CC BY
121
Вестник Челябинского государственного университета. 2011. № 17 (232). Филология. Искусствоведение. Вып. 55. С. 85-88.
А. м. кусаинова
отражение ключевых понятий ‘родина’, ‘память’, ‘дом’ в национальной КАРТИНЕ МИРА РоССИйСКИХ НЕМЦЕВ,
РУССКИХ и казахов
В статье на примере творчества трёхъязычного казахстанского писателя Герольда Бельге-ра рассматриваются концепты ‘родина’, ‘память’ и ‘дом’ языковой личности на фоне общенационального (немецкого, русского и казахского) восприятия данных концептов.
Ключевые слова: сравнительно-историческое и сопоставительное языкознание, языковая картина мира, языковая личность, русский язык, немецкий язык, казахский язык, концепты ‘родина , память , дом .
Интерес к изучению национальных картин мира в данное время активен в научной мысли [1]. Национальная картина мира многомерна и выявляется через различные категории: ‘пространство’, ‘время’, ‘я/другие’, ‘уникальное/ общее’, ‘жизнь/смерть’, ‘отсутствие/бытие’, ‘движение/статика’, ‘индивидуум/коллектив’, ‘автономия/зависимость’, ‘дисциплина/ своеволие’, ‘мужское/женское’ и др. Народы отличаются друг от друга не цивилизациями, а культурами. Важно уловить не отдельные элементы, а именно их совокупность, «особенное соотношение предметов и понятий, общих для всех людей и культур» [4. С. 44]. Выявим российско-немецкие ментальные элементы, обозначая основные немецкие и русские ключевые понятия.
По мнению Г. Д. Гачева, в германской модели мира заложено противоречие «механического повиновения немцев любой власти» и дух отрицания, «динамический дух герман-ства, склонность к протесту» [4. С. 115].
Подобное противоречие не могло не найти отражения в критических для российских немцев ситуациях (депортация, трудармия, спец-поселение, эмиграция).
Для немецкого народа характерно «уважение к форме закона, а не просто к его конкретному смыслу и применению в данной ситуации». У российских немцев подобное отношение в сложных исторических ситуациях также наблюдается и оборачивается ещё большей для них трагедией. В романе Г. Бельгера «Дом скитальца» описана ситуация, когда ответственные российские немцы перед самой депортацией боялись отлучиться от доверенного им колхозного имущества: «В глазах заведующего током стахановца Фогеля застыли озабоченность и страх. Ему надо помочь семье - собрать пожит-
ки в дальнюю дорогу, а он день и ночь сторожит колхозное добро, не смея отлучиться ни на шаг. Ему советовали: “Бросай всё к чёртовой матери! Об этом ли тебе сейчас думать?!”, но он никого не слушал, как угорелый, кружился возле горки зерна, аккуратно укрытой брезентовым пологом» [2. С. 85].
По наблюдениям Г. Д. Гачева, в Германии и в России «преобладает растительный символизм», потому что немецкий и русский народы искони ведут оседлый образ жизни. У российских немцев наблюдается обострённый интерес к растительной символике, потому что, будучи оседлым народом, российские немцы были вынуждены вести «кочевой» образ жизни. Анализ российско-немецкой басни показывает преобладание флористических образов над более традиционными для басни анималистическими. Особое внимание во всех жанрах и внежанровых стихотворениях уделяется хрупким растениям, в том числе растениям, потерявшим корни. Особенно распространён образ «перекати-поле» (к примеру, в поэзии Р. Франка), вошедший и в образное самоопределение российско-немецкого народа: «Мы не пыль на ветру, мы не перекати-поле...». Существует и роман немецкого автора М. Шульца «Мы не пыль на ветру».
Г. Д. Гачев отмечает, что для германцев «роднее» время, для русских - пространство. В качестве важных черт русской национальной картины мира он называет «необъятный простор» России и то, что Россия затягивает чужеземцев [5. С. 207]. Широта русской души, обусловленная бескрайними просторами, неустанно отмечалась писателями, философами, учёными. В научной литературе нередко приводится фраза Свидригайлова о широте русской души из романа Ф. Достоевского
«Преступление и наказание»: «Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, беспорядочному», как и фраза Мити Карамазова из «Братьев Карама-зововых»: «Широк человек, я бы сузил».
Сугубо русские черты - пассивность субъекта, связанная с идеей непредсказуемости мира (надежда на «авось»), стремление к воле, щепетильность, задушевность, нередко доходящая до фамильярности, противоположны западноевропейскому представлению о неприкосновенности личной сферы («лезть в душу»); беспечность и лень (о которой прямо пишет, к примеру, Н. Бердяев [1. С. 64]) - в полной мере не присущи российским немцам.
«Евразийское призвание делает Германию и Россию близкими и понятными друг другу и в культуре, и в типе психики - внутренне сосредоточенной, рефлектирующей» [5. С. 122]. Е. И. Зейферт в статье «Национальная картина мира российских немцев...» отмечает гибрид -ность российско-немецкой культуры. Модель мира для немцев, по Г. Д. Гачеву, - дом; для русских - направление в бесконечность, путь-дорога. У российских немцев мы видим некое совмещение этих двух моделей: путь-дорога к дому.
Тема дома является ведущей в мировой литературе. Практически каждый писатель так или иначе обращается к ней. Образ дома возникает в произведениях А. Чехова, М. Симаш-ко, Н. Лескова и многих других. Ф. Достоевский, в частности, писал: У каждого человека должен быть дом, куда он может придти. А. Ахматова: Но где мой дом и где рассудок мой? Особое звучание данная тема получила в творчестве известного казахстанского писателя Г. Бельгера. В его рассказах, повестях, романах «Дом скитальца», «Сосновый дом на краю аула» понятие ‘дом’ является одним из ключевых, так как, во-первых, он стремится понять глубинную суть бытия человека; с другой стороны, это связано с трагической судьбой немецкого народа, вынужденного в 1941 году покинуть свою родину. Дом в сознании писателя ассоциируется с родиной, отчим краем. Автор подчёркивает, что цель жизненного пути каждого человека заключается в обретении им собственного дома. Для главного героя романа «Дом скитальца» немецкого врача Давида Эрлиха, депортированного в казахский аул, дом выступает как жилище, кров человека; своеобразный символ родины; отражение своего ду-
шевного состояния, возвращение собственного «я»: «Мечется немец по всему свету, везде он пускает или, точнее, стремится пустить корни, обосновывается крепко, обустраивается, строит свой дом, но всё равно это не его земля, всё равно он точно чужеземец, изгой, странник, и дом его, где бы он не стоял, - дом скитальца, который у него каким-то фатальным образом непременно стремятся отобрать» [6. С. 2].
Одним из активно используемых концептов в современной литературе является понятие родины. У В. И. Даля в сборнике «Пословицы русского народа» есть рубрика «Родина - Чужбина». Большинство пословиц, включенных в эту рубрику, имеет оценочный характер: И кости по родине плачут; Своя земля и в горсти мила; Своя сторонушка и собаке мила; За морем теплее, а у нас светлее. Близки к ним по смыслу и пословицы немецкого народа: Дома и собака ходит гордо, На родине и небо голубее. Бывший казахстанец, ныне немецкий поэт Александр Шмидт в стихотворении «Родина» пишет: Здесь всегда / Быть или не быть. / И где не копни/ - Череп бедного Йорика. Тот же Давид Эрлих, герой «Дома скитальца», приходит к выводу, что «человек не должен терять чувство Родины. Но и изгоем жить всю жизнь недостойно. У каждого человека должно быть своё место на земле. И нет чужой земли. Надо быть благодарным земле, где живёшь, и тогда она тебя отблагодарит, сторицей воздаст». И всем аулом в Кызыл-ту возводят врачу-спецпереселенцу дом - символ завершения его скитальческого пути.
В рассказе «Там, в долине» Г. Бельгер пишет так: «В памяти всплыли недавние слова взбудораженного своим юбилеем Нукена: “мой эль”, “родной эль”, - а тебя ведь не родной край ждет». В каждом языке существуют такие слова, значения которых гораздо шире и объемнее, чем их примерный синоним в других языках. Они часто просто не имеют адек-вата. Вот, к примеру, казахское слово ‘эль’. Перевести его на русский язык можно как
і ? С ? С ? Т1
население , народ , даже - страна . Так это слово толкуется в словарях. И это в общем-то верно, хотя при этом теряются кое-какие весьма значительные нюансы. Казах говорит: ‘мой эль’, ‘что обо мне мой эль скажет’ и так далее. И означает это: мой аул и его окружение, край моих предков, моя малая родина, место, где капнула первая капля крови от моей пуповины, край-опора, край-защита, край-отрада, земля моей чести, моей совести, люди, живущие на
этой земле, где каждый друг перед другом в ответе, где издревле, может, даже с незапамятных времен один за всех и все за одного. Вот что означает столь короткое слово ‘эль’. Оно, слово это, произносится с радостью, с гордостью, с любовью. И что бы ни случилось на свете, пусть даже небо обрушилось на землю, если человек вправе говорить ‘мой эль’, он не потерян, он не песчинка, он не бездомный бродяга. Ибо у него есть корни, и никакая черная буря не может его сорвать и погнать по земле, точно куст перекати-поля, находящий себе пристанище в каком-нибудь овраге, где и суждено ему сгнить, истлеть. Счастлив, благословенен тот смертный, обладающий этим бесценным даром - всюду и везде громогласно заявлять: ‘МОЙ ЭЛЬ’. И как мне понятны гордость, возбуждение, неуемная радость моего собрата по перу Нукена, решившего отметить свой первый юбилей в своем родном краю. Он ведь чувствует свою ответственность, свой сыновний долг перед родимой сторонушкой, где жили и умерли его предки, где живут и поныне его родственники, где вырос он сам, откуда уехал в большой город, стал известным писателем, написал несколько книг, в которых воспел свой край, свой эль, своих земляков. [3. С. 17].
Вдали от дома, от своего родного края, от своего кровного эля, непременно обнищает душа, теряются или тускнеют какие-то неведомые, но ощутимые качества твоей человеческой сути. И нетрудно представить, как встретят его там, в родном ауле, в окрестных аулах, как отовсюду соберутся люди, чтобы поглядеть на своего именитого земляка, разделить с ним его скромное торжество, помянуть мертвых, благословить и вдохновить своего птенца на новые свершения.
- Пай, пай! Какой вкус, какой аромат! Это тебе не городская мокрая сосиска! Э-э. верно, верно: родной эль - золотая колыбель. И вода родного края - слаще и даже пыль родной земли - благодать.
Эль... эль... да, да, но где он, мой эль? Какое место, какой уголок на земле я могу назвать, подобно Нукену и многим другим моим сверстникам этим словом - «мой эль»? Может, тот город на Волге, где я родился? Но в памяти моей сохранился лишь маленький пятачок - детская игровая площадка с качелями и крохотными деревянными домиками - перед трехэтажным кирпичным зданием, в котором обитали служащие и курсанты летной школы. И это все, или почти все. И в том, что больше
ничего не помню, - нет моей вины. Или село Мангейм Гнаденфлюрского кантона, родное село моих родителей, следует считать моим элем? Что ж. об этой точке земли я помню чуть больше, хотя бы потому, что когда оттуда нас. как бы это сказать поделикатнее, помягче. эвакуировали, мне было полных шесть лет. И я неплохо помню бабушкин дом со всеми его пристройками и неизменной летней кухней-бакхаузом, помню улицу, хлипкий палисадник с чахлыми деревцами, и даже шаткий мостик, через который проезжала полуторка с колхозными музыкантами - духовиками в соседнюю деревню Зихельберг, и я среди них, -помню. Помню кое-кого из сельчан, типы лиц, песни тех предвоенных лет. во мне и поныне живут дух и облик того удивительного, как мне теперь чудится, времени. Но разве могу я то местечко назвать своим родным краем, своим «элем», если десятки лет там ни разу не был и если оно просто-напросто более не существует? И названий-то таких - Мангейм, Гнаден-флюр, Зихельберг - и в помине не осталось. Вернее, названия эти остались лишь в памяти пожилых людей, тех, кому ныне за пятьдесят -шестьдесят, а вот от самих этих некогда многолюдных, цветущих сел в буквальном смысле и следа на земле не существует. По словам одного моего знакомого, бывшего жителея Мангейма, несколько лет назад посетившего отчий край, на месте школы и колхозной конторы торчат три чахлые акации - единственная примета той, не столь уж и давней жизни. [3. С. 21].
Так, может, мой эль - казахский аул на берегу Ишима, где я вырос, учился, обрел друзей, приют и с которым связаны едва ли не лучшие мои воспоминания? О, да. это место я вспоминаю с благодарностью, с добром, ибо там я почувствовал себя человеком и оттуда, через Ишим, отправился в далекий путь жизни. Сердце мое каждый раз сладко сжималось, когда я возвращался на каникулы в отчий дом, и моему приезду искренне радовался весь аул, и стар, и млад приходили в наш дом поздравить моих родителей, посмотреть на меня, намекнуть, что по такому случаю не грех почтенному Карлу «окровавить нож», то есть, зарезать ярочку и угостить достойных аульчан, и я, по казахскому обычаю, непременно обходил каждый двор, отдавая старикам «салем», принося старухам свои немудреные подарки - плитку чаю, горсть городских конфет, пачку-другую печенья, крохотные плитки шоколада, а по-
том, в свой черед, каждый аулец считал своим долгом пригласить меня, чтобы я отведал яств родного эля... И я чувствовал себя не только сыном отца, но сыном аула, душой проникался, что это мой аул, мой эль, и, вернувшись в город, говорил всем знакомым с понятной и законной гордостью: «Вернулся из эля», «Навестил эль», и это звучало так естественно, так искренне, что никто ни разу не усмотрел некой странности, некоторого, что ли, несоответствия между этим исконно казахским выражением и моим явно не казахским обличием.
Здесь, в долине, в Березовке и далеко вокруг в ее окрестностях, живут многие мои соплеменники, и многие успели пустить тут глубокие корни, ибо родились здесь, и выросло здесь не одно, а два-три и более поколения, и значит, для них это и есть родной эль, хайматорт, малая родина, и уже многие из потомков бывших поселенцев или спецпереселенцев теперь вправе говорить: «моя земля», «мой край». И, может, именно это имел в виду немногословный Хайнрих, когда спросил неожиданно: «Хорошо, не правда ли?»
Вспомнилось мне стихотворение в старом менонитском журнале, который показал мне Вильгельм Артурович. Оно называлось «Хай-мат» («Родина») и было подписано: «Е.Е.Е.». Автор стихотворения трогательно, проникновенно описывал осеннюю степь, милый сердцу российский край, в котором он вырос, и с неподдельной болью, горечью говорил о тех своих соплеменниках, лишенных чувства родины («хайматгефюль») и ради неведомых благ покидающих ее, уезжающих в далекую Америку. Как свежо, как современно звучит это стихотворение неизвестного автора! У Вильгельма Артуровича, читавшего его мне, вдруг дрогнул голос, слезы навернулись на его глаза, он судорожно повел кадыком и с трудом произнес последние две строки.
Вот оно то, единственное, сокровенное, что выше всяких соблазнов, всяких благ, всяких шкурных интересов. Вот оно, чувство родины, хайматгефюль, единственный нравственный стержень, благодаря чему человек ощущает себя и остается человеком [3. С. 42].
Феномен российских авторов-немцев состоит в том, что они по своему духоустройству русские, но чутко отзываются на всё немецкое. Получается, что среди русских они, пожалуй, немцы, а среди немцев всё-таки русские. Эта двойственность цельной натуры - неотъемлемое свойство их души. У Александра Шмидта есть такое произведение «Пещера», где он пишет: «Ты - русский, - утверждают знающие меня немцы. Ты - немец, - внушают мне знакомые русские. Я - никто, - говорю я на всякий случай. И под циклопическими сводами пещеры летучие мыши эха испуганно вопрошают:
- Кто?.. Кто?.. Кто?..»
Роберт Корн выпустил книгу под красноречивым названием «В России - немцы, в Германии - русские».
Список литературы
1. Бердяев, Н. С. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М. : Фи-лол. о-во СССР, 1990.
2. Бельгер, Г. К. Дом скитальца. Алматы : Атамура, 2003.
3. Бельгер, Г. К. Дождь со снегом : рассказы и миниатюры. Алматы : Атамура, 2005.
4. Гачев, Г. Д. Национальные образы мира. М. : Совет. писатель, 1998. 448 с.
5. Гачев, Г. Д. Ментальности народов мира. М., 2003. 543 с.
6. Темирболат, А. Б. В поисках утраченного дома. // Евразия. 2005. № 1.
