CC BY
118
Е. Н. Куликовская DOI: 10.24411/1811-1629-2019-12012
ПЕРФОРМАТИВНЫЕ ГЛАГОЛЫ В РУССКИХ ЗАГОВОРАХ
КАК ОБЪЕКТ ТЕОРИИ РЕЧЕВЫХ АКТОВ
EKATERINA N. KULIKOVSKAYA
PERFORMATIVE VERBS IN RUSSIAN CHARMS AS AN OBJECT OF THE SPEECH ACTS THEORY
Екатерина Николаевна Куликовская
Аспирант
Ленинградский государственный университет имени А. С. Пушкина Петербургское шоссе, д.10, г. Пушкин,
Санкт-Петербург, 196605, Россия ► kulikovskaya.eka@yandex.ru
Ekaterina N. Kulikovskaya
A. S. Pushkin Leningrad State University 10, St. Petersburg sh, Pushkin, St. Petersburg, 196605, Russia
Научный руководитель: д-р филол. наук, проф. М. В. Ягодкина
В данной работе предпринята попытка применить методологию теории речевых актов к исследованию перформативов в русских заговорах. Анализируется речевая ситуация — намерение говорящего и обстоятельства произнесения высказывания. Были выявлены прагматические особенности, характерные для перформативных глаголов в русских заговорно-заклинательных текстах.
Ключевые слова: русские перформативные глаголы; теория речевых актов; лингвистическая прагматика; русские заговоры.
The author makes an attempt to apply the methodology of the speech acts theory to the performatives in Russian charms, analyzes the speech situation (the intention of the speaker and the circumstances), and finds some pragmatic features of the performative verbs in the Russian charm texts.
Keywords: Russian performative verbs; theory of speech acts; linguistic pragmatics; Russian charms.
Понятие перформатива сформировалось внутри теории речевых актов, положения которой были выдвинуты в середине XX века британским логиком Дж. Остином [8]. В рамках дихотомии «язык-речь» теория речевых актов (далее — ТРА) переносит акцент с языка как системы на речь как конвенционально обусловленную деятельность. Семантика слова, в духе позднего Витгенштейна, начинает пониматься в ТРА как реализующая себя только через употребление и не существующая вне языковой игры. Очевидно, что при таком подходе перформатив, являющийся наиболее наглядным примером речи как деятельности, сразу становится объектом пристального рассмотрения. Под перформатива-ми, начиная с Остина, понимались любые высказывания, эквивалентные поступку, преимущественно глаголы в форме первого лица единственного числа настоящего времени, обладающие семантикой речевого действия («нарекаю», «посвящаю», «прошу прощения» и т. д.), но допускалась возможность перформативов с иной семантикой и частеречной
принадлежностью. Дальнейшее развитие ТРА шло по пути таксономизации речевых актов и иллокутивных сил, проработки критериев перфор-мативности [2; 9], выявления коммуникативного намерения говорящего и т. д.
На переосмыслении отношений «слово-значение», «слово-употребление» был выстроен ряд новейших гуманитарных дисциплин: теория коммуникации, дискурсология, лингвопрагматика, современная семиотика и т. д. Перформативность как категория изучалась на материале юридической речи, бытового поведения (в гендерных исследованиях), в лингвистической семантике (как семантический компонент ряда глаголов речевого действия), в некоторых культурологических исследованиях. Отмечалось, что перформатив-ные высказывания обычно реализуются в рамках определённой конвенциональной процедуры: неправильное проведение данной процедуры (например, в случае непригодности лиц или обстоятельств) должно привести к коммуникативной неудаче, к ситуации, в которой произнесение перформатива не будет иметь никакого смысла. Высокая степень ритуализованности перформа-тивного высказывания не раз подчёркивалась исследователями: даже такая распространённая речевая формула, как «обещаю», подразумевает некий конвенциональный акт обещания («дать торжественное обещание»), благодаря которому обещанное приобретает нравственную обязательность.
Из этого явствует, что ТРА имеет огромный потенциал применения к анализу всех видов ритуальных текстов. Особый интерес представляют заговорно-заклинательные тексты, богатые перформативными глаголами. На необходимость изучения перформативов на материале русских заговоров неоднократно обращалось внимание. Однако перформативы и перформативные глаголы в заговорах заслуживают внимания не только по причине их количества и вхождения в ритуальные формулы, которые не являлись объектом классической ТРА, но и по ряду других причин. При первых попытках проанализировать заговорные перформативы сразу бросается в глаза тот факт, что мифопоэтическое мировоззрение,
из которого исходит устная фольклорная традиция, имеет в своей основе некоторые предпосылки, схожие с основными методологическими аспектами теории речевых актов. Текст заговора представляет собой «слово как действие» в чистом виде, как оно есть: перформативность высказывания в заговоре многократно усилена интенцией говорящего, направленной на реальное изменение событий в мире при помощи слов, а также символизмом и метафоричностью народно-поэтической речи.
Здесь мы попытаемся применить наиболее общие методологические основания ТРА к текстам заговоров, делая акцент на категории пер-формативности и перформативных глаголах. Кроме того, мы сопоставим эти основания с ми-фопоэтическими представлениями, на основе которых формируется заговорный текст, известными из семиотики, этнографии и структурной антропологии. Подобное параллельное рассмотрение интересно тем, что оно демонстрирует определённое синергетическое единство мифо-поэтической логики, в рамках которой создаётся заговорный перформатив, и философско-ме-тодологической парадигмы, в рамках которой он исследуется. Вдобавок ко всему, это косвенно указывает на актуальность исследования именно фольклорных, заговорно-заклинательных перформативов.
При выявлении особенностей речевой ситуации, в которой произносятся заговорные пер-формативы, в фокус нашего внимания попадут следующие ключевые аспекты ТРА: 1) неразделимость слова и действия в речевом акте; 2) конвенциональная обусловленность речевого акта; 3) намерение как основа классификации иллокутивных актов. Описание по этим параметрам позволит охарактеризовать прагматику перфор-мативных глаголов в русских заговорах.
1. Речевой акт как неразделимое единство слова и действия
ТРА имеет свои истоки в аналитической философии, и особенно — в теории языковых игр, разработанной Л. Витгенштейном. Под «языковой игрой» у Витгенштейна понимается един-
ство «язык-действие» [4]. Впоследствии в русле языковых игр пересматривается вся когнитивная наука, а также некоторые направления в естественных науках (биосемиотика, синергетика): любая деятельность, выстроенная в соответствии с определёнными правилами (законами), может пониматься как языковая игра. Ключевыми здесь становятся такие черты языковой игры, как её целевая направленность и ситуативная обусловленность: они-то и формируют систему значимостей, порождаемую в процессе языковой игры.
Именно данные характеристики языковой игры становятся основаниями для выделения речевых актов. В концепции Остина теория языковых игр конкретизируется, уточняется и сужается до конкретной сферы речевого общения, взаимодействия людей. Наиболее типичным случаем слова-действия становится перформа-тивное высказывание: хотя Остин неоднократно оговаривает отсутствие чёткой границы между перформативом и констативом, всё-таки именно перформативный глагол как глагол речевого действия в дальнейшем является объектом ТРА [1]. Выделяется ряд речевых действий, которые могут совершаться при помощи перформативов: вопрос или ответ, уверение, предупреждение, объявление решения или приговора, назначение, призыв и т. д. Все эти действия соотносятся с определёнными «иллокутивными актами», которые определяются как целенаправленные коммуникативные действия, совершаемые согласно правилам речевого поведения.
Заговорный текст, взятый целиком, существует в пределах типа языковых игр, который принято называть магическим ритуалом. В качестве языковой игры магия описывалась ещё самим Витгенштейном, определявшим её как «семью» языковых игр, «форму жизни». В широком смысле, заговор сам по себе представляет собой перформативный акт: каждое слово заговора произносится с целью произвести действие, а не сообщить о нём, и в этом смысле является перфор-мативом. Однако ядром такого акта практически всегда является глагол. В глаголах перформатив-ность как категория эксплицируется, становится дискурсивной. Именно перформативный глагол
оформляет просьбу или требование, предваряет описание желаемого действия:
«Прошу, Матушка Запрестольна Богородица, рабу (такому-то) горловую болезнь излечить, искорбить» [3: 391].
В приведённом выше примере мы видим «канонический» перформатив — прошу». В заговорной поэзии достаточно широко распространены подобные перформативные глаголы речевой деятельности (говорю, молю, выкликаю и пр.). Однако в текстах заговоров не менее часто встречаются перформативы с иной семантикой: например, лексико-семантическая группа глаголов со значением «закрывать/ограничивать доступ к чему-либо»: (заключаю, замыкаю, запираю), на основе которых создаются ритуальные формулы «ключа-замка», обладающие определённой самостоятельностью. Представлены в заговорах и другие лексико-семантические группы перформативных глаголов: глаголы со значением изгнания (снимаю, прогоняю), со значением активного действия над объектом (беру, завязываю); лексико-семантическая группа глаголов с результативной приставкой «за» (загрызаю, закрываю) и т. д. Все эти глаголы переходят в разряд перформативов исключительно на основании их прагматики: убеждённости произносящего заговор в том, что при помощи этих слов совершается магическое воздействие не только на человека, но и на живую/неживую природу.
Во многих заговорах перформативный глагол не просто сопровождает, но и называет ритуальное действие, в связи с чем возникает закономерный вопрос о прохождении таким глаголом «проверки на перформативность». Однако, несмотря на то, что в теории речевых актов подобная дескриптивность является признаком конста-тивного высказывания, противопоставленного перформативам, в случае с заговорными текстами это очевидно не так:
«Очерчаю я и ограждаю раб (имя лекаря) скотину мою (называется масть скотины или имя укушенного человека) от земляного червя. Петру и Павлу на кадило, на их святое имя...» [3: 397].
Данная формула сопровождает действие, но не описывает его: она в той же степени является действием, что и сопровождаемые ею акты.
В ряде случаев заговорный перформатив не сопровождает и не называет, а полностью заменяет собой ритуальное действие. Так, распространённая перформативная формула «Стану, бла-гословясь, пойду, перекрестясь», предваряющая описание мифорелигиозного топоса, представляет собой «способ перемещения» в это пространство и последующего «действия» уже внутри него.
Заменимость действия словом в заговоре базируется на представлении мифологического сознания о возможности путём слов преобразовывать ирреальную модальность в реальную. Здесь мифологическое мышление сближается с описанным выше представлением о языковой игре, в которой действительность создаётся как структуры значимостей или состояний, имеющих большую или меньшую ценность.
Итак, текст заговора и магические действия представляют собой единство языковой игры или речевого акта, которое мы называем ритуалом. Специфика прагматики заговорного текста связана с верой говорящего в то, что путём произнесения заговора производится воздействие на реальный мир (урожай, здоровье, человеческие отношения), не связанное с убеждением/ внушением, а также наречением, посвящением, приговором и иными речевыми ритуалами, изменяющими социальный или юридический статус людей. Именно описанная прагматика делает возможным перформативное использование в заговорах таких глаголов, как, например, «ограждаю», «замыкаю», «завязываю» и т. д., не являющихся «каноническими» перформативами. В осуществлении речевых актов данного вида перформа-тивные глаголы играют особую роль: они могут как сопровождать, так и называть движения, манипуляции с объектами и т. д., что нехарактерно для перформативных высказываний в других типах актов. В некоторых случаях перформатив-ный глагол не сопровождает и не называет, а полностью заменяет собой ритуальное действие, оформляя перенос этого действия в мифологическое пространство.
2. Конвенциональная обусловленность семантики перформативов в заговорах
При таком подходе к речевому акту — как к неразделимому единству слова и действия — пересматриваются отношения между семантической и прагматической составляющими значения слова. Ещё Витгенштейн показывал, что семантика слова представляет собой результат договорённости участников языковой игры о значении и не существует вне конкретного словоупотребления. По сути, семантическое различие между значащими единицами языка предстаёт как практически полностью устранимое: фраза в буквальном смысле заменима любой другой, при условии выполнения той же функции в тех же обстоятельствах. Тем не менее именно семантическая сторона лексического значения считается его ядром, а прагматическая составляющая описывается как набор дополнительных коннотаций.
Однако несомненно, что у перформа-тивных глаголов прагматический компонент оказывается выведенным на первый план. Это отражается в отсутствии у перформативов категории истинности/ложности и её замене категорией успешности/неуспешности. В речевом акте функцией перформативного высказывания оказывается не передача истинного или ложного содержания, а достижение при помощи слов некоторой цели. При этом сам факт достижения или недостижения этой цели — перлокутив-ный эффект — как правило, остаётся за рамками лингвистического исследования. Для ТРА ключевыми аспектами становятся конвенциональная обусловленность и направленность высказывания на цель. Если лица и обстоятельства соответствуют проводимой процедуре, перформатив считается успешным. Так, слово «посвящаю» уместно только в том случае, когда его произносит лицо, обладающее правом посвящать, в обстоятельствах, уместных для этого. Анализ значения перформатива, таким образом, предполагает анализ конвенциональной процедуры, в рамках которой произносится высказывание.
Применительно к заговорным текстам успешность перформатива также требует соблюдения этих двух условий. Обстоятельства будут считаться уместными в тех случаях, когда ритуал проводится правильно, а требования к говорящему соответствуют требованиям, предъявляемым народной культурой к лицу, наделённому правом проводить магический обряд.
Первое условие выполняется при соответствии места, времени, последовательности действий типу ритуала и его цели. Также могут оказаться важными и некоторые другие правила: например, колдовство должно совершаться тайно [5: 462]. Данные требования могут меняться в зависимости от региона, этнокультурных различий и других факторов.
Второе условие также во многом зависит от сложившейся традиции: ряд ритуалов требует вмешательства «знатка» — особой фигуры в культурном пространстве. Другие ритуалы (часто это заговоры на любовь, на привлекательность) могут выполняться любым членом общества. Данные прагматические характеристики выстраивают цепь соответствий «говорящий-заговор-перфор-матив-практика»: так, квазиперформативный глагол «изгоняю» (болезнь, злых духов) уместен в устах «знатка», «ведуна» в типе «лечебных заговоров» в ритуале изгнания, в то время как второй глагол «беру» в любовном заговоре «Как ты меня берёшь за руку, так я беру тебя за сердце» [6] может произноситься любым человеком, имеющим, впрочем, определённый возрастной и социальный статус (как правило, молодой/молодая, неженатый/незамужняя), на танцах.
Таким образом, прагматика перформатив-ных глаголов определяется конститутивными правилами, за счёт которых существует ритуальная деятельность. В зависимости от соблюдения данных правил заговорный перформатив признаётся успешным или неуспешным. Двумя важнейшими условиями успешности являются:
1) соответствие лица, проводящего ритуал, типу ритуала («знаток» или любой член общества);
2) соответствие проводимой процедуре обстоятельств места, времени, последовательности действий и т. д.
3. Цель речевого акта.
Намерение говорящего
Как было сказано выше, функцией перфор-мативного высказывания в речевом акте является достижение при помощи слов некоторой цели. Иногда отмечается, что именно иллокутивный уровень (уровень цели) является основным предметом ТРА, в то время как локуция (уровень соотнесения высказывания с действительностью) находится в ведении лингвистической семантики, а перлокуция (уровень воздействия на сознание или поведение адресата) — предмет риторики. Иллокутивная цель, по Вендлеру, есть ментальный акт или ментальное состояние, которого говорящий добивается от адресата.
В перформативном глаголе заключается манифестация иллокутивной цели (или иллокутивная сила) высказывания. Например, иллокутивная сила локуции «Он этого не сделал» уточняется путём присоединения перформативной конструкции: «Я утверждаю, что он этого не сделал» (или «Я настаиваю, что он этого не сделал»). За счёт этого все перформативные глаголы приобретают некий семантический компонент цели, ради которой осуществляется высказывание: так, в случае с глаголами речевого действия это намерение говорящего вызвать определённый эффект при помощи слов, обычно воздействуя на собеседника («Призываю вас») или выполняя некую конвенциональную процедуру («Нарекаю корабль...»).
В заговорах «канонические» перформатив-ные глаголы по большей части являются директивами (по классификации Сёрля), с той разницей, что в качестве адресата (в соответствии с магической, заклинательной функцией языка) здесь выступают безличные силы природы, персонифицированные божества, святые и пр.
Однако и квазиперформативы также приобретают в заговорах целевой семантический компонент: не случайно так много в заговорах перформативов с результативной приставкой «за» (ср. также само слово «заговорить»). Неперформативный глагол в заговоре, будучи употреблённым перформативно, зачастую выражает состояние ситуации, которого стремится достичь говорящий:
«„Замкну вам губы и зубы двумя замками, тремя ключами" (обращение к птицам и вредителям)» [7: 302].
На основании анализа заговорных квази-перформативов существующие классификации иллокутивных актов могут быть дополнены. Возможно выявление типов иллокутивных актов, актуальных именно для магического дискурса: например, акты ограничения, изгнания, запрещения, призыва и т. д. Обращает на себя внимание определённая корреляция между иллокутивными целями перформативов и типологией заговоров, заслуживающая особого рассмотрения. Так, иллокутивная цель перформативного глагола в лечебном заговоре может быть связана с симптоматикой заболевания, которое говорящий намеревается устранить. Поскольку вывод о причинах заболевания народная мысль делает в соответствии с магическим принципом подобия, лечение производится способом, сходным с симптоматикой болезни: радикулит (утин) «зарубают», грыжу «загрызают», лихорадку (огневицу) сжигают. Соответственно данная цель — исцеление болезни — метонимически выражается в перформа-тивном глаголе:
«Сама рожу, сама ношу, сама загрызаю, у младенца все муки снимаю. Аминь, аминь, аминь» [6].
Итак, выявление иллокутивной цели заговорных перформативов может стать основой для таксономии речевых актов, дополняющей уже существующие классификации. Важнейшую роль для такой таксономии играют квазиперфор-мативные глаголы, в которых может выражаться желаемый результат ритуала. Однако представляют интерес и «канонические» перформативы, встречающиеся в заговорах: в особенности тем, как проявляется в них заклинательная функция языка.
* * *
Мы видим, что методология исследования перформативности, разработанная в рамках ТРА на материале разговорной речи, юридических и социальных ритуалов, весьма продуктивна при применении к анализу русских заговорно-закли-нательных текстов. Установки ТРА оказываются максимально приближены к картине мира изучае-
мой языковой личности, что упрощает процесс анализа. В соответствии с этими установками, магический ритуал воспринимается как неразделимое единство речи и действий: перформативное высказывание (ядром которого выступает глагол) считается обрядовым действием наравне с прочими (завязывание узла, начертание круга и т. д.). Этим обусловлено большее количество квазипер-формативных глаголов в заговорах по сравнению с другими типами иллокутивных актов.
К заговорам, так же, как и иным видам речевых актов, применим подход ТРА, заключающийся в фокусировании внимания на ин-тенциональности и конвенциональности речи. Проанализировав цель и обстоятельства произнесения заклинательных текстов, мы установили, что важнейшим условием успешности пер-формативов в заговорах является правильность выполнения обряда. Обряд, в свою очередь, считается состоявшимся, если его проводит лицо, наделённое таким правом, в соответствии с традиционными установками относительно времени, места и т. д., а ритуальные действия выполняются без ошибок (при этом сам текст также, как правило, не допускает отступлений). Что касается выявления намерения, то многообразие целей, на которые направлены различные заговоры, позволяет дополнить существующие таксономии речевых актов типами актов, специфичных для сферы магической, ритуальной деятельности, противопоставленной «обыденной», «профанной».
Таковы условия, сопровождающие употребление заговорных перформативов и составляющие их прагматику. Формулирование принципов классификации заговорных иллокутивных актов и её разработка, как и изучение языковой личности говорящего (в соответствии с антропоцентрической установкой ТРА), станут задачами наших дальнейших исследований.
ЛИТЕРАТУРА
1. Апресян Ю. Д. Перформативы в грамматике и словаре // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка. 1986. № 3 (45). С. 208-223.
2. Вендлер З. Иллокутивное самоубийство. Пер. с англ. А. А. Зализняк // Новое в зарубежной лингвистике: сб.
науч. тр. Вып. 16. Лингвистическая прагматика / Сост. Н. Д. Арутюнова и Е. В. Падучева. М., 1985. С. 238-251.
3. Виноградов Г. С. Самоврачевание и скотолечение у русского старожилого населения Сибири // Живая старина. 1915. Вып. 4. С. 325-432.
4. Витгенштейн Л. Философские работы (часть I) / Пер. с нем. М. С. Козловой, Ю. А. Асеева. М., 1994.
5. Знатки, ведуны и чернокнижники. Колдовство и бытовая магия на русском Севере: сб. матер. фольклорных экспедиций / Под ред. А. Б. Мороза. М., 2012.
6. Русские заговоры и заклинания: матер. фольклорных экспедиций МГУ / Под ред. В. П. Аникина. URL: http://www. philol.msu.ru/~folk/old/sci%26pub/rzz.htm.
7. Русский календарно-обрядовый фольклор Сибири и Дальнего Востока: Песни. Заговоры / Сост. Ф. Ф. Болонев, М. Н. Мельников, Н. В. Леонова. Новосибирск, 1997.
8. Остин Дж. Слово как действие. Пер. с англ. А. А. Медниковой// Новое в зарубежной лингвистике: сб. науч. тр. Вып. 17. Теория речевых актов / Сост. И. М. Кобозева и В. З. Демьянков. М., 1986. С. 22-131.
9. Сёрль Дж. Классификация иллокутивных актов. Пер. с англ. В. З. Демьянкова // Новое в зарубежной лингвистике: сб. науч. тр. Вып. 17. Теория речевых актов / Сост. И. М. Кобозева и В. З. Демьянков. М., 1986. С. 170-195.
REFERENCES
1. Apresian Iu. D. (1986) Performativy v grammatike i slovare [Performatives in grammar and vocabulary]. Izvestiia AN SSSR. Seriia literatury i iazyka [The news of the Academy of Sciences of the USSR. Literature and language series], no. 3 (45), pp. 208-223. (in Russian)
2. Vendler Z. (1985) Illokutivnoe samoubiistvo [Illocutfonary suicide]. In: Novoe v zarubezhnoi lingvistike [The new in foreign linguistics: collection of scientific papers], iss. 16. Lingvisticheskaia pragmatika [Linguistic pragmatics]. Moscow, pp. 238-251. (in Russian)
3. Vinogradov G. S. (1915) Samovrachevanie i skotolechenie u russkogo starozhilogo naseleniia Sibiri [Self-healing and cattle treatment of the old Russian population of Siberia]. In: Zhivaia starina [The living antiquity], iss. 4, pp. 325-432. (in Russian)
4. Vitgenshtein L. (1994) Filosofskie raboty [Philosophical works], part 1, Moscow. (in Russian)
5. Moroz A. B., ed. (2012) Znatki, veduny i chernoknizhniki. Koldovstvo i bytovaia magiia na russkom Severe: cb. materialov fol'klornykh ekspeditsii [The experts, the sorcerers and the wizards. Witchcraft and house magic in the Russian North]. Moscow. (in Russian)
6. Anikin V. P. Russkie zagovory i zaklinaniia: materialy fol'klornykh ekspeditsii MGU [Russian spells and incantations: materials of folklore expeditions of Moscow State University]. Available at: http://www.philol.msu.ru/~folk/old/sci%26pub/rzz.htm (accessed 09.05.2019). (in Russian)
7. Bolonev F. F., Mel'nikov M. N., Leonova N. V., comp. (1997) Russkii kalendarno-obriadovyi folklor Sibiri i Dal'nego Vostoka: Pesni. Zagovory [Russian calendar and ritual folklore of Siberia and the Far East: Songs. Spells]. Novosibirsk. (in Russian)
8. Ostin J. (1986) Slovo kak deistvie [How to do things with words]. In: Novoe v zarubezhnoi lingvistike [The new in foreign linguistics], iss. 17. Teoriia rechevykh aktov [Theory of speech acts]. Moscow, pp. 22-131. (in Russian)
[ представляем новые книги. рецензии] Щукина Д. А. Русская литература ХХ! века...
(Начало на с. 11)
следователем, на основе швейцарской географии «сцепить, Русскую историю в самых непривычных комбинациях» (с. 71). Повествование Шишкина, наполненное огромным количеством персонажей русской культуры, благодаря комментариям в рецензируемом исследовании несомненно приобретёт притягательный интерес для читателя.
Нет сомнения в том, что абсолютно оправданно своё место в исследовании приобретает и детективный жанр: Б. Акунин со своим «Весь мир театр». С одной стороны, показано, что читатель имеет дело с детективным жанром (убийство), с другой — и это черта уже постмодернистской эпохи — афоризм Шекспира в заголовке становится объектом интерпретации четырёх персонажей — носителей разных социокультурных представлений. Так детектив как жанр становится принадлежностью современной культуры, нацеленной на размышления о добре и зле в их причинной обусловленности.
В рассмотренном ряду понятным становится и включение в монографию сведений о японской модели культуры, зона существования которой не ограничивается текстами Акунина, но оказывается значимой и для такого писателя, как В. Пелевин. Особенности этого типа культуры, в интерпретации автора, «проецируется на размышления об экзистенциальных основах человеческой жизни, на диалог человека с окружающим миром вообще и с самим собой» (с. 92).
Содержательное и жанровое разнообразие современной литературы, представленное на характерных примерах во второй главе, определяют обращение автора к её языку. Его особенности демонстрируются на примере романа В. Пелевина «Empire "V" Ампир "В"», который «впитал» в себя характерные черты современного языкового состояния. В частности,
показано, как игровая основа обиходного дискурса и его стилистическая сниженность отражаются в современном художественном тексте, мотивируя его аномалии.
Отметим, что все выявленные и описанные на примере отмеченных критикой и читательским вниманием произведений особенности современной литературы рассматриваются в прикладном аспекте: как основа работы над повышением культуры речи и в школьном преподавании, обозначившим тенденцию к сближению дисциплин: русский язык и литература.
Пространство как универсальная текстовая категория пронизывает все части книги, поэтому её органичным заключением является размышление о трёх романах Евг. Водолазкина («Лавр», «Авиатор» и «Брисбен»), в хронотопе которых художественно выражено философское переосмысление диалектики пространства и времени.
Круг привлекаемых Д. А. Щукиной текстов, разумеется, не охватывает всего пространства новейшей русской литературы (что и не являлось задачей автора), но фрагмент этого пространства весьма репрезентативен. Д. А. Щукина вводит в филологический обиход последние по времени создания романы В. Пелевина и Евг. Водолазкина («Тайные виды на гору Фудзи», «Брисбен»), произведения Е. Чижовой, Е. Гришковца и других авторов не только элитарной, но и массовой литературы. В то же время хотелось бы подробнее познакомиться с современными художественными текстами, думается, что расширение отбора произведений для анализа позволит автору в дальнейшем представить более целостную картину русской литературы XXI века.
И. А. Мартьянова, д-р филол. наук., проф. РГПУ им. А. И. Герцена
