CC BY
37
Яковенко Б. В. Ответы на внутреннюю рецензию И. И. Лапшина
1. Приступая к оценке моего сочинения «ИСТОРИЯ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ», проф. И. И. Лапшин присоединяется к ряду руководящих мыслей, мною высказанных во Введении, но находит мое противопоставление философского знания религии неполным. А именно, соглашаясь его признать правильным, если религию разуметь, как слепую веру и мистическую настроенность в рамках церковного традиционализма, он утверждает, что религиозность можно еще понимать и шире, как веру в сохранение ценностей, в нравственный, интеллектуальный и эстетический смысл жизни, и что философия в ее высших проявлениях всегда была и будет проникнута такого рода религиозным пафосом или вселенским чувством. Я должен заметить на это, что такое употребление слова «религия» и «религиозность» кажется мне вообще лишающим четкости соответствующие понятия, так как главным и характерным признаком их по существу и содержанию является связь человека с Богом: религия есть, с одной стороны, богослужение, а — с другой, определенное догматическое вероучение, в центре коего стоит Бог (божество или божества). А так как вера в сохранение ценностей, в нравственный, интеллектуальный и эстетический смысл жизни прекрасно может существовать и не раз существовала (как это показывает хотя бы история философии) совершенно независимо и от богослужения и от религиозного вероучения, то я и считаю предпочтительным не называть ее религиозной. Сверх того, высказанное мною во Введении разграничение между философией и религией берет их со стороны их смысла и содержания, между тем как И. И. Лапшин, говоря о неполноте его, имеет в виду, во всяком случае ту психическую атмосферу, в которой выявляются и живут и та и другая. Разумеется, в психологическом отношении я не буду отрицать правоту его утверждения, что философствование, философское творчество, содержит в себе в качестве более или менее постоянного психического момента веру в сохранение ценностей и этим оно напоминает религиозное переживание, но это отнюдь не уполномачивает на то, чтобы считать такую веру за момент философии, как определенного комплекса знаний.
2. Упрек И. И. Лапшина в том, что я неосновательно опустил изложение главного философского трактата Радищева, я признаю вполне справедливым и потому заполняю этот пробел, присоединяя к тексту моей книги новые страницы, посвященные этому предмету. Единственным мотивом, побудившим меня удовольствоваться о Радищеве немногими строками, было опасение слишком больших размеров, которые с самого же начала грозила принять моя книга. Как родоначальник материалистического направления в русской мысли, Радищев заслуживает, конечно, такого же внимания, как и Сковорода, являющийся главным родоначальником русского спиритуализма и идеализма.
3. По той же причине (необходимость экономить пространство) мне не пришлось заняться сколько-нибудь обстоятельно психологией славянофильского движения, о которой И. И. Лапшин высказывает ряд интересных соображений. Но он и не ставит мне этого в вину, признавая, что главная моя задача — изложение самих взглядов сюда относящихся мыслителей. Поэтому же мне не представлялось бы целесообразным и пополнять мой текст в этом направлении.
4. Замечание И. И. Лапшина о глубоком значении православия для русской культурной жизни и о том, что в противоположность западникам славянофилы это почувствовали и поняли, кажется мне справедливым, но я думаю вместе с тем, что несправедливо приписывать Белинскому впадение в тон воинствующих демагогов-
безбожников. Белинский протестовал только против православия, превращенного в орудие самодержавия, а в частности — против Гоголя (последнего периода), как идейного помощника и проводника такого превращения.
5. Упрек в излишней краткости, сделанный мне И. И. Лапшиным по поводу моего изложения философии Чичерина, я признаю вполне заслуженным и устраняю этот недостаток соответствующим значительным расширением текста в этом пункте. И в этом случае меня побудили поскупиться пространством единственно лишь соображения экономии.
6. Что касается до пожеланий И. И. Лапшина относительно изложения русского материализма в моей книге, то к ней приложена среди других схематических изображений также и таблица, представляющая ход русской материалистической мысли и до некоторой степени показывающая непрерывность материалистической традиции в России. Я считал бы плодотворной задачей проследить эту последнюю, как предлагает рецензент, у русских врачей, у бар-вольнодумцев и у русских художественных писателей; но, как это само собою разумеется, я не мог и не могу этого касаться в моей книге, посвященной, главным образом, изложению учений и концепций, а не отдельных мыслей и или переживаний, т. е. личных психологий. Иначе мне пришлось бы чрезвычайно расширить, может быть, даже удвоить свою книгу, так как подобное исследование, из соображений простой объективности, надлежало бы распространить на все течения русской мысли, не ограничиваясь только одним материализмом. Сверх того, мне думается, что привлечение такого психологического материала пошло бы в ущерб ясности и четкости изложения чисто философских учений и идей.
7. И. И. Лапшин находит поражающей скупость моего изложения воззрений Вл. Соловьева. Прежде всего, я позволю себе не согласиться с почтенным рецензентом. Изложением философских взглядов Соловьева я занимаюсь два раза (в главе IX и в главе XIV), вынужденный к тому, главным образом, эволюцией, происходящей в них на протяжении двадцати лет. В общем мною посвящено Соловьеву 23 (12 плюс 11) страницы, и на протяжении моего изложения я останавливаюсь также и на его этике и на его философии истории, которые относятся рецензентом к более плодотворным и ценным частям его творчества. Постольку утверждение рецензента о том, что я остался равнодушным к наиболее богатой идеями части философского наследия Соловьева, несправедливо. Но я, действительно, не касаюсь соловьевских высказываний в сфере истории мысли, религиозной психологии и эстетики, и еще того менее останавливаюсь я на Соловьеве как поэте, так как все высказывания этого порядка, сколь бы ни были они ценны для понимания психологии Соловьева-человека и психологической подоплеки его мировоззрения, не дают ничего существенного для реконструкции его религиозно-метафизической концепции, которая, независимо от того, оригинальна ли она или неоригинальна, — должна быть главным образом принята во внимание в книге, посвященной истории русской философии, и соответственно поставлена в центре изложения. В частности упоминаемый И. И. Лапшиным поворот к критицизму, наметившийся у Соловьева к концу жизни, не ускользнул и от моего внимания, как это показывает мое изложение в главе XIV.
8. Мне не представляется целесообразным, как это предлагает И. И. Лапшин, останавливаться на факте предварения Данилевским Шпенглера. Конечно, тема эта сама по себе интересная и поучительная, но, помимо того, что она уже обрабатывалась другими, мне пришлось бы из чувства справедливости и из соображений
равномерности проделать то же самое и с другими русскими мыслителями и учениями, что, несомненно, значительно увеличило бы размеры книги. Кроме того, для изложения самого учения Данилевского ровно никакой роли не играет тот факт, что его идеи чуть ли не через 50 лет отозвались у потрясенного разгромом Германии немецкого мыслителя, а через него нашла отзвук в современной немецкой мысли вообще.
9. Не могу я согласиться с утверждением глубокоуважаемого рецензента о том, что творчество кантианца Введенского заслуживало бы более подробного рассмотрения, чем у меня дано. В самом деле я останавливаюсь на этом философе дважды (в главе XII и в главе XVI) и отвожу ему в общей сложности 20 (16 плюс 4) страниц, хотя учение свое он и изложил лишь в самых общих чертах и многих существенных вопросов философии не касался. Уделить ему столько места в моем изложении меня побудило, во-первых, то обстоятельство, что он является самым типичным и характерным русским представителем кантианства, а во-вторых, обнаруженная им в нескольких случаях сила критического мышления. Впрочем, для полноты картины я прибавляю краткую характеристику самого последнего философского выступления Введенского, по-своему весьма поучительного, в защиту веры в Бога.
10. Мне кажется, что и на философских высказываниях Каринского я остановился вполне достаточно, отведя ему 7 страниц. По самому характеру моей задачи я должен был в отношении к каждому трактуемому мыслителю стремиться более всего представить основные элементы его философской системы, концепции или мировоззрения. В случае Каринского это было особенно трудно, потому что этот мыслитель ни разу не пытался дать хотя бы самое кратное изложение своих основных философских взглядов в их совокупности. Пришлось выискивать указания на них повсюду в работах, посвященных специальным темам; и надо сознаться, что улов был на этот раз весьма скромный. Что касается до направления мысли, к которому принадлежит Каринский, то я продолжаю думать, — ив этом единомыслю с его наибольшим, уже покойным, почитателем Э. Радловым, —что он был критицистом не только в том смысле, что теоретически проявился главным образом в критике рационализма (Канта) и эмпиризма, но и в том, что его собственное теоретическое credo составлял своеобразный критицизм, в некоторых отношениях близкий к Канту (если не по букве учения этого последнего, то по его осмысленному существу). Я бы причислил Каринского не к последователям Якоби, а к неокантианцам в широком смысле этого слова.
11. Критика, которой было подвергнуто учение Лосского, в особенности в России, представляет, несомненно, большой и поучительный интерес. Но я не мог остановиться на ней специально в моем изложении, так как иначе прошлось бы сделать то же самое и в других аналогичных случаях. Например, пришлось бы остановиться специально на критиках, которым подвергались учения Кавелина, Соловьева, Толстого, Введенского и т. д.; это же увеличило бы значительно размеры книги. Поэтому я касался в своем изложении критических выступлений только тогда, когда они, нося характер актуальной философской полемики, представлялись мне существенно (систематически) важными для выражавшихся в них философских тенденций или являлись их главными или даже единственными выражениями. Так, было, например, при выступлении «Логоса» и столкновении его с неославянофильством, или при столкновении Ленина с эмпириокритицизмом. Достаточной же гарантией против того, чтобы читатель моей книги, оставаясь в неведении относительно критиков философии Лосского, не подумал, что учения этого последнего приняты русскими
философами без возражений, мне кажется, может послужить приложенная к соответствующей главе библиография сочинений о Лоском.
12. На большевистском диалектическом материализме я останавливаюсь достаточно подробно в своей книге. Но при этом я и тут следую раз избранному мною методу объективного изложения (или доксографическому, по меткому выражению И. И. Лапшина) и не пускаюсь ни в какой разбор излагаемых мною взглядов. Я поступаю так и ради того, чтобы выдержать общий дух метода, и из необходимости экономить пространство, и потому, наконец, что разбор большевистской философии, в виду ее слишком большой актуальности, весьма легко мог бы повести к пристрастной, партийной оценке (как это и случилось, например, на самом деле с упоминаемым рецензентом Д. И. Чижевским). В частности, мне кажется напрасным беспокойство И. И. Лапшина о том, что европейскому читателю должно быть непонятно, как из по-своему плодотворной и четкой рабочей гипотезы экономического материализма получается в диалектическом материализме расплывчатая концепция с переменным содержанием, а носители ее один за другим впадают в немилость. Ибо европейский читатель, во-первых, памятует и знает, что былая Россия по-прежнему еще находится в процессе глубочайшего социального и духовного перерождения, т. е. что она объята настоящей основопотрясательной революцией; во-вторых же, он имеет в миниатюре и в иной форме перед своими глазами события того же самого порядка в Италии и в Германии, по которым он может судить и о происходящем в СССР. Как бы там ни было, для большей ясности в этом пункте я добавляю к моему изложению краткое повествование о самой последней фазе идеологического развития Советской России, которая сейчас как раз в полном разгаре.
13. Высказав взгляд, что Гегель является тем нерусским мыслителем, который оказал наибольшее влияние на русскую философию, я имел в виду не только русскую публицистику, но и крупнейших представителей наукообразной философии в России; и вопреки мнению, высказанному И. И. Лапшиным, я продолжаю на этом настаивать. Разумеется, речь идет при этом не об одном диалектическом методе Гегеля и даже не о нем по преимуществу, а о философском учении Гегеля в его целом, во всей полноте его частей и мотивов. Кроме того, мною учитывается не только положительное влияние этого учения в России, но и отрицательное, выразившееся в многочисленных и существенных критиках его, написанных русскими мыслителями. Хотя в России даже наиболее правоверный гегельянец, Чичерин, в целом ряде пунктов отходит от своего учителя, тем не менее у него, как у Соловьева, у Лопатина, у С. Трубецкого, у Плеханова, у Ленина и у Флоренского, а в самое последнее время — у Лосева, Карсавина и у философских представителей большевизма, диалектический метод находит себе совершенно явственное и существенное применение. Составляющие начало русской философской мысли — русский идеалистический идеализм (у Станкевича, Белинского, Бакунина) и русский спиритуалистический идеализм (у Киреевского, Хомякова, Самарина и К. Аксакова) родились и развивались под влиянием гегелевского духа и всосали из него в свою плоть и кровь много самого существенного. Плодотворную, принципиальную критику Гегелева мышления можно найти почти в каждом значительном обнаружении философского духа в России. Ни Платон, ни Аристотель, ни Декарт, ни Спиноза, ни Лейбниц, ни Руссо, ни Кант, ни Шеллинг, ни Шопенгауэр, ни Конт, ни Спенсер, ни Маркс не могут быть поставлены в этом отношении на одну доску с Гегелем.
14. Я согласен с характеристикой применяемого в моей книге метода изложения, как по преимуществу доксографического. Но мне хочется, в этой связи все же отме-
тить, что каждый период русского философствования я старался вкратце поставить в связь с общекультурным, особенно же с социально-политическим состоянием русской жизни. Где это было возможно и целесообразно, я кратко упоминал также об идейной преемственности и об идейных влияниях. Хотя принципиально и возможны, как указывает И. И. Лапшин, разные другие методы исторического изложения, но мне думается, что конкретно, в применении к ходу философской мысли в России, тому, кто хочет избежать схематизации и стилизации и вместе с тем задается целью изобразить этот ход во всем его объеме и во всех его подробностях, не остается ничего другого, как употребить именно доксографический метод: настолько мала пока еще роль генетических связей и преемственностей в русском мышлении.
15. Как справедливо отмечает И. И. Лапшин, я отвожу в моей книге очень много страниц изложению взглядов русских публицистов. Причина тому — большая роль, которую публицистика сыграла в ходе развития русской мысли вообще и в ходе развития русского философствования в частности. Большую ей дань отдал, например, такой в лучшем смысле слова наукообразный философ, как Соловьев. При всем том я не могу согласиться с утверждением многоуважаемого рецензента, что мною уделено сравнительно меньшее число страниц настоящим философам, имеющим собственную продуманную и разработанную теорию познания. Во-первых, даже среди настоящих философов в России нет, пожалуй, ни одного, который бы дал собственную продуманную и разработанную теорию познания; или, во всяком случае, их буквально можно сосчитать по пальцам. Во-вторых, изложению учений и концепций настоящих философов (не просто публицистов) у меня отведено нуме-рически большее число страниц, чем изложению философствующих публицистов. Разумеется, сообразно характеру самого материала, изложение этих последних занимает главное место в первой части книги, а изложение настоящих философов, начиная преобладать с 70-х годов XIX столетия, становится во втором десятилетии XX в. просто-напросто доминирующим.
16. Совершенно справедливо и замечание И. И. Лапшина, что в моей книге почти отсутствует изложение эстетических учений, т. е. русской философии искусства. Должен признаться, что этот пробел был мною допущен совершенно сознательно, отчасти по мотивам экономии пространства, отчасти для того, чтобы привлечением к делу слишком многих областей и проблем не усложнять и не запутывать изложения. Как это отмечено в рецензии И. И. Лапшина, мною осталась незатронутой также и область научной философии в точном смысле этого слова, т. е. философских учений, касающихся предметов отдельных научных дисциплин (например, физикохимические сочинения Ломоносова, попытка диалектического обоснования системы химических элементов у Чичерина, объяснение всей душевной жизни при помощи теории рефлексов головного мозга у Сеченова, критика дарвинизма у Данилевского и Страхова и защита его Тимирязевым, обоснование физики без материй и психологии без души у Введенского, философия языка Потебни и т.д.). Добавлю сам, что я совершенно не упоминал о русских достижениях в области истории философии и почти не касался таких смежных с философией дисциплин, как психология и социология. Поступая так, я все время имел в виду приложить к моей книге несколько специальных очерков с кратким изложением сделанного и достигнутого русским мышлением в каждой из этих областей. Но теперь, ввиду того, что моя книга и так уже чрезвычайно выросла, я хотел бы получить санкцию на такое ее дальнейшее расширение, которое могло бы быть легко мною осуществлено во время печатания книги. Дело идет при этом, главным образом, о следующих обзорах:
1. Логика в России.
2. Философия науки в России.
3. Философия права и социальная философия в России.
4. Психология в России.
5. История философии в России.
6. Главные иностранные влияния на русскую мысль.
7. Влияние, оказанное русской мыслью на иностранную.
17. В связи с изложением истории русской философии мною была составлена сюда относящаяся довольно подробная библиография, распределенная мною по главам. Но на основании уже произведенной работы было бы сравнительно легко составить полную библиографию по этому предмету с тем, чтобы она была издана затем отдельной книжкой. Я охотно бы взялся за эту работу и выполнил бы ее в ближайшее время, но для этого мне нужна тоже санкция, а равно и гарантия материальной помощи, так как для выполнения такого задания придется использовать многие книгохранилища и не миновать с этой целью поездки в Гельсингфорс.
18. В конце своей рецензии И. И. Лапшин, между прочим, пишет: «Ничто не мешает, конечно, Яковенко впоследствии углубить свою работу и написать ряд философских профилей нескольких крупных фигур в русской философии». Это как нельзя более совпадает с моими собственными намерениями. В течение ближайших лет я охотно написал бы монографии следующих русских мыслителей: Чаадаева, Белинского, Герцена, Хомякова, Киреевского, Бакунина, Чернышевского, Лаврова, Михайловского, Соловьева, Чичерина, Лопатина, Достоевсого, Толстого, Федорова. В первую очередь пошли бы Чаадаев, Белинский, Соловьев и Достоевский. Каждая монография обнимала бы 10-12 листов. Но и для того чтобы приступить к выполнению этого предприятия, мне необходима санкция.
19. В заключение позволю себе обратить внимание на нижеследующее обстоятельство. При составлении моей книги я старался использовать доступные мне материалы так, чтобы мое изложение по возможности не повторяло изложение русской мысли, содержащегося в известном заслуженном и сохраняющем и поныне свою ценность труде Т. Г. Масарика «Россия и Европа», а пополняло его. Как известно, автор этого сочинения занимался в нем по преимуществу религиозно-философскими, философско-историческими и социально-политическими линиями и течениями в русской мысли; памятуя об этом, я сосредоточился в моей книге, главным образом, на изложении метафизических (гносеологических и онтологических) учений, возникших и сложившихся на русской почве.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Дюринг ^йЬп^) Евгений (1833-1921) —немецкий философ, экономист и правовед. О понимании им религиозности см. в кн.: Дюринг Е. Ценность жизни. Исследование в смысле героического миропонимания. СПб., 1896, а также в кн.: Лапшин И. И. О вселенском чувстве. СПб., 1911.
Магницкий Михаил Леонтьевич (1778-1835)—член Главного правления училищ в Министерстве духовных дел и просвещения (1819-1826); по обскурантистской программе «реформировал» Казанский университет. Однако с увещеванием к А. И. Галичу обращался не Магницкий, а другой такой же обскурант — Д. П. Рунич, бывший в 1821-1826 гг. попечителем Петербургского учебного округа. Он устроил судилище над профессорами Петербургского университета в 1821 г.
3 Цитируются слова Лихарева, героя раннего рассказа А. П. Чехова «На пути» (1886). Далее упоминается главный герой пьесы «Дядя Ваня».
4 Это бранное слово стоит в следующем контексте частного письма В. И. Ленина к
А. М. Горькому от 13 или ноября 1913 г.: «Богоискательство отличается об богостроительства или богосозидательства или боготворчества и т. п. ничуть не больше, чем желтый черт отличается от черта синего. Говорить о богоискательстве не для того, чтобы высказаться против всяких чертей и богов, против всякого идейного труположства (всякий боженька есть труположство — будь это самый чистенький, идеальный, не искомый, а построяемый боженька, все равно), — а для предпочтения синего черта желтому, это во сто раз хуже, чем не говорить совсем» (См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Изд. 5-е. Т. 48. С. 227).
5 Михалчев Димитр (1880-1967) —болгарский философ-имманентист.
6 В. Ф. Эрн, рассказав о том, как Г. С. Сковороду «устрашил» некий сон, комментировал это таким образом: если Декарт после своего знаменитого сновидения решился «оставить мысль наедине с самою собой», то Сковорода «отверг всякое готовое содержание жизни (а не только мыли), и, усомнившись во всех путях, решил прежде всего, остаться с самим собой. . . » (См.: Эрн В. Борьба за Логос. Г. Сковорода. Жизнь и учения. Минск; М., 2000. С. 405-406).
7 См.: например, следующие статьи М.М. Ковалевского: «Ранние ревнители философии Шеллинга в России — Чаадаев и Иван Киреевский» (Русская мысль. 1916. Кн. 12); «Шел-лингианство и гегельяство в России (К истории немецких культурных влияний)» (Вестник Европы. 1915. Кн. 11); «Борьба немецкого влияния с французским в конце XVIII и в 1-й половине XIX столетия» (Вестник Европы. 1915. Кн. 10) и др.
8 И. И. Лапшин имеет в виду два произведения о Ломоносове: «Ломоносов как химик. Речь П. И. Вальдена, произнесенная в торжественном собрании Императорской Академии наук 8 ноября 1911 г. в память 200-летия со для рождения М. В. Ломоносова» (СПб., 1911), и книгу В. А. Стеклова «Михайло Васильевич Ломоносов. Биографический очерк». Берлин; Петербург, 1921.
9 Павлов-Сильванский Николай Павлович (1869-1908) — исследователь русского феодализма. Автор ряда работ по истории русской общественной мысли; см., в частности, «Жизнь Радищева», «Материалисты двадцатых годов», «П. И. Пестель» (Павлов-Сильван-ский Н. П. Сочинения. Т. 2. Очерки по русской истории XVIII-XIX вв. СПб., 1910)
Сиповский Василий Васильевич (1872-1930) — литературовед и историк литературы. Известен «Очерками по истории русского романа» (т. 1-2. СПб., 1909-1910), в которых описывал жизнь философских идей в руской литературе.
10 Сеченов Иван Михайлович (1829-1905)—создатель русской физиологической школы, материалист.
Тимирязев Климентий Аркадьевич (1843-1920) —ученый-дарвинист; занимался физиологией растений.
Лесгафт Петр Францевич (1837-1909) —педагог, анатом и врач, основоположник научной системы физического воспитания.
Павлов Иван Петрович (1849-1936)—физиолог, создатель учения о высшей нервной деятельности.
11 На съезде естествоиспытателей в Геттингене в 1854 г. физиолог Рудольф Вагнер (Vagner) выступил против видного представителя вульгарного материализма Карла Фогта (Vogt) (а не против А. Руге, как пишет И. И. Лапшин). Р. Вагнер объявил, что психология не может отрицать библейское учение о происхождении человека и бессмертной душе; в самой ограниченности познания он усматривал возможность для веры, которая спасает душу и бессмертие от нападок материалистов. Книги Вагнера «О знании и вере» (1854) и «Борьба за душу» (1857) были популярны. К. Фогт ответил на них своей книгой «Слепая вера и наука». Об этом съезде Ф. А. Ланге писал, что дискуссии на нем напомнили о великих религиозных диспутах времен реформации (см. его кн.: Ланге Ф. А. «История материализма и крика его значения в настоящее время. СПб., 1899. С. 407).
Другую полемику на подобную тему вели химик Ю. Либих (Liebig) и материалист Я. Молешотт (Moleschott). Она получила отражение в книге Молешотта «Круговорот жизни. Физиологические ответы на «“Письма о химии” Ю. Либиха» (Имеется русский перевод, 1862 г.).
12 Это был спор по вопросу о возможности самозарождения жизни. Ф. А. Пуше (Pouchet) утверждал несомненность этого процесса. Его поддержал Ф. Жолли (Jolly). Л. Пастер (Pasteur) экспериментально отверг теорию самозарождения микроорганизмов. Д. И. Писарев был на стороне первых, защищая их в статье «Подвиги европейских авторитетов» (См.: Сочинения Д. И. Писарева. Полн. собр.: В 6 т. Т. 5. СПб., 1911).
13 Этуотер (Atewater) Уилбер (1844-1907) — американский физиолог; вместе с учеником Ф. Бенедиктом сумел установить приложимость закона сохранения энергии к организму человека.
14 Мареш (MareS) Франтишек (1857-1942) — профессор физиологии, виталист, автор книги «Идеализм и реализм в естествознании», руководитель физиологического института Карлова университета в Праге.
15 Спор И. М. Сеченова и К. Д. Кавелина относится к 1872-1874 гг. Своим предметом он имел вопрос о детерминированности человеческого поведения. Но очень скоро он перерос свои границы и превратился в дискуссию о предмете, задачах и методе психологии. См.: Будилова Е. А. «Борьба материализма и идеализма в русской психологической науке. Вторая половина XIX — начало XX в. М., 1960. (гл. III).
16 Кушевский Иван Афанасьевич (1847-1876) —прозаик, критик, фельетонист. Его роман «Николай Негорев, или Благополучный россиянин» опубликован в журнале «Отечественные записки» в 1871 г.
17 Маркевич Болеслав Михайлович (1822-1884)—прозаик, публицист, критик. Роман «Перелом» был опубликован в журнале «Русский вестник» в 1880-1881 гг.
Марков Евгений Львович (1835-1903)—публицист, критик, прозаик. Роман «Черноземные поля» был опубликован в журнале «Дело» в 1876 г.
18 Об убийстве своего отца Н. И. Костомаров рассказал в «Автобиографии».
19 Танеев Владимир Иванович (1840-1921) —юрист, философ, социолог, брат композитора Сергея Ивановича Танеева. О нем на многих страницах рассказывает Андрей Белый в своих мемуарах «На рубеже двух столетий» и «Начало века».
20 Книга А. И. Введенского называлась «Опыт построения теории материи на принципах критической философии. Часть 1. Элементарный очерк критической философии, исторический обзор важнейших учений о материи, учение о силах» (1888 г.)
Стало (Stallo) Джон Бернхард (1822-1900) — американский ученый и юрист, автор нескольких книг по философии естествознания.
Пуанкаре (Poincare) Пьер (1861-1912) — французский математик, физик и философ.
Дюгем (Duhem) Пьер (1861-1916) —французский физик-теоретик, философ и историк естествознания.
21 Речь идет о статье «Атомизм и энергетизм. По поводу речи В. Оствальда «Несостоятельность научного материализма», вышедшей отдельным изданием в Санкт-Петербурге в 1896 г.
22 Бестужев-Рюмин Константин Николаевич (1829-1897) —историк. Под его руководством А. И. Введенский писал дипломную работу о Станиславе Жолковском (1547 или 1550-1620) —великом коронном гетмане, канцлере польском с 1618 г.
23 Действительно, А. И. Введенский усиленно добивался открытия философского отделения на историко-филологическом факультете Петербургского университета; однако в связи с начавшееся войной 1914 г. оно так и не было открыто.
24 Целлер (Zeller) Эдуард (1814-1908) — немецкий историк античной философии. В России было несколько изданий его «Очерка истории греческой философии». М. И. Каринский в 1889 г. напечатал свои «Лекции по истории древней философии».
25 Рязанов (наст. фам. Гольдендах) Давид Борисович (1870-1938) — революционер, исследователь рукописного наследия К. Маркса и Ф. Энгельса и публикатор их работ. Организатор (в 1921 г.) Института К. Маркса и Ф. Энгельса и его первый руководитель (по 1931 г.). Был сослан в Саратов, в 1937 г. арестован по обвинению в связях с «правооппортунистической троцкистской организацией» и расстрелян.
Возможно, речь идет о докладе Н. О. Лосского «Философия в СССР», состоявшемся в Философском обществе в Праге 12 октября 1936 г.
27 Под псевдонимом Прокофьев П. в журнале «Современные записки» были опубликованы следующие статьи Д. И. Чижевского: «“Советская” философия» (Кн. 33), «Философские искания в Советской России» (Кн. 37), «Кризис советской философии» (Кн. 43).
28 Речь идет о статье А. И. Введенского «О мистицизме и критицизме в теории познания
В. С. Соловьева» в журнале «Вопросы философии и психологии» (кн. 56 за 1901 год).
29 Статья В. С. Соловьева «Понятие о Боге» (1897 г.) находится в IX томе Собрания сочинений. СПб., 1909-1911 гг. Там же см. его «Предисловие к переводу “Истории материализма”» Ф. А. Ланге.
Паттен (Patten) Самуэль Нельсон (1832-1924) — американский политэконом и сито-рик социально-экономической мысли.
Элейтеропулос А. (Элевтеропулос) (1873-1963) —греческий историк философии, марксист.
31 Пеликан Фердинанд (1885—1952) — чешский философ, друг Б. В. Яковенко и переводчик его работ на чешский язык.
