CC BY
69
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2009. № 1
С.Ю. Дубровина
ОРГАНИЗАЦИЯ ПРАВОСЛАВНОЙ ЛЕКСИКИ РУССКОГО ЯЗЫКА ПО ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКИМ РАЗРЯДАМ
Предметом рассмотрения настоящей статьи является особый пласт лексики русского языка, обслуживающий сферу народного православия, в которую входят представления о Библии, Церкви, таинствах и обрядах, образы и символы литургического языка и священной агиографии - все то, что можно описательно назвать лексикой веры и Церкви, религии, христианской лексикой или лексикой православия (с учетом доминантной роли православия в русской жизни). Хронологически лексика православия определяется временем активного сбора диалектных, фольклорных и этнографических данных, т.е. Х1Х-ХХ вв. вплоть до современных экспедиционных исследований. Территориально предмет исследования засвидетельствован по всей территории «живого» русского языка с доминирующим вниманием к фактам тамбовских говоров рязанской группы южнорусского наречия.
Христианская лексика может быть рассмотрена с точки зрения функционально-стилистических разновидностей (разрядов). Слова описываемой группы лексики обнаруживают черты сходства и различия, позволяющие судить об их консолидации на основе общего грамматического строения и употребления в активном-пассивном словаре русского языка. Внутри интересующей нас группы лексики выделяются определенные стилистически и функционально обозначенные объединения слов.
Учитывая тот факт, что стилевая принадлежность слова может быть определена только на основе представления о коммуникативных задачах слова или его употреблении в сословной, социальной, территориальной сфере жизнедеятельности, попробуем классифицировать словарные единицы в соответствии со стилевой иерархией, принятой по отношению к русскому литературному языку. Для этого обратимся непосредственно к словарному материалу, эксплицирующему лексику православия различными способами. На наш взгляд, весь массив лексики веры и Церкви (ниже условно ЛВЦ) распре -деляется по отдельным разрядам, к последовательному описанию которых мы приступаем.
Перейдем непосредственно к анализу разрядов.
1. Язык канонического богословия
Первый разряд исследуемой лексики носит условное название «язык канонического богословия». Иначе его можно характеризовать как язык канона - «церковных установлений, правил» [Ожегов, 1987: 228] или «язык правил, руководств» [Дьяченко, 1899: 244]. Мы относим сюда прежде всего слова, которые выделяются своей близостью к высоким вероучительным смыслам, торжественностью и обладают приметами высокого стиля. Сфера употребления этих слов специфична и доступна только при разного рода условиях. Это малознакомый рядовому носителю языка круг слов и выражений из канонических книг, обозначения атрибутов и символов богослужения, церковной иерархии. Поле коммуникации этих слов находится в пределах пассивного словаря русского языка.
В структурном отношении основу канонического разряда составляют церковнославянизмы, неоднородные в стилевом и функциональном отношениях. При обращении к истории слова и его культурной герменевтике среди церковнославянизмов обнаруживаются: 1) слова, сохраняющие связь с церковными (литургическими) референтами - епитрахиль, звездица, октоих, покровец, потир, псалтирь, саккос, солея, цветная триодь ... и 2) слова, восходящие к тексту - прецеденту Священного Писания - брение, геена, ехидна, легион, лепта, мамона, скиния, смирна.
Обращение к этимологии этих слов выявляет их генетическое различие. Первую «этимологическую» группу слов канонического богословия составляют греческие, латинские, семитские заимствования: агиама греч.'святая вода, освященная накануне Богоявления'; аксиос греч. 'достойный; аллилуйя из евр.'«хвалите Господа»'; амнистия греч. 'прощение'; анафема греч. 'отлучение человека от сообщества церковного'; антидор греч. '«вместо дара» - просфора, из которой на проскомидии вынут святой Агнец'; антиминс гр.-лат. 'шелковый плат с частицею святых мощей'; антифон греч. 'про-тивогласие'; амвон греч. 'восхожу, восход; возвышенное место'; аналогий из греч. 'возвышенный стол, на котором полагается евангелие'; анфологион греч.'собрание праздничных служб'; епитимия греч. 'духовное взыскание'; ладан гр.-лат. 'благоуханная смола'; омофорий греч. 'раменоносник'; орарь греч. и лат. 'лента на левом плече диакона' ;равви евр. 'мой учитель'; синаксарь греч. '«собрание» - собрание исторических сведений о празднике или о каком-либо святом'; скиния евр. 'обитание'; стихарь греч. 'одеяние дьякона и причетника'; фелонь греч. 'верхнее облачение священника' и др.
Это слова, отражающие церковные службы и церковные установления, библейские предания и историю христианства. Многие из этих слов требуют перевода или объяснения и не всегда понятны
даже начитанному человеку. Для не подготовленного к богословию сознания они непривычны и требуют пояснений и грамматических отсылок. Тем не менее «канонические» заимствования не являются узкоспециальными, они вошли в лексический запас носителей русского языка.
Вторую «этимологическую» группу слов канонического богословия составляют церковнославянизмы праславянского происхождения, имеющие, как правило, русские семантические соответствия. В стилевом отношении они торжественны и строги, в содержательном - привязаны к евангельскому тексту, и так же как и слова первой группы, воспринимаются исключительно как принадлежность высокого стиля. Но они уже не требуют столь подробных энциклопедических объяснений, так как имеют синонимы в русском языке. Слова этой группы представляют собой глагольные, субстантивные, атрибутивные лексемы, которые имеют формальные признаки церковнославянского языка, но образованы от праславянских корней.
Сюда мы относим такие слова, как алкать (ср. рус. голодать); брег (ср. рус. берег); бесчинство (ср. нарушение чина, пристойности; буйство); благо (ср. добро); благий (ср. добрый, хороший); бренный (ср. земной, напрасный); взалкать (ср. проголодаться); взывать, взыти, воззывать (ср. звать, призывать); взыскать (ср. наказать); возгласить, воссиять (рус. засиять); глад (ср. голод); град (ср. город); гордыня (ср. гордость); живот 'жизнь'; завеса (ср. занавес); зело (рус. очень); иссечен; исходить; нарицать; насущный; сущий; обвить; отвергнуть; плащаница; позор 'зрелище'; полагать; предстоящий;разверстый;рамо 'плечо'; сонм (от праслав. *8ъи- + 'брать'; ср. рус. собор, собрание); сорокоуст; многочисленные композиты-кальки - безвозмездный, безмездный, благовестить, благодать, благоденствие, благообразен, благочинный, благочестие, благоязычие, Богоявление, вертоград, дароносица, жестокосердие, лжепророк, маловер, малодушие, нерукотворный, плодоносить, скорописец, человекоубийца и мн. др. Большинство из слов прасла-вянской этимологической группы являются архаизмами для современного русского языка, но в то же время они достаточно известны и в литературном языке и активно употребляются для его стилизации. Некоторые из них (гордыня, насущный, исходить, отвергнуть...) развили свою семантику в сторону сближения с бытовыми понятиями и стали обиходными.
Кодифицированному русскому языку знакомы и редкоупотре-бительные церковнославянизмы праславянского происхождения: брение, василок 'церковное кропило'; всесожжение 'жертва', возопить, брак - в высшем значении 'союз Церкви с Господом' («всхоте брак сотворити ему» [Даль, I: 300]); браки, мн. церк. 'брачный пир'; велий, вельми (ср. значительно), вотще (ср. зря, напрасно), выя (шея),
возлияльник (церк. 'сосуд, служащий к возлиянию при жертвоприношении' [там же: 484]), вретище 'рубище', денница 'утренняя звезда', сиречь 'то есть'; скудельница 'глиняный сосуд', которые не потеряли первоначальной сакральности Евангелия и сохраняют наивысшую торжественность высокого стиля.
Перечисленные группы исконно славянских слов, транслирующих понятия богословия, церковной обрядности и церковной атрибутики, обнаруживают фонетические, морфологические и словообразовательные приметы церковнославянизмов - неполногласие, рефлексы начальных *ог, *о1, результаты праславянских палатализаций, отличные от результатов палатализаций в русском языке, особенности суффиксации, словообразования, начальных, склоняемых и спрягаемых форм. Так как старославянские «приметы» слов обнаруживают парность с русскими соответствиями, архаизмы «праславянской» группы «канонического богословия» формально близки русским словам и часто синонимичны им: алкать - лакать, благой - бологой, бремя - беремя, влачить - волочить, вред - веред, глас - голос, здрав - здоров, млад - молод, мрак - морок, нрав - норов, помощь - помочь, раб - ребёнок, (диал. робё-нок), сладкий - солодкий, срам - сором, среда -середа, хлад - холод, чрево - черево, шлем - шелом. Стремясь избежать повторений смыслов и разнообразить их, язык «разводит» старославянизмы и русизмы по стилистическим разрядам.
Частота употребления «лексики канонического богословия» зависит от степени языковой компетентности носителей языка и преемников языковой традиции. Можно себе представить, что у человека, активно заменяющего в нужной ситуации существительное «светильник» словом «свеча», «огонь»; глагол «возжигать» глаголом «зажигать»; глагол «воссиять» глаголом «сиять»; глагол «извлечь» глаголом «достать» и т.п., вполне может родиться в какой-то момент такое состояние чувств, которое вызовет к жизни высокие слова, и именно они будут сказаны или мысленно произнесены, именно они будут наиболее полно соответствовать обстановке и его внутреннему состоянию. При подобных условиях указанные церковнославянизмы могут быть вполне доступны носителям языка, имеющим привычку к чтению, дар красноречия и желание осуществить его в соответствующей речевой ситуации в высокие минуты духа. Однако подобное обращение к торжественной лексике довольно ограниченно и приводит к тому, что церковная лексика уходит в пассивно-бытовой словарь.
Для словарных приобретений первого функционально-стилистического разряда мы определяем следующие приметы:
• слова первого разряда принадлежат высокому стилю;
• это лексика проповедей, богослужения, посланий и притч;
• различаясь в тематическом отношении, эти слова несут на себе печать историчности, незыблемости установлений;
• частотность их употребления будет гораздо большей в книжных и художественных текстах, нежели в речи;
• понимание слов, относящихся к заимствованиям, затруднено или хранится глубоко в памяти носителей языка;
• в то же время они являются частью современного литературного языка;
• они входят в пассивный словарь русского литературного языка;
• эти слова всегда являлись предметом пристального внимания со стороны историков языка. Они воспринимались в русле кирилло-мефодиевских традиций словотворчества как прямые заимствования, кальки, транспозиции. В то же время общеславянские по происхождению лексемы обнаруживают устойчивые приметы церковнославянского языка в фонетике, морфологии и словообразовании;
• будучи стилистически отмеченными, слова «канонического богословия», как правило, меньше зависят от контекста высказывания или письменной речи и выступают в своих прямых значениях;
• «лексика канонического богословия» обнаруживает экспрессивно-стилевую дифференциацию внутри своей группы. Одну часть ее составляют лексические архаизмы и заимствованные слова, требующие словарной подсказки, другая ориентирована на образованного пользователя и, хотя несет на себе окраску книжности, входит в разговорную речь;
• это лексика, возникшая в эпоху формирования русского литературного языка, и основные механизмы сложения книжности связаны именно с ней;
• изначально праславянская группа «лексики канонического богословия» сама являлась диалектоносной1. Впоследствии восприятие диалектизмов изменилось на противоположное.
2. Общеупотребительная лексика
Во второй функционально-стилистический разряд входят те лексические единицы, которые можно охарактеризовать определе-
1 В данном случае уместно сослаться на мнение Е.М. Верещагина: «Кирилл и Мефодий были очень чутки к "подсказкам" диалектной славянской речи. Во всех случаях, когда в Евангелии и в других греческих книгах, которые им приходилось переводить, затрагиваются темы, знакомые славянам-язычникам, первоучители прислушивались к живому устному языку и фиксировали его на бумаге, ничуть не насилуя его по греческой колодке и бережно сохраняя его самобытную, народную идиоматичность. Отсюда понятно, почему и сегодня славянские евангельские переводы звучат свежо и по-родному» [Верещагин, 1996: 309-310].
нием «обще-...»: общеразговорная, т.е. известная всем и активно употребляемая, или общерусская, общенародная, т.е. повсеместно принятая, распространившаяся, отобранная практикой общения для повседневного использования; она же общеупотребительная и общенациональная лексика, т.е. лексика, доступная всем гражданам России, владеющим русским языком. Из всех названий отдаем предпочтение термину «общеупотребительная». Как и «лексика канонического богословия», лексика второго разряда является достоянием русского литературного языка. Основную ее часть составляют слова общеславянского происхождения.
Проникшие в этот разряд слова из языков-источников священных текстов адаптировались на русской почве и не требуют специального объяснения. Они активны и часто употребляются. Речь идет о таких словарных приобретениях русского языка, утвердившихся с принятием православия, как аминь, ангел, Антипасха, архангел, архиерей, архимандрит, талант, фарисей, геена, Евангелие, Пасха, ветхозаветный, быть ('творение' - «всякая быть создана Богом» [Даль, I: 363]), возносить, возноситься 'кичиться', вознесенский, всуе, Введение, Вознесение, воскресение, безбожие, безбожник, безвер, безверный, голова ('купол' - «буря обезглавила церковь» [там же: 149]), беззаконный ('небрежение законам Божьим или житейским, совестью' - [там же: 156]), бес, батюшка 'иерей', вечерня, вербная, великомученик, великопостный, Великий пост, постное, поститься, бессмертие, соблазн, Благовещение, божница, божиться, духовенство, священник, скоромное, Успение, паломник и др.
Безусловно, в степени усвояемости заимствований много значит субъективный личностный фактор. Кто-то знает значение слова антифон и во время службы отдает себе отчет о происходящем, кто-то просто внимает пению и чтению, не задумываясь о терминологии. Кто-то способен на выражение своих мыслей церковнославянизмами алкать, бренный, изыде, стужающии, созиждутся, благоволиши, жертва правды, несть спасения, возложить на алтарь и т.п., а кто-то использует услышанные во время чтения на литургии фразы только в просторечной переработке.
Для общеупотребительной лексики крайне важны нравственные оппозиции «грех - праведность», «с Богом - без Бога», проецирующие сознание человека на отношение к вере, к Церкви и Богу. Антропоцентричность общеупотребительной ЛВЦ тесно связана с христианской аксиологией: бесхрамный 'не имеющий храма' («Враг да огонь бесхрамят. Обесхрамила нас война. Обесхрамили мы пожаром» [там же: 192]); беспорочник, беспорочница '«праведник, в котором нет порока»'; безвер м., безверщина ж. собир. '«человек, у которого нет веры, который все отрицает»' [там же: 150].
Общеупотребительная лексика веры и Церкви формировалась вместе с русским литературным языком и поэтому представляет
собой результат длительного отбора заимствований и славянизмов. Общеупотребительная лексика есть продукт терминологической работы и словотворчества, закрепившего в повседневном обиходе отдельные словарные единицы книжного происхождения. Она направлена на «общего пользователя», принявшего те словарные приобретения, которые сохранились в речевой практике после отказа от сложности и тяжеловесности некоторых переводов. В то же время общенациональная лексика ЛВЦ отражает историю Русской церкви и сама является ее историей.
Если лексика «канонического богословия» напрямую связана с богослужением и прежде всего обслуживает сферу литургических понятий, отражая первоначальные, прямые значения слов, то связь общеупотребительной лексики с богослужением является этимологической, опосредованной образными коннотациями и потому условной.
Широкая известность церковных референтов привносит новые смыслы слов и иногда изменяет словоформу, ср.: ангел церк. канонич. 'дух света' и ангел раз. общеупотр. 'обращение к дорогому человеку' (ангел ты мой); аспид церк. 'змей' и аспид раз. общеупотр. 'злой человек'; безбрачие церк. канонич. 'сохранение чистоты, воздержание, отвержение брака' и безбрачие раз. общеупотр. 'сожитие без повенчания' [там же: 11]; аналогий церк. канонич. от греч. ava^oy8Íov 'возвышенный стол, на котором читается Евангелие и др. священные книги', и общеупотр. аналой 'столик с откосом в церкви'.
В процессе адаптации на русской почве были переосмыслены многие фразеологизмы, восходящие к прецеденту священных текстов. Их общеупотребительное значение не имеет ничего общего с евангельским: злачное место церк. 'спокойное, изобильное место пребывания души' (см. в заупокойной молитве «Упокой душу раба Твоего в месте светле, в месте злачне, в месте покойне») и злачное место в ироническом выражении «шатался по злачным местам». Снижение высоких значений сопутствует широко употребительным фразеологизмам петь Лазаря, заблудшая овца, кающаяся Магдалина и др.
О широте употребления общенародной церковной лексики свидетельствуют примеры ее просторечной фонетики: архирей, кумпол, налой, талан....
В разговорном языке действует фактор «обыденного сознания», поэтому возможно придание самых прагматичных коннотаций лексике сакральной сферы, а на уровне обряда соединение символических и предметных способов контакта с вышним миром. Ср.: «Иконы обирали в тридцать шестом, весной. Стали иконы обирать, над Скорбящей ланпадка висела, я думала, золотая, взяла ее... потом отдала» [запись из с. Карандеевка Инжавинского района Тамбовской
области, 1999 г.]. В этом кратком рассказе сельской жительницы сакральный статус символа (иконы) разрушается введением глагола негативной семантики «обирать» со значением 'красть, грабить'. Ср. у С.И. Ожегова: «Обобрать, сов., что. 1. Собрать, снять с чего-н. (прост.). 2. Кого-что. Отнять все, что есть, ограбить, разорить (разг.)» [Ожегов, 1987: 369]. В то же время происходит олицетворение иконы, осмысление ее как живого существа, обычное для народной веры: у иконы, как у живого человека (С.И. Ожегов: «обобрать кого-что»), отнимается, отбирается то, что ей принадлежит. Обычный в речи глагол «обирать», значащийся в словарях с пометой «разг.», в составе фразеологизма «обирать иконы» входит в сакральную сферу христианской лексики, составляя ее общеупотребительный разряд.
Сниженные значения слов общеупотребительного разряда высвечиваются в расхожих пословицах и поговорках: Братия. «Много тут вашей братии шатается. Подай, Господи, пищу на братию нищу. Монастырь скудается, а братья съедаются (враждуют)» [Даль, I: 304]. Инок. «Радостен бес, что отпущен инок в лес» [там же: 337]. Игумен. «Это игумен вокруг гумен» [там же: 81]. Слова с корнем блаж- в отличие от церковнославянского благ-: Блажить (дурить, сумасбродить), блаженны (церковные стихи о блаженствах евангельских), блаженный (на словах блажен муж, а сзади - вскую шаташеся), блажливый (шаловливый [там же: 233]).
Существует целый ряд «обычных» слов различных тематических групп лексики русского языка, не относящихся напрямую к ЛВЦ, но осмысляемых в зеркале христианской аксиологии. Трансформация этих основных значений происходила таким образом, что значения слов подвергались метонимическим переносам и развились в многозначность, позволяющую говорить о словах как о единицах христианской лексики. Обычная, стилистически нейтральная лексика как бы «притягивается» к христианской, оказываясь нужной для отражения выработанных христианской традицией ценностей. Таково, к примеру, слово «брат» как обращение первых христиан друг к другу, пришедшее из апостольского приветствия: «Брат или ближний, все мы друг другу, и называемся так в дружеской или опорной беседе, что особенно сохранилось в монашестве, в простом народе и в нашем обращении к нему» [там же: 303]. Ср.: «Но он сказал: Мужи, братия и отцы! Послушайте! Бог славы явился отцу нашему Аврааму .» [Деян. 7, 2]; «С великою радостию принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения» [Иак. 1, 2]; «Да хвалится брат униженный высотою своею» [Иак. 1, 9]; «Посмотрите, братия, кто вы призванные» [1 Кор. 1, 26]; «Просим же вас, братия, уважать трудящихся у вас» [I Фес. 5, 12].
Словообразовательные новации базовых слов и лексическая валентность развивают нравственные смыслы, моделируемые
христианской модальностью, но часто выходящие за ее пределы. Семантика словарных данных показывает тесную связь с бытовыми устоями православия, обрядностью церкви и народной культурой. Рассмотрим примеры:
Братчина. Местами бабьи или девичьи ссыпчины в день жен-мироносиц и в троицын [там же: 305].
Братья крестовые. Братья по кресту, обменявшиеся тельными крестами в залог дружбы и братства [там же: 304].
Названные братья. Принявшие братство по дружбе ... иногда то же, что крестовые, побратимы, побратаны [там же: 304].
Брат по духу, с кем вместе говел, исповедался и приобщился [там же: 303].
Братья по свече покупают свечу складчиною и держат в церкви, во время херувимской, поочередно; это братская свеча, а державшие - братья по ней [Даль, I: 303].
Привенчанный брат, до брака родителей ими рожденный и признанный [там же: 303].
Крестный брат, сын крестнаго отца и крестник, друг другу [там же: 303].
Итак, общеупотребительная лексика, лексика веры и Церкви является частью разных социальных культур. Она свободно употребляется в городской среде, принадлежит говорящим на литературном русском языке и доступна всем диалектоносителям русского языка. Обращение к этой лексике не требует специальной богословской и книжной подготовки, она легко воспроизводится в речи. Лексемный инвентарь общеразговорного пласта христианской лексики на слуху у каждого, владеющего русским литературным языком, разговорной устной и письменной речью.
Знание, которое она предполагает, можно оценить как общедоступное. Оно складывается из книжного знания (начитанность, развитие, образование) и практики (наслышанность - службы, требы, проповеди и участие в них).
Как легко заметить, модальные христианские коннотации «обычных» слов раскрываются в речевых контекстах, поэтому их можно назвать контекстуально обусловленными или «фразеологически связанными значениями» - «значениями и оттенками значений слова, большей частью обусловленными его фразовым окружением» [Виноградов, 1977: 176, 182].
3. Диалектная лексика
Диалектная речь расценивается, как правило, как «просторечие», «бытовая речь», «провинциализм» и не претендует на иерархию стилей. В стилистическом отношении диалект нечленим. В диалекте нет,
например, стилевого различия слов-соматизмов (голос - глас, лоб -чело, око - глаз, рамена - плечи, губы, рот - уста, щеки - ланиты), важного при сопоставлении церковнославянизмов и русских слов в литературном русском языке. Парность многих понятий, которую Г.П. Федотов считал «существенным достоинством» русского языка, истекающим из его церковнославянского наследия [Беем, 1998: 100], не свойственна говору. Говор находит простые заменители даже для общеупотребительных слов (ср. слова «атеизм», «клятва», не принятые большинством диалектов) и, пользуясь свободой средств выражения, создает свои реципиенты этих понятий безверщина 'отсутствие веры в Бога', боженье, божба, вор. 'клятва' (Продавцовой божбе не вверяйся [Даль, I: 263]).
Приведем другие примеры диалектной лексики православия, относящиеся к «языку» христианства или семантически, или формально и отражающие различные внеязыковые реалии: благостить, тамб. 'звонить в колокола, благовествовать'; адовить, арх. 'замышлять коварство' [там же: 15]; прогрешить, прогрешиться, смол. моск. 'согрешить' [ПОС, 3: 79]; с Богом думала - т.е. 'хорошо думала' [Даль, I: 258]; вавилоны м. мн. 'плохое письмо с криволинейными строками' [там же: 391]; курильница, тамб. ржакс. 'приспособление для окуривания могилок на Радуницу' [Дубровина, 2000: 68]; веч-ник, псков. 'вечевой колокол' [ПОС, 3: 135]; крест на матке, тамб. 'крест, сделанный копотью от свечи в чистый четверг' [Дубровина, 2000: 60] ; богово масло, башк. 'масло для лампады' [Сл. Башк., в.1, 35]; венок, читинск. 'троицкое дерево у семейских, проживающих в Читинской области' [Юмсунова, 2004: 29]; огонь, божий огонь, тамб. 'свеча в Великий четверг' [ Дубровина, 2000: 83]; прокалядить 'пропеть колядку на Новый год' [там же: 98].
Количество примеров бесконечно умножается при обращении к региональным данным областных словарей русского языка.
Диалект избирательно относится к выражению сложных и высоких смыслов духовного содержания, зачастую вытесняя их из своего обихода или «модернизируя» на свой лад. Слова первого разряда сюда не попадают. Между тем функциональное значение высоких богословских терминов весьма велико и для диалекта, но он способен замещать даже их обмирщенными понятиями. Прагматическое мышление способствует развитию словообразовательной операци-онности, в процессе которой конкретизируются альтруистические понятия: общеупотр. бессмертие, бессмертный и диал. бессмертник, бессмертница; лит. общеупотр. грех и диал. прогрешенница; лит. общеупотр. покаяние и диал. каята, каяльщик, на каю стать.
Если же говорить о христианской лексике как об «общекультурном» достоянии всех языковых систем русского языка, то диалектная лексика христианства в отношении ключевых смыслов едина с ли-
тературным языком. Решающую роль здесь сыграло консолидирующее влияние церковнославянского языка. Лишь изредка возможна диалектная огласовка концептуальных универсалий православия: диал. Тройца - лит. Троица, диал. страшная неделя - лит. Страстная неделя, диал. Страшное Христово пришествие - лит. Страшный суд, диал. смереточка, помирушки - лит. смерть, диал. непрощеный грех - лит. смертный грех.
Другое дело, что иные теологические понятия, сложные для неподготовленного восприятия, недоосмысливаются, толкуются «под потребителя», упрощаются и выборочно усваиваются диалектом, подвергаясь зримой языковой и обрядовой трансформации. Так, например, сложное понятие о вознесении Христа, находящееся вне материального мира, дополняется вполне материальными обрядовыми лесенками - лествицами, лестницами, лястовками, призванными трансформировать абстрактность действия в ряд доступных сенсорных восприятий. Точно так же молитва «Живый в помощи Вышняго» имеет свое народное название «Живые помощи» и воспринимается как амулет, надпись на ленте, которую можно носить с собой: «Мам, я пайду'нъ ръбо'ту, живы'и по'мыщи са мно'й. В лифчик кладеть» (с. Новотомниково тамб. морш.). «Живые помощи - мы пояса накупили, носим» (с. Княжево тамб. морш.).
Народные ритуалы и приметы на церковные праздники (Вознесение, Воскресение, Троица и др.) зачастую не отражают сложную догматическую символику евангельских событий и ничего общего не имеют с историзмом событий, так как сами события находятся вне материального мира. Пытаясь постичь значение дня, народный язык конкретизирует календарные даты в названиях народного календаря (Афанасий-ломонос, Акулина-гречушница), в поговорках (Борис и Глеб поспел хлеб), а народная поэтическая традиция восполняет лапидарно сухой стиль первоисточника, вводя свои дополнения в «народную библию».
Развитие образа милосердного Христа как Христа-странника нам приходилось наблюдать на тамбовском материале о Вознесении, в рассказах о реальной помощи Господа бедным, в которых Спаситель является добрым пастырем, приходящим для знакомства с людьми и спасения живущих на земле. Эти представления отразились в тамбовских говорах в виде сентенций Христос стоит за окнами, Христос ходит по земле, Ему пекут блинцы на протянки, Он лапоточки абу'ить и хо'дить и т.п. К примерам ментального осмысления Библии относятся местные представления о Кавеле и Авеле, адамовом яблоке и другие подобные, отраженные в диалектном языке.
О.В. Белова замечает по этому поводу: «Подобно апокрифам, народные легенды стараются дать объяснение тем эпизодам Свя-
щенного Писания, которые, с точки зрения читателя или слушателя, нуждаются в более подробном изложении. Наиболее драматичные, ключевые моменты библейской истории (сотворение мира и человека, грехопадение первых людей, история Каина и Авеля, Всемирный потоп, строительство Вавилонской башни и "размешение языков") расцвечиваются в народных легендах многочисленными подробностями, призванными как бы восполнить лаконизм первоисточника» [Белова, 2001: 119].
Фольклорные средства как бы «заземляют» жизнь человека, ориентируют ее на биологическое выживание. Степень «заземленности» разнится по жанрам устной народной традиции. Наибольшая способность к альтруизму прослеживается в русских духовных стихах. Поиски лирического выражения глубин веры раскрываются, например, в вариантных определениях лиц Святой Троицы, где народная традиция отходит от катехизиса. Так, в стихе о Голубиной книге однозначно определяются Бог-Отец (Саваоф) и Святой Дух (У нас белый свет от Свята Духа, от Святого духа Саваофа); Святой Дух и Бог-Сын (Начался бел-свет от Свята Духа, Самого Христа, Царя Небесного); в лица Святой Троицы включается Пресвятая Богородица (Явленая явилась сама Мать Пресвятая Богородица, Святая Троица неразделимая). Однако народ чувствует, что «это имя ведет в самое средоточие Божественного мира» и «остается именем Бо-жиим даже тогда, когда понимание его утрачено или недоступно... Подобно бреду больного, бред вдохновения раскрывает то, что лежит в подсознательной глубине народной души» [Федотов, 1991: 31].
Система говора гораздо более открыта различным влияниям по сравнению с литературной и наиболее близка разговорному типу литературного языка. Степень проницаемости грамматических, семантических нововлияний по первому, второму и третьему стилистическим разрядам наиболее высокой будет в третьем, «диалектном» разряде. Свобода диалекта проявляется, например, в том, что он легко мирится с «ошибками» в употреблении церковных слов (панахвида, панафидка, питинья, питрахиль, Хрол и Лавер, фимоны вм. лит. панихида, епитимия, Фрол и Лавр, мефимоны [Дубровина, 2000, 2001]). Диалекты избирательно относятся к их включению в свой обиход (см. отсутствие «чисто церковного» выражения «Неделя ваий» и диалектное вербная, вербна). В просторечии большое значение имеет народная этимология, так возглас «Осанна» может употребляться в значении 'сияние' и даже сближаться с именем 'Оксана'.
Если в общей иерархии нормы высшую ступень занимает коди -фицированный литературный язык (КЛЯ), то уровни разговорного языка (РЯ) и диалекта лежат ниже и обнаруживают тесное функциональное сходство.
4. Профессионализмы и семинаризмы
Часть христианской лексики, активно используемой православным духовенством в связи с потребностями служебного характера, мы называем профессионализмами. Профессионализмы, занимающие особое пространство в кругу ЛВЦ, представляют одну из арготических подсистем лексики, проявляющей свою специфику в среде духовенства. Сословный характер этой лексики обусловлен активностью употребления некоторых исторических понятий, касающихся церковной жизни, ведением служб, церковной иерархией, этикетом и дальнейшей рецепцией их в повседневной жизни.
Формирование особого пласта лексики, номинированного как «профессионализмы», стало возможно благодаря существованию этапов пользования церковными словами на оси «канон - церковная практика - народный обычай» и вниманию ко второму этапу.
« Наполнением » профессионализмов православного духо -венства будут являться достаточно четко обозначенные лексико-тематические группы, касающиеся храмоустройства, порядка и частей службы, должностных званий и обращений, церковного и монастырского устава.
Основная часть профессиональной лексики является историзмами - слова, обозначающие языковые реалии ушедшего времени. К историзмам профессиональной лексики относятся бытовавшие в среде православного иерейства обращения, а также некоторые понятия, касающиеся обустройства и «канцелярии» церковной жизни. Таково обращение «Свя'тче Бо'жий» ('привет монаху' [Даль, IV: 93]) или устаревшее сборное - сбор с духовенства на содержание архиерейского дома [там же: 43; с пометой «стар.»]
Анализ профессиональной лексики церковнослужителей вполне мог бы стать самостоятельным и интересным исследованием. Мы же лишь наметим лексические образцы, формирующие, на наш взгляд, профессиональную лексику православного духовенства.
К профессионализмам можно отнести некоторые устоявшиеся в быту словосочетания, обязанные своим происхождением церковной службе, такие как безакафистный молебен - 'молебен, поющийся без чтения акафиста' [Даль, I: 145]; беззвонная обедня - 'ранняя обедня без колокольного звона' («в киевских пещерах служат раннюю обедню беззвонную, не звонят, не благовестят // Зап. Без звонов колоколов. Беззвонная звонница» [там же: 157].
С жизнью приходов и монастырей связаны номинации безпри-ходный (священник) - священник, «не имеющий прихода, не дающий дохода» [там же: 177]; безвкладный (монах) - «не положивший вклада, взноса. Мы принимаем и безвкладных монахов; мы принимаем их безвкладно» [там же: 146].
С прохождением чина богослужения и обстоятельствами «пред-стояния» в церкви тесно связано, на наш взгляд, выражение читать в твердость, отмеченное в произведениях Н.Г. Помяловского [Помяловский, 1950]. Именно в церкви как нигде более важно было умение четко и доступно для слушателя воспроизводить читаемый текст, от хорошего чтения Шестопсалмия, Апостола, Евангелия, акафистов во многом зависела общая атмосфера богослужения. Сравните знаменитое грибоедовское «Читай не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой». В провинции умение читать приобретало еще большую значимость. Профессионализм читать в твердость отмечен в исторических тамбовских материалах: «До начала текущего столетия в богатой и населенной Тамбовской губернии народных школ вовсе не было. Безграмотность была почти поголовная. Она доходила до того, что даже многие священники не умели читать в твердость (курсив наш. - С.Д.), а иные помещики никогда не прикасались к перу и не умели подписывать своих фамилий» [Дубасов, 1897: 146].
В советское время появились свои, соответствующие духу времени, формы треб. Таковы, к примеру, заочные отпевания: «В наши бедственные времена необычайно распространились так называемые "заочные отпевания»". В старой России это дозволялось лишь в самых крайних случаях. А теперь - то храма нет ближе чем за 100 километров, то родственники время не хотят терять и завозить покойника в церковь, а кто-то и боится - заочно отпевают почти всех начальников, да и простых членов партии. Мне, например, довелось в Егорьевске заочно отпевать секретаря райисполкома, даму, которая причинила Церкви немало зла. Практику эту ни с какой стороны нельзя одобрить. Помнится, маститый ярославский протоиерей, покойный отец Прокопий Новиков, когда его просили кого-нибудь отпеть заочно, обыкновенно говорил так: "Я заочно в баню не хожу"» [Ардов, 1995: 113].
Апеллятивная лексика, охватывающая вещественную сферу, малоизвестная и неупотребительная в активном пользовании носителей русского языка, тоже может быть причислена к разряду профессионализмов. Из церковной утвари к ней можно причислить орлец - маленький круглый коврик с изображением летящего орла, который кладут под ноги епископу во время богослужения, дикирий и трикирий - светильники для благословения; сулок - плат из материи, который надевается на жезл или посох архиерея, сатан - «одежда монахинь под подрясником» [Даль, IV: 37], поручи - короткие рукавчики, охватывающие запястье.
Своя особая лексика сложилась в русских монастырях на Афоне. Интересные примеры представляет монастырская терминология, отмеченная в очерках Б. Зайцева [Зайцев, 2005]: фондарик Ггос-
тиница' («А затем, мягко улыбнувшись, повел в гостиницу, - как говорят афонцы, - на "фондарик" (искажение греческого слова "ар-хондарик"» [там же: 12]), фондаричный 'послушник при гостинице'; степени монашества - рясофорный монах 'монах низшей степени пострижения, носящий рясу' и манатейный монах 'монах второй степени подвижничества, носящий мантию'; стасидия 'стоячее кресло' в русском монастыре св. Пантелеймона («Один за другим появляются монахи, совершают перед иконами "метания" со всеми своими музыкально-размеренными движениями и занимают места в стасидиях» [там же: 32]); кация 'плоская кадильница с ручкой'; сиромаха 'нищий странник' («Нас провожал вчерашний безответный сиромаха» [там же: 46]); тянуть канончик 'молиться по четкам и класть поклоны' [там же: 12, 15, 19, 24, 28, 32, 46, 47, 78].
Мы далеки от мысли о том, что для православного священства существовало особое сословное арго, свои особенные средства словесного выражения, которые в какой-либо мере можно было бы назвать «языком», или «системой». Духовенство, безусловно, было близко к народу, крестьянству и его диалектному языку. На «малое отличие» этого сословия «по хозяйству и по образованию от крестьянского населения» обращал внимание Г.П. Федотов в своей книге «Святые Древней Руси» [Федотов, 1931: 223].
Уровень овладения лексическим богатством русского языка являлся разным в среде духовенства, что зависело напрямую от уровня личной культуры. Имели значение также территориальный и социальный факторы. О невысоком уровне материальной обеспеченности духовенства писал П.И. Мельников (Андрей Печерский): «По жалкой обстановке своей жизни редкие из священников могли внушить к себе уважение прихожан. Но эта грустная истина слишком известна, чтоб о ней распространяться» [Мельников, 1976: 383]. О трудном положении духовенства свидетельствуют исторические материалы [Дубасов, 1883].
Для сельских и низших городских слоев духовенства были близки и понятны просторечие и диалектная речь. Для образованных и высших слоев иерейства профессионализмы всегда составляли значительную словарную часть лексикона общения.
История дает нам поразительные примеры жизни русских усадеб, когда нравственная и культурная жизнь священников и их семей являлась средоточием культурной жизни сельского социума, возвышалась над повседневностью сельского быта. Безусловно, языковая культура этого слоя образованного иерейства, ежедневно обращенного к словам Евангелия и литургии, к учительству и осознающего «центральность» своего места христианского миссионерства в среде крестьянства, была очень высока. 48
Так это было, например, в с. Байгора Усманского уезда Тамбовской губернии в семье настоятеля приходской церкви Дмитрия Корниловича Смирницкого. Личность Дмитрия Корниловича, его родные и дети были уникальным явлением провинциальной округи второй половины XIX в., примером служения ближним и одновременно образцом высокой книжной, музыкальной, общественной образованности, тяги к знаниям.
Как уже было отмечено, основная часть профессионального арго исторична и терминологична по отношению к общей массе общеупотребительной лексики. В то же время на современном этапе в связи с политическими изменениями, а также под влиянием общей образованности и привычки к чтению наблюдается малозаметный процесс вовлечения церковных слов в русло общения; перевод книжных понятий в разговорные. Так, слово митра, обозначающее вначале головной убор архиерейского облачения, стало известно в широком кругу носителей языка как «головной убор священников, священническое облачение вообще». Если совсем недавно в языковом сознании господствовало непонимание и безразличие по отношению к «экзотическим» церковным словам и общество спокойно воспринимало словосочетания «заупокойный молебен» и «заздравная панихида», то в настоящее время подобное неразличение значений слов «молебен» и «панихида» выглядит признаком плохого тона и наблюдается тенденция к изучению церковной терминологии. В народной памяти после многих лет атеизма «всплывают» забытые названия служб, икон, праздников, библейских имен; лексика церковного канона и уставов становится обычной в научном языке гуманитариев.
Особую, периферийную часть христианской лексики составляет семинарское арго. Подсистема семинарской лексики сближается с профессионализмами по своему арготическому статусу. Помету семинар - «семинарское» ввел в свой «Толковый словарь.» В.И. Даль.
Колоритную, насыщенную церковнославянизмами лексику выработала семинарская и бурсацкая среда. Пожалуй, самым ярким образцом речи бурсаков в русской художественной литературе являются «Очерки бурсы» Н.Г. Помяловского. Здесь мы встречаем такие апеллятивные, прозвищные и глагольные образования, как исполатчики 'маленькие певчие, поющие «исполать», т.е. прославление архиерея'; Омега - 'прозвище'; козоглагольствовать 'гоготать, изображая пение на гласы, грубо пародируя его'; божиться господбогом 'образное выражение клятвы'; жарить в долбежку 'заучивать наизусть' [Помяловский, 1950: 127, 21, 30, 45, 144]. Речь учащихся бурсы «украшалась» прибавлением имперфективного суффикса -хом- к глаголам в: оплетохом, беззаконовахом, неправ-
4 ВМУ, филология, № 1
довахом); латинского суффикса деятеля -or: авдитор, секутор, секундатор; дзинькаторы 'монеты' - «семинарское измышление от "дзинь!" с латинским окончанием» [Зеленин, 1912: 115; Помяловский, 1950: 24].
Позднее особенностям лексики и фразеологии «Очерков бурсы» Н.Г. Помяловского была посвящена кандидатская диссертация Т.М. Кевлишвили, в которой было отмечено, в частности, что слово «козлогласование» вошло в академический словарь 1847 г. с пометой «церк.» наряду с «чудодействие», «богородичен», «брачиться», «по-руганье», «братия», «дуновение», «очи», «одесная», «ошуяя», «схимник», «чрево», «порождение», «вретище», «рубище», «зело», «глас» и др. [Кевлишвили, 1955: 200-204]. Автор приходит к выводу о том, что семинаризмы составляли значительную часть языка разночинца
XIX в. вместе с «грубоватостью, небрежностью, резкостью языка, иронией, своеобразием выражения и содержания, направленного против существующих порядков...» [там же: 196].
Интереснейшие наблюдения о лексике семинаристов представляют заметки Д.К. Зеленина, относящиеся к концу XIX - началу
XX в. [Зеленин, 1912]. Отмеченные Д.К. Зелениным примеры - антимонии разводить 'читать нравоучение'; ахинея 'вздор'; бестия 'плут'; грубиян 'неучтивец'; дубинородный 'неуклюжий'; ермола-фия 'болтовня, пустословие' (по аналогии с названием церковной книги); ирмологион - в семинарском этимологизировании ермолай); заведенция 'обычай'; катавасия 'суета'; лупсенция 'побои'; свинтус 'грязный'; потаканция 'потачка';ракалия 'наглый подлец' (от евангельского еврейского рака «пустой человек»); рацея 'проповедь' (от латинского oratio «речь»); плюсовать 'просить в долг'; проказачить 'прогулять'; сидеть на экваторе 'быть без денег'; затележить 'покурить' и др. - показывают близость «семинарских слов» с народными говорами, так как, по замечанию самого автора, «они сравнительно легко проникают через посредство сельского духовенства в народный язык» [там же: 113].
Следуя перечисленным источникам, отметим, что в повседневной речи учащихся бурсы и семинарий выделяются следующие микрогруппы лексики: должностные названия, определенные начальством среди учеников - старшие спальные, старшие дежурные, цензора, авдитора, секуторы, секундаторы; наименования учащихся - архангелы, отпетые, фискалы, силачи; классных журналов - нотата; видов наказания - розги, оплеухи, лишения обеда, стоянья, земные поклоны, смазки, «вознести ученика на воздусех»; игр - щипчики (холодные, горячие, с пылу горячие) [Помяловский, 1950: 10; Дубасов, 1883: 126; Дубасов, 1884: 163]. Автор русского этимологического словаря М. Фасмер отметил употребление слова святцы, мн. в значении 'игральные карты' как «выражение семина-ристского жаргона» [Фасмер, IV: 586].
Невозможно исключить из семинарских воспоминаний прошлого те наиболее яркие образцы так называемых педагогических приемов, которые исходили от изобретательности отдельных профессоров. Краеведческие материалы о Тамбовской духовной семинарии дают редчайший исторический пример методики преподавания риторики: «По примеру своего профессора мы читали державинские стихи с подобающею им торжественностью. Когда произносили известный стих из оды "Бог"; "без лиц в 3-х лицах божества", то сначала закрывали руками все лицо, а потом открывали ладони и для наглядности троичности божества держали их около щек.». Как величайший образец красноречия нам предлагалась известная речь Георгия Конисскаго: «оставим астрономам доказывать, что земля вокруг солнца обращается, наше солнце вокруг нас ходит, да мы в благополучии почиваем.» [Дубасов, 1883: 173].
5. Конфессиональная лексика
К конфессиональной лексике мы относим номинации, характеризующие «служебную» сферу общения в неправославной и старообрядческой среде. Предваряя рассмотрение конфессиональной лексики, хочется отметить ее особую терминологичность. Если начиная с 30-40-х гг. XIX в., специальная терминологическая лексика разных областей научных знаний активно проникала в литературный язык, закрепив часть образных значений в языке (вспомним такие словарные приобретения XIX-XX вв., как атмосфера, апогей, импульс, орбита, фаза, точка опоры, удельный вес, свести к нулю; «термины математики, механики, астрономии, затем (с 60-х годов XIX в.) термины биологии и медицины» [Шмелев, 1977: 278]), то для конфессиональной лексики степень проникновения в литературный язык всегда оставалась низкой. Достоянием русского литературного языка стали лишь названия самих конфессий, многие же внутрикон-фессиональные представления остались за его пределами.
Сложившись на территории, где православное вероисповедание всегда сохраняло доминирующую позицию, лексика иных конфессий носит приметы православной обрядности и находится под влиянием оценки со стороны представителей основной конфессии. В наибольшей степени сказанное относится к языку старообрядцев. Сформированная на базе русского языка эта лексика носит лексические и фонетические черты того диалекта, который исторически являлся родоначальником или преемником конфессии.
Приведем отдельные примеры конфессиональной лексики: старообрядч. кержачить, 'быть старообрядцем'; повитаться 'поздороваться, поцеловаться в щеку'; красный устав 'книга домашних молитв и правил федосеевского согласия'; манатья 'черная пелеринка, которую носят старообрядческие иноки и инокини'; отдать
аминь 'здороваться с приходящим, отвечая на приветствие «аминь»'; псальма 'духовный стих'; в лексике неправославных конфессий -радельная мантия 'одежда хлыстов'; горенцы, сионская горница 'место служения молокан'; судья 'глава «общих» молокан'; беседы 'собрания молокан'; священные 'скопцы о себе'; названия неправославных православными бахтисты, сталоверы, трушеверы).
Основой терминологического языка конфессий остается общерусская лексика. Между тем в силу узкого употребления кон -фессиональная лексика остается на обочине лексического словаря разговорного и диалектного русского языка.
Для всех без исключения традиционных русских конфессий важное терминологическое значение сохраняет лексика православия; особенно ярко эта связь проявляется в вероучительной терминологии старообрядцев. В результате использования элементов православного служебного языка наличествует совпадение словарного набора (псальма у старообрядцев и псалмы у духоборцев, молокан; агнец у православных и у хлыстов;радения - собрания у скопцов и хлыстов; апостолы у хлыстов и в общине «общих» молокан; благоговейное почитание Пресвятой Богородицы у православных и использование этого святого имени у скопцов и хлыстов; Душе Святый у православных и дух у духоборцев, хлыстов; использование священных имен в разных группах).
В терминологии конфессий отражаются и особенности каждой из них. Так, важность музыкальной традиции отражается в широте представления идеограммы 'пение' у старообрядцев (наонное пение, наречное пение, путевой распев). Традиции служебного пения сохраняются у молокан, но, как свидетельствуют сами члены общины, молоканское пение имеет «народное» начало. Мотивация установок на содержание конфессии заключается в ключевых словах, имеющихся в каждой из конфессий: «старый», «древлий», «вера», «антихрист», «поп» («поповцы» и «беспоповцы») у старообрядцев; «дух» у духоборов, молокан; «хлыстать», «верчения» у хлыстов и т.п.
Для каждой из конфессий выделяются свои особые «ключевые» слова, определяющие специфику религиозных убеждений этого течения. Так, важными для этнографической стороны старообрядческого уклада и ведения службы будут такие понятия, как лестовка; великое древо 'подвешенное на веревках дерево для колокольного звона'; запас 'дары для причащения'; имя Спасителя Исус в старообрядческом начертании с одним «и», имя «Авва кум» с ударением на втором слоге. Специфику быта старообрядцев отражают многочисленные конфессиональные номинации: перехожие старцы 'монахи, живущие не в монастырях, а по домам, в селениях'; скит 'старообрядческое монастырское поселение, распространенное в нижегородском Заволжье'; семипоклонный начал 'начальная молитва при семи поклонах'; лежать на листу 'лежать во время Троицкой
вечерни ниц, подкладывая под лицо цветы'; ликоваться в значении 'прикладываться щеками, здороваясь', исправиться в значении 'исповедаться', началить 'наказывать', обмирщиться 'вступить в связь с никонианцами'; запас 'запасные дары'; табачничать 'курить табак, т.е. совершать великий грех' и др.
Перечисление всех имеющихся в наличии словоформ и фразеологии конфессиональной лексики заняло бы значительное по объему исследование, поэтому, останавливаясь на кратком представлении конфессионализмов, мы считаем важным отметить их близость к диалектам русского языка, что сближает в свою очередь конфессиональную лексику с семинарской и профессионализмами местного характера.
Подводя итоги всему сказанному о функционально-стилистических различиях православной лексики русского языка, отметим, что на уровне функционально-стилистических разрядов ЛВЦ существует тесное взаимодействие и взаимовлияние: слова высокого стиля усваиваются широким кругом людей, переходя в общеупотребительный разряд; подвергаются упрощению и переосмыслению в диалекте, попадая на третий, диалектный уровень. В то же время разговорная лексика второго разряда может быть близка к первому и третьему разрядам, она обогащается привнесениями профессиональной и конфессиональной лексики.
Остается открытым вопрос о фразеологизмах - устойчивых сочетаниях слов, аналогичных по своей воспроизводимсти словам, функционирующих в качестве готовых и целостных единиц. Мы не останавливаемся на теме фразеологии, считая, что она выходит за рамки настоящей статьи.
Выстраивается вертикальная иерархия христианской лексики, связанная с внеязыковыми причинами - постепенностью поэтапного перехода языкового сознания от канона к церковной практике, народным обычаям и условиям социальной жизни.
С учетом вышеизложенных наблюдений мы приходим к выводу, что схема распределения православной лексики по функционально -стилистическим разрядам выглядит следующим образом:
РАЗРЯД Стиль Употребление
1. Язык канонического богословия высокий книжный язык
2. Общеупотребительная лексика нейтральный КЛЯ + РЯ
3. Диалектная лексика в говоре
4. Арготическая лексика: профессионализмы и семинаризмы сниженный и нейтральный РЯ + речь сословия (речь учебных заведений)
5. Конфессиональная лексика нейтральный РЯ + лексика конфессии
Список литературы
АОС - Архангельский областной словарь / Под ред. О.Г. Гецовой. М., 1980. Вып. 1 (А - Бережок).
АрдовМ. Мелочи архи..., прото... и просто иерейской жизни. М., 1995.
Бем А.Л. Церковь и русский литературный язык // ЛОГОС: Богословско-философский журнал. 1998. № 46. С. 43-125.
Белова О.В. Библейские сюжеты в восточнославянских народных легендах // Восточнославянский этнолингвистический сборник: Исследования и материалы. М., 2001. С. 118-151.
Верещагин Е.М. Кирилл и Мефодий как создатели первого литературного языка славян // Очерки истории культуры славян. М., 1996. С. 299-319.
Виноградов В.В. Основные типы лексических значений слова // Виноградов В.В. Избр. труды. Лексикология и лексикография. М., 1977. С. 162-192.
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 1. А-З. Т. 2. И-О. Т. 3. П-Р. Т. 4. С-У М., 1994 (Репринтное воспроизведение издания 1903-1909 гг.).
Дубасов И.И. Очерки из истории Тамбовского края. Вып. 2. М., 1883; Вып. 3. М., 1884; Вып. 6. Тамбов, 1897.
Дубровина С.Ю. Народное православие на Тамбовщине. Опыт этнолингвистического словаря. Тамбов, 2000.
Дубровина С.Ю. Тамбовщина в контексте духовной культуры: Филологические очерки. Тамбов, 2001.
Дьяченко Г. Полный церковнославянский словарь (со внесением в него важнейших древнерусских слов и выражений): Пособие для преподавателей русск. и ц.-слав. языка . / Сост. священник магистр Григорий Дьяченко, бывший преподаватель русского языка и словесности (всех слов объяснено около 30.000). М., 1899 (Репринт: Изд. отдел Московского патриархата. М., 1993).
Зайцев Б. Афон. М., 2005 (Издание осуществлено по книге Б. Зайцева «Афон» выпуска 1928 г.).
Зеленин Д. К. Семинарские слова в русском языке (доклад, читанный в Императорском Русском географическом обществе. Май 1912 г.) // Оттиск из «Русского филологического вестника». СПб., 1912.
Кевлишвили Т.М. Особенности лексики и фразеологии «Очерков бурсы» Н.Г. Помяловского: Дис. ... канд. филол. наук. Тбилиси, 1955.
Мельников П.И. (Андрей Печерский). На горах (книга вторая). Очерки поповщины // Мельников П.И. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. М., 1976.
Ожегов С.И. Словарь русского языка: ок. 57 000 слов / Под ред. Н.Ю. Шведовой. 18-е изд., стереотип. М., 1987.
Помяловский Н.Г. Очерки бурсы. Таллин, 1950.
ПОС - Псковский областной словарь с историческими данными. Вып. 1. Л., 1967.
ССУ - Словарь русских говоров Среднего Урала. Свердловск: Т. 1. А-К, 1964. Т. 2. К-Н, 1971. Т. 3. О-П, 1981. Т. 4. П. Т. 5. П-С, 1984. / Дополнения / Под ред. А.К. Матвеева. Екатеринбург, 1996.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. / Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева; Под ред. Б.А. Ларина. 2-е изд., стереотип. М., 1986. Т. 1 (А-Д), 1986. Т. 2 (Е-Муж), 1986. Т. 3 (Муза-Сят), 1987. Т. 4 (Т-Ящур), 1987.
Федотов Г.П. Святые Древней Руси (X-XVII вв.). Paris, 1931.
Федотов Г.П. Стихи духовные. Русская народная вера по духовным стихам. М., 1991 (Первое издание: Париж, 1935).
Шмелёв Д.Н. Современный русский язык. Лексика: Учеб. пособие. М., 1977.
Сокращения
КЛЯ - кодифицированный литературный язык (нормативный книжный тип литературного языка);
РЯ - разговорный язык (разговорный тип литературного языка);
ЛВЦ - лексика веры и Церкви.
