CC BY
181
ПАРАДОКСЫ ДЕМОКРАТИИ И ТЕНДЕНЦИИ ДЕМОКРАТИЗАЦИИ В СТРАНАХ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ И ЮЖНОГО КАВКАЗА
Артур АТАНЕСЯН
кандидат политических наук, заместитель декана факультета социологии Ереванского государственного университета (Ереван, Армения)
Новейшая история мировой политической системы свидетельствует: страны мира в основном сделали свой окончательный выбор (по крайней мере, на ближайшую перспективу) в пользу демократии. Она оказалась наиболее успешной и популярной утопией из всех тех, что были представлены и в конечном счете провалились на различных этапах развития человечества. Похоже, подобная участь ей
не грозит, ведь основной принцип демократии — поддержка большинства, а большинство государств эту идею уже поддержало. Итак, сама концепция демократии стала результатом демократического выбора.
О демократии написано много. Она привлекала античных философов и мыслителей более поздних эпох, ею интересуются современные политологи, политики, жур-
налисты, социологи. Ее в основном восхваляют, на основе изучения процессов и волн демократизации разработаны политические теории, в том числе транзитология, то есть и сегодня вокруг демократии продол-
жаются весьма активные концептуальные споры. Но, пожалуй, процессы демократизации в мире протекают намного медленнее, чем дискуссии о них. И это — лишь один из парадоксов демократии.
Парадоксы демократии
Развал СССР и последующие трансформации на постсоветском пространстве также протекают под эгидой демократизации, причем советская концепция демократического централизма — своеобразная «особая модель демократии» — в республиках СНГ опять же заменяется «особой моделью» демократии для каждой из них. Это еще раз свидетельствует о неоднозначности понимания демократии, что, кстати сказать, полностью отвечает идее плюрализма как продукту демократии. Получается, что чем больше разновидностей, вариантов и моделей демократии, тем она плодотворнее: единой демократии не существует, у каждого — она своя. На кого и на что тогда ориентироваться? Это очередной парадокс демократии.
Понятие «демократия» продолжает представлять собой своеобразную ценностную эволюцию. Это уникальное явление наделялось в истории политической мысли как высокоценностным, так и антиценностным значениями. Исследуя истоки подобной противоречивости (и многих аналогичных центральных понятий), нельзя пройти мимо вопроса о том, какой изначальный смысл вкладывался в концептуальный состав термина «демократия» и как его содержание менялось в зависимости от понимания и реализации непосредственных идей, связанных с ним. «Это слово могло означать и торжество бунтующей черни, и господство низких слоев населения, и участие всех граждан в делах полиса, то есть в политике, и решающую роль народного собрания, и систему правления лицами, уполномоченными на это с помощью формальных процедур представления демов.
С тех пор развитие концепта привело к еще большему его усложнению. Нынче словом демократия обозначаются и некий политический принцип, и разновидность политического режима, и определенная политическая культура, и, наконец, довольно неоднородный идеологический комплекс, даже некая мировоззренческая установка и жизненный стиль»1.
Разносторонность ценностного содержания демократии как понятия и как явления обеспечена не только постоянно менявшимися реалиями развития ее социально-политической, экономической, культурной, этнической да и вообще цивилизационной предметности и восприятий, но и различием в интерпретациях на основе целой системы ценностно-целевых и идеологически разнящихся политических течений-мировоззрений и соответствующих организаций-институтов. С одной стороны, демократия обладает «потенциалом политического мифа — самоочевидной исходной посылки»2, с другой — ее интерпретации объединяют как цивилизационные причины — основы развития самого явления, сопряженные с реальными возможностями и видами ее допустимых и недопустимых, эффективных и неэффективных проявлений со своими «плюсами» и «минусами», так и ее идеологические аспекты.
Более того, разнятся взгляды даже на одну и ту же демократию (т.е. на то, что обозначается данным понятием в рамках одной и той же политической системы с относительно стабильным развитием и устойчивым направлением). Так, видя в политической системе
1 Ильин М.В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М.: РОССПЭН, 1997. С. 317.
2 Там же. С. 319.
США изначально характерный, идеальный тип современной демократии, ученые в этой области далеко не сходятся во взглядах относительно определения американской демократии в ценностном измерении. Одно направление исследователей представляет А. де Ток-виль — человек, открывший для себя американскую демократию и сделавший это открытие достоянием последующих поколений. Согласно Токвилю, американская модель демократии — безусловная ценность и перспективна в своем развитии3. Сегодня позитивно-аналитические теории и исследования демократии (транзитология) составляют большую часть работ в этой сфере. И большинство работ подобного толка явно или контекстно подразумевает под относительно-достижимым идеалом демократии ее американский тип.
Однако следует выделить и другую группу теорий, в которых демократия представляется в негативном свете или, по крайней мере, оценивается скептически. Как правило, в подобных исследованиях объектом критики опять же становится американская демократия, как наиболее состоявшаяся модель. Характерный тому пример — труд известного американского ученого М. Паренти «Демократия для немногих». Само название этой книги говорит о несовпадении призвания демократии, ее понятийного значения как «народовластия», с тем, что она является ценностью лишь для немногих. М. Паренти, в частности, подвергает критике президентскую власть США, конгресс, конституцию («конституция для меньшинства»), всю законодательную систему, социальный сектор (здравоохранение, социальное обеспечение, образование), работу СМИ и т.д. Все они рассматриваются как выразители частных интересов правящей политической элиты и олигархов (зачастую объединенных) под прикрытием демократии4. Позитивное значение подобного подхода заключается прежде всего в том, что не следует возводить в ранг политического идола ни одну идею, которая способна стать аргументом в пользу подчас противоположных действий. Под эгидой демократии можно принимать не только демократические, но и недемократические решения.
На наш взгляд, очередной парадокс демократии — продуцирование демократическими государствами недемократических, агрессивных военных решений. Если вспомнить известный принцип демократического мира, который гласит: «Демократии не воюют друг против друга», то возникает вопрос: «Значит, все-таки воюют, хоть и не друг против друга?». Подобная легитимация права демократического государства на ведение войны звучит несколько странно, ведь демократия означает цивилизованность, в том числе умение избегать применения военных средств, способность мирными средствами разрешать споры и конфликты. И все же современная реальность такова, что в основных конфликтных точках — Югославии, Ираке, Афганистане — воюют именно демократические страны, в первую очередь США. Самое демократичное государство является наиболее воинственным — очередной парадокс демократии.
Некоторые особенности демократизации в странах Центральной Азии и Южного Кавказа
Современную эпоху политических преобразований можно охарактеризовать как процесс перехода от авторитарно-тоталитарного к массовому политическому участию, ко все большему и активному включению широких слоев населения в процесс принятия
3 См.: Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.: Прогресс, 1992.
4 См.: Паренти М. Демократия для немногих. М.: Прогресс, 1990.
решений. Терминологически это звучит как «партиципативное управление» или как «демократическая форма политического участия», когда основным политическим субъектом становится народ. Уже давно стало ясно, что народ не в состоянии управлять государством напрямую (мы пока опускаем вопрос о том, способен ли народ вообще управлять), и поэтому сегодня следует говорить лишь об одной, наиболее востребованной форме демократии — о представительной демократии.
Суть данной формы демократии заключается в том, что народ представлен во власти определенными малыми группами интересов или отдельными лицами, выступающими «от имени и во имя народа». Таким образом, в условиях представительной демократии политическая элита призвана быть не самостоятельным политическим субъектом, а своего рода посредником между политическим механизмом и гражданами. Этот механизм народ приводит в действие при помощи тех, кого избрал в качестве «мастеров», с целью удовлетворения собственных потребностей и интересов (выясняется, что наиболее общие и важные интересы как целостную систему можно защитить и осуществить именно и лишь при помощи политического механизма). Это, кроме всего прочего, означает, что во власть необходимо избирать «мастеров» собственного дела, способных не только управлять политическим механизмом, но и поддерживать его в работоспособном состоянии, заботиться о нем, следить за его сохранностью, стабильностью функционирования и т.д. В этом, в частности, заключается роль политических лидеров и участников.
Как видим, избрание отдельных людей во власть — вынужденное средство, иначе народ не смог бы организованно участвовать в управлении страной. Однако в таком случае возникает проблема возможности и методов контроля обществом тех, кого это общество избрало в качестве своих представителей, иначе «ищи ветра в поле».
Проблема контроля власти в демократических обществах проявляется в достаточно простых на первый взгляд способах, которые в реальности не так просто осуществить. Например, предполагается, что если депутат не оправдал доверия избирателей, то в следующий раз его не изберут. Данное положение достаточно логично, казалось бы, действительно, избиратель, мыслящий рационально, во второй раз не ошибется (как, например, в практическом маркетинге некачественный товар может быть приобретен одним и тем же покупателем всего один раз — он не склонен второй раз брать то, что однажды не оправдало его ожиданий).
Кстати, возникшая вслед за экономическим маркетингом теория маркетинга политического повествует о том, что избиратель (как и покупатель) не «купит» плохого политика, не отдаст за него свой голос на выборах, так как это именно его выбор, с которым ему потом жить в течение всего срока избрания. Рациональный избиратель (как рациональный покупатель) всегда стремится заплатить минимальную цену за получение максимальной прибыли. Каждый избиратель оценивает политика по-своему, однако с точки зрения получения от него определенной выгоды — материальной, правовой, моральной, даже эстетической (некоторые избиратели/избирательницы голосуют за политиков, руководствуясь их внешней привлекательностью, чтобы после их избрания чаще видеть их на экранах). Такова привычная логика вещей, такова нормальная психология избирателей, таковы, соответственно, выводы теории политического маркетинга в авторской интерпретации.
Однако, как показывает опыт «новоиспеченных» демократий стран СНГ и как это ни парадоксально, наш избиратель действует несколько иначе, нежели рациональный покупатель, избирая во второй или даже в третий раз в парламент и на президентский пост тех, кому не доверяет, причем хронически. В результате во власть (в частности, в парламент) вновь и вновь попадают люди, дискредитировавшие себя, будучи депутатами прошлых созывов, во всяком случае, не проявившие себя как народные избранники и
даже не пытавшиеся заслужить уважение своего электората. В конечном счете у избирателей возникает своеобразное привыкание к тому, что на телеэкране вновь и вновь появляются одни и те же лица, которые, казалось бы, после тех или иных дискредитирующих их событий не должны там больше появляться (предлагаем назвать данный феномен «эффектом Чубайса»). Люди просто перестают реагировать на это, в результате чего возникает ощущение, что политический выбор граждан, с одной стороны, а власть и управление, с другой — совершенно разные, независимые друг от друга явления.
Опыт постсоветских демократизаций показывает, что в условиях демократизируемых обществ (при наличии всех формально необходимых механизмов формирования демократических органов власти) политическая элита способна к самовоспроизводству не в меньшей степени, чем в монархических странах и тоталитарных государствах. Избиратели становятся в лучшем случае лишь свидетелями того, как правящая партия воспроизводится путем «игры в демократию» — создания и полного контроля фиктивной оппозиции, формального изменения направленной на избирателя идеологии без изменения реального политического курса и т.д. И все это — под эгидой демократии.
«Демократия» сегодня — один из основных терминов политической риторики, которому по частоте употребления (злоупотребления) уступают такие понятия, как терроризм, фашизм, мир, глобализация, интеграция и т.д. Демократия — наиболее веский аргумент в пользу проводимой политики, даже если она по сути вовсе не демократична. Как правило, широко распространенным, особенно в западной политологии и практической аргументации, риторическим средством такого обоснования является периодическое напоминание о недопустимости тоталитаризма в любых его проявлениях. В частности, в подобных случаях американцы и по сей день не забывают говорить о том, что нельзя допустить возрождения тоталитаризма (в его советском варианте). Механизм такого приема можно представить следующим образом: выбору демократического курса противопоставляется возврат к тоталитаризму как единственная существующая альтернатива (уже здесь видно явное несоответствие реалиям мировой политической жизни, где имеются промежуточные и альтернативные политические системы, подчас функционирующие достаточно эффективно). Итак, следуя общепринятой риторике, если необходимо сделать правильный выбор, то недопустимость тоталитаризма якобы указывает на неминуемый выбор — выбор демократии. Между тем, как видно из опыта большинства постсоветских государств, их отказ от тоталитаризма отнюдь не означает непосредственного прихода к демократии: не все то демократия, что не тоталитаризм.
Очередной парадокс демократии в том, что даже самые демократичные процедуры голосования способны продуцировать недемократичных избранников во власть, вернее, этих недемократичных избранников продуцируют они сами, используя выработанные в демократических государствах и очень демократичные по своей форме механизмы формирования власти. Процедуры выборов — всеобщее свободное и справедливое голосование — принимают в наших постсоветских республиках наиболее демократичные формы, вплоть до прозрачных урн для голосования и маркерных пометок на пальцах голосующих, то есть простота и понятность политики в условиях демократии заменяется примитивизмом всех форм политического участия, в том числе на уровне элит. Несмотря на все эти демократические формы (формальности), в результате демократичных процедур у власти вновь и вновь оказываются люди, которых мы меньше всего хотели бы там видеть (да и вообще хотели бы видеть меньше всего).
Дело в том, что все зависит от «сырья», из которого «лепятся» элиты, а уж затем — от автоматизации этого процесса. Если сравнить процедуры демократических выборов с импортной мясорубкой, то ее наличие еще не гарантирует, что у нас получатся хорошие котлеты: все зависит от качества мяса, которое мы через нее пропускаем. Кстати, с этой
позиции интересно посмотреть на феномен так называемых «бархатных революций», которые ряд аналитиков считает несовместимыми с демократией и демократическими процедурами формирования власти. Например казахстанские авторы А. Тастенов и А. Устименко пишут: «Бархатные революции» дискредитируют демократию, так как оспаривание одного из основополагающих принципов демократии — выборного процесса, который обычно «генерирует» переворот, — становится все более расширяющейся и общеупотребительной практикой»5.
Активное участие граждан в демонстрациях как части сценария «бархатных революций», особенно в «революции роз» в Грузии и «оранжевой революции» в Украине, могут стать сигналом того, что процедуры выборов в этих странах не служили демократии, не отвечали потребности общества в демократических лидерах и реформах, а ведь люди ходили на выборы, голосовали, надеялись — но все это оказалось лишь фикцией. Поэтому в данном контексте справедливо и обратное: публичные манифестации граждан, мобилизованных на смену власти, имели объективные причины, стали заменой дискредитировавшей себя системы выборов и поэтому могут считаться формой прямого демократического участия. К сожалению, по замечаниям экспертов и многих участников этих революций, их демократическое волеизъявление опять же было дискредитировано, так как не привело к существенному улучшению ситуации в социальной, экономической сферах, а лишь сменило одних представителей политической элиты на других.
Очередная особенность демократизации на постсоветском пространстве заключается в том, что в большинстве стран СНГ, несмотря на то, что со дня объявления ими независимости прошло свыше 14 лет, у власти все еще находятся представители советской номенклатуры. Это еще один парадокс демократизации на постсоветском пространстве. Но еще более парадоксально то, что именно лидеры советской закалки нередко пользуются большей поддержкой избирателей, чем новоявленные либералы (при политической неграмотности широких слоев населения слово «либерал» нередко воспринимается и трактуется в отрицательном значении, наравне с понятиями «буржуй», «радикал» и т.п.).
Этот феномен объясним с позиций политической культуры граждан стран СНГ, а она — прямой результат единой советской политической культуры с примесью национальных культур. К тому же на отношение граждан к политикам нередко влияет и обыденная бытовая культура (бытовизм), граничащая с политической безграмотностью.
В частности, устойчивость позиций советских номенклатурных лидеров в политических структурах республик Центральной Азии можно объяснить национальной культурой уважения к старшим в данных обществах, причем, следуя простой логике, чем старше человек, тем он более уважаем. В подобных условиях новоиспеченным демократам трудно конкурировать с такими опытными политиками советской закалки, как Нурсултан Назарбаев или Ислам Каримов. Если же говорить о наследниках уважаемых людей, то опять же уважение к ним определяется по принципу старшинства — от старшего ребенка (как в случае с Даригой Назарбаевой) к остальным. Соответственно, возможность перехода власти от родителей к детям (как и в весьма отдаленные времена) определяется возрастными критериями, то есть старший наследник имеет преимущества перед младшими.
Вместе с тем в ряде республик постепенно избавляются от советских партийных лидеров и пожилых политиков, к тому же достаточно радикально — с улюлюканьем и критикой вслед. Подобная ротация элит — также наследие советской политической культу-
5 Тастенов А., Устименко А. Концептуальные основы феномена «бархатных революций» на постсоветском пространстве // Analytic, 2005, № 2. С. 20—24.
ры, где почти каждый новый руководитель был просто обязан создавать себе авторитет прямым втаптыванием предыдущего лидера в грязь. (Вспомним Сталина, постепенно выдавившего Ленина из круга власти; Хрущева, поправшего «культ личности» Сталина; Брежнева, грубо сбросившего Хрущева с пьедестала; Горбачева, критиковавшего и клеймившего всех предыдущих лидеров; Ельцина, который постоянно и публично унижал Горбачева.) Сегодня опыт избавления Грузии от Шеварднадзе, Украины — от Кучмы, Кыргызстана — от Акаева показывает, что от власти были устранены представители советской элиты, причем — в духе советского внутрипартийного заговора, с той лишь «демократической» разницей, что во всем этом активно участвовали широкие слои населения и политтехнологи. Это свидетельствует и о слабой функциональности политиков советской закалки в новых условиях демократизации, а смещение троих упомянутых политиков оправдывается не столько их возрастом и советским прошлым, сколько их слабой функциональностью. Ведь еще несколько лет назад в грузинском обществе Шеварднадзе восхваляли как политика, имеющего международный авторитет и европейский уровень, в Кыргызстане Акаева — как представителя советской научной элиты. Оказалось, все эти качества не являются первостепенными для адаптации к новым условиям, то есть к конкуренции между элитами за право «аренды» президентского кресла.
Прагматизм демократических и демократизуемых обществ (также и постсоветских, начинающих осваивать западные политические ценности) замещает традиционные ценности (уважение к старшим, семейность, клановость и др.) такими функциональными качествами политиков, как способность решать проблемы. Этот феномен не лишает политиков советской закалки шансов быть востребованными (например, в случае с Назарбаевым), однако предоставляет более широкие возможности молодым, мобильным политикам типа Саакашвили.
Сегодня, как никогда ранее, часто говорится о собственных «моделях демократии» для стран СНГ. Если связать такую риторику с особенностями политических режимов в ряде этих стран, то можно заметить, что речь идет об авторитарных демократиях — о политических режимах подобных режиму Путина в России или Назарбаева в Казахстане. Авторитарные лидеры проводят демократические реформы, умеренно предоставляют права и свободы, постепенно раздают полномочия, контролируют ситуацию и не позволяют оппозиционерам расслабиться, дают почувствовать цену свободы (но не раздают и не разбазаривают ее). Пожалуй, именно в этом смысл и ценность плавного перехода от тоталитаризма к демократии через авторитаризм. Умеренный и рациональный авторитаризм служит переходным звеном между двумя крайностями — тоталитаризмом и демократией, которые как антиномии никогда бы не сошлись, не будь промежуточного звена личной власти харизматического лидера.
Вместе с тем весь смысл авторитаризма сводится к тому, что политика внутри страны в основном зависит от личной воли лидера, которая может быть не только положительной, но и отрицательной. Часть россиян, как и казахстанцев, считает, что им повезло с президентами, которые (будучи яркими личностями, вождями, авторитетными политиками, властными натурами) способны показать силу, удержать власть, провести реформы, наказать или поощрить, то есть управлять страной методом кнута и пряника. Однако другая часть россиян и казахстанцев опасается авторитаризма своих президентов. (Об авторитаризме президента Туркменистана следует говорить отдельно, ибо это по-своему замечательный пример тоталитарного авторитаризма, опять же наделяемого элементами демократической символики с примесью иллюзий гражданской поддержки, пропаганды национальных ценностей, публичности президента и т.п. Такой авторитаризм далек не только от демократии, но и от авторитарных режимов в России или Казахстане, определенным образом направленных на демократию.)
Проблема авторитаризма в том, что он в равной мере тяготеет как к тоталитаризму (откат от демократизации), так и к демократии, причем очень многое зависит от личности авторитарного лидера. Как уже было сказано, тяготение Шеварднадзе и Акаева к узурпации власти под себя и семью (клан) в конце концов было пресечено силовым путем, хотя подобная смена элит и называлась бескровной «бархатной революцией». Сегодня уже не секрет, что авторитаризм должен приносить плоды прежде всего авторитарному лидеру и его семье. Это понятно даже простому обывателю (как в случае с президентом США Бушем-младшим, владеющим нефтяными вышками и лоббирующим интересы своих компаньонов от имени официальной политики страны), однако должно компенсироваться гарантиями защищенности простого обывателя, иначе откат к тоталитаризму вместо демократизации вызовет массовое недовольство и гражданский саботаж. Лояльность электората можно поддерживать осуществлением реформ, обеспечением определенных прав и свобод, улучшением уровня жизни населения, идеологическими механизмами, что, собственно, и делают Назарбаев и Путин. Именно таким образом эти два лидера создают гражданскую поддержку своему авторитаризму, возможно спасая процессы демократизации в своих странах от поспешных, непродуманных и стихийных действий и лозунгов, подобных горбачевской гласности (беспределу слова), ельцинской приватизации («прихватизации»), а сегодня — от опасности внешней инсценировки внутренней смены власти под эгидой «бархатных революций». Авторитарность власти должна удерживаться в рамках авторитетности, это наиболее надежный механизм осуществления плавного курса на демократизацию в условиях ряда стран СНГ.
Хотелось бы вновь вернуться к проблеме национальных политических культур и к процессам демократизации в странах СНГ, в частности, проанализировать феномен семьи в культуре народов государств Содружества (в контексте выработки ими собственных моделей демократии).
В психологии народов Центральной Азии и Кавказа семья всегда была главной ценностью, конкурировавшей разве что с национальной безопасностью. Культ семьи обосновывался необходимостью выживать в условиях сурового климата степей Азии и гор Кавказа, а компактное проживание кланов определялось тесными внутрисемейными связями родства, которые обеспечивали им взаимную помощь и поддержку.
Разумеется, на культуре семьи народов этих двух регионов сказались 70 советских лет (мы опускаем рассмотрение культа семьи у славянских народов СССР и затем СНГ, в частности России, так как здесь переплетаются исторически сложившиеся механизмы евразийства, имеющие массу особенностей). Идеология культа советской семьи под лозунгом «Семья — ячейка общества» еще более упрочили образ семьи в национальных культурах, где семья, а уж затем государство, считалась наиболее надежным, первичным гарантом безопасности каждого отдельного представителя. Развал СССР еще более укрепил культ семьи, которая с потерей государственной гражданской идентификации, соответственно и единого гаранта безопасности, заменила собой государство. Иначе говоря, чем слабее государство, тем сильнее в нем клановая система, и наоборот, причем все это имеет глубокий исторический и культурный контекст. Мафия, клан — та же семья в отсутствии полноценной государственной опеки и при наличии складывавшейся веками национальной культуры организации социального порядка.
Итак, пришло время понять причины лояльности граждан стран СНГ к семейному правлению их лидеров, в частности президентов. Речь опять же идет в основном о республиках Центральной Азии и Южного Кавказа. (За исключением сегодняшнего Кыргызстана, где семейный бизнес Акаева всем уже надоел; Армении, где члены семьи президента Кочаряна не выпячиваются в качестве представителей элиты; Грузии, где постреволю-ционные лидеры пытаются избежать участи Шеварднадзе с его семейным беспределом, всячески демонстрируя признаки принадлежности к западной политической культуре
индивидуализма.) Даже на Украине после «оранжевого» передела власти культ семьи воскрес из пепла, трансформировавшись в постоянное муссирование информации об излишней финансовой расточительности сына Ющенко, то есть «чадо президента» (без какой-либо реальной политической функциональности) — публичная фигура, воспроизводящая антикультуру политической клановости и наследственности.
Почему граждане большинства республик СНГ так лояльны и толерантны к тому, что ими правит не просто президент, а семья президента? Почему люди нормально воспринимают то, что семья чиновника (вплоть до его дальних родственников) должна обладать особыми привилегиями, быть надолго обеспеченной, наиболее защищенной, говоря обыденным языком, жить хорошо? Да потому, что любой гражданин, любой представитель наших обществ, оказавшись на месте всех этих чиновников, поступил бы точно так же! Это — очередной парадокс демократии, которая приносит людям того лидера, которого они заслуживают.
В соответствии с культом семьи и национальной политической культурой народов стран СНГ (да и не только), политик, не способный обеспечить благами свою семью, не способен обеспечить и других людей, соответственно он — плохой политик, за которого не следует голосовать. Кстати, в США при участии в выборах вероятность победы прямо пропорциональна социальной, политической, финансовой поддержке, которую кандидат пытается заполучить, и все эти три вида поддержки генерируются в идее семьи, корпорации, партии.
Если определить демократию как свободу выбора, в том числе право граждан избирать лидеров, наиболее соответствующих их желаниям, то на постсоветском пространстве демократия имеет место. Ведь даже когда граждане выбирают агрессора, демагога, представителя мафии, то и такой выбор соответствует определению демократии, если люди отдают себе отчет в том, почему проголосовали именно за этого человека. Президент, заботящийся о своей семье, обеспечивающий супругу, детей, внуков, родственников и т.д. всеми доступными благами, в том числе властью, в контексте культа семьи — наиболее адекватный лидер, так как он исходит из того же понимания, что и другие члены данных обществ. Важно не то, хорошо это или плохо, а то, почему все складывается именно так.
Из основного смысла демократии как системы реализации пожеланий общества вытекает еще одна, очень насущная, «кричащая» проблема голосования людей на выборах за предвыборные взятки. Этот феномен характерен для всех республик СНГ (как в городах, так и в селах) и проявляется в основном в периоды предвыборных агитаций, как правило, в течение месяца до дня выборов преимущественно в парламент и местные органы самоуправления. Кандидаты пытаются заручиться поддержкой электората, купив его голоса — небольшими денежными суммами (преимущественно в городах) или раздавая продукты питания (преимущественно в селах), улучшая на время систему бытового обслуживания и т.д. Все это делается в предвыборных целях, никто этого не скрывает; такая взятка — один из факторов, определяющих политический выбор граждан. И это не противоречит духу демократии, которая предполагает не спрашивать людей о личной мотивации, причинах их выбора. Указывая в избирательном бюллетене одну из фамилий кандидатов (или вычеркивая всех), избиратель не заполняет анонимную строку о том, почему он сделал такой выбор, а ведь подобное голосование было бы наиболее демократичным, учитывающим интересы граждан.
Отдельная тема — современный процесс имитации политики в СМИ, ее преподнесение, инсценирование средствами массмедиа. Мы коснемся лишь проблемы преподнесения политической элитой стран СНГ своих действий и решений с учетом демократических преобразований, которые для многих новоиспеченных демократов скорее обуза, чем основная политическая доктрина.
Ангажированность демократических СМИ уже не вызывает сомнения. Пресса становится механизмом воспроизводства «демократических» элит, а также механизмом их самозащиты от общественных настроений: демократическая элита достаточно умна и подкована, чтобы напрямую противопоставлять себя народу и «подставляться» под его изменчивое настроение и капризы. Вместо себя политическая часть этой элиты предлагает народу свои телеобразы, свои радиоголоса, текст о себе в прессе или сайт в Интернете. Политика в СМИ — это чучело для битья, загораживающее собой и выгораживающее политиков, позволяющее им полностью контролировать ситуацию, напрямую с ней не сталкиваясь.
Характерный механизм контроля власти и политического участия масс в условиях представительной демократии — публичность политики, заключающаяся в том, что политические деятели, прежде чем принять какое-либо важное решение, должны представить его на суд народа. Само требование публичности, массовости современной политики означает, что политические процессы должны быть открытыми, происходить «на публике».
Публичное обоснование решений становится механизмом политического контроля «снизу» и массового участия в принятии решений. Такая публичность, массовость политического участия и доверия становятся частью политической культуры. Граждане ждут от политиков новых решений, а политики готовы их публично обосновать. По этому поводу С. Запасник пишет: «Сегодня гораздо меньше внимания уделяется соответствию политических программ тем идеологическим целям, с которыми эти программы связаны, зато четко прослеживаются механизмы принятия решений. Американские избиратели, например, дважды оказывали поддержку Р. Рейгану, несмотря на то что провозглашенные им программы были внутренне противоречивы... Карьера политика не зависит сегодня от обязательного выполнения программы, выдвинутой им в ходе предвыборной борьбы за власть. Она зависит от применяемой им техники информации, дискуссии и внушения, от его способности вызывать доверие у избирателей. В демократическом обществе, где воля избирателей выражается посредством голосования, как правило, проигрывают те политики, в отношении которых есть обоснованные подозрения в том, что они скрыли информацию о существовании альтернативных программ или предложений, а также о своих целях и предполагаемых трудностях в их реализации. И никогда не возвращаются к власти те политики, о которых стало известно, что они использовали технику внушения и оказания влияния, считающуюся у избирателей «манипуляторской»6.
Действительно, современный электорат больше реагирует не на содержание политического обращения, а на его форму, на то, как политик представит то или иное решение. В случае так называемых «традиционных демократий» подобный эффект убеждения граждан осуществляется благодаря применению сверхсовременных медиатехнологий, спичмейкерских навыков и кропотливого создания имиджа лидера. А в странах, где демократия только зарождается, непосредственный эффект и отдачу имеет уже сам факт того, что политик «снизошел» до толпы.
На деле очень трудно разобраться в том, является ли манипуляцией обращение политика к народу с очередным законопроектом, инициативой или решением. Действительно, если рассматривать публичность политики с точки зрения ее основной функции — контроля деятельности политиков массами, то можно сделать вполне логичный вывод: политики вынуждены отчитываться перед народом, в ином случае они бы этого не делали, о чем свидетельствует многовековой опыт додемократических режимов. Стало быть, публичность политики, публичное обоснование политиками собственных решений можно рассматривать как приспособительное поведение политических элит к тем «внешним» условиям функционирования, к которым пришло современное общество.
6 Запасник С. Ложь в политике // Философские науки, 1991, № 8. С. 95.
Однако, если вести речь о приспособлении политиков к новым условиям демократии (о преобладающем большинстве политиков стран СНГ следует говорить именно в данных терминах), то следует ожидать, что они будут пытаться создать себе наиболее благоприятные условия «жизнедеятельности» в рамках тех общих требований, которые предъявляет им новая формальная система. Поэтому следует также ожидать, что наиболее вероятным способом осуществления политиками требований публичного контроля их деятельности окажется их постоянное желание ослабить интенсивность этого контроля «снизу», чего можно достичь путем манипулирования массовым сознанием.
Если принять за основу определение социального манипулирования как «системы способов идеологического и социально-психологического воздействия с целью изменения мышления и поведения людей вопреки их интересам»7, то следует вывод: необходимость публичного обоснования политиками принимаемых решений в результате адаптации старой политической элиты к новым условиям становится частью социально-политического манипулирования.
Вспомним хотя бы идею горбачевской гласности (именно «горбачевской», т.к. речь идет об особой, бесконтрольной гласности времен перестройки). Провозглашенные тогда права и свободы, в частности свобода слова, на деле стали защитным механизмом для правящих элит: уж лучше знать, что о тебе думают, с тем чтобы вовремя себя защитить (заметим, не для того, чтобы решать проблемы граждан на основе реализации их права слова). Политики эпохи демократии руководствуются правилом, известным в медицине: «не тот больной страшен, что кричит, а тот, что молчит». Соответственно, политическая элита легче ориентируется и адаптируется в условиях говорящего, а не молчащего общества, где негодование, будучи не в состоянии вылиться в словесную ругань, может нанесли политику физический вред (вплоть до насильственной смены власти).
Здесь уместно вспомнить церемонию инаугурации президента России В. Путина. Инаугурация — демократическая процедура утверждения результатов выборов главы государства. Между тем в контексте евразийской политической культуры и психологии (с примесями исторически сложившихся компонент державности) даже эта процедура приобрела авторитарный оттенок, превратившись из демократической инаугурации в монархическую коронацию Путина в Кремле, причем трансляция данного события явно не была личной инициативой Путина с его «болезненными авторитарными амбициями»; просто так было надо. Церемония коронации была рассчитана именно на российского (постсоветского) обывателя, который любовался восхождением Путина на престол, восхищался его силой, властностью. Монарх, ответственный за все — привычный для нашей евразийской культуры и все еще действенный идеал политического лидерства. Например, некоторые пожилые сельские жители Армении все еще по старинке называют президента Царем, причем делают это ненароком, подсознательно соглашаясь с тем, что президент может обладать максимально возможной полнотой власти.
Следует отметить, что свободные альтернативные СМИ, действующие в демократических и демократизуемых государствах, вносят весомый вклад в выживаемость политиков — именно благодаря такой прессе правящие элиты в полной мере контролируют настроение общества. Поэтому запрещение властями деятельности некоторых альтернативных СМИ в ряде стран СНГ, создание препятствий в их работе — показатель недальновидности правящих элит, не осознающих всей ценности функционирования подобных рупоров гражданских настроений (прежде всего в интересах самих элит). «Затыкая» подобные источники, власти могут «проморгать» тенденции очередной «бархатной революции» у себя в стране.
7 Яценко Н.Е. Толковый словарь обществоведческих терминов. Санкт-Петербург: Изд-во «Лань», 1999.
Опять же, как видно из опыта постсоветских обществ, разговоры о демократии и декларированная свобода слова (гласность) не означают, что люди, критикуя правительство или обращаясь с жалобами, будут защищены. Если в советское время граждане не могли свободно говорить то, что думали, соответственно, не могли влиять на политическую элиту, то сейчас, говоря все, что думают и о чем не думают (многие говорят не думая!), люди опять же не в состоянии влиять на элиту, которая, в лучшем случае периодически изучая массовые настроения у себя в стране, пытается ими манипулировать в целях своей большей выживаемости.
С другой стороны, публичность современной политики и принятия важнейших решений (в смысле необходимости их представления широким массам) дает политическим лидерам реальную возможность перекинуть на плечи избирателей часть своей личной ответственности за принимаемое решение. Иначе говоря, если монарх всецело отвечает за собственные решения (или не отвечает вовсе), то демократический лидер отвечает за собственные решения постольку, поскольку он — избранник народа: ошибки этого политика можно трактовать как ошибки народа, его избравшего. Кроме того, получив поддержку народа в принятии того или иного решения или осуществления реформы, лидер делает граждан своей страны соучастниками этих действий, что (кроме всего прочего) освобождает его от массового негодования, возмущения и недовольства в случае, если программа провалилась. А если к тому же учесть, что народ — категория весьма абстрактная и популистская, то отсюда непосредственно вытекает объяснение того, почему граждане всегда пытаются найти виновных и почти никогда не находят их. Всплывает очередной парадокс демократии, о котором обычно не говорят: разделение демократическими лидерами личной ответственности с народом весьма удобно и выгодно прежде всего демократическим лидерам, а не массам.
Таким образом, постсоветские лидеры стран СНГ пытаются адаптироваться к необходимости демократических преобразований и вместе с тем адаптировать их под себя, что в целом нормально, хотя и свидетельствует об очередном парадоксе демократии.
