CC BY
2
Зубов В.В.
5.5.2 Политические институты, процессы и технологии
(политические науки)
Political Institutions, Processes and Technologies
DOI: 10.33693/2223-0092-2023-13-6-31-40 УДК: 32.019.52 ГРНТИ: 11.15. 27 EDN: AFFODE
Общественный договор: история и современность
В.В. Зубов ©
Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации, г. Москва, Российская Федерация
E-mail: [email protected]
Аннотация. В настоящей публикации автор, используя методы анализа, описания, классификации, компаративный подход, а также формально-догматический и казусно-ориентированный методы, проводит детальное изучение договорной теории в ее кросс-темпоральном разрезе, что позволяет установить действительную взаимосвязь между теоретическими изысканиями мыслителей прошлого и имплементацией договорных начал в реальной политической практике. Устанавливается, что многие постулаты основателей договорной теории с течением времени были благоприятно восприняты сторонниками ограниченной государственной власти и так же позитивно оцениваются ими сейчас, что выражается в разработке идеи социального контракта. Проводя обзор текущего состояния ряда национальных политических систем с точки зрения их конституционного строя, автор показывает, что конституционный строй демократических обществ имеет в качестве глубинного основания идею общественного договора. При этом отмечается, что, хотя в самих конституциях или актах конституционного значения ссылка на договорный концепт может не содержаться, данная идея весьма плодотворно выражает производный характер государственной власти от воли, интересов и потребностей общества. В завершающем разделе основной части выдвигается положение, по которому именно демократический режим наиболее приспособлен для имплантации модели общественного договора. Также постулируется, что демократический идеал современности попросту немыслим без представления о государстве как продукте соглашения гражданского общества с публичной властью. В завершении статьи указывается, что конструкция общественного договора с момента ее проработки выдающимися европейскими мыслителями прошла определенную эволюцию, и если ранее общественный договор воспринимался как способ перехода к государственному состоянию в принципе, то теперь он трактуется гораздо шире. Кроме всего прочего, автор обращает внимание на то обстоятельство, что конструкция общественного договора, предполагавшаяся ее авторами как универсальная модель, не применима к некоторым политическим системам ввиду их цивилизационных особенностей.
Ключевые слова: договорная теория, общественный договор, ограниченность власти, конституционный строй, конституционность, политический режим
DOI: 10.33693/2223-0092-2023-13-6-31-40
The Social Contract: History and Modernity
V.V. Zubov ©
Financial University under the Government of the Russian Federation, Moscow, Russian Federation
E-mail: zubov305@ yandex.ru
Abstract. In this publication the author, using methods of analysis, description, classification, comparative approach, as well as formal-dogmatic and case-oriented methods, conducts a detailed study of the contract theory in its cross-temporal context, which allows us to establish the actual relationship between the theoretical research of thinkers of the past and the implementation of contractual principles in real political practice. It is determined that many of the postulates of the founders of the contract theory over time were favourably received by supporters of limited government power and are just as positively assessed by them now, which is expressed in the development of the idea of social contract. Reviewing the current state of a number of national political systems from the point of view of their constitutional regime, the author shows that the constitutional system of democratic societies has the idea of a social contract as a deep basis. It is noted that, although the constitutions themselves or acts of constitutional significance may not contain a reference to the contractual concept, this idea very profitably expresses the derivative nature of state power from the will, interests and needs of society. In the final section of the main part, a position is put forward according to which it is the democratic regime that is most suitable for implanting the social contract model. It is also postulated that the democratic ideal of modernity is simply unthinkable without the idea of the state as a product of an agreement between civil society and public authorities. At the end of the article it is pointed out that the design of the social contract has undergone a certain evolution since its elaboration by outstanding European thinkers, and if previously the social contract was perceived as a way of transition to the condition of a state in general, now it is interpreted much more broadly. Among other things, the author draws attention to the fact that the construction of a social contract, assumed by its authors as a universal model, is not applicable to some political systems due to their civilizational characteristics.
Key words: contract theory, social contract, limited power, constitutional system, constitutionality, political regime
FOR CITATION: Zubov V.V. The Social Contract: History and Modernity. Sociopolitical Sciences. 2023. Vol. 13. No. 6. Pp. 31-40. (In Rus.) DOI: 10.33693/2223-0092-2023-13-6-31-40. EDN: AFFODE
ВВЕДЕНИЕ
С момента развития частнособственнических отношений в Западной Европе вплоть по настоящее время концепция общественного договора остается одной из наиболее привлекательных моделей социально-политического устройства. Будучи порождением европейского рационализма, гуманизма и свободной мысли, договорная теория вот уже на протяжении нескольких веков пробивает себе дорогу в политическое пространство, преодолевая, с одной стороны, нападки со стороны эгалитаристов, а, с другой стороны, критическое отношение видных представителей правой политико-философской доктрины.
Идея общественного договора, однако, актуальна не только потому, что прочно вошла в идейно-теоретический арсенал исследователей политики, государства и права, но и в силу той причины, что реализуется здесь и сейчас, в актуальном политическом процессе. Так, именно благодаря договорной теории мы можем правильно понять норму третьей статьи Российской Конституции, где говорится о народе как носителе суверенитета и единственном источнике власти в нашей стране.
Стало быть, возникают не только фундаментальные, но и прикладные основания для детального из-
учения договорной теории в ее кросс-темпоральном разрезе, что и будет считаться целью публикации. Такой подход позволит установить действительную взаимосвязь между теоретическими изысканиями мыслителей прошлого и имплементацией договорных начал в реальной политической практике.
Движение к обозначенной цели нашего небольшого исследования невозможно без поэтапного решения ряда задач. К ним относятся анализ теоретических положений концепции общественного договора, установление зависимости между общественным договором и политическим строем на примере некоторых политий прошлого и настоящего, раскрытие договорных моделей в привязке к известным типам политических режимов.
Для достижения поставленных целей нами будут использоваться такие методы, как анализ, описание, классификация, компаративный подход, формально-догматический метод, казусно-ориентированный метод (case-study). Анализ позволит раскрыть основные подходы к интерпретации общественного договора в их многообразии. Благодаря описанию мы сможем изложить взгляды классиков политической мысли на природу и содержание договорной концепции. Посредством классификации предоставится опция разделения политических режимов по валидным основаниям
деления. Компаративный подход выступит в виде подспорья для сравнения и сопоставления политических систем, в которых наличествуют конституции. Использование формально-догматического подхода видится необходимым для уяснения содержания правовых норм конституционного значения, связанных с договорными началами. Казусно-ориентированный метод будет задействован нами для анализа выбранного периода политической истории отдельно взятой страны.
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПОЛОЖЕНИЯ КОНЦЕПЦИИ ОБЩЕСТВЕННОГО ДОГОВОРА
Ведущими разработчиками теории общественного договора стали видные философы, политические мыслители и юристы - Гуго Гроций, Бенедикт Спиноза, Томас Гоббс, Джон Локк, Жан-Жак Руссо. Частичное влияние договорной теории мы можем увидеть в политической теории Макса Вебера.
В основной работе голландского мыслителя XVII столетия Гуго Гроция «О праве войны и мира» нетрудно обнаружить зачатки европейского рационализма. Данная тенденция проявляется в том, что мыслитель увязывает фундаментальные категории политики с разумной компонентой свободного человека. Мы можем увидеть это на примере определения естественного права - той категории, без которой договорная конструкция логически немыслима. По мнению Гроция, «право естественное есть предписание здравого разума, коим то или иное действие, в зависимости от его соответствия или противоречия самой разумной природе, признается либо морально позорным, либо морально необходимым; а, следовательно, такое действие или воспрещено, или же предписано самим богом, создателем природы» [4: 71].
Из отмеченной нами цитаты следует, что философ определяет естественное право через три категории, которые не тождественны друг другу: «здравый разум», «мораль», «божественная воля». При этом в данной дефиниции подспудно заложен секулярный подтекст, демонстрирующий критическое отношение к религиозной догматике. Гроций ставит естественное право выше божественной воли: «Естественное право...столь незыблемо, что не может быть изменено даже самим богом...Действительно, подобно тому, как бог не может сделать, чтобы дважды два равнялось четырем, так точно он не может зло по внутреннему смыслу обратить в добро» [Там же: 72]. То есть автор недвусмысленно бросает вызов иудео-христианской традиции, в которой Всевышний абсолютен, сущность его непознаваема, мир создан Творцом по изначальному плану [8:15], а Тора (в христианстве - Ветхий Завет) содержит набор аксиом. Кроме того, автор трактата, вводя границы божественной воли рамкой естественного права, идет вразрез с традиционным апофатическим богословием, в котором высшая сущность определяется через то, чем она не является, через отрицательные предикаты [14:10], ибо любое прямое определение Абсолюта представляется невозможным. Таким образом, вопрос о том, относится ли естественное право в интерпретации Гроция к сфере объективного или субъективного, остается открытым.
Г. Гроций, характеризуя право, не ограничивается естественным правом. Также он вводит категорию во-леустановленного права, подразделяемую на божественное и человеческое право. Что касается последнего, то оно делится на право внутригосударственное - прообраз позитивного права и «право человеческое в более узком смысле», которое можно иначе определить как право авторитета: власть отца и веление господина.
Из всех слоев права, по мнению юриста, лишь внутригосударственное право связано с гражданской властью, по той причине, что исходит от нее. При этом гражданская власть - неотъемлемый атрибут государства, которое, по мысли Гроция, «есть совершенный союз свободных людей, заключенный ради соблюдения права и общей пользы» [4: 74]. И здесь важно заметить, что гражданская власть в государстве является одновременно верховной властью, то есть «ее действия не подчинены иной власти и не могут быть отменены чужой властью по ее усмотрению» [Тамже: 127].
В процитированном определении государства заложен явственный договорный подтекст, ведь государство раскрывается через явление союза, имеющего определенное логическое начало. И здесь возникает закономерный вопрос: что подталкивает людей к объединению в государство с обособлением верховной власти? Отвечая на данный вопрос, автор трактата «О праве войны и мира» выделяет две предпосылки: предустановленное стремление людей к общению и полезность. И если нужда в коммуникациях видится Гроцию аксиомой, то пользу от создания союза в форме государства философ объясняет беспомощностью людей по отдельности в делах «благоустроенного образа жизни». И именно вышеозначенные предпосылки подталкивают индивидов к заключению общественного договора, который Гроций понимает как «обязательство, принятое по взаимному соглашению» [Там же: 48], но имеющее свои корни в естественном праве.
Впрочем, мы можем выделить и другое основание для заключения общественного договора из рассматриваемой работы Гроция - обеспечение безопасности. Ведь, как справедливо заметил мыслитель, «живое существо немедленно же после своего рождения дорожит собой, заботится о собственном самосохранении и о собственном благосостоянии, а также о том, что способствует сохранению его благосостояния; с другой стороны, оно стремится избегнуть гибели и всего, что, по-видимому, может причинить гибель» [Там же: 83].
В «Политическом трактате» Бенедикта Спинозы мы можем встретить идеи, созвучные с основными положениями политической теории Гуго Гроция. Как и последний, Спиноза выступает в качестве убежденного сторонника договорной теории происхождения государства. Философ вводит категорию «мощи народа», из которой, по его мнению, и проистекает верховная власть: «Право государства определяется мощью народа (тиШШ^), руководимого как бы единым духом» [7: 302]. Причем государство могут установить только свободные люди: «Под верховной властью, устанавливаемой, как я сказал, с вышеназванной целью, я понимаю ту, которая устанавливается свободным народом, а не ту, которая приобретается над народом по праву войны» [Там же: 312]. Сам акт общественного договора при этом выражается как перенесение народом своего
права на коллегиальный орган власти или на персонализированного правителя в силу договора или закона. Однако такой договор, заключенный однажды, не может быть расторгнут в одностороннем порядке, ввиду того что его монопольным толкователем становится верховная власть [7: 310].
С заключением общественного договора наступает гражданское состояние, его выразителем становится верховная власть, а тело верховной власти принимает обличие государства [Там же: 299]. Наличие гражданского состояния Спиноза оправдывает миром и безопасностью. Неслучайно он пишет о том, что «та верховная власть является наилучшей, при которой люди проводят жизнь в согласии и когда ее права блюдутся нерушимо» [Тамже: 311].
Небезынтересно изучить точку зрения Спинозы на пределы функционирования верховной власти, поскольку она кажется нам весьма противоречивой. С одной стороны, в конструкции философа предусмотрен корпус исключительных прав государства на определение моральных норм («решать, что хорошо, что дурно, что справедливо, что несправедливо» [Там же: 307]), правотворчество и толкование собственных установлений, разрешение споров, объявление войны и заключение мира. С другой стороны, мыслитель допускает ограниченность государственной воли юридическими нормами и, по сути, выступает сторонником идеи правового государства: «...Если бы государство не было подчинено никаким законам или правилам, без которых государство не было бы государством, то на государство следовало бы смотреть не как на естественную вещь, а как на химеру» [Там же: 308].
Томас Гоббс в продолжение развития договорной теории написал известную в политической науке работу «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского», где выступил с идеей абсолютизации государства как Суверена и связал воедино наличие организованной политической власти с моралью. В отличие от предшественников, Гоббс описывает естественное состояние весьма мрачно, как царство беззакония в воинственной атмосфере конфронтации: «Состояние войны всех против всех характеризуется также тем, что при нем ничто не может быть несправедливым. Понятия правильного и неправильного, справедливого и несправедливого здесь не имеют места. Там, где нет общей власти, нет закона, а там, где нет закона, нет справедливости» [3:184]. В таких условиях естественный закон принимает форму базового предписания разума по охране собственной жизни, но не более того. В этой связи философ отмечает, что, поскольку естественное состояние есть «состояние войны всех против всех, в каковом состоянии каждый человек управляется своим собственным разумом» [Там же: 186], то «нет ничего, чего он не мог бы использовать в качестве средства для сохранения своей жизни» [Там же], следовательно, «каждый человек имеет право на все, даже на жизнь всякого другого человека» [Тамже].
Мыслитель выделяет три ключевые причины человеческой воинственности в естественном состоянии: соперничество, проистекающее из желания нажиться за счет оппонента, недоверие, причиной которого служит собственная безопасность, и любовь к славе, исходящая из честолюбия. Однако подобное устройство
общества, с точки зрения Гоббса, не ведет к обретению общего мира и безопасности, что заставляет каждого члена некоего сообщества заключить договор. Автор «Левиафана» раскрывает процедуру заключения общественного договора следующим образом: каждый человек заключает с каждым соглашение «таким образом, как если бы каждый человек сказал другому каждому человеку: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему твое право и будешь санкционировать все его действия» [3: 234].
Заключив соглашение, каждый участник сообщества, по Гоббсу, становится причиной возникновения государства, Суверена, Левиафана - три эти наименования являются синонимами. И с момента действия договора он не может быть расторгнут народом, так как носит односторонний характер: «...те, которые являются подданными монарха, не могут без его разрешения свергнуть монархию и вернуться к хаосу разобщенной толпы или перенести свои полномочия с того, кто является их представителем, на другого человека или другое собрание людей» [Там же: 237].
Стало быть, слово «договор» применительно к существу такого акта можно воспринимать весьма условно. Да, Суверен становится гарантом безопасности подданных, но подданные, делегировав ему власть и часть своих прав, лишаются права на возражение при неисполнении государством договора. Более того, Гоббс вводит презумпцию, согласно которой любые действия государственной власти считаются правомерными: «Так как... каждый подданный является ответственным за действия и суждения установленного суверена, то отсюда следует, что все, что бы последний ни делал, не может быть неправомерным актом по отношению к кому-либо из своих подданных, и он не должен быть кем-либо из последних обвинен в несправедливости» [Там же: 240]. То есть носитель верховной власти приобретает неограниченные полномочия, и единственный субъект, который может критически осмысливать действия Суверена, это он сам.
Впрочем, в научной печати можно встретить интересные интерпретации, раскрывающие содержание неограниченной власти Гоббсовского Левиафана. Так, H.H. Седых рассматривает пределы функционирования верховной власти, которые связываются, во-первых, с состоянием гражданского мира, и, во-вторых, с охраной собственности подвластных от произвольного, то есть неправового, изъятия [16: 242].
Джон Локк смотрит на естественное состояние не так пессимистично, как его предшественник Т. Гоббс. Напротив, мыслитель в «Двух трактатах о правлении» пишет, что естественное состояние «имеет закон природы» следующего плана: «...Поскольку все люди равны и независимы, постольку ни один из них не должен наносить ущерб жизни, здоровью, свободе или собственности другого» [5: 265]. Данный закон, по замыслу Локка, органично дополняет и раскрывает «состояние полной свободы в отношении их (то есть индивидов. - В.З.) действий и в отношении распоряжения своим имуществом и личностью... не испрашивая разрешения у какого-либо другого лица и не завися от чьей-либо воли» [Тамже: 263].
Локк пишет, что людей подталкивают к объединению в гражданское общество (в его терминологии -синоним государственной организации) стремление к мирному, удобному, безопасному и благополучному сосуществованию, а также комфортное пользование своей собственностью. Для этого одни индивиды идут на «соглашение с другими людьми об объединении в сообщество» [5: 317]. При этом философ отмечает, что заключить подобное соглашение «может любое число людей, поскольку здесь нет ущерба для свободы остальных людей, которые, как и прежде, остаются в естественном состоянии свободы» [Там же].
Здесь необходимо остановиться на том, что взгляды Локка на общественный договор, по нашему убеждению, содержат ряд внутренних противоречий. Во-первых, возникает вопрос о целесообразности учреждения политической институции в форме государства при наличии того разумного естественного закона, который не направлен на всеобщий конфликт. Во-вторых, Локк допускает продолжение жизни некоторых людей в соответствии с «естественным состоянием свободы» в рамках того или иного государства, хотя последнее, по своей сути, должно ограничивать такое состояние -в противном случае существование государства лишается всякого смысла.
Жан-Жак Руссо воспринимает естественное состояние так же, как и Локк: в догосударственном состоянии наличествует общая свобода, детерминируемая природой человека. Основной закон человеческой природы состоит в том, чтобы «заботиться о самосохранении... исполнять долг перед самим собой» [6: 118]. Что касается общественного договора, то, пишет Руссо в работе «Общественный договор, или Начала политического права», «условия этого договора до такой степени точно определены природой сделки, что малейшее изменение в ней превратило бы эти условия в тщетные и ничтожные» [5: 127] и «хотя они, возможно, никогда не были явно провозглашены, они повсюду остаются одинаковыми, повсюду молчаливо допускаются и признаются» [Там же]. Содержание такого очевидного договора можно свести к двум пунктам: во-первых, каждый индивид полностью и безоговорочно отчуждает себя в пользу всей общины, во-вторых, «каждый, принося себя в дар всем, не приносит себя в дар никому по отдельности» [Там же]. В общем виде Руссо формулирует общественный договор следующим образом: «Каждый из нас делает общим достоянием свою личность и всю свою мощь, ставя их под высшее руководство общей воли; и мы в виде организма принимаем в свой состав каждого члена в качестве части, не отделимой от целого» [Там же]. Вместе с тем Руссо для характеристики государственного состояния использует три различных наименования:
1) государство - когда политический организм пассивен;
2) суверен - когда политический организм активен;
3) держава - когда полития выступает в отношениях
с себе подобными.
Особого внимания в контексте теории общественного договора заслуживает взгляд Макса Вебера на легитимность. Разумеется, категория легитимности Вебера не тождественна общественному договору. И даже если совместить договорную теорию с исследованием легитимности, можно увидеть, что тип при-
знанное™ власти варьируется в рамках политической истории одного и того же государства. Однако сам феномен легитимности показывает, что политическая власть не существует без контакта с подвластным населением.
М. Вебер в докладе «Политика как призвание и профессия» выделил три вариации легитимности: традиционную, харизматическую и рационально-легальную. Традиционная легитимность выстраивается не на основе общественного договора, а на базе веры в незыблемый порядок вещей. К такому неизменному порядку относится сильная личная власть монарха, и обоснование такой власти ищется в некоторых монотеистических религиях. Харизматическая легитимность, кристаллизующаяся в условиях секуляризации, индустриализации, политической эмансипации широких слоев населения и развития каналов массовой коммуникации, строится уже благодаря убежденности масс в исключительных качествах лидера. Вебер называл такие уникальные качества авторитетом «внео-быденного личного дара» [2: 45]. Договорный подтекст таких отношений зарождается, но не раскрывается в полной мере. Здесь уместно вспомнить большевистских и нацистских лидеров, которые обещали освобождение трудящихся от эксплуатации и восстановление величия Германии на мировой арене соответственно. Но подлинно договорный характер коммуникаций между политиками и социумом достигается в рамках рационально-легальной легитимности, когда все субъекты политических отношений признают «абсолютную значимость порядка как выражения высших обязательных ценностей» [Тамже: 222].
Таким образом, на основании изученных работ основоположников договорной теории можем сформировать следующие конструкты общественного договора:
1) общественный договор как обязательство, построенное на взаимном согласии государства и общества, причиной которого являются полезность и нужда в кооперации для решения сложных задач;
2) общественный договор как экстраполяция народом своего права на коллективный орган власти или на единоличного правителя;
3) общественный договор как соглашение каждого человека с каждым на отчуждение своих прав в пользу единоличного правителя или собрания лиц;
4) общественный договор как соглашение между людьми об объединении в сообщество в целях мирного, удобного, безопасного и благополучного сосуществования, а также беспрепятственного пользования своей собственностью;
5) общественный договор как набор самоочевидных положений, согласно которым каждый индивид полностью и безоговорочно отчуждает себя в пользу всей общины, но ни в коем случае не в пользу какого-либо иного субъекта.
Завершая данный раздел, заметим, что многие постулаты разработчиков договорной теории с течением времени были благоприятно восприняты сторонниками ограниченной государственной власти и так же позитивно воспринимаются ими сейчас. Более того, в настоящее время концепт общественного договора были развит исследователями до модели социального
контракта - системы «формальных и неформальных договоренностей между социальными акторами и государством как совокупностью социальных институтов» [15: 62] (не следует путать с социальным контрактом как явлением права социального обеспечения1). При этом, несмотря на симпатии к договорной идее со стороны минархистов, сами разработчики теории общественного договора не являлись либералами и далеко не все из упомянутых мыслителей были апологетами широких свобод некоторых слоев населения, пусть даже и в ограниченном виде. Тем не менее им удалось выдвинуть на первый план социальный аспект политической организации общества, показать обусловленность государства волею людей, а не действиями сверхъестественных сил из трансцендентного мира.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР И ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТРОЙ: СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ПОЛИТИЧЕСКИХ СИСТЕМ
Обзор текущего состояния ряда национальных политических систем показывает, что конституционный строй демократических обществ имеет в качестве глубинного основания идею общественного договора. И хотя в самих конституциях или актах конституционного значения ссылка на договорный концепт может не содержаться, данная идея весьма плодотворно выражает производный характер государственной власти от воли, интересов и потребностей общества.
В целом, сама категория конституционного строя является смежной как минимум для двух наук - политологии и теории государства и права - базового раздела юриспруденции. В политической теории конституционный строй интерпретируется как правовая основа политической системы, а в правовой науке - как «форма (или способ) организации государства, которая обеспечивает подчинение его праву и характеризует его как конституционное государство» [9: 95].
В правовой системе Российской Федерации, а точнее, на уровне конституционного права отголоски общественного договора содержатся в преамбуле к Конституции Российской Федерации, в специфике отношений между федеральным центром и субъектами Федерации, в первой главе Российской Конституции, посвященной непосредственно основам конституционного строя.
Из преамбулы к Основному закону следует, что единственным субъектом принятия Конституции является «многонациональный народ Российской Федерации»2, а значит, все ее положения, в том числе делегирование власти органам государственной власти и муниципалитетам, осуществляются по договоренности с публичной властью на основе взаимных прав и обязанностей.
1 Федеральный закон от 17 июля 1999 г. № 178-ФЗ «О государственной социальной помощи»// Собрание законодательства Российской Федерации от 19 июля 1999 г. № 29 ст. 3699.
2 Конституция Российской Федерации (принята всенародным голосованием 12 декабря 1993 г.) //Российская газета. 25.12.1993. № 237.
Важно подчеркнуть, что Россия как современное сложносоставное государство имело в качестве предпосылки Федеративный договор 1992 г.3, который строился на договорных началах. В сущности, речь шла о нормах образования большого федеративного сообщества на основе согласия сообществ меньшего порядка - национальных республик. Текст Федеративного договора посвящен установлению властных полномочий Федерации, совместных компетенций федерального центра и республик, закреплению положения о всей полноте государственной власти за органами управления в республиках в части тех сфер, которые не отнесены Федеративным договором к исключительной прерогативе Российской Федерации. Данный акт допускает трансфер некоторых властных функций от центра к обозначенным в нем субъектам, но при этом исключает произвольное вмешательство федеральной власти в региональное администрирование. Взамен публичная власть республик, выражающая интересы собственного населения, отказывается от ряда важных полномочий в обмен на вхождение в ассоциацию.
Подчеркнем, что подписанию Федеративного договора 1992 г. хронологически и логически предшествовала Декларация о государственном суверенитете РСФСР, принятая 12 июня 1990 г.4, которая, однако, не являлась договорным актом, поскольку была принята в уведомительном порядке Первым Съездом народных депутатов РСФСР без контакта с обществом и без согласования с союзной властью.
В дальнейшем конструкция договорной федерации легла в основу Конституции 1993 г., а сама специфика отношений между центром и субъектами излагается в ст. 65-79.1 Основного закона, объединенных в главу «Федеративное устройство». Вместе с тем рассматриваемый договор об ассоциации национальных субъектов в федерацию нельзя считать типичной сделкой между двумя сторонами, которую возможно расторгнуть по взаимному согласию. В п. 3 ст. 5 Конституции Российской Федерации установлено, что «федеративное устройство Российской Федерации основано на ее государственной целостности»5, а деяния, направленные на нарушение территориального единства России путем отчуждения части ее территории, являются уголовно наказуемыми в соответствии со ст. 280.2 Уголовного кодекса Российской Федерации6 (также преступлением считаются призывы к сепаратистской деятельности). Таким образом, в настоящее время в России в контексте отношений между федеральной властью и регионами
3 Договор о разграничении предметов ведения и полномочий ме^ду федеральными органами государственной власти Российской Федерации и органами власти суверенных республик в составе Российской Федерации (Москва, 31 марта 1992 г.) (Федеративный договор) //Ведомости Съезда НД РФ и ВС РФ. 1992. №17. Ст. 898.
4 Декларация о государственном суверенитете Российской Советской Федеративной Социалистической Республики от 12 июня 1990 г. // Ведомости Съезда НД РСФСР и ВС РСФСР. 14.06.1990. № 2. Ст. 22.
5 Конституция Российской Федерации (принята всенародным голосованием 12 декабря 1993 г.) //Российская газета. 25.12.1993. № 237.
6 Уголовный кодекс Российской Федерации от 13 июня 1996 г. № 63-Ф3 // Собрание законодательства Российской Федерации. 17.06.1996. №25. Ст. 2954.
действует договорная модель ограниченных прав, которую в свое время разрабатывал вышеупомянутый Гуго Гроций.
Впрочем, далеко не всегда и не во всех политических порядках конституционный строй как набор базисных принципов и атрибутов государства фундируется общественным договором. Хрестоматийный пример такой политической организации - Япония. Первая японская Конституция была принята в 1889 г. в ходе преобразований императора Муцухито (Мэйд-зи). Примечательно, что данный акт носил октроированный, а не договорной, характер. Это означает, что он был дарован императором «сверху», а не стал закономерным итогом брожения «снизу». Сложно спорить с тем, что Конституция Японской империи 1889 г. закрепляла элементы ограниченной монархии, что соответствовало общему тренду европейской модернизации страны и повороту на Запад. В частности, Конституция обладала более высоким юридическим статусом в сравнении с императорскими указами (§ 76), ею предусматривалась контрасигнатура (§ 55), а правовое творчество правящего монарха ограничивалось7 (так, в § 9 Конституции содержалась норма, по которой император лишался права издания указов, направленных на изменение законов). Впрочем, несмотря на закрепление некоторых либеральных элементов в Конституции 1889 г., изучаемый акт нельзя трактовать как ориентацию Японии на полную рецепцию европейской модели общественного договора и повсеместное заимствование ценности примата личности над обществом. Как и прежде, вся система социальных связей и контактов работала не на развитие индивидуальности и вовлечение каждого человека в активное и сознательное участие в политической жизни, а на воспроизводство верных подданных правящего монарха.
Из сказанного ранее возникает вопрос о том, почему договорная модель, постулируемая классиками политической мысли как универсальная, не приживется в неевропейских обществах и, в частности, в Японии. Во многом ответ на данный вопрос содержится в статье А.Р. Филиппова и О.Г. Новикова [18: 23], где говорится о том, что «для тех же японцев категория общественного согласия (и, как следствие, общественного договора. - В.З.) чужда и непонятна». Со ссылкой на известную работу Рут Бенедикт «Хризантема и меч: модели японской культуры» [1: 156] авторы обозначают ценности, образующие подлинный этос мировосприятия японцев: гиму - неоплатный долг, который «живет» с человеком всю его жизнь и гири - долг, подлежащий количественной оценке.
Однако особенности менталитета не исчерпывают проблему невозможности имплантации договорной модели в некоторые общества. Также, на наш взгляд, важно учитывать такой фактор, как кардинальная смена социальной структуры. В Японии, которая долгое время оставалась иерархическим обществом, в ходе преобразований Мэйдзи была ликвидирована аристократическая воинская элита в лице самурайского
7 Конституция Японской империи. 11 февраля 1889 г. [Электронный ресурс]. URL: https://pnu.edu.ru/ru/faculties_old/full_time/ isptic/iogip/study/studentsbooks/histsources2/igpzio55/ (дата обращения: 23.11.2023).
сословия вследствие проведения военной реформы 1873 г., по которой устанавливалась всеобщая воинская повинность. Соответственно, некогда князья, придворная аристократия и самураи стали в некотором смысле «бывшими» людьми - кадзоку и сидзоку. Данное условие было необходимым для выхода на арену интересантов общественного договора, к коим относились хэймин - крестьяне, ремесленники и торговцы. Однако достаточное условие - установление полноценной конституционной монархии - не претворилось в действительность. Да, полномочия императора были существенно сокращены, однако он по-прежнему легитимировался традиционным способом, как потомок синтоистских божеств (в историографии, относящейся к эдосскому периоду, традиционная легитимация через выполнение императором жреческих функций описывалась термином «микадо» [17: 39]).
Таким образом, по итогам написания раздела можем заметить, что конструкция общественного договора как этический и идейный базис актуальна далеко не для всех государств с конституционным режимом. Общественный договор презюмируется и соблюдается там и тогда, где и когда, помимо наличия конституции, торжествует принцип конституционности. Причем принцип конституционности, как уже можно понять из сказанного, означает не столько наличие конституции или акта конституционного значения, сколько функционирование действующих и отработанных механизмов ограничения власти.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР И ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ
В общественных науках политический режим принято трактовать как набор методов и приемов властного воздействия на общество. Причем данная категория используется как в политических исследованиях, так и в правовых. Ученые-политологи традиционно определяют политический режим как «способ организации политической власти и совокупность методов, приемов, средств ее осуществления, которые определяют функционирование политической системы и общественно-политическую жизнь страны в конкретный исторический период» [11: 132]. Юристы отождествляют политический режим с государственным, для них обе категории обозначают «реальное проявление организационно оформленной власти... процесс ее функционирования» [10: 319].
Основанием разделения политических режимов служат следующие критерии: степень политической мобилизации подвластного населения, степень плюральное™ в обществе, уровень идеологизации и ограниченность власти политического лидера или правя-щейгруппы [12:173]. Использование данных критериев деления позволяет обособить в виде дихотомии демократические и недемократические (диктаторские) режимы с последующим членением последних на тоталитарные и авторитарные. Однако в зарубежной политологии можно встретить и более сложные классификации. В частности, X. Линц и А. Степан, помимо демократических, авторитарных и тоталитарных режимов, пишут о посттоталитарном и султанистском режимах [13:44-45].
Тоталитаризм представляет собой относительно новый феномен политической жизни. Основной предпосылкой зарождения тоталитарных систем является политизация идеологии, которая стала приобретать всеобъемлющий характер. Такая идеология носит отчасти мессианский, отчасти утопический характер. С одной стороны, в ее рамках предлагаются радикальные способы совершенствования окружающей действительности. С другой стороны, пропагандируемая модель заведомо иллюзорна, а потому недостижима. К числу немаловажных предпосылок возникновения тоталитаризма относится и экономический фактор -индустриализация общества. Концентрация людей и капиталов в крупных производственных центрах стала базисом для монополистического капитализма, в условиях которого роль государства и его функции существенно возросли. Внесло свой вклад в появление тоталитарных систем и развитие средств массовой информации. С распространением новых способов коммуникаций возникла возможность апробации технологий манипуляции массовым сознанием, склонения больших социальных групп к деструктивным общественно-политическим воззрениям и практикам. Также следует учитывать психологический фактор -атомизацию индивидов, возникшую вследствие кардинального разрыва привычных для традиционного общества связей.
Тоталитарный политический режим характеризуется множеством признаков:
1) отчуждение населения от реальной политической власти и от возможности оказания сколько-нибудь значимого влияния на политический ландшафт;
2) идеологизация социума - наличие единственной модели общественного развития, верность которой не подлежит критическому осмыслению под страхом репрессий;
3) высокая концентрация политической власти и монополия государственного аппарата на применение неправового принуждения;
4) однопартийность - допускается лишь одна политическая сила, которая становится провайдером насаждаемой доктрины;
5) полный контроль государства над средствами массовой информации, всеобъемлющее ограничение свободы слова;
6) тотальная зависимость индивида от государства, попрание прав и свобод человека во имя мифических общественных интересов;
7) установление патерналистской модели отношения власти и общества.
В условиях тоталитарного политического режима, который охарактеризован нами ранее, общественный договор носит вспомогательный характер. Заключаемый в форме соглашения о практически полном отчуждении гражданами своей субъектности в обмен на фантомные гарантии счастливого будущего со стороны государства, такой договор затем нивелируется иной формой ведения политики - террором по отношению к собственному населению.
Переходим к описанию авторитарного политического режима. Авторитаризм является промежуточным звеном между тоталитаризмом и демократией, под ним понимается такая общественно-политическая органи-
зация власти, которая характеризуется доминирующей властью одного лица (или группы лиц), допускает умеренную политическую оппозицию, сохраняет автономию личности и общества в неполитических сферах -экономической, социальной, духовной. Сходная черта у авторитаризма и тоталитаризма - отчужденность населения от реального участия в политической жизни. При этом авторитаризм, как правило, не насаждает единую общеобязательную идеологию, либо такое насаждение принимает декоративные оттенки. Как и тоталитарный строй, авторитаризм полагается на силовые методы ведения политики. Тем не менее насилие и террор применяются не ко всему населению, а точечно -по отношению к политическим оппонентам. Поскольку авторитарные режимы озабочены исключительно сохранением политического статус-кво и удержанием административного и финансового ресурсов, они допускают плюрализм в социуме, экономике и культуре. Но послабления охватывают лишь те вопросы, которые не носят политического характера. Процесс формирования правящей элиты нетранспарентен. В основу кооптации тех или иных людей во властные структуры ложатся непотизм и личная лояльность, а не профессиональные и деловые качества.
Применимость конструкции общественного договора к автократиям зависит от доминирующего типа политической культуры. Если авторитаризм сосуществует с традиционной легитимацией, как, например, в Японии периода Мэйдзи, сама идея общественного договора бессмысленна. Если авторитарная модель функционирует в стране с подданнической политической культурой, общественный договор декларируется как невмешательство государства в личную и финансово-хозяйственную жизнь подвластных граждан в обмен на безоговорочное доминирование правящих сил в политическом пространстве.
Говоря о демократическом режиме, заметим, что наиболее известная интерпретация данного режима раскрывается как «власть народа». Данная дефиниция хотя и является неполной, но довольно точно отражает основу демократии: источником высшей власти и ее носителем является население конкретного государства. Идейно-теоретическим базисом демократии служит концепция народного суверенитета, которая заключается в том, что государственная власть - это не более чем производное от воли народа. Более того, некоторые вдохновители демократических принципов, в частности, виднейший представитель республиканцев и автор Декларации независимости Соединенных Штатов Томас Джефферсон, вообще считали, что, если выраженная в законе воля государства носит деспотический характер, то народ не просто вправе, а обязан восстать против несправедливой власти. Следовательно, демократия характеризуется тем, что народ не только способен формировать власть в соответствии с собственными представлениями, но и проводить ее ротацию.
Именно демократический режим наиболее приспособлен для имплементации модели общественного договора. Более того, сам демократический идеал современности попросту немыслим без представления о государстве как продукте соглашения гражданского общества с публичной властью. Ведь восприятие
коммуникации между властью и населением как исполнения некоего взаимообязывающего договора заведомо предполагает, что властные полномочия ограничиваются коренными интересами людей и ни в коем случае не выходят за рамки таких интересов. По сути, общественный договор в демократии - это та модель, в которой государство существует для общества и отдельно взятого индивида, а не общество и люди живут ради государства. Ценность государства состоит не в его самоценности, а в операциональной и функциональной значимости, куда входят
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
По итогам написания материала можем прийти к следующим выводам. Конструкция общественного договора с момента ее тщательной проработки выдающимися европейскими мыслителями прошла определенную эволюцию, и если ранее общественный договор воспринимался как способ перехода к государственному состоянию в принципе, то теперь он трактуется в нескольких ипостасях:
1) как способ свободных и осознанных (контрактных) отношений между государством и гражданским обществом в условиях демократического режима;
2) как повод для постоянного поддержания диалога власти с населением;
3) как превентивный механизм борьбы с массовыми выступлениями в ситуации политической турбулентности;
4) как основа конституирования нового политического и правового порядка в процессе политического транзита или преобразований революционного плана;
5) как модель взаимоотношений между центром и субъектами в сложносоставных государствах с федеративным устройством;
6) как идейная основа конституционности.
При этом практика действительной политической жизни показывает, что конструкция общественного договора, предполагавшаяся ее авторами и сторонниками как универсальная модель, не применима к некоторым политическим системам ввиду их цивилиза-ционных особенностей.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бенедикт Р. Хризантема и меч: модели японской культуры. СПб.:Наука, 2016. 360 с.
2. Вебер М. Политика как призвание и профессия. М.: Рипол классик, 2021.292 с.
3. Гоббс Т. Левиафан. М.: Рипол классик, 2016. 672 с.
4. Гроций Г. О праве войны и мира. М.: Ладомир, 1994. 868 с.
5. Локк Дж. Сочинения в трех томах. Т. 3. М.: Мысль, 1988. 668 с.
6. Руссо Ж.-Ж. Политические сочинения. СПб.: Росток, 2013. 640 с.
7. Спиноза Б. Избранные произведения. В 2 т. Т. 2. М.: Гос. изд-во полит, лит-ры, 1957. 728 с.
8. Шифрин Э.В. От бесконечности до человека. Базовые идеи каббалы в рамках теории информации и квантовой физики. М.: Книжники, 2018. 240 с.
9. Козлова Е.И., Кутафин O.E. Конституционное право России: учебник. М.: Проспект, 2018. 592 с.
10. Марченко М.Н. Теория государства и права: учебник. М.: Проспект, 2017. 656 с.
11. Пляйс Я.А., Брега A.B., Шатилов А.Б. и др. Политология: учебник / под общ. ред. Я.А. Пляйса, C.B. Расторгуева. М.: ИНФРА-М, 2023.414 с.
12. Гаман-Голутвина О.В., Бусыгина И.М., Воскресенский А.Д. и др. Сравнительная политология: учебник / под ред. О.В. Гаман-Голутвиной. М.: Аспект Пресс, 2018. 752 с.
13. Linz /., Stepan A. Problems of democratic transition and consolidation. Baltimore; London: John Hopkins University Press, 1996.480 p.
14. Горячев Д.А. Именуемость Бога: апофатический и антиномический подходы // Вестник ПСТГУ. Серия I: Богословие. Философия. Религиоведение. 2023. Вып. 106. С. 9-24.
15. Рождественская Е.Ю. Социальный контракт в эпоху 90-х // INTER. 2019. № 18. С. 55-79.
16. СедыхН.Н. Пределы власти в концепции «Суверена» Томаса Гоббса Ц Образование и право. 2019. № 4. С. 239-243.
17. Филиппов А.Р. Религиозная политика Японии XV-XVII вв. в контексте централизации власти и зарождения реалистического авторитаризма // Социально-политические науки. 2023. Т. 13. № 2. С. 36-43.
18. Филиппов А.Р., Новиков О.Г. Теоретические подходы к исследованию общественного согласия // Социально-политические науки. 2023. Т. 13. № 5. С. 13-28.
REFERENCES
1. Benedict R. The chrysanthemum and the sword: Models of Japanese culture. St. Petersburg: Nauka, 2016. 360 p.
2. Weber M. Politics as a calling and profession. Moscow: Ripol Classic, 2021.292 p.
3. Hobbes T. Leviathan. Moscow: Ripol Classic, 2016. 672 p.
4. Grotius G. On the law of war and peace. Moscow: Ladomir, 1994. 868 p.
5. Locke /.Works in three volumes. Vol. 3. Moscow: Mysl, 1988.668 p.
6. Rousseau J.-J. Political writings. St. Petersburg: Rostock, 2013. 640 p.
7. Spinoza B. Selected works. In 2 vols. Vol. 2. Moscow: State Pub-lishingHouse ofPolitical Literature, 1957. 728 p.
8. Shifrin E.V. From infinity to man. Basic ideas of Kabbalah within the framework of information theory and quantum physics. Moscow: Knizhniki, 2018. 240 p.
9. Kozlova E.I., Kutafin O.E. Constitutional law of Russia: Textbook. Moscow: Prospekt, 2018. 592 p.
10. Marchenko M.N. Theory of state and law: Textbook. Moscow: Prospekt, 2017. 656p.
11. Plyais J.A., Brega A.V., Shatilov A.B. et al. Political science: Textbook. Ya.A. Plyais, S.V. Rastorguev (gen. eds.). Moscow: INFRA-M, 2023.414 p.
12. Gaman-Golutvina O.V., Busygina I.M., Voskresensky A.D. et al. Comparative political science: Textbook. O.V. Gaman-Golutvina (ed.). Moscow: AspectPress PublishingHouse, 2018. 752 p.
13. Linz /., Stepan A. Problems of democratic transition and consolidation. Baltimore; London: John Hopkins University Press, 1996.480 p.
14. GoryachevD.A. The naming of God: Apophatic and antinomic approaches. Bulletin of STOUH. Series I: Theology. Philosophy. Religious Studies. 2023. Issue 106. Pp. 9-24. (In Rus.)
15. Rozhdestvenskaya E.Yu. Social contract in the era of the 90s. INTER. 2019. No. 18. Pp. 55-79. (In Rus.)
16. Sedykh N.N. The limits of power in the concept of "Sovereign" by Thomas Hobbes. Education and Law. 2019. No. 4. Pp. 239-243. (In Rus.)
17. Filippov A.R. Religious policy of Japan in the 15th-17th centuries in the context of centralization of power and the emergence of realistic authoritarianism. Socio-political Sciences. 2023. Vol. 13. No. 2. Pp. 36-43. (In Rus.)
18. FilippovA.R.,Novikov O.G. Theoretical approaches to the study of public consent. Socio-political Sciences. 2023. Vol. 13. No. 5. Pp. 13-28. (In Rus.)
Статья проверена программой Антиплагиат. Оригинальность - 83,7%
Рецензент: Орлова И.В., доктор философских наук, профессор; профессор, кафедра ЮНЕСКО;
Институт государственной службы и управления Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ
Статья поступила в редакцию 24.11.2023, принята к публикации 18.12.2023 The article was received on 24.11.2023, accepted for publication 18.12.2023
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ
Зубов Вадим Владиславович, кандидат исторических наук; доцент, департамент политологии, факультет социальных наук и массовых коммуникаций; Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации; г. Москва, Российская Федерация. ORCID: 0000-0001-6446-3221; Author ID: 328437; SPIN-код: 1747-1789; E-mail: [email protected]
ABOUT THE AUTHORS
Vadim V. Zubov, Cand. Sci. (Hist.); associate professor, Department of Political Science, Faculty of History Science and Mass Communications; Financial University under the Government of the Russian Federation; Moscow, Russian Federation. ORCID: 0000-0001-6446-3221; Author ID: 328437; SPIN-code: 1747-1789; E-mail: [email protected]
