CC BY
58
Литература
1. Чернейко Л.О. Лингвофилософский анализ абстрактного имени. М., 1997.
2. Кривоносов А.Т. Система классов слов как отражение структуры языкового сознания. М. - Нью-Йорк, 2001.
3. Философский энциклопедический словарь. М., 2003.
4. Будагов Р.А. Очерки по языкознанию. М., 1953.
5. Панфилов В.З. Взаимоотношение языка и мышления. М., 1971.
6. Кацнельсон С.Д. Общее и типологическое языкознание. Л., 1986.
7. Горский Д.П. Вопросы абстракции и образования понятий. М., 1961.
8. Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. М., 1975.
9. Юрина Е.А. Комплексное исследование образной лексики русского языка // Вестник ТГУ. Бюллетень оперативной информации. 2004.
№ 38, ноябрь. Томск.
10. Успенский В.А. О вещных коннотациях абстрактных существительных // Семиотика и информатика. М., 1979. Вып. 11.
11. Рахилина Е.В. Когнитивный анализ предметных имен: семантика и сочетаемость. М., 2000.
12. Schmidt H.J. English Abstract Nouns as Conceptual Shells. From Corpus to Cognition. Berlin - New York, 2000.
13. Логический анализ языка. Культурные концепты. М., 1991.
14. Milewski T. Introduction to the Study of Language. Mouton, the Hague, Paris. PWN - Polish Scientific Publishers, Warszawa, 1973.
15. Ильенков Э.В. Понимание абстрактного и конкретного в диалектике и формальной логике // Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении. М., 1997.
О.А. Осипова
ОСНОВЫ ДЛЯ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ДРЕВНИХ ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ИМЕННЫХ СКЛОНЕНИЙ
Томский государственный педагогический университет
Одна из особенностей древних индоевропейских склонений существительных состоит в том, что они подразделялись на склонения имен с основой на гласные и с основой на согласные. Оба класса имели свои формальные признаки. Существует также мнение, что само именное склонение зародилось у имен активного, одушевленного класса [1, с. 92 и др.], а во временном отношении склонение существительных на гласные основы возникло позже [2, с. 22-23; 3, с. 227-228; 4, с. 79, 353]. Указывается также, что в германских п-основах первоначально род не дифференцировался (5, с. 148). Следовательно, имени были свойственны другие категории. Последнее подтверждается типологическими сравнениями с языками активной типологии, в которых имя подразделяется на класс одушевленный и неодушевленный, или активный и инактивный, и также отмечается, что само склонение первоначально появилось у имен активного класса [6 , с. 61, 132, 281]. По мнению Г.А. Климова, языки активного класса, к каковым в глубокой древности принадлежали и индоевропейские языки, обладали весьма бедной системой склонения [Ш., с. 131]. Есть все основания предполагать, что делению индоевропейских (и.-е.) существительных по родам предшествовала двухклассная система, т.е. противопоставление одушевленных,
активных имен, обладающих склонением, именам инактивного класса. Поскольку консонантное склонение появилось раньше, то возможно, что и консонантные основообразующие форманты были задействованы и как маркеры одушевленности/активности (последнее мы уже пытались обосновать на примере анализа древнегерманских существительных консонантных склонений) в [7, с. 19-68; 8, с. 37-49]. Мы исходим из того, что категория одушевленности/ неодушевленности характеризуется не только общностью значений, но и формальными признаками. Поэтому мы придерживаемся определения лингвистической категории, данного в словаре О.С. Ахма-новой. Под лингвистической категорией подразумеваются... «общие свойства различных классов и разрядов языковых единиц, конституирующих эти классы и получающих разнообразное языковое выражение» [9, с. 190].
На сохранение реликтов глубокой древности в именной словоизменительной системе, в особенности аномальных построений именных парадигм, указывает М.М. Гухман в своей работе «Историческая типология и проблема диахронических констант» [10, с. 199, 205, 207].
Группировка существительных в «одушевленные» и «неодушевленные» классы была свойствен-
на не только языкам классного типа, но и начальному этапу языков активного строя [6, с. 173-174, 268-269, 312]. Следует отметить, что... «эволюция многоклассного противопоставления существительных в бинарную оппозицию активного («одушевленного») и инактивного («неодушевленного») классов была засвидетельствована в истории целого ряда языков» [6, с. 270]. На это явление указывал А.П. Рифтин в отношении шумерского языка, в котором «многие грамматические классы» объединились «в два класса - активный и пассивный» [11, с. 42]. В ряде языков банту, где существует большое количество классов существительных, и сейчас можно наблюдать тенденцию группировки существительных в эти два класса, что, видимо, связано с разрушением классов, с исчезновением их четкого семантического деления. Так, например, в языке лингала наблюдается противопоставление по признаку одушевленности/неодушевленности 1-11
классов существительным III-IV классов. К первым двум классам относятся имена, обозначающие лиц, а также предметы, одухотворенные человеком; к третьему классу относятся абстрактные понятия. Остальные классы очень трудно связать с каким-либо одним значением [12, с. 35]. Согласовательным классам в языках банту посвящена специальная работа Н.В. Охотиной [13].
Необходимо принимать во внимание, что группировка существительных в «одушевленный» и «неодушевленный» классы подразумевает более древний этап по сравнению с группировкой существительных в языках активной типологии «по значительно более абстрактному признаку активнос-ти-инактивности соответствующих денотатов» [6, с. 174].
Однако четкую грань между объединением классов существительных по признаку одушевленности/неодушевленности и активности/инактивности провести очень трудно, ибо эти категории развивались постепенно, вбирая в себя все новые группы имен и как бы пронизывая одна другую. В отношении праиндоевропейского М.М. Гухман допускает существование в системе существительных... «бинарной оппозиции активного и инактивного классов, соотнесенной и частично перекрываемой противопоставлением существительных по признаку одушевленность/неодушевленность» [10, с. 229]. Даже в тех языках, в которых категория рода сохранилась, и сейчас можно наблюдать очень сложные переплетения этой категории с выражением в имени противопоставления по полу, личности-нелич-ности, одушевленности-неодушевленности [14, с. 21-23]. На сочетание различных признаКОВ у активных существительных, кроме выражения одушевленности, указывают в своей работе Т.В. Гам-крелидзе и Вяч. Вс. Иванов [15, гл. !^П].
По мнению А.Н. Савченко, для праиндоевропейского «термины ‘одушевленный’ и ‘неодушевленный’ неточны, потому что к активному классу принадлежали также многие имена, обозначавшие неодушевленные предметы» [15, с. 74, сноска].
Так или иначе термины одушевленный/неодушевленный и активный/инактивный имеют право на существование. Однако семантические основы этого деления были уже потеряны, но его формальные признаки - основообразующие форманты -еще можно выделить. Поэтому, употребляя данный термин, мы будем подразумевать одушевленные классы имен в более широком смысле, т.е. имена, включающие также признаки активности.
К «одушевленному» классу мы будем относить такие имена, которые А. Мейе характеризует следующим образом: «В индоевропейском все, что движется, все, что действует, тем самым попадает под понятие ‘одушевленного’» [17, с. 345]. Интересна также следующая мысль А. Мейе о том, что «если исходить из мышления полуцивилизованно-го человека, можно почти всегда объяснить, почему то или другое слово относится к ‘одушевленному’ или ‘неодушевленному’ роду» [Мейе А., 1938, с. 346]. К «одушевленному» роду А. Мейе относит также... «имена, обозначающие активные силы» [17, с. 346]. Дополним описание «одушевленного рода» мнением Дж. О. Керма о том, что древние индоевропейцы персонифицировали гораздо больше неодушевленных вещей, например, таких, как солнце, луна, земля, небо, море, звезды, кустарники, растения, цветы, деревья, реки, ветры, вода, огонь, действия, процессы и т.д. Отличались же одушевленные имена от неодушевленных по форме, а одушевленные существительные не различали пола. Пережитки древнего порядка сохранились в английских вопросительных местоимениях who и what, в которых одушевленность противопоставляется неодушевленности [18, р. 553]. Добавим, что то же самое мы наблюдаем и в русском языке (кто/ что). Не совсем ясно, что имеет в виду О. Керм, говоря об отличии одушевленных существительных от неодушевленных по форме, возможно, различные основы или какие-либо показатели и различные слова-маркеры, как в случае с вопросительными местоимениями who и what. Хотя можно предполагать, что имена одушевленного класса отличались от неодушевленных не только своей семантикой, но и определенной маркировкой. Поэтому, обращая особое внимание на группы существительных, обозначающих одушевленные/активные денотаты, мы также считаем важным их маркированность как один из признаков, по которому древние относили их к классу одушевленных. Таким образом, сфера употребления имен одушевленного/ активного класса намного расширяется, но, как по-
казали наши исследования [7, 8], она не будет противоречить тому, что древние индоевропейцы считали активными денотатами. Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов считают, что к активным (одушевленным) денотатам древние индоевропейцы относили не только людей, животных, деревья и растения. «Помимо имен с естественно-активными денотатами к активному классу относятся, очевидно, и такие ‘неодушевленные’ объекты, которые мыслятся носителем языка как выразители активного начала, наделенные способностью к активной деятельности. К таким именам, относимым к активному классу, принадлежат названия подвижных или наделенных способностью к активной деятельности частей человеческого тела: рука, нога, глаз, зуб и другие, а также названия персонифицированных, активно мыслимых явлений природы и абстрактных понятий: ветер, гроза, молния, осень, вода, река, рок, судьба, доля, благо и др.» [14, ч. I, с. 274]. В одной из своих работ последнего времени, посвященных данной проблеме, К. Шилдз также выделяет кроме одушевленных имен, которые могут выступать в функции агенса, такие существительные, как ‘ветер’, и называет их «естественными агенсами» [19, с. 227].
С именами одушевленного/активного класса мы также связываем социальную значимость соответствующих денотатов. В этом нас убеждает особое отношение аборигенного населения Сибири ко многим вещам, играющим важную роль в их жизни. Кроме того, как показали исследования Г.К. Вернера, в таком языке, как кетский, к одушевленному классу относятся имена, обозначающие социально значимые вещи [20, с. 34-45]. Что же касается языков активной типологии, то в них происходит постепенная перестройка оппозиции по признаку общественно активных денотатов общественно неактивным [6, с. 211-212].
Существительные, относящиеся к одушевленному/активному классу, как правило, входят в основной фонд древней индоевропейской лексики. А. Мейе называет следующие группы этой лексики: названия родства; названия животных и растений; названия некоторых вещей (топор, сосуд, названия металлов и т.д.); частей тела [17, с. 391-408]. Еще более детальная группировка имен семантического словаря индоевропейцев дана в книге Т.В. Гамкрелидзе, Вяч. Вс. Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы» [15, ч. II].
Такие существительные во многих уральских языках наделены лично-притяжательными суффиксами, т.е. присоединяют посессивные форманты или характеризуются наличием специальных посессивных или лично-притяжательных склонений [21, с. 20]. В тех финно-угорских языках, где категория посессивности (принадлежности) имеет ма-
териальное выражение, она, как правило, связана с существительными только определенной семантики [см. 22, с. 268]. В одном из уральских языков -селькупском - лично-притяжательные суффиксы способны принимать субстантивы, обозначающие родственные или близкие к ним отношения, части тела человека или животного, предметы домашнего обихода [23, с. 74-83]. В посессивных склонениях (если таковые имеются) в финно-угорских языках прономинальные суффиксы чаще всего добавляются к словам, обозначающим родство, части тела человека, животных и растений. К сожалению, специальных работ, посвященных семантическому анализу лексики, употребляемой в посессивных склонениях, не имеется. Интересно отметить, что в финно-угорских языках, где посессивные склонения исчезают, дольше всего сохраняется маркировка посессивными формантами в терминах родства. Так, например, в эстонском языке категория притя-жательности представлена 2-м и 3-м л. ед. ч. только с именами существительными, обозначающими близких родственников [24, с. 65]. В вепском языке притяжательный суффикс - это уже пережиточное явление, и он встречается только в ед. ч. и с весьма ограниченной группой слов [25, с. 86]. В водском языке существует только один общий тип склонения. Притяжательные же суффиксы в современном водском языке встречаются только в народных песнях [26, с. 121, 123]. Лишь некоторые имена существительные могут принимать притяжательные суффиксы в саамском языке [27, с. 159-160]. Наиболее полно поссесивные склонения представлены в таких финно-угорских языках, как марийские языки (лугово-восточный марийский язык и горно-марийский язык), в которых имеются два типа склонений: основное и притяжательное [28, с. 226, 243]. В пермских языках именное склонение также представлено двумя типами: простое и притяжательное [29, с. 264; 30, с. 286; 31, с. 304]. В обь-угорских языках (в хантыйском и мансийском) имеются также два типа склонения [32, с. 324; 33, с. 346]. Особо выделяется мокшанский язык, имеющий три типа склонения: основное, указательное и притяжательное [34, с. 204], а также эрзянский (мордовский), в котором выделяются неопределенное, указательное и притяжательные склонения [35, с. 180; 36, с. 3334]. Обычно посессивные форманты свойственны определенным классам слов. Чаще всего с такими формантами употребляются термины родства, части тела, животные и растения.
Эти группы существительных обладают поразительным сходством с группами существительных в древнегерманских языках, относящихся к консонантным склонениям [см. мои работы 7, 8, 37 и др.]. Более того, они во многом напоминают существительные, способные принимать формы ор-
ганической (неотторжимой) принадлежности в языках активной типологии [см.: 38, с. 187; 6, с. 149, 153].
Указанные обстоятельства натолкнули нас на мысль о целесообразности рассматривать консонантные склонения в древнегерманских языках в сопоставлении с посессивными склонениями в уральских языках.
В древнегерманских склонениях существительных мы особую роль придаем основообразующим формантам, т.е. наиболее древним маркерам именных классов. Естественно предполагать, что группировка существительных в склонения на консонантные и гласные основы могла быть отражением перестройки классного деления существительных по более абстрактному признаку - одушевленности/ неодушевленности. Имена, относящиеся к одушевленному, активному классу, видимо, первоначально выделялись также своей маркированностью (по нашему мнению, консонантными показателями), которые противопоставлялись немаркированным, неодушевленным именам. Б. Комри считает одушевленность универсальной понятийной категорией, которая существует независимо от ее реализации в любом конкретном языке [39, с. 185] и может не только выражаться определенными средствами, но и указывать на ее концентрацию [Ш., с. 41].
Следовательно, маркером одушевленности в имени могли быть и основообразующие форманты. Но «действия» такой маркировки должны были относиться к очень отдаленному прошлому, видимо, к индоевропейской языковой общности, поскольку основообразующие форманты сохраняются во всех ветвях индоевропейских языков. Широко представлены основообразующие форманты и в древнегерманских языках, т.е. употребление их было унаследовано от общегерманского языка, который, очевидно, существовал как единый диалект. Наш материал [см. 7, 8, 37] дает возможность предположить, что в общегерманском консонантные основообразующие форманты служили для выделения имен одушевленного/активного класса, а два типа склонений (на согласные и гласные основы) какой-то период принимали участие в бинарном противопоставлении имен по признаку одушевленности-неодушевленности.
Подобный подход к древнегерманским существительным нам подсказали не только уже приводимые данные финно-угорских языков, а также другие аборигенные языки. Например, в кетском языке показатель одушевленности в имени хорошо выделяется и занимает такое же положение в структуре имени, как и консонантные основообразующие форманты в древних индоевропейских языках [40, с. 70-71]. Во многих уральских языках, также как показатель одушевленности в кетском, выделяются
показатели посессивности или определенности, которые занимают более подвижное положение в слове, чем индоевропейские основообразующие форманты, т.е. могут предшествовать падежному окончанию, но могут и следовать за ним [41, 1962, с. 84; 42, с. 311-312]. Однако, как считает Б.А. Серебренников, первоначальный порядок следования формантов в слове был иным, т.е. вначале следовал притяжательный суффикс, а затем падежное окончание [43, с. 347].
Конечно, древнегерманские языки в исторический период сохраняют лишь следы некогда существовавшей бинарной оппозиции в делении существительных на одушевленные и неодушевленные при помощи отнесения их к соответствующему склонению. Поэтому при исследовании нашего материала надежными именами, выражающими одушевленность, мы считали существительные, относящиеся к общеиндоевропейскому слою германской лексики и имеющие маркер одушевленности. Обращение к консонантным склонениям как возможным формальным выразителям отнесения имен к одушевленному классу поддерживается не только нашими исследованиями [7, 8, 37], а также работой Р.З. Мурясова, в которой он связывает даже в современном немецком языке слабое склонение существительных с выражением одушевленности [44,
с. 353-368].
Конечно же, становление основообразующих формантов относится к очень отдаленному прошлому индоевропейской языковой общности и представляло собой длительный и постепенный процесс. Этот процесс во временном плане должен был предшествовать образованию падежных окончаний. Известно, что деление существительных по основам в и.-е. языках предшествовало родовой дифференциации [5, с. 146]. Близкую точку зрения к приведенной высказывала А.В. Десницкая: «Различие основообразующих суффиксов является отражением древней именной классификации, характеризовавшей индоевропейские языки в период, предшествовавший оформлению системы склонения» [45, с. 58]. Л.П. Якубинский описывает общеславянскую систему склонения и указывает, что в ней сохранился до некоторой степени «старый индоевропейский характер» [46, с. 164, § 374]. К таким пережиткам относится деление существительных на де-клинационные группы вне зависимости от их деления по родам [Ш., с. 164, § 375, с. 167, § 382], хотя сам принцип классификации существительных по деклинационным моделям Л.П. Якубинскому неясен: «Принципы классификации понятий и их названий, легшие в основу образования индоевропейских деклинационных групп имен, нам сейчас совершенно неизвестны. Для нас ясно только то, что в основе первоначального деления имен на деклина-
ционные группы должен был лежать какой-то семантический принцип, какое-то содержание, формой выражения которого и были наши различные основы склонения» [46, с. 165, § 377].
Таким образом, вопрос о роли основообразующих формантов в древних и.-е. языках еще не исчерпан. Этот вопрос связан не только с возникновением и употреблением основообразующих формантов, но и с возникновением первых падежных показателей. Следовательно, он может быть рассмотрен на материале, в котором сохранились какие-либо следы принципа группировки существительных по определенным типам основ. Нами принимается во внимание тот факт, что в древнегерманских языках можно обнаружить следы более раннего индоевропейского состояния [10, с. 70-71, 73, 106-107, 199; 45, с. 138-162]. Высказывается мнение, что в прошлом и.-е. языки относились к строю, отличному от номинативного [10, с. 199, 227, 239; 1, с. 91-94; 16, с. 74-90; 6, с. 206-207]. М.М. Гухман полагает, что и.-е. языки «пережили глубокий типологический сдвиг» [10, с. 239]. Более определенно высказывается Х.К. Уленбек, считая, что строй индоевропейского языка в том виде, каким он представляется нам из сравнения различных языков, развился из полисинтетического, суф-фигирующего и инфигирующего языкового типа [47, с. 102].
Мы постулируем несколько показателей для выражения одушевленности/активности, вернее, для выражения нескольких классов одушевленных/активных имен. Однако функции основообразующих формантов, как показывает обращение в другим языковым семьям, можно предполагать, были намного шире. Наличие нескольких показателей одушевленности/активности может отражать наиболее древний период и.-е. общности, когда эти форманты были еще тесно связаны с классами существительных. Консонантные основообразующие форманты, будучи формальными выразителями разных типов склонения, представляют большое значение для раскрытия их первичного назначения, чему посвящены наши отдельные работы [см. 7, 8, 37 и др.]. Разнообразие консонантных основообразующих формантов мы связываем с определенными семантическими группами, которые даже в древних и.-е. языках (кроме группы существительных, обозначающих родство) уже трудно установить. Однако сам факт существования разных консонантных формантов говорит о том, что такое деление на семантические группы когда-то существовало.
Привлечение уральских посессивных склонений для типологического сравнения преследует цель - по-новому взглянуть на статус древних и.-е. консонантных склонений.
Литература
1. Тронский И.М. О дономинативном прошлом индоевропейских языков // Эргативная конструкция предложения в языках различных типов. Л., 1967.
2. Шантрен П. Историческая морфология греческого языка. М.: , 1953.
3. Барроу Т. Санскрит. М., 1976.
4. Specht F. Ursprung der indogermanischen Deklination. Gottingen, 1947.
5. Историко-типологическая морфология германских языков. М., 1977.
6. Климов Г.А. Типология языков активного строя. М., 1977.
7. Осипова О.А. Отражение категории одушевленности/неодушевленности в парадигме склонения в древнегерманских языках (на материале готского языка). Томск, 1980.
8. Осипова О.А. Следы классного и активного строения имени в древних индоевропейских языках // Теоретические аспекты лингвистических исследований. Новосибирск, 1984.
9. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966.
10. Гухман М.М. Историческая типология и проблема диахронических констант. М., 1981.
11. Рифтин А.П. Из истории множественного числа // Уч. зап. / Ленингр. ун-т. Сер. филол. наук. Вып. 10, 1946.
12. Топорова И.Н. Система именных классов в языке лингала // Вопросы африканской филологии. М., 1974.
13. Охотина Н.В. Согласовательные классы в восточных и южных языках банту. М., 1985.
14. Аксенов А.Т. К проблеме экстралингвистической мотивации грамматической категории рода // ВЯ, № 1, 1984.
15. Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси. Ч. 1-2, 1984.
16. Савченко А.Н. Эргативная конструкция предложения в праиндоевропейском языке // Эргативная конструкция предложения в языках различных типов. Л., 1967.
17. Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М.-Л., 1938.
18. Curme G.O. A Grammar of the English Language: Syntax. Vol. 3, N.Y., 1931.
19. Шилдз К. Некоторые замечания о раннеиндоевропейской именной флексии // Новое в зарубежной лингвистике, 1988.
Т.Ю. Казанцева. Об основных группах готских существительных со сложными...
20. Вернер Г.К. Реликтовые признаки активного строя в кетском языке // Вопр. языкознания, № 5, 1981.
21. Майтинская К.Е. Введение // Языки народов СССР, т. 3, М., 1966.
22. Основы финно-угорского языкознания. Вопросы происхождения и развития финно-угорских языков. М., 1974.
23. Ким А.А. Семантические основы сочетаемости лично-притяжательных суффиксов с именами существительными в селькупском языке // Теоретические вопросы фонетики и грамматики языков народов СССР. Новосибирск, 1981.
24. Макаров Г.Н. Карельский язык // Языки народов СССР, т. 3, 1966.
25. Хямяляйнен М.М. Вепсский язык //Языки народов СССР, т. 3, 1966.
26. Адлер Э. Водский язык //Языки народов СССР, т. 3, 1966.
27. Керт Г.М. Саамский язык // Языки народов СССР, т. 3, 1966.
28. Коведяева Е.И. Лугово-восточный марийский язык // Языки народов СССР, т. 3, 1966.
29. Теляшкина Т.И. Удмуртский язык // Языки народов СССР, т. 3, 1966.
30. Лыткин В.И. Коми-зырянский язык // Языки народов СССР, т. 3, 1966.
31. Лыткин В.И. Коми-пермяцкий язык // Языки народов СССР, т. 3, 1966.
32. Терешкин Н.И. Хантыйский язык // Языки народов СССР, т. 3, 1966.
33. Ромбандеева Е.И. Мансийский язык // Языки народов СССР, т. 3, 1966.
34. Феоктистов А.П. Мокшанский язык // Языки народов СССР, т. 3, 1966.
35. Феоктистов А.П. Эрзянский язык // Языки народов СССР, т. 3, 1966.
36. Евсевьев М.Е. Основы мордовской грамматики. Эрзянь грамматика. М., 1931.
37. Осипова О.А. Функциональная вариативность древнегерманских консонантных основообразующих формантов // Языки мира. Проблемы языковой вариативности. М., 1990.
38. Уленбек Х.К. Идентифицирующий характер посессивной флексии в языках Северной Америки // Эргативная конструкция предложения. М., 1950.
39. Comrie B. Language Universals and Linguistic Typology. The University of Chicago Press, 1989.
40. Дульзон А.П. Кетский язык. Томск, 1968.
41. Суханова В.С. О семантике притяжательного суффикса 3-го лица единственного числа в пермских языках // Лингвистический сборник. Вып. 1. Петрозаводск, 1962.
42. Серебенников Б.А. О причинах неодинакового порядка расположения притяжательных суффиксов в уральских и алтайских языках // Acta Orientalia, Acad. Hung., vol. 15, 1962.
43. Серебренников Б.А. К проблеме происхождения притяжательных суффиксов в тюркских и уральских языках // Фонетика. Фонология. Грамматика: К семидесятилетию А.А. Реформатского. М., 1971.
44. Мурясов Р.З. Слабое склонение имен существительных как морфологическое средство выражения одушевленности // Уч. зап. / 1-й Моск. пед. ин-т иностр. языков им. Мориса Тореза, т. 52, 1969.
45. Десницкая А.В. Сравнительное языкознание и история языков. Л., 1984.
46. Якубинский Л.П. История древнерусского языка. М., 1953.
Т.Ю. Казанцева
ОБ ОСНОВНЫХ ГРУППАХ ГОТСКИХ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ СО СЛОЖНЫМИ ОСНОВООБРАЗУЮЩИМИ ФОРМАНТАМИ И ИХ ПАРАЛЛЕЛЯХ В ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ЯЗЫКАХ
Северская государственная технологическая академия
Категория имени действующего лица в древнегерманских языках лишь в незначительной степени подвергалась специальному исследованию [1; 2]. В лингвистической литературе данная категория не получила однозначного решения. В ряде исследований под категорию имени действующего лица подводятся самые разнообразные понятия, вплоть до названия национальностей и животных [3]. Поэтому важным является определение критериев, которые помогут выделить эту категорию из целого
комплекса конкретных существительных, таких существительных, которые по лексическому значению близко примыкают к действующему лицу, но таковым не являются.
По мнению И.Н. Анацкого, существуют два критерия категории имени действующего лица - грамматический и лексико-семантический [3, с. 136].
Вопрос о соотношении производящей и производной основы в германских и индоевропейских языках является принципиально важным с морфо-
