CC BY
385
[лингвокультурология]
I
К. Н. Галай, А. В. Жучкова
О ТИПОЛОГИЧЕСКОЙ КЛАССИФИКАЦИИ И СИМВОЛИЧЕСКОМ ЗНАЧЕНИИ АНТРОПОМОРФНЫХ ОБРАЗОВ
ПРИНЦА-ЛЯГУШКИ И ЦАРЕВНЫ-ЛЯГУШКИ
KARINA N. GALAY, ANNA V. ZHUCHKOVA THE TYPOLOGICAL CLASSIFICATION AND THE SYMBOLICAL VALUE OF ANTHROPOMORPHOUS IMAGES OF THE FROG PRINCE AND TSAREVNA FROG
Карина Назировна Галай
Кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Российского университета дружбы народов ► [email protected]
Анна Владимировна Жучкова
Кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Российского университета дружбы народов ► [email protected]
Анималистические образы играют значимую роль в мифологии, фольклоре и литературе. Можно выделить несколько основных видов анималистических образов: зооморфные образы, антропоморфные образы, персонажи-оборотни и оборачивающиеся герои. Образы царевны-лягушки из русской сказки и принца-лягушки из немецкой не имеют точного типологического соответствия с категориями антропоморфных фольклорных образов. Определяя типологию сказочного образа лягушки, мы приходим к заключению, что субстанциональным качеством этого образа в сказках является его психологическое и философское символическое значение.
Ключевые слова: анималистические образы, зооморфизм, антропоморфизм, оборот-ничество, оборачивание, личностный рост, эгоизм.
Animalistic images play an important role in mythology, folklore and literature. Some types of animalistic images are allocated: zoomorfny images, anthropomorphous images, characters werewolves and turning-around heroes. Images of Tsarevna Frog from a Russian fairy tale and the Frog Prince from a German fairy tale don’t correspond to this typology. We come to a conclusion that its psychological and philosophical symbolical value is substantial quality of the image in fairy tales.
Keywords: animalistic images, zoomorphism, anthropomorphism, oborotnichestvo, reversing, personal growth, egoism.
Анималистические образы и сравнения — распространенный прием в мировой литературе. Отождествление человека и животного генетически восходит к мифологии и древним магическим обрядам. В наскальной живописи и фольклоре изображение животного может восприниматься следующим образом: как тотем, к которому обращаются за помощью и поддержкой, как враг, которого можно победить средствами симпатической магии, либо как жертва, которую подобным образом подготавливают к поражению. Эти представления базируются на материалистической концепции истории. Однако в последнее время восприятие первобытной культуры как примитивно-хищнической теряет свою актуальность. Более достоверным представляется взгляд на прошлое человечества как на сбалансированную систему отношений, построенных по принципу взаимодействия человека и природы. Находится все больше фактов, подтверждающих, что древний человек жил в гармонии с природой, или, прибегая к научной терминологии,
50
[мир русского слова № 4 / 2014]
умел строить системные контуры обратной связи, о которых писал Грегори Бейтсон в «Экологии разума» [2]. Европоцентричное цивилизованное общество не заботится о поддержании контуров системного взаимодействия с природой и миром, оно направлено на подавление и изменение окружающей среды и не осознает, что правильный путь взаимодействия с миром — изменение собственного «я», а не борьба с биосоциосферой. Восстанавливая системные связи с миром, мы ищем в сюжетно-символическом содержании сказок о лягушках философское и нравственное значение, так как придерживаемся мнения, что использование эйдосов животных в древней культуре имело не охотничье предназначение, а служило в первую очередь способом познания мира и взаимодействия с ним. Поэтому анималистические образы играют значимую роль в мифологии, фольклоре и литературе, являясь метафорами и символами человеческих чувств и отношений.
Сравнения людей с животными известны любой литературе, сколь бы древней она ни была. Например, в третьей песне гомеровской «Илиады» Менелай, увидевший Париса, сравнивается со львом: «Радостью вспыхнул, как вспыхнул бы лев перед крупной добычей...» Как заметил немецкий литературовед Б. Снель, «гомеровские сравнения с животными больше, чем просто способ усилить впечатление...» При сравнении воина со львом имеется в виду так называемый menos, то есть порыв. «В эпические времена лев, бросающийся на стадо, считался животным, имеющим наибольший menos, поэтому человек, ведущий себя „как лев“, проявляет родство с животным» [5: 270]. В памятнике древнерусской литературы «Слово о полку Игореве» мир фауны представлен очень богато, и его художественная функция отнюдь не исчерпывается эстетическими задачами. С помощью анималистических образов автор «Слова...» отражает философскую ситуацию двоемирия, противостояния добра и зла, деля вселенную на царство русичей, которым соответствуют зооморфные образы соколов, соловьев и др., и царство половецкой нечисти, с миром которых соотносятся галки, вороны, волки, лисицы и др.
[К. Н. Галай, А. В. Жучкова]
Существующая классификация анималистических образов позволяет выделить несколько основных видов анималистических образов в художественном тексте: зооморфные образы, антропоморфные образы, персонажи-оборотни и оборачивающиеся герои. Зооморфные и антропоморфные образы многочисленны в русской и европейской литературе XIX-XX вв. Оборотни и оборачивающиеся герои чаще встречаются в фольклоре и фэнтези.
Использование зооморфных образов в литературе (наделение персонажа чертами животного) имеет оценочную функцию. На разных уровнях структуры художественного образа использование зооморфизма позволяет выделять специфические черты персонажей, такие как: приметы внешности, особенности поведения, физические, интеллектуальные, нравственные качества, маркеры эмоционального состояния и признаки культурной специфики страны (например, французский национальный герой — Лис Ренар). Почти всегда «перенос на человека признаков животных подразумевает оценочные коннотации» [3: 52]. Такие сравнения возникают в результате творческого осмысления мира, они формируются на основе общечеловеческих или национальных представлений о животных. Некоторые ученые считают, что разным народам известны, в основном, одни и те же круги названий животных, выполняющих характеристическую функцию. Ассоциативная связь людей с животными, отраженная на уровне языковых идиом, является универсальной для всех языков [4].
Антропоморфные образы, подразумевающие очеловечивание представителей флоры и фауны, из которых нас интересуют последние, представлены в фольклоре несколькими видами. Ведовство — превращение человека в животное и его действия в образе животного с целью причинения ущерба окружающим. Оборотничество — превращение человека в животное в определенные периоды его жизни и в некоторой степени слияние с этим животным, восходящее к тотеми-ческим представлениям. Оборачивание — превращение человека в животное или птицу, что часто встречается в русских народных сказках, при
[мир русского слова № 4 / 2014]
51
[лингвокультурология]
полной сохранности личности человека (в отличие от оборотничества). Напрашивается вывод, что оборачивание в сказках используется чаще всего для удобства перемещения: герой или героини хлопаются оземь, оборачиваются некоей птицей (лебедью белой, соколом и т. д.) и улетают.
Отметим, что персонаж совершает трансформации «туда-обратно» сознательно, по собственной воле. Эти образы восходят к тотемиче-ским представлениям, хотя и отличаются большей или меньшей степенью близости персонажа со своим тотемом.
Обратимся теперь к рассмотрению образа царевны-лягушки из русской народной сказки и принца-лягушки из немецкой сказки с одноименным названием, записанной Якобом и Вильгельмом Гримм. Возникает вопрос, к какому типу анималистических персонажей они относятся.
Это не зооморфные образы, потому наличие лягушачьей шкурки у Василисы Премудрой и немецкого принца не имеет оценочной коннотации. За оболочкой неприятного внешне существа скрываются прекрасные мужчина и женщина. Их облик — это результат соприкосновения со злом, которое, однако, не затронуло их истинную сущность: и принц, и царевна приносят счастье своим избранникам. Более того, при трансформации в людей, герои не сохраняют никаких общих черт с лягушками, лягушачья натура не является оценкой их внутренних свойств. Тогда какую роль она выполняет?
Если рассматривать «лягушачьи» сказки как сюжеты о зооморфном брачном партнере, который сбрасывает животную личину ночью (во сне или при определенных сопутствующих обстоятельствах, например, когда Царевна-лягушка едет на «смотрины» к царю-свекру), то нельзя забывать, что отторжение звериной личины происходит при утверждении героя в новом статусе жениха/невесты. В сказках действительно присутствует мотив перевоплощения в прекрасного принца/прекрасную деву именно во временном рубеже, однако царевна-лягушка остается в своем облике даже будучи уже «утвержденной» женой царевича, и принц-лягушка также, получая статус избранного принцессой и «утвержденного» ее от-
цом, остается все же лягушкой. Значит, этот вариант классификации не подходит.
Эти образы не могут быть отнесены к антропоморфным, наделяющим животных человеческими качествами, как физическими, так и эмоциональными. Даже если рассматривать антропо-морфизацию с точки зрения архаического мировоззрения (а волшебные сказки как раз и отражают архаичную форму мышления, другой вопрос, верны ли наши представления об их системе мира?), то принц- и царевна-лягушки не подходят ни под одну категорию антропоморфизации. Можно ли считать образ сбрасывания лягушачьей кожи в немецкой сказке и сбрасывания-одевания шкурки в русской сказке отражением то-темических представлений и обряда инициации? Если и есть некие ассоциативные связи сказочной лягушки с тотемным животным, то весьма опосредованные, поскольку непонятно, какую силу заимствуют персонажи сказки у лягушки. Скорее всего, никакую. Наоборот, лягушачья сущность враждебна их природе, и они стремятся от нее избавиться.
Образы принца- и принцессы-лягушек не подходят и под тип ведовства, так как принц и царевна положительные персонажи, их превращения не связаны с их злым умыслом, и они не владеют вредоносной магией.
Пожалуй, типологически более близко фольклорным образам «лягушек королевской крови» оборотничество — чудесная способность существ или, в нашем случае, людей, менять свой облик. Основные превращения происходят в рамках противопоставления человек-животное и являются временными, то есть герой после перекидывания в животное/птицу/рыбу и т. д. возвращается к своему первоначальному облику. На первый взгляд принц-лягушка и царевна-лягушка являются именно оборотнями, однако не следует забывать, что в оборотничестве есть важный фактор собственного желания героя. В рассматриваемых же сказках нахождение в оболочке лягушки является не собственным желанием принца и царевны, а колдовством злых сил, и против этого превращения сами герои ничего сделать не могут, им нужна помощь извне.
52
[мир русского слова № 4 / 2014]
Идея оборотничества базируется на представлении о двойственности бытия. При параллельном существовании видимого, реального и невидимого, фантастического мира оборотни занимают особое место в иерархии мифологических существ. Они могут жить в обоих мирах, превращаясь то в волшебного животного, то в человека. При этом двойственность их природы обнаруживается не столько в различии обликов, сколько в поведении, чужеродном обоим мирам. Сущности животного-человека у оборотня перетекают друг у друга, мерцают, и грань между животным и человеком очень тонкая. Случай с прин-цем-лягушкой и царевной-лягушкой не соответствует в полной мере феномену оборотничества, так как, будучи в шкуре лягушек, они продолжают жить именно человеческой жизнью, у них сохраняются повадки человека, несмотря на вынужденную среду обитания (колодец, болото).К тому же в качестве суженого они выбирают не просто героя-человека, но человека, равного им по социальному статусу — царевича и принцессу. Приходим к выводу, что для определения типологии образов лягушек в сказках скорее применим термин «оборачивание»: герои не меняют свою внутреннюю сущность при изменении облика. При оборотничестве герои меняются как внешне, так и внутренне. Более того, по поверьям, оборотень меняет свою внешнюю форму именно вследствие изменения внутренней сущности: сначала герой испытывает душевное смятение, признаки острого психического расстройства, и только затем обнаруживает постепенное проявление деталей звериной внешности. Вполне возможно, что с морально-этической точки зрения обротниче-ство детерминировано именно «нечеловеческим» душевным состоянием и поведением героя, выступая в качестве логического следствия и/или «наказания».
Следовательно, наибольшим типологическим сходством со сказочными лягушками обладают персонажи, способные к оборачиванию, то есть к сугубо внешней трансформации, не затрагивающей личностных характеристик. Однако и здесь есть существенное отличие. Принц- и царевна-лягушки не по своей воле становятся зем-
[К. Н. Галай, А. В. Жучкова]
новодными, а из-за козней злых сил. Обычно мотив околдовывания атрибутирован особой художественной функциональностью шкуры животного, о чем писал А. Н. Афанасьев: «На Руси хранится такое предание: красавица, превращённая мачехой-ведьмою в рысь, прибегала к своему осиротелому ребёнку, сбрасывала с себя звериную шкурку и кормила его материнскою грудью, а накормив, — снова оборачивалась рысью и удалялась в дремучий лес; муж красавицы, улучив удобную минуту, захватил звериную шкурку, спалил её на огне и тем самым освободил свою подругу от волшебного очарования. В норвежской сказке один из королевичей, превращённых в жеребят, говорит своему избавителю: „возьми этот старый меч, в день твоей свадьбы ты должен отрубить нам головы и снять лошадиные кожи; тогда мы опять сделаемся людьми“» [1: 268].
Однако в сказке о Царевне-лягушке сжигание лягушачьей кожи не помогает Василисе Премудрой избавиться от злых чар, она вынуждена вернуться в царство Кощея, чтобы ждать своего суженого, которому предстоит долгая дорога (метафорически — личностный рост). Принцу-лягушке из сказок братьев Гримм удается также сбросить свою шкурку лишь тогда, когда в нем и в принцессе происходят внутренние изменения и они оказываются способными высказать и испытывать искренние чувства друг к другу. Таким образом, в сказочных сюжетах о лягушках имеют качественное значение внутренние, психологические изменения героев, а не внешние повреждения шкуры, как у А. Н. Афанасьева. Мы не нашли точного типологического соответствия образов принца и принцессы лягушки ни с одной категорией антропоморфных фольклорных образов. Следовательно, в сказках о царевне- и принце-ля-гушках на первый план выходит не анималистический, а психологический мотив.
А с какими древними тотемистическими представлениями связана лягушка? Желанием обрести какие особые умения можно объяснить подобную инициализацию: надевание лягушачьей шкурки? Из физиологических свойств самой лягушки выдающимся можно назвать только плодовитость. Известно, что численность од-
[мир русского слова № 4 / 2014]
53
[лингвокультурология]
ной кладки икринок может достигать 20 тысяч. Некоторые фольклорные сюжеты обыгрывают это свойство лягушки: проглотившая лягушку женщина беременеет. Однако принцу-лягуш-ке из немецкой сказки данное свойство вроде бы ни к чему. Еще лягушки связываются со стихией воды и с дождем. Действительно, принц-лягушка живет в колодце, царевна — на болоте. Но к объяснению функциональности использования образов лягушки в данных сказках нас это не приближает. Вышесказанное свидетельствует о том, что связь персонажа и анималистического образа лягушки в рассматриваемых фольклорных сюжетах в большей степени символическая, чем тотемистическая.
Трактовка символа субъективна, поэтому предоставим себе свободу творческого поиска: лягушка связана с изменчивой стихией воды. Лягушка способна к изменениям и претерпевает их в процессе онтогенеза: икринка — головастик (рыба) — прыгающая и квакающая рептилия. Внутреннее значение данного анималистического образа — предрасположенность к изменению и развитию. Его конкретно-чувственной составляющей является кинестетическое ощущение холодной, скользкой кожи, ассоциирующееся с душевной холодностью, закрытостью, эгоизмом.
Вспомним сюжет немецкой сказки. Принц-лягушка заключил договор с принцессой: если он достанет со дна колодца потерянную дорогую вещь (круглый золотой предмет, который в разных версиях интерпретируется то как мячик, то как шарик), то принцесса будет с ним дружить. Свою часть договора лягушка выполнила, а принцесса от дружбы с холодной скользкой тварью отказалась. Лягушка настойчиво добивается от принцессы соблюдения обязательств и, заручившись поддержкой короля-отца, оказывается за одним столом с королевской семьей, а потом и в спальне принцессы. Там лягушонок начинает плакать и жалуется, что принцесса не дарит ему обещанной дружбы. И только тогда девушка проникается сочувствием к лягушке, преодолевает отвращение, целует ее в зеленую щечку и на этот раз искренне обещает свою дружбу. Лягушка превращается в принца, и живут они долго и счастливо.
Учитывая нашу трактовку образа лягушки как символического отражения холодности и эгоизма, интерпретация сказочного сюжета такова: привычный в европейской традиции брак, основанный на расчете и патриархальной власти отца, не приносит счастья. Для гармонии в браке необходимо внутреннее раскрытие мужчины и женщины, душевная открытость, искренность и доверие. В большей степени мы наблюдаем здесь урок мужчинам: пока лягушка добивалась своей цели рациональными путями, она оставалась лягушкой и не была мила принцессе. Когда же принц решился на открытое проявление своих чувств, принцесса почувствовала отклик в своем сердце. Символический финал — избавление от холодной уродливой лягушачьей кожи, закрепощавшего душу эгоизма и расчетливости, превращение в человека.
Жанр любой сказки предполагает нравственный урок. Бытовые и анималистические сказки учат общению в социуме, волшебная сказка — это метафора отношений между мужчиной и женщиной, зашифрованный в образах алгоритм обретения любви. Если в немецкой традиции главный урок героям — не быть расчетливыми, то в русской сказке нравственный посыл сложнее. С социальной точки зрения Иван-царевич ничего не теряет, имея в женах лягушку: хлеба, испеченные женой, ковры, ею вытканные, да и сама Василиса на балу лучше всех. Однако царевичу этого мало. Действуя по-мужски прямолинейно, он сжигает ее шкуру. Потеряв после сожжения лягушачьей кожи Василису, Иван-царевич вынужден идти за тридевять земель в царство Кощея ее вызволять. Ему предстоит путешествие в иномирье, встреча с бабой-ягой — стражем мира мертвых. Сказочный сюжет дороги в ином мире — это метафора личностного роста, преодоление трудностей на пути духовного самосовершенствования. Для достижения счастья в любви мужчине необходимо отказаться от прямолинейности и рациональной обусловленности мыслей и поступков. Ему надо предпринять путешествие в иное измерение — мир своей души, подсознания, чувств, чтобы понять жену и поверить ей. Если бы Иван-царевич оказался способен до-
54
[мир русского слова № 4 / 2014]
верять в начале сказки, то шкурка — метафора отчужденности людей друг от друга, холодности и эгоизма — исчезла бы сама собой. Теперь ему предстоит пройти путь самосовершенствования, прежде чем он обретет гармонию в любви.
На наш взгляд, облик лягушки в сказках — это метафора холодной рассудочности и эгоизма, которые необходимо преодолеть мужчине и женщине на пути друг к другу. В большей степени сказки о лягушках — это урок мужчинам, поскольку их сознание изначально настроено на рациональный подход к действительности. Любовь же — путешествие в другое измерение, в область чувств, что представляет для мужчин определённую сложность. В немецкой сказке герой-мужчина сам оказывается в лягушачьей шкуре, а в русской Иван-царевич проходит путь к душевной от-
[К. Н. Галай, А. В. Жучкова]
крытости и избавлению от эгоизма ради спасения свой возлюбленной.
ЛИТЕРАТУРА
1. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов: В 3 т. Т. 3. М., 1995.
2. Бейтсон Г. Экология разума: Избр. ст. по антропологии, психиатрии и эпистемологии / Пер. Д. Я. Федотова, М. П. Папуша; вступ. ст. А. М. Эткинда. М., 2000.
3. Вольф Е. М. Метафора и оценка // Метафора в языке и тексте. М., 1988. С. 52-65.
4. Гутман Е. А., Литвин Ф. А., Черемисина М. И. Сопоставительный анализ зооморфных характеристик (на матер. русского, английского и французского языков) // Национально-культурная специфика речевого поведения. М., 1977. С. 147-165.
5. Snell В. Entdeckung des Geistes. Hamburg, 1955. S. 270.
[ хроника]
НАУЧНО-МЕТОДИЧЕСКИЙ СЕМИНАР «ВОСПИТАНИЕ МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОМПЕТЕНЦИИ...»
(Окончание. Начало на с. 38, 49)
С большим интересом было воспринято выступление Б. С. Белоуса, посвящённое роли страноведения в системе обучения РКИ, рассказавшего о восприятии иностранными учащимися курса «Россия сегодня: политика, экономика, общество». Докладчику задавали много вопросов о конкретной тематике его лекций-бесед, о реакции стажёров на события сегодняшнего дня, о донесении личной позиции преподавателя в освещаемой дискуссионной теме и убедились лишний раз в том, что общая эрудиция и энтузиазм педагога являются гарантом межкультурной коммуникации и воспитательного потенциала работы с учащимися в области РКИ.
Этот энтузиазм был продемонстрирован на открытом занятии (мастер-класс), подготовленном преподавателями кафедры. Студенты разных национальностей показали композицию, посвящённую жизни и творчеству М. Ю. Лермонтова, где использовались эффективные учебные технологии.
Ведущим был Андрей Рудт, студент из Германии, который не только умело управлял всем процессом,
но и сам читал стихи, написал музыку к стихотворению поэта «Еврейская песня». Этот романс он трогательно исполнил вместе с молодым преподавателем Н. Ю. Спиридоновой. В композицию был включён и представлен сценический отрывок из драмы М. Ю. Лермонтова «Маскарад», что вместе со стихами и бальными танцами (вальс А. Хачатуряна к драме «Маскарад»), исполненными студентами, позволило окунуться в атмосферу и настроения эпохи и творчества поэта, юбилей которого отмечается в этом году.
В заключение хочется подчеркнуть, что организация и проведение такого рода семинаров, безусловно, имеет огромное значение не только для обучения иностранных учащихся, но и для расширения культурнообразовательного пространства и профессиональной компетентности преподавателей РКИ.
М. А. Шахматова, канд. филол. наук, доц. каф. РКИ и методики его преподавания СПбГУ
[мир русского слова № 4 / 2014]
55
