CC BY
87
112
• ••
Известия ДГПУ, №4, 2014
б) удваиваемая основа утрачивает конечный согласный во второй части (щурщу);
в) удваиваемая основа утрачивает конечный согласный в первой части, часто он является падежным формантом (бак1ра - бак1рах);
г) во второй основе происходит изменение гласного или начального согласного (къяр -къюр, чан - кьансса, мюрш - кьюрш);
д) между основами вклинивается классная морфема -ва (-ра) или другие, модальные, морфемы (-гу, -ния, -рив);
е) вторая основа при удвоении может иметь отрицательный префикс къа- (бувч1у - къа-бувч1у);
Литература
1. Абдуллаев И. Х. Категория грамматических классов и вопросы исторической морфологии лакского языка. Махачкала, 1974. 2. Абдуллаев И. Х. Мимео-изобразительные слова в лакском языке // Ежегодник иберийско-
кавказского языкознания. Вып. VI, 1979. 3. Гайдаров Р. И., Эседуллаева Н. Б. Об удвоенных словах в лезгинском языке // Современные проблемы кавказского языкознания и тюркологии. Вып. 2, Махачкала, 2000.
4. Лингвистический энциклопедический словарь под редакцией В. Н. Ярцева. М., 1990.
References
1. Abdullaev I. Kh. Category of grammatical classes and issues of historical morphology of the Lak language. Makhachkala, 1974. 2. Abdullaev I. H., Mimeo-figurative words in the Lak language // Yearbook of Ibero-Caucasian linguistics. Vol. VI, 1979. 3. Gaydarov R. I., Asadullaeva N. B. The doubled words in the Lezghin language // Modern problems of the Caucasian linguistics and Turkology. Vol. 2, Makhachkala, 2000. 4. Linguistic encyclopedic dictionary, edited by
V. N. Yartsev. M., 1990.
Literatura
1. Abdullaev I. H. Kategorija grammaticheskih klassov i voprosy istoricheskoj morfologii lakskogo jazyka. Mahachkala, 1974. 2. Abdullaev I. H. Mimeo-izobrazitel'nye slova v lakskom jazyke // Ezhegodnik iberijsko-kavkazskogo jazykozna-nija. Vyp. VI, 1979. 3. Gajdarov R. I., Jesedullaeva N. B. Ob udvoennyh slovah v lezginskom jazyke // Sovremennye
problemy kavkazskogo jazykoznanija i tjurkologii. Vyp. 2, Mahachkala, 2000. 4. Lingvisticheskij jenciklopedicheskij
slovar' pod redakciej V. N. Jarceva. M., 1990.
Статья поступила в редакцию 10.09.2014 г.
ж) категориальными суффиксами -сса, -ма, -мур, -ми (атрибутивные), ну- (адвербиальный) снабжается только вторая основа (хъуни -хъунисса);
з) в первой основе не может быть больше двух слогов, "лишние" слоги отсекаются (ана -анаварну).
Рассмотренный материал подтверждает тот факт, что редупликация занимает значительное место в лакском словообразовании, морфологии и в актуализированном синтаксисе. Способ редупликации может быть рассмотрен как один из способов словообразования.
УДК 82
«ПЕТЕРБУРГСКИЙ ТЕКСТ» А. А. БЕСТУЖЕВА И Н. В. ГОГОЛЯ: ОТ ЭМБЛЕМЫ К СИМВОЛУ
"PETERSBURG TEXT" BY A. A. BESTUZHEV AND N. V. GOGOL: FROM THE EMBLEM TO THE SYMBOL
© 2014 Эмирова Л. А.
Дагестанский государственный педагогический университет
© 2014 Emirova L. А.
Dagestan State Pedagogical University
Резюме. В статье исследуется процесс перехода в произведениях А. Бестужева и Н. Гоголя единиц эмблематического ряда в сферу художественно-символическую на примере геральдически-эмблематических знаков Орла и Змея, широко представленных в «петербургском тексте» XVIII-XIX веков.
Abstract. The article explores the process of transition in the works by A. Bestuzhev and N. Gogol of the units of the emblematic series into the field of the symbolic art on the example heraldical emblematic characters of the Eagle and the Serpent, widely represented in the "Petersburg text" of the 18-19th centuries.
Rezjume. V stat'e issleduetsja process perehoda v proizvedenijah A. Bestuzheva i N. Gogolja edinic jemblemati-cheskogo rjada v sferu hudozhestvenno-simvolicheskuju na primere geral'dicheski-jemblematicheskih znakov Orla i Zmeja, shiroko predstavlennyh v «peterburgskom tekste» XVIII-XIX vekov.
Общественные и гуманитарные науки
• ••
113
Ключевые слова: петербургский текст, творчество Гоголя, творчество А.А. Бестужева, мифологема, эмблематика, геральдический знак, художественный символ, образ орла, образ змея.
Keywords: Petersburg text, Gogol's works, A. A. Bestuzhev’s works, mythologeme, emblematics, heraldic sign, artistic symbol, the image of the eagle, the image of the Serpent.
Kljuchevye slova: peterburgskij tekst, tvorchestvo Gogolja, tvorchestvo A.A. Bestuzheva, mifologema, jemblema-tika, geral'dicheskij znak, hudozhestvennyj simvol, obraz orla, obraz zmeja.
Русский «петербургский текст», опираясь на геральдические символы, начиная с XVIII века, создает особенный образный барочный ряд, в котором Медный всадник и две его ипостаси -Орел и Змей - фигурируют в качестве основных эмблематических обозначений. Причем змеиная тема оказывается в ряду сквозных в петербургской мифологии. В незаконченной повести «Месть», посвященной сценам из петербургской жизни, писатель-декабрист, коренной петербуржец А. А. Бестужев дает главному герою, типичному петербуржцу, «змеиную» фамилию - Змеев. Интересно, что «змеиная» фамилия возникает в произведении и другого декабриста - К. Ф. Рылеева, который, вспоминая о судьбах русских писателей, своих предшественников, пишет:
Судьбу подобную ж Фонвизин претерпел,
И Змейкина, себя узнавши в Простаковой, Сулила автору жизнь скучную в удел В стране далекой и суровой.
В связи с этим именем («Змейкина») Ст. Рассадин отмечает: «Трудно ль понять, что в России была лишь одна дама способна ссылать в Сибирь?» [9. С. 24]. Речь идет, конечно, о Екатерине Великой. Кстати, Ф. Тютчев в стихотворении, посвященном грядущей великой судьбе Российской империи и ее всеславянскому будущему, определил императрице противоположный знак: «То, что Орел Екатерины / Уж прикрывал своим крылом...». Один трудился на государственной дипломатической службе, другой - видел свое призвание в изменении основ этого государства.
Благодаря «петербургскому тексту», образ Змея, помимо геральдического смысла, приобретает ценность многозначительного художественного образа. Возникающий в виде дьявольских соблазнов в петербургских повестях «непетербуржца» Гоголя или извивающийся под копытом медного коня монумента Петру Великому, - Змей в одинаковой степени выполняет функцию одной из ипостасей города -искусительной. Как следствие - извилистые, змеиные формы узнавались не одним поколением петербуржцев и непетербуржцев в архитектуре и пейзаже города, особенно в XX веке: Змеиный путь немых каналов (О. Воинов) [8. С. 140].
Гранитный, бесконечный змей Берегового парапета (И. Потемкин) [8. С. 140]
И город пополам змеею рвет Нева (А. Лозина-Лозинский) [8. С. 140].
Включенная А. А. Бестужевым в повесть «Мулла-Нур» легенда об основании Дербента так или иначе ассоциируется с этой петербург-
ской эмблематикой и змееборческими мотивами.
В описании Дербента сразу обращает внимание сходство его с мифологическим Змеем: «.это был поток камней и грязи с трещинами вместо улиц, которых сам почтенный строитель не распутал бы среди белого дня. Все дома родились слепыми, все их черепы были расплюснуты адскою пятою, все они пищали от тесноты, ущемленные между двух высоких, длинных-предлинных стен. Все вместе походило, одним словом, на огромного удава, который под чешуей домов растянулся с горы на солнышке и поднял свою зубчатую голову крепостью Нарын, а хвостом играет в Каспийском море» [1. С. 343]. В довершение сходства возникают «чешуйчатые ворота Дербента» [1. С. 360] и «клыкастая... мостовая» [1. С. 331].
Увиденный Бестужевым в архитектуре азиатского города Змей не выпадает из общего смыслового ряда, ведь Дербент, по словам местных жителей, «построен чертом» [1. С. 342], и «затейник хотел и тут увековечить образ животного своего герба - змея-искусителя» [1. С. 343].
След Змея Гоголь обнаруживает «в петербургском царстве «квадратных линий» и прямых углов» [8. С. 140], в геометрической правильности Невского проспекта. Эта центральная «магистраль» города у писателя - живое существо, которое по ночам в окружении смрада фонарей и «сгущенного мрака», шума и гвалта «оживает» и «начинает шевелиться».
Неудивительно, что в геометрической правильности переулков и улиц у Гоголя может бродить самое фантастическое существо, плод случайности или фантастики - нос. Какова природа этого странного явления и как согласуется геометрическая рациональность и иррациональность существования в ней? Но, перефразируя Гоголя, можно сказать: «Где ж не бывает несообразностей?» [5. С. 484].
У А. Белого в романе «Петербург» носы, гуляющие по улицам Петербурга, различаются на «утиные, орлиные, петушиные». Согласно этой «носологической» классификации нос гоголевского Ковалева совершенно «орлиный», потому что значение этой части лица в северной столице так же велико, как значение гербовой бумаги. Недаром герой не только задирает при случае нос, но и носит на поясе «множество печаток сердоликовых и с гербами...» [5.
С. 464]. По этой причине и пропажа носа представляется тем же, что пропажа важного документа, паспорта («птица не птица, гражданин не гражданин»). В результате иронического обыгрывания петербургской символики, в северной столице, наряду с существующей дос-
114
• ••
Известия ДГПУ, №4, 2014
топримечательностью - Медным всадником, -возникает новая - нос. И история с пропавшим носом у Гоголя оказывается в одном ряду с «вечным анекдотом» о том, что «подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента...» [5. С. 541].
В «вывернутом наизнанку», по словам В. Набокова, мире Гоголя [4. С. 373] - возможно все, и «параллельные линии могут извиваться, перепутываться самым причудливым образом» [4. С. 373]. Как следствие - в прямизне Невского проспекта открываются змеиные изгибы, а Петербург оказывается городом «несообразностей» или, по определению М. Вайскопфа, «городом звездного змея» [3. С. 150].
Типичное толкование образа Змея дается в популярной в пору русского средневековья «Повести о Петре и Февронии», где лукавый, являющийся княгине, предстает перед окружающими в образе ее мужа - Павла, и лишь сама княгиня видит его в подлинном змеином обличье. Притворяться другим, являться не тем, что оно есть - дьявольская хитрость. Поэтому, по Гоголю - «все обман, все мечта, все не то, чем кажется», «все дышит обманом». Писатель-абсурдист, как назвал Гоголя В. Набоков [4. С. 334], с позиции архитектора художественного мирозданья обращается к читателю с предостережением: «Не верьте этому Невскому проспекту». То же самое герой «Заколдованного места» скажет о черте: «. все солжет, собачий сын! У него правды и на копейку нет» [5. С. 206].
Змеиные метаморфозы превращают Петербург в масштабную театральную декорацию («создает ощущение декорации» по Лотману), выражая раннехристианское понимание театра («позорище») как дьявольской задумки для по-губления души христианской. В этом своем виде Петербург Гоголя оказывается карнавальной мистерией, где всякий может сыграть, хорошо или плохо, «орлиную» роль («высматривает орлом, выступает плавно, мерно. Тот же самый орел, как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего начальника, куропаткой такой спешит...» «Мертвые души»). Герои гоголевских петербургских повестей - из разряда плохих актеров, и «орлиные» роли им не даются, как не достаются чины, деньги, слава, любовь. Да и роль эта опасной оказывается для русского человека: можно остаться без носа или претерпеть жестокую порку от пьяных немцев (немец-черт).
Гоголевская петербургская «метафизика», основанная на «опошлении» высокого, своего рода травестировании, будет понятна в XX веке. И об этом скажет И. Анненский в своем «Петербурге»:
И что было у нас на земле,
Чем вознесся орел наш двуглавый,
В темных лаврах гигант на скале, -Завтра станет ребячьей забавой, [11] -В. Маяковский разыграет в своей «Последней Петербургской сказке», разоблачая всю величавость символики Петербурга:
Император,
лошадь и змея
неловко
по карточке
спросили гренадин.
Шума язык не смолк, немея,
Из пивших и евших не обернулся ни один [8. С. 147].
Своего рода пародию на петербургскую «мистерию» А. А. Бестужев заключает в описании театрализованного представления «Шах-Гусейн», разыгрываемого жителями Дербента (повесть «Мулла-Нур»). Авторское внимание здесь привлекает фигура французского посла, роль которого играет балагур и шут Гаджи-Юсуф, который в европейском наряде «был так уморителен, что, наверное, не заманил никого быть европейцем» [1. С. 420]. Жителей Дербента разбирает любопытство, относительно роли героя и символического содержания его костюма: «... - Это лев, - пресериозно отвечала ей соседка...- Какой лев? - насмешливо произнесла другая. - Это птица! - Как же, птица! - возразила та. - Разве у птиц хвост на голове? Это грива; так грива и есть» [1. С. 420]. Причиной возникшего почти гоголевского недоразумения стал «огромный нос» Гаджи-Юсуфа, который для Дербента был не меньшей достопримечательностью («должно полагать такой нос был в большом уважении между правоверными носами» [1. С. 359]), чем нос майора Ковалева -для Петербурга. Да и родина у обеих «достопримечательностей» одна, так как майор Ковалев привез свой нос (вместе с чином и надеждой на «вице-губернаторское место») с Кавказа. Совершенно неожиданное упоминание в финале гоголевской повести имени персидского принца Хозрев-Мирзы, которого петербургская молва связала с похождениями носа, стало еще одной кавказской ассоциацией, вызвавшей наложение друг на друга двух «слухов»: О Хозрев-Мирзе как символе имперских амбиций России на Востоке (Россия помпезно встретила персидского принца, дабы Персия сохранила нейтралитет в русско-турецкой войне) и о прогуливающемся «в Таврическом саду носе». В этой связи, нос вырастает до масштабов эмблематических. Другими словами, от державного Орла остался один нос, да и тот достался пошляку Ковалеву.
Включенная Гоголем в поэму «Мертвые души» повесть о капитане Копейкине прочно вплетена в систему петербургских символов. Копейкин или копейка не только мельчайшая единица Российской империи, но и символ всадника-змееборца, изображенного на ней. Сюжетный абсурд превращает разбойника Копейкина в едва ли ни живое воплощение Медного всадника. Петр Великий и капитан Копейкин - две в металле отлитые идеи имперского масштаба, и обе - родом из Петербурга.
В стремлении осмыслить имперский пафос Петербурга Гоголь договаривается до «Записок сумасшедшего» - идеи государства, возглавляемого безумным правителем, или пародии на монархию под девизом: «Не может статься,
Общественные и гуманитарные науки
115
• ••
чтобы не было короля. Государство не может быть без короля» [5. С. 590-591]. Державный Орел здесь уступает позиции совсем другой птице: «у всякого петуха есть Испания, что она у него находится под перьями» [5. С. 596], - а к перьям наш герой имел непосредственное отношение, так как удивительно мастерски их починял. Этот абсурд, аналогичный «птица не птица, гражданин не гражданин», формирует, согласно вывернутой наизнанку логике Гоголя, новый геральдический образ - орел наоборот, птица без полета, бескрылая птица. Идея государства, основным символом которого является петух, была иронически обыграна еще Пушкиным в его «Золотом петушке». Образ «бескрылого» Орла представлен и у Бестужева. В рассуждении об истории Рима и Византии он пишет: «... Константин перенес столицу в Византию. Рим переехал в Грецию, но переехал только в титуле императора; он не привез на берега Босфора ни пепла, ни духа предков. Римскому орлу приклеили еще одну голову, позабыв, что варвары подрезали ему крылья» [1. С. 574]. Гоголь, как и Бестужев в свое время, вышел из-под обаяния самодержавной государственности.
Геральдическая эмблематика Российского государства у Бестужева, как и у многих его современников, была тесно связана с темой имперских войн, поэтому образ Орла в произведениях Бестужева сопровождает батальные сцены: «.сверкали Русские пушки, веял Русский Орел крылами» [2. С. 268], «тихо ниспал флаг на башню замка. победный Орел свил крылья свои» [2. С. 270].
Однако впоследствии этот образ получает черты, нехарактерные современной литературе (вспомним, «Воспоминания о Царском Селе» А. С. Пушкина: «...орел России мощной», -или ранние песни и стихи самого Бестужева). В одном из кавказских посланий писатель-декабрист пишет: «... а этот Прометей!., знаете
ли, что сегодня ночью (это не сказка) я видел над собой этого огромного орла: он пахал холодом с широких крыльев в сердце мое; я хотел бежать и не мог. и потом я видел землю великанов, бродил между ними, с опасением, но без страха; они говорили со мной, но я не понимал их языка...» [1. С. 654]. Орел здесь уже представлен как эмблема тоталитарного государства и в этом своем виде аналогичен пушкинскому «кумиру на бронзовом коне». Бестужев, вслед за Пушкиным, вступает в диалог с империей, для монархической России почти невозможный, если вспомнить слова В. О. Ключевского о том, что в России, в отличие от Запада, «правительство должно было направлять и литературу и общество» [6. С. 382]. В этой позиции - и возрождение просветительских тенденций русского XVIII века, но и нечто более архаичное, восточное: «Поэт брался давать советы монарху, вразумляя его так, как в Византии это делали праведники-правдоносцы: поучает такой праведник императора, и не уймешь его» [10. С. 106].
Каждая эпоха (политическая, культурная, литературная) примеряла на себя образы-эмблемы Петербурга. В мифологических аллюзиях литературы XIX и XX веков функционировали образы, навеянные системой геральдического знания. XX век, вместе с возобновлением имперских интересов России на Востоке, возрождает увлеченность символической эмблематикой, составляющей поэтическую атмосферу и поэтическое обаяние Петербурга. Город, выстроенный в точке пересечения политических, философских идей и концепций, из населенного пункта вырастает до масштаба грандиозного идейного конгломерата, и не может мыслиться иначе как посредством образов и эмблем, заложенных изначально императо-ром-строителем и привносимых новыми поколениями «петербуржцев» и «непетербуржцев», вписавших свою биографию в историю и мифологию северной столицы.
Литература
1. Бестужев-Марлинский А. А. Сочинения в 2-х томах. М. : Гос. изд-во худож. лит., 1958. Т. 2. 743 с. 2. Бестужев-Марлинский А. А. Повести и рассказы. М. : Советская Россия, 1976. 448 с. 3. Вайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Мифология. Идеология. Контекст. 2-е изд., испр. и расшир.. М. : Рос. гос. гуманит. ун-т, 2002. 686 с. 4. Гарин И. И. Загадочный Гоголь. М. : ТЕРРА-Книжный клуб, 2002. 640 с. 5. Гоголь Н. В. Сочинения в 2-х томах. М.: Художественная литература, 1971. Т. 1. 639 с. 6. Ключевский В. О. Литературные портреты. М. : Современник, 1991. 463 с. 7. Маркович В. Петербургские повести Н. В. Гоголя: Монография. Л. : Художественная литература, 1989. 208 с. 8. Осповат А. Л., Тименчик Р. Д. «Печальну повесть сохранить...»: Об авторе и читателях «Медного всадника». М. : Книга, 1985. 303 с. 9. Рассадин С. Б. Русская литература: от Фонвизина до Бродского. М. : Слово, 2001. 288 с. 10. Турбин В. Н. Пушкин. Гоголь. Лермонтов. Об изучении литературных жанров. М. : Просвещение», 1978. 239 с. 11. URL: http://ru.wikisource.org/wiki/
References
1. Bestuzhev-Marlinsky A. A. Works in 2 volumes. M. : State. Fiction Publ., 1958. Vol. 2. 743 p. 2. Bestuzhev-Marlinsky A. A. Novels and short stories. M. : Soviet Russia, 1976. 448 p. 3. Weiskopf M. I. Plot of Gogol: Mythology. Ideology. Context. 2nd ed., Corr. and ext. M. : Rus. Humanit. University, 2002. 686 p. 4. Garin I. I. Mysterious Gogol. M. : TERRA-Book club, 2002. 640 p. 5. Gogol N. Works in 2 volumes. M. : Khudozhestvennaya Literatura, 1971. Vol. 1. 639 p.
6. Klyuchevsky V. O.Literary portraits. M. : Sovremennik, 1991. 463 p. 7. Markovich V. Petersburg novels by N. V. Gogol: Monograph. L.: Khudozhestvennaya Literatura, 1989. 208 p. 8. Ospovat A. L., Timenchik R. D. "To keep a sad novel...": About the author and the readers of "The bronze horseman". M. : Kniga, 1985. 303 p. 9. Rassadin S. B. Russian literature: from Fonvizin to Brodsky. M. : Slovo, 2001. 288 p. 10. Turbin V. N. Pushkin. Gogol. Lermontov. About the study of literary genres. M. : Prosveshchenie, 1978. 239 p. 11. URL: http://ru.wikisource.org/wiki//
Literatura
116
• ••
Известия ДГПУ, №4, 2014
1. Bestuzhev-Marlinskij A. A. Sochinenija v 2-h tomah. M. : Gos. izd-vo hudozh. lit., 1958. T. 2. 743 s. 2. Bestuzhev-Marlinskij A. A. Povesti i rasskazy. M. : Sovetskaja Rossija, 1976. 448 s. 3. Vajskopf M. Ja. Sjuzhet Gogolja: Mifologija. Ideologija. Kontekst. 2-e izd., ispr. i rasshir.. M. : Ros. gos. gumanit. un-t, 2002. 686 s. 4. Garin I. I. Zagadochnyj Gogol'. M. : TERRA-Knizhnyj klub, 2002. 640 s. 5. Gogol' N. V. Sochinenija v 2-h tomah. M. : Hudozhestvennaja literatura, 1971. T. 1. 639 s. 6. Kljuchevskij V. O. Literaturnye portrety. M. : Sovremennik, 1991. 463 s. 7. Markovich V. Peter-burgskie povesti N.V. Gogolja: Monografija. L.: Hudozhestvennaja literatura, 1989. 208 s. 8. Ospovat A. L., Timenchik
R. D. «Pechal'nu povest' sohranit'...»: Ob avtore i chitateljah «Mednogo vsadnika». M. : Kniga, 1985. 303 s. 9. Rassadin
S. B. Russkaja literatura: ot Fonvizina do Brodskogo. M. : Slovo, 2001. 288 s. 10. Turbin V. N. Pushkin. Gogol'. Lermontov. Ob izuchenii literaturnyh zhanrov. M. : Prosveshhenie», 1978. 239 s. 11. URL: http://ru.wikisource.org/wiki/
Статья поступила в редакцию 05.09.2014 г.
