CC BY
93
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2015. №1(39)
УДК 82.0(075.8)
ОБРАЗ ИДЕАЛЬНОГО ЧИНОВНИКА В ТВОРЧЕСТВЕ ВЛ.И.ПАНАЕВА
© Л.Е.Бушканец
В статье анализируется творчество Вл.И.Панаева, выпускника Казанского университета, как воплощение чиновной системы ценностей. В формировании идеала Панаева большую роль сыграла жизненная и творческая ориентация на Г.Р.Державина. Идеал писателя сознательно противопоставлен нравственному идеалу свободы, данному в литературе этого периода А.С.Грибоедовым, А.С.Пушкиным, Н.В.Гоголем, И.А.Гончаровым, он является ярким воплощением малоисследованной литературоведением «чиновной литературы», пытавшейся претендовать на влияние в культуре России первой половины XIX века.
Ключевые слова: русская литература первой половины XIX века, нравственный идеал, мир чиновника.
Классическая русская литература первой половины XIX века неоднократно обращалась к образу чиновника. Благодаря произведениям А.С.Грибоедова, А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя утвердились несколько комические образы мелкого чиновника, маленького человека, и высокопоставленного чиновника, взяточника и любителя орденов. Еще один тип появляется в романах И.А.Гончарова, ярче всего он показан в «Обыкновенной истории»: герой выходит из дворянской усадьбы средней руки, проходит через университет и становится русским культурным чиновником, что отражает характерный для николаевского времени процесс превращения дворянства в чиновничество, а также ситуацию, которая возникает со второй половины 1820-х годов, когда идет прилив в столицу молодых дворян из провинции, стремившихся искать арены деятельности в гражданской службе. К такому персонажу уже нельзя относиться как к герою комическому. Но это взгляд со стороны. Между тем в России существовала и собственно «чиновная литература»: многие «культурные чиновники», особенно в первой половине XIX века, уделяли время не только службе, но и сочинительству. Более того, именно литература помогала им выдвинуться, обратить на себя внимание и сделать карьеру.
Среди таковых было много питомцев Казанского императорского университета: братья Александр (впоследствии министр финансов) и Дмитрий Княжевичи, братья Панаевы, среди них - Владимир Иванович Панаев (1792-1859).
Как и многие выпускники первой Казанской гимназии и университета, Панаев отправился делать карьеру в Петербург. Он служил в Министерстве юстиции, по ведомству путей сообщения, в Министерстве народного просвещения и в Министерстве двора, где дослужился до директора канцелярии (1832). Помимо карьеры Петер-
бург манил и возможностью общения с Г. Р. Державиным: он достиг высокого положения и как чиновник, и как поэт. Жизненный путь Державина, чья молодость связана с Казанью и который вступил на путь государственной деятельности благодаря литературе, казался молодым людям образцом. К его покровительству стремился С.Т.Аксаков, ему посвящен ряд стихотворений Д.М.Перевощикова. В случае с Панаевым стремление в Петербург усиливалось и родством со знаменитым поэтом, на поддержку которого он рассчитывал. Действительно, благодаря своему писательству Вл.И.Панаев стал своим в доме Г. Р. Державина, постепенно проник в столичные литературные круги, а после публикации сборника «Идиллии» был замечен сильными мира сего - А.С.Шишковым и графом Д.И.Хвостовым. Все это помогло ему и в получении чинов [10].
Литературное наследие Панаева - это:
- идиллии, которые вышли отдельным изданием в 1820 году, Российская академия наградила их автора золотой медалью;
- три похвальных слова Александру I (1816), Г.Р.Державину (1817), князю Кутузову-Смоленскому (1823);
- несколько рассказов и повестей («Романическое письмо из С.-Петербурга», «Приключение в маскараде», «Жестокая игра судьбы» и др.);
- «Воспоминания о Державине» и «Воспоминания» о детстве и обучении в университете, о сооружении храма Спасителя в Москве, о кончине Николая I, бракосочетании и кончине великой княгини Александры Николаевны, о действиях Магницкого в Казани.
«Чиновное начало» пронизывает произведения Панаева, созданные во всех этих жанрах: сверхзадачей его творчества было создание образа идеального чиновника.
Во-первых, это проявилось в жанре идиллий. В литературе этого времени торжествовало «жанровое» мышление. Поскольку литература давала возможность привлечь к себе внимание, то Панаев осознанно подошел к выбору жанра для творчества: басня, элегия и т.п. были уже достаточно разработаны, а идиллий в русской литературе еще не было.
В 1818 году Панаев написал рассуждение «О пастушеской, или сельской поэзии» и определил основные мотивы «Идиллий»: обретение «невинности и чистоты нравов», утраченных современным обществом, любовь к семье и пр. Идиллии Панаева описывают картины патриархальной жизни простых людей, счастливых в своих кротких и мирных чувствах, наслаждающихся благами природы, своими обязанностями по отношению к ней, прославляющими Провидение. «Идиллии его сродны с сердцем нежным и чувствительным», - писал позже в своих воспоминаниях многолетний друг и сослуживец Панаева Б.Федоров [1:19], и добавлял, что его героям свойственны простота, чистосердечие, игривость мысли и речи, чувства, не доходящие до страсти и остающиеся в пределах «грациозности».
Пушкинское окружение встретило сборник идиллий Панаева иронически из-за претенциозности и дидактизма. Несмотря на внешнюю сентиментальность, эти восторженные идиллии назидательны, рационалистичны, далеки от современной поэту русской жизни, в них нет сложных психологических ситуаций. В 1817 г. К.Н.Батюшков ассоциировал «пастушеское» имя Панаева с «медом, патокой, молоком, творогом, шаликовым и тмином, спрыснутым водой» [2: 331]. Пушкин и Баратынский называли его «идиллическим коллежским асессором». В стихотворении Пушкина «Русскому Геснеру» (1827) сконцентрированы основные упреки идиллику: вялость, холодность, сухость [3: 350].
Тип российского чиновника сформировался в первой половине XIX века под влиянием системы административного управления и к середине века получил окончательное завершение. Как отмечала Л.Писарькова, «основанная на принципах строгой дисциплины, служебной иерархии и признании высшего авторитета - неограниченной власти императора, эта система отводила довольно скромное место всем остальным структурам власти <...>. Деятельность государственной машины, обеспечивающей это иллюзорное могущество, была условной по характеру и канцелярской по содержанию», отличительной особенностью системы была ее мертвенность [4]. А.Е.Пресняков писал об эпохе Николая I, что «императорская власть создала себе при нем яр-
кую иллюзию всемогущества, но ценой разрыва с живыми силами страны и подавления ее насущных, неотложных потребностей» [5: 318]. В сущности, для чиновного поэта жанр идиллий был идеален: через них можно было продемонстрировать необходимую для чиновника «высокую нравственность», отсутствие страстей, могущих быть опасными для человека на государственной службе, в идиллиях, обращенных к далеким и условным временам, можно было оставаться в стороне от живой жизни.
Во-вторых, прославление чиновника как бескорыстного охранителя нравственного начала в обществе возникает и в прозе Панаева. В повести «Случай в маскараде» чиновник Вельский наставляет на путь истинный вдову своего друга, которая после смерти мужа забыла свой долг и погрузилась в удовольствия без меры. Он напугал ее на маскараде, переодевшись умершим мужем, а потом признался: «Слушайте. Дела, отозвавшие меня в Москву, потребовали однажды тайного моего на короткое время пребывания в Петербурге. Я приехал под чужим именем. Это случилось дни за два до маскарада. Один общий наш приятель рассказал мне, что вы, продолжая жертвовать собою суетности, намерены в этот раз удивить всех великолепием своим и красотою. Я вспомнил, что это был день рождения покойного моего друга, и, уважая память его, любя, почитая вас, решился воспользоваться случаем испытать последнее средство к вашему исправлению». <...> «Ах, Вельский! Вы поступили со мною жестоко; но я не только прощаю - я сердечно благодарю вас. Кто знает, до чего бы наконец довела меня суетность?». Вельский остался другом героини «и имел утешение видеть, что Евгения, снискав истинное счастие в скромной, умеренной жизни, в исполнении обязанностей матери и христианки, слыла примерною женщиною» [6: 19-20].
И в-третьих, уже прямо и открыто образ идеального чиновника создается в мемуарах Панаева. Таковым является и сам мемуарист, и Сперанский, и Шишков, и еще ряд высокопоставленных деятелей.
Панаев отразил в мемуарах чиновную систему ценностей, которую воспринимал не просто некритически, но как единственно возможную. Речь идет не о массе мелких чиновников, «нищих во фраке», но именно о чиновниках высших, к которым принадлежал Панаев. Так, понятие карьеры для них включало на равных «служить в столице», «приносить обществу пользу», «приобрести себе трудом обеспеченное положение». К середине XIX века «государственная идея приняла исключительную форму начальства: в
начальстве совмещались закон, правда, милость и кара» [5: 294]. Возник особый тип гражданского служащего - министерский чиновник, который решал «заглазно все местные потребности России путем канцелярского порядка» [8: 93]. Этот чиновник умел быть льстивым и подобострастным с вышестоящими, гордым и холодным с нижестоящими. Сложная система внутримини-стерских отношений составляет основу воспоминаний Панаева, система ценностей этого круга не вызывала у него никаких сомнений.
Все это переплетается, например, в рассказе о том, как Панаев и близкие ему чиновники пытались «свергнуть» Магницкого, умудрившегося завоевать благосклонность Шишкова. Мемуарист с гордостью рассказывает о том, как здесь проявилось его умение выстраивать сложную интригу, он оправдывает высокопоставленных Сперанского и Шишкова за их ошибочную симпатию к Магницкому, стремится выставить свою деятельность как обусловленную исключительно общественными интересами. Панаев вспоминает свой визит к Сперанскому, который сказал ему о Магницком то, что и должен сказать благородный чиновник: «Да, я был его - его другом (он сделал ударение на слове был) и потому-то так хорошо его знаю. Я вам его опишу; это государственный злодей! это архангел с пламенным мечом, который стоит подле почтенного старца Шишкова и препятствует уважать его как бы следовало». В ответ Панаев ощутил не менее высокий чиновный порыв: «Это неожиданное откровенное объяснение, эти слова, произнесенные с таким жаром, произвели на меня сильное впечатление. Я и без того, как бочонок с порохом, был начинен негодованием к Магницкому, а тут еще брошена в него искра, и кем же? Человеком, на которого с юношеских лет привык я смотреть как на явление необычайное, как на лицо историческое, с огромным авторитетом. Я вышел от него взволнованный донельзя и прямо к Языкову, забывая все мое против него неудовольствие. Частное зло, мне причиненное, исчезло при мысли о возможном отвращении вреда общего». Далее он углубился в обсуждение внутричиновных отношений: «Тут я передал Языкову разговор мой с Михайлом Михайловичем во всей подробности и продолжал: "Не обидно ли слышать такие слова от государственного человека, которого мнение имеет такой вес в публике? Не кладут ли они пятна на наше министерство, и не должны ли мы общими силами постараться освободить старика от сетей обаятеля?" Языков отвечал, что все это так, что преобладание Магницкого велико, что старик подчиняется оному, но не по убеждению, как князь Голицын, а по ка-
кой-то невнимательности, по какому-то равнодушию; что он, Языков, ничего один сделать не может» [9].
Идеальный образ чиновника, созданный в воспоминаниях, обладал и такой чертой, как склонность к экзальтированной вере. Так, Панаев писал, что «в трудных и тяжких испытаниях жизни всегда прибегал к молитве, и вдруг светлая мысль разрешала все его сомнения и успокаивала сердце». Он счел необходимым придать некоторым страницам текста наивную восторженность, особенно в рассказе об императорской фамилии. Но, судя по воспоминаниям его родственника Валериана Панаева, приехавшего в Петербург и оказавшегося в сложной ситуации [10: 287], реальный Владимир Иванович отказал ему в помощи, так что подлинная вера вряд ли была присуща самому Панаеву - это черта того условного образа, который он создал в мемуарах.
Биография Вл.Панаева, написанная его другом Б.Федоровым, также несколько условна, построена как житие. В основе образа героя - не конкретные, а условные черты «идеального чиновника»: мягкое сердце, блестящие способности, пламенная любовь к отечеству, самопожертвование, скромность, огромное трудолюбие, твердость в службе. Он был лучшим утешением почтенной матери, «о которой всегда говорил с глубокою нежностию и благоговением к ее памяти», воспитывался в Казанском университете, «где блестящие способности его, при скромной и привлекательной наружности и редких душевных качествах, приобрели ему любовь наставников и совоспитанников», увлекся поэзией и характер его получил идиллическое настроение, причем «во всех произведениях пера его, особенно в идиллиях, как в чистом зеркале, отражаются чувства нежной, любящей, прекрасной души». Он желал блага России, «дорожа, как святынею, ее славными воспоминаниями», что выразилось в похвальных словах его императору Александру I и князю Кутузову-Смоленскому. Служил в разных министерствах, за что получал высочайшие награды и «имел счастие слышать изустную благодарность Императора Николая Павловича», «27 лет служа по одному Министерству, Владимир Иванович был столько счастлив, что постоянно видел внимание к себе своих высоких начальников. Князь Петр Михайлович Волконский, при всем своем праводушии, строгий и взыскательный, ценил прекрасные качества Владимира Ивановича»; «при многоразличной и беспрерывной своей деятельности В.И. умел соглашать ее с своим положением в обществе и делить время отдыха с людьми, близкими его сердцу. По роду своих занятий он привык
трудиться в тиши кабинета, обыкновенно от десяти до двух часов ночи. Быстрота его соображений и находчивость были удивительны». Такая простая и великая жизнь не могли не закончиться такой же смертью: «Усиленные труды, к сожалению, истощили здоровье В. И. <. > С необыкновенною твердостию, при помощи веры, переносил он страдания . в беседе его незаметно было следов страдания, и ничто бы не напоминало о болезни его, если бы он сам, по внимательности к своему положению, не передавал о ней принимающим в нем участие». И даже лечиться перед смертью он поехал не в чужие края, а отправился в Крым, поклониться праху защитников Севастополя [1: 4-9].
Панаев дослужился до чина тайного советника. В конце концов чиновник победил в нем поэта, чем и вызвано было презрительное отношение к нему представителей младшего поколения литераторов - сыновей его друга С.Т.Аксакова, Константина и Ивана, собственного племянника Ивана Панаева и его жены Авдотьи Панаевой. Он почти перестал писать стихи и печататься.
A.Я.Панаева вспоминала: «Дядя-генерал находил, что его племянник позорит старинную потомственную дворянскую фамилию, которую имел счастье носить, связавшись с разночинцами и торгашами. В.И.Панаев не признавал современную литературу; по его мнению, Гоголю надо было запретить писать, потому что от всех его сочинений пахнет тем же запахом, как от лакея Чичикова. Он приходил в ужас оттого, что «Ревизора» дозволили играть на сцене. По его мнению, это была безобразная карикатура на администрацию всей России, которая охраняет общественный порядок, трудится для пользы отечества, и вдруг какой-то коллежский регистраториш-ка дерзает осмеивать не только низший класс чиновников, но даже самих губернаторов.
B.И.Панаев <...> очень заботился о сохранении почета, который обязаны все оказывать таким лицам. О Белинском он не мог иначе говорить, как с пеной у рта, потому что тот в своих статьях осмеял прежних слащавых писателей, воспевавших пастушков и пастушек. Авторское самолюбие В.И.Панаева было страшно оскорблено: как
осмелился какой-то недоучившийся разночинец смеяться над его литературными заслугами» [11: 165].
Все творчество Панаева пронизано стремлением утвердить образ идеального чиновника вопреки той традиции (чиновник как враг живого начала в стране), которая складывалась в литературе первого ряда. Это яркий пример «сословной литературы», обладающей своими содержательными и художественными чертами, но неизбежно проигрывавшей во влиянии на читателя вследствие узости взгляда на жизнь.
1. Федоров Б. В.И. Панаев, воспоминание с обозрением его идиллий. - СПб.: Тип. Имп. Академии Наук, 1860. - 48 с.
2. Батюшков К. Нечто о поэте и поэзии. - М.: Современник, 1985. - 408 с.
3. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т.
- Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977 - 1979. - Т. 3. Стихотворения, 1827 - 1836. - 542 с.
4. Писарькова Л. Российский чиновник на службе в конце XVIII - первой половине XIX века // Человек. - 1995. - № 3 [Электронный ресурс]. URL: http://vivovoco.ibmh.msk.su/VV/PAPERS/MEN/PIS AR_1.HTM (дата обращения: 21.10.2014).
5. Пресняков А. Е. Российские самодержцы. - М.: Книга, 1990. - 464 с.
6. Панаев В.И. Случай в маскараде // Благонамеренный. - 1820. - № 1. - С. 3 - 20.
7. Евреинов В.И. Гражданское чинопроизводство в России: Ист. очерк. - СПб.: Тип. A.C. Суворина, 1887. - 87 с.
8. Карнович Е. Русские чиновники в былое и настоящее время. - СПб.: Тип. П.П. Сойкина, 1897.
- 468 с.
9. Панаев В.И. Воспоминания // Вестник Европы. -1867. - № 3, 4 [Электронный ресурс]. URL: http ://ru-lib. 3 dn.ru/publ/panaev_ ladimir_ivanovich_ vospominanija/1-1-0-1062 (дата обращения: 21.10.2014).
10. Панаев Вал. Воспоминания // Дмитрий Григорович. Литературные воспоминания. Приложения. Из «Воспоминаний» В.А.Панаева. - М.: Худ. лит., 1987. - 335 с.
11. Панаева А.Я. Воспоминания. - М.: Правда, 1986.
- 512 с.
THE IMAGE OF AN IDEAL OFFICIAL IN THE WORKS OF V.L.PANAEV
L.E.Bushkanets
The article analyzes the works of V.L.Panaev, a graduate of Kazan University, as a representation of social values of a civil servant. Panaev's ideals were greatly influenced by the life and works of G.R.Derz-havin. His ideal stands in deliberate juxtaposition of the moral ideal of freedom given by A.Griboedov, A.Pushkin, N.Gogol, and I.Goncharov in Russian literature of this period. It is a vivid embodiment of the
under-researched "bureaucratic" literature, which tried to influence Russian culture in the first half of the nineteenth century.
Key words: Russian literature of the first half of the nineteenth century, moral ideal, world of an official.
1. Fedorov B. V.l. Panaev, vospominanie s obozre-niem ego idillij. - SPb.: Tip. Imp. Akademii Nauk, 1860. -48 s. (in Russian)
2. Batyushkov K. Nechto o poe'te i poe'zii. - M.: So-vremennik, 1985. - 408 s. (in Russian)
3. Pushkin A.S. Polnoe sobranie sochinenij: v 10 t. - L.: Nauka. Leningr. otd-nie, 1977 - 1979. - T. 3. Stixot-voreniya, 1827 - 1836. - 542 s. (in Russian)
4. Pisar'kova L. Rossijskij chinovnik na sluzhbe v konce XVIII - pervoj polovine XIX veka // Chelo-vek. - 1995. - № 3 [Electronic resource]. URL: http://vivovoco.ibmh.msk.su/VV/PAPERS/MEN/PIS AR_1.HTM (data obrashheniya: 21.10.2014). (in Russian)
5. Presnyakov A.E. Rossijskie samoderzhcy. - M.: Kni-ga, 1990. - 464 s. (in Russian)
6. Panaev V.l. Sluchaj v maskarade // Blagonameren-nyj. - 1820. - № 1. - S. 3 - 20. (in Russian)
7. Evreinov V.l. Grazhdanskoe chinoproizvodstvo v Rossii: Ist. ocherk. - SPb.: Tip. A.C. Suvorina, 1887.
- 87 s. (in Russian)
8. Karnovich E. Russkie chinovniki v byloe i nasto-yashhee vremya. - SPb.: Tip. P.P. Sojkina, 1897. -468 s.
9. Panaev V.l. Vospominaniya // Vestnik Evropy. -1867. - № 3, 4 [Electronic resource]. URL: http://ru-lib.3dn.ru/publ/panaev_ ladimir_ivanovich_ vospo-minanija/1-1-0-1062 (data obrashheniya 21.10.2014). (in Russian)
10. Panaev Val. Vospominaniya // Dmitrij Grigoro-vich. Literaturnye vospominaniya. Prilozheniya. Iz «Vospominanij» V.A.Panaeva. - M.: Xud. lit., 1987.
- 335 s. (in Russian)
11. Panaeva A. Vospominaniya. - M.: Pravda, 1986. -512 s. (in Russian)
Бушканец Лия Ефимовна - доктор филологических наук, доцент кафедры русской литературы и методики преподавания Института филологии и межкультурной коммуникации Казанского федерального университета.
420008, Россия, Казань, ул. Кремлевская, 18. E-mail: [email protected]
Bushkanets Leah Efimovna - Doctor of Philology, Associate Professor, Department of Russian Literature and Instruction, Institute of Philology and Intercultural Communication, Kazan Federal University.
18 Kremlyovskaya Str., Каzan, 420008, Russia E-mail: [email protected]
Поступила в редакцию 25.10.2014
i24
