CC BY
32
* КОММЕНТИРУЕМ ДЕЙСТВУЮЩЕЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО *
О преодолении «криминологического радикализма»
В. С. Овчинский
Социологические исследования, проведенные в начале XXI в., показывают, что российское общество становится все более радикальным. Это выражается в росте национальной, религиозной и социальной нетерпимости. Если первые два проявления нетерпимости можно объяснить постоянной угрозой терроризма, распространением незаконной миграции и связанной с ней преступностью, то социальная нетерпимость имеет иные и, может быть, более глубокие и по своим криминологическим последствиям более опасные формы.
К крупному бизнесу и «богатым» население относится сегодня даже более непримиримо, чем в революционном августе 1991-го к коммунистической партноменклатуре.
Новый вид социального радикализма, так же как и прежний, обусловлен тем, что миллионы граждан, ожидания которых не оправдались, почувствовали себя обманутыми. По оценкам лауреата Нобелевской премии по экономике Джозефа Стиг-лица, уровень неравенства в сегодняшней России сопоставим с уровнем неравенства в латиноамериканских обществах. Но если там оно все же коренится в системе полуфеодального наследия, то у нас неравенство в значительной степени стало следствием социально-экономического развития последних 15 лет.
Овчинский Владимир Семенович — советник Председателя Конституционного Суда РФ, доктор юридических наук.
Организованная преступность как источник радикализма
Главным виновником обмана население привыкло считать мафию — причем не в узком (преступное се-мейно-клановое образование), а в широком смысле этого слова — как симбиоз представителей уголовного мира (бандиты, рэкетиры, воры, мошенники и т. п.), коррумпированных чиновников и пользующихся их услугами бизнесменов. Если в эпоху перестройки общественное сознание в основном отождествляло мафию с коммунистической партноменклатурой, то теперь ее ассоциируют с олигархами, реформаторами-демократами, новой чиновничьей и партийной номенклатурой. Социологические замеры показывают, что осуществляемая уголовная политика государства недоста- . точно радикальна для радикально настроенного общества.
Для значительной части наших граждан слова «посадим» и «расстреляем» звучат более убедительно, чем обещания «принять новые законы, которые будут либеральнее старых».
Насколько радикальны были сами реформы, настолько радикальна и степень нынешнего отрицания их со стороны граждан. И это кажется естественным, если учитывать, что за общество возникло в результате произошедших перемен. В частности, в докладе американского Центра стратегических и международных исследований «Россий-
екая организованная преступность» наше общество называется «криминально-синдикалистским»: государство контролируется тесно связанными между собой коррумпированными чиновниками, нечестными бизнесменами и преступниками. Джордж Сорос говорит о «грабительском», а Джозеф Стиглиц — о «кланово-мафиозном» капитализме, ответственность за создание которого возлагается как на российских реформаторов, так и на Запад в целом, и на международные организации — Всемирный банк и МВФ. В отечественной же криминологической литературе используется такой термин, как «криминальное общество» (А. И. Долгова).
Мы полагаем, что организованная преступность стала одной из наиболее распространенных форм социальной организации российского общества.
«Эскадроны смерти» против мафии
Антимафиозный радикализм распространился в общественном сознании настолько, что жажда крови и стремление к карательным мерам, да таким, чтобы головы летели, охватили даже известных ученых. Можно говорить о возникновении нового вида радикализма — криминологического. Так, доктор юридических наук, профессор О. В. Старков выпустил учебное пособие «Кри-минопенология», где пишет следу ю-щее:
«...Настоятельная необходимость сейчас — война с преступностью, что предполагает вооруженную борьбу между сторонами, ориентированную на уничтожение путем насилия... В первую очередь необходима воинская операция Национальной гвардии, а до ее создания — спецподразделений, принимавших и принимающих участие в войне в Чечне, преданных Конституции, Государственной Думе, с целью повсеместного, поголовного физи-
ческого уничтожения в течение суток всех заранее оперативно выявленных, зарегистрированных и многократно перепроверенных лидеров и авторитетов преступного мира с последующим надзором прокуратуры, ибо лишь такая операция в современных условиях способна реализовать идею «необходимого нападения» общества и содействовать реабилитации сферы наказания. Нормативной основой должны послужить статьи в УК «Вынужденное нападение» и «Необходимая оборона общества»...
...На втором этапе программа воздействия на преступность в современных условиях должна включать поголовный арест всех рядовых членов преступных организаций от «бойцов» и выше, не подвергнутых уничтожению на первом, с действиями на основании закона о борьбе с организованной преступностью, чтобы трудно было задействовать коррумпированную сеть сотрудников уголовной юстиции, представителей власти. И в отношении них на основе системы доказательств применять уже наказания от смертной казни (преимущественно) и пожизненного заключения до самых длительных сроков лишения свободы...»1.
Опасность «криминологического; радикализма», на наш взгляд, на-' много выше, чем, например, ради-; кализма бытового. Ведь «криминологический» имеет под собой «научное» обоснование. Нет сомнения, что тезисы О. В. Старкова получили бы значительную поддержку, будь они вынесены на всенародный референдум. При этом те, кто предлагает подобный радикализм, плохо представляют себе механизм практической реализации предлагаемой «войны» с организованной преступностью.
По существу, предлагается использовать «опыт» латиноамериканских «эскадронов смерти» в россий-
1 Старков О. В. Криминопенология. М.: Экзамен, 2004. С. 96.
ской действительности. Но «поголовное физическое уничтожение» оперативно выявленных лидеров и рядовых бойцов преступных организаций предполагает понимание того, что, собственно, эти организации собою представляют. О чем вообще идет речь, когда мы говорим об организованной преступности? Более чем двадцатилетнее изучение феномена организованной преступности сначала в СССР (термины «организованная группа», «проявление организованности», «воровские сходки», «общаки» и т. п. впервые появились в закрытых документах МВД и КГБ СССР в 1984—85 гг.), а затем и в реформированной России не привело к созданию универсального понятийного инструментария, пригодного для практического использования. Уголовный кодекс Российской Федерации (1996) определяет понятие «организованная группа» в довольно усеченном виде, а вводя понятие «преступная организация (сообщество)», совершенно не раскрывает его смысл. При подготовке УК не были использованы положения Рекомендательного законодательного акта «О борьбе с организованной преступностью», принятого постановлением Межпарламентской ассамблеи государств — участников СНГ в 1996 г. Между тем в этом международно-правовом документе толкуются такие понятия, как «преступная организация» и «преступное сообщество», которых так не хватает в действующем российском УК. Российское законодательство не оговаривает, какие действия подпадают под понятие «коррупция», хотя Россия ратифицировала международные договоры, разъясняющие суть этого термина. Речь идет о Конвенциях ООН против транснациональной организованной преступности (2000) и против коррупции (2003).
Такая правовая неопределенность допускает весьма широкие трактовки данных понятий в различных ситуациях. Она позволяет инкрими-
нировать участие в тех или иных преступных формированиях, руководствуясь скорее «революционным самосознанием», нежели законом. Например, если объектом оперативной разработки или уголовного расследования является губернатор или мэр, то преступное сообщество, по версии оперативников или следователей, может включать в себя всю администрацию области, края или города, а также взаимодействующих с ними предпринимателей и чиновников федерального и международного уровня или из других регионов.
То же самое происходит в отношении предпринимательских структур. По существу, любую крупную бизнес-структуру в современной России можно воспринимать либо как потенциальную, либо как реальную преступную организацию. Для этого есть и научное обоснование. Например, в США еще с 1970-х гг. организованная преступность определяется как модель пред-приятия2 . Российские ученые пошли еще дальше. Авторы вышедшей в 2003-м монографии «Финансово-правовые особенности криминализации холдинговых корпораций» рассматривают практически все холдинговые корпорации как наиболее крупные преступные организации, доминирующие в ряде отраслей российской экономики3. Расследова- ' нием уголовных дел в отношении «МОСТа», «СИБУРа», «ЮКОСа», по существу, на практике реализована научная концепция противодействия «предприятию как форме организованной преступности», применимая к большинству крупных отечественных бизнес-структур.
Таким образом, реализация радикальных концепций борьбы с «мафи-
2 См.: Криминология / Под ред. Дж. Ф. Шелли. СПб.: Питер, 2003. С. 328—330.
3 См.: Гапоненко В. Ф., Мельников А. Б., Эриашвили Н. Д. Финансово-правовые особенности криминализации холдинговых корпораций. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2003.
ей», подобных той, что предложена профессором О. В. Старковым, превратится в условиях несовершенного законодательства в «физическое уничтожение поголовно по спискам» всех тех, кто трудится в попавших под подозрение администрациях областей, краев и городов, в холдинговых компаниях, а в случае «разработки» руководителей и сотрудников оперативных подразделений — целиком всех этих подразделений.
Обратимся теперь к конкретным цифрам. Министр внутренних дел России Р. Г. Нургалиев в «Российской газете» от 18 февраля 2006 г. пишет: «На оперативный учет в прошлом году были поставлены свыше 400 крупных и устойчивых организованных преступных формирований численностью более 10 тысяч лидеров и членов ОПГ (здесь и далее выделено мною. — В. О.)».
Видимо, это те лица, которые должны быть физически уничтожены в соответствии с концепцией профессора О. В. Старкова. А может быть, мы ошибаемся, а профессор О. В. Старков за основу взял расчеты, сделанные в кандидатской диссертации С. В. Ванюшкина «Организованная преступность в реформируемой России и направления борьбы с ней» (1999 г.). В соответствии с ними, в стране не менее 60—70 тыс. организованных преступных формирований «штатной» численностью не менее 1 млн человек, причем основных участников, а также не менее 5—6 млн лиц, вовлеченных организованной преступностью в свою деятельность.
«Работы» для современных «эскадронов смерти» поболее, чем у сотрудников НКВД в годы Большого Террора.
Как тут не провести исторические аналогии? Только раньше были «враги народа», а теперь — «члены преступных сообществ».
Мафию, утверждают сторонники «криминологического радикализма», смогут победить некие «здо-
ровые силы общества». О. В. Старков видит таких «борцов с мафией» (членов «эскадронов смерти») в бойцах спецподразделений, участвовавших в чеченской кампании. Другие — в ветеранах-афганцах. Но жизнь показала, что и среди этой категории людей, якобы не подверженных моральной деградации, достаточно тех, кто сам становился на криминальный путь, в том числе и под руководством мафиозных структур. Достаточно вспомнить жестокие криминальные разборки между руководителями фондов участников и инвалидов войны в Афганистане или серийные заказные убийства в Санкт-Петербурге, совершенные бывшими спецназовцами ГРУ.
К сожалению, предложения о создании «эскадронов смерти» появляются не только на страницах учебных пособий. Например, в период, когда Совет Безопасности России возглавлял А. И. Лебедь (1996 г.), записки с «научным» обоснованием необходимости физического истребления членов организованных преступных формирований «гуляли» по кабинетам этого ведомства.
«Проверенные рецепты»
борьбы с преступностью
О. В. Старков не одинок среди криминологов в своем стремлении найти радикальные средства борьбы с преступностью в современный период. Профессор С. Ф. Милюков, руководствуясь тезисом о том, что «в отношении между людьми труд- • но «изобрести» что-либо совершенно новое», предлагает шире использовать «богатый» опыт обращения с преступниками, существовавший в СССР в годы Большого Террора4. В коллективной монографии он призывает к следующим мерам борьбы с преступностью.
4 См.: Современные проблемы и стратегия борьбы с преступностью. СПб.: Изд-во Юридического факультета СПбГУ, 2005. С. 572—589.
Во-первых, С. Ф. Милюков видит выход из неэффективного положения дел с системой уголовного наказания «в незамедлительном возврате к такому традиционному для России наказанию, как ссылка». При этом предполагается «резкое расширение контингента потенциальных ссыльных, в том числе за счет несовершеннолетних (беспризорных и безнадзорных), женщин и нетрудоспособных». Нетрадиционность предлагаемого С. Ф. Милюковым подхода заключается в том, что ссылка не всегда будет соединяться с обязательным трудом. «Конечно, — пишет С. Ф. Милюков, — на обустройство ссыльных потребуются немалые средства, но они будут окупаться (конечно, не в прямом смысле) за счет социальной адаптации осужденных, снижения рецидива ввиду отрыва их от привычной преступной среды».
Безусловно, С. Ф. Милюков исходит из гуманных побуждений, призывая к введению ссылки в УК РФ. Но какова «цена вопроса» этой меры? Ведь при введении этой меры воздействия ей будут подвергнуты значительное число осужденных, учитывая те статьи УК РФ, где предлагается ее ввести в качестве основного и дополнительного наказания. Далее, чем будут заниматься ссыльные, кроме преступной деятельности, если ссылка не всегда будет соединяться с обязательным трудом? И последний вопрос: чем «стаи» ссыльных беспризорных подростков будут отличаться от привычной преступной среды «на воле» или в воспитательных колониях?
Во-вторых, С. Ф. Милюков предлагает возвратить в систему уголовного наказания выьсылку российских граждан за границу. Этот «опыт» предлагается заимствовать из УК РСФСР 1926 г. и практики 60—70-х гг. по борьбе с диссидентами. Данный дополнительный вид наказания С. Ф. Милюков предлагает осуществлять «при условии согласия зарубежного государства (группы государств) при-
нять осужденного на свою территорию». Но какие государства захотят этого? За какие преступления предполагается применять данный вид наказания? И как этот вид наказания будет согласовываться с положениями Конституции Российской Федерации, а также действующей системой международно-правовых норм, регулирующих сотрудничество разных государств в борьбе с преступностью, коррупцией и терроризмом?
Следующее предложение С. Ф. Милюкова наиболее радикально. Оно касается реанимации института объявления вне закона. При этом автор за эталон берет постановление Президиума ЦИК СССР 1929 г. «Об объявлении вне закона должностных лиц — граждан Союза ССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказывающихся вернуться в Союз ССР». В соответствии с этим постановлением объявление вне закона влекло расстрел в течение 24 часов после удостоверения личности осужденного преступника (в сравнении с позицией О. В. Старкова здесь налицо проявление «суперзаконности» — говорится о судебном решении, а не списках, составленных на основе оперативных данных!). При этом С. Ф. Ми-' люков считает, что «в современных российских условиях объявление вне закона было бы эффективным не столько в отношении преступников, укрывшихся за границей (хотя и эта проблема весьма актуальна, учитывая упорное нежелание ряда государств, среди которых многие считаются партнерами и даже дружественными, выдавать России особо опасных преступников, в том числе уличенных в массовых убийствах), сколько в отношении лиц, занимающихся организованной (профессиональной) преступной деятельностью на территории страны».
По мнению С. Ф. Милюкова, речь может идти лишь о преступлениях,
наказуемых смертной казнью и пожизненным лишением свободы, причем подобные дела должны рассматриваться исключительно Верховным Судом РФ. Далее С. Ф. Милюков призывает скорректировать действующий УПК РФ путем расширения оснований для заочного рассмотрения дел.
Но при чем тогда объявление «вне закона», если рассматривает дело Верховный Суд РФ, вносятся изменения в УПК РФ о заочном рассмотрении дел, предусматривающих смертную казнь или пожизненное заключение? Допустим, система заочного осуждения введена. Тогда дело состоит в розыске виновного. Но зачем для этого его объявлять «вне закона»? А если виновного разыскали, его что — надо в течение 24 часов расстрелять? Но смертная казнь у нас, как известно, не применяется. В чем суть радикального предложения об объявлении «вне закона»? — Непонятно!
У О. В. Старкова — все понятно: никаких судебных разбирательств, никакого закона, только уничтожение по спискам. У С. Ф. Милюкова — все по закону. Но тогда это просто изменение действующего УПК РФ.
За предложениями и О. В. Старкова, и С. Ф. Милюкова, видимо, стоит одна и та же мотивация — внутренний протест против моратория на смертную казнь в условиях разгула терроризма, бандитизма и тяжких преступлений против личности. Такой же внутренний протест присутствует и у автора настоящей статьи. Я, например, не вижу никакой логики в том, что государство может убивать без приговора суда (при задержании преступника, при отражении нападения, при проведении контртеррористической операции и т. д.), даже когда тяжесть преступления не определена, а ликвидация проводится только по подозрению, и не может этого делать по приго-
вору суда в отношении лиц, совершивших особо тяжкие преступления, в виде исключительной меры наказания.
Но существуют правила игры, международные обязательства, которые надо выполнять, если государство под ними подписалось.
Если идти на радикальные меры, то надо менять правила игры, отказываться от международных обязательств. Но это — «снежный ком», который будет стремительно нарастать, если его сдвинуть с места и направить по наклонной плоскости.
Выполнение международных обязательств как основа преодоления «криминологического радикализма»
Есть разные международные обязательства. Одни связаны с мораторием на смертную казнь, а другие — с реализацией целого комплекса антимафиозных мер. Именно с их помощью победу в борьбе с мафией можно одержать и без применения радикальных средств. Действующее российское законодательство должно быть «отремонтировано» не в духе популистских лозунгов, а по международно-правовым чертежам. В первую очередь это предполагает приведение в соответствие с положениями конвенций ООН и Совета Европы российского законодательства, причем не только уголовного, уголовно-процессуального, оперативно-розыскного и административного. Например, в Конвенции ООН против коррупции содержатся в числе прочих требования к государствам-участникам принять надлежащие меры по обеспечению прозрачности и отчетности в управлении публичными финансами. Такие меры должны охватывать процедуры утверждения национального бюджета, своевременное предоставление отчетов о поступлениях и расходах, систему стандартов бухгалтерско-
го учета и аудита и связанного с этим надзора. Предполагается также осуществить необходимые меры в целях формирования надлежащих систем закупок, достижения большей прозрачности финансирования политических партий и процедур отбора кандидатур на избираемые публичные должности, выработки надлежащих механизмов отбора и подготовки специалистов, которые могли бы занимать наиболее уязвимые с точки зрения коррупции публичные должности, и многое другое.
Что же касается Конвенции ООН против коррупции, то она направлена прежде всего на выявление и пресечение международных переводов незаконно приобретенных активов путем приостановления операций (замораживания), ареста, конфискации и возвращения доходов от преступлений.
Пока, однако, российский законодатель идет вразрез с международно-правовыми стандартами, демонстрируя определенный «правовой изоляционизм». Иначе трудно оценить изменения в Уголовном кодексе, принятые в конце 2003 г., то есть тогда же, когда была подписана Конвенция ООН против коррупции. Одновременно с введением положений по либерализации уголовного законодательства отменен такой институт наказания, как конфискация имущества. Конфискация заменена на штрафы от 500 тыс. до 1 млн рублей. Теперь преступнику, укравшему у государства 100 млн долларов и отмывшему их в офшорах, достаточно оплатить штраф в размере менее 30 тыс. долларов — и тогда Российское государство посчитает ущерб возмещенным. Правда, инициаторы поправок поясняют, что отмену конфискации имущества в Уголовном кодексе могут компенсировать положения Уголовно-процессуального кодекса РФ (УПК РФ). И действительно, в ст. 81 УПК РФ «Вещественные доказательства» говорится, что «...деньги и иные
ценности... нажитые преступным путем, по приговору суда подлежат. обращению в доход государства». Но речь здесь идет о том, что в собственность государства переходят деньги и ценности, признанные вещественными доказательствами, — и то лишь при установлении факта, что они нажиты преступным путем. Когда же речь шла о конфискации имущества, то подразумевалось любое имущество лиц, чья вина в совершении преступления была доказана и в отношении которых судом вынесен приговор.
Отмена положения УК РФ о конфискации имущества нарушает обязательства России по международным договорам: в ратифицированной нашей страной Конвенции Совета Европы об отмывании, выявлении, изъятии и конфискации доходов от преступной деятельности под «доходом» понимается любая материальная выгода, полученная в результате совершения преступлений. В конвенциях ООН против транснациональной организованной преступности и коррупции понятие «доходы от преступления» означает любое имущество, приобретенное или полученное прямо или косвенно в результате совершения; какого-либо преступления (а это далеко не вещественные доказательства).
Таким образом, до внесения поправок в Уголовный кодекс РФ в декабре 2003 г. узость значения термина «доход от преступления»,' понимаемого как «вещественное доказательство» и используемого в таком смысле в УПК РФ, компенсировалась положением о конфискации имущества в нашем же УК. Внесенные в Уголовный кодекс РФ поправки, однако, нарушили баланс между двумя кодексами, отбросив Россию на обочину международного сотрудничества в борьбе с организованной преступностью и коррупцией. С введением новаций фактически сошли на нет многие
процедуры сотрудничества в области конфискации, особенно в части распоряжения конфискованными доходами и имуществом. В случае с теми же украденными 100 млн долларов это означает, что после уплаты штрафа и отбывания срока наказания преступник, который предусмотрительно положил похищенные средства на счет в зарубежном банке, сможет ими спокойно пользоваться.
Восстановление положения о конфискации имущества в Уголовном кодексе РФ и встраивание международно-правовых механизмов конфискации в Уголовно-процессуальный кодекс РФ — это одна из ближайших задач российских правоведов.
Как отмечено в определении Конституционного Суда РФ от 8 июля 2004 г. № 251-О: «Норма, содержащаяся в пункте 1 части третьей статьи 81 УПК Российской Федерации (пункт 1 статьи 86 УПК РСФСР), будучи по своей природе и сущности нормой уголовно-процессуального законодательства как самостоятельной отрасли в системе законодательства Российской Федерации, имеет собственный предмет правового регулирования — институт вещественных доказательств в уголовном судопроизводстве. Как таковая данная норма, обеспечивая выполнение Российской Федерацией принятых на себя международно-правовых обязательств применительно к сфере уголовно-процессуального законодательства, не подменяет и не может подменять собой нормы уголовного закона, которыми и только которыми конфискация устанавливается в качестве уголовного наказания, и, соответственно, не исключает урегулирование вопросов конфискации в сфере уголовного законодательства с учетом предписаний названных конвенций».
Задача урегулирования вопросов конфискации в УК РФ не такая простая, как может показаться. Она
требует пересмотра ряда идеологических установок, связанных с проведением экономических реформ в России. Одной из таких установок является негативное отношение разработчиков либеральных экономических реформ к внедрению жестких законов, направленных на борьбу с организованной преступностью и коррупцией, таких, например, как принятые в США еще в 1970-х законы RICO (набор правовых инструментов в борьбе с вымогательством, коррупцией, организацией преступных сообществ, предусматривающий как конфискацию имущества рядовых членов мафиозных структур, так и ликвидацию их предприятий, а также многое другое).
Зарубежные консультанты российских реформаторов прямо заявляли, что внедрение законов RICO в России «не способствует движению в сторону свободной рыночной экономики. Санкции RICO против преступного сговора приведут к расцвету наихудших черт советской правовой системы — железного кулака исполнительной власти и произвольной конфискации имущества... внедряя RICO, мы внедряем правовое пособие атомной бомбы, последствия взрыва которой отразятся на всей новой глобальной эко-номике»5. ;
Как можно было убедиться, та-' кие советы были восприняты, положение о «конфискации имущества» вообще исключено из российского УК. При этом проигнорирован • тот факт, что именно правовая модель законов RICO о конфискации любой прибыли и собственности, добытых преступным сообществом и его отдельными членами, была положена в основу конвенций
5 Мартене Ф., Руза С. Внедрение РИКО в Восточной Европе: предусмотрительно или безответственно? // Сб.: Изучение организованной преступности: российско-американский диалог. М.: Олимп, 1997. С. 195—223.
ООН против транснациональной организованной преступности и против коррупции6.
Исходя из международно-правовых требований, конфискация преступных доходов может осуществляться только на основе борьбы с отмыванием этих же самых преступных доходов. Однако содержание статей УК РФ, регулирующих уголовную ответственность за отмывание, далеко не полностью от-
6 В апреле 2006 г. Госдума РФ приняла в первом чтении законопроект, предусматривающий восстановление института конфискации в УК РФ в связи с принятием Федерального закона «О противодействии терроризму» и ратификацией Конвенции Совета Европы о предупреждении терроризма.
ражает конвенциональные требования ООН и Совета Европы. Например, по нашему УК нельзя бороться с отмыванием денег, полученных от уголовно наказуемого уклонения от налогов и ряда других преступлений.
Введение международно-правовых стандартов борьбы с организованной преступностью, коррупцией и терроризмом — это лекарство от «криминологического радикализма». При этом само собой разумеется, что «лечение» законодательства приведет к успеху только в том случае, если будет сопровождаться комплексом оздоровительных мер в отношении судебной системы, системы правоохранительных органов и специальных служб.
——— 8»—
