CC BY
165
I. ЯЗЫКОВЫЕ ЗНАНИЯ В КОГНИТИВНО-ДИСКУРСИВНОМ АСПЕКТЕ
УДК 81'276.6:34
Н.Д. Голев
ОБЫДЕННОЕ ФИЛОЛОГИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ ТЕКСТА ЗАКОНА КАК КОМПОНЕНТ ПРАВОВОЙ КОММУНИКАЦИИ: ВЗГЛЯД ЛИНГВИСТА
В статье с коммуникативных и собственно лингвистических позиций анализируются методологические аспекты юридического понятия «обыденное филологическое толкование текста закона», которое рассматривается как важный компонент правовой коммуникации. Автор выясняет и интерпретирует внутренние противоречия данного понятия, вытекающие из разного содержания юридических и лингвистических концептов, обобщающих метаязыковой опыт владения языком рядовых носителей языка (законопослушных граждан).
Ключевые слова: лингвоюристика, обыденное метаязыковое сознание, обыденное филологическое толкование, правовая коммуникация, текст закона, юридический язык, юрислингвистика.
1. Постановка проблемы
Существует немало сфер пересечения лингвистики и права, в которых на фоне очевидной потребности их взаимодействия обнаруживается и менее очевидное несовпадение самих подходов данных наук к тем или иным явлениям социальной жизни и в первую очередь - социальной коммуникации. Необходимость актуализации таких несовпадений и понимания их природы часто осознается в судебной лингвистической экспертологии, по определению «вынужденной» совмещать правовые и научно-лингвистические презумпции [Голев 2002; 2006]. В данной статье анализируются проблемы, находящиеся в гораздо менее активной зоне обсуждений; они возникают в связи с понятием «толкование права» - компонентом правовой коммуникации, трактуемом далее как толкование текста закона. Здесь нам важно подчеркнуть вслед за В.О. Белоно-совым следующий момент: «Толкование как исключительно непростое явление способно носить как положительный, так и отрицательный характер, что зависит от широкого спектра причин субъективно-объективного характера» [Белоносов URL: http://www.iuaj.net/node/410]. Частичное раскрытие этой сложности и противоречивости - целевая установка настоящей статьи, решаемая на таком виде толкования, как обыденное филологическое толкование текстов закона (далее ОФТТЗ). Оно рассматривается в ней как один из механизмов осуществления правовой коммуникации, представляющей собой частный случай среди других социально-
коммуникативных систем: научной, религиозной, художественной, рекламной и т.п.
Исходный тезис статьи: ОФТТЗ в настоящее время образует для науки проблемную ситуацию в сфере правовой коммуникации. С одной стороны, в учебной и справочной юридической литературе практически всегда отмечается факт не только наличия, но и значимости неофициального толкования и его разновидности - обыденного толкования, а с другой стороны, - толкования филологического (грамматического, языкового, лингвистического), которое ставится в ряд с другими - юридическим, логическим, историческим - аспектуальными видами толкования права. Однако и обыденный, и филологический виды толкования текстов закона не так часто становились предметом изучения как в теории государства и права1, так и в теоретической лингвистике. Что же касается соединенного варианта - обыденного филологического толкования и уяснения, - то нам вообще не известны юридические работы, в которых оно бы рассматривалось в теоретическом и - что особенно значимо - в конкретно-исследовательском плане.
1 Следует отметить, что в последнее время появились монографии и диссертации, в которых данным видам толкования права уделено специальное внимание [Боровкова 2010; Ващенко 2002; Смирнова 2007; Соцуро 2000; см. также Бе-локонь 2011; Беляева 2007; 2010; Великий 2011; Воробьева 2010; Колесник 2010; Никифорова, Красноперов 2011].
Наш анализ показывает, что причины данного явления весьма разнообразны. Они располагаются в диапазоне от политико-правовых до технико-лингвистических причин, многие из них связаны с особенностями корпоративного мышления и специфическим «устройством» правовой коммуникации. Рассмотреть весь их спектр в рамках статьи не представляется возможным, поэтому ограничимся методологическими аспектами взаимодействия языка и права, актуализируемыми в юридической литературе. В частности, рассмотрим, как в ней отражен фактор несовпадения правовых и лингвистических презумпций в отношении к юридическому языку, препятствующий синтезу обыденного, филологического и юридического планов толкования в единое понятие «обыденное филологическое толкование текста закона».
Мы полагаем, что в основании «невстроен-ности» ОФТТЗ в теоретическую модель правовой коммуникации лежит несовпадение презумпций при подходе к понятию коммуникации у теоретиков и практиков юриспруденции (см., например, разное понимание правовой коммуникации в работах: [Архипов 2008; Макушин 2004; Романенко 2010; Романова 2011; Храмцова 2006; 2010]) и тех лингвистических презумпций, которые выработались у лингвистов, исследующих закономерности бытия (генезиса, устройства и функционирования) языка как естественной коммуникативной системы. В определенном смысле можно говорить о различных образах, или концептах, коммуникации и языка в метаязыковом сознании юристов и лингвистов [Лебедева 2000; Голев 2006].
2. Отношение к субъектности языка: стихийное/рациональное
Можно сказать, что в юриспруденции идеалом юридического языка является не естественный язык (он рассматривается как плохо поддающийся обработке и даже «сопротивляющийся» материал), а язык, скорее, искусственный, созданный по требованиям юридической техники, как раз и стремящейся преодолеть стихийность языка, в частности, такие ее проявления, как многозначность, синонимию, диффузность смысловых границ и вытекающий из них высокий потенциал вариативной интерпретации - все это имплицитно (а нередко и эксплицитно) объявляется недостатками естественного языка, детерминированными его внутренними противоречиями. Разумеется, лингвист легко узнает в таком подходе рационалистические концепции языка, популяр-
ные в эпоху Просвещения. Так, Филалет - персонаж книги Г. Лейбница «Новые опыты о человеческом разуме» в § 21 - размышляет: «<...> Я склонен думать, что если бы тщательнее были изучены несовершенства языка, то большая часть споров прекратилась бы сама собой, а путь к знанию, и, может быть, к миру стал бы гораздо более открытым для людей». По мнению рационалистов, язык в обыденном употреблении исказился, и выход они видят в том, «чтобы вновь подчинить вышедший из повиновения интеллекту язык, обуздать "колдовской дар слова" силой разума, вернуть язык в позицию творимого субъекта» [История языкознания 2002: 84-85].
За долгие годы в теории государства и права сформировалась «внутренняя теория языка», образовавшая специфическую метаязыковую мен-тальность у исследователей данного феномена и юристов-практиков (подробнее об этом в [Лебедева 2000]), частным проявлением которой стало соответствующее отношение к ОФТТЗ. Несомненно, что гносеологические причины различий восходят к онтологии правовой коммуникации -глубинным противоречиям естественного и юридического языка. Такие ментальные установки особенно усиливаются, если явно или не явно признается высокая степень «оторванности» юридического языка от языка естественного; при таком допущении и филологическое, и обыденное виды толкования становятся не обязательными, периферийными и поверхностными действиями, толкования текста закона простыми гражданами не исключаются, но трактуются как далеко отстоящие от сущности закона и правовой коммуникации в целом и потому не слишком интересными для теоретиков права. Например, известный теоретик права А.С. Пиголкин в словарной статье «Толкование норм права» так описывает алгоритм толкования: «Во-первых, это процесс мышления лица, изучающего правовую норму, уяснение смысла и его объяснение. Это необходимый подготовительный этап, предпосылка для правильного решения конкретного дела <...> Во-вторых, толкование норм права предполагает разъяснение норм права. Это деятельность определенных органов и лиц, имеющая самостоятельное и специальное значение, цель которой - обеспечить правильное и единообразное осуществление толкуемой нормы <...>» [Российская юридическая энциклопедия 1999: 973] (выделено нами - Н. Г.). Сосредоточение на выработке алгоритмов толкования, представляемого в идеале как единственно правильное разрешение конфликта
интерпретаций средствами юридической техники, является одной из главных причин деактуализа-ции ОФТТЗ в теории и практике правовой коммуникации, которое не может не быть субъективным и потому вариативным.
3. Отношение к субъектности речи: авторо- / адресатоцентризм, иллокуция /перлокуция
Из очерченных презумпций юридической техники вытекает и малый интерес юридической герменевтики к идеям современной, в значительной мере антропоцентрической, лингвистики. Теория государства и права базируется преимущественно на инструменталистской концепции языка, в соответствии с которой язык находится исключительно в «позиции творимого субъекта». В соответствии с ней он выступает в роли средства, материальной оболочки, в которую облачается мысль и воля законодателя, которую - и только которую - должен извлекать законноисполнитель. На это и направлена такая отрасль юриспруденции, как юридическая техника, в состав которой входит и техника толкования. Главная ее задача -максимально ограничить возможности субъективно-вариативного понимания текста закона, преодолев «несовершенства» естественного языка. Характерный пример представления такой концепции языка - статья юриста В.В. Вандыше-ва «Влияние языкознания (лингвистики) на содержание отечественных законов». Ее автор резко критикует постмодернистские взгляды А.С. Александрова на юридический язык, изложенные в книге «Введение в судебную лингвистику», и противопоставляет им логико-инструмента-листские воззрения на язык, прочно укоренившиеся в теоретической юриспруденции. Язык определяется по «Краткому словарю лингвистических терминов» 1975 г. как «знаковая система, служащая основным средством общения», важнейшими для юристов единицами языка признаются слово, словосочетание и предложение (текст, антропотекст, дискурс, речевой акт, речевой жанр - наиболее актуальные единицы современной лингвистики - исключаются из важнейших). Из «Советского энциклопедического словаря» извлекается определение грамматики как «средства и правила, механизма, объединяющего закономерности правильного пользования русским языком». Эти определения далее проецируется на язык закона, который «отличается продуманностью (разработанностью) и искусственностью в силу соглашения членов общества»
и «должен отличаться ясностью, недвусмысленностью, точностью и отсутствием пробелов (лакун) в правовом регулировании» [Вандышев 2012: 98-101]1.
С рационально-инструменталистским подходом к языковой коммуникации плохо сочетаются многие идеи современной антропоцентрической лингвистики, в частности, отражающие направленность коммуникативного акта на побуждение к действию адресата. Трактовка коммуникативного акта как сложного процесса, состоящего, по Остину, из таких этапов, как иллокуция (замысел, намерение), локуция (осуществление) и перлокуция (результат - воздействие на адресата) предполагает не только перемещение центра тяжести с замысла (воли) автора на результат, воплощенный в мыслительной деятельности адресата, но и отчуждение текста от автора, его самостоятельное бытие после создания. Не важно, что хотел сказать автор; важно, что он сказал. С этим связан принцип отчуждения текста от автора. Аутентичное толкование прямо противостоит этому принципу, т.к. провозглашает неотчуждаемость текста от его создателя. Это касается всех видов коммуникации, например, художественной. Не важно, что Чехов задумал «Вишневый сад» как комедию и считал, что написал таковую (об этом знают лишь посвященные «жрецы» - историки литературы), важно, что читатели ее воспринимают как лирическую драму. И истинное бытие «Вишневого сада» - в сознании читателя. Понятно, что профессиональные литературоведы тоже не слишком охотно соглашаются с такой герменевтической позицией, полагая, что истинное толкование художественного текста недоступно «наивному» читателю и должно принадлежать профессионалам2.
Эпатажно-метафорическим выражением идеи отчуждения текста является формула «Смерть автора», принадлежащая Р. Барту [Барт 1989], которая символизирует избавление современной словесности от диктата однозначной авторской интерпретации смысла произведения3. Адресатоцентризм в свою очередь предполагает необходимость (в другой модальности - неизбеж-
1 Далее такие понятия юридической техники, как правильность, ясность и т.п. будут нами рассмотрены подробнее.
2 Позиция читателя находит отражение в направлении, имеющем название рецептивной эстетики. По аналогии предложим для обыденного толкования и уяснения тестов закона термин «рецептивная юридическая герменевтика».
3 Подробнее данный аспект рассматривается нами в работах: [Голев, Ким 2007; 2008].
ность) субъективизма в понимании любого текста. Адресат в принципе не может получить ту информацию, которую «запаковал» для него автор в языковую «обертку», о чем писал А.А. По-тебня, опираясь на идеи В. Гумбольдта: «Так при понимании мысль говорящего не передается слушающему, но последний, понимая слово, создает свою мысль, занимающую в системе, установленной языком, место, сходное с местом мысли говорящего. Думать при слове то, что думает другой, значило бы перестать быть самим собою. Поэтому понимание в смысле тождества мысли в говорящем и слушающем есть такая же иллюзия, как и та, в силу коей мы принимаем собственные ощущения за внешние предметы» [Потебня 1999: 138]; «говорить значит не передавать свою мысль другому, а возбуждать в другом его собственные мысли» [Потебня 1999: 130-131]. Юридическая техника, в том виде, какой мы ее наблюдаем, исходит из постулата, что субъективность понимания и вытекающая из нее множественность интерпретации (и бесконечная полисемантичность языковых единиц и речевых произведений) есть «вредное» проявление стихийного языка, некая его неправильность, подлежащая исправлению и могущая быть исправленной. Разумеется, путь «борьбы» с множественностью интерпретации в определенной мере эффективен, тем не менее его абсолютизация приводит толкование текста закона к состоянию, которое мы обозначили ранее как «лингвистические тупики юридической техники» [Голев 2007]. Если бы адресатоцентриче-ские положения были включены в постулаты юридической техники, они, несомненно, самым существенным образом повлияли бы на ее устройство и функционирование. Пока же нужно констатировать, что движения в сторону интереса к «собственным мыслям» законопослушного гражданина в теории государства и права не отмечается. О чем, в частности, свидетельствует и отсутствие конкретных исследований в сфере ОФТТЗ, анализируемое нами в настоящей статье.
4. Отношение к субъектности текста: «буква» текста закона / «дух» текста закона
Сформулированное постмодернистами положение об утрате доминирующей роли в коммуникации автора и перехода ее к адресату трудно сочетается с лингвистическими презумпциями юристов - теоретиков правовой коммуникации. Это особенно отчетливо проявляется в связи с актуализацией понятия «аутентичное толкование», дающее исключительное право толкования
субъекту, имеющему на то специальное право1. Данный принцип через систему высшего образования и юридическую практику прочно усвоен юристами разных уровней. Приведу пример из нашей лингвоэкспертной практики анализа текстов низового уровня. Толкуется «спорная» фраза -«столбики должны располагаться на расстоянии от 2.5 до 16 метров от переезда». Представитель ГАИ настаивает на том, что фраза обязывает ставить первый столбик точно на расстоянии 2.5 метра от переезда. На контрвопрос ответчика: «А фраза о штрафе в размере от 50 до 100 рублей тоже обязывает Вас штрафовать точно в 50 рублей, или этой фразой обозначен диапазон выбора?», уверенно отвечает: «Нет, не обязывает, но это не распространяется на «столбики»; здесь законодатель имел в виду другое». Фраза прямо вытекает из доминирующего концепта, вытекающего из официального статуса толкования. Ср. высказывание сотрудника ГАИ с тезисом теоретика права: «Поэтому, если случайно выражения закона окажутся шире действительной воли законодателя, законом должно считаться только то, что составляло действительную волю законодателя <...> ошибка или неправильность языка не может служить источником права. Поэтому, ближайшим образом, задачу толкования законов составляет выяснение воли законодателя» [Корку-нов 1907: 342-343]. На наш взгляд, данный тезис, так же как и приведенное выше определение толкования А.С. Пиголкина (во второй его части), имеет в виду именно аутентичное толкование.
Особенность такого ментального модуса иллюстрирует автор текста «Толкование норм
1 Приведем определение данного понятия: «Аутентичное толкование закона - разновидность официального толкования текста нормативного акта или отдельного его положения (нормы права), которое исходит от самого органа власти, издавшего такой акт. Подобное разъяснение является обязательным, т.е. имеет нормативный характер для всех лиц и органов, применяющих данный акт или норму права. А. толкование может даваться также и органами, которые не издавали толкуемого нормативного акта, но наделены на это специальными полномочиями со стороны компетентных властей (например, правомочия министерства соответствующего профиля разъяснять постановления правительства, относящиеся к деятельности этого министерства); А. толкование международного договора - выяснение действительного смысла и содержания такового, осуществляемое самими договаривающимися сторонами на основе взаимного согласия и потому обладающее обязательной силой для государств-контрагентов. Данный вид толкования осуществляется посредством обмена нотами, подписания протокола, специального соглашения» [Волосов 1999: 194-195].
права может помочь»1, - тоже простой законопослушный гражданин, который, столкнувшись с аналогичной ситуацией, спрашивает, почему нормы налогового права мы обязаны понимать «не так, как они написаны, а так, как они должны были быть написаны»2. На наш взгляд, это расхождение модальностей - вопрос не столько лингво-юридической техники, сколько сущностный вопрос правовой коммуникации, подчеркивающий противоречивый характер отношений ее субъектов - представителя власти, «говорящего» на юридическом языке, и законопослушного гражданина, говорящего на общенародном языке и понимающего текст по законам этого языка. Это противоречие правовой коммуникации отмечает (ссылаясь также и на других авторов) Р.А. Ромашов, утверждающий, что «эйдетический центр права заключается в правомочии; именно правомочие является той точкой, из которой расходятся лучи правового смысла, образующие в конечном итоге эйдос права» [Ромашов 2010: 52], и далее это положение переносится на юридический язык -«в ментальности юристов язык понимается прежде всего как средство формализации мысли и воли законодателя» [Ромашов 2010: 54]. Нужно полагать, что если в центр правовой коммуникации будет поставлено не правомочие (в том числе правомочие толковать закон), а законопослуша-ние, то «лучи правового смысла» будут иметь иное направление и осветят иное коммуникативное пространство. Антиномия «правомочие / за-конопослушание» является центральной для развиваемой в статье концепции правовой коммуникации. Как лингвисту, автору трудно удержаться от акцента на родстве терминов законопослуша-ние и слушающий (последний - из оппозиции «говорящий / слушающий», трактуемой в лингвистике в расширительном смысле) и подчеркнуть тем самым неразрывную связь адресатоцентрической и «гражданскоцентрической» модели правовой коммуникации, выдвинутую и обосновываемую в настоящей статье. К признанию значимости последней обязывает и Конституция РФ, провозглашающая, что единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ и что народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти. Как представляется,
1 URL: http://anisim.westportal.net/publications/tolko-vanie_noim_prava.html
2 URL: http://anisim.westportal.net/publications/tolko-vanie_norm_prava.html
исходный характер данных положений Конституции предполагает понимание правовой коммуникации как общения народа и власти. Принцип аутентичного толкования противоречит этой формуле, поскольку замыкает толкование закона внутри института власти3.
Принцип аутентичности толкования, закрепляющий толкование за законодателем, решает вопрос о первичности субъектов правовой коммуникации с позиций безусловной (неоспоримой) правоты одного из ее участников - власти. Из этого принципа вытекает немало герменевтических следствий. Одно из них иллюстрирует высказывание некоего участника дискуссии на религиозном сайте, который смиренно заявляет: «мое толкование не может считаться истинным, даже если я и истолкую его правильно»4. «Правильно» означает в нашем случае смысл, заключенный в тексте и выводимый из него по правилам (законам) естественной логики и естественного языка. Истинно - согласно воле законодателя. Появление религиозного момента в нашем рассуждении в определенном смысле носит публицистический характер, но у приведенного сравнения есть свои научно-логические обоснования, поскольку принцип аутентичности толкования напоминает древние традиции, по которым право толкования было сакрализованным, оно принадлежало посвященным (жрецам) и было одним из инструментов ментальной власти религиозных институтов над верующими. Сакрализация права как правомочия власти - идея, нужно полагать, не новая для теории государства и права, признание приоритета духа закона над буквой закона нередко сопровождается актуализацией этой идеи. Так, например, в статье Н.С. Бондаря говорится о духовной са-кральности Конституции РФ 1993 г. как об «особом психологическом восприятии данного документа на основе веры в истинность и правовую ценность закрепленных в Конституции положений» [Бондарь 2013: 6]. В статье названного автора приводятся и другие высказывания юристов в этом ключе.
В теории государства и права коллизия аутентичного толкования представлена в антиномии, обозначенной в названии статьи О.М. Беляевой - «Объект толкования права: воля закона («буква» закона) или воля законодателя («дух»
3 Иные подходы к аутентичному толкованию отражены в работах: [Нересянц 1999: 501; см. также: Барабаш 2013; Губайдуллина 2010].
4 URL: http://www.bible.com.Ua/answers/r/2040/308262
закона)». Начиная статью, автор пишет: «<...> Не одно десятилетие среди ученых-юристов не прекращается спор по поводу того, что является объектом толкования: воля законодателя («дух» закона) или воля закона («буква» закона). Иными словами, вопрос заключается в том, чем должно ограничиваться толкование - уяснением ли действительной воли законодателя, которую он хотел выразить, но по тем или иным причинам в ряде случаев не сумел выразить достаточно четко, либо той воли, что получила непосредственное закрепление в тексте закона» [Беляева 2010: 104]. Далее в статье приводятся мнения различных ученых по этому вопросу. Обзор показывает, что идея противопоставления субъективизму толкования противостоящей ему воли законодателя была и остается основной для юридической герменевтики; свобода интерпретации, в которой у интерпретатора всегда есть момент своей собственной интенции (воли?), в этих рамках трактуется как начало, подлежащее преодолению с помощью юридической техники, частью которой является толкование права. Принцип аутентичности толкования остается неоспоримым, даже несмотря на понимание того, что сама трактовка воли законодателя не может не быть субъективной. Е.В. Васьковский замечает в этой связи: «Вопрос заключается только в том, из каких источников, кроме самого текста нормы могут быть почерпаемы сведения относительно истинной мысли и воли законодателя. Но это уже другой вопрос, не относящийся к существу дела» (цит. по: [Беляева 2010: 108]). Что же является существом дела? Из первой части цитаты вытекает, что воплощенная воля законодателя объективно (!) существует лишь в тексте (тем самым косвенно признается ее отчуждение от «авторского бытия») и что для толкователя «образ автора» растворяется в смыслах текста. Из каких же тогда «источников, кроме самого текста» черпаются сведения о воле законодателя? Согласно принципу аутентичного толкования текста закона, - из того же источника, где они порождены.
5. Отношение к субъектности участников правовой коммуникации: власть / граждане
Признание верховенства «буквы закона» в толковании правовых текстов существенно меняет традиционное представление о субъектности толкования текста закона и сущности правовой коммуникации вообще. Выдвижение на первый план буквы закона, воплощенного в тексте, усиливает позиции обыденного филологического толкования, которое переходит из области юри-
дико-герменевтической периферии в сущностные категории правовой коммуникации в формате диалога власти и народа (законопослушных граждан). В значительной мере невостребованность такого рода лингвистических идей в теоретической концепции толкования текстов закона вытекает из превалирующего понимания в науке о праве самой правовой коммуникации. Как правило, она понимается как «процесс передачи правовой информации от правотворческого органа к правоприменителю» [Храмцова 2006: 80]. При трактовке субъекта правовой коммуникации обычно наблюдается отвлеченный подход, рядовой законопослушный гражданин в качестве такового хотя нередко и называется, но его особенности не акутализируются и не рассматриваются. По многим работам, посвященным этому понятию, складывается впечатление, что правовая коммуникация ограничивается официально-профессиональной сферой. Если же понимать ее более широко - как общение власти с народом, государства и личности1 (источником власти, по Конституции), то типовые представления о роли в праве языка, юридической техники, толкования и, в частности, обыденного филологического толкования существенно изменятся. Обычная личность (рядовой законопослушный гражданин) не может относиться к тексту закона точно так же, как к любому другому тексту, поскольку у него нет иных презумпций, иных понятий, иной культуры (образования). И если официально-профессиональный участник правовой коммуникации (законодатель, законоприменитель) будет заинтересован в понимании того, как реально воспринимает текст закона законопослушный гражданин, то, нужно полагать, его интерес к обыденному филологическому толкованию будет гораздо более сильным. Все согласны с тем, через текст закона власть «разговаривает» с народом, для этого он (текст) пишется на общенародном языке в его литературной разновидности. Теоретически это, разумеется, декларируется повсеместно -в документах, учебниках, монографиях по теории государства и права. На практике, однако, толкование трактуется обычно как толкование официальное, в некотором смысле конфронтационное обыденному толкованию.
1 Ср. актуализацию такого подхода: «Мы придерживаемся позиции, согласно которой правовая коммуникация обеспечивает реальную связь между личностью и государством» [Романенко 2010: 50]. Мысль о личностной природе правовой коммуникации развивается также в статье [Архипов 2008: 8-9].
Доминирование принципа аутентичности толкования значительно снижает возможности рядового гражданина быть законопослушным. Таковым он может быть лишь в том случае, если смысл текста закона ему будет доступен, понятен. Со времен римского права известна формула ignorantia juris neminem excusat (лат.) - «незнание закона не освобождает от ответственности». В контексте данной статьи резонно поставить вопросы в несколько ином ракурсе: равно ли здесь незнание закона его непониманию? Избавляет ли от ответственности гражданина не-так-понимание текста, т.е. понимание, не соответствующее воле законодателя? Ответ «нет, не избавляет» накладывает на гражданина, уясняющего смысл текста закона, обязанность пользоваться услугами специалиста. Иначе каким образом он может быть полноценным субъектом правовой коммуникации и законопослушным гражданином? Наконец, возникает вопрос: накладывает ли ситуация непонимания закона простым гражданином ответственность и на законодателя - в том смысле, что он должен иметь в виду полноценную коммуникацию и, следовательно, предусматривать возможность эффекта не-понимания, не-так-понимания? Такая постановка вопроса снова возвращает нас к необходимости учета принципов коммуникативной лингвистики (в частности, в теории речевых актов), которая предполагает, что результат коммуникативного акта заключен не столько в деятельности автора текста, воплотившего свое намерение (иллокуцию) в речевом произведении, сколько в перлокуции - воздействии на адресата. Понятно, что при таком подходе законодателя не может не интересовать, как его слово отзовется в сознании законопослушного гражданина. И изучение ОФТТЗ под этим углом зрения не может не быть важным предметом теории и практики правовой коммуникации. Если заказ в изучении коммуникативного эффекта текста закона будет направлен теоретикам права, они с гораздо большим вниманием отнесутся к феномену обыденного языкового сознания рядовых законопослушных граждан, которые не имеют других механизмов толкования текста закона, кроме механизмов естественного родного языка, на котором этот текст написан.
6. Отношение к субъектности
научного-юридического толкования
Научный субъект правовой коммуникации в области толкования закона относится в теории государства и права к неофициальной его части, и в этой классификации носители ученых степе-
ней сближаются с рядовыми толкователями закона. Изучение места науки в законодательной деятельности (и в области создания законов, и в области их толкования) - отдельная, большая и сложная проблема, из которой мы извлечем частный вопрос, связанный с основным сюжетом нашей статьи, а именно - вопрос о презумпциях научного юридического мышления, сформированных приматом официального толкования.
Для актуализации данного вопроса проанализируем статью «Правовое понятие «мошенничество на рынке ценных бумаг»» [Рябова 2012: 50-54] из журнала «Юрислингвистика». Автор статьи ставит задачу соотнести содержание обозначенного в ее заголовке понятия, репрезентируемого в трех видах правового дискурса -в учебной и научной литературе и в законодательных текстах. Проанализировав с данной точки зрения ряд научных статей, дефиниций в словарях и в действующем Уголовном кодексе, автор делает вывод о наличии в последнем моментов семантической неопределенности, смысловой неясности, размытости границ между родовым и видовым компонентами анализируемого понятия. Тем не менее он заключает: «Принимая во внимание то, что основным источником права является закон, необходимо независимо от идеальности или отсутствия такового изложения уголовно-правового запрета опираться на законодательную конструкцию понятия «мошенничества». Как гласит известное латинское изречение: «Dura lex, sed lex» (лат. - закон суров, но это закон) [Рябова 2012: 53-54]. Как видим, презумпция примата официального (и стоящего за ним аутентичного) толкования диктует и здесь необходимость подчинения ему всех форм неофициального (в том числе научного, или доктринального) толкования. Таким образом юриспруденции как науке вменяется простое, прагматически обусловленное обслуживание потребностей законодателя, т.е. комментирования уже действующего закона. В таком случае истина, на которую направлен научный поиск, уже известна и заключена в воле законодателя, а противоречия текста должны быть сняты путем подведения их под содержание таковой воли. Истина из плоскости соответствия научных тезисов и теорий действительности переходит в плоскость конвенциальной правильности, которую и олицетворяет формула позитивного права «Dura lex, sed lex». Таким образом, как было показано выше, аутентичное толкование в сфере обыденного неофициального толкования текста закона ведет к отчуждению непосредст-
венно вытекающего из текста содержания от адресата; тогда как в научном неофициальном толковании текста закона обнаруживается тенденция к дистанцированию его от социальной действительности.
7. Отношение к субъектности законодателя
Примат в правовой коммуникации такого субъекта, как законодатель, предполагает, что основная тяжесть в организации нормального ее функционирования лежит на юридической технике, эффективным применением которой законодатель, по убеждению теоретиков правовой коммуникации, обеспечивает правильность, четкость, ясность, доступность, понятность текста закона как для профессионального правоприменителя, так и для рядового законопослушного гражданина. Слова, перечисленные выше (четкость, понятность и т.д.), практически обязательны для любой научной, справочной или учебной литературы по юридической технике, где они многократно воспроизводятся, однако по сути они не являются терминами, и их определения не удается найти в юридических словарях и учебниках1. Возможно, они представляются простыми и очевидными? Но вряд ли это так. Достаточно указать на два момента, чтобы развеять такое представление. Приведенный сочинительный ряд, как минимум, содержит две группы слов, одна из которых (четкость, строгость, правильность...) предполагает поиск критериев в нормах юридической техники, восходящих к принятым конвенциаль-ным алгоритмам (за ними стоит презумпция: если написано правильно, то это автоматически означает «понятно», ср.: «нет правильности, не могут «сработать» другие коммуникативные качества -точность, логичность, уместность и т.д.» [Головин 1980: 41]2. Другая группа слов (ясность, доступность и т.п.) предполагает апелляцию к сознанию интерпретатора, который может и не замечать поверхностной конвенциальной правильности, а ориентироваться на другие, естественные механизмы извлечения смысла из текста. Иными словами, данные группы слов оценивают разные компоненты коммуникативного акта: первые -иллокуцию и локуцию, вторые - перлокуцию. Второй момент, на который необходимо указать, -
1 Укажем отдельные исследования, в которых ставится вопрос о необходимости наполнения такого рода терминов строгим понятийным содержанием: [Босов 2011; Мар-тышко 2012; Ситникова 2011; Хербергер 2003].
2 Подробно постулат правильности рассмотрен нами в работе [Голев 2009].
это существенное различие герменевтической деятельности и ее результатов у профессионального и рядового интерпретатора - у них разные исходные паттерны (подробнее об этом: [Голев 2006; 2008; Ромашов 2010]). Таким образом, трансформация данных слов в термины - сложная теоретическая задача, которой должна предшествовать большая конкретно-исследовательская работа.
Весьма существенны и практические выходы из нее. На наш взгляд, именно исходя из результатов исследований, следует выстраивать эффективно функционирующую в обществе модель текста закона. Существует несколько ее вариантов. Есть крайние полюса таких вариантов: один из них предполагает подчинение профессиональной деятельности потребностям обыденного субъекта права (известны случаи вменения законодателям со стороны высших субъектов власти «переписать» тексты закона таким образом, чтобы они были доступны рядовым гражданам, в противном случае они не могут быть законопослушными). Другой вариант предполагает, что юридическая деятельность является высокопрофессиональной, требует длительной выучки, и ей соответствует сложный корпоративный язык, упрощение которого неизбежно приведет к регрессу законодательной деятельности. В этом случае незнание или непонимание закона не должно избавлять от ответственности: не понимаешь - обратись к профессионалу, обращение к адвокату -норма правовой коммуникации. Представляется, что обе точки - крайности и в своем абсолютном воплощении малоэффективны. Они не решают антиномии естественного и юридического языка и языкового сознания, а лишь обостряют ее. Вряд ли эффективен в практическом плане и общекультурный призыв к юристам познавать глубинные основания естественного языка, а рядовым носителям - повышать уровень юридического образования, хотя, разумеется, определенный эффект для некоторой части тех и других здесь может быть достигнут. Как нам представляется, практическое решение антиномии лежит в плоскости, обозначенной взаимодействием научного дискурса с дискурсом учебным и научно-популярным. Никто не может отрицать того, что научный текст мало доступен читателю, не имеющему соответствующего образования, и что таковая недоступность научного текста - не есть его недостаток, а есть его естественное свойство, и требовать от него доступности, ясности, понятности по меньшей мере наивно. Однако столь же очевидна необходимость каким-то образом передавать науч-
ные знания непрофессионалам, и, что особенно важно, - подрастающему поколению. Поэтому научный текст предлагается им в адаптированных вариантах, при этом глубина адаптированности может быть разная1 . Адаптационные возможности для юридического текста показывает, например, статья С.В. Первухиной «Семантические и синтаксические характеристики адаптированного текста в юридическом дискурсе». Автор, в частности, отмечает: «Для юридического дискурса характерны осложненные синтаксические конструкции, абстрактная и специфическая терминология. Этот стиль ставит в тупик неподготовленного читателя, делает текст непонятным. Упрощение текста способствует достижению понимания между коммуникантами [Первухина 2013: 137]. Далее в статье приводятся примеры, иллюстрирующие возможности упрощения плана выражения текста закона, не создающего ущерба для передачи его сущности. Потребность в реализации такого подхода в просветительском плане отмечает Л.В. Соцуро: « <...> Необходим выпуск специального юридического журнала для широкого читателя, где бы аккумулировались акт обыденного толкования и опыт юридического всевобуча с учетом популярных комментариев философов, юристов, психологов, журналистов и т.д.» [Соцуро 2000: 80]. С этим трудно не согласиться, кроме отсутствия в приведенном перечне лингвистов, способных учесть особенности интерпретации текста закона «широким читателем».
8. Заключение
Взаимоотношение «образов языка», вытекающих из юридических и лингвистических презумпций, является антиномическим, и оно может быть описано в рамках принципа дополнительности, как раз и предполагающим, что описание такого рода противоречивых объектов допускает использование разных, в ряде случаев взаимоисключающих классов понятий. Одну систему понятий формирует презумпция верховенства права2, правомочия, субъектом которого является законодательная власть, другую - презумпция законопослуша-ния, субъектом которой выступает гражданин и гражданское общество. В статье показаны онтологические основания (в самом языке и в самом праве) и гносеологические следствия антиномии данных
1 См. об этом, например: [Григорьева 2013].
2 Жесткую актуализацию названной презумпции иллюстрирует название статьи «Проблема качества закона» как требование верховенства права» [Пресняков 2009].
«образов» при моделировании юридического языка. Мы полагаем, что построение целостной, т.е. одновременно лингвистической и юридической, модели вряд ли необходимо и возможно, однако создание прикладных систем, способных функционально «примирить» разные по природе презумпции, вполне допустимо и практически осуществимо.
Список литературы
Архипов С.И. Понятие правовой коммуникации // Российский юридический журнал. 2008. № 6. С. 7-17.
Барабаш О.В. К проблеме толкования правовых документов: антикоррупционный аспект // Политическая лингвистика. 2013. № 3. С. 209-214.
Барт Р. Смерть автора // Избранные работы: Семиотика: Поэтика: пер. с фр. М.: Прогресс, 1989. С. 384-391.
Белоконь Н.В. Соотношение методов лингвистического и юридического анализа при использовании грамматического способа толкования как средство устранения неопределенности в понимании положений конституции Российской Федерации // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2011. № 8. С. 31-35.
Белоносов В.О. Развитие процесса толкования норм уголовно-процессуального права. URL: http://www.iuaj.net/node/410
Беляева О.М. Объект толкования права: воля закона («буква» закона) или воля законодателя («дух» закона)? // Законы России: опыт анализ, практика. Казанский государственный университет им. В.И. Ульянова-Ленина. 2010. № 11.С. 104-108.
Бондарь Н.С. Буква и дух российской Конституции: 20-летний опыт гармонизации в свете конституционного правосудия // Журнал российского права. 2013. № 11. С. 5-17.
Боровкова М.В. Лингвостилистический статус текстов юридической интерпретации и юридического толкования (на материале русскоязычных и немецкоязычных текстов). Екатеринбург: Изд-во Екатеринбургской академии современного искусства, 2010.
Босов А.Е. «Принцип понятности» и лексические трудности его реализации при постановке вопросов перед присяжными заседателями // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2011. № 3. С. 80-82.
Вандышев В.В. Влияние языкознания (лингвистики) на содержание отечественных законов
(общие положения) // Вестник Санкт-Петербургской юридической академии. 2012. № 2 (15). С. 95-101.
Ващенко Ю.С. Филологическое толкование норм права. Тольятти: Волж. ун-т им. В.Н. Татищева, 2002.
Великий Д.П. Грамматический способ толкования в уголовно-процессуальном праве // Труды Оренбургского института (филиала) Московской государственной юридической академии. 2011. № 13. С. 68-77.
Волосов М.Е. Аутентичный (аутентический) // Российская юридическая энциклопедия. М., 1999. С. 65-66.
Воробьева М.Е. Функционирование юридических терминов в обыденном сознании (на материале семасиологического эксперимента) // Юрис-лингвистика-10: Лингвоконфликтология и юриспруденция: межвузовский сборник научных трудов. Кемерово; Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2010. С. 445-453.
Голев Н.Д. Об объективности и легитимности источников лингвистической экспертизы // Юрислингвистика-3: проблемы юрислингвисти-ческой экспертизы. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2002. С. 14-29.
Голев Н.Д. Правовая коммуникация в зеркале естественного языка // Юрислингвистика-7: Русский язык как феномен правовой коммуникации. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2006. С. 8-38.
Голев Н.Д. Лингвистические тупики юридической техники // Юрислингвистика-8: русский язык и современное российское право: межвузовский сборник научных трудов. Кемерово; Барнаул, 2007.С. 92-104.
Голев Н.Д. Современное российское обыденное метаязыковое сознание между наукой и школьным курсом русского языка («правильность» как базовый постулат наивной лингвистики) // Обыденное метаязыковое сознание: онтологический и гносеологический аспекты. Ч. II: коллективная монография. Томск: Изд-во Томского государственного педагогического университета, 2009. С. 378-410.
Голев Н.Д., Ким Л.Г. Амфиболическое (вариативно-интерпретационное) функционирование текста // Филологические науки. 2007. № 4. С. 80-88.
Голев Н.Д., Ким Л.Г. Об отношениях адресата, автора и текста в парадигме лингвистического интерпретационизма // Сибирский филологический журнал. 2008. № 1. С. 144-153.
Головин Б.Н. Основы культуры речи. М., 1980.
Григорьева О.С. Взаимодействие научного и учебного дискурсов (на материале ментальных
перформативов) // Вестник Кемеровского государственного университета. 2013. № 4 (56). Т. 1. С. 152-156.
Губайдуллина Э.Х. Аутентичное толкование: нужно ли его относить к официальному виду толкования норм права в РФ? // Вектор науки Тольяттинского государственного университета. Серия: Юридические науки. 2010. № 2. С. 51-52.
История языкознания (донаучный период): Очерки и извлечения. Томск: Томский государственный университет, 2002.
Колесник И.В. Языковой и логический способы толкования правовых норм в технологии правоприменительной деятельности арбитражного суда // Юристъ - Правоведъ. 2010. № 3. С. 8-12.
Коркунов Н.М. Курс лекций по общей теории права. СПб., 1907. С. 342-343.
Лебедева Н.Б. О метаязыковом сознании юристов и предмете юрислингвистики (к постановке проблемы) // Юрислингвистика-2: русский язык в его естественном и юридическом бытии. Барнаул, 2000. С. 49-64.
Макушина Е.Б. Правовая коммуникация как феномен права и общения // Вестник Челябинского государственного университета. 2004. Т. 9. № 1.С. 141-143.
Мартышко Н.Ю. Интерпретационный подход к изучению проблемы точности и однозначности юридических терминов // Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия. Вып. 2. Ростов н/Д: Дониздат, 2012. С. 43-50.
Нересянц В.С. Общая теория права и государства. М., 1999.
Никифорова С.А., Красноперое Р.А. Филологический анализ оборота «как таковые» в нормах российского патентного права // Патенты и лицензии. 2011. № 9. С. 14-30.
Первухина С.В. Семантические и синтаксические характеристики адаптированного текста в юридическом дискурсе // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2013. № 4 (22): в 2 ч. Ч. II. C. 136-140.
Потебня А.А. Мысль и язык. М., 1999.
Пресняков М.В. Проблема «качества закона» как требование верховенства права // Гражданин и право. 2009. № 12. С. 43-56.
Романенко Е.А. Вопросы соотношения коммуникации и правового общения // Вестник Красноярского государственного аграрного университета. 2010. № 12. С. 149-154.
Романова Е.А. Правовая коммуникация: общетеоретический анализ: автореф. дис. ... канд. юр. наук. Саратов, 2011.
Ромашов Р.А. Интерпретация права: лингвистический и технико-юридический аспекты // Юрис-лингвистика-10: Лингвоконфликтология и юриспруденция. Кемерово; Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2010. С. 52-58.
Российская юридическая энциклопедия. М.: Издательский дом ИНФРА-М, 1999.
Рябова А.Ю. Правовое понятие «мошенничество на рынке ценных бумаг»: семантическая размытость // Юрислингвистика. 2012. № 1 (12). С. 50-54.
Ситникова А.И. Законодательная текстология уголовного права: монография. М.: Юрли-тинформ, 2011.
Смирнова О.М. Филологическое правотолко-вание: автореф. дис. ... канд. юр. наук. Казань, 2007.
Соцуро Л.В. Неофициальное толкование норм права. М.: Профобразование, 2000.
Хербергер М. Слово о понятности права в интернете в эпоху интернета // Юрист. 2003. № 12. С. 56-60.
Храмцова Н.Г. Особенности правового дискурса как системы правовой коммуникации // Вестник Тюменского государственного университета. 2006. № 1. С. 167-173.
Храмцова Н.Г. Теория правового дискурса: базовые идеи, проблемы, закономерности. Курган: Изд-во Курганского гос. ун-та, 2010.
N.D. Golev
ORDINARY PHILOLOGICAL INTERPRETATION OF THE TEXT OF THE LAW AS A COMPONENT OF LEGAL COMMUNICATION: THE LINGUIST'S VIEW
The article deals with the methodological aspects of the legal concept "philological interpretation of the text of the law", an important component of legal communication. The author discovers and interprets inner contradictions of this concept derived from the different content of legal concepts such as "language", "legal language", "text", "text of the law", "interpretation", "norm" and linguistic co n-cepts, which sum up the meta-language experience of native speakers (law-abiding citizens).
The ontological and mental contradictions manifest themselves in the attitude towards organization and functioning of the legal language, in the ideas about the subjective character of the communicative act (author / addressee), significance of its particular components (illocution / locution / perlocu-tion) and independence of the text from the author, about the role of the subjects of official and unofficial interpretation in legal communication.
The author proves the importance of a regular philological interpretation for legal communication and the necessity of studying it in legal linguistics.
In conclusion the author discusses the possibilities of the contradictions functional decreasing provides for strengthening the effective character of legal communication.
Key words: text of the law, legal communication, ordinary philological interpretation, ordinary meta-language consciousness, legal linguistics, linguistic jurisprudence, legal language.
