О языковой культуре русской эмиграции первой волны Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ПРОБЛЕМЫ КУЛЬТУРЫ

Н.И. Голубева-Монаткина

О ЯЗЫКОВОЙ КУЛЬТУРЕ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ

Русское Зарубежье, или иначе Зарубежная Россия, этот крупный историко-культурный феномен XX в., возник благодаря первой волне эмиграции и, исчезнув после сравнительно недолгого существования (1919-1939), оставил после себя не только внушительное культурное наследие, но и уже не одно поколение в разной степени владеющих русской речью американцев и французов, бразильцев и австралийцев, англичан и итальянцев... В нашей стране достаточно активное изучение этой речи началось с начала 1990-х годов1. В этой статье проблематика эмигрантской языковой культуры будет рассмотрена на примере русской речи во Франции и Канаде, где в 1990-е годы автор смог вести полевые исследования и, в частности,

сделать магнитофонные записи интервью с представителями четы-

2

рех поколений эмигрантов первой «волны» .

Известно, что даже при самых благоприятных условиях адаптация в чужой стране является трудной, стрессогенной, поскольку для мигранта меняется все (природа, климат, социальные, экономические и психологические отношения с миром, отношения внутри семьи), причем самая важная часть изменений - культурно-языковые. Существование Русского Зарубежья стало возможным благодаря тому, что у покинувших Россию в связи с Гражданской войной была установка на возвращение в родную страну и поэтому на временность своего пребывания вне ее. Собранный языковой материал показывает, что из четырех возможных стратегий адаптации в новых жизненных условиях русские первой «волны» избрали ту, которую некоторые представители современной кросс-культурной психологии называют сепаратизмом, или сегрегацией, и которая заключается в том, что меньшинство отвергает культуру большинства и сохраняет свои ценности. Эти тексты свидетельствуют также и том, что со временем эта стратегия заместилась стратегией интеграции,

ГОЛУБЕВА-

МОНАТКИНА

Наталия

Ивановна,

доктор

филологических наук, МГУ

134

идентификации и со старой и с новой культурой - у многих представителей второго поколения еще сохранялось собственное культурное наследие и есть благожелательность к культуре большинства, т.е. к культуре, например, французской.

Установка на возвращение в Россию предопределила постоянную и разнообразную по формам и методам борьбу Русского Зарубежья за сохранение национального самосознания, одним из самых очевидных проявлений которого является осознание своей этнической принадлежности, национальная идентификация. В этой борьбе культура в целом и ее языковые аспекты в частности имели первостепенное значение.

Роль русского языка в эмиграции хорошо осознавалась самими эмигрантами. Профессор Пио-Ульский, обращаясь к молодежи в 1939 г., говорил: «Гордитесь, что вы русские, гордитесь Великим Отечеством, гордитесь этой чудной культурной страной и не берите примера с тех наших соотечественников, которые, усвоив хорошо местный язык, стараются забыть, что они - русские. Эти люди не достойны своего Отечества. Кличка "русский" -кличка почетная и к ней с вполне оправданным уважением должны относиться не только славянские народы, но и инозем-

3

цы...» .

Языковые проблемы были и до сих пор остаются очень важными для представителей русской послереволюционной эмиграции и ее потомков, говорящих по-русски. Желая оставаться русскими и в течение долгого времени надеясь на скорое возвращение в Россию, эмигранты первой волны стремились сохранить «в чистоте» как свой собственный русский язык, так и язык следующих поколений. Все новое рассматривалось ими как извращение великого русского языка, наследия Х1Х в. Языковые проблемы активно обсуждаются в среде эмигрантов,

статьи и брошюры на эту тему публикуются в разных странах.

Прежде в России теперешние эмигранты не проявляли такого интереса к языку, и на это вскоре уже обращает внимание ироничная Н.А. Тэффи: «Очень много писалось о том, что надо беречь русский язык, обращаться с ним осторожно, не портить, не искажать, не вводить новшества. Призыв этот действует. Все стараются. Многие теперь только и делают, что берегут русский язык. Прислушиваются, исправляют и учат. Думал ли кто-нибудь в России, правильно ли он говорит? Приходило ли кому-нибудь в голову сомневаться в законности своего произношения или оборота фразы?»4.

Еще в 1920-е годы в Русском Зарубежье постоянно подчеркивается роль русского языка в существовании русского народа и России. Так, герцог Г. Лейхтен-бергский предварил сборник статей С. и А. Волконских «В защиту русского языка», в частности, следующими словами: «Уже брезжит вдали рассвет новой России. В огне войны и революции сгорели все противоречия прошлого... Будущая Россия - христианская и национальная -будет строиться на двух главных основах: вере и языке. За веру нам бояться не приходится: - уже ясно нам, что она жива и торжествует, несмотря на все испытания. С языком - хуже. Он испорчен, засорен, запоганен разными наростами, начиная с словосокращений военного времени и кончая словоблудием большевизма. Его надо лечить, очищать для того, чтобы он вновь стал достойным великого будущего великого Русского народа».

Язык - это «залог единства стомиллионного народа», «немолчный свидетель былой славы», «условие его возрождения», у народа и отдельного гражданина можно отнять землю и дома, деньги и вещи, лишить всех прав и привилегий, свободы, но нельзя отнять у него язык5. Однако язык можно «искалечить» (это

135

«сознательно» делают большевики), «исказить» (это «невольно» делают эмигранты). «Опасной болезни» русского языка способствовали не только большевизм, но и война 1914 г., позиция Российской академии наук, которая лишь «выдавала премии», не занимаясь «эстетически-воспитательной цензурой в области языка». Свою отрицательную роль сыграл и атеизм.

А.Л. Бем в 1944 г. подчеркивает: «Борьба с Церковью в советской России и насаждение безбожия имело своим следствием оскудение русского языка, подрыв в нем одного из существенных элементов, связанного с наследием вековой греко-болгарской культуры. Это обеднение языка находится в прямой связи с ослаблением Церкви, являющейся на протяжении веков новой истории России носительницей и охранительницей церковной струи русского литературного языка»6.

Каковы симптомы «опасной болезни» русского языка, по мнению эмигрантов?

Во-первых, это «ошибки против ударения», неправильность которого хотя и «не искажает смысла, но... придает некую классовость, известный провинциализм, который не совместим с настоящей безотносительной правильностью речи». Например, в словах возбудить, ходатайство, а «вся Москва уже говорит "Он мне позвонит" (вм. позвонит)»7.

Во-вторых, имеется много «искажений смысла» (одеть вм. надеть; он упорно не хочет; он определенно не знает), особо неприятны «гнусный паразит» обязательно и «уродливое слово» подвезло; кроме того, существуют «ужаснейшее слово извиняюсь и ужаснейшее с ним вместе поведение», «маленькая пилюля советской обходительности пока», а «прекрасное, священное слово товарищ... превратилось в совершенно бессодержательное обращение, выдуманное, выпотрошенное слово»8.

В-третьих, существует «вопрос об иностранных словах», важный «не только с точки зрения засорения языка, но и с точки зрения искажения мыслительного

136

аппарата и... слуховой чувствительности к речевой правильности»9. Зачем слово пресса, когда есть печать? Зачем детальный, когда есть подробный? Зачем ориентироваться, когда есть разобраться, осмотреться'? Зачем аргумент, депрессия, монумент, эксперимент, когда есть соответственно довод, подавленность, памятник, опыт? Ведь «неприемлемо иногда слово, имеющее уже в русском языке соответствующее ему и тождественное сло-

10 rji

во» . Такие слова, как анкета, аромат, аспект, варьировать, доминировать, конфликт, опубликовать, режим, реконструкция, скрупулезный, солидный, суммарный, фронт, шевелюра и ряд других являются «оскорблением русскому языку», поскольку не имеют «одного равнозначащего по-русски», а выражаются «в каждом данном случае одним из целого ряда слов»11. Правда, что касается тех понятий «до коих русский народ сам не додумался», кроме искусственного создания нового слова можно заимствовать чужое. Но все же это слово должно употребляться лишь в данной области, как, например, ситуация в философском языке...

Но и в Зарубежной России, и позже, в 1950-1960-е годы, эмигранты особенно внимательны к изменениям в собственном языке, фиксируют их на страницах печати, их пародируют писатели. Так, в 1926 г. газета «Возрождение» печатает такие поговорки, бытующие во Франции: Как аукнется, так ажан и откликнется (франц. agent 'полицейский'); На Бога надейся, а в бюро д'анбош все же зайди (франц. bureau d'embauche 'бюро по трудоустройству'); Не красна изба углами, а красна шофа-жем (франц. chauffage 'отопление'). Размышления о будущем русского языка вне пределов России находят свое отражение также в эмигрантской художественной литературе - в конце 1920-х годов в рассказе «Русский интернационал» бытописатель эмиграции А. Ренников насмешливо описывает то, как будут говорить в Петербурге вернувшиеся из самых разных стран русские эмигранты: «После сверже-

ния большевиков, когда эмиграция вернется в Россию, в Петербурге можно будет наблюдать любопытныя бытовыя сценки... Вагон трамвая № 3 по-прежнему ходит от Новой Деревни до Балтийскаго Вокзала. Народу много. Душно. Среди стука колес и звона окон слышны отрывки бесед, отдельныя фразы.

- Ох, как жарко! Будто не Петербург, а Лемнос.

- Что Лемнос! Наш Сиди-Бишр вспомнишь.

- Мсье! Вы уронили пакет. Вот.

- Хвала лепо.

- Что? Сербской эвакуации? Вот приятно! Позвольте познакомиться: Журавлев. Тоже эсхаесен.

- Врло задоволен . Птичкин. Давно в Петербурге?

- Еденаедцать месяцев. Вы - белгра-дец?

- Нет. Вранячкой Бани. А вы? Сараевский? Как же, бывал в Сараеве. Лепо. Прекрасный городок. Лукина, случайно, не знали?

- Господи! Как не знать. Приятели. Вместе в кинематографе в оркестре играли. Он на флейте, а я капельдинером.

- Доннер веттер! - раздается рядом с сербскими пассажирами сердитый голос. -Не толкайтесь, майн герр, когда разговариваете. Это вам не Тиргартен во время альгемайна штрайка.

- Действительно, субъект! Ляля, отодвинься: Сао джип, дингай геби чака дед-жазмач.

- Бер мытаф, мама, не обращай внимания. Беребеви альга ферендж чыки чыки.

- Сударыня, прошу вас не ругаться. Я не виноват, что тесно.

- Никто вас не трогает, мсье. Я просто разговариваю с дочерью по-абиссински.

- Мсье! Эйэ ла бонтэ, передайте деньги ресеверу. Мерси бьен. Плетиль? Десять сантимов? Виноват - копеек? А я думал пять. Экскюзэ муа.

- Битте шен.

- Кому еще билеты? Господа! Прошу билеты! - раздается зычный возглас кондуктора.

- До краю, - сует деньги старушка.

- А мне до гар Монпарнасс. Пардон. До Балтийскаго [,..]»12.

Однако вплоть до периода после Второй мировой войны язык, на котором говорило «рассеяние», и язык России представляется эмигрантам единым русским языком. И вот этот общий для всех русский язык находится в опасности, его необходимо спасать. Кто же, по мнению эмигрантов, может это сделать? Только образованные слои населения, т.е. после 1917 г. сами эмигранты. Это является их «ежечасной миссией», «долгом перед народом»: «Если бы вся зарубежная Россия сознательно встала в вопросе языка на сторону охранительных начал (force conservatrice), она смогла бы удержать его от скольжения в пропасть. Ведь когда-нибудь да мы вернемся, и тогда наш русский язык будет языком высшей культуры и потому неизбежно будет влиять на язык послебольшевицкой России»13. В целом же перед эмигрантами стоит «захватывающая задача разобраться в отвратительном языковом наследстве большевиков, в этих, по приказу рожденных словах, сляпанных из обрубков нескольких слов или склеенных из двух, с полным пренебрежением к законам русского языка, - без

- 14

соединительной гласной» .

Но среди эмигрантов были образованные филологи, которые в своем отношении к современному им языку старались подняться над политическими и бытовыми эмоциями пуристов-обывателей и сделать научный анализ изменений в русском языке послереволюционного периода. Это, прежде всего, С.И. Карцевский. Признавая, что он работает «вдали от родины по устаревшим личным воспоминаниям, а еще на основании чужих работ или же отражений языковых новшеств в литературном языке», он пишет, что так резко

137

отвергаемые «широкой русской публикой» (имеющей, впрочем, «чрезвычайно смутные представления о языке») так называемые новые слова представляют собой (за исключением заимствований) «видоизменение уже существующих»15. Анализ языковых фактов дал Карцевско-му возможность утверждать, что серьезно говорить о какой-то «революции» в языке России не приходится, «ибо все процессы, наблюдающиеся в русском языке являются обыденными, нормальными процессами, но с ускоренным темпом»16.

Но все же, поскольку революция и гражданская война оказали, по мнению Карцевского, большое влияние на русский язык, и «именно в событиях социально-политических последних лет нужно искать причину всех новшеств, проникших в русский словарь за период 1905-1922 гг.». Каких новшеств? А вот каких. В 1905 году в жаргоне партий появилось слово товарищ, летчик вытеснило авиатор; родилось много сокращений, в частности, ЦК. В 1914-1922 гг. начинают свою жизнь слова командарм, главковерх (верховный главнокомандующий), земгор (союз земств и городов), угробиться 'разбиться', наркомпоморде (народный комиссар по морских делам), миллион зовется лимон. Появляются сокращения (М.В.Д.; Вр. и.о.) по начальным буквам (что очень распространено в 1905 г.), сокращения звуковые (НЭП, ГПУ), слоговые (редко отдельные слова - зам, спец; чаще целые выражения -Коминтерн, Донбасс), смешанные (губче-ка) (этот тип появился во время войны, но «проявился слабо»), сложные (продналог, компартия).

Столь же взвешенной была точка зрения Карцевского на другой «больной» для русских эмигрантов вопрос - введение в России новой орфографии. Эта «вечная» тема для обсуждения (и осуждения) возникает с первых лет существования Зарубежья, которое протестует против «упрощенного письма» и делом, используя старую орфографию, и словом: «...правильное правописание является результа-

138

том мышления правильного, неправильное правописание становится причиною мышления, и мышления неправильного... Однообразное письмо таких слов, как "ее" и "ея", приводит к тому, что сглаживается в нас сознание тех различных двух грамматических категорий, к которым эти слова принадлежат. Происходит своего рода оскудение запаса логических понятий. Ум беднеет, когда пересекаются пути его разветвления... русское мышление в

17

опасности» .

С.И. Карцевский же подчеркивал, что «орфография не есть язык, и как бы "революционна" она не была, к языку революции она не имеет никакого отноше-ния»18. Он рассказывает историю самой реформы, раскрывает причины отрицательного отношения к новой орфографии со стороны эмигрантов: «Публика попроще до сих убеждена, что новая орфография есть одно из дьявольских изобретений большевизма, почему и заслуживает всяческого осуждения. Люди более сведущие знают, конечно, что это не так и что новое правописание является правописанием академическим, но их огорчает то обстоятельство, что большевики тоже пользуются новой орфографией»19. Сделав достаточно подробный научный анализ, лингвист подводит итог: «...новая орфография не затронула ничуть ни одной из важнейших основ русского правописания; русский алфавит, как система, ничуть не пострадал... О "ненаучности" и "безграмотности" новой орфографии говорить могут только люди в этих вещах некомпетентные. Считать реформированное правописание "безобразным", "неэстетич-» 20 ным" - дело вкуса и привычки» .

В 1926 году свой прозорливый и очень «лингвистичный» взгляд на состояние русского языка высказала Тэффи, чем вызвала недовольство некоторых кругов эмиграции - например, в сборнике Волконских опубликована достаточно резкая статья «Об "охранителях" (По поводу одной статьи г-жи Тэффи)». Писательница напомнила, что вся «огромная Россия со-

четала сотни наречий, тысячи акцентов», что «тот сухой академический язык, который рекомендуется... сейчас, существовал лишь в литературе», что литературный язык в разговоре безобразен, потому что мертв и что «в России будущие эмигранты говорили "на живом языке", "никто никого не одергивал, не поправлял, не останавливал». Тэффи обращала внимание на то, что в России язык уже отошел «от старого русла»: «Разве он тот, каким мы его оставили. Почитайте их разговорную литературу. Поговорите с приезжими. Прислушайтесь». Что же будет с русским языком рассеяния? По мнению Тэффи, вот что: «Какие бы шлюзы ни ставили сейчас нашему бедному эмигрантскому языку, он прорвет их и если суждено ему стать уродом, то и станет, а будет живым».

Но все же в Русском Зарубежье возобладали взгляды, декларированные Волконскими, причем их влияние было столь сильно, что его отголоски слышны и сейчас (об этом см. ниже). Итак, за русский язык надо «держаться», как держатся за свой язык другие народы, - «с остервенением, руками, ногами и зубами»21. Необходимо бороться не только «словесными излияниями», но и активной объединенной деятельностью.

Для этого в середине 1930-х годов в Югославии, например, создается «Союз ревнителей чистоты русского языка», который «упорно взывает о необходимости всячески бороться за сохранение чистоты родного разговорного и письменного язы-ка»22. Кроме ставших уже обычными для эмигрантов высказываний о том, что русский язык «искажают не только распыленные среди других народов несчастные беженцы, но и владеющие всею печатью в России коммунисты и "иже с ними", в "Памятке" союза уже содержится признание неизбежности "порчи родного языка" у людей, "длительно живущих вне своей родины, для поколения, подрастающего

на чужбине". Хотя это "прискорбное явление" и известно русским, живущим на чужбине, оно их "еще недостаточно устрашает", а оно ужасно. Человек, не говорящий и не думающий по-русски, перестает быть русским»23.

К середине 1940-х годов, по-видимому, у эмигрантов нарастает ощущение того, что за рубежом по-русски говорят иначе, чем в России. Вот отрывок из одного частного письма, написанного в США по поводу редактирования одного из эмигрантских русскоязычных журналов (небесполезно также обратить внимание на сам язык письма): «Вы привыкли к этим постоянным искажениям-переводам, и Вам больше не режет глаз это убожество газетного языка русскоамериканской печати. Над нами определенно смеются приезжие из Советского Союза. Приходится мириться с кошмарными словечками... Это уже жаргон местных людей, но в сообщениях и статьях мы не можем пользоваться набором стандартных выражений из рубрики русско-американских объявлений. Газета ответственна за судьбу языка, представительницей которого она является... Если в моих доводах немало смешливости, это не должно искажать моего намерения. Намерение же это в том, чтобы воззвать к Вам... дабы Вы взяли на себя дополнительную и нелегкую заботу о борьбе за чистоту русского языка, сначала у нас же в газете, затем и вообще среди русских американцев, поскольку они еще хотят пользоваться языком отцов. Так как тут вообще книг широкая публика не читает, на газету, как таковую, ложится гораздо более обширная ответственность за общий культурный уровень».

В начале 1950-х годов в зарубежье уже пишут о существовании двух русских языковых ветвей - языков «эмигрантского» и «советского», поскольку представители «рассеяния» познакомились с тем, как говорит вторая волна эмиграции, т. е. те, кто более 20 лет уже прожил в СССР,

139

получил там образование и по разным причинам в 1940-х годах оказался вне родины. Для многих представителей старой эмиграции язык новой России - это «внутренне убогий, надуманный, худосочный, бескровный, лживый, трескучий, пошлый и технически неряшливый советский жаргон»24, портящий тот язык, на котором говорят они сами (и это - вторая большая опасность для эмигрантского языка, наряду с его денационализацией): эмигрантский язык взял из «советского» много сокращений и «по советскому образцу» создает свои (атомбомба, соцзуб-ры, партдворяне, совпатриоты, НТС), заимствует много переосмысленных слов (боец (солдат)), командир (офицер)), «пошлых советских словечек» (агитка, фальшивка, радиопередача, автотранспорт, торговая точка, частный сектор) и неуместно их употребляет (например, исполком той или иной эмигрантской организации, классово-сознательный комсомол дворянского союза).

Небезынтересно привести также следующие рассуждения того же автора: «Вот несколько образцов, часто неуклюже русифицированных иностранных слов, прочно вошедших в наш эмигрантский язык: пресса, импорт, экспорт, продукция, индустрия, тред-юнион, конгрессмен, ме-наджер, бизнесс, лейбористы, форейн-офис, стейт-департамент, фарма, чартер, собвей, техниколор, шортсторн, челленд-жер, аррондисман, ажан, рефрижератор, офензива дефензива, экзекутива, камион, дубляж, экселанс, униформа, сигнатор, интуит, рация, инсигнин, профет, авто-графивать, ветировать, регентировать, магазинировать, примат, трансатлантин, анальфабет, полицай, бауэр, рекламатор (в смысле объявитель) и бесчисленное множество других. Кому, кроме лиц, живущих в странах испанского языка, может быть понятна такая фраза: "площадь в пять квадров".

При этом часть этих благоприобретенных словечек сохранила чисто местный характер, т.е.: употребляется только той

140

группой эмиграции, которая жила в той стране, из языка коей заимствованы эти слова. Но нельзя забывать, что чуть ли не вся эмиграция в своих скитаниях перебывала во многих странах и они все оставили свои следы в ее языке, слоями накоплявшиеся. Значительная же доля этих слов стала общеэмигрантским достоянием и употребляется нашими соотечественниками во всех местах их проживания, непрерывно меняющихся.

Всей эмиграцией принято также неуклюжее и, к тому же, нерусским способом образованное слово - пресс-конференция. Кстати, это заполняющее в последнее время столбцы нашей печати слово носит столь нерусский характер, что некоторые эмигранты стали его заменять выражением - конференция прессы, что, пожалуй, еще хуже, ибо вносит путаницу, так как обозначает нечто иное, а именно: собрание, заседание, совещание деятелей печати.

В этом бурном потоке иностранных слов десятилетиями почти невозбранно наводняющих наш язык мы постепенно теряем чуткость к родному языку, понимание его духа, оставляем свои родные слова и без нужды заменяем их иностранными или же забываем точный смысл наших слов и часто произвольно даем им другой смысл и значение, нередко противоположное основному.

Так, в частности, вместо хороших русских или прочно обрусевших слов: договор, сообщение, празднество, концерт, мы теперь без всяких оснований говорим -соответственно: пакт, коммюнике, фестиваль, реситаль, - быть может, для придания своим словам большей важности и значения, так как иное основание даже и подыскать невозможно.

Когда я слышу эти замысловатые словечки, мне каждый раз неизменно вспоминается следующий случай. - Во дни моей далекой юности, я в одном из южнорусских городов знал некоего парикмахера. У него было скромное помещение с одностворчатой дверью, на которой было кратко написано: "Вход". Когда же дела

улучшились, он принанял соседнее помещение, отделал его и заново оборудовал. Широкую двустворчатую дверь он снабдил вращающимися створками, вставил в них зеркальные стекла, а старую дверь закрыл и на ней поместил плакат с перстом, указывающим на новую, роскошную дверь и с надписью: "Вход в антрэ", так как простое и общеупотребительное слово "вход" казалось ему теперь уже слишком скромным и недостаточным для обозначения такой пышной двери.

Словно нарочно придуманной иллюстрацией к моим обличениям кажется заглавие статьи в одном эмигрантском журнале: "Коммюнике Пресс-бюро СОНР". Что-то неладное творится и с некоторыми другими словами, которым настойчиво дается другое значение. Напр., слово -рекомендация теперь, особенно в статьях политического характера, обозначает: -предложение, массировать - собирать в массы, конвой - караван кораблей. Автор одного рассказа на протяжении всего лишь нескольких строк дважды употребляет слово вестовой в смысле - вестник, т.е.: приносящий вести, известия.

В связи с этим хочется упомянуть своеобразные причуды памяти, которая под всесторонним и долговременным влиянием заграницы заставляет нас часто забывать то, что забывать постыдно и недопустимо. Так пушкинская "Капитанская дочка" превращается у нас в - "Дочь капитана", гоголевская "Женитьба", в "Свадьбу", а "Свадьба Кречинского" в "Женитьбу Кречинского", чеховский же "Архиерей" - в "Епископа".

Забыв, а иногда - как часть нашей молодежи - и не зная, подлинные названия многих русских художественных произведений, мы их заглавия восстанавливаем, вторично переводя уже с иностранного языка на русский. По этим же причинам, вместо - мирный договор, мы нередко пишем: контракт мира. Небрежность наша в языке дошла сейчас до такой степени,

что мы перестали уже обращать внимание на слова, вдумываться в их смысл и делать отбор при пользовании ими, а говорим обычно то слово, которое первым попало на язык. Оттого-то нередко можно встретить выражения: индустрия и промышленность, пакт и договор, координирование и согласование, где преподносятся как различные совершенно однозначущие слова. А недавно мне довелось прочесть: На складе - магазинируется.. , и даже -производство продукции.

В наших речах - и устных и письменных - наши слова теряют точный, определенный и ясный смысл и превращаются в с л о в а-н а м е к и, с расплывчатым и приблизительным лишь значением.

Но мы не только загрязнили наш словарь словесным мусором. У нас уже в значительной мере притупилось языковое чутье, снизился вкус. Мы затуманиваем нашу мысль, ослабляем внимание и уже не контролируем наши слова с необходимой бдительностью и тщательностью. И мудрено ли, что при подобной небрежности в пользовании словом, наша речь пестрит такими выражениями, как:

Рыбья похлебка, Безусые плечи, Удобоваримый карандаш, Собственноручно съесть, Матинэ от 16 до 21 часа.

А один поэт и серьезный литературный исследователь, сам решительно и умело борющийся за чистоту языка, написал: Слышавшего почти из первых рук.

Приведу только один пример крайнего опошления языка. - Некоторая, довольно определенная, часть нашей эмигрантской печати в последние годы - после Второй мировой войны - упорно и настойчиво, с какой-то несомненной, хотя нам и неясной, намеренностью пользуется собирательным именем И в а н для обозначения русского человека вообще, в частности же и в особенности русского солдата.

Наши эмигранты так увлеклись этой пошлой кличкой "Иван", усиленно кем-то вводимой, что начинают придавать ей

141

даже всеобщее, международное значение, -У одного журналиста, наряду с "Иваном" -просто - появился уже и Турецкий Иван. Этот чрезмерно увлекающийся журналист уступает здесь в логике и здравом смысле даже знаменитому герою оперы "Запорожец за Дунаем". Злосчастный Иван Карась, когда силою обстоятельств "у турка перевернувся", то вполне основательно замечает, что тогда "з Ивана я зробывсь Урхан". А мы, оплевывая свой родной народ, уже и другие народы награждаем столь полюбившейся нам омерзительной кличкой "Иван". Эта отвратительная кличка, достойно продолжающая линию о с т а, остовца, до сих пор, остающихся в нашем языке, и Д и - П и. И этой кличкой иные стремятся заменить славное историческое имя нашего великого народа.

Непонятным является пристрастие эмиграции к созданному большевиками слову - разукрупнение, где взаимно противоположные - первая и вторая - части слова, соединенные вместе, лишают это слово всякого смысла. Еще большее недоумение вызывает почему-то полюбившееся некоторой части эмиграции слово -присвоить, в том смысле, который ему безграмотно дали большевики. Как показывает состав этого слова, - присвоить можно только самому себе, а не кому-либо другому. Несмотря на это приходится в наших эмигрантских газетах иногда читать, что звание генерала (полковника, майора и т.д.) присвоено полковнику (капитану, старшему лейтенанту и т.д.). В иных случаях это слово, особенно когда оно относится к эмигрантским людям и фактам, против воли и сознания пользующегося им, коварно само обнаруживает свой истинный смысл, в каковом оно употреблялось, между прочим, и в до-большевицком русском законодательстве, где "присвоение" считалось противозаконным, наказуемым деянием. Пользование большевиками данным ими ему значением, может быть понято. Они здесь бессознательно обнаружили самое свою сущность. Ведь у них все, начиная от идеи

142

и способа приобретения материальных средств для своей деятельности и кончая именами вождей, - чужое, ими присвоенное. Принятие же эмиграцией этого, большевиками обезображенного и обессмысленного слова, совершенно непонятно и заслуживает самого строгого осуждения с точки зрения как языковой, так и принципиально-моральной.

Итак мы видим, что эмигрантский язык находится во власти созданного большевиками советского языка. Причем это влияние уже десятилетиями продолжается и непрерывно - в главном - усиливается, хотя напряженность этого влияния не всегда одинакова и нередко меняется, в зависимости от разного рода обстоятельств, с языком, как таковым, часто не имеющих ничего общего.

Чтобы яснее стали причины этого печального явления, нужно напомнить его историю.

Советизация эмигрантского языка началась очень давно, едва ли не с первых же дней нашего прибытия за родные рубежи. К этому времени на покинутой нами родине в мучительных судорогах заканчивалась гражданская война, во всяком случае, тот ее период, когда в ней деятельно и самоотверженно участвовали добровольческие "белые" армии. Большевики, упоенные успехом, развивая бешеную энергию, стремились к полному искоренению остатков прошлого - во всех его видах, в том числе и в области языка. Полные еще неостывших впечатлений недавно пережитого, эмигранты стали в свой язык вводить наиболее характерные советские словечки и выражения, только что начавшие появляться. В начале это делалось преимущественно в шутку, для смеха или же для придания своей речи особой красочности и типичности, особенно же при описании советской действительности, эти слова и выражения создавшей и в них ярко отразившей свою сущность и страшное своеобразие. Так продолжалось до Второй мировой войны -в ее русском отрезке: 1941-1945 гг. Мно-

гие эмигранты, истосковавшиеся по родине, любовь к которой часто принимала болезненный характер и затмевала нередко доводы разума, были введены в заблуждение и в некоторых отношениях стали советское считать русским, сливая их воедино. А это советизации эмигрантского языка дало новый и сильный толчок. Окончание войны и очередная перемена политики советской власти, снова вернувшейся на свои старые пути, внесли значительную ясность в положение и отрезвили многих эмигрантов, часть которых после многолетней непримиримости к большевикам, неожиданно превратилась в советских патриотов. Это могло бы задержать, а то и совсем прекратить советизацию эмигрантского языка. Но к этому времени в эмиграцию влились миллионы бежавших от большевицкого ига недавних советских граждан, приток которых не прекращается и до ныне. Эти новые эмигранты принесли с собою тот язык, которым они вынуждены были пользоваться в течение нескольких десятилетий. Они сознательно порвали с большевиками и заняли по отношению к ним непримиримо враждебную политическую позицию, но они остаются, часто и до сих пор еще, в плену прочно внушенных им искусной и длительной советской пропагандой мыслей, представлений, фактов и, особенно, - слов и выражений, от которых многие из них - надеемся, покамест только! - не в силах отказаться, ибо это требует большого и сознательного напряжения силы воли да нужды и соответствующие знания, не у всех имеющиеся. А к тому же, между старыми и новыми эмигрантами сразу установились хорошие, дружеские, часто сердечные отношения. Оторванные от родины, и измученные этой слишком продолжительной разлукой, старые эмигранты все, приносимое с родной земли, часто принимали за подлинно русское, народное и с сентиментальным умилением воспринимали, как свое собствен-

ное, родное, не давая себе труда вдуматься в это и по-настоящему разобраться в происходящем. Кроме того, новые эмигранты, принесшие самые последние, непосредственно, на месте добытые неизъяснимой ценности сведения о нашем народе, о его мыслях, настроениях и жизни, принимают теперь очень деятельное участие в эмигрантской журналистике и невольно вводят в наш язык множество советских словечек и выражений и тем бессознательно способствуя его советизации.

Таковы - в общих чертах - причины и ход советизации языка русского зарубежья...». Но самая большая опасность состоит в том, что, «говоря советизированным языком», эмигранты высказывают и «советизированные мысли»: «Приняв и усвоив советские словечки, мы, сами того не замечая, невольно видоизменили и свою психику, ибо за словами неизбежно следуют и мысли. Здесь мы уже от морали переходим к политике.

Среди взятых эмигрантами у большевиков слов и выражений есть, с языковой точки зрения, - безобидные, есть ненужные, но есть и вредные.

К словам первых двух видов мы причисляем те, в которых нет никакой нужды, так как они, будучи бледными, тусклыми, невыразительными, являются словесным мусором, которым мы никак не смеем засорять наш язык. Они, к тому же, часто русскому языку несвойственны и чужды. Вредными же мы считаем те, которые русскому языку, его духу, строю враждебны. И все эти словечки должны быть безжалостно выброшены и не только по причинам филологическим и моральным, но и потому, что они созданы большевиками, нашими непримиримыми врагами. У врага нужно учиться, т.е. брать у него то, что само по себе ценно и что нам может быть полезно. Но ни в коем случае нельзя у врага заимствовать плохое и отрицательное, от чего нам никакой пользы быть не может, особенно же, если сам

143

враг желает это свое сомнительного качества достояние нам всучить с определенной целью нанесения нам ущерба. От каждого произносимого человеком слова у него в сознании всегда что-то остается. Особенно, если это слово произносится часто и становится привычным. Кроме того, язык является выражением и отражением мысли, внутреннего мира человека, всего его духовного содержания. Усваивая советский язык, мы невольно, бессознательно и неизбежно сближаем наши взгляды, настроения, представления, убеждения с большевицкими и духовно самоубийственно сами стираем ту грань, которая нас разделяет. Мы сами добровольно лезем в петлю, которую нам лукаво и умело расставляют большевики. Со-ветизмы не только снижают, мельчат, опустошают, выхолащивают наш язык, но и внутренно приближают нас к большевикам, глубоко поражая нашу мысль, нашу психику, медленно, но неуклонно видоизменяющиеся в желательном для большевиков направлении. Говоря советизированным языком, - мы часто, сами того не сознавая - высказываем и советизированные мысли.

В непрекращающейся советизации эмигрантского языка заключается гораздо большая опасность, чем может это показаться на первый взгляд и чем многие из нас это себе представляют. Языковое со-ветофильство легко может превратиться в политическое примирение и даже сближение с большевизмом, что многими из увлекающихся советскими словечками и беспечно вносящими их в свой язык, даже и не подозревается. Они искренно, но легкомысленно считают, что возмущение советизацией нашего языка основано исключительно на искусственно поддерживаемом излишнем и ненужном языковом снобизме...

Советизация эмигрантского языка -страшная болезнь. Подобно раковому образованию, она неуклонно и неотразимо развивается и своими смертоносными щупальцами все шире и глубже захваты-

144

вает наш язык. А это болезнь, которую не вылечить припарками и слабительными. Здесь необходимо х и р у р г и ч е с к о е в м е ш а т е л ь с т в о, - немедленное и решительное. И тогда только мы спасем наш язык, переживающий сейчас болезнь, угрожающую ему смертельной опасностью.

Необходимо трезво и серьезно подойти к вопросу советизации эмигрантского языка. Необходимо осознать и оценить всю опасность, заключающуюся в ней. Положение серьезно. Нужно поднять тревогу и призвать всех на борьбу с этой опасностью, угрожающей нашему языку при большевицком воздействии и при нашем, по меньшей мере, попустительст-ве...»25.

Именно поэтому даже в конце 1950-х годов за пределами России продолжается «борьба за русский язык». Во Франции по призыву газеты «Русское Воскресение» создается «Союз для защиты чистоты русского языка», который издает небольшой журнал «Русская речь» с эпиграфом: «Защита чистоты русского языка не реакция, не проповедь неизменяемости однажды принятых форм, не противодействие органическому развитию русского слова. Она противодействует внедрению в русскую речь большевицкого [sic! - Н. Г.-М.] жаргона, эмигрантских заимствований и ничем не обоснованных претенциозных искажений». В «Русской речи» довольно много места уделяется проблемам старой и новой орфографии, поскольку еще с 1920-х годов для эмигрантов старая орфография есть «подлинное русское правописание», «кусочек прежней русской культуры», а «новая орфография - явление политическое» (сам журнал использовал только «русское правописание» и принимал к рассмотрению только те труды и печатал только те объявления, которые «написаны по русскому правописанию».

В «Русской речи», руководимой Н. Майером, появляются статьи о русских эмигрантских писателях, например о Ремизове. Печатается «Эмигрантская повесть» Н. Майера «Крест на груди», рус-

ские былины и, самое главное, материалы «В защиту русского языка». Но таких, собственно лингвистических, публикаций мало. И в этом читатели упрекают журнал. В ответ «Русская речь» так излагает свою программу: «Защищать русский язык, превращая журнал в учебник грамматики и синтаксиса для взрослых не входит в планы. Лучшим способом защиты она ("Русская речь". - Н. Г.-М.) считает печатание статей на любую общественную тему, равно как и художественной литературы, не опоганенных ни советской орфографией, ни пошлым творчеством некоторых современных авторов. "Филологический" материал печатается в тех случаях, когда для него остается место».

Вот для чего осталось место в нескольких номерах журнала: приводятся «слова, уродующие русскую речь» (в частности, бойцы, учеба вм. учение, отобразить вм. изобразить, отразить), предлагается не смешивать одевать и надевать, провожать и проводить, провести, не употреблять займите мне вм. дайте мне взаймы, страшно, ужасно (а также зверски, адски, безумно, ахово) вм. очень, и выражения: вагон был буквально полон; согласно указания; вести работу; все ж таки; он разорился благодаря пожару.

«Русская речь» следила за публикациями о культуре речи в России, нередко иронически на них откликалась. Как реакция на одну из статей К. Паустовского в журнале напечатана заметка под названием «Защита русского языка в... СССР», где, в частности, говорится о том, что «на поверхности советских текущих дней стали появляться темы, о которых советские граждане и русские эмигранты говорят одним и тем же языком, высказывают одни и те же мысли».

По поводу статьи Чуковского «О соразмерности и соответствии», опубликованной в 1961 г. в «Новом мире», в двух номерах «Русской речи» можно прочитать статью «О несуразности и нелепости», где

подчеркивается признание Чуковским «верных примет бескультурья» в русском языке. Журнал язвительно комментирует эти слова: «...удивляться этому не приходится, помня, какая огромная часть населения прошла через называемые так туманно "исправительно-трудовые лагеря", где пребывали в теснейшем соприкосновении с уголовными преступниками и ворами (урками), говорившими на своем блатном языке. А безпризорные, их быт и язык!».

В этом парижском журнале довольно много места уделялось проблемам старой и новой орфографии - для эмигрантов старая орфография есть «подлинное русское правописание», «кусочек прежней русской культуры». «Новая орфография -явление политическое». Сама «Русская речь» использовала только «русское правописание», принимала к рассмотрению и рецензировала только те труды и печатала только те объявления, которые «написаны по русскому правописанию». Журнал публиковал список эмигрантских изданий, «печатающихся по правилам русского правописания». Эмигрантские журналы и газеты, перешедшие на новую орфографию, осуждались - см., например, статью «Наши герои».

«Русская речь» полагала, что «наиболее культурная часть русской эмиграции ревниво бережет духовное достояние русского народа, унесенное ею за границу, в том числе и наш великолепный язык, не смущаясь тем, что "двести миллионов" стали безграмотными, примирившись с советской "орфографией"». И это написано в 1962 г.!

В 1990-е годы старая русская диаспора была лучше, чем в прошлые десятилетия знакома с тем, как говорят в России. Интерес к языковым проблемам у потомков «первой волны» жив и сейчас.

У некоторых представителей старшего поколения еще живо возмущение русским языком России: «это какой-то говор, уж

145

не знаю, как вам объяснить, простецкий, что ли»; это ужасный язык, засорили его в современной России»; «в нем раздражает невероятное количество слов, переделанных на русский лад»; (из впечатлений информанта о языке Москвы 1956 г.) «это был какой-то воляпюк с предоминанием (с преобладанием. - Н. Г.-М.) Юга». Последняя оценка вызывает в памяти высказывания 1920-х годов (см. выше).

Что же конкретно плохо в этом языке? То, например, что параллельно употребляются слова «одного значения» - положение и ситуация, выставка и экспозиция, область и регион; что используются мэр («Ведь есть прекрасное русское городской голова!»), основоположник, выражение в адрес кого-то или чего-то, кроссворд (тогда как существует «очень русская» крестословица. Общий же вывод-оценка самых пожилых «русских французов»: «Настоящий русский язык сохранился в нашем поколении». В связи с этим любопытно вспомнить такое высказывание 1920-х годов: слово ситуация употребляется в философском языке, но «если вы в жизни попали в трудное, опасное или глупое положение, то и пишите "положение", а не "ситуация"» (Волконские 1928, 55).

Другие представители старшего поколения стараются выйти за пределы традиционного эмигрантского пуризма: «мы сразу узнавали, откуда эти люди приехали, т.е. они не эмигранты. Потому что они говорят на совершенно особом языке... произношение совершенно другое»; «мы сразу слышим, что они оттуда, из России». Третьи считают, что эмигранты говорят так же, как русские из России. Иногда в разговоре русский язык России называли «советским».

Некоторые представители среднего поколения и часть тех представителей младшего поколения, которые говорят по-русски, утверждают, что различают жителей Москвы и Петербурга, отмечают «сильно выраженное» аканье первых, упоминают «советскую манеру говорить».

146

Один преподаватель русского языка, ежегодно, хотя и недолго, бывающий в нашей стране, признает, что в России, как и во Франции, есть различия в языке в зависимости от социального происхождения говорящего: «Мы нашли много людей, которые говорят, как мы». Он не согласен с выражением «советский акцент»: «Это не то, что "советский". Это просто акцент простых людей». Некоторые даже отмечают, что в России «была эволюция в языке, пока нас не было...».

В среднем поколении еще проявляются пуристические тенденции: «Мы в какой-то степени вычистили его (язык, загрязненный "четырехэтажной бранью", который "привезли офицеры". - Н. Г.-М.) и нашим детям не передали уже. Потому что нам надо было сохранять (чистоту русского языка. - Н. Г.-М.), мы являемся консерваторией чего-то наиболее лучшего. Мы постепенно старались его очистить, он загрязняется теперь Западом, выражениями местными и т. д., мы стараемся из поколения в поколение передавать то, что мы получили. Мы стараемся очистить от того, что было неблагоприятно». Вообще «у москвичей акцент какой-то жуткий, говор какой-то жуткий в произношении». Те, кто вырос в семьях «очень русских», отмечают иногда свой русский акцент во французском языке: «Мне очень часто говорят, что по-французски у меня русские интонации». Они с грустью замечают: «Наше поколение почти не говорит» (по-русски. - Н. Г.-М.).

Представители среднего поколения иногда более детально обсуждают русский язык России (записано в марте 1992 г.): несколько месяцев тому назад/ начались появляться/по télévision... новые руководители России/ которые/ очевидно/ либо они из другого общества/ или же... не знаю как это можно объяснить но они.... говорят теперь/ на русском/ который мне более фамильярный/ более понятлив/ т.е. я всегда понимал но как-то более близкий/ ближе//. Этот же информант рассказывает о своей первой поездке

в Петербург: Несмотря конечно/ на... некоторые слова/ мне показалось/ что... в Петербурге говорят... на русском языке который я уже слышал от бабушки//Бабушка родилась в Гатчине/ в общем/ прабабушка тоже жила в Петербур-ге//(...)но...конечно/ некоторые выражения/ кажутся иногда странными/ чтобы не говорить гумористичными//.

Многие потомки первой волны считают, что представители этой эмиграции говорят «все хуже и хуже», а «по-французски отлично говорят». Они отмечают, что «языки (русский в России и во Франции. - Н. Г.-М.) очень разошлись», что они не понимают, когда речь «о политике по русскому телевидению», что «langue morte (мертвый язык. - Н. Г.-М.) для нас можно сказать русский язык».

Что касается представителей младших поколений, то они языковые проблемы не обсуждают - ведь русский язык является для них практически выученным языком, языком иностранным...

Самые старшие «русские канадцы» обсуждают проблемы русского языка с таким же интересом, как и самые старшие «русские французы». Вот ответ семидесятитрехлетнего информанта на вопрос о его впечатлении о русском языке России, где он недавно впервые побывал: Ну что вообще конечно язык... больше... не совсем наш // Заметьте что у меня было... довольно много сношений с советскими представителями в Вене/ уже (после 1945 г. - Н. Г.-М.) //Так что там я видно и почувствовал вся... все что произошло в общем-то/ вся разница которая/ как сказать? образовалась между... нашим способом говорить и... и ну всякие н[эоло]гизмы и я не знаю что // (...)и потом были такие которые/ в общем не слишком по-русски говорили// Как например/ там... какой-то был полковник... украинский... который говорил что «Решение комитета неза 'конно» (смеется) //

Необходимо подчеркнуть, в «рассеянии» русская речь просуществовала до наших дней во многом благодаря деятельности православных церковных приходов и тем усилиям, которые эмигранты самого первого поколения отдали созданию целой сети русских учебных заведений вне России начиная с 1918-1919 гг. Роль русской школы в сохранении русской культуры, русского языка была подтверждена и «со стороны», когда по указанию французского правительства Национальный институт демографии анкетировал «русскую среду» во Франции для выяснения причин, которые препятствовали или, напротив, способствовали ассимиляции русских. Опрос выявил, что среди проти-воассимиляционных факторов были не только национальное чувство русских и их убеждение в своей принадлежности к великой нации, не только русские общества и их объединения (именно поэтому русские мало общались с окружающими их французами), не только принадлежность большинства к религиозным общинам, но и русские школы, пансионы, а также организации детей и молодежи («Витязи», «Сокола», скаутское движение, «Разведчики»...)26.

Сами же представители Русского Зарубежья неоднократно подчеркивали, что именно русским педагогам-подвижникам принадлежит главная роль в том, что многие потомки первой эмиграции сохранили русский язык, русскую культуру.

Известно, что в эмиграцию попало очень много детей. Из России уезжали целыми семьями. Вот одно из свидетельств: «Семья Булацель вывезла двух детей, Звегинцевы - четверых, Базаровы -трех, Курловы - двух, Широких - четверых, Аршиневские - одного, Барановские - четверых, Васильевы - пятерых, Снарские - двух, Белогрудовы - трех, Давыдовы - одного, Радищевы - одного, Потаповы - шестерых, Херасковы - трех, Баженовы - двух, Скобцовы - одного...

147

Нансеновский паспорт 1923 г. выдавался на взрослого и следовавших с ним детей. Один документ на несколько человек. Россия утратила не только дееспособную часть населения в несколько миллионов человек, но и потомство этих миллио-

27

нов... » .

Уезжали также детскими и юношескими учебными заведениями (кадетскими корпусами, т.н. девичьими институтами), страну покинуло немало одиноких детей, детей-сирот. Современники отмечали, что почти все дети выезжали в самых ужасных условиях, среди всеобщей паники и смятения, и что именно для детей ситуация беженства была чрезвычайно тяжелой и физически, и психологически. Маленькие эмигранты нуждались в быстрой помощи, которой реально могла стать только школа: «Школа, спасающая их от голодной смерти, заменяющая сиротам родителей, успокаивающая и целящая их душевные раны (... ) - это то, без чего

они погибнут»28.

Большинство русских детских школ и приютов появилось в 1920-1921 гг. Так, в Константинополе еще в начале 1920 г., когда многие беженцы жили в сырых землянках, палатках, полуразрушенных домах и даже в прибрежных пещерах (и это было еще до прибытия основной массы русских из Крыма!), началась работа по организации гимназии. Первая Константинопольская гимназия открылась уже 5 декабря 1920 г. Ее директор, обращаясь к педагогам и воспитателям, сказал, что эта гимназия должна стать школой-семьей, где жизнь педагога неразрывна с жизнью детей, что она должна залечить душевные раны детей, сохранить и зажечь «святой огонь любви к утраченной отчизне, познакомить их с величием родной истории, красотой родной поэзии и литературы - словом, дать знание и понимание родного края»29. В дальнейшем это сделалось задачей всей русской зарубежной школы в целом.

История русских учебных заведений за границей тесно связана с историей самой

148

послереволюционной эмиграции. Вынужденный отъезд эмигрантов из Турции повлек за собой переезд в октябре 1921 г., в Моравскую Тржебову (Чехословакия) и Первой Константинопольской гимназии, в которой к тому времени было 550 учеников, 11 воспитателей и 24 преподавателя. Другая русская школа в Турции с ноября 1921 г. переехала в Пловдив (Болгария) и позже стала называться Русской Галлипо-лийской гимназией. Вот только одна деталь первых дней ее существования: интернат для мальчиков был устроен в палатке, подаренной французскими военными. А в целом общая картина русских детских учебных заведений в Турции 1920-1922 гг., по сведениям П.Е. Ковалевского, такова: Российским Земско-городским комитетом помощи российским гражданам за границей (Земгор) были созданы три гимназии, три прогимназии, десять начальных школ, два детских дома. Параллельно с Земгором основывали школы и интернаты также другие организации и частные лица - были созданы гимназия В.В. Нератовой, гимназия прихода св. Николая Чудотворца в Харбине, начальная школа баронессы Врангель, приют-школа Британского благотворительного обществам в Буюк Дере, католическая школа-интернат и многие другие.

Учебные заведения были открыты и в других странах, например, прогимназия и гимназия в Греции, ряд средних школ в Болгарии, Польше, Германии. В Чехословакии, кроме упомянутой тржебовской гимназии, постепенно сложилась русская гимназия в Праге: уже осенью 1921 г. Земгор открывает здесь начальную школу, которая в 1922 г., когда приток эмигрантов увеличивается, реорганизуется в прогимназию и затем становится полноправным учебным заведением по типу чешских, но с русским языком преподавания. Огромную помощь русской зарубежной школе оказало Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, где в начале 1920-х годов, кроме предоставления русским учебным заведениям больших субсидий и

прав соответствующих сербских школ, правительство полностью содержало восемь русских школ: Крымский, Донской и Русский кадетские корпусы, Харьковский и Донской институты, русско-сербскую женскую и русско-сербскую смешанные гимназии, реальное училище. Только в этой стране велась статистика детей и по ее данным в 1924 г. здесь было 3005 русских мальчиков и 2312 девочек, из которых школьного возраста (т.е. от 6 до 18 лет) - 4025 человек.

С 1921 и, особенно, 1922 г. волна практически целиком «опролетаризиро-ванного русского беженства» (а беднеют и разоряются к этому времени даже большинство из тех эмигрантов, которые в начале еще сохраняли остатки своего состояния) покидает Грецию, Болгарию, Польшу, Германию. Испытывая большую потребность в рабочей силе, в 1922-1923 гг. право более свободного въезда дает русским Франция. В истории русской школы пример этой страны интересен тем, что при огромном количестве русских эмигрантов в стране было всего два полных средних учебных заведения - гимназия в Париже и школа «Александрино» в Ницце (она была основана А.И. Яхонтовым и называлась «школа Яхонтова»). Приравнять к среднему учебному заведению можно также интернат для девочек в Кэн-си под Парижем.

Русская гимназия в Париже основана в 1920 г. Ее возглавил бывший директор одной из лучших московских гимназий В.П. Недачин. По сведениям выходившего в Праге журнала «Русская школа за рубежом», в 1923/1924 учебном году в ней было до 200 учеников (треть которых составляли девочки) и 18 преподавателей с большим стажем (в том числе несколько профессоров). Школа работала «в наемном помещении, не приспособленном специально для учебных целей и тесном», и едва сводила концы с концами: на одну треть школьный бюджет формировался

платой за обучение, часть бюджета давали французское правительство и Парижский муниципалитет, Земгор платил за завтраки и обучение неимущих учеников, были частные пожертвования, сборы с концертов и вечеров... Занятия продолжались с 9 часов утра до 3-4-х часов. В своей основе обучение опиралось на программы гимназий и реальных училищ до 1917 г., хотя учитывались и программы французского министерства народного образования. Было расширено преподавание французского языка, географии и истории Франции. Эти предметы, а также химия и математика в старших классах преподавались на французском языке. К 1927/1928 учебному году материальное положение гимназии было настолько тяжелым, что ей угрожало закрытие. Однако весной 1929 г. гимназия получила в подарок от Лидии Павловны Детерлинг участок земли и большой дом в Булони. Теперь в школе -«десять классных комнат, рекреационный зал, физический кабинет, две столовые (...). Идя навстречу родителям, живущим в плохих жилищных условиях, школа теперь разрешает учащимся оставаться и после уроков, до 6 часов вечера». Школа просуществовала до 1961 г. и выдала за 40 лет 900 аттестатов зрелости, причем учащиеся аттестовывались особой комиссией с участием представителей французского Министерства просвещения, а аттестаты давали право поступления в вузы

Франции30.

Нельзя не упомянуть и о другой школе -интернате в Кэнси, начальницей которого стала О. Е. Головина. Княгиня Ирина Палей (старшая дочь великого князя Павла Александровича, сына Александра II «Освободителя»), сняла в 25 км от Париже, в Бюнуа, небольшой дом и открыла там русскую женскую школу. Первые 11 девочек стали пансионерками этой школы в июле 1925 г.

К 1928 г. граф Конкере де Монбризон подарил школе так называемый Замок

149

Кэнси, который ценой больших усилий был переоборудован под школу-пансион. Из Брюнуа в Кэнси русская школа переехала в 1929 г. «Замок» был довольно большой и это позволило увеличить число пансионерок, которые имели теперь не только еду и кров, но и получали хорошее образование. Было приглашено много преподавателей, среди которых бывшие профессора Московского, Одесского и Санкт-Петербургского университетов, а некоторые имели докторские степени университетов Парижа и Берлина. Каждый год комиссия, составленная из преподавателей и профессоров парижской русской гимназии контролировала знания пансионерок, проводила экзамены. Уроки готовили под наблюдением классных дам, которые обращали особое внимание на манеры девочек, их речь, но не только -они читали им вслух русских классиков, сопровождали на прогулках... Девочки учились любить «старую Россию и Россию вообще»31.

Программа обучения была создана с учетом программ как русской гимназии в Париже, так и французских лицеев. Обучение велось на русском языке, но изучались также французский и, позже, английский языки. В школе преподавали священники кафедрального собора Александра Невского. ученицы приобщались к музыке, танцам, пению. Устраивались праздники по случаю приезда именитых гостей, ставились спектакли, девочек иногда возили в оперу. Особое внимание уделялось физическому развитию пансионерок, в школе была сильная баскетбольная команда.

Целью создания интерната в Кэнси было не только спасти детей от нищеты и от отчаяния, но и воспитать их характер, развить их интеллект, дать им серьезные основы знаний. Школа-пансион была открыта для любого ребенка, независимо от его социальной или конфессиональной принадлежности. Хотя большинство девочек были православными, здесь учились католички, протестантки, мусульманки и исповедующие иудаизм. Это было обу-

150

словлено общей концепцией школы, созданной Ириной Палей: Брюнуа-Кэнси не является ни светской, ни какой-то «нейтральной» школой, все дети должны жить в братстве и полном уважении разных вероисповеданий, именно это даст им необходимый опыт, а их религиозное сознание в такой «плюралистической» среде только лишь окрепнет, и они, научившись понимать людей другой веры, никогда не будут нетерпимы в религиозном отношении. Ирина Палей подчеркивала, что именно эта ситуация «вне родины», ситуация эмиграции, в которой оказались дети, обязывала их наставников стремиться объяснить им максимально объективно то, что происходило в России.

Школа Брюнуа-Кэнси с ее достаточно ограниченным бюджетом оказалась в тяжелом положении в период кризиса 1930-х годов. Из-за резкого уменьшения пожертвований на школу с 1934 г. пансионерки стали посещать французские начальные школы. Но все же эта русская школа под Парижем просуществовала вплоть до объявления Второй мировой войны, хотя ни французские, ни международные организации материальной помощи ей не оказывали.

Наличие лишь двух действительно полных средних учебных заведений в таком центре Русского Зарубежья как Франция объясняется не только отсутствием у «беженства» достаточных материальных средств (постепенно, когда эмиграция становится «длящимся процессом», иностранная помощь русским эмигрантам делается практически случайной, часто принимает форму дарения и русские школы существуют преимущественно на сборы с самих эмигрантов32), но и большими преимуществами французских учебных заведений перед эмигрантскими: французские школы, давая полезные навыки, умения и права, были к тому же либо бесплатными (начальные школы), либо, как это было в начале 1920-х годов в средней школе, учеба в них стоила в два раза

меньше, чем в русской школе, не имеющей правительственных субсидий.

Однако учеба русских детей во французских школах, в особенности если это были школы-пансионы, очень быстро приводит к тому, что эти дети «сначала начинают коверкать русскую речь и через некоторое время совсем ее забывают» (из доклада князя П. Д. Долгорукова на Съезде русских академических организаций в 1922 г. в Праге). Тэффи так описывает в рассказе «Гурон» проблемы одиннадцатилетнего русского мальчика, который ходил во французский лицей: «Серго учился старательно. Скоро отделался от русского акцента и всей душой окунулся в славную историю Хлодвигов и Шарлеманей гордую зарю Франции. Серго любил свою школу и как-то угостил заглянувшего к нему дядюшку вызубренной длинной тирадой из учебника. Но дядюшка восторга не выказал и даже приуныл.

- Как они все скоро забывают! - сказал он... - Совсем офранцузились. Надо будет ему хоть русских книг добыть. Нельзя же так.

Серго растерялся. Ему было больно, что его не хвалили, а он ведь старался. В школе долго бились с его акцентом и говорили, что хорошо, что он теперь выговаривает как француз, а вот выходит, что это-то и нехорошо. В чем-то он, как будто, вышел виноват.

Через несколько дней дядя привез три книги.

- Вот тебе русская литература. Я в твоем возрасте увлекался этими книгами. Читай в свободные минуты. Нельзя забывать родину.

...Серго смутился и замолчал... Все на свете вообще так сложно. В школе одно, дома другое. В школе лучшая в мире страна Франция. И так все ясно, действительно лучшая. Дома надо любить Россию, из которой все убежали. Большие что-то помнят о ней. Линет (сестра Серго. -Н. Г.-М.) каталась на коньках, и в имении

у них были жеребята, а дядюшка говорил, что в России были Горячие закуски. Серго не знавал ни жеребят, ни закусок, а другого ничего про Россию не слышал, и свою национальную гордость опереть ему было

не на что»33.

Все это осознавалось педагогической общественностью русской эмиграции. Так, в статье П. Д. Долгорукова «Чувство родины у детей» (1925) отмечается: старшие дети, те, кто не забыл Россию, болезненно о ней тоскуют и поэтому необходимо «наблюдать, чтобы это чувство не приняло нежелательного направления». Что касается младших детей, которые не помнят или не могут помнить Россию, то их «следует заражать чувством родины...». Русские учителя, чье материальное и правовое положение оставляло желать много лучшего, должны были выполнять новые требования, предъявляемые школе условиями «беженского существования». Но главное - это «неустанная борьба с денационализацией учащихся, охранение национального лика русской школы и защита основных начал русской национальной культуры».

В связи с этим немедленно ставится вопрос об организации дополнительных курсов по Закону Божию, русскому языку и литературе, по русской истории и географии, а также по широкой внешкольной работе среди русских детей, по созданию детских клубов, библиотек, журналов для чтения по русской истории и литературе, летних лагерей-колоний, кружков по изучению России, а также музыкальных, театральных, спортивных.

Вот несколько примеров внешкольной работы среди русских по происхождению детей, которая проводилась, в частности, во Франции. В хронике культурной жизни русской эмиграции можно прочесть, например: «1921 год. 13 февраля. - Литературные утра для детей, устраиваемые редакцией сборников "Дети - детям". Первое литературное утро. Тема: Александр Сер-

151

геевич Пушкин, при участии: А. С. Бек-Назарьян, М.Д. Прохорова, С.Г. Свастико-ва, гр. Ал.Н. Толстого - чтение, Л.А. Ко-варской - слово о Пушкине. Гр. А.Н. Толстой - Сказка о рыбаке и рыбке. М. Д. Прохорова - Сказка о царе Салтане. С. Г. Свастиков - Глава о воспитании юного Гринева (из "Капитанской дочки"). Стихи, посвященные Петербургу (из "Медного всадника") и Москве (из "Евгения Онегина"). В том же году 15 марта -литературное утро на тему: М.Ю. Лермонтов, 10 апреля - на тему: Н. В. Гоголь, 8 мая - И.С. Тургенев. В 1922 году, 11 марта - Вечер, устраиваемый Русской Гимназией в Париже. В программе: 1. Инсценировка басен Крылова. 2. Постановка одноактной пьесы А.П. Чехова "Свадьба". 3 февраля 1923 года - Вечер Русской Гимназии. В качестве исполнителей выступают только ученицы и ученики гимназии. Исполняются "Юбилей" Чехова и "Смотрины", в постановке А. И. Куп-

34

рина» .

Хотя объем такой внешкольной работы представителей первой эмиграции среди русских по происхождению детей в наши дни значительно уменьшился, она проводится во Франции и сейчас. Так, русские «витязи» (эта патриотическая организация с девизом «За Русь, за веру» была основана в 1934 г. Н.Н. Федоровым) приходят на свои сборы-учебу два-три раза в месяц, могут провести каникулы в зимних, пасхальных и летних русских лагерях, где к ним присоединяются их сверстники «с русскими корнями» из других стран, например из Канады. «Витязи» издают журнал «Костер», выпущен справочник по «родиноведению» «Россия -родина отцов наших»...

В эмиграции были созданы замечательные исторические книги для детей, книги, без которых, как заметил один из современных представителей первой волны, «русского человека не сделаешь». Такие как, например, сборник «Русская Земля, Альманах для юношества (ко дню русской культуры)» (Париж, 1928), среди

152

авторов которого И. Бунин, А. Куприн, И. Шмелев, А. Ремизов, М. Осоргин,

A. Черный, Г. Флоровский, И. Билибин,

B. В. Зеньковский, Б. Вышеславцев. Альманах проникнут любовью к России. Вот как заканчивается, в частности, рассказ «Римский-Корсаков»: «Но главное, слушайте его музыку. Ищите случая послушать ее и приобщиться к ней. Ищите особенно здесь, - за границей, - в переживаемое нами тяжкое время оторванности от Родины. Вы не только не пожалеете о потраченном времени, но вы увидите в его Музыке Р О С С И Ю!».

Для борьбы с денационализацией русских детей многие эмигрантские культурно-просветительские организации открывали курсы или отделения по «русским предметам» при местных лицеях и школах другого типа. Во Франции такое обучение было организовано еще в 1920 г. Русские предметы преподавались в четырех лицеях Парижа и трех Ниццы, нескольких коллежах вокруг Парижа, в Лионе и Марселе. В Версале под руководством В.В. Римско-го-Корсакова работал так называемый корпус-лицей для юношей (они посещали французские учебные заведения, а в этом лицее изучали только национальные предметы). Кроме того, по всей Франции, там, где возникли православные приходы, были организованы церковноприходские школы, которых до 1939 г. было 65. Именно этот тип русских учебных заведений сохранился, в частности, во Франции и Канаде до сих пор.

В конце 1927 г. было проведено анкетирование эмигрантов в 12 странах русского рассеяния с целью узнать, каковы условия жизни и учебы эмигрантских детей. Оказалось, что жилищные условия русских семей очень тяжелы, дети часто предоставлены сами себе. Поэтому, по мнению видного деятеля русского просвещения в эмиграции В.В. Руднева, «как ни примитивна, сурова и подчас убога обстановка существующей эмигрантской школы и интерната, - по сравнению с безотрадной обстановкой дома ребенок на-

ходит в них, по крайней мере, необходимые детскому организму свет, тепло, чистоту. В этом - одна из многих причин, почему дети эмиграции усиленно тянутся из семьи - в школу, а родители, скрепя сердце, в интересах детей, сами стремятся поместить детей в интернаты. (... ) положение интернатных детей - верх благополучия по сравнению с детьми приходя-

щими»35.

А как учились эмигрантские дети? Приведем еще одно свидетельство: «Русские дети в эмиграции учатся так, как никогда и никакие дети у себя на родине. Причина этому - передающееся им от взрослых убеждение, что только через знание, науку они, дети русской интеллигенции, смогут спастись от неминуемого деклассирования в изгнании и в наибольшей степени могут быть полезными своей родине в будущем. Неудивительно поэтому, что русские дети, попадая в местные иностранные школы, начиная от начальной и кончая университетами, неизменно занимают в них первые места и по своему усердию в работе, и по своим успехам. Этот факт неоднократно отмечают не без удивления иностранные учителя и про-

фессора»36.

К сожалению, русская зарубежная школа не могла охватить всех детей эмигрантов. К концу 1928/29 учебного года в западноевропейских странах было около 120 русских школ и дошкольных учреждений, где училось 7500 детей (из них «на полном содержании» в интернатах и приютах - 3900). Всего же русских детей в возрасте 5-18 лет было 50-60 тысяч, причем в славянских странах в школьную сферу было вовлечено не менее 80% всех детей, а в Западной Европе (где эмигрантов было больше, а русских школ меньше) -менее 10% детей школьного возраста37.

В разных странах русского «рассеяния» ведется не только практическая, но и теоретическая педагогическая работа, учителя осознают общность своих целей, за-

дач и проблем. В Праге в октябре 1922 г. собирается Съезд русских академических организаций, в апреле 1923 г. - Съезд деятелей средней и низшей школы за границей под председательством В. В. Зеньков-ского. На этом съезде отмечается, что свое существование за границей русская школа ведет с величайшим трудом, при неимоверных жертвах со стороны педагогического персонала, при отсутствии прочных правовых гарантий, под угрозой закрытия за недостатком помещений и денег.

Какова же, по мнению участников съезда, должна быть эта школа? Ее необходимо приспособить к общим условиям «беженской жизни» (совместное обучение мальчиков и девочек, восьмиклассный курс, два новых, т.е. не древних, языка, введение «трудового метода» и «практических предметов») и местным условиям (местный язык, география и история страны, где школа нашла приют, согласование программ с требованиями местного министерства просвещения). Что касается программ, то в их основе лежали программы бывшего Министерства народного просвещения России, приспособленные к требованиям высшей школы за границей таким образом, чтобы окончившие русскую гимназию имели возможность получить высшее образование.

Съезд отклонил принудительность в преподавании Закона Божия, учредил Центральное педагогическое бюро по делам русской средней и низшей школы за границей, которое должно было координировать работу школ, и закончился такими словами В. В. Зеньковского: «Ей одной - нашей родине - все помыслы наши». В 1925 г. русские учителя приехали в Прагу на другой съезд для того, чтобы рассмотреть программы и учебные планы. Были совещания, посвященные методам внешкольного русского образования.

Однако время шло, и накануне Второй мировой войны русские гимназии в Бер-

153

лине и Чехословакии перестали существовать, такая гимназия оставалась лишь в Париже. И все же русские школы Зарубежной России выполнили свою миссию: «...благодаря... эмигрантской школе не один десяток тысяч русских детей смог сохранить на чужбине свой национальный облик, не одна тысяча окончивших ее юношей и девушек с успехом, а нередко и с блеском завершают свое образование в высших учебных заведениях Зап. Европы. Это - далеко не малая культурная и моральная ценность, могущая еще пригодиться матери-Родине»38.

Работали в «рассеянии» также и русские высшие учебные заведения, которые, занимаясь обучением молодых эмигрантов, проводили нередко и научно-исследовательскую работу. В Париже это были русские отделения при Парижском университете (с 1921 г.), Франко-русский институт (с 1925 г.), Народный университет, Православный богословский институт (с 1925 г.), Коммерческий институт (с 1920 г.), Русский политехнический институт, Русский высший технический институт (1931-1962), Русская консерватория имени С. Рахманинова, Высшие женские богословские курсы (1949-1966), а также такие, по выражению П. Е. Ковалевского, «просветительские начинания», как Высшие военные курсы и курсы «Лекции о России». В Праге существовали Русский юридический факультет (1922-1929), Педагогический институт имени Яна Амоса Коменского (1922-1926), Институт сельскохозяйственной кооперации (с 1921 г.), Коммерческий институт (в 1922-1925), Русский народный (затем переименованный в «свободный») университет (19201938), а в Харбине - Юридический факультет (1920-1935), Политехнический институт (с 1920 г.), Педагогический институт (1920-1931), Институт восточных и коммерческих наук (с 1925 г.), Высшая медицинская школа, Богословский факультет.... Работали также Берлинский

научный институт (с 1923 г., но недолго) и Белградский научный институт, просу-

154

шествовавший до Второй мировой войны и издавший более 10 томов научных ра-бот39.

Но все же «местный» язык все больше вступал в свои права. Как же происходило «одвуязычивание» первой русской эмиграции во Франции? Проследим это по тем косвенным свидетельствам, которые имеются.

Степень влияния французского языка на речь русских «беженцев» (так они себя называли) и овладения ими языком жителей Франции в первые годы эмиграции была разной. Это определялось рядом факторов, среди которых важную роль играл «образовательный ценз» эмигранта. Полагают, что значительный процент выехавших из России были люди с высшим образованием, почти три четверти приехавших во Францию - со средним, а большинство принадлежало к «среднему интеллигентному классу»40.

Далеко не все русские беженцы (даже те, кто имел высшее образование) знали французский язык, который постепенно «проникал» в их русскую речь. Вот как это показано в пьесе эмигрантского журналиста и писателя А. Ренникова «Сказка жизни», действие которой происходит в Париже через несколько лет после «эвакуации» и главный герой которой - представитель «среднего интеллигентного класса» в России и рабочий во Франции:

«(Бедно обставленная комната.) Павел Петрович. (Входит одетый в домашнюю куртку. В руках грязная синяя рабочая блуза и брюки.) Вот вымазал свое bleu! Ужас. Не bleu, можно сказать, а parbleu. (Рассматривает костюм.) Поставили черти в отдел réparation, а там столько грязи и масла...

Анна Николаевна. (испуганно.) Ради Бога, отойди. Запачкаешь. ... Странно, почему нянюшка не возврашается?

Павел Петрович. Нашла чему удивляться. Наверное на улице вместо ажана порядок наводит»41 (перевод соответственно: 'рабочий костюм', 'черт возьми', 'ремонт', ажан ^ agent 'полицейский').

См. также сценку «Встреча» А. Ренни-кова: «Вагон парижского пригородного трамвая. Народу мало. На скамьях, друг против друга, неинтеллигентного вида господин и дама. Дама задумчиво смотрит в окно.

К о н д у к т о р. Places, s'il vous plaît! («Оплачивайте места, пожалуйста!»)

Д а м а. (Очнувшись) А? Билет? Ту де сюить... (Протягивает деньги. Говорит, с трудом подбирая французские слова.) Ванв-Малаков... Жюска... Жюска сизьем стасион (иск. франц. «До. До шестой станции»).

К о н д у к т о р. Comment? («Как?»)

Д а м а. Сизьем стасион. Компрене-ву? Ен, де, труа, катр, сенк, сиз (искаж. франц. «Шестая станция. Понимаете? Один, два, три, четыре, пять, шесть»).

К о н д у к т о р. Je ne vous comprends pas, madame. Quelle rue désirez-vous? («Я вас не понимаю, мадам. Какую улицу вы желаете?»)

Д а м а. (Растерянно) Рю? Же ву дирэ. Ен момент. (иск. франц. «Улицу? Я вам скажу. Один момент») (Роется в сумочке) Господи, куда я задевала адрес? Ту де сюит («Сейчас»).

Г о с п о д и н. (Нагибается, поднимает выпавшую из сумочки бумажку.) Изволили обронить бумажку, мадам. Вот.

Д а м а. Ах, вы русский? Благодарю вас. (Рассматривает.) Ага. Как раз то, что нужно. (Кондуктору.) Экуте... Ванв, нюмеро дис, рю Сади Карно... Конпрене? (иск. франц. «Послушайте. Ванв, дом десять, улица Сади Карно»).

Кондуктор. Quand on parle français, je comprends toujours. (Дает билет.) Tenez. (Уходит.) («Когда говорят по-французски, я всегда понимаю. Держите»)

Д а м а. Удивительный невежа. Не трудно, кажется, понять, что мне нужна шестая остановка. Погодите: а где записочка?

Го с п од и н. (Снова нагибается, поднимает.) Извольте-с. Действительно, неделикатная публика, что и говорить. Никогда не желает вникнуть, чего русский человек хочет. (Пауза.) А вы, должно быть, в первый раз в этих краях?

Д а м а. Да. Моя квартира в Париже. В Пассях.

Г о с п о д и н. Так-с. Я тоже в Париже. Только не в Пассях, а возле Клишей.. .»42.

Отражает в определенной степени манеру говорить этого слоя эмигрантов и следующий диалог: «Что делают в метре эти две дамы - молодая княгиня-вандез и старая княгиня-ливрез? - Обе сольдируют прекрасные вещи мэзон де кутюра своей доброй патронши» (вандез — vendeuse 'продавщица'; ливрез — livreuse 'женщина, поставляющая товар на дом'; сольди-ровать — solder 'продавать по сниженным ценам'; мэзон де кутюр — maison de couture 'швейное ателье')»43. Также приведем несколько употреблявшихся в 1930-1940 годы фраз, о которых в 19911992 гг. вспоминали как о курьезах самые пожилые информанты: он саксиданил 'попал в аварию' — accident 'авария'; Не могли бы вы мне претировать стило? — prêter 'одолжить'; — stylo 'ручка'; Депе-шись! Депешитесь! — se dépêcher 'спешить'; Давайте гутекать! — goûter 'перекусить, выпить чаю'.

В первые два-три десятилетия после отъезда из России в эмигрантской речи еще встречались «плоды» языковой игры, подобные тем, о которых вспоминала одна представительница старшего поколения: хвостить «стоять в очереди» — faire la queue «стоять в очереди», дословно «делать хвост» и хвостизация «очередь, стояние в очереди». Был возможен следующий диалог:

- Как дела?

- Не совсем, но савеет (ça va 'дела идут').

Есть также свидетельства о том, что в Медоне, под Парижем, русские были так

155

многочисленны в 1920-х годах, что городок в шутку стали именовать Медонском (Meudonsk).

Эмигранты без образования «завезли» во Францию элементы просторечия, говоров и жаргонов, и свидетельство этому -рассказ Тэффи «Разговор»: «А знаете, зашел ко мне недавно солдатик, наш русский солдатик, лудильщиком он здесь. Адреса спрашивал. Я его послал к Фри-кам, объяснил, как пройти, а он говорит: "Ладно, я до собору доеду, а оттентелева рукой подать". Понимаете, - "оттентелева"! Да вы подумайте только! В Париже живет человек, который говорит "оттентелева". Как сказал, верите ли, словно березовым духом на меня пахнуло...»44. Вот и другое свидетельство Тэффи: «Это -вилла в окрестностях Парижа, занятая русским пансиончиком. но была она "виллой в окрестностях Парижа" только до прошлого года, пока не оборудовала ее под пансион мадам Яроменко. С тех пор она стала не виллой, а дачей в окрестностях Тамбова. Потому что в каком жарде-не какой виллы услышите вы звонкие слова: - Манька, где крышка? А-а? Под кадушкой?»45 (жарден ^ jardin 'сад, парк').

Как эти люди овладевали французским языком? По-видимому, в первые годы вот в такой степени, как няня Федотовна из той же пьесы А. Ренникова:

«Ф е д о т о в н а. Принесла. Ух! Насилу добилась. (Кладет плиссированный комбинезон на стол.) Что за бестолковый народ, прости Господи. Никакого порядка. (. ) Прихожу я, это, к ним в прачеш-ную, вижу - за дверью перед тарелками сидять, чего-то жують, а дверь замкнули на ключ. Я уж им стучу, грохочу, в стекло показываю, что барыне, мол, спешно комбинезон нужен. А они хоть бы что. Не двигаются, ручками только отмахиваются, да отвечают: «ферме». Ферме? кричу я. Какое такое ферме, когда нам нужно плиссе? Открывайте кордон, говорю, барыня Нину Николаевну задерживать не может. (. ) Понятно, открыли. Попробо-

156

вали бы не открыть. Покричали свое ферме, покричали, да и впустили. Лопотали только что-то неподобное, должно быть очень обидное. Аржана хотели звать. А тут еще, понимаете, собаченка, которая у них, тоже нахально лаять на меня начала. (...) Ну, а я, разумеется, себя в обиду не дала. Поглядела, это, на хозяина, на хозяйку, на собаченку, да и говорю так, чтобы по-французски выходило: вы, му-сью, говорю, да вы, мадам, говорю, да ваша эта самая шьена, все вы, говорю, как у вас называется, - ла мен шоз»46 (комбинезон ^combinaison 'комбинация (женское белье)'; ферме ^ fermé 'закрыто'; кордон ^ cordon 'цепочка, веревка'; ар-жан иск. agent 'полицейский'; мусью иск. monsieur 'господин', шьена иск. chien 'собака'; ла мен шоз иск. la même chose 'одно и то же, то же самое').

Эх, батюшка, и вы тоже за ней: нервы расшатались. Небось, когда работать целый день приходилось, никаких шатаний не было. А теперь деньги есть, делать нечего, так она с Холдовским нервы накручивает. Позавчера, вот, я француза доктора спрашивала, когда уходил, что с барыней. Так тот только смеется, на голову показывает да говорит: «вертишь». И правильно, раз с кавалерами вертишься, вертишь и будет. Как вертишу не быть? (вертишь иск. vertige 'головокружение').

П а в е л П е т р о в и ч. (Вздыхает.) Эх-хе-хе... Возьмите-ка молоток. (Слезает.)

Ф е д о т о в н а. Меня, старую, за последнее время тоже, нет-нет, да обидит. Говорить - понимай свое место. А какое такое место у меня, позвольте спросить? Что я, в наймах служу? Ежели она меня за прислугу считает, то лучше я к Краснобо-ковым нянькой пойду. Они когда угодно меня к своему сыну возьмут. Жалованье обещают двести рублей, да еще отдельную комнату, с соважем центральным (соваж централь иск. chauffage central 'центральное отопление').

П а в е л П е т р о в и ч. Плюньте, Федотовна. Стоит обращать внимание. Видите, я тоже пока что терплю»47.

Фрагменты из сценки «Жених» Ренни-кова в юмористической форме свидетельствуют о том, как происходило овладение французским языком у русских казаков: (П а х о м о в - казак, недавно прибывший во Францию; А к с а е в - его приятель, живущий во Франции давно; М а д а м Р и ш е - молодая вдова, квартирная хозяйка Аксаева) [...]. ЯВЛЕНИЕ 3. [...]

Р и ш е. (Входит принарядившаяся, накрашенная) Me voilà ('Вот и я') [...]. Je crois que vous voulez me parler d'une affaire quelconque? ('Кажется, вы хотите со мной поговорить о каком-то деле?')

П а х о м о в. (Испуганно.) Афер? Нон, мадам. (Аксаеву. ) Что она? А?

А к с а е в. Стой, дурак. (Ей.) Cette affaire est très sérieuse. Il va vous dire lui-même ('Это дело очень серьезное. Он сам вам скажет') (Пахомову.) Jean, parle à madame tout. Comprends? А я viendrai ('приду') после, когда вы, это самое, столкуетесь. В случае чего, Иван, ежели затруднение выйдет, кликни меня. Я у себя в комнате буду. (Кланяется.) Alors, messieurs-dames. Bonne chance! ('Ну, дамы-господа. Удачи!') (Уходит.) ЯВЛЕНИЕ 4 [...].

Р и ш е. Vous êtes un cosaque? ('Вы ведь казак?')

П а х о м о в. Казак? Уй. Казак.

Р и ш е. J'aime bien les cosaques russes. Ils sont les plus braves de tous les chinois. Pendant la Grande Guerre mon pauvre mari a constaté beaucoup de bravoure de la part des cosaques russes, qui se trouvaient dans nos troupes ('Я очень люблю русских казаков. Они самые храбрые из всех китайцев. Во время мировой войны видел много храбрости у русских казаков, которые были в наших войсках').

П а х о м о в. (Обиженно.) Труп? Кто-с? Казак?

Р и ш е. Oui, monsieur. Les troupes de cosaques. Et vous savez, monsieur, ce qui est étonnant: bien que vous soyez des chinois vos figures sont parfois régulières et jolies. ('Да, мсье. Казачьи войска. И вы знаете, что удивительно: хотя вы и китайцы, ваши лица иногда имеют правильные и красивые черты')

[...]

П а х о м о в. (Не выдерживая.) Мадам! Же не сюи... Же не сюи ла Франс, а потому не имею возможности этого самого - парле. ('Я не ... Я не Франция; говорить') Но я скажу вам по-русски, по-нашему.

Р и ш е. (Удивленно.) Pardon?

П а х о м о в. [...] Мадам! Я совсем одинокий человек. Л'ом. Родины я лишился, родных ни в Париже, ни в окрестностях никого. С'э фини. Среди русских барышень-мамзель для меня подходящих невест совсем нет, потому - человек я малообразованный, маневр специализе, нигде особенно не учился, а оне все из высокопоставленных семейств, ни к одной не подступишься. У них, нужно вам сказать, парле, от жениха обязательно требуется ави фаворабль, чтобы и по-французскому разговаривал, и науки всякие знал. А где, скажите, я мог чему научиться. Исходя, значит, из этого, мадам, я вот и говорю, что мне, маневру, само собой разумеется, никуда нельзя податься, кроме как к иностранке. Франсе. С вами, мадам, мне не потребуется ни французского языка знать, ни географии изучать, или романы прочитывать. Са ва. Мы можем жить с вами просто по любви, по-хорошему, не расспрашивая друг друга насчет образования и прочих подробностей. Вы, вот, мало знаете меня, видели два раза всего, Тужур. Но Аксаев, камарад мой, который живет в вашей квартире два года, аппартеман, тот может вполне удостоверить, что человек я непьющий, иногда один бок выпью или деми и всего. Характер у меня в высшей степени тихий,

157

спокойный; женщин, ля фамм, и животных я вообще уважаю. И, наконец, никто никогда не может сказать, что я где-либо буянил в Париже в ресторане или в бистро. Аксидан - нон (л'ом ^ l'homme 'человек, мужчина'; с'э фини ^ c'est fini 'кончено'; маневр специализе ^ manoeuvre spécialisé 'рабочий, прошедший подготовку для некоторых видов работ'; ави фаворабль ^ avis favorable 'благоприятный отзыв'; франсе иск. ^ Française 'француженка'; са ва ^ ça va 'дела идут хорошо'; тужур ^ toujours 'всегда'; ап-партеман иск. ^ appartement 'квартира'; бок ^ bock 'кружка пива'; деми ^ demi 'половина'; ля фамм ^ la femme 'женщина'; аксидан иск. ^ accident 'неприятность'; нон иск. ^ non 'нет').

Р и ш е. (Радостно.) Bistro? Ah oui, monsieur. C'est le rêve de toute ma vie de monter un bistro [...] Vontre camarade Axayeff a demandé un jour au propriétaire du bistro voisin - celui qui est au coin de notre rue - pour combien qu'il céderait son fonds. Mais c'est absolument fou ce qu'il veut! C'est 50 milles francs qu'il exige qu'on lui donne! ('Бистро? Ну да. Это мечта всей моей жизни иметь бистро. Ваш товарищ Аксаев однажды спросил у владельца соседнего бистро - того, что у нас на углу -за сколько он уступит свое заведение. Но это просто безумную сумму он хочет! Он требует, чтобы ему дали 50 тысяч франков!')

П а х о м о в. (Оживляясь.) Дон?

Р и ш е. Oui, qu'on lui donne. ('Да, чтобы ему дали.')

П а х о м о в. Не знаю, может Аксаев и рассказывал вам про Дон. Но разве можно наш Дон представить тому, кто его никогда не видал? (Мечтательно.) Эх-хе-хе, край наш чудесный, родной тихий Дон! Станицы, вы не поверите, мадам, как города - раскинулись, разбросались .. (Меняет тон.) А вы говорите: казак труп. Нет-с, мадам. Никогда казак трупом не будет, куда его ни кинь, как его ни гони. Разумеется, здесь у вас мы вовсе не то, что у себя на Дону .48.

158

Попав во Франции в совершенно отличный от прежнего мир, выполняя здесь обычно самую неквалифицированную работу, казаки составили в русской эмигрантской среде особую группу, члены которой сумели сохранить особые взаимоотношения. Кроме того, казаки были яркими «этнографически», любили национальную одежду. Приведем примеры из речи казаков, о которых в 1990-е годы вспоминал один «русский парижанин»: Ко мне сегодня мутоны в батиман залезли (мутоны иск. moutons 'овцы', батиман иск. bâtiment 'дом, строение'); Дай я ок-сиженом присудорю! (оксижен ^ oxygène 'кислород', souder 'паять').

«Одвуязычиванию» русских эмигрантов способствовали смешанные браки. Как известно, до Первой мировой войны отношение французов к иммигрантам и к смешанным бракам было негативным, но затем диспропорция мужчин и женщин в стране (в 1921 г. на 120 женщин от 20 до 40 лет приходилось лишь 100 мужчин) изменило это отношение. Что касается самих русских, то они, «сидя на чемоданах», стремились заключать браки с русскими и православными - другие браки в 1920-х годах практически осуждались. Однако демографическая ситуация в русской диаспоре этому не способствовала: было очень много одиноких (чаще разлученных с женами) мужчин от 18 до 40 лет. В Югославии, например, в 1921 году 70% всех мужчин были одинокими, большинство же женщин были замужем, рождалось мало детей. Созданию семей отнюдь не способствовали бедность эмигрантов, отсутствие финансовой стабильности, а вступавшие в брак из-за этого же сознательно ограничивали количество детей в семье. Была очень высокая смертность, и, кроме того, многие эмигранты выехали из России уже немолодыми людьми (и в эмигрантских общинах была постоянная проблема помощи стареющим русским). Известно, что «за 12 лет (с 1920 по 1931 г.) в законный брак с французскими женщинами вступило 5239 российских мужчин.

за тот же период лишь 789 российских женщин вышли замуж за французских мужчин... Кроме того за период с 1927 по 1931 г. во Франции было зарегистрировано еще 5612 браков между россиянами и представителями других национальных

49

групп...» .

Вначале в русской среде во Франции отношение к смешанным (по национальности и вероисповеданию) бракам было насмешливым, и оно нашло отражение, например, в пьесе А. Ренникова «Пестрая семья» (1931) с такими действующими лицами: Николай Алексеевич Раевский, старый профессор; Надежда Петровна, его жена; Людмила и Светлана, их дочери; Петр, старший сын Раевских; Удаде, его жена, негритянка; Владимир, младший сын Раевских; Мэнэко, его жена, японка; Жан Романеску; Аматал и др. Небезынтересно заметить, что пьеса «Пестрая семья» (а ее еще в начале 1990-х гг. помнили пожилые русские в Париже) является, очевидно, переработанным вариантом пьесы того же автора «Беженцы всех стран (Индейский бог)», изданной в 1925 г. в Софии. В этом первом варианте дочь русского профессора Светлана из бедности вынуждена вступить в очень несчастливый брак с говорящим по-русски французским буржуа Жаном Куртуа. См., например, такую домашнюю сценку: «Куртуа: (Крича). Опять! Я не могу позволить такой dépense ('расход')! Вы в два дня на три francs ('франки') истратили papier ('бумага')! И вы не закрываете encre ('чернила')! Надо закрывать! Сколько раз я говорил вам русским и французским языком! Это не есть вода! Это не должно идти на воздух!

Ник. Андр.: Я закрываю чернильницу, мсье.

Куртуа: А я вам говорю, вы не закрываете чернильницу! Я для этого не работаю своим честным трудом французского буржуа, чтобы русский профессор

писал на мой счет по бумаге диссертации в две тысячи метров! (...)

Светлана: (В дверях.) Жан! Не смейте кричать на моего отца!

Куртуа: (Кричит.) Что? Я хорошо говорю с вашим отцом, мадам! Но я не желаю лишний dépense! Сегодня я вижу, весь анкр ушел на воздух! Завтра я вижу, весь папье ушел на манускрипт! Послезавтра я вижу, ваша maman скушала весь мармелад! Вчера я вижу ваш papa сломал вазу за douze francs ('двенадцать франков')! Я не могу на пустоту зарабатывать свои честные деньги! Я не Ротшильд! Я -Куртуа! Я за четыре месяца тратил лишние две тысячи francs за каждый. Я не женился на вашей папе и на вашей маме, мадам! (. ) И все портят мои тапи (tapis 'ковер')! И все портят мой пол!»50. В изданной в 1931 г. в Париже «Пестрой семье», хотя «действие происходит во Франции, несколько лет спустя после эва-куации»51, нет ни одного действующего лица - француза, а жених Светланы, на брак с которым она вынуждена согласиться, тоже говорит по-французски, его тоже зовут Жан, но он - Романеску.

О том, как говорили по-французски представители первого поколения эмигрантов первой волны в конце 1970-х годов, можно судить по их рассказам о жизни маленького русского анклава в Крезо, который теперь уже не существует. Он исчез к началу 1980-х годов, когда в этом французском городе умерли последние русские старики-эмигранты. В 1920-е годы в Крезо жили 38 тысяч человек, из которых от 10 до 15 тысяч работали на сталелитейных заводах Шнейдера. Город был задуман и построен для «замкнутого цикла» - так, чтобы Шнейдеры могли «выращивать» здесь своих рабочих, обучая их и контролируя всю жизнь города. До середины XX в. в Крезо функционировали казармы для рабочих, куда впоследствии и поселили несемейных русских

159

эмигрантов, сменивших рабочих из Индокитая.

Русские начинают приезжать на заводы в Крезо с 1920 г., и на 1 февраля 1926 г. их было 942 человека (по другим данным -1300). Это, в основном, не имеющие средств к существованию офицеры белых армий, казаки; все они уже «хлебнули» эмигрантской жизни в Греции, Югославии, Словакии, Польше, Болгарии, где их наняли эмиссары Шнейдеров - после войны Франция нуждалась в рабочей силе. Вот как более 50 лет спустя они рассказывали на французском языке (свидетельствующем о том, что они, несмотря на свое почти пятидесятилетнее пребывание в стране, так по-настоящему им и не овладели - ведь на первом плане у них было физическое выживание на чужбине) о своих первых впечатлениях (цитируется по материалам [Dumontet, 1980]): J'ai venu ici en France et j'ai signé un contrat pour travailler. Mais beaucoup de gens qui ne connaissaient pas. C'est Schneider qui nous a fait venir et que c'est pas nous qui sommes venus. A mairie déjà des gens doit comprendre mais ils ne connaissait rien du tout: comment vous êtes venus ici? J'ai contrat c'est le monsieur Schneider qui nous fait venir. 'Я приехал сюда во Францию и подписал контракт чтобы работать. Но многие люди не знали. Это Шнейдер нас заставил приехать и что не мы сами приехали. В мэрии уже люди должны понимать, но они совсем ничего не знали: как вы сюда приехали? У меня контракт это господин Шнейдер заставляет нас приезжать.'; Pour prendre c'est pas regarder comment vous êtes, un p'tit peu au-dessus les ouvriers ou pas: c'est étranger et pour eux c'était tout le monde pareil. Et même en arrivant ici au Creusot on demandait sur le papier: qu'est-ce que vous faites en Russie, et puis on vous engageait comme manoeuvre. Pour eux c'était le manoeuvre et c'est tout. 'Когда нанимали, не смотрели, кто вы, немножко выше рабочих или нет: это иностранец и для них все были одинаковы. И даже приехав сю-160

да в Крезо требовали написать: кто вы в России, а потом вас нанимали как чернорабочего. Для них это был чернорабочий и все'»52.

В 1990-е годы представителями первого поколения эмигрантов первой волны можно считать (с определенными оговорками) тех русских, которые родились еще в России, были привезены во Францию в возрасте от 1 месяца до 18 лет и которым сейчас за 70-80 лет. Они росли преимущественно в русской среде в лоне православной церкви, в семьях родителей все говорили по-русски, сохранению их русского языка способствовали браки с русскими, профессиональные занятия русским языком (преподавательская и/или переводческая работа), деятельность в области православия (среди информантов -несколько священников, теолог). Их первым языком был русский, и многие родители предпочитали отдавать детей не в местные, а в эмигрантские учебные заведения (которые, однако, были фактически двуязычными).

Многие русские дети учились во французских учебных заведениях. Вот любопытное свидетельство: «Писать по-русски почти никто из них не умел: учились они во французских лицеях. "Нормальным" языком они считали французский. Между собою говорили только по-французски. Дома в русскую речь поминутно вставляли французские слова и предложения: .Сегодня у нас было диктэ (диктант). (...) Я еду делать зимний спорт». В конце ХХ в., состарившись, они в своих собственных семьях старались говорить по-русски, но легко, по их словам, переходили на французский: я по-французски никогда себе не позволял говорить дома; нам с женой безразлично / думаем также одинаково на русском и на французском языках/»53.

Представители первого поколения обычно много читали по-русски (художественную и религиозную литературу), иногда выписывали русские периодические издания, зарубежные или россий-

ские. Большинство считали себя безусловно русскими. Представляясь русскому из России, говорили свои имя, отчество и фамилию, а в разговорах между собой называли друг друга по имени и отчеству. Но уже среди старшего поколения были те, кто очень плохо владеет русской речью или по-русски не говорит вовсе, например, прожившие в смешанном браке и в отрыве от «русской среды» в течение нескольких десятилетий.

Как известно, в конце ХХ в. эмигрантская русская речь была неоднородна, имела свою специфику в зависимости от того, когда выехали из России ее носители и к какой волне они принадлежат. Речь наших информантов, речь староэмигрантская, стала стабильной основой национальной идентификации русских в разных странах мира на протяжении почти восьмидесяти лет и, на наш взгляд, является частью культурного достояния нашей страны. Это - тот язык, на котором говорили и писали образованные эмигранты первой, послереволюционной, волны, жившие в разных странах русского «рассеяния». История этой речи и история ее носителей напоминают, в частности, о том, что «национальность есть явление по преимуществу интеллектуального порядка... национальный психический уклад личности растет и выявляется вместе с ее умственным развитием - и та среда, которая занята умственным трудом, т.е. интеллигенция, ярче и полнее других слоев, выражает характерную национальную "подоплеку" народа»54.

Как известно, староэмигрантская речь является достоянием не только потомков первой волны. В Дальнем Зарубежье ее влияние ощущается у представителей как других русских эмиграций конца XIX -первой половины XX в. (канадских духоборов, второго поколения эмигрантов второй волны), так и более ранних исходов из России (например, у потомков ка-заков-некрасовцев, которые поселились в

Турции в начале XVIII в. и часть которых переехала в США в 1963 г., а некоторые живут в Канаде). Все они могли изучать русский язык в учебных заведениях стран «рассеяния» именно под руководством эмигрантов первой волны и/или долгое время тесно с ними общаться. Здесь важно также упомянуть об огромной роли первой волны в изучении русского языка в странах «рассеяния», в развитии западной русистики и назвать лишь одно известное изучавшим русский язык французам имя - Юрий Константинович Давыдов (1924-1986). Этот представитель второго поколения родился в Париже, был автором и соавтором более 20 учебников русского языка для Франции и Англии, сам преподавал русский язык и с начала 1960-х годов занимал важный пост генерального инспектора по русскому языку в министерстве народного образования Франции.

Одной из современных особенностей языковой культуры первой волны является то, что просторечно-региональная речь, носители которой (например, казаки) также были среди покинувших Россию в 1920-е годы, здесь не сохранилась, как не сохранилась она и в других странах «рассеяния». Это объясняется, в основном, характерным для эмигрантов вообще и представителей Русского Зарубежья, в частности, языковым пуризмом.

Кроме того, дети малообразованных русских эмигрантов первой волны, если они стремились говорить по-русски, овладевали (в приходских школах, на курсах «русских предметов» средних учебных заведений стран «рассеяния» и просто в общении) литературным языком либо вовсе не говорили по-русски. Последнее нередко бывало в смешанных браках, где именно жены чаще бывали не русскоговорящими, что обычно негативно отражалось на знании русского языка у ребенка, и иногда даже русский мужчина, находившийся в семье и на работе вне русской среды, забывал язык своей родины (в осо-

161

бенности, в том случае, когда по тем или иным причинам он не ходил в православную церковь и не участвовал в жизни русскоговорящего прихода).

Анализ магнитофонных записей интервью с представителями Русского Зарубежья и их потомками во Франции 1990-х годов позволяет говорить о том, что особенности речи наших информантов, староэмигрантской речи, зависят, главным образом, от возраста, уровня и характера образования информанта, от его профессии, степени участия в русских детских и молодежных организациях, от того, были ли родители информанта русскоговорящими или он родился в смешанном браке (особенно велика роль языка матери), от уровня образования родителей, от сознательных усилий самого информанта и/или его родителей по овладению русским языком, от наличия русскоязычной среды в месте проживания информанта, от его принадлежности к православию, от того, каким по счету ребенком был он в родительской семье. Основным же фактором является возраст информанта, т.е. его принадлежность к определенному поколению потомков Русского Зарубежья.

Тексты нескольких интервью, которые удалось взять у представителей самого первого поколения показывают, что самые пожилые «русские французы» говорят по-русски свободно и непринужденно, но в несколько замедленном темпе (что, в основном, обусловлено их возрастом). Это - речь литературная, в которой можно отметить следы как литературной нормы России конца XIX - начала ХХ в., так и длительного контакта русского и французского языков. Именно это делает их речь отличной от речи самых пожилых носителей русского литературного языка, проживших всю свою жизнь в России. По сравнению с речью представителей второго и третьего поколений речь эмигрантов первого поколения воспринимается носителем русского языка из России как более естественная...

162

Многие представители второго поколения Русского Зарубежья, некоторые из которых родились еще в России (или вне ее) и были привезены во Францию детьми, в равной мере хорошо говорят по-русски и по-французски (пишут же по-русски практически все, по-видимому, плохо), но некоторые признавались, что французский знают хуже, чем русский, а другие русским владеют, как об этом свидетельствуют интервью, в недостаточной степени.

Среди тех, кто плохо владеет русским языком или по-русски не говорит вовсе, есть, например, прожившие в смешанном браке и в отрыве от русской среды в течение нескольких десятилетий. Иногда это -дети тех родителей, которые, по словам одного информанта, может быть раньше других поняли что это (эмиграция. -Н. Г.-М.) надолго/ которые решили/ что если уж так/ тогда ([тада]) пускай лучше дети будут французы/ настоящие/ чем неизвестно что// (...) и теперь очень многие (те, кто не умеют говорить по-русски. -Н. Г-М.) жалеют//. О подобных случаях один из информантов заметил, что этих детей «отдали на съедение французской культуре».

Обычно информанты из второго поколения много читали и/или читают по-русски (художественную и религиозную литературу), иногда выписывают русские периодические издания, зарубежные или российские. Многие считают себя безусловно русскими. Как и представители первого поколения, представляясь автору данной публикации, они обычно говорили имя, отчество и фамилию, а в разговорах между собой нередко называют друг друга по имени и отчеству.

Однако культивировать русский язык в семье было не всегда просто. Вот рассказ 58-летнего (на момент записи) парижанина, выросшего в маленьком французском городке: мой отец умер в 40-м году/ она (мать. - Н. Г.-М.) была одна с двумя детьми/ французское это самое окружение/ все говорят по-французски/ в школе по-

французски/ так что постепенно переходили с русского на французский/ сперва мешанный разговор/ а потом больше французского/меньше русского/ вот так// (...)мама старалась настаивать чтобы мы говорили по-русски/ читали по-русски/ старалась как-то научить писать по-русски//. Учась во французском лицее, эти информанты нередко переставали говорить по-русски, забывали этот язык, но позже, обычно в силу различных обстоятельств, вновь начинали им заниматься, иногда специально изучали русский во французских учебных заведениях, русской гимназии в Париже, участвовали в деятельности русских детских и молодежных организаций. Они утверждали, что в своей семье «стараются говорить по-русски», но нередко переходят на французский язык как между собой, так и со своими детьми, причем выбор языка нередко зависит от темы разговора. О постепенной утрате русского языка в каждом следующем поколении «русских французов» говорили с сожалением, но находили ее естественной.

Представители этого поколения нередко состоят в смешанных браках и возможностей говорить по-русски у них становится все меньше, к тому же постепенно ушли из жизни представители старшего поколения и вне старых центров русской эмиграции (Парижа, Ниццы) говорить по-русски в начале 1990-х годов было уже просто не с кем. Именно в этом поколении, как свидетельствует материал, уже происходят изменения в этническом самосознании: некоторые информанты считают себя «русскими, живущими во Франции», «французами русского происхождения», полагают, что обладают двумя культурами, и отмечают, что они как бы «сидят между двух стульев». Такие информанты, знакомясь, называют имя и фамилию, а иногда и отчество, но поясняют, что по отчеству их никто и никогда не называет. Замужние женщины иногда

добавляют «урожденная Х». Нередко представляются в соответствии с французскими обычаями, при этом иногда русские «домашние» имена (Лиза, Катя) становятся вполне официальными и могут фигурировать на визитных карточках.

Информанты первого и второго поколений отмечали, что русский язык может употребляться ими как тайный язык вне дома, причем представители второго поколения говорили об использовании русского в такой функции и в семье в том случае, когда имеются не говорящие по-русски родственники-французы или когда собственные дети плохо знают этот язык.

Представители третьего поколения Русского Зарубежья, проинтервьюированные автором, родились вне пределов России, многие из них двуязычны, но владеют русской речью хуже, чем французской. Эти информанты начинали говорить по-русски в родительских семьях, но очень быстро (и младшие дети раньше, чем старшие) переходили на французский как со своими братьями и сестрами, так и с родителями. Они могли изучать русский как второй или третий иностранный в лицее и одновременно посещать русские приходские школы, а затем занимались русским языком в университете, Школе восточных языков, на различных курсах. У родившихся в смешанных браках интерес к русскому языку пробуждался иногда достаточно поздно, для них это был иностранный язык, но все же не полностью чужой, поскольку в детстве они слышали русскую речь от своих родственников, знакомых одного из родителей. В целом же, овладение в той или иной степени русской речью потребовало от этих информантов значительных усилий.

Представители третьего поколения, в основном, мало читали и читают по-русски. Вот два характерных признания информантов: Вначале когда я начинал по-русски читать/ очень трудно было/ очень трудно и я часто бросал книги и

163

переходил на французский язык// Я помню/ я «Войну и мир» начал читать/ решил/ что я должен дойти до сороковой страницы/ xoть до этого// (...) я не дошел/ (...) все надоело//; Достоевского я по-французски/ Чехова по-русски// Потому что легко читать//(...) и просто тренировался читать Чехова/ потому что легко// (...) да/ без словаря/ уже/ а т^-п^-^^ каждую неделю читаю хоть одну статью из «Русской мысли»/ такая «тренировка»//.

Неплохо владеющие русским языком информанты стараются говорить со своими детьми по-русски и по-французски, причем выбор языка может зависеть, например, от темы разговора (по их словам, как только на серьезный разговор пойти или объясниться с ними/ все-таки намного легче по-французски//). Представители этого поколения Русского Зарубежья чувствуют себя настоящими французами, но с гордостью подчеркивают, что несут элементы русской культуры, и своих подрастающих детей стараются тем или иным образом приобщить к русскому языку...

В начале 1990-х годов представители второго поколения (такие, как Серго из рассказа Н.А. Тэффи «Гурон») уже состарились и в большинстве своем в равной мере владеют русским и французским языками, хотя некоторые признаются, что французский знают хуже, чем русский. Характер их франко-русского двуязычия во многом зависит от образования и профессии, которые предопредели их круг общения - французскую или двуязычную русско-французскую среду. Непосредственно французские вкрапления используются ими минимально (это, по-видимому, отчасти обусловлено желанием информантов показать приехавшему из России филологу «чистоту» своего русского языка), причем количество этих вкраплений представляется обратно пропорциональным образовательному уровню информанта. Кроме того, нужно отметить, что количество французских вкраплений увеличивается в том случае, когда информан-

164

ты, разговаривая между собой, называют, в частности, улицы, площади, станции метро, профессии, нерусские имена лиц (причем у одного и того же информанта параллельно могут употребляться французские и русские варианты: мы видели Дрюона; мы говорили с Druon).

Современная староэмигрантская речь во Франции несет отпечаток произносительных, грамматических и лексических норм русского литературного языка конца XIX - начала ХХ в., в ней видны разрушительные для фонетической, грамматической и лексической систем следы многолетнего «погружения» носителей русского языка во франкоязычную среду. Последнее осознается самими представителями старой эмиграции. В их произношении наблюдаются, в частности, отклонения от российских норм словесного ударения (комплéксы вм. комплексы), тенденция не редуцировать безударные гласные в заимствованных словах (би[о]графия, к[о]мпот) и не оглушать звонкие согласные в конечной позиции (типа францу[з] вм. францу[с]), нарушение привычного для современного жителя России чередования интонаций незавершенности и завершенности за счет увеличения количества незавершенных интонационных контуров. Кроме того, отметим, что если самые старшие «русские французы» почти не грассируют, то некоторым из желающих избавиться в своей русской речи от французского [r] (именно так этот звук обозначается в некоторых текстах интервью) представителям третьего поколения пришлось специально учиться произносить русское [р].

В словаре староэмигрантской речи можно выделить, по крайней мере, несколько особенных групп слов, в том числе, слова с устаревшим значением (госпиталь 'больница': и пришел наш знакомый/священник/ в госпиталь/ и начал читать молитву//; отставка 'увольнение с гражданской службы': (говорит библиотекарь) скорее в отставку уйдем), слова, которые в современном

русском языке считаются просторечными (откудова 'откуда': откудова они деньги берут?; утрешний 'происшедший, бывший и т.п. в прошедшее утро': утрешний чай), слова современного русского языка, значение которых калькировано с их французских соответствий (автокар 'междугородный автобус' <аи1осаг: а что/ вы ехали автокаром?; радио 'рентген (ог-рафия) ' <га&о: в четверг мне будут делать радио; фельетон 'многосерийный телефильм, телеспектакль' <£еш11е1оп: люблю смотреть немецкие фельетоны//; такие слова используются почти всеми потомками эмигрантов первой волны, но их несколько меньше в речи самых старших информантов, а также тех представителей среднего и младшего поколений, которые изучали русский язык в высших учебных заведениях Франции). Нередки варваризмы (их внешняя форма и значение воспроизводят французские слова, а словоизменение следует русским образцам) (аксидан 'несчастный случай' <ас^еп1: одна сестра погибла в аксидане автомобильном; бебешка 'младенец'(<Ьё-Ьё): вот я лично с бебешкой/ я только по-русски//), которые встречаются в речи информантов самого разного уровня образованности - от получившей четырехклассное гимназическое образование в Севастополе бывшей парижской консьержки до доктора наук.

В эмигрантской речи некоторые слова современного русского языка употребляются вместо других, более уместных в данном контексте, например: даровой и даром вместо бесплатный и бесплатно (к этой моей пенсии я имею право/ на даровое лечение//; я училась даром здесь/ моя сестра тоже даром училась//); гулаг вместо концлагерь: (об отце информанта, арестованном немцами в 1940 г. в Париже) сидел там в гулаге. Встречаются неудачные образования, искажения слов (здесь был мой дантистический кабинет; руководительские курсы). Очевидную труд-

ность даже для хорошо говорящих представителей старшего поколения представляют паронимы (республики наклонны к диктатуре (вм. склонны); они говорят теперь/ на русском языке/ который мне (... ) более понятлив (вм. понятен); ветряное стекло (вм. ветровое)).

Словарный запас потомков Русского Зарубежья представляется значительно меньшим, чем тот, которым обладают имеющие аналогичный уровень образованности русские из России. Эмигранты смогли свободно говорить не на все темы (затруднения вызывают, в частности, разговоры о профессиональной деятельности), достаточно ограничен набор оценочных слов. Информанты, в особенности те, которые владеют русской речью, по их выражению, «из семьи» и не изучали этот язык в учебных заведениях Франции, в начале 1990-х годов не знали такие слова, как, например, холодильник, телевидение, телевизионная программа, отпуск, пенсия.

Под влиянием многолетнего «погружения» в неславянскую языковую среду в речи представителей первой волны происходит «расшатывание» категории вида русского глагола, что обусловлено расхождениями в передаче свойств действия, имеющимися между французским и русским языками (у нас дача //(... ) значит мы не хотели ее продать/ когда мы развелись — вм. продавать; десять лет я совсем не употребила это — вм. не употребляла). Конструкции с инфинитивом иногда заменяют придаточные предложения: я был очень удивлен узнать (вм. удивился, когда); я страдаю говорить с ней по-русски (вм. страдаю, когда говорю), прямообъ-ектные конструкции нередко используются вместо обстоятельственных (возьмите лифт вм. поезжайте на лифте; он имел там чрезвычайно интересную жизнь вм. у него была; лучше оставить русский язык русским/ которые его хорошо говорят//).

В речи третьего поколения и сравнительно нечасто поколения второго встре-

165

чаются случаи неверного выбора русского эквивалента французского широкозначно-го предлога (ее семья от Баку; они играли в церкви гитарой), союза, союзного слова (да я даже не знаю/ если для всех советских все сокращения понятны; тем более/ как моя прабабушка скончалась/ моя мысль очень офранцузилась//), ошибки в согласовании (так вот она голосовал исключительно для этого), управлении (я делаю очень много ошибки). Под влиянием французского языка (иногда и других языков, если информант родился и/или долго жил не во Франции) может неверно употребляться род существительного (они строят такие... кажется две фрегаты).

Что касается особенностей так называемого логического выделения слова или группы слов в высказывании, то даже представители второго поколения, а также их дети и внуки используют для этого

русские кальки французских выделительных конструкций (их было двести которые на этой секции представлялись (т.е. поступали на это отделение)). Однако самые старшие информанты, родившиеся и выросшие в России, совершенно свободно употребляют интонационные средства логического и экспрессивного выделения слова.

В начале 1970-х годов П.Е. Ковалевский, оглядывая полувековую историю русской эмиграции, с полным основанием написал о трех задачах, которые выполняла русская эмиграция - охранительной, осведомительной и творческой (через участие в культурной и научной жизни других стран). Он подчеркнул, что борьба за русскую культуру, русский язык, русские исторические традиции была не явлением только бытовым, но имела «глубокие моральные и духовные основы и задания»55.

Примечания

1 Язык русского зарубежья: Общие процессы и речевые портреты: Коллективная монография. М.; Вена, 2001. Библиографию, куда включены исследования иностранных авторов, см., например, в кн.: Русский язык зарубежья. - М., 2001.

2 Расшифровки этих записей и комментарии см.: Голубева-Монаткина Н.И. Русская эмигрантская речь во Франции конца ХХ века: Тексты и комментарии. - М., 2004; Голубева-Мо-наткина Н.И. Русская эмигрантская речь в Канаде конца ХХ века. Тексты и комментарии. - М., 2004.

3 Пио-Ульский Г.Н. Русская эмиграция и ее значение в культурной жизни других народов. -Белград, 1939. - С. 60.

4 Тэффи Н. О русском языке // Возрождение. - Париж, 1926. - 19 дек., № 565. Перепечатка: Русская речь. - М., 1988. - № 5.

5 Волконский С., Волконский А. В защиту русского языка: Сб. ст. - Берлин: Медный всадник, 1928. - С. 5.

6 Бем А.Л. Церковь и русский литературный язык. - Прага, 1944. - С. 10.

7 Волконский С., Волконский А. В защиту русского языка: Сб. ст. - Берлин: Медный всадник, 1928. - С. 5.

8 Там же. - С. 19-23.

11

Там же. - С. 32. Там же. - С. 50.

Там же. - С. 52.

12 Ренников А. Незваные варяги. - Париж, 1929. - С. 35-39.

13 Волконский С., Волконский А. В защиту русского языка: Сб. ст. - Берлин: Медный всадник, 1928. - С. 61.

14 Там же.

15 Карцевский С.И. Новая орфография // Русская школа за рубежом. - Париж, 1923. - № 1. -С. 12.

166

Карцевский С.И. Новая орфография // Русская школа за рубежом. - Париж, 1923. - № 1. -

С. 69-70.

Волконский С., Волконский А. В защиту русского языка: Сб. ст. - Берлин: Медный всадник, 1928. - С. 8-9.

Карцевский С. И. Новая орфография // Русская школа за рубежом - Париж, 1923. - № 1. -С. 71.

Карцевский С.И. Язык, война и революция. - Берлин, 1923. - С. 2. Там же. - С. 7.

Волконский С., Волконский А. В защиту русского языка: Сб. ст. - Берлин: Медный всадник, 1928. - С. 59.

Русская речь. - Париж, 1958. - № 1. - С. 1. Там же. - С. 2.

Федоров Н. Советизация эмигрантского языка. - Буэнос-Айрес, 1952. - С. 11. Там же. - С. 19.

Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия - история и культурнопросветительская работа русского зарубежья за полвека 1920-1970. - Paris, 1971. - С. 28. Васильева А. А. (Без названия) // Эмиграция.- 1993. - № 4. - С. 3. Дети эмиграции. - Прага, 1925. - С. 135.

Петров А. Первая Константинопольская гимназия Всероссийского Союза Городов // Русская

школа за рубежом. - 1924. - № 9. - С. 96.

Русская школа за рубежом. - 1931. - № 34. - С. 511-512.

Efimovsky O. Il était une fois... Brunoy... Quincy. - Paris, 1991. - P. 58.

Руднев В.В. Финансовое положение и перспективы беженской школы. - Прага, 1925.

Тэффи Н.А. Книга Июнь. Рассказы. - Белград, 1931. - С. 114.

Beyssac M. La vie culturelle de l'émigration russe en France. Chronique (1920-1930). - Paris, 1971. -P. 53.

Руднев В.В. Условия жизни детей в эмиграции. - Прага, 1928. - С. 6. Там же. - С. 17.

Руднев В.В. Судьбы эмигрантской школы. - Прага, 1930. - С. 36. Там же. - С. 3.

Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия - история и культурно-просветительская работа русского зарубежья за полвека. 1920-1970. - Paris, 1971. - С. 85-109. Там же. - С. 13.

Ренников А. Комедии. - Париж, 1931. - С. 9. Там же. - С. 15.

Грановская Л.М. Русская эмиграция о русском языке. Аннотированный библиографический

указатель (1918-1992). - М., 1993. - С. 40.

Тэффи H.A. Городок. Новые рассказы. - Париж, 1927. - С. 41.

Тэффи Н.А. Зимняя радуга. - Нью-Йорк, 1953. - С. 222.

Ренников А. Комедии. - Париж, 1931. - С. 10-11.

Там же. - С. 56.

Там же. - С. 45-46.

Бойко Ю.В. О влиянии смешанных браков на процессы социальной адаптации россиян во Франции 1920-х годов // История российского зарубежья. Проблемы адаптации мигрантов в Х1Х-ХХ веках. - М., 1996. - С. 107-110.

Ренников А. Беженцы всех стран ( Индейский бог): Комедия в 3 д. - София, 1925. - С. 34-35. Ренников А. 1931. Комедии. - Париж, 1931. - С. 76.

Dumontet C. Vie et problèmes de quelques éléments de l'émigration russe blanche au Creusot, de 1924 à 1980. - Lyon: Université Lyon, 1980.

Цит. по: Грановская Л.М. Русская эмиграция о русском языке. Аннотированный библиографический указатель (1918-1992). - М., 1993. - С. 40.

Овсянико-Куликовский Д.Н. Психология национальности. - СПб., 1922. - С. 17. Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия - история и культурно-просветительская работа русского зарубежья за полвека. 1920-1970. - Paris, 1971. - С. 15.

167

16

17

18

53