CC BY
59
Общественные и гуманитарные науки
63
УДК 882
ОСОБЕННОСТИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО МИРА СТИХОТВОРЕНИЯ М. МАМАКАЕВА «ЛАСТОЧКА»
PECULIARITIES OF THE ARTISTIC WORLD OF “SWALLOW" POEM BY M. MAMAKAEV
© 2°i4 Ибрагимов Л. М. Чеченский государственный университет
© 2014 Ibragimov L. M.
Chechen State University
Резюме. В статье исследуется проблема художественности в лирике на примере анализа одного стихотворения «Ласточка» чеченского поэта М. Мамакаева.
Abstract. The article deals with a problem of the imagery in the lyrics as an example of analysis of one poem ”Swallow”by M. Mamakaev, the Chechen poet.
Rezjume. V stat’e issleduetsja problema hudozhestvennosti v lirike na primere analiza odnogo stihot-vorenija «Lastochka» chechenskogo pojeta M. Mamakaeva.
Ключевые слова: поэтика, хронотоп, художественное время, художественное пространство, лирический герой.
Keywords: poetics, chronotope, artistic time, art space, lyrical hero.
Kljuchevye slova: pojetika, hronotop, hudozhestvennoe vremja, hudozhestvennoe prostranstvo, liri-cheskij geroj
Как правило, в художественном произведении участвуют три субъекта - автор, герой (персонажи), читатель. Есть время, следовательно, есть и пространство [1], в котором герои (персонажи) живут и действуют. Особенности поэтического мира произведения выявляются в особенностях его поэтики: жанровой принадлежности, своеобразии сюжета, композиции, авторской модальности и т. д. Мир в лирическом произведении дан опосредованно, через переживания героя. В лирике нет сюжета в привычном смысле этого слова. По определению Ю. Лотмана, сюжет «есть пересечение персонажем границ семантического поля» [9], то есть пространственновременных границ (поступки героя всегда совершаются, его желания реализуются в пространстве и времени). Это верно для всех литературных родов, включая лирику. В нашем случае, например, возможность героя (лирического субъекта) лишиться любимой в скором времени есть пересечение им пространственно-временных границ: сначала, издалека на родину, из настоящего в возможное будущее, затем обратно в на-
стоящее, но уже изменившимся человеком, что-то важное осознавшим, после того как он выговорился ласточке. Таким образом, переживания за возможные в будущем события является сюжетным событием, но это сюжет особенный, лирический. «Лирическим пространством, - писала Л. Гинзбург, - является авторское сознание... Оно вмещает лирическое событие, и в нем свободно движутся и скрещиваются ряды представлений... Эпическое пространство как бы вмещено во всеохватывающее пространство лирического поэта...» [3]. Если мир в лирике дан опосредованно через переживания героя и мир, поэтому, весьма относителен, то крайне важно определить точку отсчета, от которой разворачивается весь поэтический мир лирического произведения. Именно с пространственновременной характеристики этого мира мы и начнем анализ стихотворения М. Мамакаева «Ч 1ег1ардиг».
Время
Времена глаголов в стихотворении обнаруживают такую динамику: в первой и второй строфах действие развивается в настоящем времени (Ч1ег1ардиг,
64
Известия ДГПУ, №2, 2014
ч1ег1ардиг // Хьо стенга доьдуш ду? / Ласточка, ласточка, куда путь держишь?), однако и в них время имеет несколько переходов из настоящего (карара хан) в будущее (хин йолу я хила мега хан), из будущего в настоящее (... Бехаш бу сан безам // Со вицван дог долуш, Ойланца хервина // Со дийна вац, бохуш //... Живет моя любовь, с желанием забыть меня: мысленно отдалив меня, думая, что я умер).
Видимо, автор в курсе поведения героини, ее внутреннего настроя, намерения в настоящем и может представить себе дальнейшие ее шаги в будущем. Таким образом, время в художественном мире этого стихотворения развивается, движется неравномерно. Уже произошедшее событие как бы задерживается в настоящем (ойланца хервина, со дийна вац, бохуш // мысленно отдалив меня, думая, что я умер), а затем стремительно устремляется в будущее (Ахь цуьнга ала-лахь, со дагахь латтаве // Ты скажи ей, чтобы не забывала меня).
Третья строфа целиком посвящена ожидаемому худшему варианту судьбы героя, если возлюбленная (безам) забудет его: поэтому мысль автора в будущем (ахьа цуьнга алалахь... шен шира дот-таг! а, де доьхча, ма вицве // Скажи ей, чтобы давнего друга в трудные дни не забывала), но временная двуплановость соблюдена: все эти ожидания, предвидения включены в состав сегодняшних размышлений героя (кост д1ало, дагахь латтаве // передай весть, пусть помнит). Способность героя предчувствовать, чувствовать и помнить задает большой временной масштаб - человеческая жизнь. И возможное будущее героя стиха не устраивает без нее, без его любимой (сан безам). Откуда такое ирреальное желание? Наверное, это связано с чувством сильной любви, с ее иррациональными законами, ожиданиями и возможностями.
Последняя строфа еще дает нам понять, что автору надо было с кем-то поделиться своими сомнениями и терзаниями, освободить душу от груза сомнений, от «мильона терзаний». Народная этика не предполагает обстоятельный разговор по душам на этот счет с другим, третьим человеком. Тем более, высказывания чувства любви перед всем миром. Но и при возможности лирического героя лично поговорить с возлюбленной парадигма народного обычая, этническо-
го целомудрия не позволили бы ему в полной мере объектировать, вербализовать свои мысли-чувства. Вот и воспользовался автор-герой этой архетипической возможностью (излить душу, освободить ее от эмоциональной тесноты) разговора с ласточкой, возможностью обратиться к ней с просьбой о своем глубоко личном, чуть-чуть, подстрочно, намеком. И ему от этого «целомудренного иносказания» на душе легче стало. Даже до конца не веря в счастливый финал, он не расстается с надеждой (езачуьн дагахь дерг ма-дарра схьадалахь // у возлюбленной все, что на душе, мне - как есть - передай) на благоприятный исход для себя лично. И заканчивает стих сдержанно, с достоинством, без жалобы на судьбу, без «сантиментов», в рамках этнической поведенческой парадигмы.
Пространство в стихотворении пропущено через сознание лирического Я. Каждый, попадающий в поле зрения его предмет этим сознанием уже окрашен, оценен каким-то значением. Таких предметов в поле зрения лирического Я немного (лам (гора), малх (солнце), ч1ег1ардиг (ласточка)), но тем большую смысловую нагрузку они несут. Первое событие в анализируемом произведении - встреча героя с ласточкой, обращение его с просьбой к ней задает пространственный масштаб мира и является его точкой отсчета. Сразу следует отметить, что как во временном плане мир двойствен, так и в пространственном. Часть предметов, наполняющих художественный мир стихотворения, принадлежит близкой к герою и героине части мира -лам, малх, ч1ег1ардиг (гора, солнце, ласточка). Но есть другая часть предметов, сущностей, которые не укладываются в этот сиюминутный мир, они принадлежат и другому миру, другому времени -шира доттаг1а (давний друг), хьаша (гость), кост (весть) - тысячелетние духовные категории этнической идентичности. Трудно удержаться от искушения увидеть два этих пространственновременных уровня, закрепленных за героем (автором) и героиней стихотворения, однако никаких ясных «сигналов», дающих право так поступить, в тексте стихотворения нет. Автор и герой настолько прочно и неразрывно [1] слиты в один голос, в одно лирическое Я, что пространственные уровни смешиваются и становится неясным где граница, их разделяющая. Автор оказывается меж
Общественные и гуманитарные науки
65
двух миров: в собственном (видимо, ограниченном для передвижения) и миром героини, который, наверняка, уже отдалился от мира героя. Неслучайно в финале лирического сюжета в герое чувствуется некий надлом, где он возвращается к себе, осознающему в какой- то мере уже произошедшее. Этим вполне закономерно завершается построение двое-мирия в этом стихотворении.
Герой
Субъектная организация стихотворения непроста, так как кроме ласточки и автора-героя, героини, скрывается что-то недосказанное, о чем, правда, хорошо осведомлен автор. Уже в первой строфе обращает на себя внимание странный характер взаимоотношений героя и ласточки. Во-первых, ласточка (ч1ег1ардиг -бос хаза олхазар // птица красивого цвета) имеет возможность передать весточку возлюбленной героя. Во-вторых, обращение настолько естественно, что никаких вопросов, а почему собственно к ласточке, нельзя ли было письмом, через знакомого, родственника. Да и при появлении ласточки с весточкой и героиня не удивится, из чего возникает впечатление о норме такого способа объективации своих сокровенных желаний и переживаний. Правда, встает вопрос: почему из всего устнопоэтического арсенала передатчиков вестей (облака, голубь, сокол) именно ласточка. Ласточка и в чеченской культуре - традиционный вестник весны, символ обновления - является и олицетворением надежды, удачи, благой вести, семейного очага [7]. Текст написан так, что ясного ответа, видимо, нет, из чего следует, что автор больше надеется на, все-таки, чудесное «образумление» героини, на благую весть в скором времени. Для этого он в ход пускает лексико-семантические средства чеченского языка для передачи своей позиции, своих желаний (хаза къамел // красноречие), (мерза, дагах кхета дешнаш // сладкие, берущие за душу, слова), где присутствует одновременно и упрашивание, и вразумление, и признание в любви. Заметим, что в стихотворении нет ни одного намека на ревность, хотя межстрочное, подтекстное ее присутствие в виде вселенского сиротства автора (героя) все-таки чувствуется. Чувствуется и диктат любови - неприятие им в своем объекте любви к иному, другому.
Понятия гость (хьаша), моя любовь (сан безам), весть (кост), птица красиво-
го цвета (бос хаза олхазар) наполняют стихотворение национально-идентичным житейским и эстетическим смыслами; то главное, о чем мечтает и чего не приемлет герой - будь это любовная страсть к другому или усталость чувств к нашему герою, приобретает оттенок неблаговидности будущего ее поступка, нарушения обычая, где сие не включено в ранг добродетели. Таков подтекст обращения героя к своей возлюбленной. И он, по мысли автора, глубоко и серьезно должен затронуть, встряхнуть (ее самолюбие - яхь) и образумить героиню.
Отнять надежду - большой грех. Тем более, если ты источник этой надежды. Такой оценке способствует и мотив возможного в будущем упрека. Видимо, герой имеет моральное право обращаться к своей возлюбленной с такими просьбами-пожеланиями. Может, она дала ему слово без свидетеля или кивнула головой в знак согласия. Но как время и пространство в мире этого стихотворения двойственно, также неоднозначны, непостоянны и закономерности этого мира. В контексте мировой культурной традиции возможны другие оценки и интерпретации данной ситуации. Видимо, в этой амбивалентности притязаний, робкой надежды, понимания в глубине души, что она по праву человеческому все-таки вольна сама решать, как ей поступить и заключен источник пронзительного обаяния и своеобразия художественного мира стихотворения М. Мама-каева: с его взаимопересечением временных и пространственных границ, сложным клубком переживаний и надежд лирического героя.
Немаловажную роль играет и фактор разомкнутости этого стихотворения в более широкий контекст чеченской устной народной поэзии. Эта связь возникает, например, из-за старого фольклорного сюжета обращения персонажа (автора) к явлениям природы, ландшафту, животным. В одних случаях это родник (шал шийла ва шовда, ха хорцуш дола-ло), небо, земля (стигланаш, латтанаш), в других - голубь сизый (xle боь ду сийна кхокха), медведь, лиса, волк, муравей (ча, цхьогал, борз, зингат) или таинственный голос откуда-то [7]. С широким контекстом стихотворение связано осмыслением личной проблемы народным самосознанием как божественного дара, испытания или как тяжкого наказания за грехи, что встречается часто в чеченской
66
Известия ДГПУ, №2, 2014
народной поэзии. «Подключение» стихотворения Мамакаева к контексту народной поэзии позволяет читать его как продолжение традиций и развитие старой народной поэтической темы. Этот монолог-обращение позволяет по-новому прочитать стих. Страсть любви к возлюбленной и мистическая сила любви к отчему краю неразрывно и закономерно соединяются в красоте «геопоэтического образа» родного края, которая воспринимается М. Мамакаевым, как бальзам на душу, как лекарство [5; 6]. Находясь вдали от родины, автор-герой сохранил в памяти красоту родного края, его ландшафт:
Д1ахьаьжча гуш болчу // Теболтан лома к1ел // Под горой Теболат, что видать отсюда Къилбехьа лаьттачу // Бов-хачу малха к1ел // Под южным горячим солнцем Бехаш бу сан безам...// Живет моя любовь...
«Под геопоэтическим образом понимается символический образ географической территории, края, региона, как единого целого. Такой образ формируется, когда территория, ландшафт в своем собственном бытии становятся предметами эстетической и философской рефлексии» [10]. Пользуясь методикой А. С. Подлесных, мы можем сказать, что чувство места, глубину геопоэтической интуиции, способность идентифицировать себя в родном пространстве писатель унаследовал от своего народа, от места рождения и взросления, от пищи и климата пребывания. При этом нужно подчеркнуть, что мотивы геопоэтики Чечни обнаруживаются также в текстах устного народного творчества, в чеченской по-
эзии, в романах К. Ибрагимова, У. Юсупова, в которых сложились доминирующие черты ее ландшафта. Тем не менее, системная картина геокультурного образа Чечни еще далека от завершения.
До 80 гг. XX века пальма первенства в развитии геопоэтики Чечни принадлежала поэзии. В творчестве чеченских поэтов [1] основные черты чеченской геопоэтики (равнина, горы, родник, околица, роща) проецируются на сельское пространство и закладываются урбанистические варианты геопоэтики [2; 4].
В этот же период оживляется чеченское краеведение. От преимущественно фактографических описаний оно обращается к масштабным обобщениям историко-философского и натурфилософского характера: ландшафтно-географической и геокосмической уникальности Нохчийчоь. Характерны для этого периода обращение к идее «обычая, традиции», возрождение интереса к устному народному творчеству, этнографическим изыскам, распространение мистических интерпретаций, связанных с ландшафтом Чечни (Пулозан боьра, Бай 1-тог 1 и, Къоьзан-1ам, Теркан раьг1наш, Гарман-аре). Перечисленные феномены культурной жизни ярко свидетельствуют о повышении уровня геопоэтической рефлексии в поисках новой территориальной идентичности. В атмосфере этих поисков вызревали зерна новых масштабных художественных обобщений, которые и дали свои плоды в прозе С. Арсанова и, позднее,
К. Ибрагимова, У. Юсупова, С. Яшур-каева и т. д. [4].
Литература
1. Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе. М. : Худож. лит., 1975. 2. Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. М. : Наука, 1984. 3. Гинзбург Л. Я. О старом и новом. Л., 1982.
4. Ибрагимов Л. М. Художественное воплощение национальной ментальности в чеченской прозе XX века // Автореферат дисс. канд. филолог, наук. Махачкала, 2011. 5. Книгин И. А. Словарь литературоведческих терминов. Саратов, 2006. 6. Леча Ильясов. Культура чеченского народа. М., 2009. 7. Лотман Ю. М. Структура художественного текста. Л., 1966. 8. Мамакаев М.
Хаьржинарш. Грозный: Нохч-Г1алг1айн кн. изд-во, 1970. 9. Мамакаев М. Электронный ресурс. Режим доступа: URL: http://www. grommus. com: 81 /html2/forum/showthread.php?t= 141 &page=34. 10. Подлесных А. С. Геопоэтика Алексея Иванова в контексте прозы об Урале // Автореферат дисс. канд. филол. наук: URL: http://elar.usu.m/bitstream/1234. 56789/1585 /1/ urgu0536s. pdf. Екатеринбург, 2008.
References
1. Bakhtin M. M. Forms of time and of the chronotope in the novel. M : The Artwork. lit., 1975.
2. Gasparov M. L. Essay on the history of Russian verse. M. : Nauka, 1984. 3. Ginzburg L. Ya. The old and new things. L., 1982. 4. Ibragimov L. M. Artistic embodiment of the national mentality in the Chechen prose of the 20th century // Abstr. Diss. Cand. Philol. Makhachkala, 2011. 5. Knigin I. A. Dictionary of literary terms. Saratov, 2006. 6. Lecha Ilyasov. The culture of the Chechen people. M.,
Общественные и гуманитарные науки
67
2009. 7. Lotman Yu. M. the Structure of an artistic text. Leningrad, 1966. 8. Mamakaev M. Hairiness. Grozny: Nokhch-Galgain publishing, 1970. 9. Mamakaev M. E resource. Mode of access:
URL: http://www. grommus. com: 81 /html2/forum/showthread.php?t= 141 &page=34.
10. Podlesnaya A. S. Geopoetics Alexey Ivanov in the context of prose about the Urals // Abstr. Diss. Cand. of Philology: URL: http://elar.usu.m/bitstream/1234. 56789/1585 /1/ urgu0536s. pdf. Ekaterinburg, 2008.
Literatura
1. Bahtin M. M. Formy vremeni i hronotopa v romane. M. : Hudozh. lit., 1975. 2. Gasparov M. L.
Ocherk istorii russkogo stiha. M. : Nauka, 1984. 3. Ginzburg L. Ja. O starom i novom. L., 1982.
4. Ibragimov L. M. Hudozhestvennoe voploshhenie nacional'noj mental'nosti v chechenskoj proze XX veka // Avtoreferat diss. kand. filolog, nauk. Mahachkala, 2011. 5. Knigin I. A. Slovar' literaturoved-cheskih terminov. Saratov, 2006. 6. Il'jasov. Kul'tura chechenskogo naroda. M., 2009. 7. Lotman Ju. M. Struktura hudozhestvennogo teksta. L., 1966. 8. Mamakaev M. Ha'rzhinarsh. Groznyj:
Nohch-G1alg1ajn kn. izd-vo, 1970. 9. Mamakaev M. Jelektronnyj resurs. Rezhim dostupa:
URL: http://www. grommus. com: 81 /html2/forum/showthread.php?t= 141 &page=34.
10. Podlesnyh A. S. Geopojetika Alekseja Ivanova v kontekste prozy ob Urale // Avtoreferat diss. kand. filol. nauk: URL: http://elar.usu.rn/bitstream/1234. 56789/1585 /1/ urgu0536s. pdf. Ekaterinburg, 2008.
Статья поступила в редакцию 20.03.2014 г.
УДК 811.351.32
ОСОБЕННОСТИ СКЛОНЕНИЯ В ХНОВСКОМ ГОВОРЕ РУТУЛЬСКОГО ЯЗЫКА
THE PECULIARITIES OF DECLENSION IN THE KHNOV DIALECT OF THE RUTUL LANGUAGE
© 2014 Исламов Р. А., Ибрагимова М. О.
Дагестанский государственный педагогический университет
© 2014 Islamov R. A., Ibragimov M. O. Dagestan State Pedagogical University
Резюме. В статье освещается система склонения в хновском говоре рутульского языка. В зависимости от семантики имен существительных и с учетом особенностей их основы выявлены 7 парадигм склонения.
Abstract. The article deals with the declension system in the Khnov dialect of the Rutul language. The author reveals seven types of declension paradigms depending on the semantics of nouns and the peculiarities of their stems.
Rezjume. V stat’e osveshhaetsja sistema sklonenija v hnovskom govore rutul'skogo jazyka. V zavisi-mosti ot semantiki imen sushhestvitel'nyh i s uchjotom osobennostej ih osnovy vyjavleny 7 paradigm sklonenija.
Ключевые слова: хновский говор, типы склонения в рутульском языке, одушевленное имя существительное, неодушевленное имя существительное, падежная форма.
Key words: Khnov dialect, declension types of the Rutul language, animated noun, inanimated noun, case form.
Kljuchevye slova: hnovskij govor, tipy sklonenija v rutul'skom jazyke, odushevlennoe imja sushhest-vitel'noe, neodushevlennoe imja sushhestvitel'noe, padezhnaja forma.
