CC BY
20
Ю.С. Новопашин
(Институт славяноведения РАН, Москва)
О прошедших временах, товарищах и друзьях (фрагменты воспоминаний)
Abstract:
Novopashin Yu.S. On elapsed times, comrades and friends (Fragments of memories)
Memories of the individual events of 1950-1980's, significant not only for the author, but on a much larger political and historical perspective (the Twentieth Party Congress, "Democratic resurgence" in CSSR, interrupted in August 1968, by Soviet tanks, etc.).
Ключевые слова: правозищитное движение, философский факультет МГУ, карательные органы ЦК КПСС, радикализация диссидентских взглядов после вышеупомянутого вторжения.
Находясь в системе советской/российской академии наук без малого пять десятилетий, естественно, что под прошедшими временами я разумею прежде всего именно эти десятилетия и тех, с кем на их протяжении дружил, вместе работая, вместе, как правило, проводя досуг, с кем подчас до хрипоты спорил о внутренних и международных проблемах, в особенности таких, как судьбы XX съезда КПСС, «весеннее возрождение» 1968 г. в Чехословакии, во время которого вроде бы забрезжила надежда - и не только в ЧССР - на поворот к «социализму с человеческим лицом». Пожалуй то, что многие, в том числе и я, ожидали от «Пражской весны», от реформаторских начинаний нового руководства ЦК КПЧ во главе с А. Дубчеком, представлялось тогда более весомым по ожидаемым демократическим последствиям, чем XX съезд КПСС и «секретный» доклад на нем Н.С. Хрущева.
Сообразно этой своей позиции, которую я не изменил за все прошедшие десятилетия, и хотелось бы рассказать главным образом о событиях «Пражской весны», ее подавлении и повсеместных нормализаторских «заморозках», выступая в данном случае в роли не автора некой академической статьи, а, так сказать, мемуариста.
Если обратиться к минувшему XX веку, то надо отметить, что десятилетие 60-х годов явилось в плане эволюции общественных настроений в СССР и странах Центральной и Юго-Восточной Европы известным водоразделом между полной подчиненностью общества1 партийно-государственным институтам, особенно карательной их части, и пробуждением в различных социальных слоях, прежде всего у интеллигенции, чувства самоценности, гражданственности, осознания того, что не общество должно служить государству, а последнее обществу. В качестве аргумента в пользу этого своего утверждения сошлюсь на диссидентское правозащитное движение, открыто заявившее о себе 5 декабря 1965 г. на первой соответствующей демонстрации в Москве на Пушкинской площади. И вот на данном, начальном этапе правозащитного движения, т.е. во второй половине 60-х гг., мне пришлось соприкоснуться
с некоторыми его участниками. Один из них являлся в то время младшим научным сотрудником Института экономики АН СССР, другой работал в издательстве «Большая Советская Энциклопедия», третий вообще был близким другом-однокашником по философскому факультету МГУ, окончившим его, как и автор данных строк, в 1964 г. Учился он, правда, не на общефилософском отделении, а на психологическом и попал по распределению штатным психологом в систему Главного управления мест заключения (ГУМЗ МВД СССР). Звали этого моего друга, официального, так сказать, сотрудника «органов», а втайне от них диссидента-правозащитника, Юрий Михайлович Шершнёв.
Сблизились мы летом 1959 г. будучи абитуриентами философского факультета, вместе готовились к экзаменам да и жили на Стромынке в одной комнате. Дружеские отношения поддерживали вплоть до безвременной кончины моего тезки (рак крови) в конце февраля 1972 г. Во время же советского вторжения в ЧССР взгляды этого рядового участника правозащитного движения чрезвычайно радикализировались. Он и раньше весьма скептически внимал призывам неформальных авторитетов диссидентства относительно потребности расширять «фронт легальности», стоял на стороне тех, кто, зная провокаторские повадки «органов», призывал не обольщаться имевшейся некоторое время в 60-е гт. возможностью организации и проведения тех или иных правозащитных акций, в том числе демонстраций и митингов. После ввода войск Ю.М. Шершнёв окончательно примкнул к тому крылу диссидентов, которое практиковало исключительно подпольные методы борьбы с тоталитарной системой.
Но и «вооруженные отряды» этой системы, зная об упомянутой радикализации диссидентских взглядов и действий, свою репрессивную работу тоже ужесточали, особенно после прихода в 1967 г. к руководству КГБ Ю.В.Андропова, так никогда и не сумевшего преодолеть «венгерский синдром» и считавшего любое противодействие коммуно-большевизму полностью контрреволюционным. В качестве конкретного примера активизации «конторы» после подавления «Пражской весны», активизации, которую можно, наверное, объяснить тоже своего рода нормализаторскими «заморозками» на отечественной почве, сошлюсь опять на Ю.М.Шершнёва. В предшествовавшие своей трагической больничной эпопее месяцы он «засек» за собой наружное наблюдение, а также заметил в комнате, которую снимал в одном из спальных районов Москвы, следы негласного обыска. По этой причине, обманув «недреманное око», он сумел переправить ко мне (я проживал тогда с семьей в северной части города) все свои самиздатовские работы (фотокопию книги А.Авторхано-ва «Технология власти», машинопись изданных за границей произведений Синявского и Даниэля, ряд выпусков «Хроники текущих событий» и т.п.). Мой друг считал, видимо, нашу с женой и сыном квартиру на Коровинском шоссе безопасным местом, что было, конечно, весьма сомнительно. Ведь если бы не его болезнь, во время которой гэбэшные ищейки от Шершнёва все же отстали, многолетнее наше знакомство легко было бы ими установлено. Но
случилось так, как случилось, т.е. после его смерти я невольно оказался распорядителем его «подрывной» библиотеки.
Этим правом я, конечно же, пользовался и в 70-е, и в 80-е гг., но весьма аккуратно. Участником диссидентского или какого-то иного «освободительного» движения я не являлся и, следовательно, никогда и никем не понуждался к активному распространительству. Хотя сочувствия правозащитному делу не скрывал, но на рожон со своими убеждениями тоже не лез. Одним словом, решив обнародовать эти фрагменты своих воспоминаний, отнюдь не стремлюсь, тем самым, определить себя задним числом в «борцы» с коммуно-тота-литаризмом.
Вот еще один такой фрагмент. Речь об осенней (1968 г.) кампании партсобраний и собраний трудовых коллективов по вопросу оценки решения советского правительства о вводе войск в Чехословакию. На сентябрьском партсобрании в Институте экономики мировой социалистической системы (ИЭМСС АН СССР), в котором я тогда работал, содержательного обсуждения этого вопроса не получилось (да оно, видимо, и не предполагалось), а при открытом голосовании все подняли руки за одобрение интернациональной акции СССР при трех воздержавшихся из отдела международных отношений (Л.Н.Абаева, Ю.С.Новопашин, Ю.Ф.Поляков). Помню, что заместитель секретаря нашего партбюро по идеологии В.Г.Смолянский предрекал нам скорую расправу -для начала вызов на проработку в Дзержинский РК КПСС, затем строгий выговор, если не исключение из партии. Но каких-либо репрессий тогда не случилось. Много позднее я узнал от того же В.Г.Смолянского, что протокол этого собрания во избежание ненужных Институту неприятностей партбюро втайне от всех несколько «подправило». Его секретарь Г.М.Прохоров изъял констатацию о трех воздержавшихся и обеспечил тем самым 100-процентный «одобрямс».
Замечу здесь, что на мое решение воздержаться при голосовании проекта резолюции нашего партсобрания оказало влияние знакомство с информацией о чехословацких делах, что называется, из первых рук. Отдел международных отношений, в который я попал по распределению после завершения обучения в МГУ, был создан в ИЭМСС по указанию директивных инстанций в мае 1964 г. Первыми иностранными учеными, посетившими отдел в начале лета 1968 г., оказались сотрудники Чехословацкой академии наук Зденек Йичински и Иржи Слама. Оба они были молодыми специалистами, кандидатами наук. В Чехословакии в тот год, по их словам, развертывались небывалые для социалистического мира события по либерализации коммунистического режима, демократизации всей общественно-политической системы. Эти пражские ученые-экономисты рассказали, что в их стране уже была в то время отменена партийная цензура печатных изданий, передач по радио и телевидению, принят закон о свободном создании общественных организаций и объединений, в том числе некоммунистической направленности, об учреждении на промышленных предприятиях рабочих советов и т.п. Поскольку московские средства массовой информации партийной и советской принадлежности обо всем
этом сообщали весьма скупо и нередко односторонне, рассказ живых участников событий, получивших обобщенное название «Пражской весны», был чрезвычайно ценным. И хотя прошло уже более 40 лет; я отлично помню, с какой заинтересованностью мы слушали зарубежных коллег, прилежно скрипели перьями, чтобы не упустить ничего из их сообщений и ответов на многочисленные вопросы.
Материал, полученный в результате совместного заседания нашего отдела с чехословацкими учеными, очень помог мне во время запланированной заранее десятидневной командировки по линии общества «Знание» в Свердловскую область, где я должен был выступить с публичными лекциями на тему «Международное положение социалистических стран и их политические взаимоотношения». Вылет в Свердловск приходился на пятницу 23 августа, а в субботу уже начинался мой лекционный тур, который после областного центра предполагалось продолжить у металлургов Нижнего Тагила и Камен-ска-Уральского, в городе атомщиков Верхнейвинске и других местах. И вот тут как снег на голову: по радио я услышал в четверг утром, а затем прочел в газетах сообщение ТАСС о вводе войск СССР в Чехословакию в ночь с 21 на 22 августа. Было ясно, что лицемерные оговорки насчет обращения к советскому правительству с просьбой об этом неких анонимных партийных и государственных деятелей ЧССР - сплошная ложь, что налицо неспровоцированное вооруженное вторжение на территорию дружественной нам страны.
Нельзя сказать, что, допустим, в академической среде никто не предполагал такого оборота дел, ни о чем не догадывался, натыкаясь ежедневно в печати, на радио и телевидении на беспардонную, несправедливую в целом критику «Пражской весны», ее реформаторского актива. И понятно, что с момента вторжения тема политических взаимоотношений братских государств приобрела небывалую остроту. Надо было обладать весьма нетрадиционной информацией, чтобы ответить на главный вопрос аудитории: как наши кремлевские небожители и власти ЧССР дошли до жизни такой, т.е. до полной конфронтации. Беру на себя смелость утверждать, что в какой-то мере необходимой конкретикой я располагал благодаря З.Йичинскому и И.Сламе. Это помогло мне провести в то сложное время свой лекционный тур.
Конечно, прямо осуждать ввод советских войск в ЧССР я не мог, но акцентировал внимание слушателей не на нем, а на том комплексе демократических преобразований, о котором рассказывали Иичински и Слама и который именовался в их стране «весенним возрождением», «Пражской весной» и т.п. Затрагивая международный аспект, нажимал на переговорно-политические возможности, в деле реализации каковых не проявили гибкости ни советская, ни чехословацкая сторона. Подобный подход, пусть в завуалированном виде, но все же отличался от официальной позиции. И аудитория, видимо, это хорошо улавливала, поскольку доносов на меня в ЦК КПСС от бдительных ли «старых партийцев» или по гэбэшной линии не поступало.
Правда, много позднее, уже в перестроечное время, я свой донос в конце концов получил, правда, находясь не в отечественных палестинах, а с циклом
публичных лекций в ЧССР, как это, быть может, не покажется кому-либо парадоксальным. Речь идет о первой половине апреля 1989 г. Два выступления состоялись в Праге - сначала на совещании политработников Центральной группы советских войск, которое проходило 11 апреля в Доме культуры посольства СССР, а на следующий день - на собрании партийно-хозяйственного актива чехословацкой Социалистической академии (аналог советского общества «Знание»). В ответах на вопросы и тут, и там мне пришлось изложить свои соображения по событиям 1968 г., отличавшиеся от тогдашней официальной позиции как КПСС, так и КПЧ. Их суть сводилась к тому, что советской стороной переговорно-политические возможности в деле улучшения отношений с Чехословакией не были до конца использованы, а потому силовое навязывание последней своего понимания социализма, характера интернационалистского сотрудничества, партнерских связей и т.п. представляло собой шаг недальновидный, глубоко ошибочный.
Весьма оперативно об этом стало известно в ЦК Компартии ЧССР, а затем на Старую площадь поступил и соответствующий письменный донос. Об этом специальным посланием уведомил директора Института славяноведения и балканистики АН СССР В.К.Волкова один из заместителей заведующего объединенным международным отделом ЦК КПСС Р.П.Федоров2. Однако оргвыводов так и не последовало, ибо время было смутное, мнения по чехословацкому вопросу высказывались в Москве неоднозначные, а после Мальты3 оценка горбачевским руководством событий 1968 г. и вовсе изменилась на противоположную.
И еще один фрагмент моих воспоминаний. Выше уже использовался термин нормализаторских «заморозков», чтобы подчеркнуть своеобразие ситуации и в Чехословакии, и в СССР, и в других странах так называемого социалистического содружества после подавления «Пражской весны». Вообще, думается, неверно ограничиваться только проблемой «Пражской весны», так сказать, в узком смысле слова, ибо тогда уходит в тень вопрос о конкретно-исторических предпосылках данного явления, с одной стороны, и последствиях - с другой. Вот о последствиях не в академическом, а в сугубо что ли житейском смысле и хотелось бы сказать.
В начале 1972 г. по инициативе шефа-редактора журнала «Проблемы мира и социализма» К.И. Зародова я был командирован в Прагу для работы редактором-консультантом в данном международном издании. Оказавшись в столице Чехословакии, где прожил с семьей три года, я впервые столкнулся с далеко не дружественным отношением к находившимся в Праге нашим гражданам со стороны местного населения. Например, на цоколе здания напротив редакции «Проблем мира и социализма» постоянно кем-то подновлялась белой краской надпись «Идите домой». Сколько ее днем ни закрашивали, она явственно проступала, а ночью опять принимала первозданный вид. При этом рядом с помещением журнала находилось пятиэтажное здание чехословацкой госбезопасности, однако его сотрудники не особо активничали с выслеживанием «заборных» писателей.
Вспоминается случай с Анатолием Иосифовичем Шапиро, старшим научным сотрудником Института мировой экономики и международных отношений АН СССР, который был приглашен поработать в группе консультантов при шефе-редакторе и с которым у меня установились в это время весьма доверительные товарищеские отношения. Непосредственно перед отъездом он приобрел автомобиль «Жигули» (подошла многолетняя очередь). На этой новенькой машине А.И.Шапиро с супругой и прибыл в Прагу, получив жилье на Лениновой улице. Когда он туда поселился, в первую же ночь ему исполосовали ножом все кожаные сиденья машины, оставив на одном из них бумажку со следующим посланием: «Русская свинья, убирайся домой!». Всем этим А.И.Шапиро был потрясен, повторяя (в том числе и в беседе со мной) одну и ту же фразу: «Что я им сделал, ведь не я же участвовал во вторжении!». Его потрясение оказалось настолько сильным, что этот немолодой уже человек не смог жить в Праге - он уехал обратно в Москву, не проработав в журнале и полугода.
Или еще пример учинения нам столичными аборигенами мелких пакостей. На первой странице газеты «Руде право» от 7 ноября 1972 г. было помещено поздравление КПСС и советскому народу в связи с 55-й годовщиной Октябрьской революции. Поздравление сопровождалось графическим изображением красноармейца в буденовке и с винтовкой в руках. Но стоило перевернуть газету верхом вниз, и вместо красноармейца появлялась свирепая рожа неандертальца с дубиной. Вот, значит, к кому приравнивалось наше государство с его армией и прочим. Мы тогда в журнале задавали, конечно, вопрос, как могла в нормализагорское время проскочить в центральный печатный орган ЦК КПЧ такая откровенная антисоветчина, отдавая вместе с тем должное «ловкости рук» газетных художников.
По большому же счету удивляться упомянутым пакостям особо не приходилось, так как все мы, будучи членами КПСС, понимали, хотя и в разной степени, что наше-то высокое начальство учинило чехословацкому обществу не мелкую, а всеохватную пакость в виде силового удушения «Пражской весны». Как это ни печально, но вполне закономерен был перенос чувств отчужденности, враждебности чехов и словаков к партийно-государственным структурам СССР на все советское общество, на каждого из нас, раз мы в большинстве своем промолчали, не сделали даже попытки противостоять этому военно-политическому бандитизму. В этом смысле я полностью солидарен с позицией покойного А.Е.Бовина, с которым при посредстве А.П.Бутенко лично познакомился еще в 60-е гг. и который, как говорится, на закате дней своих выразил собственное жизненное кредо в следующих словах: «Я не был палачом и не был жертвой. Но я был частью, неотъемлемой частью того большинства, молчание которого сделало возможным появление палачей и жертв. И теперь, обращая душу к ужасам прошлого, сопереживая с мучениками и сочувствуя несчастным, ведя диалог с собственной совестью, я делаю это не только для того, чтобы склонить голову перед памятью невинных жертв, не только для того, чтобы вновь и вновь проклясть палачей, но и для того, чтобы ни я сам, ни дети мои, ни мои внуки никогда больше не молчали.. .»4.
Наше государство не любит извинений и космически далеко от проблемы покаяния за многие миллионы жертв большевистских репрессий, международное насилие. Это побежденные во Второй мировой войне немцы нашли в себе мужество осудить национал-социализм со всеми его мерзостями, хотя служили ему верой и правдой больше десятка лет. Советский Союз, а затем и Россия, в качестве победивших в минувшей войне, никаких грехов за собой никогда не видели и теперь не видят, о дебольшевизации на манер германской денацификации наши государственные мужи и слышать не хотят, надеясь, что все само собой рассосется. Однако на деле этого не происходит, а оборачивается повсеместным ростом преступности, немотивированной жестокости, морально-нравственного одичания.
В индивидуальном плане бывает, конечно, и по-другому. В этой связи не могу не упомянуть о научной конференции «Чехословацкое развитие 1968 г. и его международные последствия» (ЧСФР, Либлице, 2-7 декабря 1991 г.), на которой мне довелось присутствовать и выступать. В ее работе участвовали А.Дубчек, О.Черник, З.Млынарж, В.Славик, И.Гаек, В.Шилган, И.Свитак, Э.Голыптюккер, В.Вашко, Й.Зрак, И.Пеликан, В.Менцл, М.Рейман и ряд других известных деятелей «Пражской весны». К этому представительному форуму наших чешских и словацких коллег была обращена моя просьба о прощении за подчас необъективную трактовку событий 1968 г. и некритическое восприятие некоторых советских оценок5. Разумеется, нечем хвалиться, если сделал это лишь 23 года спустя после рассматриваемых событий. Но лучше поздно, чем никогда!
На этом можно было бы поставить точку, но нелишним будет в качестве своего рода послесловия привести еще одно высказывание А.Е.Бовина из его опубликованных воспоминаний. «Оглядываясь на прожитую жизнь, -писал он в начале XXI столетия, - я выделяю два события как трагедию, как разрушение каких-то глубинных оснований моего бытия в качестве политического существа, мыслящей социальной единицы. Первое: насильственное уничтожение ростков «социализма с человеческим лицом». Тогда, тридцать с лишним лет назад я еще не понимал, что вошедшие в Прагу советские танки обозначили провал грандиозного эксперимента по коренному преобразованию социального устройства мира. Не понимал, что мы опозорили себя и социализм. И второе: развал Советского Союза, искусственно вызванное безответственными лицами разрушение могучей державы»7.
Что касается трагедии СССР, подобный вопрос не лишен, наверное, дис-куссионности на предмет того, субъективный ли это развал по вине сонма государственных посредственностей или же в своей основе объективный распад по целому ряду серьезнейших, онтологического плана причин. А вот трагедия насильственного уничтожения ростков «социализма с человеческим лицом» действительно поставила предел усилиям коммунистов по созданию нового строя, однозначно указала, прежде всего в европейских пределах, на грандиозный провал марксистско-ленинской теории и практики.
Примечания
1 Может быть, правильнее будет сказать: подчиненностью населения. Ибо трудно для того времени указать на что-то, называемое в политологии независимыми горизонтальными общественными структурами.
2 С 15-июня 1988 г. я работал в Институте славяноведения и балканистики АН СССР в должности заместителя директора Института (исторические сектора).
5 Речь идет о встрече 3 декабря 1989 г. президентов Дж. Буша-старшего и М.С.Горбачева, которая проходила на корабле военно-морского флота СССР, прибывшего в Республику Мальта с визитом вежливости.
4 Бовин А. Записки ненастоящего посла. Из дневника. М., 2001. С. 150.
6 См.: Славяноведение. 1993. № 1. С. 33-34.
5 Бовин А. XX век как жизнь. Воспоминания. М., 2003. С. 167.
