Перевод «Одиссеи» В. А. Жуковского в восприятии Н. В. Гоголя и С. П. Шевырёва Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ИССЛЕДОВАНИЯ

УДК821.14’02 Гомер 7Одиссея 03=161.1.06 О. А. Бознак

О. А. Boznak

ПЕРЕВОД «ОДИССЕИ» В. А. ЖУКОВСКОГО В ВОСПРИЯТИИ Н. В. ГОГОЛЯ И С. П. ШЕВЫРЁВА

THE TRANSLATION OF «ODYSSEY» BY V. A ZHUKOVSKY IN THE PERCEPTION OF N. V. GOGOL AND S. P. SHEVYREV

Статья посвящена проблеме интерпретации Н. В. Гоголем и С. П. Шевырёвым перевода «Одиссеи», выполненного В. А. Жуковским. Рассматривается круг эстетических и нравственных вопросов, затронутых авторами, прослеживаются сближения и отличия в их решении. Характеризуется полемика о переводе В. А. Жуковского в контексте общественнолитературной жизни 1840-х гг. в России.

Ключевые слова: перевод «Одиссеи», В. А. Жуковский, Н. В. Гоголь, С. П. Шевырёв, литературно-критическая полемика, личность творца и художественное произведение.

The article is devoted to the problem of interpreting N. In. Gogol and S. P. Shevyrev’s translation of «the Odyssey», made by V. A. Zhukovsky. Examines the range of aesthetic and moral issues raised by the authors traced the convergence and differences in their decision. Characterized by controversy about the translation ofV.A. Zhukovsky in the context of social-literary life in the 1840s in Russia.

Keywords: translation of «Odyssey», V. A. Zhukovsky, N. In. Gogol to S. P. Shevyrev, literary-critical debate, the identity of the Creator and artwork.

Середина XIX века в России — время активной полемики о путях развития русской культуры и литературы. Но, как это ни странно, в конце 1840-х гг. актуальным вопросом текущей литературной жизни становится обсуждение поэм Гомера. По мнению А. Н. Егунова, ожесточенные дискуссии этого времени о Гомере и эпосе вообще связаны с появлением оригинального русского прозаического эпоса [2, с. 345]. Наиболее ярким доказательством справедливости этого вывода является полемика между К. С. Аксаковым и В. Г. Белинским по поводу «Мертвых душ» Н. В. Гоголя.

Однако в случае с «Мертвыми душами» спор идет все-таки не о самом Гомере, а о современном произведении русской литературы, поэтому острота дискуссии представляется вполне закономерной, тем более что ее участники являются представителями западнического и славянофильского лагерей. Полемика же собственно о гомеровском эпосе, в частности о переводе «Одиссеи» В. А. Жуковского, была не менее напряженной. Более того, в сознании современников «Одиссея» в переводе В. А. Жуковского оказалась тесней-

3

тттим образом связана с осмыслением характера не только современной литературы, но и духовной жизни России. Показательны в этом плане позиции, которые заняли в полемике Н. В. Гоголь и С. П. Шевырёв — литературный критик, историк и теоретик литературы, близкий по своим взглядам к кругу славянофилов. Последний выступил с двумя большими статьями, посвященными выходу в свет перевода [7], но еще до этого активно включился в критическую полемику о переводе, развернувшуюся в русских журналах.

Перевод В. А. Жуковского вышел в свет в 1849 году. Еще до этого появилась посвященная переводу статья Н. В. Гоголя, опубликованная в 1846 году в «Современнике», в «Московских ведомостях» и в «Москвитянине», а затем вошедшая в «Выбранных местах из переписки с друзьями». В основу статьи Н. В. Гоголем было положено письмо к Н. М. Языкову об «Одиссее». Публикация этого письма в виде статьи была выполнением просьбы, адресованной Н. В. Гоголю самим В. А. Жуковским, несколько подготовить публику к восприятию перевода.

В статье «Об Одиссее, переводимой Жуковским», Н. В. Гоголь называет поэму «совершеннейшим произведением всех веков», а перевод В. А. Жуковского он воспринимает как «не перевод, но скорей воссоздание, восстановление, воскресение Гомера». Писатель уверен, что «Одиссея» станет в России «чтением всеобщим и народным» [1, с. 26—27]. Такая высокая оценка объясняется как свойствами самой «Одиссеи», так и качеством перевода. «Одиссея», по Н. В. Гоголю, соединяет увлекательность сказки с глубоким нравственным значением. Уникальность перевода «Одиссеи» Н. В. Гоголь объясняет личностью переводчика, наделенного «презирающим, углубленным» [1, с. 26], то есть подлинно христианским взглядом на жизнь.

Н. В. Гоголь утверждал, что «появление «Одиссеи» произведет эпоху» [1, с. 26] в русской жизни. Мысль об эпохальном значении перевода В. А. Жуковского звучит и в статьях С. П. Шевырёва. Статьи С. П. Шевырёва об «Одиссее» появились в журнале «Москвитянин» в 1849 году сразу после публикации перевода. Главное внимание критик сосредоточивает на четырех вопросах: о художественном единстве «Одиссеи», о реальности личности Гомера, о своеобразии языка перевода и о характере духовной жизни древности и современного мира. Их постановка и решение призваны определить место произведения в современной словесности, его роль в духовной жизни современной России. Все эти вопросы в статьях С. П. Шевырёва неотделимы от понимания личности переводчика. Именно с личности В. А. Жуковского, с размышлений об уникальности его духовного опыта, определившего многие особенности перевода, начинает свою статью критик.

Уже в начале первой статьи критик утверждает, что В. А. Жуковский «один и мог совершить в наше время такой подвиг» <перевод «Одиссеи> [7, с. 44], и объясняет почему. Во-первых, В. А. Жуковский, по мысли С. П. Шевырёва, внутренне подготовил себя к восприятию и пересозданию на русском языке этого произведения: он «воспитал себя до ... тишины полного и ясного миросозерцания», «во внутреннем мире души его видно какое-то дивное, гармоническое настроение, без которого не могла бы гомерова «Одиссея» никак сделаться рус-

4

скою «Одиссеею» [7, с. 44]. Критик говорит об особом «поэтическом чутье», которое помогло В. А. Жуковскому, не знавшему языка «гармонического подлинника», пробиться сквозь «нестройный», «хаотический», хотя и верный немецкий прозаический перевод к гомеровской основе. Еще раньше, в конце 1820-х гг., С. П. Шевырёв утверждал, что для настоящего, идеального перевода необходимо сочувствие между автором и переводчиком. Сочувствие понималось им как возможность глубокого погружения в художественный мир оригинала и, следовательно, личность автора. Это, в свою очередь, требует огромных, возможно многолетних, усилий. Не случайно в рецензии на переводы античных авторов И. Мартыновым он выражал сомнение в возможности одному человеку перевести всех древних авторов, столь различных между собою. И проблема здесь не в буквальном переводе — это как раз не представляет трудности, а в идеальном переводе, которым С. П. Шевырёв считал усвоение национальной литературой произведений чужой словесности. Показательна, на наш взгляд, характеристика личности переводчика, представляющая собой не подчеркивание ее индивидуальности, а, наоборот, указывающая на то, что В. А. Жуковский устраняет свою личность из перевода, уступая место Гомеру и духу древности. Такое представление было свойственно самому В. А. Жуковскому, воспринимавшему этот свой труд как «полное самоотвержение» во имя «сохранения древней физиономии» Гомера [3, с. 233—234]. Вместе с тем критик подчеркивает значимость личности переводчика, его духовного опыта, так как без него такое «самоустранение» было бы невозможно. Ко времени написания статьи о переводе В. А. Жуковского представления С. П. Шевырёва об идеальном переводе в целом не изменились с 1828 года, когда он писал, что лишь тогда нашей словесности будет от переводов польза, «когда мы греков будем читать по-русски так, как, например, во многих оригинальных произведениях Гете, написанных во вкусе древнем, мы как будто читаем Омира, пишущего по-немецки» [6, с. 80]. Критик подчеркивает, что под пером поэта «гомерова «Одиссея» <...> сделалась русскою «Одиссеею».

Важной является и проблема языка перевода, которая у С. П. Шевырёва всегда неразрывно связана с личностно-психологическим аспектом творчества. По мысли критика, В. А. Жуковский «один упростил и, так сказать, уце-ломудрил язык русской музы до той степени воздержания, на которой он должен стоять для того, чтобы передать вечные красоты спокойно-разумной поэзии гомеровой, в которой всякий оттенок времени, всякое слово с яркою краскою текущей минуты было бы анахронизмом». Он один мог понять, что «часто самое поэтическое, живописное, заносчивое слово потому именно и не годится для Гомера; все имеющее вид новизны, затейливости нашего времени, все необыкновенное здесь не у места» (выделено автором. — О. Б.) [7, с. 44—45]. Эта характеристика языка перевода особенно интересна. С. П. Шевырёв не касается здесь особенностей стиха, не говорит о каких-либо конкретных стилистических приемах. Он дает достаточно обобщенную и вместе с тем точную и емкую характеристику языка, в основе которой восприятие всего словесного строя поэмы как выражения существа духовного строя жизни эпохи. Так, слово перевода, подобно слову самой древности, целомудренно, сдержанно, спокойно-разумно; оно несет в себе непреходящие ценности. А современное слово «заносчивое ... име-

5

ющее вид новизны, затейливости нашего времени», обнажает гордость, лукавство, суетность духовной жизни современности.

Данные рассуждения очень сближают С. П. Шевырёва с Н. В. Гоголем, который в слове, особенно писательском, видел выражение состояния духовного мира личности и общества. Особенно бросается в глаза это сходство, когда речь идет об одном и том же произведении — переводе «Одиссеи». Сходство настолько явно, что можно было бы предположить влияние статьи Н. В. Гоголя «Об «Одиссее», переводимой Жуковским» на характеристику С. П. Шевырёва, если бы источник последней не восходил к раннему творчеству критика, если бы такая оценка труда В. А. Жуковского не была органична для всей его литературно-философской концепции. Здесь мы видим пример схождений критика и писателя, на которые указывал сам Н. В. Гоголь. Причем в случае с переводом В. А. Жуковского это схождение-сочувствие обнаружилось даже раньше, чем были написаны и опубликованы статьи С. П. Шевырёва. Об этом свидетельствует журнальная полемика по поводу статьи Н. В. Гоголя «Об «Одиссее», переводимой Жуковским».

Когда статья Н. В. Гоголя об «Одиссее» в переводе В. А. Жуковского была опубликована, по ее поводу на страницах газеты «Северная пчела» и журнала «Москвитянин» разгорелся спор между бароном Е. Ф. Розеном и С. П. Ше-вырёвым, вставшим в этой полемике на сторону Н. В. Гоголя.

С. П. Шевырёв не согласен с мнением барона Е. Ф. Розена в целом, однако несколько положений особенно привлекают его внимание. Во-первых, это вопрос об авторстве «Одиссеи». В своей статье Н. В. Гоголь утверждал, что поэма — произведение целостное, глубоко продуманное, принадлежащее одному автору: «Как глупы немецкие умники, выдумавшие будто Гомер — миф, а все творения его — народные песни и рапсодии!» [1, с. 30]. Барон Е. Ф. Розен, не соглашаясь с этим тезисом и ссылаясь, видимо, на мнение Ф. А. Вольфа и его последователей, поставивших под сомнение представление об изначальной художественной целостности поэм Гомера и о самом Гомере как единоличном творце их, упрекает Н. В. Гоголя в недостаточном знании предмета. Мимо этого обвинения С. П. Шевырёв — знаток европейской филологии, причем не упускавший случая блеснуть своими познаниями и уличить в неведении противника, пройти не мог. Но интересно, что в качестве первого и главного довода о справедливости суждений Н. В. Гоголя он не приводит научное утверждение, а ссылается на художественную интуицию писателя. «Что касается до мнения Гоголя о художественной целостности «Одиссеи», то я, конечно, отдам всегда преимущество художественному его вкусу перед вкусом барона Розена... Художественный вкус не дается никакою начитанностию». Хотя на этом критик не останавливается и позволяет себе иронический выпад по поводу учености барона: «Что касается до сведений барона Розена в отношении к библиографии сочинений, относящихся к Гомеру, они остаются при нем: видно, однако, что мнение Отфрида Миллера ему неизвестно» [6, с. 108]. С. П. Шевырёв имеет в виду К. О. Мюллера, признававшего автором обеих поэм Гомера. Его взгляд на гомеровский вопрос представлял реакцию на возникшую после Ф. А. Вольфа тенденцию дробления Еомера на то или иное количество индивидуальных авторов [4, с. 38—40].

6

Характерной чертой литературно-критической практики С. П. Шевырёва является стремление интерпретировать те или иные тенденции в науке как выражение духа времени. Так, защищая точку зрения унитариев в гомеровском вопросе, он объясняет появление гипотезы Ф. А. Вольфа и мнений аналитиков веянием времени. Мнения аналитиков, по С. П. Шевырёву, «совершенно одного происхождения с мнением тех материалистов-философов, которые воображали создание мира случайным скоплением атомов. Система Вольфа была не чем иным, как применением того же начала к филологии и эстетике» [7, с. 52].

Несмотря на то, что С. П. Шевырёв здесь и позже в своих статьях об «Одиссее» неоднократно прибегает к научной аргументации, главным для него является рационально не объяснимый, но бесспорный факт интуитивного, творческого понимания Н. В. Гоголем В. А. Жуковского, а В. А. Жуковским Гомера. Вообще, отзыв Е. Ф. Розена критикуется как пример не столько неграмотной с научной точки зрения, сколько поверхностно-буквальной, не стремящейся проникнуть в глубину создания, критики. Особенно ярко это проявляется в критических комментариях парадоксального на первый взгляд утверждения Н. В. Гоголя о том, что В. А. Жуковскому нужно было сделаться глубже христианином, чтобы выполнить этот перевод. Барон настаивает на абсурдности этого утверждения, так как Гомер — язычник, и его лучше бы поняли римляне, верования которых близки греческим, если бы знали искусство перевода. По мысли Е. Ф. Розена, все языческое, а значит и Гомер, противно христианскому духу. На это С. П. Шевырёв возражает: «Первоначальные истинные христиане, утверждавшие нашу церковь, поражая греческое лжеверие, не пренебрегали нисколько произведениями поэзии греческой, а изучали ее. <...> Отцы церкви: Иоанн Златоуст, Григорий Богослов, Василий Великий учились у язычника Ливания и изучали всех греческих писателей» [6, с. 113]. Эта мысль С. П. Шевырёва близка Н. В. Гоголю, писавшему, что русский народ «многобожие оставит ... в сторону, а извлечет из «Одиссеи» то, что ему следует из нее извлечь, — то ... что человеку везде, на всяком поприще, предстоит много бед, что нужно с ними бороться...», то есть то, что делает «Одиссею» «самым нравственнейшим произведением» [1, с. 27—28]. Эта нравственная истина открывается христианскому созерцанию.

Но С. П. Шевырёв видит в этом утверждении Н. В. Гоголя еще один смысл. «Глубже христианином» переводчику надо было сделаться не только для того, чтобы понять нравственную истину, но и для того, чтобы постигнуть дух древнегреческого мира. Мысль о всемирном, всеобъемлющем характере христианства, неоднократно высказывавшаяся критиком, присутствует и здесь. «Никто не сомневается, что римляне искусство перевода знали; но у них не доставало той всеобъемлющей многосторонности, которую развили в себе христианские народы и которая, будучи необходима для сближения разнообразных племен в мысли и в слове, придает такой многосторонний характер и их переводам» [6, с. 112]. У Н. В. Гоголя же этого значения нет: у него надо «сделаться глубже христианином, дабы приобрести тот прозирающий, углубленный взгляд на жизнь, которого никто не может иметь кроме христианина, уже постигнувшего значение жизни»; речь идет об истине нравственной.

7

Но вернемся к проблеме автора. С. П. Шевырёв утверждает, что Гомер — не только реальное лицо, но и единственный автор поэм. Но если, защищая правоту Н. В. Гоголя, он ссылался на его художническое чутье и на научные авторитеты, то в своей статье он приводит другое доказательство: личное авторство Гомера выводится здесь из идейной и художественной целостности поэмы. «Предметом настоящей статьи нашей будет проследить единство мысли или задачу поэта в «Одиссее» ... Единая мысль, конечно, не может быть делом случая. Если она очевидно сама выскажется в произведении и послужит к объяснению разнообразных частей этого стройного и прекрасного целого, то само собою будет ясно присутствие в ней одного творца, создателя великой мысли» [7, с. 54]. Такое единство критик, конечно же, находит в поэме: «Главный предмет «Одиссеи» — возвращение на Родину». По С. П. Шевырёву, он реализуется в поэме как «внешне» — на уровне сюжета и композиции — возвращение на Итаку, так и на уровне «внутреннего» содержания: «Надобно было «Одиссею» узнать Родину в новом ее виде, восстановить семью, изгнать из нее все пришлое, утвердить законы и нравы в городе, освободиться от всего враждебного и примириться с народом» [7, с. 54]. Мы видим, что целостность текста становится для критика доказательством реальности личности его творца.

В творческом сознании Н. В. Гоголя и С. П. Шевырёва вопросы о реальности личности Гомера, идейном и художественном единстве произведения, своеобразии языка перевода, личности переводчика и его духовного опыта как необходимого элемента творческого процесса неотделимы друг от друга. Несмотря на разную акцентировку в решении этих вопросов, писатель и критик сходятся в главном — утверждении о теснейшей взаимосвязи эстетического и нравственного в процессе творчества и художественном произведении. В любом произведении словесности, тем более в значительном, какова «Одиссея» в переводе В. А. Жуковского, и Н. В. Гоголь, и С. П. Шевырёв видят воплощение характера духовной жизни эпохи, поэтому, обращаясь к его истолкованию, они выходят за рамки исключительно художественной оценки и затрагивают нравственные и философские проблемы.

* *

*

1. Гоголь Н. В. Собр. соч.: в 9 т. М., 1994. Т. 6.

2. Егунов А. Н. Гомер в русских переводах XVIII—XIX веков. М.; Л.: Наука, 1964.

3. Левин Ю. Д. О русском поэтическом переводе в эпоху романтизма // Ранние романтические веяния. Из истории международных связей русской литературы: сб. ст. / отв. ред. акад. М. П. Алексеев. Л.: Наука, 1972.

4. Лосев А. Ф. Гомер. М., 1960.

5. Московский вестник. 1828. Ч. 7. № 1. Отд. критики.

6. Шевырёв С. П. Ответы // Москвитянин. 1848. Ч. II. № 4. Критика. С. 105—126.

7. Шевырёв С. П. Стихотворения В. Жуковского. Изд. пятое. Том осьмой. Одиссея. I—XII песни. СПб., 1849. Статьи I и II // Москвитянин. 1849. № 1. Отд. критики и библиографии. С. 41-48; № 2. С. 49-56; № 3. С. 91-117.

8