CC BY
29
УДК 88 (497)
Дробышева М.Н.
Первый опыт Марина Држича в жанре комедии (пьеса «Шутка над Станцем»)
В основе одноактной комедии М. Држича «Шутка над Станцем» лежит новеллистический сюжет. В пьесе представлена своеобразная зарисовка дубровницкого быта, созданная драматургом на основе личных наблюдений. Эта пьеса - обличительное слово драматурга в адрес знатной дубровницкой молодежи. В пьесе соединились элементы пасторали, фольклора, карнавальной игры и театральности, в которых органично воплотилось самобытное комедийное начало, свойственное перу М. Држича.
“A Joke on Stanac”, a one-act comedy by Drzhich, is based on a novella plot. The play gives a peculiar picture of the way of life in Dubrovnik, observed by the author himself, and exposes Dubrovnik’s aristocratic young people. The play combines elements of pastorale, folklore, carnival game and theatricality, all of which present a natural comic mix, so typical of Drzhich’ talent.
Ключевые слова: комедия, новелла, городская литература, шутка, дубровницкий быт, драматургия, сценическая игра, Ренессанс, анекдот, конфликт поколений.
Key words: comedy, novella, urban literature, joke, mode of life in Dubrovnik, drama, stage acting, Renaissance, anecdote, generation gap.
Первой комедией М. Држича на бытовую тему, в основе которой лежал новеллистический сюжет, стала «Шутка над Станцем» (“Novela od Stanca”). Марин Држич использовал новеллистический сюжет, основанный на мотиве обмана, учиненного над главным героем — стариком Станцем. Итальянский славист Артуро Крониа находит в сюжете «Шутки над Станцем» общие черты с новеллой Боккаччо (VIII-6) [11, с. 56-57]. Однако М. Држич меняет некоторые сюжетные мотивы новеллы, явно обогащая их реалиями дубровницкой жизни. У Боккаччо герои «Декамерона» Бруно и Буфелмакко обманули и обокрали своего соседа Каландрино и даже заставили его поверить, что он сам себя обобрал, съев свиную тушу. После смерти поэта Джоре Држича Марин Држич унаследовал его библиотеку, получив, таким образом, возможность существенно расширить свой литературный кругозор, читая книги, собранные его дядей, в том числе и «Декамерон». Безусловно, М. Држич знал о существовании «Декамерона» и других произведений Боккаччо еще и потому, что за двести лет, прошедших с момента его создания, «Декамерон» стал образцом для итальянских писателей, использовавших новеллистику в драматургии. Известно, что многие дубровчане, как и Никола Налешкович, имели в своей библиотеке венецианское издание «Декамерона» 1538 года и свободно читали произведения Боккаччо на языке оригинала. У далматинского поэта Марко Ма-
© Дробышева М.Н., 2015
89
рулича (1450-1524) также имелись произведения Боккаччо. В стихах дуб-ровницких поэтов Ш. Менчетича и Джоре Држича встречаются мотивы боккаччевских новелл, как отмечает Й. Торбарина [17].
Жанр новеллы был чрезвычайно распространен в Италии в XIV-VI веках. Итальянских писателей привлекали свойства этого жанра - емкого, гибкого, дававшего возможность показать самые разнообразные проявления человеческой натуры. В новеллах читатель мог многое узнать о себе, о своем времени, о своих современниках, при этом в них не было поучительности фаблио. Новелла, или жанр бытовой городской литературы эпохи Возрождения, изображавший многообразие жизни и правдиво воссоздававший действительность, был близок дубровчанам. Мир итальянской новеллистики был представлен такими авторами, как Франко Саккетти, Мазуччо Гуардатти, Луиджи Пульчи, Лоренцо Медичи, Луиджи Альмани, а также современниками М. Држича - Петро Фортини, Маттео Банделло, Джираламо Парабоско и др. Их влияние на итальянскую комедию XVI века было значительно. Многие итальянские комедиографы в своих исканиях обращались к опыту новеллистов прошлого, не забывая о традициях автора «Декамерона» [14]. Поэтому вполне естественно, что, обучаясь в Сиене, М. Држич познакомился с итальянской ренессансной комедией. Необходимо заметить, что, начиная с «Шутки над Станцем», в комедиях «Дундо Марое» («Dundo Maroja»), «Манде» и в пасторальной драме «Грижула» («Grizula») или «Плакир» («Plakir») заметно сюжетное сходство с новеллами «Декамерона» Боккаччо.
А в пьесе М. Држича «Шутка над Станцем» в центре внимания дуб-ровницкие повесы - типичные представители знатной медитеранской молодежи Михо, Влахо и Дживо Пешица, которые задумали разыграть герцеговинского старика Станца, пришедшего из дальнего села, чтобы продать козлятину, немного масла и сыра. Они забирают у него товар, якобы за его омоложение, а взамен оставляют ему деньги.
В науке существовало мнение, которое высказали Павле Попович (“Novela od Stanca”, 1925) и Артур Крониа (“Per una interpretazione di Marino Darsa”, 1953), о том, что в «Шутке над Станцем» обнаруживаются общие черты с флорентийским фарсом, вызывавшим смех ради смеха, как, например, «Aluta» (1553) и «Biaggio contadino» (XVI). «Быть может, после всех рассуждений и споров об источниках М. Држича придем еще раз к простому выводу, - отмечал И. Н. Голенищев-Кутузов, - что подлинная поэзия возникает из живых впечатлений, отражая полноту и многообразие жизни, а поскольку в поэтическую экспрессию внедряются условные образы и традиционные мотивы, но и преображаются, приобретая новые краски и новое звучание» [2, с. 99].
Своим произведением М. Држич развивает традицию, связанную с освоением новеллистического жанра драматургии. В пьесе представлена своеобразная зарисовка дубровницкого быта, созданная драматургом на основе личных наблюдений, а не написанная по итальянским образцам.
90
«Шутка над Станцем» впервые была показана театральной труппой «Помет-дружина» в последние дни масленицы, на свадебном торжестве властелина Мартолице Видова Джаманича (Хайдинова) (ок. 1530-1578). Эта пьеса была опубликована в 1551 году в Венеции, в типографии Никко-лоа Басцариния (Niccoloa Bascarinjaja). На первый взгляд, ее можно отнести к «пирной драме». Сам драматург называет свое сочинение “Novela” («Новелла») в значении «шутка», но уже при первом знакомстве с ней становится ясно, что это не просто разыгрываемый анекдот, веселая сценка, написанная для свадебного торжества, а произведение с глубоким содержанием.
Эта пьеса - обличительное слово драматурга в адрес знатной дубров-ницкой молодежи. Здесь Држич на некоторое время распрощался с миром вил и пастухов своих первых пасторалей, таких как «Тирена». «Весь этот волшебный мир, до сего времени как-то компромиссно сосуществовавший с дубровницкой действительностью и под ее воздействием воспринимавший цинически откровенную, грубую жизнь дубровницкой “золотой молодежи”, обретает наконец свое истинное лицо. На патриархальность старшего поколения, торговцев Држич нападает в “Шутке над Станцем”», -отмечал Б. Гавелла [1, с. 54-55]. М. Држич обращается к типичному и повседневному в дубровницкой действительности, раскрывая истинную основу бытия; но за тем, что лежит на поверхности явлений, скрывается подлинное отношение автора к молодым нобилям.
Действие I сцены пьесы (всего их 7) начинается с диалога двух друзей -Влахо и Михо, полуночников (“nocnici”), как их называет М. Држич. Только что Михо участвовал в одной из ночных драк и в подтверждение этому он показывает другу следы крови на шпаге. А Влахо подсмеивается над ним: “Vidim sva rdava” («Вижу, что ржавая», поэтому и окровавлена), на что Михо отвечает: “Nu ukazi tu tvoju!” («Ну покажи свою»).
В этой пьесе Држичем воссоздаются дубровницкий быт и нравы, отраженные им на основе личных наблюдений. «Большая часть стычек, драк и скандалов происходила по ночам, - указывал историк М.М. Фрейден-берг. - Ночами молодые люди собирались в буйные ватаги, распевали серенады, пробирались к знакомым служанкам или в дом терпимости, именовавшийся “малая крепость” и состоявший под началом “аббатисы блудниц”. Недаром в Дубровнике родился особый термин - “ночурак”, возмутитель ночного спокойствия, который стал постоянным синонимом молодого нобиля» [7; 13, с. 171-182]. В пьесе перед нами предстает ночной Дубровник, упоминаются улица Гариште, находящаяся вблизи Франевач-кого монастыря. Недалеко от улицы Плаца, у подножия башни Менчета, находились дома, где обитали куртизанки, это место называлось «Дуйчины скалины». Там и бродят трое юношей в поисках развлечений.
Все трое появляются внезапно. Влахо застыл перед домом и караулит появление проститутки, Михо тайно ушел из дома и только что с кем-то подрался, Дживо ищет повод позабавиться и случайно встречает Станаца,
91
еще не думая, как бы подшутить над ним. «Мотив тайного ухода из дома встречался и у Н. Налешковича, - отмечал Ф. Швелец, - когда отец или мать уверены, что сын спит в своей комнате, а молодой человек уходит через черный ход или окно к своей любимой или какой-нибудь куртизанке» [16, с. 44-45]. Вполне понятно, что подобная ситуация могла возникнуть в пьесе М. Држича и сама по себе, помимо влияния сходных сюжетных ситуаций. В этой сцене М. Држич касается и еще одной темы, которая проходит через всю пьесу - это отношение к старости и молодости (о чем в тексте есть более сорока упоминаний).
В I сцене Влахо, обращаясь к Михо, говорит: «Njes pratik, jos si mlad» («Ты еще не так искусен, ты молод»). И далее мы видим, как в пьесе противопоставляется старость и молодость: «er je teska staros ne moze skakati, a laka je mlados, sve bi ktjela igrati» («тяжела старость, не может скакать, легка молодость, что все время хочет танцевать»). Но не только молодые люди рассуждают о старости и молодости, но и Станц: «u kom ni star ni mlad ne ktje me primiti na stan svoj» («никто, ни стар, ни млад, не хочет меня пустить в свой дом»). Но главное, что волнует Станца, чтобы Миона, его молодая жена, была рада, если ему удастся помолодеть.
В пьесе М. Држич затрагивает тему отношений отцов и детей. Михо подсмеивается над своим отцом: “Bogme imam smijesna oca!” («Боже мой, у меня смешной отец!»), а Влахо вторит ему и говорит: “Oni bili su lovci kako i mi sad...” («и они были охотники, как и мы сейчас...»). Михо смеется над старостью так же, как и Миленко в пасторальной драме «Тирена» (915-918).
После появления Дживо Пешице во II сцене, М. Држич вверяет именно актеру труппы «Помет-дружина» начать розыгрыш над Станцем. Этот актер был хорошо известен дубровницкой публике своей ролью старого Радата из пасторали «Тирена». Именно Дживо Пешица задает тон, он главный распорядитель действия в пьесе. Для полной достоверности М. Држич облачает Дживо по-крестьянски, в кобаницу (народная одежда), так что даже Влахо не сразу узнает его. В этом маскарадном костюме, как видит зритель, Станц быстрее поверил ему: “Da to se s’ pomladio? ” («Ты помолодел?») - спрашивает он Дживо. “Pomladio, brate moj! Bradat sam i si-jed bio” («Помолодел, брат мой! А имел бороду и седым был»), - отвечает озорник Дживо. “Koje je cudo toj!” («Вот чудо какое!»), - восклицает Ста-нац и просит помочь ему стать молодым, ведь у него молодая и красивая жена (98) (“Ah, rada t’ bi bila, gdje ona hubava mladica a ja star”) («Ах, рада бы была, ведь она молода, а я стар»).
Для места действия М. Држич избирает улицу Дубровника перед фонтаном, построенном итальянским мастером Онофриоде ла Кава, вокруг которого, по преданию, собирались и танцевали вилы, хотя это мог быть и другой, малый фонтан, расположенный под окнами Ратуши (Дивоны) и Княжеского двора, на западной стороне, в более тихом месте Плаце между Спасом и монастырем Св. Клары. «Именно там мог Станац прислониться к
92
стене перед фонтаном», - считал Петар Колендич [9, с. 110]. Однако в Дубровнике крепостную стену называли miri, перед которой был воздвигнут «Большой фонтан». Именно к ней и прислонился простодушный старик: “prislonio prid fontanom uz mir”. Нам представляется, что фонтан, где разыграли Станца молодые люди, был расположен перед входом на центральную улицу Плацу (или Страдун). Именно перед этим дубровницким фонтаном Станац решил провести ночь, надеясь, что и он, и его товар будут в безопасности. М. Држич поэтически воспевает фонтан как источник вечной молодости и немеркнущей славы. Драматург в своей пьесе обращается к местному фольклору, описывая пространство вечной весны, цветов, веселья, где пребывают вилы, которые родились из вод чудесного фонтана. Там побывал Дживо и то же ожидает Станца, только вилы могут помочь любому старику обрести молодость. Вот как описывает Дживо Станцу свою встречу с вилами:
Pruzi se jedna od njih, hvati me za ruku,
A draga ljepsa od svih pozlatnu jabuku Pokloni tuj meni. Tretja rece: “Hodi Privodi studeni ter nam kolo vodi!”
Cetvrta: “Pij, — rece, — ako budes piti,
Nocas razum stece kim ces slavan biti”.
Napih se, brate moj, i jabuku primrh I tanac pri ovoj vodi s njimi izvodih.
Prasah ih za ime; zvahu se junace Imeni cudnime! [2, с. 99].
Предлагает одна из них и берет меня за руку.
А другая, прекрасная из всех, подарила мне позолоченное яблоко. Третья говорит: «Иди По воде студеной и кого поведи».
Четвертая сказала: «Пей, если будешь пить ночью, обретешь ум и будешь славен».
И взял я, брат мой, яблоко И танец около этих вод водил.
Звал их по именам, называл молодец, имена чудесные!
(перевод наш. - М. Д.).
... Одна меня ввела с улыбкой в круг живой,
Другая мне дала на ветке плод златой,
А третья - «Поведи, - сказала, - хоровод,
Ты будешь впереди у этих чистых вод».
И голос прозвучал четвертой вилы: «Пей!
Чтоб разум ты стяжал для славы новых дней».
И взял я дивный плод, я из фонтана пил.
И с ними хоровод у этих вод водил.
(стихотворный перевод И. Н. Голенищева-Кутузова).
М. Држич в рассказе Дживо дает описание типичной пасторальной сцены и тут же снижает происходящее, называя вил именами реальных, хорошо известных в Дубровнике блудниц [15]. Используя эти женские имена, драматург показал, как личность в традиционной крестьянской культуре выразилась в языке, это сказалось на речевом поведении и про-
93
явилось в языковом сознании и самосознании. Как отмечает С.Е. Никитина, языковой коллектив имеет общий тезаурус, в который входят набор прозвищ, собственных имен и правил их употребления. Можно видеть, сколь различны эти правила для разных языковых коллективов, и какой объединяющей силой они наделены [4, с. 11].
Действие пьесы М. Држича в VII сцене разворачивается стремительно, шутка рождается буквально на глазах у зрителей. Все происходит в течение одной ночи, в атмосфере праздника, в преддверии масленицы. Драматургу удается создать впечатление импровизации. Способность М. Држича к импровизации проявилась особенно ярко также в создании речевых партий в других пьесах таких персонажей, как Попиво Помет («Дундо Марое»), Вукодлак («Венера и Адонис»), Груба («Грижула» или «Плакир»), и у героев «Шутки над Станцем». Легкости в стиле выражений он добивается за счет ритма речевых партий персонажей, благодаря быстрому темпу диалогов между Дживо, Влахо и Михо. Создается впечатление оживления, веселости происходящего. М. Држич пользуется короткими эллипсными предложениями в стихотворной форме и таким образом передает динамику речи. Он обращается и еще к одному приему, когда обрывает речь героев в диалогах, и создается впечатление, что они перебивают друг друга; так воссоздается сиюминутность ситуации. В диалогах молодых людей проявляется юношеский темперамент, задор, свойственный молодости.
В «Шутке над Станцем» преобладало экавское произношение, как и в сценке «Перепалок», в то время как иекавское произношение было характерно для поэтической речи мифологических персонажей, вил, франтов, переодетых в пастушеский наряд [1, с. 199]. В речи героев пьесы М. Држич использовал слова и выражения, типичные для разговорного языка дуб-ровчан XVI века: в репликах молодых горожан Влахо, Михо, Дживо Пе-шицы встречается значительное число италинизмов, что было характерно для того времени. Помимо отдельных итальянских слов в пьесе встречаются итальянские выражения, которые использовались автором для передачи экспрессии в речи дубровчан того времени, например: Per Dio - богами, за бога - ей-богу, в самом деле; Cumpare, famotto - куме; )ави се - кум, объявись! Addio - здраво - привет, прощай. В этой пьесе в стихотворной форме диалогов М. Држич употребляет италинизмы, которые встречались, как правило, в разговорной речи и прозаических сочинениях, а в стихотворных произведениях дубровницких поэтов использовалась крайне редко.
Необходимо подчеркнуть, что в сценах, где молодые люди начинают Станаца разыгрывать, италинизмов встречалось значительно меньше, чем в первой сцене. Их речь приближалась к разговорному языку простых жителей тех мест. Видно, что молодые люди говорили, как народ того края. Только Дживо употреблял такие италинизмы, как batesa (ит. abbatessa, хорв. opatica) - монахиня; delekta me (ит. dilettare, хорв. dopadamise) - нравиться; skongurat (ит. scongiurare, хорв. preklinjati, zaklinjati) - упрашивать;
94
ordenat (ит. ordinare, хорв. naciniti) - начинать. А Михо использовал всего одно итальянское слово - bao (ит. ballo, хорв. bal, igra) - бал, танец. Станац на протяжении всей пьесы тоже произносил лишь одно слово итальянского происхождения в общении с вилой - violice (ит. viola, хорв. ljubicica) - фиалка: “Da bude, diklice, na vasu zapovijed, moje violice! Nut, sto sam veoma si-jed!” («Так будет, девушки, на ваше приказание, моя фиалка! Ну, что я очень седой!»). В V сцене, после монолога Станаца, и в VI сцене все начинается ремарками, в которых сообщалось о действующих лицах: Станаце и масках, облаченных вилами. Переодетые участники маскарада и трое друзей решают приступить к розыгрышу Станаца. Он, завидя маски и не понимая, кто они такие, просит «вил» помочь ему в чудесном превращении. «Вилы» начинают таинство омоложения. Они сбривают ему бороду, связывают руки и забирают товар.
В современной науке сформировались две точки зрения: одна «о почти сплошной театральности фольклора, а другая обозначила нигилистический взгляд на собственно фольклорный театр» [3]. Театр М. Држича и его комедия «Шутка над Станацем» - явное подтверждение теории театральности фольклора. В центре действия пьесы игра - розыгрыш, основанный на фольклорном мотиве омоложения. М. Држич в этой пьесе воссоздает старинный масленичный обряд, безудержное веселье ряженых, удовольствие игры. Так, Дживо в диалоге со Станцем говорит об Ивановом дне. Именно в этот день в народе совершались ритуалы: обряд омоложения травами, дарения золотого яблока, и все действия сопровождались пением и танцами вокруг водного пространства. Для большей достоверности Дживо упоминает в своем рассказе Иванов день, когда с ними и произошло чудесное превращение, о чем он рассказывает Станцу. Станац спрашивает: “Koje je cudo toj?” («Когда это чудо было?»), а Дживо отвечает: “U ovi grad jednome je dedah na Ivanjdan” («В этот город однажды пришел я на Иванов день»). В основе взятого М. Држичем сюжета лежит один из солярных мифов. Как отмечал Лео Кошута, страстное желание омоложения Станца - это символ преображения умирающего солнца. В средние века так символически изображалось оно в образе старого крестьянина и было неразрывно связано с замерзшей почвой, жаждущей обновления [12]. Напомним, что в финальную VII сцену М. Држич включает маски (ряженых) - это вилы и пастухи, которые начинают ритуал омоложения. В этом обряде содержатся следы мифа о жертвоприношении короля, о смерти и воскрешении божества плодородия.
Именно в обряде рождалась театрально-драматическая форма. М. Држич в своей пьесе обращается к ритуалу превращения, древнейшему средиземноморскому культу обновления природы, о котором хорошо знал старый Станац. И снова драматург использует приемы народного театра. Он строит пьесу в форме игры-розыгрыша. Еще А. А. Потебня понимал игру как явление перехода от обряда к театру, и само слово «игра» ученый-филолог производил от корня jar (санскр. jaдж) со значением жертвопри-
95
ношения. Того же мнения придерживались А.Н. и Алексей Веселовские. Идею происхождения драмы из обряда впервые сформулировал Аристотель, учение которого было известно Држичу благодаря переводу «Поэтики» Алессандра Маззия (1536).
Поэтому трудно судить, откуда пришел этот образ старика Станаца в комедию М. Држича. Был ли он плод его фантазии, взят ли он из дубров-ницкой действительности, или был персонажем устного народного творчества? Каким может быть ответ? Имя Станац имеет значение «живой камень». Петар Календич видит в имени Станац вариант уменьшительноласкательной, сокращенной формы имени Станимир, Станислав, Станиша, Станко, Станое. Имя встречается в пословицах конца XVII - начала XVIII века, опубликованных в сборнике Джуро Даничича 1871 года: «Дава разум)ет ко Станацу»; «Дава себи што и Станацу разум)ет»; «Држи га за Станаца»; «Лу^и си од Станаца»; «Учинио га )е Станацом» («Дать понять как Станац», «Дать понять себе и Станацу», «Держать его за Станаца», «Сумасшедший как Станац», «Сделать его Станацем»). По смыслу эти пословицы могли означать «не будь таким же глупым, как Станац». Существуют две точки зрения на возникновение этих пословиц. Одну из них приводит Петр Календич в своей статье: появление пословиц имеет непосредственную связь с персонажем комедии М. Држича, и в этом наблюдается процесс перехода от литературы к фольклору. Как отмечают С.В. Чистов и А.Л. Торопов, рукописную, а позднее и книжную, фиксацию фольклора нельзя рассматривать как нечто постороннее по отношению к самой фольклорной традиции. Литературные переработки возвращались в фольклорную среду и вновь усиливались исполнителями из народа. Книжная фиксация фольклора вносит новые черты в его функционирование: локальные явления получают общенародное распространение, какого раньше не имели; более или менее случайные варианты уравниваются в правах с вариантами широко известными [8, с. 76; 6, с. 155-157].
Лео Кошута высказал полярное суждение, что Станац - герой, известный в народе, и его имя было на устах не только дубровчан. Вероятно, неслучайно М. Држич назвал своего старика именно так: думается, что Станац был очень популярен в Дубровнике. В импровизированной комедии XVII века мы находим подтверждение тому, что Станац был представлен как типичный образ - маска наивного, простодушного крестьянина. Так, в Хваре жил придурковатый крестьянин Раско, и можно было встретить такое выражение вплоть до XIX века: “О Раско!” Что означало: “О как же ты глуп!” [9, с. 113-114].
Таким образом, в комедии «Шутка над Станцем» наблюдается появление типичной маски - старика, хорошо известного в народе. Так происходит зарождение импровизированной ренессансной комедии dell’ arte, комедии масок на славянской почве, а Станац, с которым решили разыграть новеллу “novelu ucinimo” Михо, Дживо и Влахо, - типичный персонаж, переходивший из одного спектакля в другой, подчеркивающий
96
типовую социальную характеристику образа, хорошо известного в Дубровнике.
Марин Држич прибегает в своей пьесе и к одному из излюбленных им приемов в построении действия: «театр в театре». Зрители, пирующие гости на свадьбе смотрят представление о наивном старике Станаце, и одновременно на сцене (III явление) Влахо и Михо наблюдают за разговором Дживо Пешице и Станаца. Их присутствие скрыто, на что указывает ремарка: “Stanac, Dzivo, Vlaho, Miho skriveni” (скрыты). Этот же прием повторяется и в финальной сцене, когда все трое наблюдают за поведением масок, глумящихся над стариком.
Предыдущий опыт, освоенный М. Држичем в пасторальной драме, способствовал созданию оригинальной пьесы. Эту комедию в своем «Послании к приятелям» драматург называл “comediola”, тем самым подчеркивая ее краткость (один акт, состоящий из 7 сцен). В пьесе соединились элементы пасторали, фольклора, карнавальной игры и театральности, в которых органично воплотилось самобытное комедийное начало, свойственное перу М. Држича.
Какова же жанровая природа этой пьесы? Ее относили к масленичной игре, а также называли сельским фарсом (farsa rusticale), комедиолой, новеллой-шуткой, генетически связанной с анекдотом и ученой комедией (comedia erudita). В этой пьесе соблюдены три единства: места, времени и действия; в ней есть и то, что относит ее к комедии положений. Комическое у М. Држича предстает через ситуацию, речь персонажей, сценическую игру, которая принимает весомое значение. Мы видим, что сделали молодые люди со Станцем, ведь они забирают его товар; но взамен, как некий компромисс, оставляют ему деньги, и при этом лишают его бороды -символа мужского начала в эпоху Ренессанса. Так, Дживо указывает на то, что не каждому удастся преобразиться и стать молодым: “Nije svarkoj bradi toj dano, brate moj” («Не каждой бороде это дано, брат мой»).
Одноактная пьеса «Шутка над Станцем» - эта народная комедия, основанная на фантазии поэта, фольклоре славянского юга, в сочетании с реалистическими зарисовками сцен дубровницкого быта, талантливо и ярко представленными М. Држичем.
Список литературы
1. Гавелла Б. Драма и театр. - М., 1976. - 200 с.
2. Голенищев-Кутузов И.Н. Итальянское Возрождение и славянские литературы XV - XVI веков. - М.: Академия наук СССР, 1963. - 415 с.
3. Ивлева Л. М. Дотеатрально-игровой язык русского фольклора. - СПб., 1998. -
194 с.
4. Никитина С.Е. Устная народная культура и языковое сознание. М., 1993. -
187 с.
5. Пуришев Б.И. Литература эпохи Возрождения. Идея «универсального человека». Курс лекций. - М.: Высшая школа, 1996. - 366 с.
6. Торопов А. Л. Фольклорные формы словесного творчества. - М., 1983.
7. Фрейденберг М. М. Дубровник и Османская империя. - М., 1989. - 303 с.
97
8. Чистов К. В. Народные традиции и фольклор. Л., 1986. - 303 с.
9. КолендиЬ П. Држичев танац у пословицима // КолендиЬ П. Из старога Дубровника. - Београд, 1964.
10. КолендиЬ П. 1една непозната сцена Марина ДржиЬа // 450 година од ро^ета Марина ДржиЬа. - Београд, 1958.
11. Cronia A. Storia della literature serbo-croata. - Milano, 1956.
12. Kosuta L. Siena nella vita e nell’ opera di Marino Darsa // Ricerche slavistiche, IX, Firenze. 1961. Krekih B. Ser Basiliusde Basilio // Зборник радова Византолошког ин-та. -Београд, 1984. - Кн. XXIII.
13. Sanesi I. La comedia, Storia dei generi let, italiani, sec. / ed. F. Villardi. - Milano, 1954. - Vol. 1.
14. Stojan S. Slast tartare. - Zagreb, Dubrovnik, 2007.
15. Svelec F. Komicki teatаr Marina Drzica. - Zagreb, 1968.
16. Torbarina J. Ra^n Influence on poets of the Ragusan Republic. - London, 1931.
98
