CC BY
51Ярослав Валерианович ВИШНЯКОВ
Обреченная победа. Сербские реалии 1914-1915 гг. в оценках русского военного агента В.А. Артамонова
2 августа 1914 г. австро-венгерская армия начала наступление на Сербию, форсировав реки Саву и Дрину. Массированной бомбардировке была подвергнута столица Королевства — Белград. План австрийского фельдмаршала Конрада предусматривал развертывание трех армий: 2-й — по течению рек Сава и Дунай, по обе стороны Белграда, 5-й — по левому берегу реки Дрина до ее впадения в Саву, 6-й — в Боснии, между Сараево и сербской границей. Эти армии должны были вторгнуться в Сербию с севера и запада и обойти сербскую армию с обоих флангов1. Однако сербская армия, верховным главнокомандующим которой стал принц-регент Александр Карагеоргиевич, а начальником штаба воевода Радомир Путник, оказала ожесточенное сопротивление и уже в августе-сентябре 1914 г. одержала победу в районе Церского хребта. Австрийским войскам не удалось сходу занять и сербскую столицу. Тем не менее, к осени 1914 г. положение сербских войск, несших внушительные потери, стало критическим. Австрийская армия предприняла новый мощный натиск, и в результате был захвачен Белград. Однако начавшееся 3 декабря 1914 г. новое наступление Сербии, привело к тому, что в ходе 12-дневных боев на р. Колубаре и р. Дрине войска 6-й австро-венгерской армии Оскара Потиорека были наголову разбиты, а 15 декабря была освобождена и столица страны. После этого впечатляющего успеха австро-сербский фронт стабилизировался почти на 10 месяцев.
Участие Сербии в Первой мировой войне интересно не только с точки зрения военной истории, когда армия маленькой страны в течение почти полутора лет успешно противостояла
превосходящим силам Габсбургской монархии. Уникальность сербского случая состоит в том, что он являет собой, пожалуй, исключительный пример в европейской истории Нового времени, когда потерпев военное поражение осенью 1915 г., армия и правительство страны, а также значительная часть ее населения, не признав и не подписав капитуляции, отправились в добровольное изгнание, чтобы уже на чужбине начать новую страницу собственной истории, причем связанной не только с освобождением страны от иностранных интервентов, но и с формированием нового государства — будущего Королевства сербов, хорватов и словенцев (СХС).
Эти события, равно как и другие непростые реалии сербской военно-политической истории начала ХХ в., явились предметом глубокого изучения академика Ю.А. Писарева, ставшего в отечественной историографии фактически первым ученым, который сумел не только дать им научную оценку, но и определить целые направления для дальнейших исследований российских и зарубежных историков2. Новый импульс этим работам придало широко отмеченное в научном сообществе столетие начала Первой мировой войны, что стало заметной приметой научной и культурной жизни 2014 года — как в Европе, так и в мире в целом.
В этом смысле немаловажное значение имеет введение в научный оборот новых источников, позволяющих более детально, а, следовательно, более объективно оценить положение Сербии, как в период ведения ею боевых действий 1914—1915 гг., так и во время перехода сербской армии через горы Албании и ее эвакуации на греческий остров Корфу. Непосредственным свидетелем всех этих событий являлся российский военный агент, генерал-майор Виктор Алексеевич Артамонов (1873—1942). Оценивая его деятельность на этом посту, Ю.А. Писарев в свое время отметил, что он пользовался огромным авторитетом среди военных кругов Сербии, а его отличительными чертами были «верность делу, честное служение родине, неподкупность»3. В подтверждение этих слов заметим, что король Петр Карагеор-гиевич неоднократно подчеркивал, что «сербская армия во многом обязана полковнику Артамонову»4.
Его донесения, письма и дневниковые записи, хранящиеся в фондах Российского государственного военно-исторического архива, являются ценным источником, позволяющим пролить свет на многочисленные аспекты этого трагического и в то же время эпохального периода сербской истории ХХ в. Их ценность для историка состоит в том, что они позволяют реконструировать нюансы, связанные как с общими процессами политического развития Сербии начала ХХ в., так и с событиями, происходившими на Балканском театре Первой мировой войны. При этом отметим, что имеющийся в фондах этого архива личный дневник российского военного агента, содержащий в том числе его оценки действий гражданских и военных чиновников Сербского королевства в период 1914-1917 гг., еще не стал объектом пристального внимания специалистов, хотя, как заметил современный исследователь В.Б. Каширин, «полковник Артамонов имел возможность делать важные наблюдения о настроениях и замыслах сербского военного руководства»5. Действительно, меткие наблюдения русского военного агента могут существенно дополнить понимание политических процессов, происходивших в Сербском королевстве как в начале ХХ в., так и в период Первой мировой войны. Понятно, что, в силу профессиональных обязанностей, основное внимание В.А. Артамонов уделял положению на фронте, а его оперативный дневник может стать отдельным предметом изучения именно военных историков. Мы же в рамках данной статьи акцентируем свое внимание прежде всего на его суждениях и оценках общего военного и политического положения страны начиная с 1914 г., т.е. во время активных боевых операций, и до конца 1915 г., т.е. в период относительного затишья на сербо-австрийском фронте.
Сербия успешно противостояла австро-венгерской армии до осени 1915 г., причем немаловажную роль в этом сыграли союзные державы, оказавшие ей существенную военную помощь. В августе 1914 г. в Белград прибыла российская минная команда под командованием лейтенантов В.А. Григоренко и Ю.Ф. Волковицкого, сумевшая в октябре 1914 г. потопить австрийский монитор «Темеш» — флагман австрийской дунайской
флотилии6. В сентябре 1914 г. российская Ставка приняла решение направить для обороны Белграда два береговых 150-мм орудия с обслугой при каждом из 10 солдат и с одним офицером. Кроме них Россия послала в Сербию две скорострельных 75-мм пушки. Обе батареи, одна из которых расположилась на холме Калемегдан, а другая в нижнем городе, контролировали стратегическое место впадения Савы в Дунай и оставались в городе до осени 1915 г.7. В обороне сербской столицы также участвовали французские и английские артиллерийские батареи. Тем не менее, как уже отмечалось выше, к осени 1914 г. положение сербских войск стало критическим. Потери были внушительны. Австро-венгерские войска, предприняв новый мощный натиск, захватили Белград. В.А. Артамонов доносил, что к середине сентября 1914 г. «число раненных сербов достигло сорока тысяч человек. Из них пятнадцать тысяч относятся к бою у Цера и Ядра, а двадцать пять к настоящим боям. Полагаю, что общее число сербских потерь доходит до пятидесяти пяти тысяч. Офицеров убыло свыше шестисот человек»8. Кроме того, в сербской армии ощущалась острая нехватка снарядов. Российский военный агент отмечал, что в «полевой артиллерии осталось приблизительно сто двадцать снарядов на орудие», а «сербы отвечают теперь на артиллерийский огонь противника в пропорции один выстрел на двадцать австрийских. Некоторые батареи были сняты с позиций за отсутствием снарядов»9. В войсках начались моральное разложение и дезертирство, а сам Артамонов с тревогой констатировал: «Наступило полное нервное истощение, равнодушие и нежелание больше драться; сильная позиция покидается без боя. Частые случаи паники. Люди ищут любого случая сдаться. Батальон 8-го полка второго призыва ночью сдался взводу австрийцев. Развилось сильное дезертирство. Пятый сверхштатный полк разбежался по домам. Заключение: первая сербская армия как боевая единица не существует»10. Однако, вопреки опасениям российского военного агента, в октябре—ноябре 1914 г. сербским войскам не только удалось сдержать наступление, но и подготовить мощный ответный удар. Командующим Первой сербской армией был назначен опытный генерал Живоин Мишич. Как отме-
чалось в оперативных сводках российской Ставки, «благодаря своевременно принятым мерам порядок в первой армии стал водворяться, причем выяснилось, что многие нижние чины покинули свои части для спасения своих семейств, оставшихся в очищавшихся войсками областях»11.
Черногория при этом вела лишь номинальные военные действия, ограничившись осадой Скутари, причем уже к ноябрю 1914 г. австрийское командование оставило против черногорцев незначительное число своих войск. По словам российского посланника Г.Н. Трубецкого, «австрийцам было приятнее, чтобы Скутари было занято слабой Черногорией, не способной организовать там серьезную оборону, чем Италией, которую труднее было бы выставить, если она водворилась в этом городе, крепко связав его с морской базой в с. Джовани ди Медуа»12. На адриатическом побережье австрийские броненосцы вели обстрел французских осадных батарей на горе Ловчен, причем, как заметил русский военный агент в Черногории Н.М. Потапов, черногорские и французские осадные батареи на Ловчене были обнаружены «противником при помощи аэропланов, благодаря дымному пороху французских осадных орудий»13. В результате были повреждены два 155-мм французских орудия, а из 130 французских артиллеристов выбыло из строя убитыми и ранеными около 20 человек. Потапов при этом подчеркнул, что «король, министры и общество высказывают огорчение по адресу французского правительства, приславшего в Черногорию бездействующий флот, плохие пушки, негодные аэропланы и чересчур требовательный персонал»14. В ноябре 1914 г., как сообщалось в сводках российской Ставки, «австрийцы продолжают обстреливать осадные батареи на Ловчене. Бесцельность стрельбы из этих батарей по двум австрийским фортам была причиной того, что французские артиллеристы, оставив при орудиях лишь стражу, вернулись в Цетинье»15.
После Колубарской битвы до 15 марта 1915 г. из России в Сербию было поставлено военного снаряжения на 15 млн рублей, а из Франции было послано 206 тыс. ружей разного калибра и 231544 снарядов для полевой артиллерии16. В январе 1915 г. Англия, Франция и Россия дали согласие на пре-
доставление стране долгосрочного кредита на общую сумму 30 млн франков. Доставка боеприпасов и оружия из России в Сербию осуществлялась по Дунаю, для чего была учреждена экспедиция особого назначения во главе с капитаном первого ранга М.М. Веселкиным. Всего, как писал Ю.А. Писарев, только за 1915 год в Сербию было отправлено 45 транспортов с военными грузами, включавшими в себя артиллерийские орудия, понтонные мосты, телефонное оборудование, патроны, ружья, бензин, спирт и другие материалы17. Однако при изучении проблемы о роли этой помощи уместным будет поставить вопрос о характере применения поставляемых грузов. В этом смысле донесения Артамонова позволяют уточнить эффективность их использования, при том, что, как замечает он, сербское правительство очень быстро выработало привычку «просить всё, что ему нужно, в тройном размере (т.е. у Франции, Англии и России)»18. Оставляло большие вопросы и количество требуемого сербами военного снаряжения, при том, что, по словам русского военного агента, «лишнего военного материала у союзников нет». В свою очередь «операции на сербском фронте остановлены, и посылаемый сюда материал рискует остаться без употребления». И такие опасения имели под собой серьезные основания. В письмах к Г.Н. Трубецкому зимой 1915 г. Артамонов возмущается неумением, а главное нежеланием сербского правительства эффективно использовать поставки вооружения, боеприпасов и амуниции. Он приводит вопиющие примеры межведомственной несогласованности при определении срочных военных нужд страны — при поставке аэропланов, орудий и т.д., высказывая Трубецкому пожелание сформировать в Нише по этому вопросу «контрольный совет трех посланников». В этой связи Артамонов с раздражением писал, что «чины сербского правительства всегда желают получить от русских и французов всё в готовом виде и даром, не шевельнув при этом пальцем, и никак не могут понять того, что лучше переплатить несколько и дать солдату вещь своевременно, чем купить зимнее обмундирование на 1 фр.[анк] дешевле и дать зимнее обмундирование летом»19. «Излишняя хитрость, нерешительность и проволочки», — отмечает он далее.
Артамонов приводит вопиющие примеры прямого воровства и коррупции, связанные, в частности, с поставками столь необходимого для сербской армии продовольствия. Об одном из самых громких скандалов он информировал российского посланника в феврале 1915 г.: «Военное министерство заключило в прошлом году контракт с белградским капиталистом г. Чир-ковичем на поставку 3600 вагонов хлеба (громадная поставка дана в одни руки, как видно далее, без каких-либо гарантий), с доставкою в январе в Прахов по 31 дин. на 100 кило. Чирко-вич надеялся купить этот хлеб в Румынии. Другой белградский житель взял поставку на 1200 вагонов. Итого 4800 вагонов (т.е. 48 мил. кило или несколько менее 3 мил. пудов). При этом Чирковичу позволили внести залог только 50.000 дин., тогда как по закону, внося известный % с суммы поставки, Чирко-вич должен был внести залог ("кауцию") в 1.140.000 динаров. В начале января, когда надо было поставлять хлеб, Чиркович, в виду поднятия цены, отказался от поставки, оставив в пользу правительства свой ничтожный залог. Если бы стал действительно поставлять по уговоренной цене, то ему пришлось бы приплачивать из своего кармана приблизительно по 1000 дин. на каждом вагоне, т.е. 3.600.000 дин. на все поставки»20. Таким образом, благодаря «неумелости и нераспорядительности» военного министра Душана Стефановича и начальника экономического отделения военного министерства Душана Поповича боеспособность сербской армии, которой недоставало около 8000 голов лошадей и волов, оказалась под серьезной угрозой, а к тому же недостаток фуража вызывал массовый падеж ско-та21. «Благодаря этому пришлось экстренно просить англичан прислать 500 вагонов хлеба из Египта (5.000.000 кило)», — писал русский военный агент22. Однако, несмотря на поставки союзников, положение дел со снабжением армии продовольствием мало менялось в лучшую сторону. Страна и ее армия находились на грани голода. «В настоящее время непредусмотрительность уже "объединенного" правительства доходит до того, что армия и население уже начинают испытывать нужду в хлебе и других предметах первой необходимости (сахар, напр.), и это при обладании союзниками морем и полной свободе плава-
ния в Средиземном море», — замечал Артамонов23. Полковник Ж. Павлович, фактически исполнявший обязанности Радомира Путника, сообщил Артамонову, что в армии нет даже однодневного запаса муки, «а случайный перерыв сообщений может вызвать невыдачу хлеба, голодовку»24. В результате, отвечавший за снабжение армии полковник Д. Попович был замещен окончившим курс интендантской службы во Франции Антонием Маленичем. Но поскольку, как замечал Артамонов, «отзывы о нем не очень хорошие, то не знаю, как он справится с трудной задачей»25.
Причину сложившегося положения вещей он находит в проявившейся еще до начала военных действий общей несогласованности действий военных и политических структур страны, чему, как мы увидим далее, было вполне понятное объяснение. В конце января 1915 г. Артамонов пишет российскому посланнику: «Чтобы объяснить, что происходит, приходится вернуться вспять и еще раз упомянуть об ответственности правительства и его отрицательной роли в течение кампании. Что сербы не имели к началу войны предметов вооружения, инженерных средств (понтонов, мин и пр.) в достаточном количестве, виноват прежде всего начальник генерального штаба, воевода Р. Путник, недостаточно хорошо понимающий вообще свои обязанности, не имеющий гражданского мужества и решимости человек, не настаивавший на приобретении материальной части; во-вторых, виновато правительство, не имевшее широких взглядов и озабоченное больше партийными и тактическими соображениями относительно популярности и выборов. Наконец, виноват и Н.Г. Гартвиг26, пренебрегавший австрийцами и поддерживающий решимость Пашича (сербского премьер-министра. — Я. В.) не спешить с вооружениями»27.
Персональную ответственность за такое положение вещей российский военный агент небезосновательно возлагал на сербского министра финансов Л. Пачу, которого, как он отмечал, «сербская армия считает фатальным человеком. В данном случае, как и во многих других, он проявил непонимание военных государственных вопросов, презрение к военным чинам, своеволие». Его же нерасторопностью и прямым сабота-
жем Артамонов объяснял возникшую среди солдат и населения страны эпидемию брюшного тифа, которая, по его данным на начало февраля, охватила до 6% личного состава сербской армии28. В письме к тому же Трубецкому от 26 февраля 1915 г. он указывал, что, по сведениям Д. Димитриевича (Аписа), в свою очередь почерпнутым им от начальника санитарного отделения военного министерства полковника Сим. Карановича, «министр финансов г-н Пачу продержал у себя 2 месяца представленный ему проект санитарных мер для воспрепятствования развитию эпидемий и в конце концов отклонил таковой (кажется, за неимением средств)»29. А между тем, эпидемия тифа приобретала угрожающие размеры, быстро распространяясь не только среди солдат, но среди гражданского населения страны. По разным источникам, от нее умерло от 150 до 200 тыс. человек, т.е. около 40% от общих военных потерь Сербии, которые в целом можно оценивать до 700 тыс. человек30.
К началу войны во всей Сербии было всего 540 врачей. Российский посланник и его супруга сформировали на русские пожертвования специальный санитарный отряд, оказавший сербской армии большую помощь в борьбе со вспыхнувшей эпидемией. В январе 1915 г. в Нише был открыт русский госпиталь. Однако, несмотря на принятые меры, только в Нише, по данным Г.Н. Трубецкого, за первые четыре месяца 1915 г. умерло 35 тыс. человек, причем «из них больше трети приходится на пленных». Российский посланник вспоминал: «В 9 каменных конюшнях (кавалерийских казармах), рассчитанных на 1200-1500 лошадей, помещалось от пяти до шести тысяч человек пленных. Всех заболевших сносили в одну из конюшен и предоставляли их своей участи: врач-серб к ним не входил, раз в день им приносили пищу и тем самым ограничивали все заботы о них. Один раз в неделю приходили убирать умерших. При входе в конюшню от сырости и смрада долго нельзя было разобрать все окружающие предметы. <...> Товарищи сносили умерших к дверям конюшни, где складывали в поленницу, которую я при входе принял за груду сложенного тряпья и старого платья. <.> Это происходило не по жестокосердию, а по полному недостатку средств для борьбы с эпидемиями и по крайней беспечнос-
ти и халатности сербов». Трубецкой также пишет, что пленные пользовались полной свободой. «Из зараженных помещений они выходили и гуляли по всему городу. Иногда они брали хлеб у больных или от умерших и продавали его в городе»31. Неудивительно, что победить эту смертельную болезнь, несмотря на все усилия русских врачей, так и не удалось.
И такая сложная ситуация в стране, в момент, когда как никогда необходима консолидация всех властных структур, была далеко не случайной. Она явилась следствием серьезного противостояния между военными и гражданскими чинами, проявившегося еще в канун Первой мировой войны, когда, по словам В.А. Артамонова, «нетактичность, резкость, грубость некоторых членов правительства (С. Протича32, В. Янковича) сплотила против правительства офицерский корпус»33, существенная часть которого входила в образованную в 1911 г. организацию «Объединение или смерть» («Черная рука») во главе с полковником Д. Димитриевичем (Аписом)34.
Действительно, 1914 год Сербское государство встретило в состоянии очередного политического кризиса — «спора о приоритете», который с началом военных действий не только не исчез, а еще более обострился. Конфликт между гражданскими и военными властями стал закономерным следствием блестящих побед Сербии в Балканских войнах. В декабре 1912 г. Петр Карагеоргиевич ввел состоявшую из 88 статей «уредбу» об «установлении в Новой Сербии областей судебных и полицейских». На основании ее в новоприсоединенных областях вводилось военное управление, во главе которого стояла «верховная команда» с центром в г. Скопье. Однако издание сербским правительством указа о новом порядке отправления церковной службы по поводу сербских побед в Балканских войнах вызвало широкое неприятие офицерского корпуса страны. Отныне почетные места у алтаря должны были занимать не офицеры, а сербские чиновники. Указ о «старшинстве гражданских властей в Новой Сербии над военными» был введен по инициативе министра внутренних дел Ст. Протича и предполагал первенство гражданских чинов над военными при всех торжественных церемониях. При этом, как доносил В.А. Арта-
монов еще в июне 1914 г., «условия жизни в Новой Сербии схожи с условиями самых заброшенных углов Дальнего Востока: правительство не находит желающих служить там, несмотря на 10 % прибавки содержания. При необходимости внезапно удвоить весь административный персонал в государстве пришлось взять на службу многих заведомо негодных чиновников. Их плохое поведение, вымогательства и проч. дискредитировали сербское управление и, естественно, офицерский корпус, поставленный распоряжениями министра внутренних дел в подчиненное положение на второе место, в крае, который они только что завоевали и который, в сущности, находится на "военном положении". В небольшом городке какой-нибудь срезский мальчик, т.е. полицейский начальник, молодой человек, часто едва лишь покинувший школьную скамью, оказывается во всех случаях, при всех церемониях старше полкового командира, полковника»35. Российский военный агент резюмировал в донесении от 4 (17) июня 1914 г.: «Война объединила всех; мелкие дрязги, различия во мнениях и способе создания Великой Сербии — всё было забыто. Но уже после первых успехов начали происходить мелкие недоразумения и неприятности между радикалами и военными. Последние, реабилитированные войною, подняли высоко голову. Члены правительства, депутаты скупщины, приехавшие посмотреть Скопье и рассчитывавшие на удобства при железнодорожном переезде, были весьма нелюбезно встречены начальником военных сообщений полковником К. Смиляничем, которому вагоны и поезда были чрезвычайно нужны для военных перевозок. Вскоре засим какой-то господин, родственник министра финансов г. Пачу, пожелал устраивать в Скопье какие-то гешефты, перевозить свои товары и требовал незаконных послаблений. Помощник начальника полевого штаба генерал Живоин Мишич без церемонии отделал этого господина, а в частном разговоре отозвался оскорбительно и о самом министре. К тому же генерал Мишич не скрыл своего мнения о необходимости для Новой Сербии военного управления в течение известного периода лет, чтобы честным и справедливым управлением привлечь население на сторону Сербии. Это не совпало с планами радикалов»36.
После начала военных действий этот, свойственный сербской политике начала ХХ в., внутренний конфликт между военным командованием и правительством Пашича еще больше обострился, что было совершенно недопустимо в сложных условиях войны. Парадоксально, но следствием этого конфликта было то, что на территории воюющей страны не были введены чрезвычайные меры военного положения, а российский военный агент писал, что «на своей собственной территории военные власти бессильны». «Между настоящей войной и кампаниями 1912—1913 гг. есть разница, невыгодная для сербов, состоящая в том, что война велась ими на своей территории. Я хочу этим подчеркнуть не то обстоятельство, что страна страдала от неприятеля, или что противник занес заразные болезни, нет, я имею в виду другую, невыгодную сторону, а именно, что театр военных действий управляется во всём по-старому, гражданскими властями, как в мирное время, и что военные власти бессильны, так как радикальной сербской конституцией ни война, ни реквизиции не предвидены», — писал В.А. Артамонов. Даже престолонаследник Александр старался избегать посещений Верховной команды, боясь, как писал русский военный агент, «заразиться "офицерским духом"», а «вопросы, касающиеся армии, ему совершенно не известны». Да и сам Артамонов, сообщая посланнику Трубецкому факты о неумении сербского правительства организовать снабжение собственной армии, настоятельно просил его «не называть при пользовании этими сведениями источника, даже может быть и меня, ибо, как вам известно, чтобы дискредитировать неприятных военных агентов, в обращение пущено, что военные агенты попали под влияние "офицерской задруги", "Черной руки"»37.
В беседе с Артамоновым в середине марта 1915 г. принц-регент спросил: «Когда же мы, сербы, перейдем в наступление?» Артамонов ответил: «Тогда, когда ваш министр финансов примет меры к тому, чтобы доставить армии продовольственные запасы, необходимые для создания продовольственной базы в северо-западной Сербии, так как запасов продовольствия нет ни у армии, ни в Сирмии, куда придется наступать». Александр
Карагеоргиевич оставил эту реплику без ответа, а во время состоявшегося на следующий день после их разговора посещения Верховной команды он поинтересовался у помощника начальника штаба и помощника главного интенданта вопросами снабжения. «На их ответ, что дело из рук вон плохо, престолонаследник посоветовал обратиться к военному министру. От-вечено, что делалось многократно. Не интересуясь более этим вопросом, престолонаследник выехал в Белград, по-видимому, на две недели», - писал Артамонов38.
Таким образом, латентный внутрисербский кризис вновь принял характер открытого противостояния, причем особое раздражение сербской Верховной команды вызывало прямое вмешательство премьера Пашича в руководство военными операциями. Весной 1915 г. полковник Димитриевич (Апис) был смещен с должности начальника разведывательного отдела сербского Генштаба и переведен на пост начальника штаба Ужицкой дивизии, которая имела в своем составе всего две бригады. Разрешен этот конфликт был лишь в 1917 г., когда по приговору суда были казнены руководители «Черной руки».
Заметим, что македонский вопрос в тот период стоял особенно остро, что было связано прежде всего с доставкой военных грузов через ее территорию. В связи с этим сербская Верховная команда вынуждена была оставить здесь до 40 000 солдат, которым была поручена охрана стратегически важной железной дороги до Салоник. Однако македонская проблема была также тесно увязана с попытками стран Антанты втянуть в войну Болгарию на своей стороне.
Сразу же после начала военных действий в 1914 г., российские дипломаты В.Н. Штрандтман и Г.Н. Трубецкой повели в Нише переговоры с Пашичем и болгарским посланником в Сербии Чапрашниковым о возможности воссоздания Балканского союза и присоединении Болгарии к коалиции Антанты. Эта идея приобрела особую остроту после вступления в войну Османской империи в октябре 1914 г. Российское правительство отдавало себе отчет в том, что привлечь Болгарию на сторону Антанты или же обеспечить ее благожелательный нейтралитет можно было только обещанием передачи ей Македонии в
границах союзного договора 1912 г. Сербии было предъявлено требование сделать территориальные уступки в пользу Болгарии, которые, как вспоминал Г.Н. Трубецкой, «потребуются обстоятельствами, дабы достигнуть немедленного выступления Болгарии на нашей стороне. За это Сербии обещалось в весьма общих выражениях (курсив мой. — Я. В.) приобретение, при заключении мира, обширных территорий с выходом к Адриатическому морю»39. Особенно был заинтересован в вовлечении Болгарии в войну Лондон, что связано с неудачей Великобритании при проведении Дарданелльской операции. Н. Пашич наотрез отверг предложения союзников, заняв по этому вопросу бескомпромиссную позицию. В разговоре с российским посланником он прямо заявил, что «лучше с честью погибнуть, чем идти на самоубийство»40. Далее сербский премьер резко заметил: «Сербией распоряжаются и делят как африканскую колонию». «Какое право имеете вы ставить подобные упреки России после всего, что она сделала?» — возразил Трубецкой. «Я верю, что требовать от нас невозможного она не может», — ответил Пашич. На что российский дипломат заявил, «что если они всего будут добиваться, то рискуют ничего не получить, и что Сербии предстоит сделать выбор между Македонией и объединением юго-западного славянства». Сербский премьер ответил: «Мы выберем Македонию»41.
Судя по всему, Артамонов в частных разговорах с престолонаследником Александром высказывал свою особую точку зрения на решение югославянского вопроса, предлагая собственный проект югославянской конфедерации, с включением в него Болгарии, что, впрочем, выходило за рамки его прямых служебных обязанностей и вызвало, в контексте ведущихся переговоров, серьезное раздражение Н. Пашича. Такое неудовольствие сербского премьера, увидевшего в этом шаге русского военного агента прямое вмешательство во внутренние дела страны, станет еще более объяснимо, если учесть, что 7 декабря 1914 г. на специальном заседании скупщины была принята Нишская декларация, ставившая задачу освобождения и объединения югославянских народов — сербов, хорватов и словенцев. Однако, как отмечает А.Л. Шемякин, сербский
премьер был отнюдь не идеалист, а принятие этого документа было тесно увязано с военно-политической конъюнктурой того времени. «Декларация о военных целях Сербии» приобрела общеславянскую упаковку лишь после того, как Пашича убедили в том, «что это поможет Сербии в войне, так как вызовет выступление югославянских и иных славянских народов Австро-Венгрии»42. Сам Артамонов позднее так вспоминал об этом случае: «В сентябре 1914 г., за время боев на Дрине, я посетил в Валево болевшего престолонаследника. Разговоры коснулись правительственного обращения к новобранцам Новой Сербии (Македонии)43 и правительственного обращения к славянам Австрии. Я изложил свои идеи, мысли по поводу будущего государственного устройства южных славян и способов достижения, причем высказался о желательности взаимовключения в югославянскую федерацию. Насколько мне помнится, при беседе присутствовал принц Павел. Через него или иначе, мои мысли стали известны в Нише, и спустя два дня в Валево прибыли и болгары, т.к. это положило бы конец братоубийственной распре, мощное объединение югославянских государств отобрало бы от соседей Добруджу, Фракию, Солун, Костур, Корчу, получило бы на западе, на границе все земли, которые могли бы почитаться славянскими... Г-н Пашич .отозвал меня и спросил, являются ли мои соображения взглядами русского правительства? Я категорически опроверг это предположение, сказав, что это мои мечты общеславянского единства. На это Пашич резко высказался против включения болгар в будущее югославское государство, считая это неосуществимым и нежелательным. После этого до меня доходили слухи, что меня г-н Пашич, или кто-либо из его сотрудников (м.[ожет] б.[ыть], г-н Спалайкович) провозгласил "болгарофилом", так, что мне даже пришлось из Солуна послать в мин.[инистерство] ин.[остранных] дел описание и разъяснение этого случая»44. В этом смысле мнение Пашича разделял и сербский престолонаследник. «Пусть нам дадут после войны меньше, заявил он Артамонову, - пусть мы не сразу достигнем нашего идеала (объединения всех сербов, словенцев и пр.), но что принадлежит нам теперь (т.е. Македония), мы удержим»45.
Не случайно военные операции на сербо-австрийском фронте 1914—1915 гг. никак не согласовывались с союзниками по Антанте, составляя третий, абсолютно автономный фронт держав Согласия, а к установлению военно-стратегического единства действий между Сербией, Англией, Францией и Россией не было сделано даже минимальных шагов. Ю.А. Писарев объяснял неучастие сербских вооруженных сил в совместных с союзниками военных действиях политическими причинами. Правительство, по его мнению, хотело сохранить армию, которая могла бы сыграть «решающую роль на заключительном этапе войны, когда практически бы встал вопрос о присоединении к Сербскому королевству югославянских территорий Австро-Венгрии»46. Однако бездействие сербов оказалось фатальным для них самих. В.А. Артамонов показательно отмечает в этой связи: «Надо сказать, что изгнав противника, сербы почувствовали громадное облегчение, и..., сказать откровенно, решили, что (если только назойливый противник не нападет снова) для них война уже кончена. Начиная от короля, и до последнего солдата все повторяли, что "сербы сделали свое", и пусть теперь делают другие. О переходе границы и наступлении искренно никто не думал»47. При этом он подчеркивает, что «сербы имеют перед Австрией (великой державой) страх и почтение, тем более, что 2 раза сербы пробовали вторгаться в австрийскую территорию (в Сирмию и Боснию) и оба раза неудачно. Вместо того, чтобы объяснить неудачу крупными сделанными ошибками, промедлением, вялостью и неспособностью вождей, сербы решили, что в Австрию они наступать не могут»48. Российский военный агент особо подчеркивает, что бездействие сербов после побед конца 1914 г., их нежелание форсировать Дунай, «хотя бы слабой частью войск», приводят к тому, что «сербы остались с завязанными глазами на этом берегу и с тех пор ничего не знают о противнике достоверного». Он с удивлением и горечью резюмирует: «Агентурная же разведка почти не ведется. (Путник не понимает, вероятно, ее значения, а сербские правила денежной отчетности, по-видимому, не позволяют военным властям расходовать требуемых в таком случае крупных сумм: опасаясь злоупотреблений, ничего не делают.)»49. Уже в
январе 1915 г. В.А. Артамонов фиксировал переброску четырех австрийских дивизий с сербского фронта на русский. Как он заметил: «Явление с точки зрения общего положения на театре военных действий, глубоко печальное»50. Логика и стратегия войны, замечает Артамонов, «требовала бы, чтобы сербы вцепились зубами в остающуюся перед ними часть противника и удержали ее здесь. Однако, во внимание, вероятно, к заслугам сербской армии, наши высшие штабы молчат. Молчу и я»51. В то же время сербская Верховная команда отдала распоряжение перебросить часть войск из долины Моравы на правый берег Дуная, к границе с Румынией, в район Брза-Паланка, мера, по мнению российского военного агента, совершенно непонятная, являющаяся «разброской сил». Он замечает, что сделана она воеводой Путником, исключительно по настоянию сербского правительства, «может, по требованию румын, по уговору с ними. Или для защиты сообщений Сербии с Россией, коим на сухом пути никто не угрожает». Впрочем, заключает Артамонов, «теперь, когда австрийцы увели свои силы на Карпаты, здесь можно проделывать и не такие вещи»52.
16 июня 1915 г. российская Ставка верховного главнокомандования направила Александру Карагеоргиевичу следующую телеграмму: «Имея в виду возобновившееся в более решительной форме наступление итальянской армии, а также полученные сведения об уходе с сербского на итальянский фронт 16-го и части 15-го австрийских корпусов, равно как о возвращении на наш фронт части германских войск, отправленных к сербской границе, представлялось бы, с общей точки зрения весьма желательным, чтобы и сербская армия в возможно скором времени осуществила наступление, начало которого первоначально было намечено на 10 июня»53. Однако, несмотря на настоятельные просьбы российского командования, сербская армия так и не перешла в наступление, причем Н. Пашич, как заметил русский военный агент, «неоднократно высказывал, что наступление сербов будет своевременным и безопасным, когда русская армия с Карпат спустится в венгерскую долину»54. И по мысли Артамонова, логика сербского премьера была проста и очевидна. «Он (Пашич) не прочь взять в дальнейшем поведении пример
с Румынии, ожидающей терпеливо, пока плод созреет руками других и падет сам... Отсюда фраза: "мы подождем, пока Румыния приготовится, и выступим вместе с нею...". А пока можно заняться албанскими делами»55. В июне 1915 г. Сербия, использовав как предлог активизацию на косовско-македонской границе албанских банд, ввела свои войска в Албанию, захватив ее столицу Тирану и важный стратегический пункт г. Эльбасан. Правда, под давлением России, Англии и Франции войска вскоре пришлось вывести. Заметим при этом, что российская военная разведка в течение лета-осени 1915 г. представляла в Ставку исчерпывающие донесения о сосредоточении против Сербии значительных австро-германских сил56.
Мы намеренно оставили за рамками данной статьи освещаемые в донесениях В.А. Артамонова вопросы оперативного, тактического и разведывательного характера, которые сами по себе являются предметом отдельного рассмотрения. Отметим лишь, что, по словам В.Б. Каширина, «донесения полковника Артамонова за август и сентябрь 1915 г. разворачивают перед нами картину очень слабой осведомленности и трагического непонимания сербским и русским военным руководством замыслов противника на балканском направлении»57. Начало форсирования Дуная австрийскими войсками стало полной неожиданностью для сербов. Это касалось в том числе и недооценки позиции болгарских правящих кругов. Исходя из донесений Артамонова, создается впечатление, что из сербского военного и политического руководства лишь один полковник Живко Павлович понимал грозящую со стороны болгар опасность, а вместе с тем и близость надвигающейся катастрофы58. В беседах с Артамоновым в августе 1915 г. он подчеркивал, что «два раза писал об этой опасности военному министру, снимая с себя всякую ответственность, если болгары внезапным нападением овладеют сильной сербской пограничной линией, скомпрометировав этим оборону страны»59. Павлович просил его донести эту информацию и до российского посланника Трубецкого.
Заметим при этом, что и сам российский военный агент не очень представлял масштабов надвигавшейся на Сербию катастрофы, также не веря в скорое и возможное нападение
болгар. Передавая содержание бесед с полковником Павловичем, он подчеркивал в донесении к секретарю русской миссии
B.Н. Штрандтману от 15 августа 1915 г.: «Чтобы быть совсем беспристрастным, я должен однако, сказать, что только что получено сведение из Болгарии от сербского агента, что никаких признаков мобилизации не заметно, и что в пехотных полках состав колеблется от 800 до 1000 человек, т.е. самого мирного времени». Далее он сообщал: «Является также вопрос, как согласовать с предыдущим сербские сведения <...> , что болгары, имея всего по 460 снарядов на орудие и по 800 патронов на винтовку, к войне не готовы, ни против турок, ни против сербов»60. Резюмируя содержание своих бесед, Артамонов успокоительно писал: «Кажется, Живко Павлович вполне искренен в своих опасениях, что болгары внезапно нападут на Сербию. С военной точки зрения эта операция легко выполнима и даст блестящие результаты. Для успеха нужен энтузиазм народа; нужно также, чтобы и противник был захвачен врасплох, а этого нет. Сербы мобилизованы, и граница не так уж далека: в неделю можно дойти»61.
Удар болгар, состоявшийся в ночь на 1 октября 1915 г., довершил разгром сербской армии и окончательно предрешил исход войны. Однако, как видно из донесений и сообщений русского военного агента Артамонова, весьма полно характеризующих внутриполитическое положение страны в период относительного затишья на сербо-австрийском фронте, разгром Сербии стал неотвратимым задолго до того, как австрийская армия Макензена начала свое новое генеральное наступление, ставшее для сербов роковым.
Примечания
1 См.: Зайончковский А.М. Первая мировая война. СПб., 2000. С. 79.
2 Помимо многочисленных статей Ю.А. Писарева, см., напр.: Писарев Ю.А. Освободительное движение югославянских народов Австро-Венгрии в 1905-1914 гг. М., 1962; он же. Сербия и Черногория в Первой мировой войне. М., 1968; он же. Великие державы и Балканы накануне Первой мировой войны. М., 1985; он же. Тайны Первой мировой войны. Россия и Сербия в 1914-1915 гг. М., 1990.
3 Писарев Ю.А. Тайны Первой мировой войны. Россия и Сербия в 1914-1915 гг.
C. 124. Из сведений послужного списка мы узнаем, что В.А. Артамонов родился 9 октября 1873 г. Из потомственных дворян Саратовской губернии. Окончил
полный курс Симбирского кадетского корпуса и Павловского военного училища. В 1900 г. завершил обучение в Николаевской академии Генерального штаба и за «отличные успехи в науках произведен в штабс-капитаны». Был женат «на дочери дворянина Гаусман, девице Людмиле Михайловне, родившейся 7 марта 1876 года, уроженке Полтавской губернии. Имеют сына Михаила, родившегося 24 июня 1899 года». Достаток молодого и перспективного офицера был невелик. «Ни за ним, ни за женою нет родового или приобретенного недвижимого имущества», а по окончании Академии «выдано ему 300 рублей на первоначальное обзаведение лошадью со всею принадлежностью». В.А. Артамонов - автор брошюры «Вооруженные силы Сербии», изданной Генеральным штабом в 1911 г. // См.: Российский государственный военно-исторический архив (далее - РГВИА). Ф. 400. Оп. 21. Д. 2823. Л. 45-49.
4 Русские о Сербии и сербах. Т. I. М., 2006. С. 576.
5 Отметим в этой связи, что статья В.Б. Каширина «Неотвращенная катастрофа союзника: Борьба на балканском фронте в 1914-1915 гг. в суждениях русского военного агента при сербской Верховной команде», которая стала составной частью его диссертационного исследования, внесла серьезный вклад в изучение данной проблематики. Опубликована в: Русский сборник. Исследования по истории России. Т. III. М., 2006. С. 185-230.
6 См. подробнее: Каширин В.Б. Дунайская одиссея лейтенанта Григоренко // Родина. 2010. № 11. С. 132-138.
7 См. подробнее: Йованович М. Ленинским курсом. Как русские защищали Белград от австрийских мониторов на Дунае // Родина. 2010. № 11. С. 130-131.
8 РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1870. Л. 241.
9 Там же. Л. 522-527; Каширин В.Б. Указ. соч. С. 197.
10 РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1870. Л. 545; Каширин В.Б. Указ. соч. С. 199.
11 РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1870. Л. 510.
12 Трубецкой Гр.Н. Русская дипломатия 1914-1917 гг. и война на Балканах. Монреаль, 1983. С. 209.
13 РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1870. Л. 436.
14 Там же. Л. 436.
15 Там же. Л. 512-513.
16 Писарев Ю.А. Тайны первой мировой войны. С. 168.
17 Писарев Ю.А. Сербия и Черногория в Первой мировой войне. С. 125. см. также: Руска во.|'на помой Срби|'и за време Првог светског рата. Зборник гра^е. Прире^и-вачи А. Тимофе'ев, Д. Кремий. Београд, 2014. С. 36-50.
18 РГВИА. Ф. 16351. Оп.1. Д. 1. Л. 9-9 об.
19 Там же. Л. 1 об.-2.
20 Там же. Л. 8 об.
21 По данным В.А. Артамонова, падеж скота от голода за декабрь 1914 г. - январь 1915 г. составил 7000 голов, за февраль 1915 г. - 2666 голов. Как он замечает, «фураж доставляется в размере 1/5 до 1/3 потребного количества» // РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 1. Л. 17.
22 Там же. Л. 8.
23 Там же. Л. 1 об.-2об.
24 Там же. Л. 12-13.
25 Там же Л. 8-9.
26 Н.Г. Гартвиг - российский посланник в Белграде в 1909-1914 гг. Он скончался в разгар событий Июльского кризиса, прямо в здании дипломатической миссии Австро-Венгрии 27 июня (ст. стиль), во время объяснения с австрийским представителем в Белграде бароном Гизлем по поводу надуманных обвинений австрий-
ской прессы в том, что российское посольство не приспустило флаг в знак траура по убитому в Сараево Францу Фердинанду.
27 РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 1. Л. 1.
28 В письме к Трубецкому от 30 января 1915 г. Артамонов подчеркивал: «Из-за отсутствия белья разводятся насекомые и приобретается солдатом тиф (об этом Верховная команда писала правительству 2 месяца тому назад, обращая внимание на грозящую эпидемию и предсказывая ее). В настоящее время, по справке, данной санитарным инспектором полковником Генчичем, в армии 10.000 больных брюшным и сыпным тифом, не говоря уже о прочих болезнях». // РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 1. Л. 1 об.
29 РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 1. Л. 1 об.-9. См. также: Шевцова Г.И. Россия и Сербия. Из истории российско-сербских отношений в годы Первой мировой войны (гуманитарный аспект). М., 2010. С. 45; Российские врачи в Королевстве сербов, хорватов и словенцев / Югославии: Биографический словарь и анкеты (1918-1946). М., 2012.
30 Йованович М. «Умереть за Родину». Первая мировая война, или столкновение «обычного человека с тотальной войной» // Последняя война императорской России. М., 2002. С. 149.
31 См.: Трубецкой Гр.Н. Указ. соч. С. 111-116; Шевцова Г.И. Указ. соч.; Козлов В.Ф. Москва - Сербии. Из истории русско-сербских связей XVII - начала ХХ века. М., 2001. С. 60-72.
32 Известный сербский четнический воевода В. Трбич, который, как он сам пишет, был противником вмешательства армии в политику, утверждал, что сам Стоян Протич был побит капитаном Аце Благоевичем. // См.: ТрбиЬ В. Мемоари. Кж. 2. Београд, 1996. С. 42.
33 РГВИА. Ф. 2000. Д. 3168. Л. 15-15 об. См. также: Международные отношения в эпоху империализма (далее - МОЭИ). Т. V. Серия III. М., 1934. С. 450-451.
34 Эта офицерская организация имела серьезное влияние на политику королевства Сербия. Организаторы общества были осуждены на Салоникском процессе весной 1917 г., а трое ее руководителей - Д. Димитриевич (Апис), Л. Вулович и Р. Малобабич были расстреляны по приговору этого суда. // См. подробнее: Вишняков Я.В. Военный фактор и государственное развитие Сербии начала ХХ века. М., 2012; он же. «Черная рука» в сербской политике начала ХХ века // Военно-исторический журнал. 2014. № 10. С. 8-13.
35 МОЭИ. Т. V. С. 455-456.
36 МОЭИ. Т. V. С. 455. В.А. Артамонов отмечал, что «еще в июне 1913 г. Пашич конфиденциально сообщал нашему посланнику Гартвигу, что генерал Мишич, представитель офицерского мнения (что в Новой Сербии должно быть сохранено в течение 5 лет военное управление), будет уволен при первой возможности» // РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 1. Л. 11 об.
37 РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 1. Л. 10.
38 Там же. Л. 16-20.
39 Трубецкой Гр.Н. Указ. соч. С. 138.
40 Там же. С. 141.
41 Там же. С. 146-147.
42 См.: ШемякинА.Л. Югославянская программа Сербского королевства в первый период войны (август 1914 - октябрь 1915 г.) // Первая мировая война: пролог ХХ века. М., 1999. С. 388.
43 В конце декабря 1914 г. Александр Карагеоргиевич обнародовал специальный манифест, декларирующий дарование уроженцам Новой Сербии гражданских прав «наравне с населением прочих частей королевства» // АВПРИ. Ф. Политар-хив. Оп. 482. Д. 532. Л. 468-648 об.
298 <*>с>о<х>ооо<х>с>ос^
44 РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 2. Л. 113.
45 РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 1. Л. 16.
46 Писарев Ю.А. Тайны первой мировой войны. С. 160-161.
47 РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 1. Л. 2 об.
48 Там же. Л. 3.
49 Там же. Л. 2 об.
50 Там же. Л. 1.
51 Там же. Л. 3.
52 Там же. Л. 8.
53 РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1870. Л. 630.
54 Там же. Л. 629.
55 РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 1. Л. 3.
56 РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 1157. Л. 53-90.
57 Каширин В.Б. Указ. соч. С. 217.
58 Г.Н. Трубецкой, характеризуя в своих воспоминаниях катастрофу сербской армии осени 1915 г., подчеркивал, что «отношения между Верховной командой и правительством особенно обострились в последний период перед открытием военных действий в сентябре 1915 г. Военные не могли простить Пашичу, что он помешал им, согласно требованиям держав, напасть на Болгарию, пока она не была готова. Ему ставили в вину все неудачи в переговорах с державами и Грецией» // Трубецкой Гр.Н. Указ. соч. С. 175.
59 РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 1. Л. 31.
60 Там же. Л. 32; см. также: Каширин В.Б. Указ. соч. С. 218.
61 РГВИА. Ф. 16351. Оп. 1. Д. 1. Л. 32.
