CC BY
16
© 2004 г. В.Г. Наймушин
О ПРОБЛЕМЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ РОССИЙСКОГО КАПИТАЛИЗМА
Говорят, что люди смеясь расстаются со своим прошлым. Универсальность этой формулы тем не менее вызывает серьезные сомнения, когда речь идет о нашем собственном недавнем прошлом, отмеченном крахом великого эксперимента по созданию общества, способного обходиться без товарного производства и частной собственности, наемного труда и капитала, основанного не на рыночной стихии, а на принципах разумной целесообразности в интересах всех и каждого. На деле общественная собственность обернулась государственной, народнохозяйственное планирование -постоянными и растущими диспропорциями отраслевого развития, а справедливое распределение по труду - тотальным дефицитом предметов потребления, сопровождавшим советского человека от рождения и до конца дней. Нет ничего удивительного в том, что обычный, рядовой человек, мягко говоря, скептически относился к проповедям официальной идеологии насчет загнивания и общего кризиса капитализма, а равно и насчет светлого будущего, обещанного к давно ушедшему в прошлое 1980 г. Крах реального социализма того типа, который сложился в СССР и странах соцлагеря, можно, конечно, воспринимать по-разному. Для одних - это личная трагедия, перечеркнувшая все, во что они верили и чему служили беззаветно, не щадя порой собственной жизни, для других - закономерный результат эксперимента, заранее обреченного на неудачу (Л. Мизес, Ф. Хайек и их единомышленники), для третьих, как например для Ю. Хабермаса (одного из теоретиков франкфуртской школы) - крушение веры в существование объективного разума: «Если Октябрь проиграл, то проиграло все человечество начиная с Гераклита и Аристотеля» [1]. Разумеется, явление такого грандиозного масштаба ни в коем случае не может оцениваться однозначно, хотя его коренная причина с точки зрения экономиста-теоре-тика выглядит совершенно ясно и не подлежит сомнению. Социализм погиб потому, что не сумел решить коренную задачу общественного развития - создать эффективно функционирующую экономику, на базе которой только и возможно улучшить материальные условия жизни людей и тем самым на их собственном опыте повседневно убеждать в преимуществах нового общественного устройства. Конечно, нельзя сказать, что эта задача никак не решалась. Уровень жизни советских людей существенно возрос особенно в послевоенные годы, но выглядело все это достаточно скромно на фоне достижений наиболее развитых индустриальных стран, с которыми мы были горазды себя сравнивать, стремясь доказать, что одерживаем одну победу за другой в экономическом соревновании с ними. На самом деле за идеологической завесой развитого социализма скрывались вопиющие диспропорции в развитии отраслей группы «А» (в которой львиную долю продукции поглощал военно-промышленный комплекс) и группы «В», за-
тухание темпов экономического роста, отставание по всем направлениям научно-технического прогресса (кроме освоения космического пространства и того же ВПК) и как следствие сужающийся внутренний рынок при росте номинальных денежных доходов населения.
Новое советское руководство начиная с 1985 г. попыталось исправить положение с помощью косметических мер, названных перестройкой. Однако очень скоро выяснилось, что демократизация и ускорение, плюрализм и гласность ведут не к совершенствованию реального социализма, а к его окончательному развалу. Романтики перестроечных лет ни в малейшей степени не отдавали себе отчета в том, что, во-первых, со своими реформами они откровенно опоздали, выдавая за принципиально новое то, что было начато (и прервано советскими танками) в Чехословакии еще в конце 60-х гг., а во-вторых, и это главное, им было чуждо подлинное понимание сущности сталинского социализма, реформировать который в принципе невозможно из-за жесткой взаимосвязи и взаимозависимости всех составляющих его частей и элементов, вплоть до подробностей, связанных со всем укладом советского образа жизни, который предполагал единомыслие (по крайней мере, внешнее, официальное), веру (хотя бы на словах) в непогрешимость партии и ее вождей, безальтернативность социалистического выбора и т.п. Критика реального социализма не могла не быть последовательной с предложением обществу ясной и разумной альтернативы, например в направлении становления государственного капитализма китайского образца.
На деле зашедшую в тупик перестройку сменила политика откровенного буржуазного либерализма в духе старой доброй доктрины «ЫББег faire», так славно послужившей наиболее развитым странам, и особенно Англии, в XVIII - XIX вв. В основе этой доктрины, как известно, лежит «... проповедь хозяйственного строя, опирающегося на принцип свободы индивидуальной хозяйственной деятельности как идеала. Это особенно ясно видно на воззрениях А. Смита» [2]. Впрочем, в нашем случае и проповеди-то никакой не было. Просто отпустили цепи, разрешили свободно торговать всем и вся, ввели частичную конвертируемость рубля, а затем провели номенклатурную приватизацию большей части государственной собственности. Считалось, что это необходимо и достаточно для стихийного становления рыночной экономики с присущей ей экономической эффективностью. С тех пор минуло более 10 лет. Срок в масштабах истории ничтожный, но принесший разительные перемены во все стороны общественной, а не только экономической жизни. Исчезла планово-распределительная система, возник довольно сильный рыночный сектор, нет больше проблемы дефицита (кроме дефицита денег), сложился довольно развитый рынок жилья, неизме-
римо возросла степень духовной свободы, возможность перемещаться по миру, получать информацию из самых разных источников и т.д. и т.п. Но эти, несомненно, положительные тенденции все же выглядят бледно по сравнению с ворохом новых и порой трудноразрешимых проблем, среди которых, по-видимому, главное место занимают колоссальная имущественная дифференциация населения, чудовищная коррупция в среде чиновничества и не только в ней, сырьевая направленность экспорта и слабая конкурентоспособность отечественной продукции по отношению к импорту. Все это вместе взятое плюс разгул преступности и теневой экономики порождают в обществе глубокое разочарование результатами реформ и заставляют даже наиболее последовательных защитников либеральных ценностей констатировать неприглядную для них реальность. «В целом надо признать, -пишет президент фонда «Либеральная миссия» Е. Ясин,
- что крупных позитивных сдвигов нет» [3]. Как говорится, коротко и ясно.
Мечты россиян о рыночном рае, в котором не только не будет дефицита, но и настанет царство истины и справедливости, разбились о суровую реальность периода первоначального накопления капитала, который, как хорошо известно из классического наследия, является непременной предпосылкой становления рыночной (читай капиталистической) системы хозяйства. Вместо чистенького и аккуратненького капитализма на австрийский или голландский манер мы получили капитализм дикий, криминально-олигархический, в котором обычной практикой стали организованная экономическая преступность, безумная роскошь богатых и нищета большинства прочего населения, попрание законов и захват государства олигархами, способными лоббировать свои корыстные интересы во властных структурах в ущерб большинству, и т.п. Анализируя капитализм, который мы построили совместными усилиями, поневоле вспомнишь русскую поговорку: «Федот - да не тот».
Но, может быть, все дело в том, что прошло слишком мало времени? Быть может, надо немного (лет этак 50 - 60) подождать, и все образуется само собой: нынешние захватчики собственности во 2 и 3-м поколениях станут респектабельными бизнесменами, государственная власть начнет действовать исключительно в правовых рамках, поднимется национальное производство конкурентоспособной продукции, вырастет уровень жизни и ее средняя продолжительность, повсюду воцарятся благоустроенность, умеренность, рациональность и станем мы, наконец, похожи на лучшие западные образцы, которые, если признаться честно, и вдохновили нас совершить крутой исторический поворот от карточно-уравнительного социализма в сторону демократии и рынка. Надежды такого рода в истории неновы. Похожую дилемму зафиксировал Д. Лукач применительно к большевизму. Возможно ли, писал он, используя неправедные средства, в частности ложь и насилие, достичь высоких и благородных целей? Венгерский мыслитель не дает окончательного ответа на этот важней-
ший вопрос, однако констатирует, что «большевизм базируется на метафизическом допущении, что из плохого может проистечь хорошее, что возможно. (и при этих условиях. - В.Н.) прорваться до истины» [4]. Ощущение такое, что сам Лукач в это не очень верит, а если учесть уже имеющийся исторический опыт, то можно и однозначно утверждать - с помощью насильственных средств светлого будущего не создать.
На чем же в таком случае может базироваться надежда, а тем более уверенность, что из нынешнего состояния затянувшегося кризиса мы с помощью либеральных ценностей перейдем к устойчивому, конкурентоспособному росту экономики и, как следствие, к обществу всеобщего благосостояния? Откровенно говоря, ни на чем. Либералы просто верят в то, что мы не хуже и не глупее иных прочих, и если они смогли, то сможем и мы, тем более, что располагаем огромными природными богатствами, колоссальным интеллектуальным потенциалом и можем рассчитывать на широкий поток инвестиций из-за рубежа, которые модернизируют нашу экономику и выведут нас в число высокоразвитых постиндустриальных стран. Дело, собственно, за малым. Избавить экономику и общественную жизнь от административного произвола, бюрократических методов руководства, предоставив общественным силам полную свободу действий, а дальше невидимая рука рынка сама собой укажет нам верную дорогу к вечному процветанию. Ведь говорил же А. Смит, что, для того чтобы поднять любую страну с самой дикой ступени варварства на самую высокую ступень развития, достаточно всего нескольких десятилетий и трех непременных условий - в стране должен царить мир, налоги должны быть легкими, а управление терпимым, т.е. лишенным административного восторга по всякому поводу и особенно без него. Такова простая, ясная и внешне чрезвычайно привлекательная программа либерализма, ибо сулит максимум успеха при минимуме усилий со стороны государственной власти, которая в России традиционно не пользуется сколько-нибудь заметной поддержкой населения.
Рискнем, однако, напомнить, что западное общество достигло (да и то весьма небыстро) своего сегодняшнего уровня развития отнюдь не только благодаря благотворному распространению и утилизации идей либерализма. В не меньшей степени на этот уникальный исторический процесс повлияла сложившаяся на рубеже позднего средневековья и Нового времени система социальных норм и ценностей, особенно в сфере религии. На эту сторону дела одним из первых на Западе обратил внимание великий немецкий социолог Макс Вебер (1864 - 1920 гг.). Наиболее отчетливо взгляды Вебера на проблему происхождения современного капитализма изложены в его знаменитой работе «Протестантская этика и дух капитализма», опубликованной в 1905 г. «Современный капиталистический строй хозяйства, - писал М. Вебер, - это огромный космос, в который каждый индивидуум как бы врастает с самого своего рождения и который для него... представляется данным в качестве фактически
неизменного целого, в котором он принужден жить. Капитализм навязывает отдельному лицу нормы хозяйствования» [5].
Не лишним будет подчеркнуть, что в данном случае речь у Вебера идет не о капитализме вообще как модели хозяйственной деятельности, а об одной конкретной, а именно западно-европейской модели, успехи которой всегда завораживали российских наблюдателей и инициировали многочисленные попытки (начиная с Петра I) создать нечто подобное на родной российской почве. Следовательно, для нас всегда идеалом и образцом был капитализм не восточного или азиатского, а западного типа и именно он в наименьшей степени нам удавался как в прежние, так и в нынешние времена. В чем же дело? Почему посевы западной экономической культуры на нашей почве дают совсем не те всходы, на которые мы рассчитываем, или же не прививаются вовсе? Ведь либеральная политика Е. Гайдара, к примеру, почти буквально повторяла реформы Л. Эрхарда в ФРГ 40-х гг. прошлого века. Однако в России не наступило «экономическое чудо» и не сформировалось общество всеобщего благоденствия, где царит «Wohlstand fur alle» (благосостояние для всех).
Ответ на поставленный вопрос, как нам представляется, может по необходимости иметь исключительно конкретно-исторический характер, ибо как хорошо показал М. Вебер, не бывает капитализма вообще и западно-европейский капитализм в том числе представляет собой нечто в высшей степени своеобразное, неповторимо-специфическое. Дело в том, что капитализму нужны не только особые формы хозяйственной организации, основанные на частной собственности на средства производства и эксплуатации наемного труда лишенных этих средств пролетариев, но и своеобразная хозяйственная идеология, которую Вебер называет «капиталистическим духом». С его точки зрения, вопрос о движущих силах экспансии капитализма - это в первую очередь не происхождения капиталистически используемых запасов денег, а развития «капиталистического духа». Там, где этот дух зарождается и начинает действовать, он создает себе денежные запасы как орудие деятельности, а не наоборот. Но откуда возникает «капиталистический дух» как особая идеология буржуазии? Вебер прослеживает не все условия его возникновения, а лишь одно из них, на его взгляд важнейшее, он ограничивает задачу изучением базовых религиозных элементов той идеологии, которая впоследствии, претерпев ряд метаморфоз, стала идеологией промышленного капитализма и его главного носителя - современной промышленной буржуазии.
Сразу отвергнем возможное обвинение в примитивном идеализме, сославшись на самого М. Вебера. «Я вовсе не хочу, - говорит он по этому поводу, -защищать тот безумно доктринерский тезис, согласно которому капиталистический дух мог возникнуть лишь в результате известных влияний реформации... Здесь должно быть лишь установлено: играли ли, между прочим, и религиозные влияния какую-нибудь
роль (и какую именно) в процессе качественной чеканки и количественной экспансии капиталистического «духа» и какие конкретно стороны культуры, покоящейся на капиталистическом базисе, восходят к ним» [6]. Дальнейший анализ убедительно доказывает, что формы религиозных верований не только играли существенную роль в становлении «капиталистического духа», но и во многом определили специфику его западно-европейской разновидности. Причем сами религиозные реформаторы вовсе не стремились к такому результату. Их вообще мало интересовали дела материальные, земные. Рационализация самой религии, ее догматов и организационного устройства
- вот, что заботило и М. Лютера, и Ж. Кальвина, и других идеологов протестантизма. Как верно отмечает Г.П. Солодков, «реформация не являлась результатом существенного воздействия каких-либо экономических факторов, хотя и нельзя просто отвергать их наличие. Реформаторство явилось результатом воздействия бесчисленных исторических констелляций, в большей степени политических. С другой стороны, капитализм, конечно, вовсе не результат только влияния реформации. В становлении капитализма играла роль также и реформация, в особенности формы религиозного верования, и их влияние на профессиональную этику» [7]. Главное из этих влияний оказало суровое кальвинистское учение о предопределении. Именно оно составляло основу капиталистического духа, не равнозначного простой алчности, примитивному стремлению к наживе, ибо эти феномены сами по себе свойственны любой, а не только капиталистической эпохе. Грозный кальвинистский бог - спаситель лишь для некоторых, которых он по непостижимым соображениям избрал для вечной жизни. Причем удостовериться в своей избранности в течение мирской, земной жизни никоим образом невозможно. Каждый христианин идет своим отъединенным жизненным путем навстречу вечному спасению или вечной гибели. Что же в таком случае заставит его вести праведный образ жизни и совершать добрые поступки, если все усилия могут оказаться напрасны с точки зрения догмата предопределения? Смягченный вариант кальвинистского догмата все же оставляет одинокому христианину видимость надежды.
Вся его жизнь должна быть наполнена неустанной работой в своей профессии (ВегШ}. Она то и есть способ разрешения извечного вопроса: «Избран я или нет?». Таким образом, вся мирская деятельность парадоксальным образом служит потусторонним целям и только в их свете получает смысл. И именно поэтому вся земная деятельность должна быть до последней степени рациональной, ибо только тогда она сможет выражать стремление к совершенству, которое угодно богу. Следует особо подчеркнуть, что в учении протестантизма о предопределении речь идет не просто о необходимости время от времени совершать добрые дела, а о стиле жизни, при котором святость возведена в систему. Это становится методом всего жизненного поведения и одновременно способом доказательства избранности самому себе. Критерий прост и
понятен - чем успешнее идут твои земные дела, чем больше получаемый тобой доход, тем, следовательно, больше шансов оказаться в числе избранных. Сознательный отказ от земных радостей, упорный, постоянный труд были одновременно и аскетическим средством уйти от греха и стимулом такого употребления богатства, которое служило бы целям практически полезным. Пуританская этика и соответствующей ей образ жизни случайно или нет оказались удивительно созвучны глубинным потребностям накопления капитала и его производительному использованию. А если учесть, что норма накопления не могла быть особенно велика в раннекапиталистическую эпоху (например, в Англии во второй половине XVIII в. она не превышала 5 % национального дохода) [8], то легко понять, почему и вполне светские мыслители, к примеру А. Смит, требуют от капиталистов аскезы в отношении личного потребления и видят в накоплении капитала их важнейшую социальную функцию. Сберегая часть своего дохода, они расширяют производство, дают работу трудолюбивым людям и в конечном счете способствует росту богатства общества. Смит снова и снова подчеркивает: накопление - ключ к богатству нации, каждый, кто сберегает, - благодетель нации, а каждый расточитель - ее враг. Удивительно, что идея избранности из кельи монахов проникает не только в сферу экономических учений, но даже в поэзию. Ее отзвуки ясно слышатся в следующем изречении И.В. Гёте: «Как познать самого себя? Только не путем наблюдения над собой, а отдаваясь делу. Попробуй исполнить свой долг, и сразу узнаешь себе цену. В чем же долг? В требовании дня» [9].
Так, под влиянием протестантского учения о предопределении сформировалась особая этика жизненного поведения, имеющая своим результатом постоянное прижизненное стремление к успеху в профессиональной деятельности в сочетании с самоограничением в сфере личного потребления. Произошло то, о чем с такой ясностью и определенностью писал К. Маркс -идея стала материальной силой, поскольку она овладела массами. Этой материальной силой явился экономический рационализм, тяготение к которому везде в Западной Европе обнаруживали именно протестанты, и в качестве господствующего слоя населения, будучи в большинстве или в меньшинстве, и выступая в качестве предпринимателей или фабричных рабочих. Во всех разновидностях протестантизма имеет место одна и та же специфическая особенность: персональное совпадение виртуозной капиталистической деловитости с самыми интенсивными формами набожности, пропитывающей и регулирующей всю жизнь данных лиц или групп. Поскольку ни отрицать, ни игнорировать этот факт невозможно (он подтверждается профессиональной статистикой европейских стран со смешанным в отношении вероисповедания населением), постольку приходится признать, что в поворотном пункте европейской истории, в эпоху реформации и раннего капитализма происходит некий перерыв в материалистическом понимании истории, когда меняется последовательность причинной связи
и надстроечные явления приобретают определяющее влияние, если не на само существо материального базиса, то по крайней мере на специфику его генезиса и скорость достижения им наиболее зрелых форм. Современному человеку это нелегко понять, ибо, как писал М. Вебер, «. современный человек при всем желании обычно неспособен представить себе всю степень того влияния, которое религиозные идеи оказывали на образ жизни людей, их культуру и национальный характер...» [6].
Мы намеренно оставляем в стороне крупнейший вопрос о том, не разрушает ли признание указанного перерыва само монистическое понимание истории? Ведь, если ответить на него утвердительно, то это будет означать не больше, не меньше, чем отказ от истории как науки без всякой надежды найти адекватную замену ее материалистической основе. Поиск такой замены - слишком грандиозная задача, которая нам явно не по плечу, а потому ограничимся ссылкой на признанный авторитет одного из основоположников материалистического понимания истории, а именно Ф. Энгельса. «Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Не я, не Маркс большего никогда не утверждали.
. Экономическое положение это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты - государственный строй, правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм.
Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое, в конечном счете, прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей» [10].
Одной из случайностей такого рода и выступает основанная на протестантской этике и на первый взгляд иррациональная мотивировка, которой капиталист времен свободной конкуренции обосновывал смысл своей бесконечной погони за наживой, а именно, что он не может жить без своего дела и постоянной работы в своей ВегШ\ Иррациональной она представляется потому, что человек живет для своего дела, а не наоборот, живет не для личного удовлетворения или удовольствия, а исключительно ради ощущения хорошо исполненного призвания. «Этика, коренящаяся в религии, обещает за обусловленное ею поведение психологические премии (не экономического характера), которые являются чрезвычайно действенны до тех пор, пока жива религиозная вера. Лишь постольку, поскольку эти премии действуют, и притом, что самое главное, - лишь в том, уклоняющемся от учения богословов направлении, в котором они действуют, религиозная этика приобретает самостоятель-
ное влияние на жизненное поведение и через него -на хозяйство» [5].
Разумеется, современный капиталист уже давно в большинстве случаев лишен всяких остатков религиозности. Современная капиталистическая идеология -это прямой продукт непрерывного приспособления к реалиям капиталистического хозяйства. Но в эпоху возникновения капиталистического духа связь между ним и капиталистическим предприятием была в сильнейшей степени опосредована религиозными мотивами. И это обстоятельство наряду с многими другими придало западно-европейскому капитализму его неповторимо-специфический облик и сделало его явлением универсального, всемирно-исторического характера, своеобразным идеалом и образцом для великого множества стран, с завистью взирающих на европейскую цивилизацию и мечтающих стать на нее похожими.
В ряду этих стран всегда находилась и Россия. Находится, впрочем, и поныне.
Сегодня мы свидетели двух противоположных тенденций в поведении высшей российской власти. С одной стороны - судорожные попытки сблизиться с Европой, стать ее полноправной частью. Отсюда упорное стремление участвовать в разного рода саммитах, стать восьмой страной в семерке, вступить в ВТО, модернизировать систему образования на европейский лад и т.п. С другой - неустанные напоминания о том, что Россия великая евроазиатская держава, которой надлежит помнить о своей многоконфессио-нальности, дружить с азиатскими странами, вплоть до заигрывания с весьма одиозными режимами вроде северокорейского. Надо прямо признать, что и то, и другое удается, мягко говоря, не вполне. Европа явно относится к нам в лучшем случае снисходительно, все еще не признавая в нас пристойного и предсказуемого партнера с благоприятным инвестиционным климатом и другими институциональными условиями для ведения цивилизованного бизнеса. А Азия смотрит на нас с подозрением, втуне осуждая нашу дружбу с США и двойственную позицию в отношении мусульманского меньшинства в связи с событиями на южных рубежах нашей страны. Что касается США, то кажется, что мода на Россию там давно прошла, энтузиазм насчет расцвета демократии у нас выветрился, а образ российского предпринимателя прочно ассоциируется с деятельностью мафиозного типа, но не с инновациями и конкуренцией как процедурой открытия (Ф. Хайек). Как ни горько это признавать, но в таких негативных оценках есть большая доля истины. Российский капитализм вылился в одну из тех форм, которые не несут в себе творческого, созидательного начала. В чистом виде он подходит под определение М. Вебера: «. авантюристический, торговый, ориентированный на войну, политику, управление и связанные с ними возможности наживы» [6]. Конечно, при желании можно найти несколько примеров вполне цивилизованного поведения российских бизнесменов. Однако общая картина от этого не изменится. Идеально-типическая конструкция М. Вебера не бу-
дет поколеблена применительно к российскому варианту капитализма.
Возникший на странном перекрестке мировой истории, из обломков прежней нежизнеспособной, искусственной экономической и социально-политической системы, он в свою очередь демонстрирует нежизнеспособность, несмотря на бодрые реляции власти о якобы имеющем место экономическом росте. Российский капитализм показал всему миру насколько опасны и разрушительны принципы либерализма не только в сфере экономики, но в социальной жизни вообще, в том случае, когда фурии частного интереса и безудержного стремления к наживе не ограничиваются нравственными рамками, которые ставит идеология - будь то религия или веками сложившиеся общественные и культурные традиции, как это было, например, в Японии в период ее послевоенного возрождения и взлета.
После всего сказанного на интуитивном уровне нас не оставляет ощущение, что повторить формально-рациональный путь, ведущий к капитализму западно-европейского образца, России не удастся никогда, ибо никогда уже не повторятся те уникальные условия, при которых он только и мог возникнуть. Рискнем даже предположить, что упорное следование по пути рыночной экономики российского типа неминуемо приведет страну к экономической и социальной катастрофе в обозримом историческом будущем, так как на этом пути многочисленные производственные, социальные и демографические проблемы возникают гораздо быстрее, чем находятся средства для их разрешения, а исторического времени остается все меньше. Это заметно практически в любой частности, касающейся наших попыток встать вровень с Европой и США. Желанное для определенных кругов вступление в ВТО, например, неизбежно ухудшит внут-риэкономическое положение. Поскольку Россия де-факто выбрала и намерена законсервировать экспортоориентированную модель, постольку на мировом рынке фигурируют почти исключительно спрос и продукция низкой степени переработки и на них приходится основная доля экспорта. Однако сколько-нибудь успешное экспортоориентированное развитие такого типа даже в среднесрочной перспективе возможно только при вложении существенных средств в модернизацию газовой, нефтяной и металлургической промышленности. Но средства, получаемые от экспорта их продукции, не могут полностью использоваться на цели модернизации. Ведь нужно еще погашать и обслуживать огромный государственный долг, и закупать отечественное продовольствие и товары народного потребления, так как они не способны конкурировать на внутреннем рынке с иностранными производителями. Между тем, по некоторым оценкам нефтегазовой отрасли и металлургии, для поднятия производства на мировой уровень необходимо не менее 150 млрд дол. в течение 5 - 10 лет. Прибавьте сюда необходимость выплаты в течение восьми лет 10 - 17 млрд дол. ежегодно в счет погашения внешнего долга и станет ясно, что удерживаться на плаву российская экономика
сможет лишь благодаря существенному сжатию потребительского рынка при одновременном его заполнении дешевым и не очень качественным импортом в условиях беспрепятственного ввоза продовольственных и непродовольственных товаров. Такая либерализация станет неизбежной, во-первых, вследствие тех обязательств, которые Россия возьмет на себя в случае вступления в ВТО, а во-вторых, по причине необходимости обеспечить население доступными для него товарами в связи с падением его покупательной способности.
Видимо, не случайно с 1.01.2004 г. вступает в силу новый Таможенный кодекс РФ, который является основным документом, регулирующим и определяющим правила игры во внешнеэкономической деятельности. По сравнению с действовавшим ТК новый куда более либерален. Он по существу открывает все шлюзы для притока в страну товаров сомнительного качества, резко суживает функции таможенных органов и их возможности контроля за потоками импорта и экспорта, а заодно и степенью добросовестности и зако-нопослушания участников внешнеэкономической деятельности. Разумеется, все эти новации подаются под видом заботы о расширении внешнеэкономических связей России, ускорения ее интеграции в мировое хозяйство, о стимуляции предпринимательской инициативы и активности и т.п. Однако словесная завеса не может, полагаем, скрыть главного - новый кодекс приспособлен к потребностям экспортноориентированной модели развития, которая, по нашему глубокому убеждению, не приведет российскую экономику к устойчивому экономическому росту, а наоборот, усилит производственный спад по многим отраслям и видам производства. Как справедливо отмечает С. Батчи-ков, «. весьма вероятно формирование двух обособленных секторов народного хозяйства: 1) занимающегося разработкой недр и продажей добываемых природных ресурсов за рубеж с максимальной выгодой; 2) полунатурального, включающего всех остальных хозяйствующих субъектов, не попавших в число счастливчиков» [11]. Развитие указанной тенденции до логического конца, по мнению этого исследователя, неминуемо приведет к тому, что Россия прекратит свое существование в качестве единого целого не только в экономическом, но и в политическом смысле. И здесь не помогут ни либеральные заклинания о том, что мы не хуже прочих и у нас все получится, поскольку мы правы (читай правые), ни усилия центристов с их упованием на православие и пропаганду тезиса о единой России как панацеи от всех бед. Экономику все равно не обманешь. Она будет развиваться или погибать в том направлении, в котором влекут ее неодолимые объективные обстоятельства, помноженные на субъективную волю и действия тех, кто озабочен своим личным сиюминутным процветанием, а не будущим страны и ее народа.
Таким образом, вопреки иллюзорным надеждам начала 90-х гг. Россия не только не сумела воссоздать на своей почве (в широком понимании этого слова) передовой капитализм западно-европейского образца,
но наоборот имеет все больше шансов скатиться к латиноамериканскому варианту развития с присущей ему перманентностью экономических и политических кризисов, усилением централизации, обусловленной необходимостью подавления преступности, расцветающей махровым цветом коррупции и как следствие бюрократизацией всей общественной жизни. На деле выходит нечто противоположное тому, к чему призывали и призывают либералы-реформаторы, - чем больше свободы, тем больше требуется контроля и бюрократических строгостей. И в этом нет ничего странного. Людей, у которых отсутствует внутреннее нравственное ограничение, равно как и тех, которые ограничивали жажду потребительства, например у протестантов, все время надо контролировать и направлять (как несовершеннолетних детей) на путь истинный с помощью внешней силы - государственной бюрократии. И это еще бы полбеды. Нам известны примеры, когда в условиях политических диктатур и ограниченных демократий, отдельные страны ЮгоВосточной Азии добились впечатляющих успехов в экономической и социальной областях. Главная беда в том, что российская бюрократия абсолютно не способна играть такую конструктивную (социально созидательную) роль. Она неповоротлива, неэффективна, генетически поражена коррупцией и в массе своей неспособна видеть даже на вершок вперед.
Получается, что нам надеяться не на что. С одной стороны, либеральная модель непродуктивна, потому что сама по себе экономическая свобода развязывает действие самых низменных инстинктов в форме безудержной погони за наживой, попирающей элементарные нормы морали и нравственности, с другой - рынок под жестким контролем государства неэффективен и уродлив по причине тех качеств этого самого государства, о которых говорилось выше. Нам не пойдет впрок рецепт процветания, который предлагает Л. Харрисон: «Нейтрализуйте те силы, которые подавляют предпринимательство, прежде всего бюрократическую удавку, и обеспечьте престижность предпринимательства - и вы получите критическую массу мотивации успеха, практически идентичную принципам кальвинизма» [12]. Свежо, как говорится, предание, но верится с трудом. В не меньшей степени не осуществим и завет отца немецкого экономического чуда Л. Эрхарда, утверждавшего, что свобода везде, где возможно, государственное вмешательство -только там, где необходимо. Никто у нас не в силах решать, где предел, за которым следует ограничивать свободу, но так чтобы не навредить свободному предпринимательству. Положение, как ни горько это признать, очень похожее на тупик. Причем исход из этого тупика видится некоторым исследователям в том, что Россия превратится в одну из тех стран, где нет среднего класса, а есть небольшое количество очень богатых людей и огромное большинство бедных и просто нищих. По мнению директора института русской истории РГГУ А. Фурсова, в России это соотношение составит 10 и 90 %, т.е. чуть лучше, чем в Индии или в Бразилии [13].
Невеселая перспектива, что и говорить, особенно если учесть, что Россия не Бразилия и бедному человеку у нас выжить значительно сложней в силу природно-климатических особенностей.
«Но не все так безнадежно», - отмечает в своей весьма обстоятельной статье президент фонда «Либеральная миссия» Е. Ясин [3]. По его мнению, для того чтобы стать благополучной страной, России нужно «научиться производить и продавать на мировых рынках товары и услуги, отвечающие требованиям постиндустриального общества. Такие продукты должны занимать в нашем экспорте не менее 10 - 15 %» [3]. Кроме того, отечественная продукция должна занимать 75 -80 % внутреннего рынка, причем в условиях его полной открытости. Ну и, наконец, в целях такой модернизации с опорой на частную инициативу надо привлечь огромные инвестиции как отечественные, так и иностранные. Вкладывать их нужно с высокой эффективностью и приносить они должны высокую отдачу при низких рисках. А для этого требуются развитые финансовые рынки и совершенный инфраструктурный механизм трансформации сбережений в инвестиции. Вот собственно и все. Как говорится, начать да кончить. Ах да! Чуть не забыл о главном. Модернизацию такого масштаба Россия может осуществлять только в том случае, если в приемлемые сроки (?) она добьется изменений в системе ценностей и в иных неформальных институтах, в культуре, в направлении повышения их продуктивности. Сделать это, по мнению уважаемого профессора, трудно, но можно. Вдохновленный примером Испании (страны с самым высоким уровнем безработицы в Европе) он призывает и дальше идти по пути настойчивых и последовательных институциональных реформ, повышения уровня конкуренции, неукоснительного следования демократическим правилам и процедурам и, наконец, (о БаШа БтрНса1оБ!) гуманизации власти, политики, общественной жизни. Гуманизация, с его точки зрения, непременное условие роста солидарности, общности, доверия. Трудно отделаться от впечатления, что перед нами очередной воздушный замок, выстроенный по заказу крайне правых сил, которые пытаясь оправдаться за провал своих предшествующих начинаний, вновь зовут нас в светлое либеральное будущее, абсолютно не считаясь с суровыми конкретно-историческими реалиями.
К числу главных из этих реалий бесспорно относится набирающий силу процесс глобализации, в которой России отводится отнюдь не самое почетное место. Включение нашей страны в этот процесс происходит независимо от воли и сознания большинства, и скорее всего это приведет к еще большей дифференциации в уровне и качестве жизни между регионами и даже внутри них. Существует мнение, что глобализация - это такой процесс производства и обмена, в котором, благодаря господству нематериальных (информационных) факторов, появляется возможность перемещать огромные массы капитала, не считаясь с традиционными ограничениями и локаль-
ного, и государственного характера. Эти факторы знаменуют наступление нового, так называемого «пу-антилистского» или точечного мира, в котором складываются двести-триста продвинутых узлов экономических и информационных отношений, все же остальное из процесса глобализации исключается. Мир раскалывается надвое - меньшинство, живущее и действующее в глобальном пространстве вне государственных границ и свободно перемещающееся в этом пространстве в качестве бизнесменов, интеллектуалов или туристов, и большинство, у которого нет никаких шансов перейти невидимый барьер между глобальным, т.е. богатым миром и миром локальным, т.е. бедным. На фоне таких оценок российский капитализм выглядит особенно анекдотично. Не освоив основы основ -«духа капитализма» как особой идеологии системы свободного частного предпринимательства, он из эпохи первоначального накопления сразу вступает в эпоху глобализации, рассекающей общество на тех, кто имеет доступ к благам современной цивилизации, и тех, кто не будет иметь его или никогда, или по крайней мере в обозримом историческом будущем.
Спору нет, у современного западного капитализма множество сложнейших проблем, в том числе не только экономических, но и расово-этнических, но все же это проблемы ушедших далеко вперед, а не заблудившихся на историческом пути и живущих иллюзиями позапрошлого века. В подобной ситуации, как нам представляется, есть только два выхода. Либо смириться с тем, что кажется неизбежным, и воспринять крушение надежд на возрождение страны (а возможно и самой страны) как предначертание судьбы, либо искать альтернативные стратегии инновационного развития, оставив втуне несбыточные пока амбиции насчет вступления в круг наиболее развитых государств с риском потери национального суверенитета и окончательным распадом общества на потенциально враждебные друг другу 10 и 90 %. Новый экономический курс должен обеспечиваться целенаправленной работой по формированию отношений партнерства и социальной ответственности отечественного бизнеса перед своим народом с учетом системы реальных ценностей и институтов, свойственных российскому обществу.
Литература
1. Социалистическое видение современности и современное видение социализма (обзор симпозиума) // Полис. 1994. № 5. С. 53.
2. Кондратьев Н.Д. Избранные сочинения. М., 1993. С. 294.
3. Ясин Е. Модернизация экономики и система ценностей // Вопросы экономики. 2003. № 4. С. 7, 35.
4. Lukacs G. Taktik und Enhir. Darmstadt und Meuwied, 1975. S. 31.
5. Weber M. Religionssoziologie. Berlin, 1905. T. I. S. 37, 38.
6. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 53, 106, 208.
7. Солодков Г.П. Позитивизм и диалектика у входа в XXI в. Ростов н/Д, 2000. С. 225.
8. Аникин А.В. Юность науки. М., 1995. С. 194.
9. Гёте И.В. Из моей жизни. Поэзия и правда. М., 1969. С. 3.
10. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 394-395.
11. Батчиков С. Импортозамещающий вектор альтернативной стратегии народнохозяйственного разви-
тия // Российский экономический журнал. 2002. № 3. С. 32.
12. Харрисон Л. Кто процветает? М., 1992. С. 87.
13. Эксперт. 2003. № 38. С. 74.
ОАО «Всероссийский научно-исследовательский
и проектно-конструкторский институт электровозостроения» (ОАО «ВЭлНИИ») 8 декабря 2003 г
