CC BY
69
УДК 822 - 95
Г.В. Сильченко
«ОСЕННИЕ ВЕЧЕРА» П.П. ЕРШОВА КАК ТИП ПРОЗАИЧЕСКОЙ ЦИКЛИЗАЦИИ
Статья посвящена проблеме художественного целого цикла П.П. Ершова «Осенние вечера». Выявляется связь «Осенних вечеров» с традицией романтической циклизации в русской литературе.
Русская литература 1830-х годов, прозаический цикл, жанр, традиция, П.П. Ершов.
The article is devoted to the problem of an art cycle of P. P. Ershov "Autumn evenings". The relationship between "Autumn evenings" and tradition of romantic cyclization in the Russian literature is revealed.
Russian Literature of the 1830-s, prosaic cycle, genre, tradition, P.P. Ershov.
Развитие русской романтической литературы, начиная с 30-х годов XIX века, связано с активными поисками в сфере прозаических жанров. В.Г. Белинский в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» (1835) отмечал: «В русской литературе повесть еще гостья, но гостья, которая, подобно ежу, вытесняет давнишних и настоящих хозяев из их законного жилья» [1, с. 131]. Критик оказался прав, подтверждением чему служит дальнейшее развитие литературы. Как отмечает Л.Я. Гинзбург, «с сороковых годов XIX века в русской литературе начинается господство прозы» [2, с. 243]. Повесть постепенно становится ведущим прозаическим жанром периода романтизма; традиционно выделяют несколько жанровых разновидностей повести. К основным типам повести следует отнести: историческую, фантастическую, светскую, нравоописательную [3], [6]. Обращение к прозаическим жанрам было обусловлено характером окружающей действительности, романтизм второй половины 30-х годов стремится в новых формах осмыслить время и историю.
Именно в прозаических жанрах будет решаться проблема самобытности и народности литературы, романтическая повесть позволит обратиться к осмыслению движения истории, чтобы понять проблемы современности. Большое внимание прозаики-романтики уделяют использованию устного народного творчества в своих произведениях, в результате в ряде случаев «фольклор становится основой поэтики романтической повести, что приводит к выделению особой разновидности - фантастической повести» [3, с. 7].
Существенным явлением в русской романтической литературе первой половины XIX века выступил прозаический романтический цикл, который представлял собой группу неоднородных в жанрово-стилевом отношении образований. С точки зрения формы романтический цикл представлял собой устойчивое явление, обладавшее рядом стабильных компонентов, к ключевым из которых следует отнести: единый образ автора, единство хронотопа, наличие сквозного героя, общность рамочной ситуации, сосредоточенность на общей проблеме, единое название, общий эпиграф или предисловие [5, с. 17]. Циклизацией достигалась определенная широта
обобщения явлений, стремление к их философскому осмыслению. Стремление к циклизации произведений в литературе 30-х годов XIX века было связано с поисками путей к жанру романа.
Одним из значительных для литературного процесса романтической эпохи следует считать такой тип группировки произведений, как «вечера» («ночи»). Данная жанрово-стилевая разновидность циклизации имела широкое распространение в европейской литературе с античных времен. Циклы «вечеров» строились через группировку произведений новеллистического плана вокруг общей темы или «рамочной» ситуации. Подобные циклы отличались достаточно сложной субъектной организацией, так как включали несколько рассказчиков. Такая организация позволяла вносить, с одной стороны, «социально-бытовую и нравственно-психологическую характеристику, а с другой - создавала особый угол зрения на центральную проблему или материал» (Там же, с. 16). Подобная двойная направленность разрешала строить циклы, основанные на диспуте, идеологическом споре (например, у А. Погорельского), и произведения, в центре которых колорит событий и характеров (цикл «украинских повестей» Н.В. Гоголя).
Циклы «вечерних» повестей в своей основе были ориентированы на наличие фантастического элемента, связанного с проблемой двоемирия, суть которой заключается в том, что независимо от окружающей действительности, за ее пределами существует иной недоступный чувственному восприятию сверхъестественный мир. Он может оказывать значительное влияние на судьбу человека и привести его к гибели при определенных условиях. В рамках русской романтической литературы подобные циклы «вечеров» созданы такими крупнейшими прозаиками первой половины XIX века, как А. Бестужев-Марлинский («Вечер на Кавказских водах в 1824 году»), А. Погорельский («Двойник, или Мои вечера в Малороссии»), Н.В. Гоголь («Вечера на хуторе близ Дикань-ки»), М.Н. Загоскин («Вечер на Хопре»). Природа «страшного» рассказа предполагала установку писателя «на устную речь, на устный „сказ", охотнее и чаще, чем на письменную, литературную», что можно заметить в данных произведениях [6, с. 140].
Несколько иным явлением в области романтической прозы второй половины 30-х годов XIX века следует считать цикл М. Жуковой «Вечера на Кар-повке». Писательница ориентируется на структуру построения цикла «страшных» повестей, однако вводит новые тенденции, характерные для данного этапа развития жанра. «Вечер на Карповке» не содержит фантастических повестей, историческая тематика в нем уходит на второй план, а основное место в цикле занимают повести, изображающие жизнь современной автору эпохи. В ее произведении (как в рамочной ситуации, так и в самих повестях) нет ничего чрезвычайного, экзотического; в предисловии автор обосновывает собственную эстетическую позицию: «Я уверена, что каждый из нас, если только захочет порыться в памяти, то найдет в ней многое слышанное, виденное; происшествия, в которых был сам действующим лицом или зрителем, словом, что-нибудь могущее приятно занять праздную лень полубольного или досуг деревенского жителя» [6, с. 91].
Таким образом, писательница переосмысливает понимание искусства, литературы, сложившееся в раннем романтизме, согласно которому поэт, писатель выражал в своем творчестве идеальные стремления человечества.
Обращение П.П. Ершова к подобной прозаической форме следует считать весьма закономерным. Являясь представителем поздних романтиков, Ершов культивирует в литературной практике жанры, ставшие знаковыми для данного направления: баллада, литературная сказка, романтическая поэма. В цикле «Осенние вечера» используются достижения, характерные как для фантастической традиции, так и для произведения М. Жуковой: историческая тематика в нем сочетается с бытовой, сказочно-фантастическая - с таинственной, мистической. Так автор идет к дальнейшей универсализации подобного жанрового образования.
Создание прозаического цикла явилось результатом многолетних размышлений писателя. В письме П.А. Плетневу 1851 года Ершов, анонсируя цикл «Осенние вечера», сообщал о своем давнем замысле: «Не скрою от вас, что мысль о русской эпопее не выходит у меня из головы. Но, живя в глуши, я не имею нужных к тому материалов... Представлю Богу устроить мою судьбу. Если же Ему угодно оставить меня навсегда в Сибири, я не буду роптать на это, но мысль о русской эпопее переменю на сибирский роман. Купер послужит моим руководством. А между тем на мелких рассказах я приучу перо свое слушать мысли и чувства» [4, с. 567].
Неизвестно точное время написания цикла, однако по письмам можно сказать, что Ершов работал над произведением в 1850-1851-е гг. В письме к А.К. Ярославцову от 6 августа 1852 года писатель сообщает, что работа над циклом велась интенсивно: «Нужно было попробовать - не разучился ли я писать. Вот я и придумал несколько самых простых сюжетов и стал рассказывать их на разные манеры. В две недели Вечера были написаны и переписаны и даже прочитаны в одном образованном доме» (Там
же, с. 569). Таким образом, «Осенние вечера» создаются в эпоху расцвета «натуральной школы» в литературе, но Ершов продолжает следовать романтической традиции. Рассуждения поэта о принципах литературного творчества присутствуют как в тексте произведения, так и в письмах. Например, в письме П.А. Плетневу от 20 апреля 1851 года: «.я хотел остаться верным принятой мною форме рассказа, где подробности анализа могут казаться лишними и повредить естественности» (Там же, с. 565). Или в письме июня 1851 года: «Я не враг анализа, но не люблю анатомии. <...> Подробный анализ впадает в школьную манеру и старается учить читателя там, где бы следовало заботиться об одном эстетическом удовольствии» (Там же, с. 565).
Данные наблюдения позволяют сказать о негативном отношении Ершова к литературе «натуральной школы», он оставался верен принципам романтизма, для которых главным было создание особого настроения, одухотворенность, доставить эстетическое наслаждение. Цикл «Осенние вечера» позволяет включить автора в традиции романтической прозы 30-40-х годов XIX века. К моменту своего опубликования в 1857 году в «Живописном сборнике замечательных предметов из наук, искусства, промышленности и общежития», издаваемом А. Плюшаром и В. Генкелем, цикл потерял актуальное литературное значение, однако он интересен для историка литературы как один из возможных вариантов «вечерней» циклизации.
«Осенние вечера» представляют собой цикл, состоящий из семи повестей, предисловия и комментариев рассказчиков к услышанным историям. Романтическая композиция цикла предполагает, что повести, входящие в него, объединены по контрасту: «Мелодраматическая по своему характеру история «Страшный лес», открывающая цикл, сменяется повестью «Дедушкин колпак», в которой явственно проступает сказовое начало. «Рассказ о том, каким образом дедушка мой, бывший у царя Кучума первым муфтием, пожалован в такой знатный чин», окрашенный тонкой иронией, взаимодействует с мистической новеллой «Чудный храм». За рассказом-притчей «Об Иване-трапезнике и о том, кто третью булку съел» следует «Панин бугор», отличающийся точностью повествования и конкретикой деталей. Завершает «Осенние вечера» юмористически окрашенная, ориентированная на фольклорную стихию «Повесть о том, каким образом мой дедушка, бывший при царе Кучуме первым муфтием, вкусил романеи и как три купца ходили по городу» [7, с. 53].
Особенность манеры Ершова-романтика заключается в том, что он соединяет в своем цикле произведения разнообразные как в жанровом плане, так и по проблематике. События, о которых повествуется, могут как изображать случаи из собственной жизни рассказчиков, так и иметь отношения к древней истории Сибири (два рассказа Таз-баши о своем дедушке). Реалистический бытовой план в прозе Ершова органично взаимодействует с фантастическим и историческим.
Название цикла представляет собой достаточно
сложный комплекс, вызывающий целый ряд ассоциаций. Эпитет осенние восходит ко времени года осени с «длинными вечерами, с грязью во дворе и на улице и с убийственною скукою в душе» [4, с. 363]. Осень выступает предшественницей зимы, она напоминает человеку о приближении старости, неизбежности смерти и заставляет задуматься о смысле прожитой жизни, выводя на философские размышления. С другой стороны, осень была любимым временем года А. С. Пушкина, который являлся для Ершова мерилом всех ценностей в литературе, прозу которого он считал лучшим из всего написанного: «Для меня - одна глава «Капитанской дочери» дороже всех новейших повестей так называемой натуральной или, лучше, школы мелочей» (Там же, с. 567). Таким образом, произведение Ершова стало своеобразной данью уважения Пушкину.
Лексема вечера также указывает на особый характер произведений, составляющих цикл. Вечер, являясь частью суточного цикла, представляет собой пограничный временной отрезок, с которым связаны события мистического характера, именно в это время о себе заявляет нечистая сила, наступает ночь. Подобное понимание характерно для ряда произведений, составляющих цикл Н. Гоголя («Вечер накануне Ивана Купалы», «Майская ночь, или Утопленница»). Действие «страшных» историй в «Вечере на Хопре» Загоскина также происходит в вечернее или ночное время суток. Ассоциируясь с жизненным циклом, вечер семантически выполняет функцию, синонимичную осени в годовом цикле.
Таким образом, название «Осенние вечера» рождает несколько семантических линий: годовой цикл, суточный цикл и жизненный путь человека, которые могут ассоциативно вызвать представление о цикличности мирового времени.
Следует отметить особый характер системы рассказчиков: в качестве таковых в произведении Ершова выступают представители различных социальных слоев (бывшие военные, интеллигенты), национальностей (русский, немец, татарин) и конфессий (последователи христианства и ислама). Каждый из рассказчиков наделен собственной характеристикой, что позволяет производить более глубокий анализ рассказываемых историй. Суждения Академика отличаются особой рассудочностью, они отмечены «легкой иронией» (Там же, с. 362). Татарина Таз-баши выделяют живость движений и резкая интонация в голосе, ему присуща веселость и независимость суждений. Вызванные историями разговоры Таз-баши способен перевести в иронический ключ. Третий из рассказчиков, Лесняк, был натурой мечтательной, и «природа была для него не столько книгою житейской мудрости, сколько откровением тайн создания, отголоском собственных его дум и мечтаний» (Там же, с. 363). Немец выведен фигурой насмешливой и язвительной, он способен обнаруживать особое значение в мелочах; строгость суждений, свойственная данному герою, сочетается с доброжелательностью и сочувствием.
Особо следует выделить хозяина дома и инициатора в рассказывании историй полковника Безруков-ского. В его образе угадываются черты самого Ершова: ему около пятидесяти лет, «он был не чужд современной образованности, христианин делом и мыслью, философ в жизни и поэт в мечтах» (Там же, с. 362). На связь данного образа с автором указывает и тот факт, что фамилия главного героя Безруков-ский восходит к названию деревни Безруково Ишим-ского уезда Тобольской губернии, в которой появился на свет сам Ершов. Использование названия родной деревни в качестве основы для имени применялось Ершовым не единожды, так, в ранней балладе «Сибирский казак» атамана зовут Безрукий.
Однако употребление имени Безруковский в романтическом прозаическом цикле может быть объяснено и таким фактом, что писатель-романтик стремится в своих произведениях к неким универсалиям, творит собственный мир, выступая в нем демиургом. А если учитывать, что Бог является творцом, созданный им мир считается нерукотворным (то есть он создан без рук), получается, что автор через Безруковского творит собственный Космос. И данная вселенная многообразна, многонациональна, многоконфессиональна, в ней присутствуют трагические и комические моменты, божественное начало соседствует с дьявольским. Подобный универсализм позволял романтикам затрагивать важные философские вопросы.
Романтическая циклизация выработала богатый спектр приемов, разрушающих одномерность восприятия произведений, прежде всего это касается романтической иронии, позволяющей перевести однозначную трактовку в сферу амбивалентного осмысления. В циклах с рамочным повествованием (например, «вечерах») реакции читателя «частично предугадываются и тематизируются в высказываниях дискутирующих персонажей по поводу прочтенной рукописи или рассказа собеседника» [5, с. 21]. Это можно проследить в «Вечере на Хопре» М. Загоскина или в «Осенних вечерах» П. Ершова. К другой форме следует отнести случай, когда события из рассказанной истории получают продолжение внутри рамочного повествования («Вечер на Кавказских водах в 1824 году» А. Бестужева-Марлинского).
Таким образом, романтическая циклизация в форме «вечеров» позволяла выйти на философский и бытовой уровень, актуализировать иронию, ввести дискуссионность, что в конечном счете вело к универсальности. Отмеченные моменты характерны для «Осенних вечеров» Ершова.
«Вечерний» цикл Ершова открывается частью «Вместо предисловия», в которой происходит знакомство с рассказчиками, выявляется тематика разговоров, задаются принципы повествования. Это роднит данный цикл с «Вечерами на хуторе близ Ди-каньки» Н. Гоголя, в котором также присутствует предисловие, но в особенности с циклом М. Загоскина «Вечер на Хопре», так как последний строится на
сходной рамочной ситуации, когда истории рассказываются гостями Ивана Алексеевича Заруцкого и самим хозяином дома во время ненастной погоды осенними вечерами.
Гости полковника Безруковского представляются читателям автором-повествователем практически по одинаковому принципу: дается краткое описание их внешности, выделяются ключевые черты лица, упоминается об их занятиях в прошлом и настоящем. Так читатель постепенно настраивается на определенный характер героя и характер истории, которая будет рассказана данным персонажем. В части «Вместо предисловия» задается «цель и предмет. бесед», оговариваются «условия исполнения».
Поводом к рассказыванию историй служит осенняя скука, от которой друзья желают избавиться. В предисловии вырисовывается основная проблема, вокруг которой будут построены все повести цикла: это свободная мена мыслей, мечты о будущем, случай, обстоятельство в жизни. По мнению Лесняка, «с каждым. жизнь разыгрывала более или менее занимательную драму, каждый смотрит на мир и людей с особенной точки зрения». Обращение к проблеме «судьбы, рока, случая в жизни человека» является традиционным в романтической литературе [7, с. 53]. Манера повествования в историях ориентирована на разговорную традицию, «всякая изысканность» отвергается рассказчиками, как замечает Академик: «Пусть каждый из нас говорит без претензий, как знает, как думает.» [4, с. 368].
Таким образом, мы видим, что цикл Ершова «Осенние вечера» продолжает традицию романтической циклизации «вечерних» повестей разного типа. С одной стороны, он следует традиции «страшных» рассказов А. Погорельского, М. Загоскина, с другой - традиции светских и бытовых повестей М. Жуковой («Вечера на Карповке»).
Единство цикла обеспечивается такими элементами, как общность названия; единое предисловие, в
котором оговаривается, о чем и как нужно рассказывать; общность рамочной ситуации, предполагающей беседу нескольких лиц, сопровождаемую рассказами; единство хронотопа (практически все повести отражают жизнь Сибири, а более конкретно - Тобольска и его окрестностей на разных исторических этапах). Все повести сосредоточены на одной проблеме: случай, судьба, провидение в жизни человека.
Романтическое начало проявилось в содержательном и формальном плане повестей, автор следует литературной и фольклорной традиции: ряд повестей ориентированы на фантастическую, светскую разновидности повести, присутствует движение к жанру пасхального рассказа («Чудный храм»), отдельные произведения следуют сказочной традиции или ориентированы на предания (рассказы Таз-баши).
Литература
1. Белинский, В.Г. Эстетика и литературная критика: в 2 т. / В. Г. Белинский. - М., 1959. - Т. 1. - С. 35-165.
2. Гинзбург, Л. О лирике / Л. Гинзбург. - Л.,1974.
3. Грихин, В.А. Русская романтическая повесть первой трети XIX века / В.А. Грихин // Русская романтическая повесть. - М., 1983. - С. 5-28.
4. Ершов, П.П. Конек-Горбунок: избранные произведения и письма / П.П. Ершов; сост., подгот. текстов, вступ. ст. и примеч. В.П. Зверева. - М., 2005.
5. Киселев, В. С. «Арабески» Гоголя и традиции романтической циклизации / В.С. Киселев // Известия РАН: Серия литературы и языка. - 2004. - Т. 63, № 6. - С. 15-25.
6. Русская повесть XIX века: Историка и проблематика жанра / под ред. Б.С. Мейлаха. - Л.,1973. - С. 51-336.
7. Савченкова, Т.П. Жанровое своеобразие «Осенних вечеров» П. Ершова / Т.П. Савченкова // Петр Павлович Ершов - писатель и педагог: тез. докл. науч.-практ. конф., 22-24 ноября 1989 г. - Ишим, 1989. - С. 53-54.
УДК 008.001
М.С. Ситова
Научный руководитель: доктор культурологии, профессор И.А. Едошина
ТРАКТОВКА КОМИЧЕСКОГО В АНТИЧНЫХ ТРУДАХ
В статье представлен аналитический обзор античных теорий комического, в контексте которых смех рассматривается как базовая единица культуры. Концепции античных авторов трактуются как последовательное развитие одной теории комического, которая дает полную характеристику комического как эстетической категории.
Античность, теория комического, риторика, ритуальный смех, комедия.
The article presents the analytical survey of ancient theories of comic, in the context of which laugh is considered as a basic unit of the culture. Conceptions of ancient authors are treated as consecutive development of one comic theory, that gives full description of comic as the aesthetic category.
Antiquity, theory of comic, rhetoric, ritual laugh, comedy.
