CC BY
1
Научная статья УДК 111
https://doi.org/10.24158/fik.2025.3.2
Об интерпретации категорий смысла и хаоса у Владимира Соловьева (на примере анализа философом поэзии Ф.И. Тютчева)
Евгения Сергеевна Бужор
Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации, Москва, Россия, [email protected], https://orcid.org/0000-0002-2724-9565
Аннотация. В статье рассматривается трактовка В. Соловьевым поэзии Ф.И. Тютчева на основе ключевого тезиса философа о совпадении у поэта ума и чувства. Он полагает, что Ф. Тютчев в своей поэзии утверждает идеальный смысл, истину и красоту мира. В то же время В. Соловьев считает поэта выразителем мировой души, которая являет собой не идеальный смысл, а хаотическую и динамическую основу мира. Пытаясь примирить эти тезисы, он утверждает, что Ф. Тютчев представляет безобразное как прекрасное с точки зрения взаимодействия двух независимых онтологических принципов - хаоса и смысла, причем последний постепенно преодолевает первый. В статье оспаривается этот вывод В. Соловьева и показывается, что он не вытекает из поэзии Ф. Тютчева. Кроме того, отмечается, что идея философа о конечном торжестве смысла над хаосом находит более убедительное обоснование в концепции всеединства, а не дуальной онтологии, и что его работа о Ф.И. Тютчева является вехой на пути трансформации собственного мышления.
Ключевые слова: Вл. Соловьев, Ф. Тютчев, идея, мировая душа, смысл, хаос, дуализм, всеединство Финансирование: инициативная работа.
Для цитирования: Бужор Е.С. Об интерпретации категорий смысла и хаоса у Владимира Соловьева (на примере анализа философом поэзии Ф.И. Тютчева) // Общество: философия, история, культура. 2025. № 3. С. 26-32. https://doi.org/10.24158/fik.2025.3.2.
Original article
On Vladimir Solovyov's Understanding of the Categories of Meaning and Chaos (Based on the Philosopher's Analysis of Tyutchev's Poetry)
Evgeniya S. Buzhor
Financial University under the Government of the Russian Federation, Moscow, Russia, [email protected], https://orcid.org/0000-0002-2724-9565
Abstract. The article examines Vladimir Solovyov's interpretation of F. I. Tyutchev's poetry based on the philosopher's key thesis about the coincidence of the poet's mind and feeling, which suggests that the poet expresses the rational truths in poetic images. Following this thesis, Solovyov has to assume that Tyutchev asserts the ideal meaning, truth and beauty of the world in his poetry. At the same time, Solovyov considers Tyutchev to be the exponent of the world soul, which is not the ideal meaning, but the chaotic and dynamic basis of the world. Trying to reconcile this, Solovyov argues that Tyutchev depicts the ugly as beautiful from the point of view of the interaction of two independent ontological principles - chaos and meaning, in which meaning gradually overcomes chaos. The article challenges this conclusion of Solovyov and shows that it does not follow from Tyutchev's poetry. The article also discusses that Solovyov's idea of the ultimate triumph of meaning over chaos finds more convincing philosophical justification in the philosophy of all-unity, rather than dual ontology, and that the philosopher's account on Tyutchev's poetry is a milestone on the path of ongoing transformation of his thought.
Keywords: Vl. Solovyov, Tyutchev, idea, world soul, meaning, chaos, dualism, all-unity Funding: Independent work.
For citation: Buzhor, E. S. (2025) On Vladimir Solovyov's Understanding of the Categories of Meaning and Chaos (Based on the Philosopher's Analysis of Tyutchev's Poetry). Society: Philosophy, History, Culture. (3), 26-32. Available from: doi:10.24158/fik.2025.3.2 (In Russian).
В своей интерпретации творчества Ф.И. Тютчева Вл. Соловьев выделяет в качестве отличительной черты личности поэта отсутствие раcхождения между чувством и разумом, говоря, что «его ум был вполне согласен с вдохновением» (Соловьев, 1991: 472), Такая характеристика не может не отсылать к А. Пушкину, для которого подобное противоречие было как раз характерно. Известно, что одна из причин душевного разлада поэта заключалась в том, что то, что ему открывал его поэтический ум или вдохновение, находилось в противостоянии с тем, что внушал рассудок. Это нашло свое выражение, например, в таких словах А. Пушкина, что система атеизма,
© Бужор Е.С., 2025
ФИЛОСОФИЯ РЖЬОБОРНУ
к сожалению, самая убедительная, а также в известном сокрушении, что «ум ищет божества, а сердце не находит»1. Правда, здесь у А. Пушкина выражен парадокс, ибо мы сказали бы наоборот: сердце чувствует бога, а вот ум его отрицает.
Утверждая, что у Ф. Тютчева нет расхождения между вдохновением и умом, Вл. Соловьев, на самом деле, делает далеко идущее утверждение. В русле ставшего традиционным для русской культуры противопоставления А. Пушкина и Ф. Тютчева. Первый с его знаменитым девизом «Да здравствует солнце, да скроется тьма»2 понимался как образцовый представитель дневной стороны поэзии, тогда как второй был приверженцем ночи, выразителем смутных грез и сумеречных состояний. Но Вл. Соловьев отнюдь не хочет делать из Тютчева иррационального поэта. Более того, он не довольствуется тем, чтобы сказать, что дневной разум поэта всего лишь соглашался с тем, что воспринимала его душа, что ум, так сказать, следовал за вдохновением. Нет, в своей формулировке философ подчеркивает равноправие и обратимость этих познавательных способностей: «Его ум был вполне согласен с вдохновением, поэзия его была полна сознанной мысли, а его мысли находили себе только поэтическое, то есть одушевленное и законченное выражение» (Соловьев, 1991: 472). Получается примечательная гармония: чувство поэта ощущает то, что он разумно мыслит, а мысль подтверждает то, что испытывает чувство.
Это единство чувства и разума имеет принципиальное значение для Вл. Соловьева, поскольку основано на его понимании существа и назначения искусства. Заветная мысль философа состоит в том, что имеет место триединство красоты, добра и истины, соответственно, говорит он, «дело поэзии, как и искусства вообще... в том, чтобы воплощать в ощутительных образах тот самый высший смысл жизни, которому философ дает определение в разумных понятиях, который проповедуется моралистом и осуществляется историческим деятелем, как идея добра» (Соловьев, 1991: 472).
Таким образом, согласно Вл. Соловьеву, в искусстве художественными средствами воплощается высший смысл и истины, которые рационально постигаются умом. Для самого философа высшим смыслом обладал мир идей, законченных, совершенных, хотя при этом не застывших и не безжизненных, а, напротив, живых и умных ликов, что восходит к самому Платону, обозначившему в «Тимее», что идеи являются «умопостигаемыми живыми существами»3.
Именно идеальные основания лежат в основе пространственно-чувственного мира - это для Вл. Соловьева безусловно достоверная истина, подкрепляемая как гносеологическими, так и онтологическим аргументами. Ее же нужно утверждать и в искусстве, изображая предметы земного мира в их наиболее прекрасной форме, ибо красота есть не слаженность и соразмерность частей целого, а степень выраженного присутствия в предмете его идеи. Красота как зримая в предмете идея представляет, по Вл. Соловьеву, «наиболее законченное и многостороннее воплощение» идеи «в данном материале» (Соловьев, 1988 а: 362) или «полное взаимное проникновение» духовного содержания и чувственного выражения» (Соловьев, 1988 б: 396).
Таким образом, Вл. Соловьев формулирует тезис о том, что задачей поэзии является воплощение идеальных начал в материальной действительности, причем делает это в достаточно императивной форме («дело поэзии. в том, чтобы»). Однако в другом пассаже философ говорит то же самое уже без назидания: «Художественному чувству непосредственно открывается в форме ощутительной красоты то же совершенное содержание бытия, которое философией добывается как истины мышления, а в нравственной деятельности дает о себе знать как безусловное требование совести и долга» (Соловьев, 1991: 472).
Из этого высказывания следует, что чувству подлинного поэта, как его понимает Вл. Соловьев, непосредственно открывается идеальный мир («совершенное содержание бытия»), который также мыслится разумом как безусловный и необходимый. Соответственно, признавая Ф. Тютчева истинным поэтом, он вынужден утверждать, что не может не выражать в своей поэзии высший смысл и истину жизни, представленные царством идей, ноуменов. Но так ли это? Действительно ли поэтическому чувству, вдохновению Ф. Тютчева открывается светлый мир умных ликов?
В своей работе Вл. Соловьев ставит в заслугу русскому поэту прежде всего его глубокое ощущение одушевленности мира (Соловьев, 1991: 466), которое означает, что во всех его проявлениях присутствует жизнь. Стало быть, мир представляет собой единство на основе пронизывающей его жизни - мир есть живое единство. То начало, которое дает миру эту жизнь и объединяет его на основе жизни, именуется душой мира. По сути, душа мира и есть универсальная жизнь, которая разлита во всех мировых процессах и явлениях.
1 Пушкин А. С. «Безверие»: («О вы, которые с язвительным упреком...») // Собрание сочинений : в 10 т. М., 1960. Т. 1. С. 424.
2 Пушкин А. С. «Вакхическая песня»»: («Что смолкнул веселия глас?») // Собрание сочинений : в 10 т. М., 1960. Т. 2. С. 98.
3 Платон. Тимей // Собрание сочинений : в 4 т. М., 1994. Т. 3. С. 434.
Памятуя о том, что, по Вл. Соловьеву, у Ф. Тютчева чувство не расходилось с мыслью, мы вправе предполагать, что поэт не только непосредственно ощущал живое единство мира и его основу - душу мира, но и разумно их мыслил. Это означает, что живое единство мира и обеспечивающей эту жизнь и единство души мира были для Ф. Тютчева также разумно обоснованной истиной. В таком случае живое единство есть подлинный смысл и истина природы или мира. Но что представляет собой душа мира более конкретно? Идеальный мир совершенных форм? Отнюдь нет, говорит Вл. Соловьев, та одновременно чувственно-ощущаемая и разумно-сознаваемая Ф. Тютчевым «таинственная основа всякой жизни» (Соловьев, 1991: 474), или душа мира, являет собой нечто иное, хаос, зияющую бездну. Оказывается, то, что поэт, как никто иной, ощущал и сознавал, был не светлый мир форм, а «темный корень мирового бытия» (Соловьев, 1991: 473). «Глубочайшая сущность мировой души» заключается в том, что она есть не собрание стройных форм, а, напротив, «отрицательная беспредельность, зияющая бездна всякого безумия и безобразия» (Соловьев, 1991: 475).
Казалось бы, налицо противоречие у Вл. Соловьева: художественному чувству и, стало быть, мысли Ф. Тютчева открывается душа мира, хаотическая первооснова мира, а отнюдь не «совершенное содержание» бытия, под которым Вл. Соловьев как платоник имеет в виду мир идей. Но он продолжает настаивать, что Ф. Тютчев, «чувствуя жизнь природы и душу мира», на самом деле воспринимал прекрасное, которое он, как говорит В. Соловьев, развивая свой тезис о гармонии чувства и мысли у Ф. Тютчева, «сознательно принимал и утверждал не как вымысел, а как предметную истину» (Соловьев, 1991: 473). Каким же образом можно чувствовать и мыслить безобразное как прекрасное?
В. Соловьев пытается устранить этот парадокс посредством приведения противоположных членов во взаимодействие. Для этого он берет безобразное (хаос) и прекрасное (смысл) как принципы, которые в своей чистоте противостоят и отрицают друг друга, и вводит их в среду, в которой они вступают в соприкосновение. Эта среда есть земная действительность, мир, природа или просто жизнь. Однако вводя в свои рассуждения земную среду, Соловьеву приходится модифицировать понятия жизни и красоты в применении к ней. Жизнь теперь становится нетождественной основе жизни - душе, а красота - красоте идеи. Жизнь в мире есть пространство, в котором безобразный хаос и прекрасный смысл смешиваются, начинают взаимодействовать. Тем самым в ней присутствует стихия и идея как взаимовлияющие, противоборствующие принципы; помимо темной стороны в жизни есть и светлая. А красота в мире представляет собой продукт этого взаимодействия. В отличие от чистой, абсолютной красоты идеального мира, земная - относительная, градуированная, зависящая от соотношения хаоса и смысла.
Если земная действительность представляет собой противоборство света и тьмы, то земная красота есть степень, в какой свет доминирует над тьмой, в какой хаотическая стихия вводится «в пределы всеобщего строя», подчиняется «разумным законам», в какой в ней постепенно воплощается «идеальное содержание бытия, давая этой дикой жизни смысл и красоту» (Соловьев, 1991: 475). Красота жизни, природы, мира, стало быть, есть не абсолютная красота идеального мира, а красота строя, напряженной и динамичной гармонии, сочетания света и тьмы, уравновешивания противоположных начал. Это гераклитовская красота натянутых лука и лиры.
Таким образом, чтобы совместить свой тезис о чуткости Ф. Тютчева к безобразной подоснове, к бесформенному хаосу и одновременно свое фундаментальное убеждение, что поэт, художник чувствует совершенное содержание бытия, Вл. Соловьеву приходится утверждать, что на самом деле Тютчев постигает умом и чувством жизнь, которая не есть ни хаос, ни чистый смысл, а представляет собой смесь того и другого. Ф. Тютчев якобы воспринимает безобразное как прекрасное, поскольку чувствует и мыслит его в процессе оформления, подчинения норме, порядку, строю.
Эти положения Вл. Соловьева имеют несколько важных следствий для его собственной философии. Прежде всего, постулируя мир как среду, в которой свет и тьма вступают в сочетание и взаимодействие друг с другом, Вл. Соловьев вынужден отступить от монистической концепции всеединства в сторону дуализма, утверждения двух самостоятельных и независимых онтологических начал: материи и формы, тьмы и света, хаоса и идеи. Философ подчеркивает, что «тьма есть действительная сила» (Соловьев, 1991: 475). Кроме того, ему приходится высказывать парадоксальный тезис, что «само безобразие есть необходимый фон всякой земной красоты», что красоты в явлениях не может быть без присутствия в них безобразного, хаотического начала, поскольку именно оно «сообщает различным явлениям природы ту свободу и силу, без которых не было бы и самой жизни и красоты» (Соловьев, 1991: 475). Безобразие, таким образом, является основой красоты, без безобразия красоты не было бы - тем самым еще раз подчеркивается относительный характер земной красоты. Наконец, Вл. Соловьев утверждает, что сами «жизнь и красота в природе - это борьба и торжество света над тьмою» (Соловьев, 1991: 475). Космический процесс, говорит философ, представляет собой сдерживание светлым началом темной без-
дны, постепенное преодоление ее. Это противоборство и введение хаоса в границы, по сути, оформление материи - и есть, по Вл. Соловьеву, «производство» красоты. Философ приводит красноречивый пример: «Так безбрежное море в своем бурном волнении прекрасно, как проявление и образ мятежной жизни, гигантского порыва стихийных сил, введенных, однако, в незыблемые пределы, не могущих расторгнуть общей связи мироздания и нарушить его строя, а только наполняющих его движением, блеском и громом» (Соловьев, 1991: 475-476). Таким образом, земная красота, прекрасное представляют собой, с одной стороны, «блеск и силу», получаемые от хаоса, и форму, структуру, происходящую от разумного начала, - с другой.
Однако в этой картине есть точки напряжения. Так, хотя Вл. Соловьев говорит, что свобода и сила проистекают от хаотической стихии, он верит в еще большую мощь идеальной сферы, постулируя, что идеальное начало оказывается сильнее и превосходит силу хаоса, поскольку теснит и подчиняет его: «Положительное, светлое начало космоса сдерживает эту темную бездну и постепенно преодолевает ее» (Соловьев, 1991: 477).
Более того, светлое начало могло бы вообще уничтожить тьму, но не делает этого в силу некоего разумного самоограничения. Как пишет Вл. Соловьев, «...достаточно, чтобы светлое начало овладело ею [стихией], подчинило ее себе, до известной степени воплотилось в ней, ограничивая, но не упраздняя ее свободу и противоборство» (Соловьев, 1991: 475). Вл. Соловьев объясняет это самоограничение тем, что с уничтожением темной силы исчезнет и присущая жизни красота строя и сопряжения, в основе которой она лежит.
Невзирая на оговорку о самоограничении светлого начала, нельзя не заметить, что в этой картине присутствуют насильственные обертоны. Динамика хаоса преодолевается еще большей силой идеи, которая подавляет хаос, вводя его внешним, принудительным образом в оковы строя, хотя и сдерживает себя в этом подавлении, не позволяет ему дойти до конца, до полного уничтожения темной силы. Несмотря на то, что Вл. Соловьев говорит о «сочетании» идеального начала с земной душою, очевидно, что это сочетание не любовное, а насильственное.
Далее, можно усомниться в том, что мера подавления, принуждения темной бездны определяется самим идеальным началом, а не силой ее сопротивления. Это подтверждают рассуждения самого Вл. Соловьева. Дело в том, что подавление и ограничение хаоса означают не его преображение, а заключение во внешнюю и чуждую ему форму, которую хаос не приемлет и стремится разрушить, что говорит о его принципиальной неукротимости. При этом не стоит недооценивать мощь хаоса. Философская интуиция Вл. Соловьева подсказывает ему, что чем в более тесное сочетание вступает идеальное начало с земною душою, чем больше светлый смысл теснит и преодолевает темную бездну, тем сильнее ответный напор бездны, тем ожесточеннее ее сопротивление насильственно оформляющему началу.
Ни на каком этапе космического процесса не достигается примирения, напротив, по мере его продвижения и создания более совершенных существ противоборство света и тьмы только возрастает. Чем прекраснее существо, чем больше в нем совершенного содержания бытия, тем сильнее в нем и противодействие начала тьмы. И это прежде всего касается человека как духовного существа и высшего произведения мирового процесса. Вл. Соловьев говорит, что в душе человека «противоположное демоническое начало хаоса» раскрывается глубже, чем в дочело-веческой природе. Это применимо и к развитию человека: чем более духовным, совершенным становится человек, тем большие усилия нужно ему направлять на подавление в себе хаоса (Соловьев, 1991: 477).
Таким образом, гармонической картины преображения хаоса в стройный порядок не получается, более того, по мере нарастания преобладания света сгущающаяся под его давлением тьма оказывает все большее сопротивление. Поистине, получается обратно евангельскому: тьма посреди света, и свет не может объять ее.
Обобщая вышеприведенные рассуждения, можно сказать, что попытка Вл. Соловьева рассмотреть мировоззрение Ф. Тютчева сквозь призму своей философии привела его к созданию наброска дуалистической онтологии с противоположными друг другу принципами хаоса и порядка, тьмы и света, материи и разума, которые вступают в противоборство в лоне пространственно-временного мира. Космический процесс, как считает Вл. Соловьев, все же приводит к ограничению хаоса и, таким образом, к созданию более совершенных форм жизни, в которых разумное начало доминирует, однако оно не может укротить сам хаос, сделать его не-хаосом и тем самым перевести миропорядок на уровень самоподдерживающейся устойчивости. Подавленное стихийное начало не преодолевается окончательно, но сопротивляется и всегда грозит выйти из подчинения, разорвать навязанные ему извне формы, разрушить порядок. Да и сама достигаемая таким образом красота не является благостью, а стало быть, добром, ибо внутри себя скрывает непрекращающуюся вражду света и тьмы, только возрастающую по мере того, как свет преодолевает тьму. Поэтому по мере утверждения совершенного содержания бытия требуются все большие усилия по сдерживанию нарастающей мощи хаоса, жаждущего разрушить те
оковы, которые внешним образом наложены на него разумным началом. При этом Вл. Соловьев уповает на то, что разумное начало бесконечно могущественнее хаоса и всегда сможет удерживать его в оковах. В этом, пожалуй, наиболее спорный пункт намечаемой философом дуалистической онтологии. Действительно ли мощь идеального мира настолько превосходит силу темной бездны, что положенные ей пределы являются незыблемыми, как в процитированном пассаже Вл. Соловьева о море? Что, если эти пределы не незыблемы и могут быть разрушены хаосом? Подобная формулировка вопроса ставит под сомнение конструкцию Вл. Соловьева о космическом процессе, ведущем к неуклонному возрастанию совершенного содержания бытия.
В самом деле, можно ли сказать, что Ф. Тютчев придерживался приписываемого ему Вл. Соловьевым взгляда о том, что безобразная стихия всегда будет существовать в оковах порядка? Обратимся к известному стихотворению поэта о златотканом покрове1:
На мир таинственный духов, Над этой бездной безымянной Покров наброшен златотканый Высокой волею богов. День - сей блистательный покров -День - земнородных оживленье, Души болящей исцеленье. Друг человеков и богов! Но меркнет день, настала ночь, -Пришла - и с мира рокового Ткань благодатную покрова, Собрав, отбрасывает прочь. И бездна нам обнажена, С своими страхами и мглами, И нет преград меж ей и нами: Вот отчего нам ночь страшна.
Сам образ «златотканого покрова», наброшенного на страшную бездну, весьма далек от тех незыблемых форм и пределов, в которые светлый разум облекает хаос. Здесь обнаруживается хрупкость этого порядка и, соответственно, красоты его форм, возможность их сминания напором бездны в любую минуту, что вынужден признать сам Вл. Соловьев. Однако свою оценку этого стихотворения философ формулирует таким образом, что притупляет остроту изображенного поэтом доминирования и торжества хаоса, говоря, что «наш поэт. никогда не забывает, что весь этот светлый, дневной облик живой природы, который он так умеет чувствовать и изображать, есть пока [выделено мной - Е.Б.] лишь «златотканый покров», расцвеченная и позолоченная вершина, а не основа мироздания» (Соловьев, 1991: 473-474). В приведенном высказывании Вл. Соловьева ключевым является слово «пока», которое позволяет философу выдерживать свой подход: светлый, духовный облик природы является хрупким покровом всего лишь «пока», покуда мировой космический процесс еще не привел к его укреплению к превращению в «златые оковы», в которых хаос будет, по Соловьеву, навечно скован и усмирен. Позолоченная вершина мироздания должна стать его основой.
Однако в стихотворении Ф. Тютчева ничто не указывает на то, что блистательный покров может оказаться сильнее бездны и способен ее укротить. Скорее, наоборот, поэту открывается не сила идеального преобразующего начала, а его слабость перед напором хаоса. Поэт изображает бездну как неукротимую подоснову, которая не только не поддается преобразованию и сопротивляется заточению, но и, напротив, способна в любой момент смять и опрокинуть блистательный мир форм. Это приводит к сомнению, что интерпретация стихотворения Ф. Тютчева Вл. Соловьевым с точки зрения преобладающей мощи идеального и его конечного торжества является адекватной, не говоря уже о том, что настаивая на ее проведении, философу приходится отступить от ставшей отличительной чертой его творчества концепции всеединства и развивать нестандартные для его умозрения конструкции света и тьмы как необусловленных противоположных начал, что в конечном итоге вплотную приблизило его к постулированию «коренного дуализма в бытии - .дуализма добра и зла, хаоса и светлых сил» (Зеньковский, 2008: 242-243).
В самом деле, мысль Соловьева о финальном преодолении тьмы светом гораздо более органична в перспективе всеединства, являющегося монистической концепцией, которая не предполагает наличия двух противоположных начал, вступающих во взаимодействие и оформ-
1 Тютчев Ф.И. День и ночь («На мир таинственный духов...») [Электронный ресурс] // Интернет-библиотека Алексея Комарова. URL: https://ilibrary.rU/text/1282/p.1/index.html (дата обращения: 21.02.2025).
ляющих друг друга. Принципиальным положением теории всеединства является неприятие принципов как существующих самих по себе в чистом виде - хаоса как чего-то полностью бессмысленного, абсолютной тьмы, равно как и абсолютно чистого беспримесного света-смысла. В действительности с позиций всеединства, как оно представлено у Вл. Соловьева, мир представляет собой всегда уже формообразованные сущности. Иными словами, тьма и свет существуют не сами по себе как принципы, но всегда в конкретном сущем или сущности. И тогда возможно постепенное, эволюционное высветление сущности, ибо тьма и свет противоположные не начала, а состояния или модусы сущности, так что тьма - это максимально ослабленный свет, а свет -максимально ослабленная тьма. Они способны переходить друг в друга, определяя диапазон существования сущности от идеи - такого модуса, в котором тьма составляет (бесконечный) минимум, до «хтоноса»», в котором светлое, смысловое начало максимально приглушено. В таком случае допустимо постулировать мировой телеологический процесс, заключающийся в трансформации имманентно принадлежащей сущему «светотьмы» в направлении усиления в нем светового полюса, так что всегда присущий сущему смысловой облик или идеальное начало потенцируется, раскрывается (равно как, впрочем, возможен и обратный негативный, инволюционный процесс, сопровождающийся усилением темного полюса). Соответственно, по мере усиления, все большего проступания этого идеального начала нарастает красота как совершенство формы сущего. Такая последовательно выраженная в духе всеединства концепция была бы более органичной философской основой тезиса о конечном торжестве света над тьмой, чем дуалистическая онтология света и тьмы как двух независимых принципов.
В любом случае, какой бы позиции ни придерживаться - всеединства или дуализма, из них никак не следует тезис о совпадении у поэта чувства и разума. Даже если умом Ф. Тютчев понимал, что истиной мира является светлый смысл, умный лик сущего, его поэтическое чувство острее ощущает и выражает ночную, беспокойную, мятущуюся сторону жизни, а не «светлый, дневной облик живой природы» (Соловьев, 1991: 474); лучше схватывает инволюционные негативные тенденции мира, когда темные потенции, стихии усиливаются и могут подавлять светлые лики. Либо же, если согласиться с утверждением Вл. Соловьева о совпадении разума и чувства, то в таком случае придется признать, что Ф. Тютчев был поэтом совсем иной мировоззренческой ориентации, так что, хорошо различая темную основу мира, он не видел в качестве равномощного ей начала светлый смысл и в лучшем случае допускал его производный и относительный характер. Стоит отметить, что эволюция взглядов самого Вл. Соловьева шла по направлению от монизма (всеединства) к метафизическому дуализму и неизбежно вела, по замечанию В.В. Зень-ковского, «к общему пересмотру его системы» (Зеньковский, 2001: 486).
Не исключено, что проживи В. Соловьев дольше, мы могли бы стать свидетелями окончательного перехода русского платоника к иной философской парадигме. В таком случае написанную им за несколько лет до кончины работу о Ф. Тютчеве можно расценивать как важную веху на пути давно наметившегося, но так и незавершившегося мировозренческого перелома, заставившего философа усомниться в конечном торжестве добра и красоты и приведшего его к трагическому переживанию неустранимости в мире зла и безобразия.
Список источников:
Зеньковский В. История русской философии. М., 2001. 880 с.
Зеньковский В.В. Идея всеединства в философии Владимира Соловьева // Собрание сочинений. М., 2008. Т. 1. С. 228-246.
Соловьев В.С. Красота в природе // Сочинения : в 2 т. М., 1988а. Т. 2. С. 351 -389.
Соловьев В.С. Общий смысл искусства // Сочинения : в 2 т. М., 1988б. Т. 2. С. 390-405.
Соловьев В.С. Поэзия Ф.И. Тютчева // Философия искусства и литературная критика. М., 1991. С. 465-482.
References:
Solov'ev, V. S. (1988) Krasota v prirode [Beauty in nature]. In: Sochineniya. Vol. 2. Moscow, pp. 351-389. (In Russian)
Solov'ev, V. S. (1988) Obshchii smysl iskusstva [The general meaning of art]. In: Sochineniya. Vol. 2. Moscow, pp. 390-405. (In Russian)
Solov'ev, V. S. (1991) Poeziya F. I. Tyutcheva [Poetry of F.I. Tyutchev]. In: Filosofiyaiskusstvailiteraturnayakritika. Moscow, pp. 465-482. (In Russian)
Zen'kovskii, V. (2001) Istoriya russkoi filosofii [The History of Russian philosophy]. Moscow. 880 p. (In Russian)
Zen'kovskii, V. V. (2008) Ideya vseedinstva v filosofii Vladimira Solov'eva [The idea of unity in the philosophy of Vladimir Solovyov]. In: Sobranie sochinenii. Vol. 1. Moscow, pp. 228-246. (In Russian)
Информация об авторе
Е.С. Бужор - кандидат философских наук, доцент кафедры гуманитарных наук факультета социальных наук и массовых коммуникаций Финансового университета при Правительстве Российской Федерации, Москва, Россия.
https://www.elibrary.ru/author_items.asp?authorid=999020
Конфликт интересов:
автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author E.S. Buzhor - PhD, Associate Professor at the Department of Humanities, Faculty of Social Sciences and Mass Communications, Financial University under the Government of the Russian Federation, Moscow, Russia.
https://www.elibrary.ru/author_items.asp?authorid=999020
Conflicts of interests:
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию / The article was submitted 22.01.2025; Одобрена после рецензирования / Approved after reviewing 19.02.2025; Принята к публикации / Accepted for publication 18.03.2025.
Автором окончательный вариант рукописи одобрен.
