CC BY
108
31 Соловьев В.С. Смысл любви //Соловьев Вл. Соч. В 2 т. М., 1988. Т.2. С.504.
32 Там же. С. 505.
33 Там же.
34 Там же. С. 507.
35 Там же. С. 511.
36 Там же. С. 518.
37 Там же. С. 520.
38 Там же. С. 521.
39 Там же. С. 538.
40 Там же. С. 539.
41 Там же. С. 540.
42 Там же. С. 545.
ИДЕЯ СОФИИ И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Н.П.КРОХИНА
Шуйский государственный педагогический университет
О СОФИЙНЫХ НАЧАЛАХ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
С интуицией Софии связано существо и начало оригинальной русской философии. Идея и образ Софии - в центре космологии, антропологии, эстетики, поэзии и жизни Вл. Соловьёва. Софийна и большая русская литература в своей национальной подпочве, в своей «великой стихийной памяти» ( по слову А. Блока), сохранившей и языческие основы народной души, и софийное своеобразие народной религиозности. Важнейший исток отечественной софиологии Серебряного века -софийное чувство, пронизывающее русскую литературу. Как его пытается передать С. Хоружий, это «дар непосредственного переживания непреходящей красоты и рассудком недоказуемой ценности, таинственно заключённой в вещах мира, вопреки их видимой скудности, эфемерности, дисгармонии»1. Софийным чувством рождены строки Ф. Тютчева:
Чему бы жизнь нас ни учила, Но сердце верит в чудеса: Есть нескудеющая сила, Есть и нетленная краса.
Не всё, что здесь цвело, увянет, Не всё, что было здесь, пройдёт.
Есть «нескудеющая сила» и «нетленная краса» души, прошедшей через все житейские искушения и страдания, причастной вселенской мистерии самоочищения и всеединства. Эта софийная сила и краса прежде всего открывается в творчестве, о чём свидетельствует A.C. Пушкин:
Нет, весь я не умру - душа в заветной лире Мой прах переживёт и тленья убежит...
На почве этого чувства вырастает целостное софийное мироощущение, восприятие мира в аспекте софийности, суть которого - преклонение, благоговение вопреки всему.
Русскую литературу пронизывает интуиция всеединства, которой Вл. Соловьёв даст имя - София. В творчестве русских писателей XIX века находим «космически-религиозное чувство», сочетающее «явственный пантеизм... со столь же очевидной и вполне искренней православно-христианской верой», как писал С. Франк о поэзии Ф. Тютчева2. Творчество, не потерявшее свою религиозную основу, стихийной веры в реальность сверх -чувственного мира, может быть названо софийным. Земное бытие имеет высшие основы. Обнаружение этих основ составляет цель и задачу истинного искусства, по эстетическим воззрениям Серебряного века. Идея преображения одушевляет лирику А.С. Пушкина, являясь её центральной темой и вершиной: поэт -пророк, вестник. Поэт творит по формуле «Веленью Божию, о муза, будь послушна...». В творчестве самого софийного из русских писателей - Достоевского с его верой, по слову Вл. Соловьёва, «в чистоту, святость и красоту материи»3, Вяч. Иванов находил «мистический реализм»4 - реальное ощущение божест -
венной основы мира, которое переживают его лучшие герои. Русская литература, устремлённая к преображению жизни
(Творящей Матери наследник, воззови
Преображение вселенной. - Вяч. Иванов5) —
стихийно выражает мистическую сущность православия — идею обожения, преображения мира. Именно стихийно, ибо можно спорить о православности религиозного сознания русского писателя (Пушкина, Достоевского, Вл. Соловьёва; когда Гоголь попытался быть строго православным — писателя не стало), но нельзя сомневаться в православной сущности его эстетического канона, возросшего на богатейшей почве восточно-христианской святости. Учение о Софии — мистическая основа православия: Мировая Душа, отпавшая от Бога, жаждет преображения, возвращения к Богу. София — видение преображённого мира, интуиция синергийной целостности человеческого-божественного-природного, чувство живого присутствия Бога в мире, «Богоматерия», по слову Вл. Соловьёва6. «Русские философы очень склонны к так называемому онтологизму», — о чём, в частности, свидетельствует В. В. Зеньковский. Исток его связан с православной святостью: «Русский аскетизм восходит не к отвержению мира..., а к яркому видению небесной правды и красоты. Христианство утверждает необходимость просветления всего видимого»7. Потому важнейшие храмы посвящались Софии. Как писал Вл. Соловьёв, считавший софийный аспект религиозного чувства русского народа наиболее самобытным, София Премудрость Божия, «которой наши предки по удивительному пророческому чувству строили алтари и храмы, сами ещё не зная, кто она», — «творение, полным и совершенным единением соединённое с Божеством: всецело его вместившее в себе»8. София — явление Божества, «материя Божества»9. Для православного — это Христос («по Божественности своей — Логос, по человечеству своему — София»10), Церковь в её мистическом понимании — потому храмы посвящались Софии. В куполе киевской Святой Софии, как писал Г. Федотов, был дан вечный символ, выражающий истину православия и связывающий эту истину с эллинскими истоками: «Здесь земля легко и радостно возносится
к небу в движении четырёх столпов, и свод небесный спускается ей навстречу, любовно объемля крылами парусов своих. Здесь всё полно завершённым покоем, достигнутой мерой, свободой в законе, бесконечностью, замкнутой в круг. Тем, кто не видел иной, великой Святой Софии, кажется, что лучше не выразить в камне самой идеи православия»11. В литературе эту двойную основу отечественной духовности воплощает творчество Пушкина12. Софийна икона - символ православия. В красках, в сложных и мудрых композициях икон Русь выражала свои глубокие догматические прозрения. «Только в красках умела она поведать о некоем живом, русском культе Святой Софии»13. Г.П. Федотов, исследователь русских духовных стихов14, отмечал «космическую окрашенность русской религиозности»: «Если называть софийной всякую форму христианской религиозности, которая связывает неразрывно божественный и природный мир, то русская народная религиозность должна быть названа софий-ной»15.
Русь чтила в Софии (которая отождествлялась с предвечным Словом и Духом Святым, с Богоматерью и Церковью) посредника между недоступным Богом и миром, делавшего воспринимаемым божественную духовность, являвшего видение небесной правды и красоты, воплощая идеи любви, согласия, мира, единения. При этих словах сразу возникает в сознании рублёвская «Троица». Иконописец и зодчий почитались на Руси за то, что могли, обретя дар Софии Премудрости Божией, созидать божественную красоту. София была их покровительницей. И храм, и икона являли зримое воплощение Богоматерии. Сущностные основы православной традиции таятся за почти непроницаемой для разума завесой, имя которой - София.
Образ Софии многозначен и выходит за пределы любого догматического толкования. В библейском понимании это божественное творческое начало, посредством которого был сотво-рён мир («Господь имел меня началом пути Своего...» Кн. притчей Соломона, VII, 22). В платонизме это предвечный замысел Бога о мире (в который проникает подлинное искусство и следует ему) праидея всего, единящая, связующая мир сила. В неоплатонизме это божественные энергии, действующие в мире, приобщение к которым духовно преображает человека. Через
посредство Софии божественный абсолют открывается в творении. Святые и художники видят мир в его софийной красоте и славе, ибо им открыты высшие истины Веры - Надежды - Любви. Эта софийность - исток знаменитых слов старца Зосимы о любви к миру и «духовном веселии» мудрого.
Софийность русской литературы сложно связана с общеромантической сферой идеала, противостоящей низкой действительности, «страшному миру». «Софийность, - как её описывали ещё неоплатоники, - есть абсолютное тождество идеального и реального. Идеальное в сфере софийного не есть отвлечённое, оно превращается в особую форму, именуемую мифом. Реальное в софийном смысле есть не просто процесс реального становления вещей, но... творчество»16. Очень точное определение, совсем в духе романтического понимания мифа, культа мифа и культа творчества. Романтическая традиция в её сращённости на русской почве с православной пасхально-онтологической тради -цией наиболее полно выражала себя в философии всеединства -идее теоантропокосмизма, идее Софии, или «свободного синтеза», в определении Вл. Соловьёва17, которого искала и русская мысль Серебряного века. «Софиологическая концепция, - писал В. В. Зеньковский, - как органический синтез космологии, антропологии и богословия, может быть, конечно, развиваема вне метафизики христианства (в его православном раскрытии), но она и в терминах, и даже в своём существе теснейшим образом связана с этой метафизикой»18. Это одно из важнейших проявлений антиномизма Софии, имеющей корни в западной и ближневосточной мистике, теософии и хасидизме. В XIX веке православный образ Софии Премудрости Божией, святой покровительницы зодчих и иконописцев, сливается с романтическим культом Вечной Женственности, музы и вдохновительницы поэтов и влюблённых. Вечная Женственность - символ символов романтической традиции, «жизнеспособный корень нового религиозного сознания», по мысли Вяч. Иванова19. София - «божественные энергии, струящиеся в мир»20, в многообразии их проявлений, составляющие Душу Мира, Мудрость Мира, полноту бытия, которой так жаждет романтик, преображающие мир, приближающие к его божественному предназначению. Где осуществляется это преображение, или одухотворение материи, -
софийный «христианский материализм» (Вл. Соловьёв) для поэта-романтика? В красоте природы, любви-Эросе и творчестве, искусстве. Потому для Вл. Соловьёва «вечная красота природы и бесконечная сила любви составляют главное содержание чистой лирики»21. Иными словами, это преображение связано с безграничной сферой идеала, вечно-женственного. Идеальная сфера романтика (мир природы, родина, религиозное просветление) - в любом случае это обобщённый образ «далёкой возлюбленной», прекрасный и непостижимый, противостоящий внешнему миру и в своей хрупкости часто обречённый на гибель при столкновении с реальной действительностью. И потому «счастлив поэт, который не потерял веры в женственную Тень божества», - писал Вл. Соловьёв22, находя Её в творчестве крупнейших лириков XIX века. В софийной мистике поэта-романтика неизбежен пантеистический и гностический уклон (в чём всегда упрекали исследователи Вл. Соловьёва23), неотделимый от романтического мироощущения. Пантеистическое начало неизбежно присутствует, вследствие возвращения к мифопоэтической архаике, языческой традиции с её мироприятием. Гностический и платонический уклон неразрывно связан с романтической картиной мира, в основе которой - оппозиция здесь и там, земной жизни - иного мира, смерти-жизни, тюрьмы-свободы, тьмы-света. Реальный мир антисофиен. Идеальный образ вечно-женственного противостоит холодному и жестокому миру, не лишённому демонической притягательности и враждебному как инфернальная сфера вселенского зла. Эта дуальная модель мира с резко негативной оценкой мира земного сохраняется в романтической традиции: ранний Блок, экзистенциальные мотивы М. Цветаевой и И. Бродского. Софийная интуиция сливает эти расходящиеся полюс. В софийных интуициях рождается новое религиозное сознание, идеи которого, связанные с романтической традицией, оформляются в творчестве Вл. Соловьёва с его пафосом «вселенского христианства»24, исповедующего в 1890-е годы «религию Святого Духа »25, и определяют атмосферу Серебряного века. «Искусство будущего... вернётся к религии», - полагал Соловьёв, потому что сакральны (софийны) основы художественного сознания. Предтечами этого «нового религиозного искусст -ва» были для мыслителя русские поэты и писатели XIX века, и
прежде всего Достоевский, который, как и сам Соловьёв, исповедовал и возвещал «вселенское христианство», сочетая веру в Бога с верой в «освящение и обожение материи»26.
Софийная окрылённость пронизывает русскую литературу. В её основе лежит «возвышенная мечта о нерасторжимой связи между человеком и космосом, о красоте, наполняющей космос, о божественном достоинстве человеческой личности, о долге сохранять в себе незапятнанной эту божественную сущ-
27
ность и содействовать её проявлению во всём человечестве» . Софийное мироощущение определяет онтопоэтику большой русской литературы. Вслед за А.Ф. Лосевым, который
писал о 10 аспектах соловьёвского учения о Софии28, в нём можно выделить следующие аспекты:
1. Антиномический, противоречивый характер софийного чувства. София есть носительница идеи всеединства в её конкретном выражении и несёт в себе всю полноту единого и многого, универсального и индивидуального, божественного и человеческого, идеального и реального. Мир целостен, и потому «истина есть антиномия», как писал П. Флоренский. Антино-мичность свидетельствует, что «человек не есть мера творения», что «вселенная построена по плану, который бесконечно превосходит человеческий разум »29. Положительное всеединство -такое единство, в котором непримиримые крайности не борются друг с другом, а благообразно примиряются как две правды, две святыни, порождая поэтику оксюморона, определяющую уже творчество Пушкина с его «светлой печалью», о которой писал С. Франк: трагическое жизнеощущение, горькие размышления
30
поэта разрешаются «гармоническим минорным аккордом» . Столь же амбивалентны «два маяка» его поэзии, по мысли Вяч. Иванова, - красота и святость31. Мистерия Мировой Души в поэзии Тютчева включает в себя мифологию дня и ночи, Юга и Севера, весны и осени. Пусть слияния с беспредельным - трагический путь через тьму и хаос. Без блаженства самоуничтожения обособленного человеческого «я» нет возрождения. Но за этой первозданной тьмой открывается другая биполярность мира -мифология дольнего-горнего миров. В своём софийном пантеизме поэт славит расцвет природы, упоение избытком жизни -весну и женскую любовь, «Юг блаженный» и «солнца луч при-
ветный». В своём софийном кенотизме поэт открывает высшую красоту - красоту вечера, осени, увядания, тихого страдания. Тютчев - певец естественного христианства природы, «кроткой улыбки увяданья», поэт, прославляющий тихую, всепримиряю-щую лазурь осени, очарованье родной «скудной природы». «Способность отрешаться от жизни и возвышаться над ней... -сила самой жизни», - писал С. Франк32, и человек - активный соучастник этой вселенской мистерии самоочищения.
В романтической традиции рождается новое понимание мира, человека, искусства. В западной эстетике - это прежде всего ницшеанский культ трагического дионисийского начала с его антихристианским пафосом. В своей софийной философии жизни (сочетающей пантеизм с кенотизмом) русская литература превышает иррационализм современной ей немецкой философии - шопенгауэровский пессимизм и ницшеанский имморализм. Не Аполлон и Дионис противостоят друг другу в русской литературе, но София и меон. Дионисизм на русской почве обнаруживает свою исконную двойственность: он софиен и меона-лен. Трагически-меональное мироощущение лежит в основе русской литературы: её пронизывает библейское чувство бого-оставленности, ибо «черствей и черствей становится жизнь, всё мельчает и мелеет, и возрастает.. исполинский образ скуки... Боже! пусто и страшно становится в твоём мире» (Н.В. Гоголь). «Железный век» втягивает человека в духовно-энтропийный процесс. Вслед за Пушкиным Тютчев противопоставляет са-кральность поэтического мировосприятия профанности своих современников: «Не то, что мните вы, природа». Безверию своего века - собственную «живую веру» поэта. Но трагичны не только «пустыня мира», «жизни холод», « страшный мир», трагичен и путь слияния с «жизнью божеско-всемирной», ибо обретёт только тот, кто потеряет, воскреснет только то, что умерло. Поэт проникает в «тёмный корень мирового бытия», как писал Вл. Соловьёв о Тютчеве33, переживает трагическое раздвоение души («О, как убийственно мы любим...»), барочное бессилие («И не дано ничтожной пыли / Дышать божественным огнём»), чувство бездны («И бездна нам обнажена / С своими страхами и мглами») и «древнего хаоса». Но неизменно душевная пустота сменяется душевной полнотой, ибо «светлое начало космоса
сдерживает эту тёмную бездну и постепенно преодолевает её »34. «По всемогущему призыву / Свет отделяется от тьмы» (Тютчев), ибо меон превозмогается софийным мироощущением. Чувство богооставленности («И нет в творении творца»») побеждается чувством богоприсутствия. Неизменен в поэзии Тютчева образ «очарованной» и «освобождённой души».
В эпоху Серебряного века закон двойственности мироот-ношения постигается как выражение полноты отношения. Уже Соловьёв, опираясь на шеллингианскую традицию, сталкивался с проблемой антиномичности самого абсолюта: «Бог любит хаос... хаос потенциально существует в Боге»35. Двойственное отношение к сакральному порождается двойственной природой всего сакрального, «материи Божества». Двойственны красота (эту двойственность наиболее остро переживает Достоевский - в «Братьях Карамазовых»), любовь. Трагизм любви пронизывает лирику Тютчева и творчество Достоевского: «Достоевский... изображает всегда любовь несчастную. Любящий не любим, а любимый не любит. В его романах любовь никогда не довлеет себе, не завершается между двумя; кольцо её размыкается третьим. Троичность свидетельствует о естественной трагичности любви в этом мире» (К. Мочульский36). Двойственность искусства наиболее глубоко переживал А. Блок («Молчите проклятые книги! Я вас не писал никогда!»). Двойственны образы Вечной Женственности - Матери-Земли, всё порождающей и всё поглощающей. Двойственна Мировая Душа - образ русской красавицы в романах Достоевского - призванной спасти мир и гибнущей в этом мире, как красота униженная и поруганная. Двойственна душа России - «светлая жена», ангел-хранитель и скифская кобылица, несущаяся «сквозь кровь и пыль» («На поле Куликовом»). Двойственна соборная душа поколения, создававшего культуру Серебряного века, в которой боролось и сочета -лось сознание тотального кризиса культуры, декаданс и ренес-сансная воля к синтезу.
2 Космологический аспект - культ Вечной Женственности. «Небесный предмет нашей любви только один..., - писал Вл. Соловьёв, - вечная Женственность Божия»37. Задача истинной любви (требующей подвига) состоит не в том только, чтобы по-
клоняться этому высшему предмету, а в том, чтобы воплотить его в земных формах. В стихотворении Соловьёва «Три подвига» ипостасями судьбы поэта-влюблённого будут Пигмалион -Персей - Орфей. Первый подвиг поэта - подвиг Пигмалиона: воплощение прекрасной формы, обретение женственной Тени Божества. Как писал H.A. Бердяев, «женственная стихия есть стихия космическая, основа творения, лишь через женственность человек приобщается к жизни космоса. Человек в полноте своей есть космос и личность»38. Подлинный поэт в своём пан-эстетизме, с его отзывчивой ко всему душой, сам причастен к этой вечной женственности мира: «Восприимчивым и планетарным должен быть художник» - в эстетике Вяч. Иванова39. Второй подвиг поэта - подвиг Персея, освободителя красоты от хаоса, так трудно свершимый для поэтической души с её влечением к этому древнему хаосу. Третий и высший подвиг - подвиг Орфея. Орфей в романтической традиции - высшее воплощение возможностей и назначения искусства. В определении Вяч. Иванова, это символ «мироустроительной мощи искусства», символ «освобождающего и преображающего мир искусства», изводящего «из тьмы Красоту - Жизнь»40.
Культ Вечной Женственности в русской литературе - это прежде всего культ Матери-Земли, восходящий к фольклорным истокам и народной религиозности с её особым почитанием божественно-материнского начала. Богородица, Мать-Земля, мать - воплощение одной матери, спасительного, охраняющего начала. Человек в национальном понимании - «не царь земли, а сын её. Лишь через мать свою он носит в себе печать божественности» (Г. Федотов41). Это сыновнее почитание земли питает русскую литературу. «Русский славянин в XIX веке ещё не оторвался вполне от Матери-земли. Его сращённость с природой делает трудным и странным личное существование. Природа для него не пейзаж..., не объект завоевания. Он погружён в неё, как в материнское лоно, ощущает её всем своим существом, без неё засыхает, не может жить»42. Здесь объяснение пантеистическим мотивам творчества Лермонтова и Бальмонта, Л. Толстого и Тургенева, Бунина и Пастернака. «Даже духовная глубина Достоевского приоткрывает карамазовскую и шатовскую глубину -земли»43. Лучшие герои Достоевского сохраняют эту древнюю
связь с землёй, переживают минуты «мировой гармонии» (князь Мышкин), космического восторга перед первозданной красотой и гармонией Божьего мира. «Неужели можно быть несчастным? - открывается князю Мышкину. - Сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных... Посмотрите на ребёнка, посмотрите на Божию зарю, посмотрите на травку, как она растёт, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят...» («Идиот»). Эта тайна Матери-Земли, мистическое единство мира открывается народным праведником Достоевского. «Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, всё люби», - поучает Зосима Алёшу. «У Достоевского, - писал Ф. Степун, - как у православного мистика было очень глубокое отношение к земле... нельзя только забывать, что мать-сыра земля, которую Мария Тимофеевна называет Богородицей, которую Алёша Карамазов целует после смерти старца и которой Раскольников кается в своих грехах, - в сущности, не земная плоть, а душа мира, которую Соловьёв именует Святой Софией»44.
Причастность миру стирает грань между человеческой и мировой душой. В этой космизации человека «мелодией одной звучат печаль и радость», «мира восторг беспредельный», счастье бытия перевешивает все реальные беды и утраты - в творчестве Блока, Бунина, Пастернака.
3. Национально-почвенный аспект. Софийна русская идея -«всепримирение идей» («Подросток»). Её облекают в плоть народные праведники Достоевского в своём постижении тайного единства мира. Мистический культ земли и жизни лежит в основе учения писателя о почвенности и народности. Важнейшим воплощением Вечной Женственности, Матери-Земли является душа народа. Культ смиренного, кроткого героя, неотделимого от тихой, «скудной» природы, определяет русскую литературу. Уже Пушкин создаёт целую галерею простых, смиренных русских людей, начиная с Татьяны.
4. Любовно-романтический аспект. Культ Вечной Женственности - это и есть та романтизация мира, которая изначально специфична для западной и ближневосточной культуры (библейская Песнь Песней, суфизм). Её истоки восходят к платонизму - учение об Эросе и неоплатонизму - учение о Мировой Душе и красоте. На Западе софийный культ Вечной Женственности
сливается с почитанием Мадонны (у Я. Бёме - родоначальника западной софиологии София - Вечная Девственность) и с образом земной возлюбленной (у Данте, Петрарки, Новалиса, Шелли, Гёте), который претерпевает сложную трансформацию от Беатриче, Девы, недоступной божественной истины - к «Прекрасной Даме без пощады» (Д. Китс), Лорелее, богине, Афродите Урании, Астарте. Этот образ роковой женщины, «равнодушной природы» - излюбленный в иконографии модерна и символизма. В русской литературе это образ девы, «гения чистой красоты», что «выше мира и страстей» в поэзии Пушкина, гордые красавицы Достоевского, женщины-загадки Тургенева. Этот платонически-эротический подъём и томление по недостижимой божественной сущности (подруга вечная - богиня, «Дева, Заря, Купина» - в поэзии Вл. Соловьёва, ранней лирике Блока), обожествление и космизация женского образа в русской литературе органично сочетаются с православными и почвенными традициями: культом Богородицы, Матери-Земли, Родины, России как могучего женского начала, спасительницы и хранительницы.
Уже в фольклоре и тем более в русской классической литературе героиня всегда активнее героя, пытаясь пробудить его к жизни (Обломов - Ольга Ильинская), влюбляясь в незримый образ Божий в своём избраннике, как пушкинская Татьяна. Драматизм любовной коллизии часто вызван антиномическим проявлением в чувствах героев двух Россий, столично-западной и почвенно-провинциальной. Героиня, как правило, имеет русскую душу и активна в своём стремлении преобразить или спасти своего избранника. Герой же - лишний человек в России, наделённый западной гендерной ментальностью, но лишённый, разумеется, активизма западного героя. Даже Обломов - важнейший архетип русского человека в отечественной литературе XIX века - любит Ольгу по-западному: видит в ней Деву («Ольга в романтическом воображении Обломова - Непорочная Дева...»45), и диалог между героями невозможен. Естественно западник в своих чувствах Онегин - порождение столичной России, безразличный к деревенской барышне и страстно влюблённый в недоступную Прекрасную Даму, «Богиню царственной Невы».
Женский образ дал русской литературе положительного героя. В литературе складывается художественный и жизненный стереотип: мужчина - воплощение социальных недостатков и духовной раздвоенности, женщина - воплощение общественного идеала и духовной цельности, «живой жизни» («Подросток»). Пушкинская Татьяна, героини Тургенева воплощают естественное христианство в миру. В мироощущении одной из самых национальных героинь - Катерины А.Н. Островского гармонически сочетается славянская языческая древность с христианской традицией. Религиозность Катерины вбирает восходы и закаты, росные травы и полёты птиц. С ней равно сочетаема красота сельского храма и ширь Волги. Ей дана натура вольной птицы. Ощущение божественных сил для неё неотделимо от сил природы. Любовь к Борису, которого Катерина во многом придумала, не утолит её тоску по гармонии.
Космологична важнейшая коллизия русского романа -русский человек на rendez-vows. Любовь - испытание героя и основополагающая сила мироздания. Философия любви соизмеряется с сакральными категориями и равна поискам смысла жизни и вере в возможность гармонии в этом мире. «Счастье -великое быть может, подобно раю и вечности», - из письма A.C. Пушкина Болдинской осенью46. «Какая короткость, какое равенство Бога и жизни, Бога и личности, Бога и женщины!» - эти слова Б. Пастернака из романа «Доктор Живаго» - одно из ёмких определений софийной философии жизни русского писателя. Любовь в её романтическом понимании - обретение смысла жизни, путь к Богу и собственной экзистенции. Реальность сверхчувственного мира открывается романтическому сознанию прежде всего в любви. Эта сакрализация любовных отношений -один из источников трагизма русской литературы, изображающей трагедию любви в антисофийном мире. Темы невстречи-разминовения, любви как нелюбви и ненависти, красоты поруганной и обречённой определяют отечественную традицию от народной песни до Пушкина и наших дней.
5. Диалогический аспект. Идеал русского писателя - со-фийная личность, связанная с миром, Матерью-Землёй, остро ощущающая красоту мира и брачную природу человеческого духа. Женственная часть души утверждается в Ты. «Когда со-
временная душа снова обретёт «Ты» в своём «я»..., тогда она постигнет, что микрокосм и макрокосм тождественны», - писал Вяч. Иванов47. Искомое романтиками универсальное «я» обретаемо в я- ты - связи с Миром. «Я есмь Ты» - личность осуществляет себя в диалоге. Этот принцип диалогизма в романном мышлении наиболее полно воплощён в творчестве Достоевского, где «душа кажется самой себе необычайно многострунной и всё вмещающей», где границы личности «неопределимы и таин-
48 п
ственны» . В поэзии диалогический принцип как основу целостного человеческого существования утверждает творчество Тютчева, Вл. Соловьёва, Блока. Теоретическим обоснованием диалогической антропологии явилась работа Вл. Соловьёва «Смысл любви». Истинный человек - свободное единство мужского и женского начала, полагал Соловьёв: «Истинная жизнь есть то, чтобы жить в другом, как в себе, или находить в другом положительное и безусловное воплощение своего существа»49. Индивидуалистическая антропология, в основном занятая отношением человеческой личности к себе самой и основанная на иллюзии самодостаточного «я», сменяется другой, диалогической антропологией. Искомое романтиками обретение цельности находимо в отношении к другому я - Ты. Тема Вечной Женственности порождает диалогизм поэтического сознания.
Насколько классическая лирика XIX века не знала сложного, развёрнутого самовыражения поэтической личности автора, как новая поэтическая культура XX века, так не знала и напряжённой диалогической обращённости к Ты, составляющей основу поэтического мира А. Блока.
Лирика XIX века в целом тяготеет к монологизму. Апол-лонически центростремительна лирика Пушкина. Анализируя знаменитое «Я помню чудное мгновенье / Передо мной явилась ты...», исследователи подчёркивают: главный источник перехода от уныния к возрождению - собственная душа. «Душе настало пробужденье: / И вот опять явилась ты...».
Безответны вопрошания Гоголя: «Русь! Чего же ты хочешь от меня, какая непостижимая связь таится между нами?... Что пророчит сей необъятный простор?». Тайна романтизма XIX века становится откровением поэзии А. Блока, давшего своим
современникам новое представление о связи личного и мирового.
В поэме Некрасова «Мороз, Красный нос» не Дарья -«душа умирает / Для скорби, для страсти», и логику народного характера (Дарьи-матери) пересиливает лирическая, субъективная, романтически-авторская поэтизация смерти как сладкого покоя, сна, забвения, заданная в первых, вступительных строках поэмы: «мне пора умирать», «я последнюю песню пою».
Своеобразие диалогизма Тютчева состоит, прежде всего, в открытии ноуменального лика в себе самом, поэте и провидце. Кому принадлежат в хрестоматийном стихотворении. «Люблю грозу в начале мая...» слова «Ты скажешь...»: поэт дополняет весёлую картину весеннего буйства природы голосом собственной души, которой открыта мифопоэтическая реальность мира. Ты - прежде всего откровенье собственной «вещей души», её «двойного бытия».
Диалогическое сознание утверждает дионисийское творчество Достоевского: «Его проникновение в чужое я, его переживание чужого я, как самобытного, беспредельного и полновластного мира содержало в себе постулат Бога как реальности... он говорил всею волею и всем разумением «ты еси»50. Диало-гизм становится основой многосложного поэтического мира Блока, пронизанного мировым началом.
К драме монологизма - разминовения, непонимания героев тяготеет и главная любовная коллизия русского романа. Русская литература обращает нас к незримой жизни души, её полётам и падениям. Так, «Анна Каренина» - не история адюльтера и развода, не история раздвоения героини между любовью к сыну и Вронскому, но история воскресения и гибели души Анны, трагедия любви, обречённой на раздвоение. В земной любви к Вронскому нет и не может быть незримой духовной связи, ибо «место, предназначенное для другого духовного я,... занято в душе Анны»: сокрытая духовная связь с Карениным обнаруживается в сцене прощения. Речь в романе идёт о «духовном со-путстве в супружестве»51, измена которому ведёт к гибели души. Драматизм основной любовной коллизии русского романа, определяющий творчество таких крупнейших поэтов XX века, как А. Ахматова и М. Цветаева, преодолён творчеством М. Булгако-
ва и Б. Пастернака. «Мастер и Маргарита», «Доктор Живаго» повествуют о встрече вечных Адама и Евы, художника и его Музы, вскрывая брачность человеческого духа.
6. Эстетический аспект. Последнее слово в мирооправда-нии романтика принадлежит эстетике. Для романтика миром правят эстетические категории. Романтики верили, что «красота спасёт мир» («Идиот»), ибо она божественна, софийна - красота природы, человеческих отношений, искусства. Красота - абсолют романтика. Поэт софиен, потому что он - «сын гармонии», послушный «веленью Божию». Софийность Пушкина - прежде всего в гармонии его классической формы. «Форма» контрапунктически спорит с «содержанием», даёт ему противовес, по мысли С. Аверинцева, ибо «содержание» - это каждый раз человеческая жизнь, а «форма» - напоминание обо «всём», об «универсуме», о «Божьем мире»..., «музыка сфер». Содержание той или иной строфы «Евгения Онегина» говорит о бессмысленности жизни героев... , но архитектоника онегинской строфы говорит о целом... Классическая форма - это как небо, которое Андрей Болконский видит над полем сражения при Аустерлице... Она не то чтобы утешает..., она задаёт свою меру всеобщего..., выводит из тупика частного»52. Потому Серебряный век органично тяготеет к панэстетизму. «Красота есть путеводная звезда... Расшатаны религии, философские системы разбиваются друг о друга... Один абсолют, одно безусловно-божественное откровение - красота... Красота намекает на какие-то связи «всего со всем», - писал А. Бенуа53. Панэстетизм романтической традиции проявляется в культе искусства как преобразующей силы, культе музыки и человека-артиста - с его артистической пластичностью, многострунностью. «Блаженство художественного творчества заключается для артистической души, - по мысли Ф. Степуна, - прежде всего в возможности одновременно жить
54
всеми своими противоречивыми душами» .
Стихия софийности - игра и веселье. Такова библейская София: «Я была при Нём художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во всё время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя была с сынами человеческими» (Кн. притчей Соломоновых, VII, 30-31). Эти библейские строки берёт Вяч. Иванов эпиграфом к стихотворению о софийной природе
поэзии, в самом строе которого сочетает софийность платоническую и библейскую:
Коль правда, что душа, пред тем Как в мир сойти, на мир иной взирала, Поэтом тот родится, с кем София вечная играла55.
Софийна природа культуры, в понимании Иванова - как «умное веселие народное56. И художник, поэт ближе всего к этим софийным истокам творчества, ибо видит все вещи «в славе», «славит мир»57. Тема прославления вместе с обретением
тт 58
«прозрачности», «всерадостного Да» - важнейшая в поэзии Иванова: прославление Диотимы, Матери-Земли, красоты, творчества, вечной памяти, музы, современников, вечного Рима.
В западной культурологии XX века проблема софийности культуры и искусства ставится в известной работе И. Хейзинга «Homo ludens»: «Человеческая культура возникает и развёрты -вается в игре, как игра», «в сфере священной игры чувствуют себя как дома ребёнок, поэт и дикарь»59. В описании игровых основ культуры учёный возвращается к Платону, который «отождествлял игру и сакральность» и призывал «проводить жизнь в игре»60. Высокая, священная, благородная игра софийна. Поэтому «всякий подлинный культ всегда пелся, танцевался, игрался», «всё мистическое и магическое, всё героическое, всё мусиче-ское, логическое и пластическое ищет себе форму и выражается в благородной игре»61. Характеристика игровой деятельности у Хейзинга - характеристика софийного начала культуры: игра связана с предельной интенсивностью жизни, это витальная потребность человека, атмосфера игры - радостное воодушевление, игра эстетична и любит окружать себя таинственностью. Жизнь всех прасословий неотделима от игрового, софийного начала: культ всегда игрался, исполнялся; народно-праздничная культура соединяла жизнь человека и природы; аристократический быт принимал «форму возвышающей игры, игры чести и доблести». «Жизнь эллинского общества во всех её проявлениях была настроена на игровой лад»62. По мере своего развития культура, становясь всё более рациональной и серьёзной, отво-
дит игре побочную роль. Происходит кризис игрового начала, софийных истоков культуры - в процессе рационализации и секуляризации жизни. «Игра в нашем сознании противостоит серьёзному». «Оплотом благородной игры» остаётся только искусство63.
Все эпохи расцвета художественной культуры (в Новое время: Ренессанс - романтизм - модерн) в своём пан-и мета-эстетизме создавали особую игровую, артистическую атмосферу, в которой остро сознавалась автономность, целостность и сакральность творимой человеком культуры - её софийность. Творческое кредо Серебряного века определимо словами О. Мандельштама: «Культура стала церковью... Наконец, мы обрели внутреннюю свободу, настоящее внутреннее веселье... В священном исступлении поэты говорят на языке всех времён, всех культур»64. Все поэты эпохи шли к этой внутренней свободе, синтетическому - мифопоэтическому языку всех времён, всех культур и сакрализации искусства. Стихия игры, артистических перевоплощений определяет творческий путь Брюсова и Бальмонта, Блока и Цветаевой, Гумилева и Мандельштама. Тема души, исполненной веселием, «и ясностью, и мудростью», проходит через поэзию Н. Гумилёва, являясь внутренним заданием акмеизма.
И счастием душа обожжена С тех самых пор; веселием полна, И ясностью, и мудростью, о Боге Со звёздами беседует она, Глас Бога слышит в воинской тревоге И божьими зовёт свои дороги.65
«Я вышел в путь и весело иду» - сквозная установка этой души, знающей «весёлые сказки таинственных стран», полюбившей в мире «весёлые дороги» и «весёлые перемены», души освобождённой («Сердце радостно, сердце крылато»), принявшей мир и «природы мудрые уроки» и созидающей гимн Слову, «шестому чувству», Музе «Дальних странствий»66.
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей - мгновенна и убога. Но всё в себе вмещает человек, Который любит мир и верит в Бога.67
Эти чеканные строки Гумилёва - одно из ярких определений софийного начала, и вдохновлены они ренессансной живописью, также устремлённой к сочетанию мировых полярностей.
7. Символический аспект. Эта мета-эстетическая восприимчивость поэта порождает особое чувство прозрачности мира, сочетающее индивидуально-мировое, земное и сакральное.
И под личиной вещества бесстрастной Везде огонь божественный горит, -
писал Соловьёв68. Символическое обоснование искусства -важнейшая софиологическая тема эстетики Серебряного века. Философия всеединства выражает себя в символическом мироощущении. «Всю свою жизнь, - писал П. Флоренский, - я думал об одной проблеме, о проблеме симво-ла»69. Символизм - это раскрытие духовных сущностей через покровы вещества, «таинственное высвечивание действительности иными мирами, просвечивание сквозь действительность иных миров, которое даётся осязать, видеть, нюхать, вкушать, настолько оно определённо, и которое, однако, всегда бежит окончательного анализа». Символизм воспринимает мир как тайну: «тайна мира символами не закрывается, а именно раскрывается в своей подлинной сущности, т.е. как тайна»70. Высший завет художника в эстетике Вяч. Иванова - «прозревать и благовествовать сокровенную волю сущностей», ибо художник - «орган Ми-
71
ровой Души, ознаменователь сокровенной связи сущего» . Отсюда следует знаменитый принцип «реалистического символизма» Иванова - «а геаНЬш аё геаНога» - от реального к реальнейшему, «от познания простых вещей к познанию вещей реальнейших»72. Образцом подлинного символизма, ведущего к мифу, являлось для Иванова творче-
ство Гёте и Тютчева. «Со времени Гёте определённо намечается в истории художественного сознания стремление к символическому обоснованию искусства»73. Иванов много размышлял об архетипической, сверхиндивидуальной природе символа. С ростом научного познания человек чувствует себя изолированным в космосе, теряет свою символическую сопричастность с природными ритмами. Этот контакт с внутренней жизнью мира сохраняет искусство. Е Баратынский в стихотворении «На смерть Гёте» писал о символической причастности поэта:
С природой одною он жизнью дышал: Ручья разумел лепетанье, И говор древесных листов понимал, И чувствовал трав прозябанье; Была ему звёздная книга ясна, И с ним говорила морская волна.
Как отмечал Иванов в статье «Две стихии в современном символизме», в искусстве эпохи символизма с его «гибридным» характером утончённо-субъективный символизм, «искание редкого и экзотического», вытесняет «реалистический символизм», обращённый к сокровенной реальности вещей74.
8 Эсхатологический аспект. Поэт прозревает божествен -ную основу мира. Предназначение художника - преображение мира в творчестве. «Совершенное искусство в своей окончательной задаче должно одухотворить, пресуществить нашу действительную жизнь», - полагал Вл. Соловьёв75. Проблема нового религиозного искусства - центральная проблема эстетики Вл. Соловьёва, Вяч. Иванова, С. Булгакова. Художник в романтической традиции вновь осознаёт себя пророком и вестником горнего мира. Искусство способно являть мир в свете преобра -жения. Искусство, способное «исцелить и обновить эту жизнь», становится по-новому религиозным. «Искусство, обособившееся, отделившееся от религии, должно вступить с нею в новую, свободную связь», - писал Соловьёв76, ибо сакральны, софийны основы художественного сознания. Искусство осознаёт свою
софийность и составляет, по мысли С. Булгакова, «наиболее религиозный элемент внерелигиозной культуры», создавая в своих произведениях «прообразы вселенского Преображения»77.
О русской литературе как «самой профетической в мире» и двойственности её предчувствий и предсказаний прекрасно писал H.A. Бердяев78. Русскую литературу определяет реализм «в религиозном смысле», «реализм в смысле раскрытия правды и глубины жизни» и в то же время «катастрофическое мироощущение» характерно для наиболее замечательных русских писателей79. Эсхатологическая душевная структура, выработанная в русской литературе, сочетает творческую эсхатологию, искание нового Града, культурно и социально-активного христианства с чувством тотального кризиса культуры, катастрофическим мироощущением. «Наиболее профетическим характером отличается поэзия начала XX века»: «поэты видели зори» и чувствовали, что «Россия летит в бездну». «Поэты того предреволюционного времени были мистиками, апокалиптиками, они верили в Софию, в новые откровения, но в Христа не верили... Они были открыты к веяниям будущего, восприимчивы к внутренней революции»80. В русской культуре XIX - начала XX в. нашла своё наиболее полное воплощение бесконечность стремлений западного фаустовского человека, человека новой истории.
Культура XX в. антисофийна. В авангардном искусстве «стиль Арлекина» вытесняет образ поэта-пророка, вестника, в постмодернизме тотальны пародия и ирония. В эпоху модернизма искусство утрачивает синтетичность, софийность романтической традиции, ибо художник теряет свой трансцендентный центр, веру в реальность сверхчувственного мира. В русской литературе эта драма утраты создаёт гениальный и странный художественный мир А. Белого, мир, лишённый трансцендентного центра, о чём глубоко размышлял Ф. Степун. «Белый всю жизнь носился по океанским далям своего собственного «я», не находя берега... В творчестве Белого нет тверди, причём ни небесной, ни земной. Сознание Белого - сознание абсолютно имманентное..., враждебное всякой трансцендентной реальности»81. В этой поглощённости хаосом, меоном - стихией ирра-
ционального и дисгармонического - драма современного художника. Онтопоэтика сменяется «релятивистскими» стилями82.
В своих работах Вяч. Иванов писал о варварском славяногерманском возрождении XIX в.83. Германское возрождение от -крывало тёмную, иррациональную, дионисийскую сторону античности. Важнейшая идея русского Возрождения, завершающая новоевропейскую культуру, - идея Софии, «свободного синтеза», корни которой равно античные и христианские, народные и эзотерические.
Хоружий С. С. София - Космос - Материя: устои филос. мысли о. С. Булгакова // Вопр. филос.. 1989. №12. С.87.
Франк С. Космическое чувство в поэзии Тютчева // Русская мысль. 1913. №11. С.29, 15.
Соловьёв Вл. Философия искусства и литературная критика. М., 1991. С.255.
Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994. С.304. Иванов Вяч. Стихотворения. Поэмы. СПб., 1995. Кн.1. С.85. Соловьёв B.C. Философия искусства. С.254.
Зеньковский В.В. История прусской философии. Л., 1991. Т.1. 4.1. С.15, 37, 40.
8 Соловьёв Вл. Теократия //Цит. по: Мочульский К. Гоголь. Соловьёв.
Достоевский. М.,1995. С.161.
9 Соловьёв. B.C. Чтения о Богочеловечестве // Соловьёв B.C. Соч. В 2 т. М., 1989. Т.2. С.108.
10 Скобцева Е.Ю. Миросозерцание Вл. Соловьёва. Париж, 1929. С.18.
11 Федотов Г.П. Три столицы // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. СПб., 1991. Т.1. С.63-64.
12 См.: Степун Ф.А. A.C. Пушкин. Духовный облик Пушкина // Сте-пун Ф.А. Портреты. СПб., 1999. С.6, 15 и др.
13 Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Т.1. С.76.
14 Федотов Г.П. Стихи духовные. М., 1991.
15 Федотов Г.П. Мать-земля: к религиозной космологии русского на -рода // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Т.2. С.66-67.
16 Прокл. О первоначалах теологии // Цит.по: Соврем. филос. словарь / Под общей ред. В.Е. Кемерова. Лондон; М., 1998. С.833 (ст. София).
17 Соловьёв B.C. София // Соловьёв B.C. Полн. собр. соч. и писем. В 20 т. Соч. Т.2. М., 2000. С.79, 213.
18 Зеньковский B.B. История русской философии. Т.2 4.2 С.179.
19 Иванов Вяч. Гёте на рубеже двух столетий // Иванов Вяч. Родное и вселенское. С.267.
20 Булгаков С. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М., 1994. С.185.
21 Соловьёв Вл. Философия искусства. С.412.
22 Там же. С.521.
23 См.: Трубецкой E.H. Миросозерцание B.C. Соловьёва. М., 1995. Т.1. С.295, 348, 376 и др.
24 Соловьёв Вл. Философия искусства. С.242.
25 Соловьёв Вл. Письмо В. Розанову (1892) // Цит. по: Мочульский К. Гоголь. Соловьёв. Достоевский. С.183.
26 Соловьёв Вл. Философия искусства. С.231, 242, 253.
27 Гершензон М. Жизнь Печорина. М., 1910, С.11.
28 Лосев А.Ф. Вл. Соловьёв и его время. М., 1990. 1.229-243.
29 Флоренский П. Столп и утверждение истины. Париж, 1989. С.153, 157.
30 Франк С. Светлая печаль // Пушкин в русской филос. критике. М., 1990. С.478.
31 Иванов Вяч. Два маяка // Там же. С.250.
32 Франк С. Космическое чувство в поэзии Тютчева. С.30.
33 Соловьёв Вл. Философия искусства. С.473.
34 Там же. С.477.
35 Цит. по: Мочульский К. Гоголь. Соловьёв. Достоевский. С.119.
36 Мочульский К. Достоевский // Там же. С.320.
37 Соловьёв Вл. Философия искусства. С.146.
38 Бердяев H.A. Размышление об Эросе // Русский Эрос, или философия любви в России. М., 1991. С.271.
39 Иванов Вяч. Родное и вселенское. С.75.
40 Иванов Вяч. Лик и личины России: Эстетика и лит. критика. М., 1995. С.177, 181.
41 Федотов Г.П. Мать-земля. С.69.
42 Там же. С.181-182.
43 Там же С.187.
44 Степун Ф. Миросозерцание Достоевского // Степун Ф.А. Портреты. С.38.
45 Краснощёкова Е.А. И.А. Гончаров: мир творчества. СПб., 1997. С.307.
46 Цит. по: Бочаров С. Сюжеты русской литературы. М., 1999. С.40.
47 Иванов Вяч. Ты еси // Иванов Вяч. Родное и вселенское. С.94-95.
48 Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия // Иванов Вяч. Родное и вселенское. С.293, 307.
49 Соловьёв Вл. Смысл любви // Соловьёв Вл. Философия искусства. С.157.
50 Иванов Вяч. Родное и вселенское. С.295.
51 Мардов И.Б. Отмщение и воздаяние // Вопр. лит.. 1998. .№4. С.154-155.
52 Аверинцев С.С. Ритм как теодицея // Новый мир. 2001. №2. С.204.
53 Бенуа А. Художественные ереси // Золотое руно. 1906. №2. С.
54 Степун Ф.А. Природа актёрской души // Искусство. 1923. №1. С.163.
55 Иванов Вяч. Стихотв. Поэмы. Кн.2. С.187.
56 Иванов Вяч. Родное и вселенское. С.65.
57 Иванов Вяч. Стихотворения. Поэмы. Кн.2 С.128.
Альтман М.С. Из бесед с поэтом В.И. Ивановым // Уч. зап. ТГУ.
B.209. Тарту, 1968. С.307.
58 Иванов Вяч. Стихотворения. Поэмы. Кн.1. С.170.
59 Хейзинга Й. Homo ludens. М., 1992. С.7, 39.
60 Там же. С.31.
61 Там же. С.180, 92.
62 Там же. С.120, 165.
63 Там же. С.15, 155.
64 Мандельштам О. Слово и культура // Мандельштам О. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т.2. С.168, 171
65 Гумилёв Н. Стихотворения и поэмы. Л., 1988. С.221.
66 Там же. С.81, 104, 409 и др.
67 Там же. С.217.
68 Соловьёв В л. Стихотворения. Л., 1974. С.61.
69 Флоренский П. Особенное // Флоренский П. Детям моим. М., 1992.
C.153.
70 Там же. С.157-158.
71 Иванов Вяч. Родное и вселенское. С.144, 185.
72 Там же. С.156, 207.
73 Там же. С.197.
74 Там же. С.153-155
75 Соловьёв Вл. Философия искусства. С.89.
76 Там же. С.231.
77 Булгаков С. Свет невечерний. С.328, 331.
78 Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. Гл.4. Русская литература XIX в. и её пророчества. С.63-77.
79 Там же. С.64, 70.
80 Там же. С.68-70.
81 Степун Ф. Памяти Белого // Степун Ф.А. Портреты. С.172-173.
82 См.: Раков В.П. Меон как стилевая константа // Перекрёсток-3. Иванова, 2000. С.5-10.
83 Иванов Вяч. Родное и вселенское. С.69 и др.
В.П. ОКЕАНСКИЙ, И.А. ШИРШОВА
Ивановский государственный университет
ПЕРСОНОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ПОЭТИЧЕСКОЙ СОФИОЛОГИИ Ф.И. ТЮТЧЕВА
Говорят, что в недрах русской земли скрывается много естественных богатств, которые остаются без употребления и даже без описания... Самым драгоценным из этих кладов я считаю лирическую поэзию Тютчева.
В.С.Соловьев, 1985 г.
Подобно тому как мост через реку или радуга в ее сакраментальном значении могут чарующе соединить наши земные пути или ангелические небесные дороги (где «ветер, - согласно Ригведе, - не поднимает пыли») по тем близнецам-берегам, которые не только расходятся, но при движении против течения смыкаются и взаимоедины в лоне истока, так (или еще более убедительно) существует лексико-метафизическая субстанция, трансцендирующая меональные провалы между разбегающимися логоцентрическими (смысловыми, силовыми, ядерными) линиями языковых пространств, однако сама собою представляющая нечто большее, чем Логос. Присутствие (когда оно есть) этого странного и никогда - разумно - непостижимого «нечто» (оставим за ним пока прерогативу условного, если не сказать -апофатического, именования) делает (чудодейственно обращает!) смысл и бессмыслицу чем-то вторичным, коннотативным, возвышенно-игровым...
Мы все привыкли к тому, что поэтическое мировидение Тютчева традиционно соотносится в литературоведении со всепоглощающей безличной стихией, по крайней мере, в этом преимущественно видят концептуальную доминанту его художест-
