CC BY
39
В.А. Кобелев
ОБ ОДНОМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВЕ ДВУХПАДЕЖНОЙ СИСТЕМЫ СКЛОНЕНИЯ В РАННЕИНДОЕВРОПЕЙСКОМ (НА МАТЕРИАЛЕ ДРЕВНЕГЕРМАНСКИХ РЕФЛЕКСОВ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО *йМ Т- /*йОМТ-)
Куйбышевский филиал Новосибирского государственного педагогического университета
В современной лингвистике широко принято мнение, согласно которому номинативному строю индоевропейских языков предшествовал активный строй. Несмотря на то, что первый шаг был сделан Х.К. Уленбеком еще в 1901 г. [1], открытие и обоснование дономинативного этапа были сделаны отечественными лингвистами [2, с. 138; 3, с. 424; 4, с. 425]. Лингвисты того времени говорили об эргативной конструкции, а активный строй, если и принимали во внимание, то считали его разновидностью эргативного (см., например: [5, с. 343]. Работы Г. А. Климова [6, 7] внесли определенную ясность в терминологию, и после фундаментального труда Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова [8] общепринятым считается мнение, согласно которому раннеиндоевропейский язык на раннем этапе своей истории являлся языком активного строя. Эти типы - активный и эргативный - различаются в синтаксических и морфологических средствах выражения содержания, но обнаруживают общие синтаксические особенности. По мнению Г.А. Климова, данные типы могут быть интерпретированы в качестве стадий развития языка (активный > эргативный > номинативный), т.е. речь идет о «едином процессе постепенного усиления субъектнообъектной ориентации их структуры» и о «необратимости развития от одного языкового типа к другому » [9, с. 218].
Активные языки характеризуются бинарной оппозицией как в структуре имени, так и в структуре глагола. Все имена делились на два класса в зависимости от наличия/отсутствия у денотата признака активности. Выше уже упоминалось, что категория «активность/инактивность» развилась из более древней категории «одушевленность/неодушевленность», так как последняя характеризовала активные языки на раннем этапе их развития. Более абстрактная категория «активность/инактивность» зависит в большей степени не от обожествляемос-ти или олицетворения предмета или явления, а от положения и роли этого предмета (явления) при совершаемом действии.
Активность проявляется в случае, когда предмет оказывает какое-либо воздействие на другой предмет, т.е. когда он выступает субъектом активного
действия. Инактивность предмета реализуется тогда, когда этот предмет оказывается неспособным занимать позицию субъекта активного действия, а может быть только объектом совершаемого действия или субъектом инактивного действия. Существительные, будучи как активными, так и инактив-ными, должны были быть маркированы морфологически. Одним из маркеров активного имени был формант *-е8. Объект действия и субъект инактив-ного действия изначально морфологически никак не выражались, и форма на *-е8 противопоставлялась, таким образом, чистой основе. Позже, как можно увидеть из материала древнейших индоевропейских языков, появился новый суффикс *-т, ставший маркером инактивного имени наряду с -0, так как нулевой маркер в силу своего универсального характера, видимо, не был достаточно отчетливым сигнификатом (о происхождении форманта *-т см. [10, с. 48-51]).
При изменении строя языка от активного к номинативному из-за утраты значимости противопоставления активного и инактивного действия формант *-е8 стал маркировать также субъект инактив-ного действия, а *-т закрепилось только за падежом объекта. Необходимо также упомянуть здесь одно явление, которое имело огромную важность в период активного строя, и остатки этого явления наблюдаются и в современных индоевропейских языках.
Как уже отмечалось выше, суффикс *-е8 служил маркером активных имен (активного падежа). По мнению многих исследователей, этот суффикс был не единственным в реализации данной функции. Были и другие суффиксы, выполняющие ту же самую функцию, при этом необходимо заметить, что эти суффиксы были также консонантными: 4, 4Н, -кН, -п [11, с. 16-17; 8, с. 273; 12, с. 42]. Можно предположить, что консонантные суффиксы, выражая также отдельные или единичные понятия, противопоставлялись в некоторой степени гласному -а (*<аН), обозначающему отвлеченные или абстрактные понятия. Указанная оппозиция способствовала закреплению маркированности «единичность» > «одушевленность» > «активность» за консонантными формантами.
В период разложения активного строя инактив-ный падеж (с маркером *-т) развился в винительный падеж в языках с номинативной структурой. Бывший активный падеж, маркированный *-е8, -1 и пр., развился в два падежа, получившие названия именительный и родительный (номинатив и генитив). Не приходится сомневаться, что эти падежи генетически имеют один источник, и главным аргументом здесь является наличие окончания -8/-е8 в индоевропейских языках [13, с. 92, 93].
В индоевропеистике до сих пор остается открытым вопрос о том, какой из этих падежей является более древним. Например, В. Леман, ссылаясь на Г.А. Климова, объясняет более позднюю природу генитива тем, что языки активного строя не имеют генитива [11, с. 16]. Вяч. Вс. Иванов не исключает противоположной точки зрения, мотивируя тем, что «в языках с противопоставлением эргатива и неэргатива эргатив выступает в функции родительного падежа» [14, с. 132] (учитывая год выхода этой работы, можно поставить знак равенства между эргативом и активным падежом).
Другим веским аргументом в пользу второго мнения может служить реконструкция окончаний номинатива и генитива. Все лингвисты сходятся во мнении, что окончание номинатива *-8 и генитива *-е8 восходит к форме *-е8, а выпадение гласного в показателе именительного падежа объясняется теми тенденциями, которые активизировались до его оформления как падежа субъекта, а именно явлением аблаута, основанного на принципах акцентуации. В связи с тем, что в номинативе была обобщена полная ступень аблаута под ударением, гласный в суффиксе выпал (*-е8 > *-8), в то время как генитив сохранил характерное ему ударение на суффиксе, и это не позволило гласному редуцироваться. Маловероятным представляется то, что генитив, будучи производным от номинатива, восстановил бы древний суффикс в его первоначальном виде, как и то, что генитив должен был возникнуть в таком случае после того, как чередование по аблауту в именной парадигме стало важнейшей ее характеристикой.
Дальнейшее размежевание функций этих двух падежей происходило достаточно медленно, так как еще в хеттском языке генитив может выступать в роли номинатива, ср., например, употребление род. п. иаЗШЫЗ «греха» в значении «человек греха > грешник», где «родительный падеж можно рассматривать как способ образования падежа деятеля (выделено нами. - К. В.) от основы среднего рода, не имеющей этого падежа (!)» [14, с. 133]. Более того, хеттские генитивные формы могут использоваться для выражения индивидуального и партитивного значения. Это же явление характерно и для древнеиндийского языка. Генитив в роли под-
лежащего можно проиллюстрировать примером из Авесты: kat tápa0a frayan pasv^m va staor^m va na'rin^m «по этому пути пройдут (кто-нибудь из) мелкого или крупного скота, мужчин и женщин» (пример взят из [15, с. 626]). В данном предложении родительный падеж указывает на вычленение предмета из группы однородных ему, т.е. партитивное значение.
Необходимо также упомянуть здесь хеттский родительный на -an, который, как может показаться, выбивается из предложенной схемы. Данная форма находит параллель только в кипрском диалекте древнегреческого языка, и оба эти исключения напрямую соотносятся с окончанием генитива множественного числа -an, который в свою очередь происходит от аккузатива *-m. Не вызывает сомнения сейчас, что парадигма множественного числа формировалась позже, чем парадигма единственного числа. Хеттский генитив -an (единственное и множественное число) восходит к той эпохе, когда данный падеж перестал выполнять функцию подлежащего, т.е. после разрушения активного строя. Отражением той эпохи является также лат. amor patris, которое может обозначать как «любовь отца», так и «любовь к отцу». Латинский язык сохранил только маркер *-es, и совершенно прав здесь К.Г. Красухин, который указывал на то, что генитив на *-es (*-os) играл роль субъекта («любовь отца»), а генитив на *-om - объекта (в данном случае «любовь к отцу»), последний из которых является более поздним [16, с. 120].
В качестве еще одного доказательства связи генитива с семой «единственность» можно привести индоиранское и греческое окончание родительного падежа *-osio (откуда также арм. -оу), так как по происхождению оно представляет *-os + *-io (указательно-анафорическое местоимение). Это окончание, таким образом, «... по началу придавало имени значение, близкое к определенному артиклю в современных европейских языках или полному прилагательному в славянских и балтийских» [16, с. 122].
В данной статье принимается, таким образом, точка зрения, согласно которой в период формирования номинативного строя генитив более полно сохранил функции, характеризовавшие древний активный падеж, а номинатив, чуть позднее взявший на себя функцию субъекта действия, заимствовал ряд черт, не типичных для этого падежа, а именно из бывшего инактивного падежа, развившегося в аккузатив.
Наряду с вышеуказанными суффиксами для маркирования активности также мог служить суффикс *-nt [17, с. 116]. Данный суффикс -nt уже не вычленяется как отдельная морфема во всех германских образованиях, обозначающих «зуб»: др.-ан. tö^, др.-исл. tonn, гот. tun^us и др.
По мнению А. Мейе, имена с суффиксом *-nt являются причастиями действительного залога настоящего времени. Данный суффикс присоединялся к атематическим основам без удвоения и реализовался в качестве вариантов с разными ступенями аблаута: *-ent, *-ont, *-nt [33, с. 298].
Материал новооткрытых языков (главным образом, хеттского) показал, что в отношении залога суффикс -nt ведет себя далеко не так однозначно, как на это указывал А. Мейе [18, с. 298]. В «Сравнительной грамматике...» Э.А. Макаев отмечает, что основная проблема, связанная с nt-основами, -это соотношение суффикса -nt в именной и глагольной парадигме [19, с. 243]. В связи с тем, что причастие первоначально было недифференцированным в залоговом и временном отношении, он делает вывод об именном происхождении nt-образований.
Аналогичной точки придерживается Вяч. Вс. Иванов, который указывает, что глагольное имя на -nt превращается в причастие, сохраняющее явные признаки именных основ с тем же суффиксом [14, с. 151]. На это указывает также двойственность в залоговом отношении. Так, в хеттском суффикс -ant используется для образования страдательных причастий, напр. kunant «убитый» [20, с. 149]. Другое причастие сохранило как пассивное, так и активное значение: хет. adant обозначает «съеденный» и «съевший». Вяч. Вс. Иванов отмечает, что данное явление находит стойкие параллели в старолатинском, литовском, тохарском и германском причастии [14, с. 152]. Из этого следует, что для индоевропейского языка-основы причастия не были характерны, но имелись отглагольные имена, которые вовлекались в глагольную парадигму уже после распада индоевропейской семьи, т.е. на протяжении истории отдельных диалектов.
Именно в этот момент образования с -nt окончательно оформляются как причастия действительного залога. Являясь активными причастиями, они обозначали деятеля, т.е. суффикс -nt стал маркером именно активных имен, на что указывали Г амкре-лидзе и Иванов [8, с. 302]. Хеттский язык предоставляет достаточно иллюстраций этой тенденции, где суффикс -nt использовался для превращения имен среднего (неодушевленного) рода в имена одушевленного рода, напр.: хет. antuhssa-nn «человечество» (ср. р.) > antuhssa-nn-ant «население» [14, с. 189, 198], которое является активным собирательным понятием. Такая же тенденция наблюдается и в древнеиндийском языке.
Яркий пример закрепления за этим суффиксом функции маркировать одушевленный род можно увидеть из парадигмы, где хеттские и греческие основы на -ant, маркировавшие косвенные падежи (т.е. в первую очередь родительный падеж), проти-
вопоставлялись формам на -г (именительный/винительный падежи). В данной двухпадежной гете-роклитической парадигме -nt обозначал активный падеж, а -г - инактивный.
Рассмотрим вышесказанное на примере истории слова со значением «зуб» в древнегерманских языках. Все индоевропейские параллельные образования сохранили только активное значение «зуб» < «тот, кто ест». Ю. Покорный возводит их к индоевропейским корням * dek- «кусать» или, что намного вероятнее, к *ed- «есть» [21, с. 287-289]. Данный глагол засвидетельствован во многих индоевропейских языках: гот. itan, лат. edo, пал. at- (3 л. мн. ч. á-ta-tu-u «да съедят») и т.д. Изначальная форма
*ed-nt, если и существовала какое-то время, то, видимо, очень недолго, так как древнейшее чередование e/o не сохранилось ни в одном индоевропейском языке. Таким образом, между корнем и суффиксом возник гласный -о-, а начальный корневой гласный e исчез. Гласный а- в начальной позиции в хет. adant, гр. ó5ov и арм. atamn может быть объяснен как протетический гласный, возникший из бывшего ларингального, так как корень *ed- возводится к более древней структуре CVC, т.е. *(H)ed-nt >
*ad-o-nt. Последняя реконструированная форма послужила основой для всех однокорневых имен со значением «зуб».
Следующим важным этапом реконструкции развития этого образования является окончательное закрепление за суффиксом -nt функции маркера одушевленности/активности. По этой причине -nt некоторое время был концом слова, т.е. других формантов (например, *-s) в этом слове еще не было. Если принять во внимание, что бывший активный (родительный) падеж имел окситонное ударение, тогда становится очевидным, что гласный -о- мог возникнуть только под ударением, а корневой гласный в безударной позиции уже исчез, и чередование по аблауту имело вид 0/0. Данную структуру можно считать исходной для всех индоевропейских образований со значением «зуб».
Дальнейшее развитие этих слов идет по своеобразному кругу. Форма *dont не могла существовать долго одна, так как не имела противопоставления внутри двухпадежной парадигмы. Можно также предположить, что приблизительно в это же время суффикс -nt, слившись с корнем, уже перестал восприниматься как таковой, т.е. связь с глаголом была потеряна. Маркер одушевленности ослабил свои функции, и к слову был присоединен другой показатель одушевленности, который был очень продуктивным в тот период: форматив *-(e)s. Новый суффикс по правилу чередования гласных в формах парадигмы должен был быть ударным, и он «перетянул» на себя ударение, в то время как в инактив-ном падеже, маркированным *-m, ударение оста-
— ЗЗ —
лось на корне. Теперь парадигма выглядела следующим образом: *dnt-és (активный падеж) и *dónt-m (инактивный падеж). По мнению О. Семереньи, « там, где при нулевой ступени возникали тяжеловесные группы согласных (как в форме *dnt-és. -К. В.), гласный вовсе не исчезал или вскоре восстанавливался [22, с. 171]. Данное состояние достаточно хорошо можно проследить на парадигме древнеиндийского слова; ряд черт обнаруживаются также в формах греческого и латинского слов. Ок-ситонный генитив древнеиндийского имени, обозначавшего «зуб», засвидетельствован как datás, где корневой -а- - это нулевая ступень от *-an, и представляет собой регулярное развитие *-nt- (*datás <
*dnt-és). Номинатив dan и аккузатив dántam характеризуются ударением на корне, т.е. баритонное ударение в этом случае показывает, что эти формы должны были произойти из формы бывшего инак-тивного падежа.
Другие индоевропейские языки уже не сохранили чередования по аблауту внутри парадигмы, и во всех словах произошло выравнивание, и разные языки, таким образом, для всей парадигмы избрали нулевую ступень, либо ступень -о-. Нулевая ступень обобщена в лат. dens, др.-ирл. det, гот. tun^us, в то время как полная ступень представлена в гр. oörav, др.-инд. dán, лит., др.-прус. dantis, а также во всех германских языках западной и северной ветвей.
По мнению А. Мейе, распределение ступеней аблаута внутри парадигмы, подобно древнеиндийскому, существовало и в общегерманском. Он восстанавливает о.-герм. вин. п. ед. ч. как *tan^-u(n) (< и.е. *dont-M) и род. п. ед. ч. - *tun^-iz (< и.е.
*dnt-és) [23, с. 86]. Подтверждение его реконструкции можно увидеть, если сопоставить др.-ан. им. п. tö^ (< о.-герм. *tan^-s) и гот. род. п. tun^aus.
В др.-ан. tö^ после назализации гласного и выпадения сонорного не ощущается уже абсолютно никакого присутствия бывшего суффикса, и оно, также как и др.-исл. tonn, переходит в корневой тип склонения, сохранив индоевропейский мужской род. Первоначальный переход этого слова в корневое склонение также можно объяснить отсутствием бывшего суффикса в структуре слова, так как с синхронической точки зрения элемент -n уже стал частью корня, точно так же, как и второй элемент бывшего суффикса -t прочно вошел в состав корня в древнеанглийском существительном.
История гот. tun^us интересна именно тем, что, в отличие от западно- и северогерманских параллелей, данное существительное не включилось в кор-
невое склонение. Можно найти две причины такому размежеванию. Первая причина носит чисто морфологический характер. Развитие гласного -и- в окончании вин. п. (Шп^иш) стало причиной перехода в склонение на -и. Роль окончания винительного падежа в этом является бесспорной, так как этот падеж является наиболее употребительным, поскольку форма именительного падежа этого слова не была зарегистрирована в готских текстах.
Более интересна, однако, другая причина: переход гот. Шп^№ в более продуктивное (в готском языке) склонение на -и обусловлен сохранением в этом слове архаичного чередования по аблауту, рассмотренного выше. Принимая во внимание тот факт, что готское слово обобщило нулевую ступень аблаута (т.е. имело окситонное ударение и восходит, таким образом, к форме древнего активного падежа), не исключена возможность, что, будучи изначально активным, данное слово «стремилось» сохранить именно эту древнейшую функцию. Именно поэтому оно стало тяготеть к и-основам, так как германские основы на -и характеризовались теми же признаками, что и согласные основы, а именно концентрировали в своих склонениях одушевленные имена [24, с. 70, 71].
Древнеанглийское и древнеисландское имена, в свою очередь, имеют в корне полную ступень и, следовательно, должны были характеризоваться ударением на корне. Образованные, таким образом, из формы бывшего инактивного падежа данные имена попали в тип склонения, который притягивал неодушевленные имена. Именно таковым в германских языках стало корневое склонение [25, с. 68].
Как показал проведенный анализ, двухпадежная система склонения была характерной чертой индоевропейского языка на ранних этапах его развития. Бинарная оппозиция падежей выражалась не только морфологически, но и с помощью акцентуации. На протяжении истории языка-основы маркер одушевленности мог терять свое значение и, следовательно, переставал пониматься как морфема. В таком случае возникала потребность в повторном маркировании, как можно увидеть это на примере индоевропейских слов со значением «зуб». Значимость данных германских языков при этом трудно переоценить, так как германские языки сохранили достаточно архаических черт наряду с древнеиндийским, хеттским и греческим. На это указывает распределение германских существительных со значением «зуб» по типам склонения, которое имеет под собой, таким образом, не только морфологическую, но и семантическую основу.
Ф.Л. Косицкая. Каталог моды как симфония дискурсов
Литература
1. Уленбек Х.К. Agens и patiens в падежной системе индоевропейских языков // Эргативная конструкция предложения. М.,1950.
2. Кацнельсон С.Д. К генезису номинативного предложения. М.-Л. 1936.
3. Савченко А.Н. Сравнительная грамматика индоевропейских языков. М., 1974.
4. Тронский И.М. Общеиндоевропейское языковое состояние. Л., 1967.
5. Дьяконов И.М. Эргативная конструкция и субъектно-объектные отношения // Эргативная конструкция предложения в языках разных
типов. Л., 1967.
6. Климов Г.А. Типология языков активного строя. М., 1977.
7. Климов Г.А. Типология языков активного строя и реконструкция праиндоевропейского // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Вып. 5. М., 1973.
8. Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейские языки и индоевропейцы: реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры. Благовещенск, 1998.
9. Климов Г.А. Принципы контенсивной типологии. М., 1983.
10. Иллич-Свитыч И.М. Опыт сравнения ностратических языков. Т. 2. М. 1976.
11. Леман В.П. Новое в индоевропеическом исследовании // Вопросы языкознания. 1991. № 5.
12. Осипова О.А. Интерпретация индоевропейских консонантных основообразующих формантов в свете данных языков Сибири // Вестн. Томского гос. пед. ун-та. Сер.: Гуманитарные науки. 1999. Вып. 4.
13. ^r^vicz J. Etudes indoeuropéenes. Krakow, 1935.
14. Иванов Вяч. Вс. Хеттский язык. М., 1963.
15. Brugmann K. Kurze vergleichende Grammatik der indogermanischen Sprachen. Ber.- Leipzig. 1922.
16. Красухин К.Г. Введение в индоевропейское языкознание: курс лекций: учебное пособие для студ. филол. и лингв. фак. высш. учеб. заведений. М., 2004.
17. Осипова О.А. Древнегерманские существительные с основами на -s и ф и их функциональная значимость // Функциональный анализ значимых единиц в парадигматике и синтагматике. Новосибирск, 1991.
18. Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М.-Л, 1938.
19. Сравнительная грамматика германских языков / М. Гухман, Э.А. Макаев и др. Т. 3. М. 1963.
20. Георгиев В. Исследования по сравнительно-историческому языкознанию. М., 1958.
21. Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. Bern, 1951-1959.
22. Семереньи О. Введение в сравнительное языкознание. М., 1980.
23. Мейе А. Основные особенности германской группы языков. М.,1952.
24. Осипова О.А. Отражение категории одушевленность/неодушевленность в парадигме склонения в древнегерманских языках (на материале готского языка). Томск,1980.
25. Осипова О.А. Готские существительные корневых основ и их связь с категорией одушевленность/неодушевленность // Вопросы германской филологии. Новосибирск, 1982.
Ф.Л. Косицкая
КАТАЛОГ МОДЫ КАК СИМФОНИЯ ДИСКУРСОВ
Томский государственный педагогический университет
Дискурсивные аспекты языка вызывают большой интерес в современной лингвистике, что порождает многомерность и гетерогенность теорий и интерпретаций дискурса. Сущность дискурсивного подхода заключается в том, что лингвистические описания предваряются анализом разнородных ситуаций, в которых осуществляется коммуникация. С одной стороны, комплексный языковой анализ реализации текста оказывается детерминированным условиями порождения. С другой стороны, современный дискурсивный подход к описанию
структуры текста не является завершенным, а предполагает дальнейший анализ его функционирования в социуме.
Нами проведено исследование дискурсивной природы и структуры французских и русских каталогов моды, которые впервые становятся объектом лингвистического описания. В нашем исследовании дискурс рассматривается с точки зрения ситуативного или культурно-ситуативного подхода, в рамках которого уделяется особое внимание роли внешнего компонента речи. В таком понимании
