CC BY
76
РОССИЯ В МИРОВОЙ ИСТОРИИ
УДК 94 (485) «17»
Чепель А. И.
«ПАСТУХОВ ТЕ ВОРЫ БИЛИ ДО УМЕРТВИЯ...»: КРИМИНАЛЬНАЯ ОБСТАНОВКА В ШВЕДСКО-РУССКОМ ПРИГРАНИЧЬЕ ПОСЛЕ СТОЛБОВСКОГО МИРА
В статье изучаются причины преступлений в шведско-русском приграничье после Столбовского мира. Исследование основано на материалах российских архивов. Автор приходит к выводу, что нападения на людей, проживавших или оказавшихся в приграничье по разным причинам, происходили, в основном, с целью грабежа, сопровождавшегося в случае сопротивления физической расправой. Нападения имели и социальную составляющую, когда крестьяне или дворовые люди умышленно грабили и подвергали физическому насилию именно своих бывших хозяев и членов их семей. Круговая порука, бюрократические препоны, необдуманные и корыстные действия представителей приграничных властей препятствовали пресечению преступлений.
Ключевые слова: шведско-русское приграничье, Столбовский мирный договор, перебежчики, трансграничная преступность.
После заключения в 1617 г. между Швецией и Россией Столбовского мира, по которому под власть шведского короля переходили значительные русские территории с проживавшими на них людьми, важной задачей обеих сторон становилось приграничное успокоение, скорейшее направление жизни в мирное русло. Довольно долго были слышны отголоски завершившихся военных действий. Всюду сновали пёстрые по национальному составу банды, в которых находили прибежище «лихие» люди, авантюристы — словом, «криминальный элемент». Так, в феврале
1619 г. под приграничную русскую крепость Ладогу внезапно пришёл полковник Ярош Плецкий с большим отрядом, захватил на посаде местного дворянина, «стрельца, казака, посадского человека, жёнку, двух девок», и отошёл, понеся незначительные потери1.
Только ли осколки былых армий будоражили приграничные земли? Свою ложку дёгтя в ожидаемый и Стокгольмом, и Москвой мёд мирных отношений вносили отправленные для проведения границы шведские и русские межевальные послы, провоцировавшие как друг друга, так и местное население на агрессивные действия, вплоть до локальных боевых столкновений2.
Всё же главными участниками различного вида преступлений в приграничье было местное население. Становление приграничья растянулось на достаточно продолжительное время, что в условиях слабо охраняемой границы способствовало увеличению трансграничных миграций, трудно поддающихся контролю со стороны властных органов. Эти перемещения через рубеж совершались с самыми различными целями, и нередко сопровождались криминальными проявлениями, в числе которых львиную долю занимали кражи и грабежи, зачастую приводившие к увечьям сопротивлявшихся жертв, к их избиениям, а подчас — и к жестоким убийствам. Рассмотрим причины разрастания преступлений в шведско-русском приграничье после установления новой границы и попытаемся выяснить, какие препятствия встречали власти обеих стран в борьбе с правонарушениями. Исследование базируется на материалах Российского государст-
1 Селин А. А. Ладога при Московских царях. СПб.; Старая Ладога, 2008. С. 83.
2 См.: Чепель А. И. Население и администрация шведско-русского приграничья после Столбовского мира: взаимодействие и противодействие // Метаморфозы истории. 2013. Вып. 4. С. 388-389.
венного архива древних актов (РГАДА) и научно-исторического архива Санкт-Петербургского института истории Российской академии наук (НИА СПБИИ РАН).
Парадоксально, но свою лепту в криминализацию послевоенного приграничья вносили представители местных властей. Следует отметить, что убийства в приграничье были явлением нечастым, но случались убийства заметные, резонансные. В 1635 г. «сын боярский порубежный жилец новгородец» Иван Неёлов приехал с целью взыскания долгов на шведскую территорию, и «ненарош-ным делом во брани за своё бесчестье убил в Ореховском уезде» своего соотечественника Ваську Семёнова, сбежавшего ранее в шведские пределы (вероятно, из-за какой-то ссоры с отцом). Шведские власти схватили убийцу и «на рубеже казнили <...> позорным обычаем, отсекли у него наперёд руки и ноги, а потом отсекли голову. И казнив, покинули тело его на рубеже». Такое самоуправство вызвало справедливое негодование русской стороны: «Казнить сына боярского за изменника, который перебежал с царской стороны, за худово человека, не довелось», да и в договорах не указано, что позволительно казнить подданных соседнего государства, а написано, что все ссоры, возникающие в приграничных землях, следует совместно решать представителям приграничных властей Швеции и России, а «большие дела, которые они не могут рассудить — тому до посольского съезда отсрочену быть»3 — и никак иначе! В данном случае шведские власти в нарушение межгосударственных соглашений расправились с подданным соседнего государства, и есть все основания приравнять такие действия к убийству.
Рассмотренный случай стал предметом разбирательства в Стокгольме, будучи выдвинут в качестве одной из претен-
3 Российский государственный архив древних актов (далее — РГАДА). Ф. 96. Оп. 1. Реестр 2. Д. 15. Л. 46-47.
зий русской делегацией, и шведы предложили свою версию событий. Шведские представители говорили «особно о сыне боярском о Иване Неелове, у которого <...> перво руки и ноги и голова отсечена была, а тулище то на поле лежало». Шведы сказали следующее: «.помянутой Иван Неёлов вместе с иным боярином с Григорием Гуметниковым через рубеж перешёл <...>, и у ближнего соседа во дворе гулял, а туто на дворе был слуга, по имени Васька, <.. .> и Неёлов предлагал ему с женой за рубеж идти, ему служить». В ходе дальнейшего общения сына боярского со слугой выяснилось, что Неелову попросту приглянулась жена этого Васьки: «.он тому слуге и язался и рёкся, и то не для него только, для жены его, потому что она ему дороже и лучше его». Возмущённый Васька «учал отвечать, что у него, Неелова, своя жена есть, и спросил у него: „что де тебе с своею делать, или дай мне опять против того"» [вероятно, Васька предложил сыну боярскому уступить свою, боярскую жену ему, Ваське — что, мол, делать Неёлову сразу с двумя жёнами? — А. Ч.]. В ответ «Неёлов саблю свою вынял, и того Ваську до половины головы порубил, и он тотчас упал и умер»4. Словом, обычная бытовая ссора, катализатором которой, со всей очевидностью, послужило неумеренное возлияние («гульба»), обернулась в итоге кровавой драмой, последствия которой пришлось разрешать на высшем дипломатическом уровне, в шведской столице.
Справедливости ради отметим, что самовольные решения о казни зарубежных подданных принимали и воплощали в жизнь не только шведские, но и русские приграничные власти. Так, в 1623 г. Генрих Монсон, комендант («державец» русских документов) находившейся во владении шведов Корелы (Кексгольма) пенял своему русскому визави, новгородскому воеводе князю Д. И. Мезец-кому, на незаконность казни захваченных на русской тер-
4 Россия и Швеция в первой половине XVII века: сб. материалов / Сост. К. Якубов. М., 1897. С. 122, 226-227.
ритории разбойников, пришедших со шведской стороны: «И тебе <...> не довелось моего вельможного государя его королевского величества людей вешать»5.
Безусловно, не способствовали росту авторитета приграничных властей случаи фактического пособничества преступникам. Так, в 1641 г. бобыль Печёрского монастыря Прошка Лапотников, ездивший с товаром в шведские земли, был там ограблен и убит. Глава шведской приграничной администрации убийцу отыскал, но «для своей корысти отпустил», выдав русским только «убитую голову», а себе оставив украденное имущество6.
После подписания мирного договора шведско-русские отношения развивались не слишком гладко и даже прерывались скоротечной войной. Всё же Стокгольм и Москва стали искать пути к военно-политическому союзу против общих врагов, а также налаживать торговлю, поэтому обмен дипломатическими представителями стал довольно частым. Учитывая стремление обеих сторон к сотрудничеству, казалось бы, посланникам и гонцам должна была быть обеспечена полная безопасность на территории соседа. После русско-шведской войны 16561658 гг. страны стремились поскорее вновь наладить мирные контакты, и дипломаты потянулись через рубеж. В 1659 г. возвращавшийся со шведской территории дипломатический представитель, прапорщик Самойла Алтуфь-ев, попал в весьма опасную ситуацию, когда в русских владениях, из-за нерадивости царских приграничных воевод, ему не выделили провожатых. В результате «он со своими людьми по деревням плутал», и местные жители «хотели
5 Научно-исторический архив Санкт-Петербугского института истории Российской академии наук (далее — НИА СПб ИИ РАН). Ф. 109. Оп. 1. Д. 229. Л. 1.
6 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 2. Д. 15. Л. 80.
его убить за то, что он без провожатых ездит»7. В том же году глава шведского посольства, Андриан Миллер, попал в подобную ситуацию. Выделенный ему русский пристав Михаил Тырков вместо того, чтобы поскорее доставить везущего королевскую грамоту дипломата к месту назначения, стал подолгу задерживаться «по своим друзьям и родимцам», а посла оставлял без охраны, придерживая стрельцов при себе. А швед тем временем «с своими людьми по дороге плутал, не ведаючи куда ехать. И боялся того, чтобы по дороге шиши и лихие люди» его не побили. Видимо, из опаски выбирая места глухие, шведский посол забрёл в болото, где едва «совсем не потонул», всё своё имущество попортил, и чудом только «королевскую грамоту и зберёг»8. Незавидно было положение иностранных представителей, оказавшихся фактически один на один с местными жителями. Основную массу приграничного населения составляли крестьяне, которые традиционно с недоверием относилось к заезжим чужакам, вне зависимости от их этнической принадлежности.
Впрочем, недоверие к иноземцам было нормой, и проистекало с самой вершины русского общества. Сопровождавшие посольства приставы снабжались инструкциями, в которых предписывалось «отводить» иностранцев от городских укреплений 9. Когда в дипломатических отношениях наступало потепление, люди, воспитанные на подозрительности к «чужакам», с трудом привыкали к новым веяниям. Вполне закономерно, что в ходе военно-политического сближения Швеции и России шведские военные специалисты делились опытом с русскими коллегами, и нередко такое допущение иноземцев к «военным
7 НИА СПбИИ РАН. Ф. 109. Оп. 1. Д. 803. Л. 2.
8 НИА СПбИИ РАН. Ф. 109. Оп. 1. Д. 154. Л. 1.
9 Орленко С. П. Выходцы из Западной Европы в России XVII века: правовой статус и реальное положение. М., 2004. С. 109.
тайнам» не принималось русским населением. Так, псковичи подали царю челобитную следующего содержания: «...немчин Александр полковник по городовой стене ходил, и около всего города Пскова наряду, и боёв, и слухов, и всякой городовой крепости высматривал, и наряд мерил, длину и ширину, и писал, и около, государь, города щупами землю щупал <...>, и тот немчин Александр и в Стокгольм ездил» 10. Разумеется, подобные обследования фортификационных сооружений и артиллерии Пскова проходили с ведома русских властей. Всё же местное население, вряд ли находившееся в курсе всех перипетий русско-шведских дипломатических отношений, решило перестраховаться и доложить «куда следует».
Ещё одна сфера приграничного напряжения, грозящая криминальными последствиями, возникла в хозяйственных отношениях местных жителей, в массе своей земледельцев, оказавшихся по разные стороны рубежа. Нечёткость обозначения линии границы на местности провоцировала сельское население увеличивать площадь не облагаемой налогами обрабатываемой земли дополнительными «прирезками» путём перенесения приграничных знаков (зарубок на деревьях; засыпанных углём ям; камней с высеченными на них государственными символами), и на этой почве возникали острые конфликты. Так, когда в 1639 г. шведские подданные, «латыши» (так в русских документах именовались соседние народы, исповедовавшие лютеранство), в русских пределах, на реке Плюсе «высекли дров на 300 сажен», и русские крестьяне Гдов-ского уезда «учали им о том насильстве говорить, что они, крадучи, на царской стороне сено свозят и, в судах приезжая, траву косят и живот кормят, и те зарубежские латыши за то им угрожают смертным убойством»11.
10 Россия и Швеция в первой половине XVII века. С. 342.
11 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 2. Д. 15. Л. 66-67.
Близость рубежа создавала благоприятную почву для ухода крестьян от своих помещиков — например, из-за каких либо конфликтов, а чаще — с целью укрыться в соседнем государстве с награбленным: дворовые люди и крестьяне, уходившие за рубеж от своих господ, почти всегда прихватывали с собой хозяйское добро12. О сложившейся практике при уходе за рубеж уносить с собой имущество покинутых хозяев повествует следующий эпизод. В 1622 г. отправленные русским землевладельцем из деревни Горы на лесозаготовки дворовые люди Савка, Ромашка и Онашка устремились вместо этого к границе. Оказавшись напротив хозяйского поместья, беглецы вдруг решили несколько задержаться, чтобы «в поместье лошадей граби-ти», и лишь после этого, «пограбя лошади, ехати бы с лошадьми за рубеж в Орешек», в шведские земли. По дороге между ними разгорелся конфликт: Ромашка наотрез отказался уходить за рубеж. Тогда двое других, очевидно, опасаясь, что их товарищ может навести на след, Ромашку «связали и, связав, вели за собой вёрст сорок». Можно предположить, что по пути Ромашка сумел убедить беглецов, что согласен уйти с ними. Так или иначе, они его развязали, и, улучив удобный момент, Ромашка, «ухватя топор», расправился с Савкой и Онашкой. Затем убийца вернулся с повинной к своему хозяину. В ходе разбирательства выяснилось, что участники конфликта — крещёные в православную веру «немчины» Олов Михкельсон Тонкомен (Ромашка), Андрей Синкомен и Эрик Гиндрик-сон, которые вышли со шведской стороны в 1620 г., осели в имении Никиты Вышеславцева, который по их просьбе крестил их и женил на своих «дворовых девках»13. Воз-
12 НИА СПбИИ РАН. Ф. 109. Оп. 1. Д. 722. Л. 1; Д. 738. Л. 1; Д. 739. Л. 1; Д. 740. Л. 1; Д. 926. Л. 1; Селин А. А. Новгородское общество в эпоху Смуты. СПб., 2008. С. 677.
13 НИА СПбИИ РАН. Ф. 109. Оп. 1. Д. 94. Л. 2; Д. 801. Л. 1.
можно, вскоре выходцев из-за шведского рубежа потянуло обратно, и завершилось это путешествие кровавой драмой.
Возможность относительно беспрепятственно преодолевать границу способствовала формированию из беглых крестьян и дворовых людей своего рода «трансграничных ватаг», превращавших кражи и грабежи в доходный промысел. Обосновавшиеся за рубежом беглецы, хорошо зная расположение имущества бывших хозяев, зачастую приходили грабить из-за границы именно поместья своих прежних господ. Зная, что и где брать, преступники получали возможность грабить стремительно, и успешно избегали поимки и наказания благодаря возможности укрыться за границей, в новых местах своего обитания. Нередко хозяйское добро увозили за рубеж с целью распродажи его среди зарубежных жителей. Так, в 1620 г. от русских порубежных помещиков Богдана Самарина и Ивана Лугвенева в шведские владения сбежали дворовые люди, прихватив с собой хозяйское имущество, среди которого было судно. Вскоре помещики узнали, что беглецы «ехали в судне до Ямского уезда, и в Ямском уезде те беглые люди продавали тот сносный живот и судно» 14. Такую своеобразную разъездную торговлю краденым сумели организовать в приграничье эти предприимчивые беглые дворовые люди.
Очень часто среди похищенного встречаются животные, особенно лошади15. Широкое распространение конокрадства в приграничье легко объяснимо. Во-первых, лошадь использовалась для транспортировки украденного посуху (как в предыдущем эпизоде судно — для перевоза
14 НИА СПбИИ РАН. Ф. 109. Оп. 1. Д. 739. Л. 1.
15 См.: Чепель А. И. Конокрадство на русско-шведском рубеже в XVII веке6 (по материалам архива СПбИИ РАН) // Архивы и историческая наука: материалы Второй междунар. мезвуз. студенч. конф., 20 марта 2009 г. / Отв. ред. О. А. Барынина. СПб., 2009. С. 63-67.
добычи водными путями). Об этой функции уведённых лошадей говорит жалоба русских властей на шведских подданных, «латышей», которые, с «крадеными лошадьми переходя», приходят в русские земли «для воровства» 16. Во-вторых, широкому размаху конокрадства способствовал большой спрос на лошадей17, и часто за рубежом животных укрывал до времени сообщник18. Более того, не имея в соседнем государстве сообщников и действуя в одиночку, преступник сильно рисковал, оказавшись среди подданных другой державы. Так, бежавший в 1661 г. с русской стороны с хозяйскими лошадьми крестьянин был убит местными жителями на шведской территории. Таким образом, обосновавшиеся за рубежом люди, подчас создавали сплочённые банды, и превращали грабежи имущества своих бывших хозяев в своеобразный промысел. Таких случаев можно привести немало. Например, из грамоты новгородского воеводы узнаём, что в 1662 г. беглые дворовые люди русского помещика, укрепившись на шведской территории, «переходя в русскую сторону, у своего прежнего хозяина «лошадей крадут и многие шкоты чинят»19.
Вероятно, часто определённую роль играло желание беглецов навредить непременно именно своему бывшему господину, отомстить ему за прежние обиды. В 1627 г. зафиксирован случай бегства в шведские пределы крепостных холопов Богдана Григорьевича Обольянинова. «Заво-ровав», сбежали «Васька Филиппов с женою Степаниткою Ларионовою дочерью, да с сыном Прошкою, да Васька Ондреев». Обольянинов жаловался властям, что приходившие из-за рубежа беглецы «женишко моё, и сынишко и дочеришко, мучили до полусмерти и мучив заперли в
16 НИА СПбИИ РАН. Колл. 2. Оп. 1. Д. 28. Л. 3.
17 НИА СПбИИ РАН. Ф. 109. Оп. 1. Д. 575. Л. 6.
18 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 2. 1624 г. Д. 1. Л. 286-300.
19 НИА СПбИИ РАН. Колл. 2. Оп. 1. Д. 28. Л. 13 об.-14, 59 об., 78.
клети»20. Сходным образом поступили беглые дворовые люди и крестьяне другого русского помещика: они приходили из-под Ругодива (Нарвы) в деревню, где жил покинутый ими хозяин, «и хотели его и жену его убить и деревню выжечь» 21. Действительно, бывало, что дело едва не завершалось убийством. Иногда мстили за реальные обиды, нанесённые прежним хозяином. В 1629 г. из Водской пятины, от боярского сына Богдана Водоского в шведские пределы сбежали крестьяне. «В ночи приходили из-за рубежа к нему в Усадище те его крестьяне со многими людьми розбоем. И его, Богдана, кололи в руку рогатиною. И он от них утёк ранен. А жену его мучили». Следствие показало, что эти крестьяне были перебежчиками — «целовав крест» шведскому королю, затем они перешли в русские пределы, и осели у того самого Богдана. Когда у крестьян в очередной раз возникло устремление уйти, боярский сын «задержал их у себя неволею». Жену и братьев одного из крестьян, Ивашки Овсеева, хозяин заковал «в железа», а отца его «убил до смерти». Тогда-то Иван Овсеев с сыном сбежали в шведские земли. Там, вероятно, он организовал «незнаемых людей», и эта банда приходила к Богдану Водоскому с ночным разбоем22.
Порывы как-либо помешать преступникам, не говоря уже о попытках задержать их, редко приводили к положительному результату, а для поборника справедливости зачастую заканчивались весьма плачевно. В 1643 г. сын боярский новгородец Обросим Степанов сын Кузминской заподозрил, что появившаяся у его человека Крестилки лошадь — краденая. Обросим Крестилку «поимал и хотел вести в Новгород. И Крестилко от него ушёл за рубеж. И собрався с ворами же, дядьями своими <.. .> и с иными ворами, с ружь-
20 Селин А. А. Новгородское общество в эпоху Смуты. С. 678.
21 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 1. Д. 37. Л. 151 об.
22 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 2. 1629 г. Д. 1. Л. 65-66, 70.
ём, с пищалями и с бердыши, и ходил на него, Обросима, разбоем». Бандитов не смогли остановить даже заставные стрельцы: «А на заставе стрельцов хотели пересечь и пробились сильно. <...>. И с тех де мест [с той поры — А. Ч.] те зарубежские воры Крестилко <...> с товарищами двор его Обросимов и крестьянские дворы <...> зажигали. И в двух деревнях дворы и житницы с хлебом выжгли без остатку. И от того их зажогу крестьянин его Ермолка да крестьянка его с дочерью сгорели. И приходили на него, Обросима, многижда разбоем, чтоб его, Обросима, убить. <...>. И видя его разоренье, зарубежские крестьяне Ореховского уезда <.. .> по рубежу на царской стороне пожни его косили и ле-совые угодья запустошили, полосы и лубья и лыка секучи, повывозили к себе за рубеж. <...>. А укрывают их воровство на рубеже двумя погостами, Лопским и Яросолским»23. Как видим, дорого обошлись сыну боярскому Обросиму попытки восстановить справедливость и наказать конокрадов, которые нашли пристанище в принадлежавших Швеции приграничных погостах и безнаказанно громили владения своего обидчика.
Приграничные преступления с участием «зарубежных людей» создавали подчас большие дипломатические проблемы. Дела, особенно связанные убийствами, нередко доходили до центральных правительств, грозя ухудшить дипломатические отношения государств, и требовалось как-то сглаживать противоречия, чтобы не нарушить хрупкую «соседственную дружбу». Так, в 1620 г. в шведские пределы вторглись царские подданные и ограбили «латыша». Шведский «державец» написал об этом случае самому королю Густаву II Адольфу, и требовал от русских воевод немедленно сыскать грабителей, грозя в противном случае отправить своих людей для ответного грабежа в русские земли. Новгородский воевода князь Д. И. Мезец-
23 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 2. Д. 15. Л. 124-128.
381
кой организовал сыск, грабителей поймали, но отдать за рубеж краденое добро воевода велел в тайне от работавших на границе межевальных послов, чтобы конфликт не помешал установлению линии границы24.
Другой резонансный случай произошёл в 1630 г. На русскую заставу в Тесово пришли «зарубежные мужики», и рассказали, что царские подданные приходили во владения шведского короля, украли лошадей и другое имущество, а также убили двух «латышей». Предварительное следствие выявило предполагаемых соучастников преступления. Ими оказались двое русских подданных — Прош-ка Мельничник и Харка, а также подданный шведского короля, «латыш» из Ингерманландии, Гаврилко Еустрать-ев, приставший к ним по дороге. На этот раз конокрадство обернулось убийством «латышей», и об этом случае стало известно даже шведскому королю, который требовал докладывать ему о ходе следствия. Дело приняло опасный поворот, и все трое принялись обвинять друг друга. Один из предполагаемых преступников, Прошка Мельничник (именно на него указали жалобщики), пытался обвинить в организации конокрадства Филиппа Лугвенева — хозяина, у которого Прошка строил мельницу. Якобы Филипп, систематически отправлявший своих дворовых людей за рубеж с целью конокрадства, говорил Прошке «и не оди-нова, чтоб он с человеком его с Харкою ходил в зарубежные деревни лошадей красть». За отказ Лугвенев якобы Прошку бил, грозясь «убить до смерти», и Мельничник, опасаясь за свою жизнь, вынужден был оставить работу. Вскоре к Прошке, очевидно, оставшемся без средств к существованию, обратился упомянутый Харка, в очередной раз отправленный Филиппом Лугвеневым за рубеж для кражи лошадей, с предложением пойти с ним в шведские владения: «там де промыслим себе по лошади». На этот
24 НИА СПбИИ РАН. Ф. 109. Оп. 1. Д. 289. Л. 1.
382
раз Прошка «с ним за рубеж пошёл». Встретившийся по дороге Гаврилко присоединился к ним. Вместе они крали лошадей, и Харка по окончании дела пришёл «в крови», хотя, кто убил «латышей», Прошка «не видел и Харку не расспрашивал»25. Таков был рассказ Прошки Мельнични-ка. Шведский подданный Гаврилко поначалу сказал, что вовсе не ходил красть коней, а лишь встретил конокрадов «на мосту, идущими с лошадьми в царскую сторону». Затем он изменил показания, утверждая, что натолкнувшиеся на него Прошка и Харка, «изымав его, связали и повели с собою», а после завершения предприятия «привели его к вере, што про них тово никому не сказать, что они за рубежом были», и Гаврилко «побитых латышей не видел, сидел связан в лесу». Он стал утверждать, что вначале дал неверные показания потому, что отвечал «исторопясь, по руски говорить мало умеет, и рассказать подлинно не умел». Так представил дело шведский подданный Гаврил-ко Еустратьев. Филипп Лугвенев отрицал свою организаторскую роль в этом преступлении, приведшем к трагической развязке и громкому международному резонансу, а на обвинения по поводу систематического приёма из-за шведского рубежа краденых лошадей, приводимых его дворовыми людьми, заявил, что его человек Яшка недавно был отпущен «за рубеж к отцу <...>, побыл там с неделю, да опять пришёл к нему и привёл кобылу, и сказал, что ту буру кобылу дал ему отец». Прошку и Харку пытали, но показания они не изменили. Так как виновники резонансного убийства так и не определились, «хотели их ещё пытать. И они повинились, а сказали, побили де тех латышей они. А пошли де было за рубеж к племени своему, Прошка к сестре, а Харка к брату»; на грабёж их подбил якобы
25 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 2. 1630 г. Д. 1. Л. 3-10.
383
именно Гаврилко, указавший конкретное селение, «а они до того про тех латышей не ведали»26.
Обстоятельства рассмотренного дела вскрывают важные обстоятельства, препятствовавшие властям, несмотря на контроль за ходом следствия со стороны самого короля, в короткие сроки добиться выявления виновных. Не взирая на попытку участника этой своего рода «международной трансграничной банды» Гаврилко, «латыша» из Ингерманландии, убедить следователей в плохом знании русского языка, рассмотренный случай показывает, что этнические и религиозные различия не служили непреодолимым препятствием к трансграничному общению. Разделение многих семей после 1617 г. линией границы позволяло преступникам использовать в качестве оправдания своего нелегального нахождения на территории соседнего государства тягу к родственному общению, избегая при этом обвинения в худших намерениях, побудивших их пробраться за рубеж — в шпионаже, грабежах и т. д. Действенным способом добиться признания в совершении преступления могли быть пытки, но к иностранным подданным эта мера была неприменима. По этой причине ведшие следствие русские воеводы «пытать Гаврилку не велели, потому что он человек зарубежный»27.
Наказанию виновных мешало и то обстоятельство, что организованный властями розыск наталкивался на круговую поруку или страх подвергнуться мести со стороны преступников (вспомним хотя бы злосчастного сына боярского Обросима, пытавшегося передать конокрада Крестилку властям). Когда у шведского подданного в 1661 г. украли лошадей, он снарядил за ними погоню. На русской стороне след привёл к мужику, который сказал «погонщикам»: «Ведаю где ваши лошади, да не смею ска-
26 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 2. 1630 г. Д. 1. Л. 10-24.
27 Там же. Л. 25.
зать». Мужик указал только примерное направление поисков. Заставной голова этого района по требованию «погонщиков» посылал «около собя про тех лошадей сыскивать и сыскать не мог», а потому потребовал мужика этого для разъяснений. Но «тот мужик стал силён и к нему не пошёл» 28 — очевидно, опасаясь доносить на конокрадов открыто. Мы уже видели, что нередко конокрады действовали очень агрессивно, и вот ещё один подобный случай. В 1660 г. «приходили в царскую сторону латыши, взяли лошадей и всякий запас, а по иным крестьянам стреляли». Увели «латыши» пять лошадей, и на поле двух пастухов «те воры били до умертвия»29.
Банды разбойников сильно осложняли не только мирное течение жизни в приграничье, но обостряли отношения приграничных властей обеих стран. В конце августа 1620 г. воевода Великого Новгорода отослал в Москву, в Посольский приказ, донесение о банде Ивана Горбуна из Кексгольмского лена, проявивших себя в Олонце и в Заонежских погостах. Из донесения следует, что разбойники эти являлись карельскими беженцами, которые в России мыкались по разным монастырским вотчинам, так как никто за них не поручался перед властями. Купив судно, они занялись торговлей на Свири. Потом, курсируя по рекам и озёрам от Олонца до Южного Прионежья, Горбун с товарищами стал совершать преступления — «грабить и воровать». Их банда в составе пяти человек выдавала себя за торговцев «ис Корелщины». В мае 1620 г. они совершили на судне поход в шведские владения, в Кексгольмский лен, где напали на деревню Гухтотерву, сожгли её, убили трёх крестьян, надругались над их жёнами и детьми и с награбленным возвратились в Заонеж-ские погосты. С самого начала дело осложнилось тем, что
28 НИА СПбИИ РАН. Колл. 2. Оп. 1. Д. 28. Л. 13 об-14 об.
29 РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 1. Д. 44. Л. 6-14 об.
шведский комендант Кексгольма открыто пригрозил олончанам вторжением своих солдат для ответного грабежа в возмещение ущерба. Русские власти отправили для сыска в Заонежские погосты следователя новгородца Петра Хомутова с подьячим Михаилом Кудрявцевым. В царской грамоте приказывалось помогать следствию, участвовать в возврате награбленного и в поимке преступников. В случае нерадения грозили «великой опалой и казнью» и возмещением ущерба пострадавшим шведским подданным за счёт тех, кто не слишком активно помогал следствию. Розыск дал результаты. Узнавший о ходе расследования комендант Кексгольма отказался от вторжения в Оло-нец, и, в конце концов, члены банды, а затем и сам Иван Горбун, были пойманы30.
Активная приграничная торговля также оказывала большое влияние на рост преступности. У торговцев, как правило, было чем поживиться. Так, в 1623 г. на русской территории были убиты шведские подданные — «зарубежный торговый человек» Иван Тёткин и его сын. Следствие, проведённое русскими властями, не дало результата. Опрашиваемые местные жители отвечали сходным образом: ничего об убийстве не слышали 31, вероятно, опасаясь доносить на возможных преступников.
Помехой в оперативной поимке преступников был запрет преследовать преступников на территории соседнего государства. Нужно было связаться с зарубежными приграничными властями, которые и организовывали поимку. Понятно, что эти бюрократические процедуры давали значительный козырь в руки «лихих людей», предоставляя им время укрыться за рубежом понадёжнее. Полу-
30 Жуков А. Ю. Управление и самоуправление в Карелии в XVII в. Великий Новгород, 2003. С. 81-83.
31 НИА СПбИИ РАН. Ф. 109. Оп. 1. Д. 21. Л. 1; Д. 31. Л. 1; Д. 34. Л. 1; Д. 35. Л. 1; Д. 36. Л. 1; Д. 37. Л. 1; Д. 38. Л. 1; Д. 39. Л. 1.
чалось, что для преступников граница как бы не существовала, а для преследователей, «погонщиков» — являла собой непреодолимую стену.
Религиозные различия также способствовали напряжённости в приграничных землях, но агрессивных проявлений со стороны представителей одной религии по отношению к людям, исповедовавшим другую веру, в обычных условиях практически не было. Конечно, население областей, отошедших к Швеции по Столбовскому миру, сопротивлялось наступлению на православие32, а особенности вероисповеданий становились предметом обсуждения в личном общении шведских и русских подданных. Об этом повествует челобитная русских людей, оказавшихся на шведской территории по торговым делам, поданная в 1646 г. королеве Христине: «Пришли наши русские люди в корчму пива пить; и на корчме <.. .> случилися твои <...> знамёнщик стремянных стрельцов и с ним служивой человек, что у него ходит под знаменем с копьем. И тот <...> знамёнщик одному нашему русскому человеку знаком, и начал пиво пить; и другой его товарищ учал наших русских людей собаками называть и веру нашу русскую хулить, и знамёнщику говорил: как де ты с такими людьми с одного судна пьешь. И наш один русский человек умел по-свецки [по-шведски — А. Ч.], и учал ему говорить: что тобе доброму человеку до нас дело и до нашей веры, живи де ты в своей вере, а мы в своей. И он вы-нел шпагу, хотел того человека заколоть неведомо за что; и тот знамёнщик заколоть ему русского человека не дал»33. Этот эпизод, в частности, показывает, что споры о вере в бытовом общении, вероятно, прорывались наружу в ос-
32 Жуков А. Ю. Управление и самоуправление в Карелии в XVII в. С. 211.
33 К истории русско-шведских отношений и населения пограничных с Швецией областей (1634-1648 гг.) / Сост. Н. В. Голицын. М., 1903. № 6. С. 13.
новном при обильных возлияниях, и не были частым явлением в обычной жизни.
Таким образом, шведско-русское приграничье, долгое время после подписания Столбовского мира находившееся в процессе становления, стало территорией, способствовавшей разрастанию криминальных проявлений. Нередко официальные представители обеих стран подавали плохой пример, провоцируя вооружённые столкновения в ходе решения приграничных споров. Противоречившие международным соглашениям казни иностранных подданных по распоряжению властей другого государства ещё более накаляли обстановку в приграничье. Близость слабо охраняемой границы предоставляла порубежным жителям возможность наносить ущерб своим бывшим соотечественникам. Особенно следует выделить социальную составляющую этой проблемы — стремление перешедших за рубеж крестьян и дворовых людей грабить имущество именно своих бывших хозяев. Обстановка неприязни, сопровождавшая такие преступления, нередко приводила к членовредительству, вплоть до убийства.
Росту числа преступлений способствовал также спрос на краденое имущество среди жителей приграничья. Расследованию преступлений зачастую мешали бюрократические препоны, круговая порука местного населения, а также страх пострадать от преступников, на которых бы поступил донос.
В заключение приведём слова, сказанные шведским королём Густавом II Адольфом сразу после заключения Столбовского мирного договора: «Одно из величайших благ, дарованных Богом Швеции, заключается в том, что русские, с которыми мы издавна были в сомнительных отношениях, отныне должны отказаться от того захолустья, из которого так часто беспокоили нас. Россия опасный сосед. <...>. Теперь без нашего позволения русские не могут
выслать ни даже одной лодки в Балтийское море. Большие озёра Ладожское и Пейпус, Нарвская поляна, болота в 30 вёрст ширины и твёрдые крепости отделяют нас от них»34. Таким образом, важнейшим результатом появления новой границы с Россией король считал обретённую Швецией безопасность. Как мы видели, криминальные проявления в приграничье оказалось не под силу изжить даже верховной власти, и неспокойная обстановка в порубежных землях порой ставила под сомнение нерушимость обретённого мира и безопасность границ.
Источники
К истории русско-шведских отношений и населения пограничных с Швецией областей (1634-1648 гг.) / Сост. Н. В. Голицын. М., 1903. НИА СПбИИ РАН. Колл. 2. Оп. 1. Д. 28 («Списки с листов, каковы посыланы в Ругодив к генералу и в ыные го-роды к державцам, и их немецких листов, каковы присыланы в Великий Новгород ис порубежных городов о всяких порубежных делех, 7169-7172»). НИА СПбИИ РАН. Ф. 109 («Порубежные акты»). РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 1. Д. 37 («Роспись обидным делам», 1622-1656 гг.). РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 1. Д. 44 («Книга, содержащая
обидные от шведов россиянам дела», 1659-1666 гг.). РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 2. Д. 1. («Отписки новгородских и других с шведами пограничных городов воевод — и отпуски к ним государевых грамот о разных пограничных делах»). РГАДА. Ф. 96. Оп. 1. Реестр 2. Д. 15 («Роспись обидным делам, учинённым в разные времена от шведов рос-
34 Лыжин Н. П. Столбовский договор и переговоры, ему предшествовавшие. СПб., 1857. С. 79.
сиянам и никакого удовлетворения не получившим», 1617-1643 гг.). Россия и Швеция в первой половине XVII века: сб. материалов / Сост. К. Якубов. М., 1897.
Литература
Жуков А. Ю. Управление и самоуправление в Карелии в
XVII в. Великий Новгород, 2003. Лыжин Н. П. Столбовский договор и переговоры, ему
предшествовавшие. СПб., 1857. Орленко С. П. Выходцы из Западной Европы в России XVII
века: правовой статус и реальное положение. М., 2004. Селин А. А. Ладога при Московских царях. СПб.; Старая Ладога, 2008.
Селин А. А. Новгородское общество в эпоху Смуты. СПб., 2008. Чепель А. И. Конокрадство на русско-шведском рубеже в XVII веке (по материалам архива СПбИИ РАН) / / Архивы и историческая наука: материалы Второй междунар. мезвуз. студенч. конф., 20 марта 2009 г. / Отв. ред. О. А. Барынина. СПб., 2009. С. 63-67. Чепель А. И. Население и администрация шведско-русского приграничья после Столбовского мира: взаимодействие и противодействие / / Метаморфозы истории. 2013. Вып. 4. С. 388-389.
Alexander I. Chepel «The Shepherds Were Beaten to Death by These Criminals...»: Criminal Situation in the Swedish-Russian Border Area after the Treaty of Stolbovo
The paper is a study of reasons of crimes in the Swedish-Russian border area after the Treaty of Stolbovo. The study is based on Russian archives material. The author concludes that the attacks against people in the border area were for the most part mugging which sometimes ended in violence. The attacks assumed social character too when peasants and house-serfs robbed and physically abused their former masters and their family members. Mutual protection, red tape, hasty actions and lucrative business of border area authorities hampered crime suppression.
Key words: Swedish-Russian border area, the Treaty of Stol-bovo, border area trade, defectors, cross-border crime.
