Чин поставления епископа (например, см.: [Акты собранные, 1836. № 375]).

19 О судьбе кн. Патрикеевых и кн. Ряполовских см.: [Зимин, 1982. С. 160-177; Назаров, 2013].

20 Согласно ее палеографическим наблюдениям, ближайший аналог водяному знаку соответствующей рукописи относится к 1507 г. (Briquet, № 15363). Подробнее о рукописи и ее датировке см.: [Жучкова, 2004. С. 263-264; Каталог, 2014. С. 222-224 (№ 134, 135) (составитель описания — И.Л. Жучкова)]. Специально не занимаясь водяными знаками, В.М. Кириллин на основе анализа почерка рукописи и лингвистических данных отнес ее написание к середине XVI в. [Кириллин, 2004б]. Эти данные (в отличии от данных водяных знаков бумаги) не дают возможности датировки с точностью до нескольких лет. Датировка манускрипта 1550-ми гг. может быть принята лишь при одном допущении — залежность бумаги должна была составлять от трех до пяти десятилетий. В XVI в. это, если и встречалось, то крайне редко. Как правило, основной объем бумаги потреблялся за 3-4 года, а отдельные листы «доиспользовались» еще несколько лет (подробнее см.: [Усачев, 2009. С. 139-153]).

21 О возможных обстоятельствах создания матрицы см.: [Белецкий, 1988].

22 Во всяком случае, среди современников ходили слухи о сребролюбии и богатстве Геннадия. Так, Типографская летопись сообщает о том, что «поставлен Генадей Новугороду архиепископом, а дал оттого две тысячи рублев князю великому, а был архимандрит у Чуда на Москве» [Полное собрание, 2000б. С. 235]. Хотя

властей, или предлогом23. Свою роль при этом, конечно, могла сыграть и твердая позиция архиерея относительно недопустимости конфискации церковных земельных владений на Соборе 1503 г. (в конце XV в. Новгородская кафедра лишилась значительной части своих владений, которые были нужны великому князю для испомещения служилых людей24).

Обратим внимание на исключительно важный для нас факт. Печальный конец карьеры Геннадия не помешал многолетнему и, судя по всему, вполне благополучному проживанию его родичей в городе, с которым его связывали почти два десятилетия пастырского служения. Два-три десятилетия спустя после смещения Геннадия с кафедры они проживали в Новгороде, входя в состав владычного двора. Так, фиксируя одно из Чудес Варлаама Хутынского (оно имело место в период занятия Новгородской кафедры Макарием, т.е. в 1526-1542 гг.), агиограф с явной симпатией повествует об исцеленном. Им был человеке «от святительского Премудрости Божия дому» «честной» Пантелеймон, «иже по матере бе сродник Геннадию, архиепископу Великаго Новаграда». Он происходил «от рода болярска сын Григория полатника софеискаго, мати же именем Анисия дщи Антониева братанича архиепископу Генадию Великаго Новаграда». Позднее Пантелеймон стал сначала псаломником, а потом и священником («прозвитером») Софийского собора [Никольский, 1911. С. XXV, 52-53]. Трудно поверить в то, что родичи Геннадия задержались бы в Новгороде и тем более в составе двора архиепископа после его ухода в том случае, если бы к концу своего правления он вызывал всеобщую ненависть в городе25. На постепенное изменение отношения новгородцев по отношению к явно навязанному им из столицы архиерею, в частности, указывает рассказ о чудесном исцелении бесноватого в Спасо-Хутынского монастыре, в котором фигурирует Геннадий. Его упоминания носят положительный характер, а о факте его прибытия из ненавистной новгородцам Москвы Чудо умалчивает [Никольский, 1911. С. 54].

Говоря об уроженце подмосковного села и выходце из Троицы Серапионе I (1506-1509 гг.), занимавшем кафедру сравнительно недолго, трудно сказать, насколько часто он ездил бы на Освященный собор в столицу. Однако несомненно, что почти сразу после поставления на Новгородскую кафедру он продемонстрировал известную самостоятельность, не остановившись перед конфликтом с митрополитом Симоном и Василием Ш.Конечно, в споре Серапиона I с вышедшим из повиновения Иосифом — игуменом находящегося на территории его епархии волоколамского Успенского монастыря — которого поддержали великий князь и митрополит, канонические аргументы новгородского владыки перевешивают26. Учитывая то, что позднее, согласно летописному рассказу, Симон и Василий III просили прощения у осужденного и смещенного с кафедры по их решению архиерея, правомерность их действий не только для современников, но и для них самих была сомнительна. Не менее очевидно и другое — ни один другой архиерей в этот период не посмел бы выступить против столичных светских и духовных властей одновременно. Любопытно, что это произошло вскоре после смещения Геннадия (Гонзова) с Новгородской кафедры (1504 г.). Нетрудно заметить, что это не явилось сдерживающим фактором для его преемника, который, будучи поставлен на вторую по значению кафедру по воле еще Ивана III27, по важному церковно-административному вопросу рискнул выступить против его сравнительно недавно занявшего великокняжеский стол сына. Судя по упоминанию новгородским летописцем о кончине «преподобного» Серапиона после сведения с кафедры в Троице (он «преставись в Лазореву суботу в 7 часу дни, а бысть на владычестве 3 лета»), а также о кончине его противников [Полное

возможность de facto дачи взятки «государю всея Руси» сомнительна, очевидно, что современники полагали, что глава самой крупной епархии, имевший возможность замещать сотни приходов, был весьма богат. Известны достаточно крупные вклады Геннадия. Так, в новгородский период в обитель Иосифа он дал 120 руб. [Титов, 1906. С. 16]. Прозрачный намек на злоупотребления Геннадия содержали и критические высказывания проживавшего на территории Новгородской епархии в 1480-е гг. инока Захария, отмечавшего, что «попы... по мзде ставлены, а митрополит... и владыки по мзде же ставлены» [Казакова, Лурье, 1955. С. 380].

23 Практика поставления попов по мзде, судя по всему, процветала в Новгороде и много позднее. Стоглав осуждает практику поставления архиереем в попы за «деньги великие» (15-30 руб.!), с помощью которых кандидаты покупали расположение «уличан», добивавшихся от архиерея их поставления [Емченко, 2000. С. 309]. Об этом см.: [Алексеев, 2011. С. 145].

24 Некое подобие законности было соблюдено. Земли Новгородской кафедры были конфискованы с согласия («по благословению») митрополита Симона, который возглавлял церковную иерархию [Фролов, 2004. С. 54].

25 Обратим внимание на гораздо более показательный подобный случай. После длительного периода занятия Митрополичьей кафедры исключительно влиятельным и авторитетным Алексием (1354-1378 гг.) в состав ее двора влились потомки его племянника — Фомины. Они в XV-XVI вв. первенствовали среди родов, служивших русским первосвятителям [Веселовский, 1947. С. 418-420, 425; Савосичев, 2019. С. 265-272]. Согласно предположению А.В. Кузьмина, родичи Алексия могли начать свою службу Митрополичьей кафедре уже при его жизни [Кузьмин, 2015. С. 90-91].

26 Подробнее об этом конфликте в Русской церкви, например, см.: [Зимин, 1977. С. 81-89; Paul, 2009. P. 285-289; Малинский, 2012. С. 6-23; Казаков, 2020. C. 135-162].

27 Данная деталь, представленная в тексте Жития Серапиона [Моисеева, 1965. С. 157], хорошо согласуется с хронологией событий: Геннадий был смещен не позднее 26 июня 1504 г., Иван III скончался 27 октября 1505 г., участники Освященного собора стали собираться в столице не позднее 28 декабря 1505 г., а Новгородскую кафедру Серапион занял 15 января 1506 г.

собрание, 2009. Т. 30. С. 176], новгородцы с сочувствием отнеслись к конфликту своего владыки со столичными властями. А.А. Зимин полагал, что Серапиону I удалось завоевать расположение горожан уже вскоре после своего прибытия в Новгород: согласно Житию святителя, по его молитве были исцелены заболевшие, а мор вскоре закончился; позднее также по молитве Серапиона в городе завершился пожар [Моисеева, 1965. С. 158; Зимин, 1977. С. 81; ср.: Несин,2018б.С. 30-32]. Если это действительно так, то на решение архиепископа вступить в конфликт со столичными властями могла оказать поддержка — пусть и молчаливая — паствы.Можно думать, что,если Серапион I для новгородцев и не стал полностью «своим», то и полностью «чужим» он для них не являлся. Во всяком случае, Житие Серапиона повествует о том, что «Великаго ж Новаграда народи всею землею в сетовании и скорби бывша, оставше пастыря своего и учителя» [Моисеева, 1965. С. 163]. Вероятно, речь шла об отражении настроений какой-то более или менее значительной части горожан, которые сочувствовали архиерею, вступившему в конфликт со столичными властями. Последним большинство новгородцев явно не симпатизировало.

Очевидно, что после почти 20-летнего периода правления Геннадия, явно тяготевшего к изоляции от столичных властей, после давшейся с известным трудом и сомнительной с канонической точки зрения победы над Серапионом I столичные власти почти 17 лет не решались заместить Новгородскую кафедру. Это, пожалуй, самое красноречивое свидетельство той тревоги, которую у них на протяжении целого ряда лет вызывал Новгород28. Трудно сомневаться в том, что политическая обеспокоенность властей длительное время пересиливала очевидную церков-но-административную целесообразность замещения самой обширной кафедры. Центральная власть длительное время предпочитала обходиться без архиерея, хотя это и влекло за собой целый ряд церковно-административных проблем29, нежели вновь получить владыку, который бы тяготился опекой из Москвы.

В случае с так долго подбираемым преемником Геннадия и Серапиона I власти не ошиблись с выбором. На протяжении относительно стабильного правления Василия III, тревожного правления Елены Глинской и сложнейшего периода «боярского правления» Макарий (1526-1542 гг.), проявляя чудеса политической прозорливости и осторожности, неизменно отстаивал интересы как Центра30, так своей епархии. Однако последнее касалось почти исключительно духовной, культурной и отчасти административной сферы. Свои усилия этот святитель сосредоточил на церковном строительстве, книгописной деятельности, введении общежитийного устава в монастырях епархии и миссионерской деятельности. В конфликт с великим князем и митрополитом Макарий не вступал. Например, нам ничего неизвестно о каких-либо критических ремарках Ма-кария в адрес присланного в Новгород в 1530-е гг. дьяка Я.В. Шишкина, который вызывал недовольство новгородского духовенства. «Слияние» Макария с новгородским обществом в известных нам источниках не фиксируется.

Далеко не все преемники этого архиерея следовали его примеру. По-видимому, поставленный на Новгородскую кафедру из иноков либо пошехонской Андроусовой пустыни, либо Кирил-ло-Белозерского монастыря Пимен (1552-1570 гг.) в какой-то момент почувствовал себя наследником владык эпохи независимости. Во всяком случае он предпринял меры, направленные на то, чтобы уподобиться или даже превзойти своих предшественников. На стремление подчеркнуть преемственность по отношению к прежним архиереям, в частности, указывают особенности украшения панагии, выполненной для Пимена. На ней наряду с образом Софии представлены изображения новгородских владык периода независимости (Никиты, Иоанна, Евфимия II и Ионы), а также Варлаама Хутынского [Маханько, 2008. С. 73]. В 1553/54 г. для Пимена был изготовлен святительский посох, в 1559/60 г. — святительское место в Софийском соборе. Любопытно отметить, что работа над царским местом в Софийском соборе началась лишь 26 августа 1570 г. (закончена она была 26 сентября 1571 г.) [Макарий (Миролюбов), ч. 2, 2003. С. 261-262, 135-136], т.е. вскоре

28 Зримым свидетельством этой тревоги в сфере светского управления являлся генеалогический состав новгородских наместников в последней четверти XV — первой половине XVI в. Среди них преобладали представители старомосковской знати (Воронцовы, Захарьины, Колычевы, Морозовы, Плещеевы, Челяднины и др.), Рюриковичи, представляющие роды Северо-Восточной Руси (кн. Палецкие, кн. Пенковы, кн. Ростовские, кн. Шуйские, кн. Ярославские и др.), а также сравнительно давно перешедшие на службу к московскому государю весьма многочисленные кн. Оболенские. Однако среди новгородских наместников в XVI в. за одним исключением (дядя царя кн. М.Л. Глинский — 1556 г.) мы не находим представителей родов «первой строки», которые сравнительно недавно перешли на русскую службу из Великого княжества Литовского (кн. Бельских, кн. Воротынских и кн. Мстиславских) (подробнее см.: [Пашкова, 2000. С. 146-151]).

29 Вдовство кафедры грозило дестабилизацией церковной жизни на местах, разорением архиерейского дома и недовольством паствы.

30 Особенно ярко это проявилось в период мятежа удельного кн. старицкого Андрея Ивановича в 1537 г. Помимо вполне осязаемой «светской» поддержки присланному из Москвы для борьбы с мятежниками кн. Н.В. Хромому Оболенскому, Макарий оказывал поддержку и в духовной сфере: в разгар Старицкого мятежа владыка богато украсил серебром и золотом предназначенный Софийскому собору «большой Деисус», «прося о государе великом князе Иване Васильевиче... великия милости» (цит. по: [Стерлигова, 2008б. С. 21]).

после смещения Пимена с кафедры в первой половине этого года. Пимен, по-видимому, пытался превзойти самого Макария: если потрясший современников макарьевский колокол весил 250 пудов (1530 г.), то изготовленный по поручению Пимена — 500 (!) пудов (в 1570 г. его увезли в Александрову слободу) [Макарий (Миролюбов), ч. 2, 2003. С. 278]. Нельзя исключить, что не так далек от истины был автор Жития митрополита Филиппа, полагавший, что Пимен был не против занять Митрополичью кафедру и тем самым повторить путь Макария (соответствующий пассаж содержат все редакции памятника [Лобакова,2006. С. 156,191,247, 257, 269]).Впрочем, агиограф мог зафиксировать слухи, которые циркулировали в церковной среде в соответствующий период. Согласно интересной догадке А.Е. Мусина, Пимен мог весьма болезненно переживать лишение монополии на ношение белого клобука — соборная «Грамота о белом клобуке» 1564 г. утвердила это право и за митрополитом [Мусин, 2016. С. 218].

Некоторые рассмотренные выше особенности «новгородской болезни», которая постигла большинство архиереев, на наш взгляд, дают возможность ответить на очень интересный для изучения истории церковной иерархии вопрос: почему, за исключением, конечно, Макария, ни один из новгородских архиереев в XV — в начале XVII в. не стал первосвятителем? Хотя большинство митрополитов этого времени были поставлены из настоятелей значимых монастырей — Трои-це-Сергиева31, Симонова32, Иосифо-Волоколамского33, Соловецкого34, Спасо-Хутынского35 — главой Русской церкви становились и предстоятели ряда кафедр (Ростовской36, Полоцкой37, Рязанской38 и Казанской39). Их статус значительно уступал статусу Новгородской. Почему 2-е лицо в Русской церкви за одним исключением в рассматриваемый период не становилось 1-м? Итоги поиска ответа на этот вопрос позволяют многое прояснить в вопросе о возможных причинах ухода Феодосия с кафедры.

Статус новгородского архиерея в конце XV-XVI в.

Независимо от объема своих полномочий (этот вопрос остается предметом дискуссии) архиепископ на протяжении нескольких столетий de facto являлся центральной фигурой Новгородской земли40. В последней четверти XV-XVI в. (по крайней мере до 1570 г.) Новгород по-прежнему являлся богатейшим городом страны, по сути, ее культурной столицей, длительное время продолжая сохранять свою самобытность (в частности, в финансовой сфере41 и искусстве42). Владыка и после присоединения города к Москве в условиях постоянной ротации присылаемых из столицы наместников43 местными жителями рассматривался как главное лицо (во всяком случае

31 Симон (1495-1511 гг.), Иоасаф (Скрипицын) (1539-1542 гг.), Кирилл (1568-1572 гг.).

32 Зосима (1490-1494 гг.), Варлаам (1511-1521 гг.).

33 Даниил (1522-1539 гг.).

34 Филипп (Колычев) (1566-1568 гг.).

35 Дионисий (1581-1586 гг.).

36 Иов (1586-1605 гг.).

37 Антоний (1572-1581 гг.).

38 Игнатий (1605-1606 гг.).

39 Гермоген (1606-1612 гг.).

40 О роли архиепископа и Церкви в целом в политической жизни Новгородской республики см.: [Хорошев, 1980; Янин, 1977. С. 136-149; Янин, 1981а. С. 202-211; Paul, 2007; Лукин, 2020].

41 В первой трети XVI в. в Новгороде, располагавшем квалифированными ремесленниками, продолжалась чеканка монеты (разумеется, уже для великого князя) [Зайцев, 1999]. Унификация новгородской и московской денежных систем была проведена лишь в годы правления Елены Глинской.

42 Например, искусствоведами отмечено, что «в памятниках новгородского серебра 1530-1550-х гг. очевидно влияние художественных традиций Центральной Руси, которое, однако, не стало для Новгорода определяющим» [Стерлигова, 2008а. С. 8]. Э.С. Смирнова в XVI в. фиксирует «соперничество» между Новгородом и Москвой в почитании древних икон Николая Чудотворца [Смирнова, 2003].

43 За время занятия кафедры Геннадием (1484-1504 гг.) их сменилось не менее 15, Макария (1526-1542 гг.) — не менее 9, Феодосия (1542-1551 гг.) — не менее 10 [Пашкова, 2000. С. 147-151].

в церковной сфере44). Даже урезанные Иваном III территория45, земельные владения46 и права47 кафедры, а также ее финансовые возможности48 были весьма значительны. Одних только дворовых людей, обслуживавших хозяйство Дома Св. Софии, в середине XVI в. было не менее 156 чел. [Греков, 1924. С. 84]. Владыка получал ежегодную дань с нескольких сотен приходов самой обширной епархии, а также располагал немалым числом детей боярских, «конно, людно и оружно» являвшихся по его первому зову (подробнее см.: [Греков, 1914; Греков, 1960; Приходная книга, 2011]). Судя по всему, его возможности уступали — если, конечно, уступали — лишь возможностям предстоятеля Всероссийской кафедры. Хотя новгородский архиерей и являлся 2-м лицом в Русской церкви, он располагал привилегией, которой до 1564 г. не было даже у митрополита — правом носить белый клобук.

Особый статус новгородского владыки — несравнимый со статусом какого-либо иного архиерея (включая митрополита) — сохранялся в Новгороде в силу ряда тесно переплетенных между собой обстоятельств. Несмотря на переселение ряда представителей местной верхушки, значительная часть тех, кто занимал средних и низшие этажи новгородского общества (прежде всего житьи люди), в городе осталась. «Выводы» носили массовый, но не всеобщий характер (об этом, например, см.: [Флоря, 2021. С. 310-311]). Так, в течение всего XVI в. сохранялась достаточно многочисленная группа небогатых местных землевладельцев — своеземцы (подробнее о ней см.: [Ву-лих, 1914; Янин, 1981а. С. 157-181, 200-202; Селин, 2003. С. 316-338]). Часть конфискованных у местных аристократов земель была роздана помещикам. Среди них были не только выходцы из Центра, но и местные жители — в частности, холопы репрессированных новгородских бояр (например, см.: [Бенцианов, 2000. С. 248, 252-253, 275; Бенцианов, 2017]). Только в Ивангороде таких было 173 чел. [Бенцианов, 2000. С. 275]. Большинство горожан продолжало проживать в Новгороде (выселена была лишь часть купцов [Варенцов, 1989. С. 8]). Иными словами, в городе и округе продолжали проживать носители взгляда на Дом Св. Софии как символ города и Новгородской земли в целом и архиерея как главную фигуру в городе. Судя по числу московских переселенцев — счет им шел на немногие тысячи49 — на фоне десятков тысяч жителей Новгорода и многих сотен тысяч жителей Новгородской земли количественно носители взглядов эпохи независимости безусловно преобладали.

Обратим внимание на исключительно важное для нас наблюдение А.А. Селина относительно состава двора новгородского владыки в рассматриваемый период: его основу составили местные землевладельцы (своеземцы), располагавшие владениями, в частности, на территории Обонежской пятины [Селин, 2003. С. 323]. Как видим, концентрация потомственных новгородцев среди непосредственно окружавших владыку «софиян» была максимальной50. Хотя известно,

44 На это, в частности, указывают особенности упоминания новгородского архиепископа в текстах выходных записей книг, переписанных местными писцами в XVI в. Из записей 164 датированных рукописей, происхождение которых было связано с территорией Новгородской епархии, местного архиерея упоминают 64 колофона (38%), государя — 90 (54,9%), митрополита — лишь 44 (26,8%). Нетрудно заметить, что местный архиерей новгородскими писцами упоминался почти в полтора раза чаще главы Русской церкви [Усачев, 2021. С. 43]. Известен один любопытный случай: псковский писец в 1540 г. упомянул имя новгородского владыки раньше (!) имени государя [Усачев, 2018. № 282]. Неоднократно пропускалось имя митрополита новгородцами и в записях на памятниках церковного искусства. Например, запись на антиминсе, вышитом для Николо-Дворищенского собора 12 июля 1580 г., упоминает царя, его сыновей (Ивана и Федора) и архиепископа Александра, в записи 1555/56 г. о поновлении иконы Николы Чудотворца XIII в. в Липенском монастыре фигурируют царь, Пимен и игумен Липенского монастыря Антоний, запись, выполненная в сентябре 1547 г. на резном кресте, приводит имена царя и Феодосия [Макарий (Миролюбов), ч. 1, 2003. С. 259; Макарий (Миролюбов), ч. 2, 2003. С. 78, 126].

45 В 1492 г. подвластные новгородскому владыке приходы на территории Вологды и Вологодского уезда были переданы в ведение Пермской епархии.

46 В 1478 г. Новгородская кафедра лишилась 10 волостей, в конце XV в. были проведены дополнительные конфискации земель. Значительной части земельных владений лишились и 6 крупнейших новгородских обителей. Об этом см.: [Фролов, 2004].

47 В конце XV в. ряд новгородских монастырей был освобожден от подсудности архиепископу, а также от уплаты ему дани. Вероятно, в этот же период был распущен владычный полк [Греков, 1914. С. 453].

48 После присоединения Новгорода к Русскому государству владычная казна поступила в Москву и была возвращена лишь Макарию в 1526 г. [Полное собрание, 2003. С. 103]. Правда, несмотря на уверения псковского летописца, владыка получил далеко не «всю казну старых архиепископов». Часть серебряной утвари новгородских владык (речь шла о многих десятках, а, возможно, и сотнях предметов) в XVI в. принадлежала великим князьям Василию III и Ивану IV, а также их родственникам (кн. Дмитрию Ивановичу Жилке, царевичу Ивану Ивановичу и др.) [Маханько, 2008. С. 57-62; Петров, 2017. С. 54-60, 79-81]. Серьезно страдала и без того оскудевшая казна Дома Св. Софии и позднее. Например, в 1480-е гг. она должна была финансировать 1/3 строительных работ по возведению стен нового Детинца (2/3 на себя взял великий князь).

49 В середине XVI в. речь шла по меньшей мере о 4119 служилых людях [Бенцианов, 2000. С. 266]. Как отмечалось выше, часть из них являлись потомственными новгородцами.

50 Неудивительно, что и после денежной реформы Елены Глинской (1535-1538 гг.) новгородцы из окружения архиепископа использовали новгородский денежный счет. Например, в грамоте Феодосия, выданной 24 января 1543 г., упоминается «гривна новгородская» [Акты исторические, 1841. № 142]. Грамоту писал «архи-епископль дьяк Третьяк Федоров».

что вместе с архиереем из Москвы присылали и какое-то число светских слуг51, очевидно, что их число было сравнительно невелико. Согласно Б.Д. Грекову, специально рассмотревшему состав слуг Дома Св. Софии XVI-XVII вв., именно «софияне» на фоне меняющихся архиереев являлись константой архиерейского дома: «Масса детей боярских, сплоченных единой властью господина, объединённых общей поместной системой со сложными взаимными отношениями, защищенные от центральной власти иммунитетом, представляет собой замкнутое организованное целое и по сравнению с часто меняющимися владыками — прочное и постоянное... Софийские служилые люди служат прежде всего св. Софии, кафедре и ее идеальному представителю, а затем уже лицу, временно занимающему кафедру, владыке Феодосию, Александру, Киприану и т.п.» [Греков, 1914. С. 475]. Очевидно, что эта среда в той или иной форме оказывала влияние на присылаемого в Новгород архиерея. Последний, несмотря на стремление столичных властей ослабить эту стабильную и замкнутую корпорацию52, как будет показано ниже, со временем начинал защищать ее интересы в ущерб интересам Центра.

Отметим еще одно обстоятельство — особенности социокультурной адаптации в Новгороде переселенцев из Центра и с Северо-Востока,число которых с демографической точки зрения было незначительно. На место выведенных из Новгорода гостей были переселены «лучшие московские гости» (Корюковы, Таракановы, Саларевы, Сырковы и др.). Хотя их число среди жителей города было сравнительно невелико53, они, в отличии от регулярно менявшихся наместников, проживали в Новгороде постоянно, выполняя достаточно широкий спектр задач, связанных с управлением, судопроизводством, финансами, поддержанием порядка и даже ведением переговоров с Ливонией и Швецией. Некоторые гости становились великокняжескими дьяками в Новгороде (например,Федор Сырков и Владимир Тараканов) [Варенцов, 1989. С. 8-19].Вместе с тем, несомненно, поддерживая великокняжескую власть и ни в коей мере не являясь сепаратистами54, гости с течением времени, давая вклады в значимые монастыри Новгородской епархии (например, в Соловецкий) (их вкладов в монастыри Центра страны существенно меньше) [Варенцов, 1989. С. 20], а порой и принимая в них постриг, восстанавливая старые и основывая новые церкви и монастыри на этой территории, снабжая их соответствующей утварью (священными сосудами, книгами и т.д.55), постепенно сливались с местным миром, «прочно связывая свою жизнь с Новгородом» [Варенцов, 1989. С. 25].

Нечто подобное происходило и с испомещенными на территории Новгородской земли служилыми людьми, которые множеством социальных нитей уже во втором — третьем поколении были связаны с соответствующей территорией. Например, новгородец во втором поколении Федор Степанович, происходивший из рода Колычевых, в конце XV в. получивших поместья в Новгородской земле, в первой половине 1530-х гг. для пострига избрал не монастырь Центра страны, а обитель Зосимы и Савватия Соловецких. Эту же обитель монастырям Центра предпочитали и потомки переселенных в Новгород иных служилых родов (Картмазовых, Назимовых и др.). «Сроста-лись» с Новгородом и «присланные в Софийский Дом служилые люди, если им удавалось остаться здесь надолго, очень скоро привыкали к месту своего служения и делались настоящими "София-нами", забывая свое "назначение"» [Греков, 1914. С. 529].

Особая социокультурная среда в Новгороде сохранялась и существенно позднее. В исторической памяти длительное время сохранялся образ независимого от Москвы города, олицетворением которого являлся местный владыка. Так, после смещения с престола царя Василия Шуйского в 1610 г. новгородский митрополит Исидор (1603-1619 гг.) до заключения Столбовского мира (1617 г.) на территории Новгородской земли в последние годы Смуты рассматривался фактически как ее глава (присланный из Москвы воевода кн. И.Н. Одоевский пользовался заметно меньшим авторитетом среди местного населения, к тому же в 1616 г. он скончался) (например, см.: [Дополнения, 1846. № 162, 164, 166]). По образному выражению Б.Д. Грекова, Смута «поманила Новгород, уже потерявший необходимую доблесть вольного гражданства, к старой свободе, еще не забытой», «корни централизации, посаженные Стоглавым собором и укрепленные митрополитом Варла-

51 Например, с Сергием в 1483 г. в Новгород прибыли великокняжеские боярин, казначей и дьяк [Полное собрание, 2001. Стб. 319; Полное собрание, 2004. Т. 23. С. 184]. Отправляя Макария в Новгороде в 1526 г., Василий III дал ему «бояр своих» [Полное собрание, 2003. С. 103].

52 Например, согласно Б.Д. Грекову, это была главная задача, которую власти поставили перед новгородским митрополитом Варлаамом (1592-1601 гг.) [Греков, 1914. С. 476-478].

53 На 1546 г. весьма состоятельным новгородским гостям принадлежало 240 дворов, в то время как черным людям местного происхождения — 4160 [Варенцов, 1989. С. 15]. Впрочем, очевидно, что непосредственно гостей было существенно меньше.

54 Например, в 1560/61 г. по поручению богатого новгородского гостя Ф.Д. Сыркова «московский мастер» Семи-он Яковлев выполнил копию главной святыни Москвы и Центральной России в целом — иконы Богоматери Владимирской [Комарова, 2002. С. 46].

55 Хотя известны подобные факты в деятельности Таракановых, Корюковых и иных (например, см.: [Катасо-нова, 2020]), лучше всего источниками освещена соответствующая деятельность Сырковых [Варенцов, 1989. С. 21-25; Петров, 1994; Секретарь, 2001; Новикова, 1999; Макарий (Веретенников), 2004].

амом, сильно расшатались. Второй после Исидора митрополит Киприан чувствует себя совсем независимым от Москвы, держит себя по отношению к ней даже вызывающим образом» [Греков, 1914. С. 104,108]. Очевидно,что влияние местных миров в годы Смуты в России поднялось на небывалую ранее высоту. Не менее очевидно и другое: в Новгороде почва для этого была подготовлена лучше, чем где бы то ни было. Если на политической карте Европы на несколько лет появилось, пусть, и во многом эфемерное «Новгородское государство» (объем его «суверенных» прав — вопрос особый), фактически сосуществовавшее с «Московским государством»56, то Тверского, Рязанского, Ярославского, Ростовского или Суздальского «государств» на ней в этот период мы не наблюдаем.

Даже в первой трети XVII в., которая отстоит от эпохи независимости Новгорода почти на полтора столетия, новгородский владыка порой явно выражал интересы не столичных властей, а новгородцев. Так, согласно Б.Д. Грекову, по-видимому, происходивший с территории Новгородской земли (вероятно, из Старой Руссы) новгородский митрополит Киприан (1626-1634 гг.) «слился» со своими служилыми людьми, «их старые традиции сходились с его личными вкусами». В годы Смуты тогда еще игумен Спасо-Хутынского монастыря Киприан, как, впрочем, и некоторые другие новгородские настоятели57 немало способствовал сохранению Новгорода в составе Русского государства, что, без сомнений, и предопределило его карьерный взлет. Став архиереем, Киприан нередко вел себя подчеркнуто независимо от столичных властей, защищая в первую очередь интересы местных служилых людей. Например, во время ремонта укреплений города, он поддержал нежелание своих служилых людей разделить тяготы весьма затратного строительства. Как отмечал Б.Д. Греков, «даже местный воевода не в состоянии был парализовать антигосударственную деятельность владыки»: владычные дети боярские «за спиной митрополита чувствовали себя совсем безнаказанными и держали себя вызывающим образом перед царской администрацией» [Греков, 1914. С. 478]. Вероятно, авторитет митрополита Киприана в 1620-е гг. вырос насколько, что «лучшие посадские люди» называли его «ко всякой речи, где лучитца» «государь митрополит» (возможно, речь шла о подражании столице, в которой главным лицом в эти годы являлся «великий государь» патриарх Филарет). На этом основании С.В. Рождественский заключил, что в поведении Киприана проявилось «принципиальное оппозиционное настроение против московского режима», а «средой, питавшей такое настроение и сознательно поддерживавшей владыку, были не только его собственные слуги, сколько независимые представители высшего слоя посадского населения Великого Новгорода» [Рождественский, 1916. С. 45]. Некоторые признаки существования «вольного духа» Новгорода в историографии порой находят и в восстании 1650 г., в ходе которого на непродолжительное время были реанимированы отдельные элементы вечевого строя (например, см.: [Тихомиров, 1969. С. 154]).

Попытки усилить финансовые и административные позиции Новгородской кафедры предпринимались и позднее, в частности,митрополитом Корнилием (1674-1695 гг.). Впрочем, неуклонно отстаивая интересы кафедры, в конфликты со столичными властями Корнилий не вступал (подробнее см.: [Греков, 1914. С. 319-322; Седов, 2014. С. 217-233]).

Трудно сомневаться в том, что по крайней мере до первой трети XVII в. в Новгороде сохранялись не только воспоминания о былой независимости, но и предпринимались попытки реанимировать отдельные ее атрибуты. После массовых переселений верхушки местной элиты едва ли не единственной нитью, ведущей в политическое прошлое, была фигура новгородского архиепископа. В период независимости и позднее он был большее чем архиерей. Осознавая это, столичные власти в конце XV-XVI в. отправляли в Новгород выходцев из Центральной России (за исключением, возможно, Геннадия и Александра). Однако некоторые из них, вдохнув воздух, принесенный из глубины веков, нередко постепенно сами становились «новгородцами», ставя интересы жителей Новгородской земли выше интересов приславших их столичных властей58. При этом забота архиерея о епархии нередко выходила за пределы духовной сферы, вызывая раздражение столичных властей.

Едва ли речь шла о «сепаратизме». Соответствующие устремления и тем более действия новгородцев (возможно, за исключением короткого периода существования «Новгородской державы» в период фактического вакуума власти в Центре) в XVI — первой половине XVII в. не просматриваются. Вряд ли всерьез стоит рассматривать возможность, при которой сыновья и внуки переселенных Иваном III служилых людей и гостей добровольно «отдались» бы под власть Вели-

56 Подробнее о статусе и внутренней жизни Новгорода в годы Смуты см.: [Селин, 2008; Замятин, 2008. С. 33-92; Рабинович, 2013].

57 К их числу, в частности, относился один из руководителей Тихвинского восстания против шведов 1613 г. игумен тихвинского Успенского монастыря Онуфрий (после подавления восстания он находился в шведском плену), позднее, вероятно, в память о своем героическом прошлом возведенный Романовыми на Астраханскую кафедру (1615-1628 гг.) (о нем см.: [Рабинович, 2015]).

58 Это, конечно, не исключало конфликтов с частью местных жителей (включая представителей духовенства), о которых повествуют источники применительно ко времени Сергия, Геннадия, Феодосия и Леонида.

кого княжества Литовского или тем более Швеции. Судя по всему, речь скорее шла о попытках отстоять унаследованный от Средневековья свой особый — отдельными своими чертами очень напоминающий эпоху независимости — статус в рамках уже сложившейся политической реальности59. Очевидно, что это стремление входило в противоречие с деятельностью столичных властей, которые с переменным успехом боролись за фискальную, финансовую, служебную, церковную и иную унификацию территории страны, «административное освоение» которой еще только начиналось.

Как видим, под влиянием различных факторов в Новгороде на протяжении многих десятилетий сохранялась среда, которая оказывала влияние на присылаемых из столицы влиятельных лиц. Если светские чиновники — наместники и дьяки — как правило, регулярно менялись, далеко не всегда имея время на «слияние» с местным миром60, то с архиереями ситуация была иной. Как правило, кафедру они занимали на протяжении целого ряда лет, тем самым длительное время подвергаясь воздействию местной среды, ориентировавшей их на подражание своим предшественникам эпохи независимости Новгорода. Согласно наблюдениям Б.Д. Грекова, даже своим поведением архиереи московского периода старались копировать своих предшественников периода независимости. Так, на встрече гостей и выдаче им подарков Феодосий копировал поведение владык более раннего времени (масштаб подарков, конечно, в XVI в. уже был иным) [Греков, 1960. С. 53-54]. На стремление подчеркнуть преемственность по отношению к прежним архиереям указывают и отмеченные выше особенности украшения панагии, изготовленной для Пимена. Согласно Б.Д. Грекову, «та или иная струя московской политики забрасывала в Новгород часто случайного человека и сажала его на высокий Софийский стол. У непривычного человека начинала кружиться голова, а Дом Св. Софии продолжал свою старую, веками налаженную жизнь» [Греков, 1914. С. 475]. Вдали от столичных властей — светских и духовных — новгородский архиепископ в условиях ежегодной ротации наместников, по сути, являлся хозяином всего Северо-Запада, проявляя о нем вполне понятную заботу. Однако, если книгописная и переводческая деятельность, строительство и восстановление храмов на территории епархии были вполне обычным делом для руководителя Церкви, то некоторые иные шаги новгородского владыки, направленные на защиту интересов жителей епархии, по-видимому, вызывали немалую тревогу столичных властей. Имеющиеся в распоряжении Феодосия возможности — прямо скажем, немалые — придавали ему весьма значительный социальный «вес», позволявший отстаивать интересы своей епархии перед столичными властями. Далеко не всегда речь шла только о духовных делах. Обратим внимание на некоторые факты.

Феодосий и интересы новгородцев

В одном из своих посланий, написанном неназванному по имени «боярину и сердечному государскому доброхоту», Феодосий выразил благодарность ему за одну услугу. Она заключалась в том, что адресат письма, используя свои, надо думать, значительные административные возможности в столице, освободил от участия в одном из казанских походов служилых людей новгородского владыки («наших детей боярских») (боярин сам об этом сообщил в недошедшей «грамотке» Феодосию). Архиепископ благодарил своего корреспондента за то, что тот «Святой Софии Неизреченной Премудрости Божией свою великую веру держит», защищая интересы Новгородской кафедры. Письмо заканчивалось просьбой и впредь «меня, государева богомольца, жаловать, во всем беречь» [Дополнения, 1846. № 42].

В послании речь идет о предпринимаемых новгородским владыкой усилиях по сокращению численности новгородских служилых людей, принимавших участие в боевых действиях против Казанского ханства в самый пик борьбы с ним Русского государства. Судя по упоминанию царского титула Ивана IV и дате ухода с кафедры Феодосия, послание можно отнести к периоду между 16 января 1547 г. — маем 1551 г. Соответственно, речь идет о казанском походе зимы 1548 г. или зимы 1549/50 г. Вероятно, Феодосий попытался через влиятельного доброжелателя добиться повторения ситуации 1546 г.,когда специальной грамотой от 5 января великий князь избавил владычные дворы от выставления людей на казанскую войну [Акты собранные, 1836. № 205]. По-видимому, несколько лет спустя — в самый разгар едва ли не ежегодных казанских походов — для этого пришлось приложить уже очень значительные усилия.

59 Согласно А.Е. Мусину, речь шла об «известных элементах автономии Новгородского "государства" в рамках Московского царства», способствующих тому, что в XVI-XVII вв. «традиция новгородских вольностей если не возрождалась, то конструировалась сызнова» [Мусин, 2016. С. 216].

60 Разумеется, в этом правиле, как и в любом другом, были исключения. Например, снискавший симпатии псковичей кн. С.Ф. Курбский по их просьбе великому князю несколько лет (1510/11-1514/15 гг.) управлял этим городом (подробнее см.: [Усачев, 2020. С. 346-347]).

Трудно сомневаться в том, что это было связано с общей внешнеполитической ситуацией, которая диктовала и внутриполитические шаги правительства. Во второй половине 40-х — начале 50-х гг. XVI в. его безусловным внешнеполитическим приоритетом была Казань. Борьба с ней требовала мобилизации по возможности всех имеющихся людских ресурсов.Данное стремление правительства вошло в противоречие с желанием новгородских служилых людей — самой многочисленной служилой корпорации страны, составлявшей до 1/6 части всего состава служилых людей «по отечеству» — ограничить ареал своей службы Северо-Западом и тем самым сохранить за собой соответствующее право, дарованное еще Иваном III [Бенцианов, 2000. С. 255, 257]. Великокняжеская власть, по крайней мере, с 1538-1540 гг. предпринимала попытки привлечь новгородцев к обременительной для них с финансовой точки зрения службе на южных рубежах, а затем и к казанским походам [Бенцианов, 2000. С. 269].

Новгородцы протестовали против этого порой в самой жесткой форме. Так, во время пребывания 16-летнего Ивана IV в Коломне в мае — августе 1546 г. произошел инцидент, который, по-видимому, наложил определенный отпечаток на его отношение к новгородцам и, без сомнений, сыграл свою — надо думать, немалую — роль в разгроме Новгорода зимой 1569/70 г. Во время объезда окрестностей Коломны великим князем со свитой по какому-то вопросу 50 вооруженных новгородских пищальщиков61 «били челом» государю (возможно, речь шла об их освобождении от службы на Юге). Попытка великого князя их «отослать» (вероятно, в весьма грубой форме) закончилась побоищем: пищальщики открыли огонь по попытавшимся их разогнать сопровождавшим Ивана IV дворянам, которые также применили оружие. В результате «бысть бой велик и мертвых по пяти, по шти на обе стороны». Надо думать, раненных было существенно больше. Государь в срочном порядке ретировался по другой дороге [Полное собрание, 2009. Т. 29. С. 147]62. Вскоре — 21 июля 1546 г. — были репрессированы члены Думы, которых государь заподозрил в связях с новгородскими пищальщиками: бояре кн. И.И. Кубенский, Ф.С. и В.М. Воронцовы были казнены, а конюший И.П. Федоров отправлен в ссылку [Полное собрание, 2009. Т. 29. С. 147]. Впрочем, вероятно, недалеки от истины исследователи, полагавшие, что казнь членов Думы явилась результатом борьбы за власть при дворе юного великого князя (например, см.: [Мазуров, 2018. С. 24]). В этой истории показательно то, что непосредственно напавшие на свиту государя новгородцы репрессиям не подверглись. Любопытно, что десятилетием ранее правительство Елены Глинской с новгородскими помещиками, перешедшими на сторону кн. Андрея Ивановича в ходе Стариц-кого мятежа, поступило гораздо жестче: 30 человек были казнены. Вероятно, после многолетнего периода «боярского правления» возможности великого князя для наказания новгородцев были

иными63.

Бессилие столичных властей продемонстрировали события июля 1552 г., в ходе которых новгородцы доставили им гораздо больше хлопот нежели в 1546 г. Находящиеся под Коломной новгородские дети боярские в самый разгар подготовки к походу на Казань, по сути, поставили царю ультиматум. Официальная летопись, сообщая о сборе русской армии в Коломне, упоминает о том, что «многу же несогласию бывшу в людех». Новгородцы, ссылаясь на бедность и тяготы дальней для них службы, «били челом» о невозможности своего участия в походе против Казанского ханства. На этот раз царь столкнулся с требованиями не 50 пищальщиков, а всей многотысячной служилой корпорации Великого Новгорода. Осознавая очевидную невозможность принудить ее представителей к продолжению похода, царь был вынужден принять решение о том, что «хто похочет [выделено нами. — А.У.] со государем поити, тех государь хочет жаловати и под Казанью перекормити, а кому не возможно, те останься на Коломне»64. За царем последовала лишь какая-то часть новгородцев65. Русская армия летом 1552 г., без сомнений, как никогда нуждалась в многочисленных новгородских служилых людях. Однако попытка заставить их принять участие в походе могла привести к таким внутриполитическим последствиям, которые в глазах членов

61 О данной категории служилых людей подробнее см.: [Несин, 2018в].

62 Охватившее великого князя чувство официальная летопись деликатно определяет как «сумнение». Об историчности данного рассказа см.: [Кром, 2010. С. 319-323]. Вероятно, прямым следствием этого инцидента стала жестокая и, на первый взгляд, немотивированная расправа летом 1547 г. над 70 псковичами, которые пришли жаловаться на своего наместника кн. И.И. Пронского (события имели место вскоре после продемонстрировавшего бессилие властей восстания в Москве, в ходе которого был убит дядя царя кн. Ю.В. Глинский). Явно не успевший позабыть результат встречи под Коломной с 50 новгородскими пищальщиками годом ранее, Иван IV, встретив еще более многочисленную группу псковичей за городом, приказал им опалить бороды [Полное собрание, 2000а. С. 232].

63 Это могло быть связано и с численностью новгородских пищальщиков. В этот период она могла достигать 2 тыс. чел. (например, см.: [Несин, 2018в. С. 72]).

64 В ходе расспросов новгородских дворян выяснилось, что часть из них действительно «безпоместны», «а иные и поместны многи да не хотяху долготы пути нужного шествовати» [Полное собрание, 2009. Т. 29. С. 181]. Об этом, например, см.: [Бенцианов, 2000. С. 266-267].

65 На это, в частности, указывает перечень «пострадавших детей боярских Великого Новаграда и убиенных» в ходе Казанского похода 1552 г. [Памятники, 2011. С. 202-203).

правительства явно превосходили последствия неудачи в сфере внешней политики. Зримым свидетельством недоверия Ивана IV к новгородцам стал, на первый взгляд, его нелогичный шаг: в период обострения ситуации на южной окраине во второй половине 1560-х гг. в качестве резервной резиденции готовился не второй город страны — Новгород — располагавший всей необходимой инфраструктурой, а гораздо менее значительная Вологда (подробнее о соответствующих мероприятиях см.: [Усачев, 2022б]).

На этом фоне освобождение от «казанской службы» Феодосием своих детей боярских, конечно, выглядит лишь эпизодом. Точное число его слуг, которые не приняли участие в походе, неизвестно. Самое общее представление об их численности дает платежная книга Ладожского наместничества Обонежской пятины Новгородской земли. Под 1555/56 г. она фиксирует на этой территории поместья 30 служилых людей новгородского66. Очевидно, что на территории всей Новгородской земли их было существенно больше. Не менее очевидно и другое: одномоментно далеко не все служилые люди новгородского владыки (как, впрочем, и любого другого значительного лица эпохи Средневековья) отправлялись в поход. Сведения о числе людей, которых в случае необходимости выставляли в поход наиболее значимые руководители Русской церкви в близкий период, содержит Записная книга Полоцкого похода 1562/63 г. Она сообщает, что осенью 1562 г. в Полоцкий поход митрополит должен был выставить 100 чел., суздальский и тверской владыки — по 30, ростовский архиепископ — 50 (статус этих лиц источник не оговаривает) [Баранов, 2004. С. 124]. Согласно поименному перечню архиерейских дворян 1591/92 г., патриарх располагал не менее 105 служилыми людьми «по отечеству», ростовский владыка — не менее 92, крутицкий — не менее 15, суздальский — не менее 42, тверской — не менее 50, смоленский — не менее 50, вологодский — не менее 9, коломенский — не менее 15, рязанский — не менее 30 [Тысячная книга, 1950. С. 237-246]. Очевидно, что данные перечни неполны. Так, например, под 1567/68 г. упоминаются 86 поместий слуг рязанского владыки [Савосичев, Кузьмина, 2009. С. 123], под 1604 г. — 101 [Кирпичников, 2021. С. 394]. По своему статусу и, вероятно, иным возможностям новгородский владыка, превосходя всех прочих архиереев, возможно, несколько уступал митрополиту. Есть данные о числе слуг новгородских владык в более поздний период. Так, испомещенных служилых людей в 1653 г. было 56, в 1661 г. — 51 (10 из них владели 5 поместьями). В 1721 г. на смотр явилось 150 софийских детей боярских (всего же годных к службе было 304) [Греков, 1914. С. 523-524]. В 1733 г. Дому Св. Софии служил 381 дворянин [Новгородский архиерейский дом, 2016. С. 43]. Резюмирую, можно предположить, что в рассматриваемый период Дому Св. Софии служила одна — две сотни или чуть более значительное число лиц, из которых в поход могла отправиться лишь какая-то их часть (едва ли более одной сотни). Очевидно, что неучастие в Казанском походе слуг Феодосия не оказало фатального влияния на боеспособность русской армии.

Не менее очевидно и другое: некогда присланный из Центра страны в Новгород Феодосий не проявил солидарности со столичными властями в важнейшем для них вопросе о мобилизации людских ресурсов на борьбу с Казанским ханством (нельзя исключить, что отсутствие имени покровителя Феодосия в его благодарственном послании могло обусловливаться его стремлением не афишировать участие этого лица в избавление от службы людей Дома Св. Софии). В связь с этим поставим наблюдение М.М. Бенцианова относительно эволюции состава помещиков на территории Новгородской земли. Согласно его наблюдениям, в этот период архиепископская кафедра выступала в роли серьезного конкурента великого князя в борьбе за потомственных служилых людей — благодаря значительным экономическим возможностям к неудовольствию светских властей она переманивала на службу Дому Св. Софии помещиков со службы великому князю [Бенцианов, 2000. С. 266].

Конечно,роль распорядителя крупной вотчины и защитника ее интересов была лишь одной из социальных ролей Феодосия. В своей деятельности он сочетал черты вполне прагматичного администратора и руководителя Церкви из числа «воинствующих иосифлян», призывавших государя к бескомпромиссной борьбе с врагами православия. В период близкий к написанию благодарственного послания некоему «боярину» — ок. 1545-1551 гг. — Феодосий направил Ивану IV три послания, созданных не без влияния знаменитого Послания на Угру Вассиана Рыло, вдохновляя русского государя на войну с Казанским ханством (подробнее см.: [Филюшкин, 2000]). Как видим, в деятельности Феодосия причудливым образом сочетались и пафосные призывы к войне с «проклятым бусурманством» до победного конца, и позиция рачительного хозяина крупной вотчины, стремящегося уберечь от тягот этой войны своих служилых людей. Вероятно, та поддержка «государевых богомольцев», в которой новгородский архиерей в своих посланиях уверял царя, в его понимании относилась в первую очередь к духовной сфере. В административной сфере интересы Феодосия были иными. Отстаивая их, новгородский архиерей использовал не только духовный авторитет и литературный талант.

66 О размерах их владений и персональном составе см.: [Савосичев, 2003].

Из рассмотренного послания Феодосия, а также из перечня получателей его подарков на Пасху 1548 г. прямо следует, что он умело выстроил личные связи с весьма широким кругом представителями церковной и особенно политической элиты. Среди получателей его подарков — в этой роли выступали редкие в России эпохи Средневековья и даже раннего Нового времени золотые монеты («угорские золотые» (дукаты) и «корабельники» (нобли)) — помимо митрополита и членов семьи государя едва ли не все члены Боярской думы и руководители приказного аппарата, а в ряде случаев и их родственники [Отрывки, 1861. Стб. 48-49]. Судя по всему, Феодосий установил личные контакты почти со всеми более или менее значительными лицами, которые прибывали в Новгород в свите государя или в качестве наместников и дьяков. Есть основания полагать, что и иные новгородские архиереи, стремясь усилить свои позиции в столице, также тщательно выстраивали и поддерживали связи со значимыми представителями политической элиты. Так, предшественник Феодосия Макарий в 1530-е гг. состоял в переписке с весьма влиятельным кн. А.М. Шуйским (подробнее см.: [Кром, 2010. С. 92-94; Заторський, 2020]). Принимая во внимание успешное избавление от казанской службы «софиян», не приходится сомневаться в том, что Фео-досий (а, возможно, и иные новгородские архиереи) своими связями умело пользовался.

Защитой интересов, находящихся в непосредственном ведении владычной кафедры детей боярских, Феодосий не ограничивался. В частности, он предпринимал меры, направленные на борьбу со злоупотреблениями представителей столичной администрации. Речь шла о вполне мирских делах. Так, известно точно недатированное послание Феодосия неизвестному по имени воеводе Ивангорода. В нем отправитель просил воеводу отослать в Новгород потерпевших кораблекрушение у Выборгского берега новгородцев (по какой-то причине воевода их «поимал») [Абеленцева, 2003. С. 152]. Трудно сомневаться в том, что подобные шаги владыки — сравнительно безобидные с точки зрения интересов Центра — тем не менее укрепляли его авторитет в городе, побуждая местное население рассматривать его как защитника от произвола присылаемых из Москвы чиновников.

На это прямо указывает и текст точно недатированного послания Феодосия царю (вероятно, ок. 1547 г.). В нем архиерей, по сути, выступил в роли посредника между горожанами и царем в решении вполне мирского вопроса — проведении мероприятий, направленных на борьбу с корчмами, грабежами и убийствами. Обосновывая необходимость ликвидации, вероятно, приносящих казне немалые прибыли питейных заведений67, Феодосий отмечал: «Да здеся, государь, подали мне, богомолцу твоему, священники, и старосты, и все люди твои государевы отчины Новагорода жалобницы о своихъ о земскихъ делехъ [выделено нами. — А.У.], и язъ те жалобницы послалъ къ тебе государю: и ты бъ, государь, Бога ради, свою отчину Новгородъ Великий пожаловалъ, какъ тебе государю Богъ известить» [Дополнения, 1846. № 42]. В период правления более «мягкого» Михаила Романова подобный шаг — по сути, являвшийся вмешательством в прерогативы светских властей — псковского архиепископа (позднее патриарха) Иоасафа68 закончился для него опалой, наложенной патриархом Филаретом (впрочем, позднее Иоасаф был прощен) [Макарий (Веретенников), 200бб. С. 81]. В случае с Феодосием мы наблюдает обратный результат — на практике реализуя концепцию «симфонии» властей, Иван IV удовлетворил просьбу 2-го лица в Русской церкви: 10 января 1548 г. государь «отставил в Новегороди в Великом корчмы» [Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 205].

Процесс постепенного «слияния» взглядов Феодосия с интересами новгородцев начался, конечно, ранее. Еще в свою бытность хутынским настоятелем в переписке с неким игуменом Никольского монастыря (вероятно, речь шла о монастыре Николы Белого) Алексеем69, он осуждал деятельность присланного из Москвы дьяка Я.В. Шишкина (середина 1530-х гг.) [Абеленцева, 2003. С. 144-145]. Последний, во-первых, привлек представителей новгородского духовенства к городскому строительству, тем самым нарушив его привилегированное положение, во-вторых, предпринял попытку конфискации пригородных земельных владений ряда церквей и монастырей. Ввиду своего сравнительно невысокого статуса конкретных мер против Я.В. Шишкина Феодосий предпринять не мог. Однако сам факт осуждения действий представителя центральной власти

67 8 корчемных дворов по указанию государя «устроил» прибывший 21 ноября 1543 г. в Новгород Иван Дмитриевич Кривой [Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 205].

68 В 1632 г. Иоасаф подписал челобитную псковичей царю Михаилу Федоровичу о ликвидации немецких дворов.

69 На данный монастырь косвенно указывает его близость к владычной кафедре (главный храм в XIV в. был построен на дворе архиепископа), с которой несомненно был связан Феодосий, а также его, по-видимому, достаточно доверительные отношения с игуменами этой обители в более поздний период. Так, у бывшего игумена Никольского монастыря Макария Цветного Феодосий занял 150 руб. (в 1548 г. долг был возвращен) на встречу великого князя, посетившего Новгород в ноябре 1546 г. Учитывая то, что в роли кредитора выступил бывший настоятель, речь шла о его личных средствах, а не о монастырской казне. У прочих лиц (за исключением игумена псковского Снетогорского монастыря, давшего 200 руб.) Феодосий одолжил более скромные суммы (от 10 до 100 руб.) [Отрывки, 1861. Стб. 50].

— автор послания, правда, приписывает их его самоуправству — симптоматичен. Он роднит послание Феодосия с написанным примерно одновременно посланием Я.В. Шишкину известного новгородского писателя Зиновия Отенского, подвергшего дьяка критике за неправедный суд70. Как видим, уже через несколько лет после прибытия в Новгород (1531 г.) Феодосий, вместе с которыми другими представителями местного духовенства подверг критике действия присланного из Москвы чиновника.

Своего рода итог многолетней деятельности Феодосия в Новгороде уже после его ухода с кафедры подвел один из его учеников — возможно, новгородец Евфимий (Турков). На листах Сборника, принадлежавшего его наставнику, он выполнил характерную запись, определив Феодосия как «богоспасаемых градов Великого Новаграда и Пскова пастыря и защитника» (цит. по: [Голубцов, 1899. С. XII (выделено нами. — А.У.)]).

На тесную связь Феодосия с новгородским обществом указывает и общеизвестный факт: его постриженик и ближайший ученик Евфимий (в миру — Елиазар Иванович Турков) являлся новгородцем по происхождению. Он принадлежал к роду служилых людей Новгородской земли, представители которого располагали поместьями на ее территории в конце XV в. (о нем подробнее см.: [Клосс, Кузьмин, 2008. С. 420-422]). Исключительно важно отметить, что он прибыл в Ио-сифо-Волоколамский монастырь и принял там постриг 5 или 6 июля 1551 г. [Российская государственная библиотека (далее — РГБ). Ф. 113, Волоколамское собрание (далее — Волок.). № 412. Л. 30 об., 119 об.; РГБ. Волок. № 213. Л. 491-491 об.], т.е. почти сразу же после ухода в эту обитель Феодосия71 (это произошло в мае — в первой половине июня 1551 г.). Трудно сомневаться в том, что связь Феодосия с Е.И. Турковым установилась еще в Новгороде. Косвенно на это указывает возраст Елизара на момент пострижения: судя по тому, что его отец Иван скончался 28 июня 1523 г. [РГБ. Волок. № 412. Л. 118], Елизару к июлю 1551 г. было не менее 28 лет. Очевидно, что его юность и молодость пришлись на период проживания в Новгороде Феодосия (1531-1551 гг.)72. По стопам Елизара во второй половине XVI в. в обитель Иосифа пришло еще несколько его родственников, которые, по-видимому, также проживали на территории Новгородской земли73.

Степень глубины погружения Феодосия в новгородский социум демонстрируют детали его погребения. По его распоряжению над гробом были «устроены и поставлены» «образ Вседержителем и пречистые Матери Его, и великих чюдотворцов ноугородских Иоана архиепископа и Варълама чюдотворца футынского и иных святых и великих чюдотворцов» (их состав не раскрыт) [Кунцевич, 1898. С. 12 (выделено нами. — А.У.)]. Даже если под «иными» чудотворцами имелись в виду святые, особо почитаемые в Центре страны (Сергий и Никон Радонежские, митрополиты Петр и Алексий, Пафнутий Боровский и т.д.), очевидно, что возглавляли перечень наиболее почитаемых Феодосием святых новгородцы74. В обоих случаях речь шла о его предшественниках в роли игумена (Варлаам Хутынский)75 и архиерея (Иоанн)76, о которых он в новгородский период проявлял особую заботу.

По-видимому, многолетний процесс «врастания» Феодосия, а также, по-видимому, некоторых иных архиереев (за исключением, конечно, Сергия — 1483-1484 гг.)77 в новгородский мир не

70 О нем и его деятельности в Новгороде в 1530-е гг. см.: [Веселовский, 1975. С. 583; Клибанов, Корецкий, 1961; Кром, 2010. С. 849-850].

71 На хронологическое «совпадение» ухода Феодосия с кафедры и пострижения Евфимия в обители Иосифа указала О.А. Абеленцева [Абеленцева, 2003. С. 125].

72 Косвенно на связь ухода Феодосия и Елизара в обитель Иосифа указывает и уточнение Сказания о Евфи-мии, составленного, вероятно, его учеником Левкием (Аишевым). Елизар 3 июля в обитель пришел не из Новгорода, а «с Москвы» [РГБ. Волок. № 213. Л. 491]. Допустимо думать, что Елизар мог находиться в свите новгородского владыки в столице (Феодосий с Собора так и не вернулся в Новгород, а, сложив полномочия, сразу перебрался в обитель Иосифа).

73 Источники упоминают в Иосифо-Волоколамском монастыре в этот период Никандра и Амфилохия (Тур-ковых), а также Феодосия (Федора Курицу Туркова), см.: [Дайкстра, 2007. С. 251, 280, 291].

74 Хотя почитание Варлаама Хутынского в Центре страны активно распространялось со второй половины XV в. — в XVI в. он уже стал общерусским святым — очевидно, что его уровень в Новгороде был существенно выше. Об истории прославления Варлаама в рассматриваемый период см.: [Мельник, 2016].

75 Так, в бытность хутынским игуменом — в 1533 г. — Феодосий вложил серебряный напрестольный крест в обитель Варлаама [Каталог, 2008. № 1].

76 Трудно сомневаться в том, что общероссийское почитание Иоанну (новгородцы его почитали со времени не позднее второй четверти XV в.) в 1547 г. было установлено при участии не только митрополита Макария, но и правящего новгородского архиерея Феодосия. Во всяком случае точно известно, что 7 сентября 1547 г. по инициативе Феодосия был украшен гроб Иоанна [Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 151].

77 Новгородцы сочли его навязанным им архиереем, поставленным после явно насильственно смещенного с кафедры Феофила. Вероятно, неприятие новгородцев было выражено в настолько неприкрытой и категоричной форме, что немолодого владыку вскоре разбил паралич и он онемел. Вероятно, имел место инсульт. Согласно Псковской II и Новгородской II летописям у него началось психическое расстройство; согласно некоторым иным летописям, у Сергия «ум отняша... волшебством». «За немощью» он вынужден был удалиться в Троицу, из которой и прибыл. Об этом см.: [Полное собрание, 2000а. С. 64; Полное собрание, 2004. Т. 23. С. 184; Полное собрание, 2004. Т. 25. С. 330; Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 200; Скрынников, 1997. С. 544; Печников, 2018. С. 193-195]. Предположение М.А. Несина об избиении Сергия «софиянами» нам представляется слишком смелым [Несин, 2018а. С. 13-21]. Случаи явного неприятия присланных из Москвы в Новгород

вызывал отторжения местной почвы. Явной симпатией к Феодосию проникнуты скупые строки Новгородской II летописи. Она отмечает, что Феодосий был поставлен на Новгородскую кафедру «на Макарьево место и взяша его с Хутыни честно» [Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 149 (выделено нами. — А.У.)]. В известии о пожаре в Новгороде 27 мая 1545 г. отмечается, что он имел место «при великом князе Иване владыке Феодосии да при митрополите Макари да при наместнике Андрее Ростовском» [Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 147 (выделено нами. — А.У.)]. Нетрудно заметить, что новгородский архиепископ, в иерархии занимавший не 1-е, а все-таки 2-е место в Русской церкви, поставлен на 2-е место сразу после государя. Как отмечалось выше, для новгородца именно такое место владыка и занимал. На это же указывает и запись под 1545 г. об освящении одной из новгородских церквей: событие имело место «при великом князе Иване Васильевиче всея Руси при архиепискупе Феодосии» [Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 147]. Любопытно, что митрополит Макарий, не так давно возглавлявший Новгородскую кафедру, но уже покинувший Новгород и пребывавший уже в роли представителя столичных властей, в этой, как и некоторых иных записях не упомянут. Ранее — под 1539/40 г. — летописец, сообщая о наводнении в Новгороде, также упоминает лишь великого князя и местного владыку (в тот период им являлся Макарий) [Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 147]. Отсутствие упоминания митрополита — летописец ограничивается великим князем и новгородским архиепископом — характерно и для других рассказов Новгородской II летописи78. Местный летописец с явным одобрением описал поновление и освящение Феодосием церкви на владычном дворе, а также украшение гроба новгородского архиепископа Иоанна 7 сентября 1547 г. Нескрываемая симпатия к Феодосию чувствуется и в рассказе о захоронении погибших строителей в Новгороде 24 мая 1549 г. [Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 151, 152]. На внимание к судьбе Феодосия, уже длительное время не являвшегося новгородским владыкой, спустя 12 лет после его ухода с кафедры указывает и запись новгородского летописца (впрочем, хронологически неточная) о его кончине в Иосифо-Волоколамском монастыре [Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 152 (дата кончины указана неверно — 1565/66 г.)].

Обратим внимание и на характер упоминаний игуменов хутынской обители в Чудесах их основателя, которые записывались явно недоброжелательно относящимися к Москве новгородцами. Агиограф весьма красочно описал недостойный образ жизни предшественников Феодосия в роли игуменов Спасо-Хутынского монастыря, не забывая подчеркнуть их «московское» происхождение. Так, присланный из столичного Спасо-Андроникова монастыря в Спасо-Хутынский на игуменство Сергий (1508-1516 гг.) «во зле» и «невоздержании», «в роскоши и пиянстве житие свое непрестанно... превровождая» [Никольский, 1911. С. 41]. Самыми негативными коннотациями наполнен рассказ о его преемнике — хутынском игумене Никифоре (1517-1524 гг.), «иже бе послан из царствующего града Москвы повелением великого князя Василия Иоанновича всея России» (в конце концов Варлаам Хутынский, конечно, покарал нерадивого игумена, который, сильно заболев, вынужден был отправиться восвояси — в столичный Чудов монастырь) [Никольский, 1911. С. 54-55]. Феодосия же Чудеса Варлаама упоминает скользь достаточно нейтрально («во время Фео-досиа игумена, иже и архиерей потом бысть Великому Новуграду...») [Никольский, 1911. С. 52]. Для явного недоброжелателя Центра это уже немало. Вероятно, новгородцы в какой-то момент времени стали рассматривать прожившего у них почти 20 лет Феодосия если не как полностью «своего», то, по крайней мере, и не как совсем «чужого». Нетрудно заметить напрашивающуюся аналогию с Геннадием (Гонзовым), родичи которого и после его устранения с кафедры как минимум еще два-три десятилетия были связаны с Новгородом.

Конечно, в новгородский период Феодосий неизменно демонстрировал свою лояльность государю. В частности, он организовал, надо думать, роскошную, хотя и весьма разорительную для бюджета Дома Св. Софии встречу Ивана IV, посетившего Новгород в ноябре 1546 г. [Полное собра-ние,2009.Т. 30. С. 149] (владыка занял у ряда жителей епархии «к великого князя приезду» не менее 510 руб., которые потом отдавал не менее года79). Помимо посланий по случаю казанских походов, в которых он неизменно заверял государя в своей лояльности и поддержке, вспомним и дары ему и членам его семьи по случаю Пасхи 1548 г., а также просьбу Феодосия царю «известить» о том, как его следует поздравить по случаю свадьбы с Анастасией Романовной [Дополнения, 1846. № 38]80.

руководителей Церкви имели место и позднее. Так, судя по всему, поставленный через несколько лет после разгрома Новгорода в 1569/70 г. в игумены Антоньева монастыря Кирилл (Завидов) (его предшественник Геласий был казнен) явно не вызывал симпатий братии. Согласно житийному рассказу, иноки даже предприняли неудачную попытку его отравить [Секретарь, 2011. С. 244].

78 Например, см.: [Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 147, 148 (1541 г.), 149 (1543 г.), 148 (1544 г.), 149 (1545 г.), 150 (1546/47 г.) и др.].

79 У псковского стольника Телеги Феодосий занял 10 руб., у игумена Снетогорского монастыря Ионы — 200 руб., у Неудачи Циплятева — 100 руб., у игумена Вяжищского монастыря Парфентия — 50 руб., у бывшего игумена монастыря Николы Белого Макария Цветного — 150 руб. [Отрывки, 1861. Стб. 39-40, 43, 50].

80 Самое общее, хотя и неполное, представление о подарках, которые, без сомнений, получил от новгородского владыки Иван IV по случаю свадьбы, дает перечень подарков к свадьбе его младшему брату кн. Юрию

Согласно предположению В.М. Сорокатого, к венчанию Ивана IV на царство были приурочены и завершенные в сентябре 1547 г. работы по украшению придела Св. Иоанна новгородского Софийского собора [Сорокатый, 2003. С. 240-241]. При этом на Освященном соборе января — февраля 1547 г., принявшем участие в венчании Ивана IV на царство и принявшем решение о всероссийском почитании ряда русских святых, Феодосия не было. Его присутствие в столице мы наблюдаем лишь примерно с 14 ноября 1548 г. по 24 февраля 1549 г. [Судные списки, 1971. С. 132, 139], т.е. спустя более чем 6 лет после поставления на Новгородскую кафедру. Следующий раз в столице Феодосий появился лишь в начале 1551 г., приняв участие в работе Стоглавого собора (в Новгород он уже не вернулся). Трудно не заметить, что, изъявляя свою лояльность великому князю и митрополиту в своих посланиях, а также подарками, в Москву владыка не стремился.

Нельзя исключить, что определенное влияние на это оказал важный и, как представляется, не до конца оцененный исследователями факт биографии Феодосия: в 1539 г. у него был вполне реальный шанс возглавить Русскую церковь. Наряду с троицким игуменом Иоасафом (Скрипи-цыным) и чудовским архимандритом Ионой хутынский игумен Феодосий был включен в число трех кандидатов, из числа которых должен был быть избран преемник смещенного с кафедры кн. Шуйскими Даниила (в рассматриваемый период, как правило, митрополитами становились не архиереи, а настоятели значимых монастырей: переводы с кафедры на кафедру практиковались крайне редко). Учитывая то, что явственное давление кн. Шуйских на Освященный собор в вопросе об избрании первосвятителя не просматривается, можно полагать, что у постриженика весьма влиятельного Иосифо-Волоколамского монастыря, на протяжении почти 8 лет возглавлявшего одну из древнейших русских обителей, были шансы стать митрополитом. Результат жеребьевки, впрочем, был в пользу Иоасафа81. Однако трудно сомневаться в том, что Феодосий на протяжении всей своей жизни не забывал, что в феврале 1539 г. он был лишь в одном шаге от Всероссийской кафедры. Нельзя исключить, что это наложило определенный отпечаток на его мировосприятие.

Рассматривая казус Феодосия, напомним исключительно важный факт: «случайные» люди на Новгородскую кафедру не ставились. Центр направлял в Новгород проверенных лиц, которые своим духовным, а порой и социальным происхождением были тесно связаны с ним. Хотя Геннадий (1484-1504 гг.), по-видимому, и являлся уроженцем Новгородской земли и принял постриг на Валааме, на кафедру он был поставлен из архимандритов столичного Чудова монастыря, который длительное время возглавлял (ок. 1471-1484 гг.). Демонстрируя лояльность Ивану III, Геннадий поддержал великого князя в споре с митрополитом Геронтием в 1479 г. Современники не без оснований связывали поставление Геннадия на кафедру с волей великого князя (например, см.: [Полное собрание, 2000а. С. 66; Полное собрание, 2000б. С. 235]). Тесно связан с Центром был и его преемник Серапион I (1506-1509 гг.). Он происходил из подмосковного села Пехры (Пехорки) и постриг, по-видимому, принял в подмосковном Успенском Стромынском монастыре. В 1495-1506 гг. он возглавлял обитель Сергия, поддерживая достаточно тесную связь с Иваном III. Именно последний, согласно Житию Серапиона I, перед смертью отдал распоряжение на Новгородскую кафедру поставить именно его (в связи с кончиной Ивана III в октябре 1505 г., хиротония Серапиона I состоялась в январе 1506 г. уже при Василии III) [Моисеева, 1965. С. 152-155]. Духовное становление Макария (1526-1542 гг.) было связано с боровским Пафнутьевым монастырем (в нем он принял постриг в конце XV в.). В этот период с обителью Пафнутия были связаны весьма влиятельные и близкие к великокняжескому двору иноки обители Иосифа (сам Иосиф и первые 6 иноков волоколамского монастыря являлись пострижениками боровской обители). До Новгородской кафедры Макарий возглавлял достаточно древний можайский Лужецкий монастырь (1523-1526 гг.). О каких-либо связях Макария с Новгородом до поставления на кафедру известные нам источники не сообщают. Происходивший из старого служилого рода Переславского уезда Курцевых Серапион II (1551-1552 гг.) большую часть жизни прожил в Троице (со времени не позднее 1523/24 г.). Из ее игуменов (1549-1551 гг.) он был поставлен на Новгородскую кафедру. Духовное происхождение Пимена (1552-1570 гг.) было связано либо с Кирилло-Белозерским монастырем, либо с пошехонской Адриановой пустынью, явственная связь которых с Новгородом не фиксируется. Хотя Леонид (1571-1575 гг.) ранее и являлся настоятелем новгородского Юрьева монастыря (не позднее 1567-1570 гг.), непосредственно перед поставлением на Новгородскую ка-

Васильевичу, его невесте, а также тестю кн. Д.Ф. Палецкому [Отрывки, 1861, Стб. 33-34]. Делали подарки государю и его близким родственникам и преемники Феодосия. Так, Пимен по случаю свадьбы царя с Марией Темрюковной 21 августа 1561 г. с архимандритом Юрьева монастыря Варфоломеем послал Ивану IV подарки (два креста за 300 и за 70 руб. и др.) [Полное собрание, 2009. Т. 30. С. 175]. Общая их стоимость превысила 1 тыс. руб. [Маханько, 2008. С. 79]. Видимо, Леонид также делал подарки царю и его домочадцам. В суздальском Покровском монастыре сохранился новгородский по происхождению оклад иконы «Спас на престоле» [Каталог, 2008. № 304]. Согласно предположению А.С. Преображенского, это «благословение» царевичу Ивану на свадьбу (его жена Евдокия Сабурова приняла постриг в Покровском монастыре) [Иконы, 2008. С. 254]. 81 Подробнее о событиях зимы 1539 г. см.: [Кром, 2010. С. 244-245; Miller, 2011; Усачев, 2015].

федру он возглавлял кремлевский Чудов монастырь (1570-1571 гг.), будучи вне всяких сомнений хорошо знаком с Иваном IV. Вероятно, в столице государь к нему внимательно «присматривался», обдумывая возможность его поставления на, без сомнений, самую «проблемную» кафедру. О тщательности отбора новгородских архиереев свидетельствует длительный период «вдовства» кафедры — 1509-1526 гг.: как отмечалось выше, власти готовы были мириться с отсутствием архиерея, нежели с гипотетически неприемлемой фигурой.

Очевидно, что при отборе принимался во внимание особый статус Новгорода — c церковной, культурной, политической и экономической точек зрения de facto 2-го города страны. Властям приходилось считаться с тем, что, с одной стороны, он был присоединен сравнительно недавно, с другой, на протяжении столетий в его стенах и за их пределами архиепископ играл ключевую роль. Едва ли был далек от истины Б.Д. Греков, отмечавший, что от каждого архиерея, поставленного после присоединения Новгорода к Москве, столичные власти требовали проведения комплекса мероприятия, направленных на «уничтожение и без того постепенно ослабевающей автономии, напоминавшей старую сеньориальную независимость», а также «осуществление принципа централизации в государственном и церковном управлении» [Греков, 1914. С. 476]. Трудно сомневаться в том, что большую тревогу властей вызывало то, что тщательно отобранные архиереи, которые должны были защищать интересы приславшего их Центра в Новгороде, с течением времени становились «новгородцами», вольно или невольно в качестве своего приоритета рассматривая защиту как духовных, так и вполне мирских интересов своей паствы. Иными словами, самые лояльные Центру специально отобранные «москвичи» с течением времени под влиянием среды превращались в «новгородцев». Это во многом оказывало влияние как на судьбу, так и на внутрицерковные перспективы — точнее на «карьерный потолок» — новгородских владык.

Последние, судя по всему, определялись главным образом двумя факторами. С одной стороны, в течение ряда лет проживавший в богатейшем русском городе вдали от великого князя и митрополита, располагавший огромной вотчиной и сотнями слуг, окруженный унаследованным от предшественников огромным авторитетом архиепископ не рвался на заседания Освященного собора в Москву. Там он был лишь одним из примерно десятка архиереев. Главным лицом в столице он не был и быть не мог. С другой стороны, длительное время располагавшая такими церковно-административными, финансовыми и иными возможностями фигура в роли перво-святителя в столице была не нужна82. В рассматриваемый период единственным исключением в этом ряду стал Макарий. Благодаря непревзойдённой политической чуткости и осторожности его огромный церковно-административный опыт и «вес» не внушали опасений столичным властям. Это, судя по всему, и предопределило его возведение на Всероссийскую кафедру. Было и еще одно исключение, правда, относящееся к несколько более позднему периоду — ставший патриархом (1652-1666 гг.) из новгородских митрополитов (1649-1652 гг.) Никон. Судя по его дальнейшей судьбе, «новгородская болезнь» не миновала и его. Первый в Новгороде пожелал стать первым в Москве83. Итог известен.

В свете сказанного выше вряд ли стоит удивляться тому, что из 9 новгородских владык конца XV-XVI в. 5 в той или иной форме были смещены с кафедры. Не по своей воле ее покинули Геннадий (Гонзов) (1504 г.), Серапион I (1509 г.), Пимен (1570 г.) и Леонид (1575 г.) и, вероятно, Феодосий (1551 г.). Исключениями в этом ряду стали тяжело заболевший и покинувший кафедру Сергий, благополучно переживший Василия III, Елену Глинскую и период «боярского правления» Мака-рий, политическому чутью которого мог позавидовать любой член Боярской думы84, скончавшийся вскоре после поставления на кафедру от морового поветрия Серапион II (Курцев) и Александр, на примере судеб своих предшественников наглядно убедившийся в отсутствии перспектив проводимой ими линии.

82 Вероятно, не так далек от истины А.Е. Мусин, который, характеризуя деятельность Леонида, заключил: «Новгородский архиерей вновь возглавил интронизацию главы Церкви [Антония в 1572 г. — А.У.], так никогда и не возглавив саму Церковь. Царь был достаточно осторожен, чтобы не пускать наверх церковного иерарха, занимавшего авторитетную кафедру, управление которой порождало соответствующие амбиции и если не независимость, то самостоятельность. На московский престол должны были возводиться люди, непосредственно зависящие от государя» [Мусин, 2016. С. 219].

83 Очевидно, что объяснять позицию Никона только влиянием пребывания на Новгородской кафедре было бы упрощением. Свою роль сыграли и иные факторы — прежде всего особенности его характера, стремление Никона реанимировать практику недавнего прошлого (1619-1633 гг.), когда «великий государь» патриарх Филарет (Романов) фактически управлял Русским государством в период царствования своего сына, а также непонимание Никоном отличий в характере взаимоотношений отца и сына с отношениями государя и первосвятителя. То, что было допустимо в первом случае, во втором не допускалось.

84 Это проявлялось даже в быту близких к Макарию лиц. Как уже отмечалось выше, писцы Феодосия еще в 1543 г. продолжали упоминать «гривны новгородские». Причастные к созданию Боровского Евангелия писцы Макария в его явно неофициальной выходной записи 1533-1534 гг. привели сведения о затратах на эту книгу «московским числом» (как установил В.Л. Янин, под упоминаемыми в записи «сребреницами» скрывались московскими деньги) еще до (!) денежной реформы Елены Глинской (1535-1538 гг.) (подробнее см.: [Янин, 1981б. С. 49-55]).

Сказанное выше не оставляет сомнений в том, что нарастающую тревогу столичных властей вызывало то, что некогда присланный из Центра Феодосий все больше и больше становился «новгородцем», последовательно защищавшим не только духовные, но и вполне мирские интересы своей паствы, которые в этот период расходились с планами правительства. В условиях напряженной борьбы за Казань весьма влиятельный не только в Церкви, но и в миру защитник интересов новгородских служилых людей, старавшихся избежать «казанской службы», был неуместен. Судя по тому, что смещение с кафедры Феодосия не привело к конфликту Ивана IV с митрополитом Макарием, можно полагать, что речь шла о согласованном решении. Ближе, чем кто бы то ни было знакомый с новгородской спецификой первосвятитель отлично понимал пагубность избранной Феодосием линии с точки зрения не только внешнеполитических интересов правительства, но перспектив отношений светской и духовной властей в целом. Саботаж мер правительства по мобилизации служилых людей предстоятелем самой обширной епархии угрожал стабильности с таким трудом выстраиваемой Макарием модели отношений светской и духовной властей, суть которой, по большему счету сводилась к известной заповеди: Кесарю Кесарево, Богу Богово.

Вступая на зыбкую почву гипотез, можно предположить, что весной 1551 г. в столице между представителями светских и духовных властей был достигнут компромисс. Его суть заключалась в относительно мягком устранении 2-го по значению руководителя Русской церкви. По завершении Стоглавого собора он без церковного суда и публичных унижений, без сомнений, подписав отреченную грамоту, покинул кафедру, удалившись в свою alma mater. В ее стенах в окружении учеников Феодосий в почете провел остаток своих дней. На наш взгляд, именно «мягкость» и «непубличность» смещения Феодосия и определили неконкретность показаний источников и как следствие этого расплывчатость формулировок у большинства исследователей, обращавшихся к этому казусу. Если наша гипотеза верна, то можно только восхищаться дипломатическими способностями Макария: ему удалось избежать конфликта светских властей с поставленным им же предстоятелем крупнейшей кафедры, которая долгие годы внушала им подозрения. Важно отметить, что речь шла о представителе самой могущественной внутрицерковной группы, к которой был близок и митрополит. Жесткая расправа над Феодосием могла поколебать ее положение, осложнив отношения с государем85. Очевидно, что возможность подобного компромисса во многом определялась общей церковной и политической ситуацией первых лет самостоятельного правления Ивана IV. Они отмечены единением государя и Церкви, представленной его наставником митрополитом Макарием. Положение дел изменилось к концу 1560-х гг. Судьба преемников Феодосия на Новгородской кафедре — Пимена (1552-1570 гг.) и Леонида (1571-1575 гг.) — сложилась иначе. Но эта была уже иная эпоха.

* * *

Подводя итоги, обратим внимание на факторы, которые, на наш взгляд, во-первых, предопределили уход Феодосия с кафедры, во-вторых, придали ему весьма специфичную форму.

1. Прежде всего отметим, что, скорее всего, уход Феодосия с Новгородской кафедры в 1551 г. был инспирирован столичными властями — светскими и, вероятно, духовными. Учитывая то, что примерно с 1557 по 1563 гг. находящийся на покое в обители Иосифа владыка, по-видимому, был парализован, полностью нельзя исключать и возможность ухудшения его здоровья. Однако учитывая то, что ни один известный нам источник, повествуя об уходе Феодосия с кафедры, его «немощь» не упоминает, версия с внешним давлением как основной причиной на данный момент выглядит предпочтительнее.

2. По-видимому, основной причиной вероятного смещения с кафедры Феодосия послужила высокая степень его срастания с новгородским социумом. 20 лет проживший в культурной столице страны, богатейшем и сравнительно недавно присоединенным к Русскому государству городе, судя по всему, в какой-то момент Феодосий почувствовал себя «новгородцем». По-видимому, жители города и округи с течением времени также изменили к нему свое отношение: он стал восприниматься не как навязанный Центром его ставленник, а как фигура, призванная защищать их интересы.

3. При всей своей значимости казус Феодосия лишь один в ряду иных в истории непростых взаимоотношений столичных властей с Новгородом и,в частности,с его архиерейским домом. На

85 Выходцев из обители Иосифа отличало умение избегать серьезных конфликтов с правящим государем. Так, в XVI в. различные кафедры занимало около двух десятков выходцев из обители Иосифа. Ни один (!) из них не был смещен по распоряжению великого князя. Митрополита Даниила в 1539 г. сместили кн. Шуйские в период «боярского правления». Обстоятельства ухода Вассиана (Топоркова) с Коломенской кафедры в 1542 г. неясны, но в любом случае это произошло в период малолетства Ивана IV. Вероятный конфликт царя с казанским архиепископом Германом (Садыревым-Полевым) в 1566 г. далеко идущих последствий не имел - архиерей год спустя скончался в ходе мора.

протяжении длительного времени после присоединения Новгорода его жители без энтузиазма относились к попыткам великого князя и митрополита крепче привязать его к Москве. В случае с поставленным в архиепископы Сергием это кончилось трагически —конфликт с местными жителями уже немолодого владыки, по-видимому, закончился для него инсультом.

4. Ситуация постепенно стала меняться с Геннадия, прожившего в Новгороде около двух десятилетий. С течением времени почувствовав себя главой не только самой крупной епархии, но и самого крупного и богатого региона, Геннадий, а вслед за ним и некоторые иные новгородские архиереи, постепенно стали «врастать» в социокультурный мир Новгорода. В нем на фоне постоянно смещавшихся князей, посадников, тысяцких и наместников великого князя на протяжении столетий именно архиепископ de facto был главным лицом. Постепенное «слияние» с интересами региона демонстрировали лица,лояльность которых Москве на момент их поставления на кафедру у властей сомнений не вызывала — поддержавший Ивана III в конфликте с митрополитом Геронтием чудовский архимандрит Геннадий, уроженец подмосковного села троицкий игумен Серапион и слуга московского боярина в миру, постриженик Иосифо-Волоколамского монастыря Феодосий. «Случайные» люди Новгородскую кафедру не занимали. Судя по всему, лишь Макарий, вероятно, став для Новгорода «своим», остался таковым и для столичных властей, что и предопределило его поставление на Всероссийскую кафедру. Для прочих новгородских владык в последней четверти XV — начала XVII в. существовал незримый «карьерный потолок». Глава Церкви, в течение ряда лет являвшийся главным лицом на территории огромной Новгородской земли, в Москве был не нужен.

5. На отношения с Новгородской кафедрой столичных властей большое влияние оказывало их серьезное беспокойство аналогичными процессами, затронувшими светскую верхушку новгородского общества. Тысячи сыновей и внуков помещиков, которых переселил из Центра страны в Новгород Иван III, уже во втором — третьем поколении стали рассматривать интересы своей служилой корпорации в отрыве от интересов столичных властей. Их категоричное нежелание принимать участие в утомительных и затратных с финансовой точки зрения походах на южном и восточном направлениях, судя по всему, так или иначе поддерживалось Новгородской кафедрой. В случае со служилыми людьми архиерея это несомненно, в случае с прочими помещиками — вероятно. В условиях обострения отношений с Казанским ханством и Крымом в 1540-е — начале 1550-х гг. позиция представителей самой многочисленной служилой корпорации серьезно ослабляла военный потенциал Русского государства. Не добавляли доверия столичным властям к новгородцам и случаи перехода десятков новгородских помещиков на сторону кн. Андрея Ивановича в ходе Старицкого мятежа в 1537 г., вооруженное нападение новгородцев на свиту великого князя в 154б г. и массовый отказ от участия в Казанском походе 1552 г.

6. В свете сказанного выше не вызывает удивления судьба новгородских владык по третью четверть XVI в. включительно. За исключением скоропостижно умершего во время эпидемии Се-рапиона II (Курцева) (1552 г.) все они покинули кафедру досрочно. Если Сергий действительно тяжело заболел, а Макарий был вызван в столицу для занятия Всероссийской кафедры,то Геннадий, Серапион I, Пимен и Леонид несомненно и Феодосий вероятно с кафедры были смещены. Лишь начиная с Александра (157б-1591 гг.), хорошо знакомого с печальным опытом своих предшественников, положение новгородских владык постепенно стабилизировалось.

7. Если сравнивать Феодосия с иными новгородскими архиереями, то его судьба сложилась сравнительно благополучно. Хотя источники и не сообщают подробностей его ухода с кафедры, очевидно, что оно было гораздо менее унизительным нежели смещение Пимена и Леонида. Феодосию позволили удалиться в свою alma mater, где с максимальным почетом и комфортом он прожил 12 лет в окружении своих учеников. На наш взгляд, мягкость властей по отношению к нему обусловливалась рядом причин. Во-первых, речь шла о представителе самой значительной вну-трицерковной группы, которой покровительствовали Иван IV и Макарий. Во-вторых, отстаивая интересы своей епархии, Феодосий судя по всему, не перешел некую незримую грань. В-третьих, свою роль могли сыграть и долгие годы тщательно выстраиваемые Феодосием «горизонтальные связи», в частности, многочисленные подарки, которыми иерарх регулярно одаривал царя, его родственников и иных влиятельных лиц. В-четвертых — и это, на наш взгляд, главное — в начале 1550-х гг. воспитанник Макария еще не был готов к жестким репрессиям даже против отдельных иерархов. К концу 15б0-х ситуация изменилась — судьба преемников Феодосия на Новгородской кафедре сложилась уже по-иному.

Литература

Абеленцева О.А. Формулярник новгородского архиепископа Феодосия (РНБ, Q.XVII.50) и его рукописная традиция в XVI-XVII вв. // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. Т. 53. С. 122-158.

Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией. СПб.: Тип. Экспедиции заготовления гос. бумаг, 1841. Т. 1. VIII, 551, 43 с.

Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией Императорской Академии наук. Т. 1. СПб.: Тип. II Отд-я Собственной Е.И.В. Канцелярии, 1836. XV, 531 с.

Алексеев А.И. Послания Геннадия Гонзова: проблема достоверности сведений о ереси «жидовская мудръствующих» // Новгородский исторический сборник. 2011. № 12 (22). С. 128-150.

Баранов К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/63 года // Русский дипломатарий. М.: Древлехранилище, 2004. № 10. С. 119-154.

Белецкий С.В. Загадки печатей Геннадия Гонозова // Советская археология. 1988. № 2. C. 174-184.

Бенцианов М.М. Дети боярские «наугородские помещики»: Новгородская служилая корпорация в конце XV — середине XVI в. // Новгородская Русь: историческое пространство и культурное наследие. Екатеринбург: Банк культур. информации, 2000. С. 241-277.

Бенцианов М.М. «Из княженецких и из боярских дворов служилые люди». Послужильцы среди новгородских помещиков в конце XV — начале XVI в. // Новгородский исторический сборник. 2017. № 17 (27). С. 96-118.

Варенцов В.А. Привилегированное купечество Новгорода XVI-XVII вв. Вологда: Вологод. гос. пед. ин-т, 1989. 94 с.

Веселовский С.Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. Т. 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. 496 с.

Веселовский С.Б. Дьяки и подьячие XV-XVII вв. М.: Наука, 1975. 606 с.

Вулих Е.З. К вопросу о своеземцах в составе новгородского общества // Журнал Министерства народного просвещения. 1914. Ч. LII. Июль. С. 101-167.

Голубцов А.П. Чиновник новгородского Софийского собора. М.: Унив. тип., 1899. XX, 270, [1] с.

Греков Б.Д. Новгородский Дом Св. Софии (Опыт изучения организации и внутренних отношений крупной церковной вотчины). Ч. 1. СПб.: Типография М.А. Александрова, 1914. XIV, 544, 129 с.

Греков Б.Д. Монастырское хозяйство XVI-XVII веков. Л.: Кн-во «Путь к знанию», 1924. 183 с.

Греков Б.Д. Очерки по истории хозяйства Новгородского Софийского дома XVI-XVII вв. // Греков Б.Д. Избранные труды. Т. 3. М.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 40-191.

Дайкстра Т. Иноческие имена в Московской Руси и проблемы идентификации их обладателей (на материале источников Иосифо-Волоколамского монастыря, 1479-1607) // Именослов. Историческая семантика имени. Вып. 2. М., 2007. С. 238-298.

Дополнения к актам историческим, собранным и изданным Археографической комиссией. Т. 1. СПб.: Изд. тип. Имп. канцелярии, 1846. 400 с.

Емченко Е.Б. Стоглав: исследование и текст. М.: Индрик, 2000. 495 с.

Жучкова И.Л. Древнейший список «Повести о белом клобуке» // Славянский мир между Римом и Константинополем. М.: Индрик, 2004. (Славяне и их соседи. № 11). С. 263-269.

Зайцев В.В. Новгородские денги Василия III (1505-1533 гг.) // Новгород и Новгородская земля. Новгород, 1999. № 13. С. 162-172.

Замятин Г.А. Россия и Швеция в начале XVII в.: очерки политической и военной истории. СПб.: Европейский Дом, 2008. 492 с.

Заторський Н. Комтлящя князя Ащ^я Шуйського на базi «Послання Миса'ша» // Украшський археографiчний ш^чник. 2020. № 27-28. С. 568-586.

Зимин А.А. И.С. Пересветов и его современники: очерки по истории русской общественно-политической мысли середины XVI века. М.: Изд-во АН СССР, 1958. 498 с.

Зимин А.А. Крупная феодальная вотчина и социально-политическая борьба в России (конец XV-XVI в.). М.: Наука, 1977. 356 с.

Зимин А.А. Россия на рубеже XV-XVI столетий (очерки социально-политической истории). М.: Мысль, 1982. 333 с. Зимин А.А. Витязь на распутье: феодальная война в России XV в. М.: Мысль, 1991. 286 с. Иконы Владимира и Суздаля. М.: Северный паломник, 2008. 646 с.

Казаков А.А. Полемика с иосифлянами в Житии Серапиона, архиепископа Новгородского // Slovene. 2020. Т. 9. № 1. C. 135-162.

Казакова Н.А., Лурье Я.С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV — начала XVI в. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1955. 544 с.

Каталог // Декоративно-прикладное искусство Великого Новгорода: художественный металл XVI-XVII веков: [сборник]. М.: Северный паломник, 2008. С. 252-669.

Каталог славяно-русских рукописных книг XVI века, хранящихся в Российском государственном архиве древних актов. Вып. 2. М.: Древлехранилище, 2014. 979, [1] с.

Катасонова Е.Ю. Атрибуция покрова Варлаама Хутынского 1541 г. из Псковского музея // Древнерусское песнопение. Пути во времени. Вып. 8. СПб.; Саратов: Амирит, 2020. С. 189-199.

Кириллин В.М. «Повесть о новгородском белом клобуке»: время происхождения и соотношение первых редакций // Герменевтика древнерусской литературы. М.: Языки славянской культуры, Прогресс-традиция, 2004а. Сб. 11. С. 393437.

Кириллин В.М. Графико-орфографический анализ рукописного источника: к вопросу о датировке Краткой редакции «Повести о новгородском белом клобуке» // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2004б. № 3 (17). С. 29-38.

Кирпичников И.А. Рязанская служилая элита в конце XV — первой трети XVII века: дис. ... канд. ист. наук. М., 2021. 839 с.

Клибанов А.И., Корецкий В.И. Послание Зиновия Отенского дьяку Я.В. Шишкину // Труды Отдела древнерусской литературы. М.; Л.: Из-во АН СССР, 1961. Т. 17. С. 201-224.

Клосс Б.М., Кузьмин А.В. Евфимий Турков // Православная энциклопедия. Т. 17. М., 2008. С. 420-422.

Комарова Ю.Б. Иконы с подписями, датами и надписями в собрании Новгородского музея // Ежегодник НГОМЗ. 2000. В. Новгород: Новгородский гос. объед. музей-заповедник, 2002. С. 44-51.

Копанева Д.Д. Книги и вклады архиепископа Великого Новгорода и Пскова Феодосия (1491-1563) как исторический источник // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2021. № 1 (83). С. 46-55.

Кром М.М. «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30-40-х годов XVI века. М.: Новое лит. обозрение, 2010. 887 с.

Кузьмин А.В. На пути в Москву. Очерки генеалогии военно-служилой знати Северо-Восточной Руси в XIII — середине XV в. Т. 2. М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2015. 435 с.

Кунцевич Г.З. Феодосий, архиепископ Новгородский (1491-1563) (его «Житие»). СПб.: Типо-лит. Р. Голике, 1898. 14 с.

Левинская И.А. Греческая надпись на псковской печати новгородского епископа Геннадия (Гонозова) // Библия в духовной жизни, истории и культуре России и православного славянского мира. К 500-летию Геннадиевской Библии. Сб. мат. междунар. конф. М.: Библ.-богосл. ин-т св. апостола Андрея, 2001. С. 119-124.

Лобакова И.А. Житие митрополита Филиппа: исследование и тексты. СПб.: Дмитрий Буланин, 2006. 306 с.

Лукин П.В. Политические функции новгородских архиепископов в ганзейских документах XIV-XV вв. // Церковь в истории России. М.: Ин-т рос. истории Рос. акад. наук, 2020. № 13. С. 97-127.

Лурье Я.С. Повесть о белом клобуке // Словарь книжников и книжности Древней Руси / Отв. ред. Д.С. Лихачев. № 2, ч. 2. Л.: Наука, 1989. С. 214-215.

Мазуров А.Б. Средневековая Коломна в XIV — первой трети XVI вв.: Комплексное исследование региональных аспектов становления единого Русского государства. М.: Александрия, 2001. 542 с.

Мазуров А.Б. Коломенские «потехи» Ивана Грозного в 1546 г.: новые штрихи к портрету юного великого князя // Российская история. 2018. № 1. С. 22-31.

Макарий (Веретенников). Московские «гости» Дмитрий и Федор Сырковы и святитель Макарий // Богословский вестник. 2004. Т. 4. С. 254-264.

Макарий (Веретенников). Новгородский архиепископ Феодосий (1542-1551; ф1563) // Макарий (Веретенников). Из истории русской иерархии XVI века. М.: Изд-во Московского Подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2006а. С. 186-215.

Макарий (Веретенников). Соловецкий постриженик на Патриаршем престоле: (Патр. Иоасаф I, 1634-1640 гг.) // Альфа и Омега. 2006б. № 1 (45). С. 80-98.

Макарий (Веретенников), Ромодановская В.А., Печников М.В., Я.Э.З. Геннадий (Гонзов) // Православная энциклопедия. Т. 10. М., 2005. С. 588-598.

Макарий (Миролюбов). Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях. Ч. 1. СПб.: Ника, 2003. V, 661, [1] с.

Макарий (Миролюбов). Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях. Ч. 2. СПб.: Ника, 2003. 358, ЬК, 19 с.

Малинский А. Конфликт святителя Серапиона Новгородского и преподобного Иосифа Волоцкого в контексте церковно-государственных отношений начала XVI в. // Христианское чтение. 2012. № 4. С. 6-23.

Маханько М.А. Судьба церковной казны, ризницы, святынь и утвари Софийского собора в московский период истории Великого Новгорода // Декоративно-прикладное искусство Великого Новгорода: художественный металл XVI-XVII веков: [сборник]. М.: Северный паломник, 2008. С. 48-86.

Мельник А.Г. История распространения культа св. Варлаама Хутынского на Руси в XV-XVI вв. // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. 2016. № 4 (108). С. 136-140.

Моисеева Г.Н. Житие новгородского архиепископа Серапиона // Труды Отдела древнерусской литературы. Л.: Наука, 1965. Т. 21. С. 147-165.

Мусин А.Е. Загадки дома святой Софии. Церковь Великого Новгорода в X-XVI вв. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2016. 232, [2] с.

Назаров В.Д. Софья Палеолог, князь Василий и князья Патрикеевы: (Заметки о политической борьбе в России в конце XV — начале XVI в.) // Проблемы истории России. Екатеринбург: Волот, 2013. Вып. 10. С. 74-81.

Несин М.А. Из истории новгородской владычной кафедры в XV в. Святительство Сергия — первого архиепископа Великого Новгорода и Пскова в московский период новгородской истории; к истории взаимоотношений московских властей с двумя его ближайшими преемниками — Геннадием и Серапионом // Valla. 2018а. Т. 4. № 1-2 (14). С. 1-33.

Несин М.А. Из истории новгородского владычного дома XII — начала XVI в. // Valla. 2018б. Т. 4. № 5 (17). С. 17-35.

Несин М.А. Пищальники и первые русские артиллеристы в истории Российского государства // Военно-исторический журнал. 2018в. № 4. С. 67-73.

Никольский А. Житие преподобного Варлаама Хутынского Лихудиевой редакции // Вестник археологии и истории. 1911. № 21. С. I-XXXVI, 1-59.

Новгородская и Старорусская епархия // Православная энциклопедия. Т. 51. М., 2018. С. 382-451.

Новгородский архиерейский дом в первой половине XVIII века (по документам Государственного архива Новгородской области): сб. док. В. Новгород, 2016. 360 с.

Новикова О.Л. Рукописные книги Сыркова монастыря // Опыты по источниковедению. Древнерусская книжность: археография, палеография, кодикология. СПб.: Наука, 1999. С. 156-185.

Отрывки из расходных книг Софийского дома за 1548 г. / доставлены И.К. Куприяновым // Известия Императорского археологического общества. Т. 3, вып. 1. СПб.: тип. Имп. Акад. наук, 1861. Стб. 32-54.

Памятники истории служилого сословия / сост. А.В. Антонов. М.: Древлехранилище, 2011. 554, [1] с.

Пашкова Т.И. Местное управление в Русском государстве первой половины XVI века: наместники и волостели. М.: Древлехранилище, 2000. 214 с.

Петров Д.А. Строительство Сырковых // Заказчик в истории русской архитектуры. № 5, ч. 1. М.: Овал, 1994. С. 64-96.

Петров Д.А. Серебряные изделия, принадлежавшие новгородским архиепископам и боярам в казне Великого князя Московского // Новгородский исторический сборник. 2017. № 17 (27). С. 50-81.

Печников М.В. Иван III и новгородский розыск 1487-1490 гг. Ч. 1 // Средневековая Русь. М.: Индрик, 2018. № 13. С. 181-240.

Печников М.В. Иван III и Новгородский розыск 1487-1490 гг. Ч. 2 // Средневековая Русь. М.: Индрик, 2020. № 14. С. 153-220.

Полное собрание русских летописей. Т. 4, ч. 1, № 2. Л.: Изд-во АН СССР, 1925. 215 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 5, № 1. М.: Языки славянской культуры, 2003. 44, LXII, 146 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 5, № 2. М.: Языки славянской культуры, 2000а. 368 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 6, № 2. М.: Языки русской культуры, 2001. VIII, 240 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 23. М.: Языки славянской культуры, 2004. 239 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 24. М.: Языки русской культуры, 2000б. XI, 271 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 25. М.: Языки славянской культуры, 2004. XV, 463 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 29. М.: Знак, 2009. 400 с.

Полное собрание русских летописей. Т. 30. М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2009. 239 с.

Пономаренко О.Н. О времени пострижения Феодосия Новгородского // Очерки феодальной России. М.; СПб.: Альянс-Архео, 2007. № 11. С. 259-273.

Приходная книга новгородского дома Святой Софии 1576/77 г. («Книга записи софийской пошлины») / Сост. И.Ю. Анкудинов, А.А. Фролов. М.; СПб.: Альянс-Архео, 2011. 280, [3] с.

Рабинович Я.Н. Малые города Новгородской земли в Смутное время. В. Новгород: НовГУ, 2013. 433 с.

Рабинович Я.Н. Новгородские страницы биографии астраханского архиепископа Онуфрия // Новгородский исторический сборник. 2015. № 15 (25). С. 182-200.

Рождественский С.В. Новгородский Дом Св. Софии и его вотчина. Пг.: Сенат. тип., 1916. 60 с.

Розов Н.Н. Повесть о новгородском белом клобуке как памятник общерусской публицистики XV века // Труды Отдела древнерусской литературы. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1953. Т. 9. С. 178-219.

Российская государственная библиотека (РГБ). Волоколамское собрание (Ф. 113). № 213. Псалтирь.

Российская государственная библиотека (РГБ). Волоколамское собрание (Ф. 113). № 412. Сборник.

Русский феодальный архив. М.: Языки славянских культур, 2008. 552 с.

Савосичев А.Ю. Новгородские владычные помещики в середине XVI века // Прошлое Новгорода и Новгородской земли: мат. науч. конф. 18-20 нояб. 2003 г. В. Новгород, 2003. С. 261-265.

Савосичев А.Ю. Митрополичьи бояре из рода Бяконта // Novogardia. 2019. № 4. С. 265-272.

Савосичев А.Ю. Архиерейский корпус Русской православной церкви в XVI в. // Novogardia. 2021. № 2 (10). С. 225-247.

Савосичев А.Ю., Кузьмина О.Ю. Рязанский архиепископский двор середины XVI века // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2009. № 1 (31). С. 123-129.

Седов П.В. Новые документы о новгородском митрополите Корнилии — патроне Троицкого Зеленецкого монастыря // Новгородский исторический сборник. 2014. № 14 (24). С. 217-233.

Секретарь Л.А. История новгородского Сыркова монастыря // Искусство христианского мира. 2001. № 5. С. 260-275.

Секретарь Л.А. Монастыри Великого Новгорода и его окрестностей. М.: Северный паломник, 2011. 597, [1] с.

Селин А.А. Судьбы новгородских своеземцев в XVI-XVII вв.: заметки по истории судеб потомков землевладельцев республиканского периода // Новгородский исторический сборник. 2003. № 9 (19). С. 316-338.

Селин А.А. Новгородское общество в эпоху Смуты. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр «Блиц», 2008. 752 с.

Синицына Н.В. Русская Церковь в период автокефалии; учреждение Патриаршества // Православная энциклопедия. Русская православная церковь. М., 2000. С. 61-80.

Скрынников Р.Г. Русская церковь в XV-XVI вв.: Взаимоотношения Москвы и Новгорода // Московская Русь (1359-1584): Культура и историческое самосознание. М.: ИЦ- Гарант, 1997. С. 543-556.

Смирнов И.И. Очерки социально-политической истории Русского государства 30-50-х годов XVI века. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958. 516 с.

Смирнова Д.Д. Сочинения новгородского архиепископа Феодосия (1491-1563 гг.) как исторический источник: дис. ... канд. ист. наук. СПб., 2015. 259 с.

Смирнова Э.С. Круглая икона св. Николая Мирликийского из новгородского Николо-Дворищенского собора. Происхождение древнего образа и его место в контексте русской культуры XVI в. // Древнерусское искусство. Русское искусство позднего средневековья: XVI век. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. С. 329-335.

Сорокатый В.М. Храмовое строительство и иконостасы Великого Новгорода в середине — второй половине XVI в. // Древнерусское искусство. Русское искусство позднего средневековья: XVI век. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. С. 237267.

Стерлигова И.А. От составителя // Декоративно-прикладное искусство Великого Новгорода: художественный металл XVI-XVII веков: [сборник]. М.: Северный паломник, 2008а. С. 7-12.

Стерлигова И.А. Новгородское серебро в культуре России позднего Средневековья // Декоративно-прикладное искусство Великого Новгорода: художественный металл XVI-XVII веков: [сборник]. М.: Северный паломник, 2008б. С. 15-30.

Судные списки Максима Грека и Исака Собаки. М., 1971. 181 с.

Тарасов А.Е. Церковь и подчинение Великого Новгорода // Новгородский исторический сборник. 2011. № 12 (22). С. 73-110.

Титов А.А. Вкладные и записные книги Иосифова Волоколамского монастыря XVI века и упраздненные монастыри и пустыни в Ярославской епархии. М.: печ. А.И. Снегиревой, 1906. 2, 240 с.

Тихомиров М.Н. Классовая борьба в России XVII в. М.: Наука, 1969. 444, [3] с.

Тихомиров П.И. Кафедра новгородских святителей. Т. 2, вып. 1. Новгород: тип. И.И. Игнатовского, 1895. 227 с.

Тысячная книга 1550 г. и Дворовая тетрадь 50-х годов XVI в. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. 456 с.

Усачев А.С. Степенная книга и древнерусская книжность времени митрополита Макария. М.; СПб.: Альянс-Архео, 2009. 760 с.

Усачев А.С.«Старость глубокая» в XIV-XVI вв.: демографические реалии и их восприятие современниками (на материале письменных источников) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2014. № 1 (55). С. 58-68.

Усачев А.С. Церковный собор 1539 г. и церковно-государственные отношения в России времени начала «боярского правления» // Русь, Россия: Средневековье и Новое время. Вып. 4: Четвертые чтения памяти академика РАН Л.В. Милова. Мат. к междунар. науч. конф. Москва, 26 окт. — 1 нояб. 2015 г. М., 2015. C. 90-96.

Усачев А.С. Почему закончилась «волоколамская гегемония» в Русской церкви XVI в.? // Российская история. 2017. № 5. С. 97-113.

Усачев А.С. Книгописание в России XVI века: по материалам датированных выходных записей. Т. 2. М.; СПб.: Альянс-Архео, 2018. 528 с.

Усачев А.С. События прошлого глазами русских писцов XVI века // Диалог со временем. 2020. № 73. С. 343-359.

Усачев А.С. Восприятие центральных светских и духовных властей переписчиками книг в XVI в. (по материалам выходных записей) // Российская история. 2021. № 5. С. 32-47.

Усачев А.С. Рязанский епископ Иона (1522-1547) и церковная элита в России XVI в.// Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2022а. № 2. С. 60-75.

Усачев А.С. Вологодская кафедра и Иван IV // Вестник Пермского университета. История. 2022б. № 2 (57). С. 190-199.

Усачев А.С. Хронология работы Освященного собора Русской церкви в XVI в. // Электронный научно-образовательный журнал «История». 2023. T. 14. № 12 (134).

Успенский Б.А. Иона, архиепископ Новгородский, и вопрос о каноническом подчинении Новгородской епархии (К истории борьбы московской и литовской партии в Новгороде) // Slovène. 2023. Т. 12. № 1. C. 42-82.

Филюшкин А.И. Грамоты новгородского архиепископа Феодосия, посвященные «Казанскому взятию» // Герменевтика древнерусской литературы. М.: Наследие, 2000. № 10. С. 327-346.

Флоря Б.Н. Лекции по русской истории. М.: Древлехранилище, 2021. 544 с.

Фролов А.А. Конфискации вотчин новгородского владыки и монастырей в последней четверти XV в. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2004. № 4 (18). С. 54-62.

Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М.: Изд-во МГУ, 1980. 223 с.

Янин В.Л. Очерки комплексного источниковедения: Средневековый Новгород. М.: Высш. школа, 1977. 240 с.

Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина (историко-генеалогическое исследование). М.: Наука, 1981а. 296 с.: ил.

Янин В.Л. Забытый памятник русской книжности («Летописчик» Евангелия 1534 г.) // Археографический ежегодник за 1979 год. М.: Наука, 1981б. С. 49-55.

Miller D. The Politics and Ceremonial of Ioasaf Skripitsyn's Installation as Metropolitan on February 9, 1539 // Russian Review. 2011. Vol. 70. No. 2. P. 234-251.

Paul M.C. Secular Power and the Archbishops of Novgorod before the Muscovite Conquest // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2007. Vol. 8. № 2. P. 231-270.

Paul M.C. Continuity and Change in the Novgorodian Archiepiscopal Office, 1478-1589 // Orientalia Christiana Periodica. 2009. Vol. 75. № 2. P. 273-317.

References

Abelentseva O.A. The Formulary of the Novgorod Archbishop Theodosius (RNB, Q.XVII.50) and His Manuscript Tradition in the 16th — 17th Centuries. Proceedings of Old Russian Literature Department, vol. 53, S.-Petersburg, 2003, pp. 122-158. (In Russian)

Additions to Charters Collected and Published by the Archaeographic Commission, vol. 1, S.-Petersburg, 1846, 400 p. (In Russian)

Alekseev A.I. The Epistles of Gennady Gonzov: the Problem of the Reliability of Information about the Heresy of the "Jewish Wisdom". Novgorod Historical Collection, Moscow, S.-Petersburg, 2011, no. 12 (22), pp.128-150. (In Russian)

Baranov K.V. Notebook of the Polotsk Campaign of 1562/1563. Russian Diplomatarian, Moscow, 2004, no. 10, pp. 119-154. (In Russian)

Beletsky S.V. The Riddles of Gennady Gonozov's Seals. Soviet Archaeology, 1988, no. 2, pp. 174-184. (In Russian)

Bentsianov M.M. "There are Serving People From the Princely and Boyar Courts". Servants among the Novgorod Landowners in the Late 15th — Early 16th Century. Novgorod Historical Collection, Novgorod, 2017, no. 17 (27), pp. 96-118. (In Russian)

Bentsianov M.M. Boyar Children, "Landowners of Novgorod". The Novgorod Service Corporation in the Late 15th — Mid-16th Centuries. Novgorod Rus: Historical Space and Cultural Heritage, Yekaterinburg, 2000, pp. 241-277. (In Russian)

Catalog of Slavic-Russian Manuscripts of the 16th Century, Stored in the Russian State Archive of Old Acts, issue 2. Moscow, 2014, 979, [1] p. (In Russian)

Catalog. Decorative and Applied Art of Veliky Novgorod: Art Metal of the 16th — 17th Centuries: [collection], Moscow, 2008, pp. 252-669. (In Russian)

Charters Collected in Libraries and Archives of the Russian Empire by the Archaeographic Commission of the Imperial Academy of Sciences, vol. 1, S.-Petersburg, 1836, XV, 531 p. (In Russian)

Complete Collection of Russian Chronicles, vol. 23, Moscow, 2004, 239 p. (In Russian)

Complete Collection of Russian Chronicles, vol. 24, Moscow, 2000, XI, 271 p. (In Russian)

Complete Collection of Russian Chronicles, vol. 25, Moscow, 2004, XV, 463 p. (In Russian)

Complete Collection of Russian Chronicles, vol. 29, Moscow, 2009, 400 p. (In Russian)

Complete Collection of Russian Chronicles, vol. 30, Moscow, 2009, 239 p. (In Russian)

Complete Collection of Russian Chronicles, vol. 4, part 1, issue 2. Leningrad, 1925, 215 p. (In Russian)

Complete Collection of Russian Chronicles, vol. 5, issue 1, Moscow, 2003, 44, LXII, 146 p. (In Russian)

Complete Collection of Russian Chronicles, vol. 5, issue 2, Moscow, 2000, 368 p. (In Russian)

Complete Collection of Russian Chronicles, vol. 6, issue 2, Moscow, 2001, VIII, 240 p. (In Russian)

Court Documents of Maxim the Greek and Isak the Dog, Moscow, 1971, 181 p. (In Russian)

Diocese of Novgorod and Staraya Russa. Orthodox Encyclopaedia, vol. 51, Moscow, 2018, pp. 382-451. (In Russian)

Dykstra T. Monastic Names in Muscovite Rus and the Problems of Identifying Their Owners (Based on the Sources of the Iosifo-Volokolamsk Monastery, 1479-1607). Imenoslov. Historical Semantics of the Name, issue 2, Moscow, 2007, pp. 238298. (In Russian)

Emchenko E.B. The Stoglav: Research and the Text Itself, Moscow, 2000, 495 p. (In Russian)

Filyushkin A.I. Letters of the Novgorod Archbishop Theodosius, Dedicated to the "Kazan Capture". Hermeneutics of Old Russian Literature, vol. 10, Moscow, 2000, pp. 327-346.

Florya B.N. Lectures on Russian History, Moscow, 2021, 544 p. (In Russian)

Fragments from the Expense Books of the Sofia Office for 1548. Delivered by I.K. Kupriyanov. Proceedings of the Imperial Archaeological Society, vol. 3, issue 1, S.-Petersburg, 1861, 32-54. (In Russian)

Frolov A.A. Confiscation of the Patrimony of the Novgorod Archbishop and Monasteries in the Last Quarter of the 15 th Century. Old Russia. The Questions of Middle Ages, 2004, no. 4 (18), pp. 54-62. (In Russian)

Golubtsov A.P. Instructions of the Novgorod St. Sophia Cathedral, Moscow, 1899, XX, 270, [1] p. (In Russian)

Grekov B.D. Essays on the History of the Economy of the Novgorod Sofia House of the 16th — 17th Centuries. The Selected Studies, vol. 3, Moscow, 1960, pp. 40-191. (In Russian)

Grekov B.D. Monastic Economy of the 16th — 17th Centuries, Leningrad, 1924, 183 p. (In Russian)

Grekov B.D. The Novgorod Office of St. Sofia (An Example of Studying the Organization and Internal Relations of a Large Church Patrimony). Part 1. S.-Petersburg, 1914, XIV, 544, 129 p. (In Russian)

Historical Charters Collected and Printed by Archaeographic Commission, vol. 1, St.-Petersburg, 1841, VIII, 551, 43 p. (In Russian)

Icons of Vladimir and Suzdal, Moscow, 2008, 646 p. (In Russian)

Katasonova E.Y. Attribution of the cover of Varlaam Khutynsky in 1541 from the Pskov Museum. Old Russian chant. Paths through time. Issue 8, St.-Petersburg, Saratov, 2020, pp. 189-199. (In Russian)

Kazakov А.А. The ^ntroversy against Josephites in the Life of Serapion, Archbishop of Novgorod. Slovene, 2020, vol. 9, no. 1, pp. 135-162. (In Russian)

Kazakova N.A., Lur'e Ya.S. Antifeudal Heretics Movement in Rus in 14th — the beginning of 16th Centuries, Moscow, Leningrad, 1955, 544 p. (In Russian)

Khoroshev A.S. The Church in the Socio-Political System of the Novgorod Feudal Republic, Moscow, 1980, 223 p. (In Russian)

Kirillin V.M. "The Tale of the Novgorod White Hood": the Time of Origin and the Ratio of the First Versions. Hermeneutics of Old Russian Literature, Moscow, 2004, no. 11, pp. 393-437. (In Russian)

Kirillin V.M. Graphic and Orthographic Analysis of a Handwritten Source: on the Issue of Dating a Short Edition of the "The Tale of the Novgorod White Hood". Old Russia. The Questions of Middle Ages, 2004, no. 3 (17), pp. 29-38. (In Russian)

Kirpichnikov I.A. Ryazan Military Elite at the End of the 15th — First Third of the 17th Century: Dissertation of the Candidate of Historical Sciences, Moscow, 2021, 839 p. (In Russian)

Klibanov A.I., Koretsky V.I. The Message of Zinovy Otensky to the official Ya.V. Shishkin. Proceedings of Old Russian Literature Department, Moscow, Leningrad, 1961, vol. 17, pp. 201-224. (In Russian)

Kloss B.M., Kuz'min A.V. Euthymius (Turkov). Orthodox Encyclopaedia, Moscow, 2008, vol. 17, pp. 420-422. (In Russian)

Komarova Y.B. Icons with Signatures, Dates and Inscriptions in the Collection of the Novgorod Museum. Yearbook of the Novgorod State Museum. 2000. Novgorod, 2002, pp. 44-51. (In Russian)

Kopaneva (Smirnova) D.D. Personal Library of the Archbishop of Great Novgorod and of Pskov Feodosiy (1491-1563) as a Historical Source. Old Russia. The Questions of Middle Ages, 2021, no. 1 (83), pp. 46-55. (In Russian)

Krom M.M. "The Widowed Kingdom": The Political Crisis in Russia in the 1530s-1540s, Moscow, 2010, 887 p. (In Russian)

Kuntsevich G.Z. Archbishop of Novgorod Theodosius (1491-1563) (His "Life"). S.-Petersburg, 1898, 14 p. (In Russian)

Kuzmin A.V. On the Way to Moscow: Essays on the Genealogy of the Military Service Nobility of Northeastern Russia in the 13th — Mid-15th Centuries, Moscow, 2015, vol. 2, 435 p. (In Russian)

Levinskaya I.A. The Greek Inscription on the Pskov Seal of the Novgorod Bishop Gennady (Gonozov). The Bible in the Spiritual Life, History and Culture of Russia and the Orthodox Slavic World. On the 500th Anniversary of the Gennady Bible. Collection of Materials of the International Conference, Moscow, 2001, pp. 119-124. (In Russian)

Lobakova I.A. The Life of Metropolitan Filipp. Research and Texts, S.-Petersburg, 2006, 306 p. (In Russian)

Lukin P.V. The Political Functions of the Novgorod Archbishops in the Documents of the Hansa of the 14th — 15th Centuries. The Church in the History of Russia, Moscow, 2020, vol. 13, pp. 97-127. (In Russian)

Lur'e Ya.S. The Tale of the Novgorod White Hood. The Lexicon of Literary Men and Book Culture of Old Rus. Ed. By D.S. Likhachev, issue 2, part 2. Leningrad, 1989, pp. 214-215. (In Russian)

Makarii (Mirolyubov). Archaeological Description of Church Antiquities in Novgorod and Its Surroundings, part 1, S.Petersburg, 2003, V, 661, [1] p. (In Russian)

Makarii (Mirolyubov). Archaeological Description of Church Antiquities in Novgorod and Its Surroundings, part 2, S.Petersburg, 2003, 358, LIX, 19 p. (In Russian)

Makarius (Veretennikov), Romodanovskaya V.A., Pechnikov M.V., Ya.E.Z. Gennady (Gonzov). Orthodox Encyclopaedia, Moscow, 2005, vol. 10, pp. 588-598. (In Russian)

Makarius (Veretennikov). Archbishop of Novgorod Theodosius (1542-1551; f1563). Makarius (Veretennikov). From the History of the Russian Hierarchy of the 16th Century, Moscow, 2006, pp. 186-215. (In Russian)

Makarius (Veretennikov). Moscow "Guests" Dmitry and Fyodor Syrkov and Metropolitan Makarii. Theological Bulletin, 2004, vol. 4, pp. 254-264. (In Russian)

Makarius (Veretennikov). Solovetsky Monastery Professed on the Patriarchal Throne (Patr. Joasaphus I, 1634-40). Al'fa i Omega, 2006, no. 1 (45), pp. 80-98. (In Russian)

Makhanko M.A. The Fate of the Church Treasury, Sacristy, Shrines and Utensils of St. Sophia Cathedral in the Moscow Period of the History of Veliky Novgorod. Decorative and Applied Art of Veliky Novgorod: Art Metal of the 16th — 17th Centuries: [Collection], Moscow, 2008, pp. 48-86. (In Russian)

Malinsky A. The Conflict Between Archbishop Serapion of Novgorod and Joseph Volotsky in the Context of Church-state Relations of the Beginning of the Twentieth Century. Christian Reading, 2012, no. 4, pp. 6-23. (In Russian)

Mazurov A.B. Kolomna "Entertainments" of Ivan the Terrible in 1546: New Touches to the Portrait of the Young Grand Duke. Russian history, 2018, no. 1, pp. 22-31. (In Russian)

Mazurov A.B. Medieval Kolomna in the 14th — First Third of the 16th Centuries: A Comprehensive Study of Regional Aspects of the Formation of a Unified Russian State, Moscow, 2001, 542 p. (In Russian)

Mel'nik A.G. Origins of Cult of St. Varlaam Khutynsky in the Old Russia in the 15th — 16th Centuries. Proceedings of the Volgograd State Pedagogical University, 2016, no. 4 (108), pp. 136-140. (In Russian)

Miller D. The Politics and Ceremonial of Ioasaf Skripitsyn's Installation as Metropolitan on February 9, 1539. Russian Review, 2011, vol. 70, no. 2, pp. 234-251.

Moiseeva, G. N. The Life of Archbishop Serapion of Novgorod. Proceedings of Old Russian Literature Department, Leningrad, 1965, vol. 21, pp. 147-165. (In Russian)

Musin A.E. The Secrets of the Office of Holy Sofia. The Church of Novgorod the Great in 10th — 16 th Centuries, St. Petersburg, 2016, 232, [2] p. (In Russian)

Nazarov V.D. Sofia Palaiologos, Prince Vasily and the Patrikeev Princes: (Notes on the Political Struggle in Russia at the End of the 15th — Beginning of the 16th Century). Problems of the History of Russia, Ekaterinburg, 2013, issue 10, pp. 74-81. (In Russian)

Nesin M.A. From the History of the Novgorod Archiepiscopal Office in the 15th Century. The Reign of Sergius, the First Archbishop of Veliky Novgorod and Pskov in the Moscow Period of Novgorod History; on the History of Relations Between the Moscow Authorities and His Two Closest Successors — Gennady and Serapion. Valla. 2018, vol. 4, no. 1-2 (14), pp. 1-33.

Nesin M.A. From the history of the Novgorod Archiepiscopal Office of the 12th — early 16th Century. Valla, 2018, vol. 4, no. 5 (17), pp. 17-35.

Nesin M.A. Musketeers and the First Russian Gunners in the History of the Russian State. Military History Journal, 2018, no. 4, pp. 67-73.

Nikolsky A. The Life of St. Barlaam Khutynsky Likhudieva Edition. Bulletin of Archeology and History, S.-Petersburg, 1911, issue 21, pp. I-XXXVI, 1-59. (In Russian)

Novgorod Archdiocesan Office in the First Half of the 18th Century (according to the Documents of the State Archive of the Novgorod Region): Collection of Documents, V. Novgorod, 2016, 360 p.

Novikova O.L. The Manuscripts of the Syrkov Monastery. Research on Source Studies. Old Russian Book Culture: Archeography, Paleography, Codicology, S.-Petersburg, 1999, pp. 156-185. (In Russian)

Pashkova T.I. Local Government in the Russian State of the First Half of the 16th Century: Governors and Volostels, Moscow, 2000, 214 p. (In Russian)

Paul M.C. Continuity and Change in the Novgorodian Archiepiscopal Office, 1478-1589. Orientalia Christiana Periodica, 2009, vol. 75, no. 2, pp. 273-317.

Paul M.C. Secular Power and the Archbishops of Novgorod before the Muscovite Conquest. Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History, 2007, vol. 8, no. 2, pp. 231-270.

Pechnikov M.V. Ivan III and the Novgorod Inquiry 1487-1490. Part 1. Medieval Russia, Moscow, 2018, issue 13, pp. 181-240. (In Russian)

Pechnikov M.V. Ivan III and the Novgorod Inquiry 1487-1490. Part 2. Medieval Russia, Moscow, 2020, issue 14, pp. 153-220. (In Russian)

Petrov D.A. Construction Activity of Syrkovs. Customer in the History of Russian Architecture, issue 5, part 1. Moscow, 1994, pp. 64-96. (In Russian)

Petrov D.A. Silverware Belonging to the Novgorod Archbishops and Boyars in the Treasury of the Grand Duke of Moscow. Novgorod Historical Collection, Novgorod, 2017, issue 17 (27), pp. 50-81. (In Russian)

Ponomarenko O.N. On the Time of Taking the Tonsure of Theodosius of Novgorod. Essays on the History of Feudal Russia, Moscow, S.-Petersburg, 2007, issue 11, pp. 259-273. (In Russian)

Rabinovich Ya.N. Novgorod Episodes of the Biography of the Astrakhan Archbishop Onufriy. Novgorod Historical Collection, Novgorod, 2015, issue 15 (25), pp. 182-200. (In Russian)

Rabinovich Ya.N. Small Towns of the Novgorod Land in the Time of Troubles. Novgorod, 2013, 433 p. (In Russian)

Rozhdestvensky S.V. Novgorod Office of St. Sofia and His Patrimony. Petrograd, 1916, 60 p. (In Russian)

Rozov N.N.The Story of the Novgorod White Hood as a Monument to the All-Russian Publicism of the 15 th Century. Proceedings of Old Russian Literature Department, vol. 9, Moscow, Leningrad, 1953, pp. 178-219. (In Russian)

Russian Feudal Archive, Moscow, 2008, 552 p. (in Russian)

Russian State Library, Volokolamsk Collection, f. 113, no. 213. The Psalter.

Russian State Library, Volokolamsk Collection, f. 113, no. 412. The Сollection.

Savosichev A.Yu. Bishops' Corps of the Russian Orthodox Church in the 16th Century. Novogardia, 2021, no. 2 (10), pp. 225-247. (In Russian)

Savosichev A.Yu. Metropolitan Boyars from the Byakont Family. Novogardia, 2019, no. 4, pp. 265-272. (In Russian)

Savosichev A.Yu. Novgorod Sovereign Landowners in the Middle of the 16th Century. Past of Novgorod and the Novgorod Land: Mat. of the Scientific Conf., Veliky Novgorod, Russia, 2003, Novgorod, 2003, pp. 261-265. (In Russian)

Savosichev A.Yu., Kuzmina O.Y. Ryazan Archbishop's Court of the Middle of the 16th Century. Proceedings of the Orel State University. Series: Humanities and Social Sciences, 2009, no. 1 (31), pp. 123-129. (In Russian)

Secretary L.A. History of the Novgorod Syrkov Monastery. Art of the Christian World, issue 5, Moscow, 2001, pp. 260-275. (In Russian)

Secretary L.A. Monasteries of Veliky Novgorod and Its Environs, Moscow, 2011, 597, [1] p. (In Russian)

Sedov P.V. New Documents on the Novgorod Metropolitan Cornelia, Patron of the Trinity Zelenetsky Monastery. Novgorod Historical Collection, Novgorod, 2014, issue 14 (24), pp. 217-233. (In Russian)

Selin A.A. Novgorod Society During the Time of Troubles, S.-Petersburg, 2008, 752 p. (In Russian)

Selin A.A. The Fate of Novgorod Foreigners in the 16th — 17th Centuries: Notes on the History of the Fate of Descendants of Landowners of the Republican Period. Novgorod Historical Collection, S.-Petersburg, 2003, issue 9 (19), pp. 316-338. (In Russian)

Sinitsyna N.V. The Russian Church in the Period of Autocephaly; Establishment of the Patriarchate. Orthodox Encyclopaedia. The Russian Orthodox Church, Moscow, 2000, pp. 61-80. (In Russian)

Skrynnikov R.G. The Russian Church in the 15th — 16th Centuries: The Relationship between Moscow and Novgorod. Moscow Rus (1359-1584): Culture and Historical Consciousness, Moscow, 1997, pp. 543-556. (In Russian)

Smirnov I.I. Essays on the Socio-Political History of the Russian State in the 30-50s of the 16th Century, Moscow, Leningrad, 1958, 516 p. (In Russian)

Smirnova D.D. The Writings of Archbishop Theodosius of Novgorod (1491-1563) as a Historical Source: Dissertation of the Candidate of Historical Sciences, S.-Petersburg, 2015, 259 p. (In Russian)

Smirnova E.S. The Round Icon of St. St. Nicholas of Myra from the Novgorod Nikolo-Dvorishchensky Cathedral. The Origin of the Ancient Image and Its Place in the Context of Russian Culture of the 16th Century. Old Russian Art. Russian Art of the Late Middle Ages: the 16th Century, S.-Petersburg, 2003, pp. 329-335. (In Russian)

Sorokaty V.M.The Construction of Temples and Iconostases of Veliky Novgorod in the Middle — Second Half of the 16th Century. Old Russian Art. Russian Art of the Late Middle Ages: the 16th Century, S.-Petersburg, 2003, pp. 237-267. (In Russian)

Sources of the History of the Military Estate / comp. A.V. Antonov, Moscow, 2011, 554, [1] p. (In Russian)

Sterligova I.A. From the Compiler. Decorative and Applied Art of Veliky Novgorod: Art Metal of the 16th — 17th Centuries: [Collection], Moscow, 2008, pp. 7-12. (In Russian)

Sterligova I.A. Novgorod Silver in the Culture of Russia of the Late Middle Ages. Decorative and Applied Art of Veliky Novgorod: Art Metal of the 16th — 17th Centuries: [Collection], Moscow, 2008, pp. 15-30. (In Russian)

Tarasov A.E. The Church and the Subordination of Veliky Novgorod. Novgorod Historical Collection, Moscow, S.-Petersburg, 2011, issue 12 (22), pp. 73-110. (In Russian)

The Income Book of the Novgorod Office of St. Sophia 1576/77 ("The book of Record of the Sofia Duty") / Comp. I.Y. Ankudinov, A.A. Frolov, Moscow, S.-Petersburg, 2011, 280, [3] p. (In Russian)

The Thousands Book of 1550 and the Yard Notebook of the 50s of the 16th Century, Moscow, Leningrad, 1950, 456 p. (In Russian)

Tikhomirov M.N. The Class Struggle in Russia of the 17th Century, Moscow, 1969, 444, [3] p. (In Russian)

Tikhomirov P.I. Office of the Novgorod Archbishops, vol. 2, issue 1, Novgorod, 1895, 227 p. (In Russian)

Titov A.A. Contribution and Notebook Books of the Iosif Volokolamsk Monastery of the 16th Century and Abolished Monasteries and Deserts in the Yaroslavl Diocese, Moscow, 1906, 2, 240 p. (In Russian)

Usachev A.S. "Extreme old age" in 14th — 16th Centuries: Contemporary Perception of Demographic (Based on Written Sources). Old Russia. The Questions of Middle Ages, 2014, no. 1 (55), pp. 58-68. (In Russian)

Usachev A.S. Book Writing in Russia in the 16th Century: Based on Dated Output Records, vol. 2, Moscow, S.-Petersburg, 2018, 528 p. (In Russian)

Usachev A.S. Chronology of Russian Church Council's Work in the 16th Century. Istoriya, 2023, vol. 14, issue 12 (134).(In Russian)

Usachev A.S. Perception of the Central Secular and Spiritual Authorities by Scribes of Books in the 16th Century (Using Materials of Colophons). Russian history, 2021, no. 5, pp. 32-47. (In Russian)

Usachev A.S. Ryazan Bishop Iona (1522-1547) and the Church Elite in Russia in the 16th Century. Old Russia. The Questions of Middle Ages, 2022, no. 2, pp. 60-75. (In Russian)

Usachev A.S. The Book of Degrees and Book Culture of the Era of Metropolitan Macarius, Moscow, S.-Petersburg, 2009, 760 p. (In Russian)

Usachev A.S. The Church Council of 1539 and Church-State RElations in Russia at the Beginning of the "Boyar Rule". Rus, Russia: The Middle Ages and Modern Times, issue 4: Fourth Readings in Memory of Member of the Russian Academy of

Усачев Андрей Сергеевич

86-

Sciences L.V. Milov. Mat. to the International Scientific Conference. Moscow, October 26 — November 1, 2015, Moscow, 2015, pp. 90-96. (In Russian)

Usachev A.S. The Past Events in the Eyes of the Russian Scribes of the 16th Century. Dialogue with Time. Moscow, 2020, issue 73, pp. 343-359.

Usachev A.S. The Vologda Diocese and Ivan IV. Perm University Herald. History, 2022, no. 2 (57), pp. 190-199. (In Russian)

Usachev A.S. Why did the "Volokolam Hegemony" End in the Russian Church of the 16 th Century? Russian History, 2017, no. 5, pp. 97-113.

Uspenskij B. A. Jonas, Archbishop of Novgorod, and the Question of the Canonical Subordination of the Novgorod Diocese (To the History of the Struggle of the Moscow and Lithuanian Parties in Novgorod). Slovene, 2023, vol. 12, no. 1, pp. 42-82. (In Russian)

Varentsov V. A. The Privileged Merchants of Novgorod of the 16th — 17th Centuries, Vologda, 1989, 94 p. (In Russian)

Veselovskii S.B. Feudal Landownership in Northeastern Russia, Moscow, Leningrad, 1947, vol. 1, 496 p. (In Russian)

Veselovskii S.B. The Dyaks and the Podyachies in the 15th — 17th Centuries, Moscow, 1975, 606 p. (In Russian)

Vulikh E.Z. On the Question of Foreigners in the Novgorod Society. Journal of the Ministry of Public Education, 1914, part LII, July, pp. 101-167. (In Russian)

Yanin V.L. Essays on Complex Source Studies: Medieval Novgorod, Moscow, 1977, 240 p. (In Russian)

Yanin V.L. Novgorod Feudal Patrimony (Historical and Genealogical Research), Moscow, 1981, 296 p. (In Russian)

Yanin V.L. The Forgotten Writing of Russian bookishness ("Chronicler" of the Gospel of 1534). Archaeographic Yearbook of 1979, Moscow, 1981, pp. 49-55. (In Russian)

Zaitsev V.V. Novgorod Coins of Vasily III (1505-1533). Novgorod and the Novgorod Land, Novgorod, 1999, issue 13, pp. 162-172. (In Russian)

Zamyatin G.A. Russia and Sweden at the Beginning of the 17th Century: Essays on Political and Military History, S.-Petersburg, 2008, 492 p. (In Russian)

Zatorsky N. The Compilation of Prince Andrei Shuiski on the Basis of the Epistle of Misael. Ukrainian Archeographic Yearbook, Kyiv, 2020, issue 27-28, pp. 568-586. (In Russian)

Zhuchkova I.L. The Oldest Copy of the "Tale of the White Hood". Slavic World between Rome and Constantinople, Moscow, 2004, pp. 263-269. (In Russian)

Zimin A.A. Bogatyr at the Crossroads: the Feudal War in Russia of the 15th Century, Moscow, 1991, 286 p. (In Russian)

Zimin A.A. Large Feudal Patrimony and Socio-Political Struggle in Russia (End of the 15th —16th Centuries), Moscow, 1977, 356 p. (In Russian)

Zimin A.A. Peresvetov and His Contemporaries: Essays on the History of Russian Socio-political Thought in the Middle of the 16th Century, Moscow, 1958, 498 p. (In Russian)

Zimin A.A. Russia at the Turn of the 15th — 16th Centuries (Essays on Socio-Political History), Moscow, 1982, 333 p. (In Russian)