CC BY
61
Bibliography
1. Afanasjev, A.N. Narodnihe russkie skazki: v 3 t. - M., 1957. - T. 1.
2. Afanasjev, A.N. Narodnihe russkie skazki: v 3 t. - M., 1957. - T. 2.
Статья поступила в редакцию 10.01.12
УДК 820
Zhatkin D.N., Ionova E.L. O.N. CHUMINA AS A TRANSLATOR OF ELIZABETH BARRET BROWNING'S POEMS*.
The article contains the analysis of O.N.Chumina's translations of the following poems by Elizabeth Barret Browning: «Irreparableness», «Tears», «The Prisoner», «Insufficiency», «A Rhapsody of Life's Progress», «The Romance of the Swan's Nest». The analysis of O.N.Chumina's translations results in the conclusion that despite the fact that some meaningful literary details were omitted, O.N.Chumina as a translator was able to depict tonality of description in philosophic poems by Elizabeth Barret Browning requiring deep thoughtful reading. O.N.Chumina was the first to draw attention to aphoristic character of Elizabeth Barret Browning's poetry, her ability to reproduce subtly the emotional
state of her characters as well as the active use of tropes and figures of speech. However, some poems translated by
O.N.Chumina have lost their inherent energy, psychological tension and expressiveness of the original.
Key words: Elizabeth Barret Browning, poetic translation, English-Russian literary ties, women's poetry, literary detail, aphoristic character, tropes and figures of speech, intercultural communication.
Д.Н. Жаткин, д-р филол. наук, проф., зав. каф. ПГТА, г. Пенза;
Е.Л. Ионова, старший преподаватель ПГУАС, г. Пенза, E-mail: ivb40@yandex.ru
О.Н. ЧЮМИНА - ПЕРЕВОДЧИК ПРОИЗВЕДЕНИЙ ЭЛИЗАБЕТ БАРРЕТ БРАУНИНГ*
В статье рассмотрены выполненные О.Н. Чюминой переводы стихотворений Элизабет Баррет Браунинг «Irreparableness» («Непоправимое»), «Tears» («Слезы»), «The Prisoner» («Узник»), «Insufficiency» («Недостаточность»), «A Rhapsody of Life's Progress» («Рапсодия развития жизни») и ее поэмы «The Romance of the Swan's Nest» («Романс о лебедином гнезде»). Отмечается, что, несмотря на пропуск отдельных значимых художественных деталей, О.Н. Чюмина как переводчик сумела передать тональность описания в философских стихах Браунинг, требующих глубинного восприятия. Переводчицей обращено внимание на афористичность творчества Браунинг, умение тонко передать эмоциональное состояние героинь, а также на активное использование тропов и фигур речи. Вместе с тем некоторые произведения Браунинг в переводах О.Н. Чюминой лишены характерного эмоционального напора, психологического напряжения и экспрессивности звучания.
Ключевые слова: Элизабет Баррет Браунинг, поэтический перевод, русско-английские литературные связи, женская поэзия, художественная деталь, афористичность, тропы и фигуры речи, межкультурная коммуникация.
Перемещение интереса к творчеству Элизабет Баррет Браунинг из социально-политической плоскости (переводы «Плача детей», выполненные поэтами революционно-демократического направления В.Д. Костомаровым, Д.Д. Минаевым, П.И .Вейн-бергом в 1860 - 1870-е гг.) в сферу русской женской поэзии привело к появлению в эпоху Серебряного века переводов, с разной степенью успешности осуществленных О.Н. Чюминой [1, с. 132-138; 2, с. 77-82], А.А. Милорадович, М.С. Трубецкой. О.Н. Чюмина перевела стихотворения «Irreparableness» («Непоправимость»), «Tears» («Слезы»), «The Prisoner» («Узник»), «Insufficiency» («Недостаточность»), «A Rhapsody of Life's Progress» («Рапсодия развития жизни») и балладу «The Romance of the Swan's Nest» («Романс о лебедином гнезде») из сборника «Poems by Elizabeth Barrett Browning» (in 2 vol.; London, 1844), а также стихотворения «Mountaineer and Poet» («Горец и поэт») из июньского номера журнала «Blackwood's Magazine» за 1847 г. (с изначально иным вариантом первого стиха «The simple goatherd, who treads places high») и «The Prospect» («Даль») из журнала «Blackwood's Magazine» за май 1847 г. Один из переводов Чюминой - «Рапсодия жизни (Елизаветы Броунинг)» -был напечатан в «Женском альманахе», изданном в Одессе в 1901 г., другие помещены в авторском сборнике поэтессы-переводчицы «Новые стихотворения. 1898 - 1904» (СПб., 1905) под заголовками «Непоправимое», «Слезы», «Узник», «Неудовлетворенность», «Лебединое гнездо», «Горец и поэт», «Даль».
В переводе стихотворения «The Prisoner», передававшего чувства узника, Чюмина, не придав значения лексеме «last» («последний раз»), опустила нюанс, существенный для эмоционального восприятия английского подлинника: «I count the dismal time by months and years / Since last I felt the green sward under foot, / And the great breath of all things summer-mute / Met mine upon my lips...» [3, т. 1, c. 149] [Я считаю унылое время месяцами и годами / С тех пор, как в последний раз чувствовал зеленую траву под ногами, / И прекрасное дыхание всей летней ти-
шины / Встречалось с моим на моих губах...] - «Счет времени веду годами я с тех пор, / Как видел я травы зеленой колыханье, / И на устах моих природы всей дыханье / С моим сливалося...» [4, с. 189]. Если у Браунинг аллитерация свистящих звуков [s, z] выполняла особую функцию, подчеркивая стремительность смены образов, цеплявших сознание узника («.sweep and shine / Streams, forests, glades, and many a golden train / Of sunlit hills transfigured to Divine» [3, т. 1, c. 149] [.проносятся и сияют / Реки, леса, поляны / болота и много золотистых рядов / Залитых солнцем холмов, преображенных в божественные]), то у Чюминой нагнетание звуков [р] и [ж] создавало неожиданный эффект очарованности, завороженности увиденным: «Рисуются: река и лес завороженный, / И длинный ряд холмов, что солнцем осиян, / Божественной красой преображенный» [4, с. 189].
Стихотворение «Insufficiency», подчеркивавшее осознание поэтессой неспособности в полной мере раскрыть собственные душевные переживания посредством поэзии, сохранило в переводе Чюминой свою идейную направленность, однако изменение порядка слов и, особенно, нарушение ряда наречий в сравнительной степени, показывавших творческие искания автора, приводило к смещению акцентов со стремления навстречу абсолютной гармонии к достижению «истинной гармонии свершенья», ср.: «And something farther, fuller, higher rehearse / To the individual, true, and the universe, / In consummation of right harmony» [3, т. 1, c. 150] [И что-то шире, полнее, лучше высказать / Человеку, истине и вселенной / В достижении абсолютной гармонии] - «Чтоб шире вылиться, светлее и полней, / Достигнув истинной гармонии свершенья / Пред человечеством и пред вселенной всей» [4, c. 190]. Обращает на себя внимание и пропуск в русской интерпретации экспрессивного предложения, дававшего оценку окружающему миру: «.Oh, the world is weak!» [3, т. 1, c. 150] [.О, мир слаб!].
Мысль об искупающей силе слезы, способной помочь преодолеть любые страдания, блестяще раскрыта в стихотворении
Браунинг «Tears», характеризующем вместе с тем череду жизненных событий как цепь испытаний, посланных человеку свыше: «Thank God, bless God, all ye who suffer not / More grief than ye can weep for. / <...> / .Thank God for grace, / Ye who weep only!..» [Благодарите Бога, славословьте Бога, все вы, кто не испытывает / Больше горя, чем вы можете оплакать. / <.> / .Благодарите Бога за милость, / Вы, кто только плачет!..] [3, т. 1, c. 128]. Для усиления эмоционального звучания подлинника Чюмина использовала анафорический повтор в первом и девятом стихах («Блаженны те из вас, кто скорбь души печальной / Слезами изливал!.. / <.> / Блаженны те из вас, кто слезы лил в кручине!» [4, с. 190]), однако общее впечатление от перевода существенно снижалось в виду неудачной, непродуманной концовки. Подчеркивая, что, будучи ослепленным слезами, невозможно увидеть солнце и звезды, Браунинг все же предлагала смотреть вверх, ибо «длинные реки» слез в конце концов утекут, а вид небесных светил обретет невиданную доселе чистоту: «.If, as some have done, / Ye grope tear-blinded in a desert place / And touch but tombs, - look up! Those tears will run / Soon in long rivers down the lifted face, / And leave the vision clear for stars and sun» [3, т. 1, c. 128] [.Если, как некоторые делали, / Вы идете на ощупь слезами ослепленные в безлюдном месте / И касаетесь только могил, - поднимите взгляд вверх! Эти слезы утекут / Скоро длинными реками с поднятого лица, / И вид солнца и звезд станет чистым]. У Чюминой же, напротив, именно взор, обращенный к небу, вызывает стремительный поток слез, в которых оказываются одновременно скрытыми и тоска, и из-мученность, и ослепленность горним блеском: «Когда, ослеплены слезами, как в пустыне / Встречаете кругом вы только ряд могил - / Вам стоит взор поднять, измученный тоскою, / И слезы по лицу польются вмиг рекою, / И вам откроется блеск солнца и светил» [4, с. 191].
Сходным образом изменено звучание отдельных стихов в переводе стихотворения «Irreparableness», содержащего параллель между увяданием собранных цветов и невозможностью изменения, исправления ситуации, тяготящей лирическую героиню. Если в подлиннике цветы вянут тем быстрее, чем крепче их сжимают в руках («But now I look upon my flowers - decay / Hath met them in my hands more fatally, / Because more warmly clasped.» [3, т. 1, c. 127] [Но теперь я смотрю на мои цветы -вянут, / Оказавшись в моих руках, все более неотвратимо, / Потому что крепче сжаты.]), то в переводе, напротив, увядание цветов становится поводом для того, чтобы крепче сжимать их: «Но чем скорей цветы постигло увяданье - / Тем крепче я, в руке сжимая их, несла» [4, c. 191]. Душевная и физическая усталость героини передана у Браунинг посредством коротких, но тем не менее емких параллельных конструкций, не сохраненных русской переводчицей: «My heart is very tired - my strength is low - / My hands are full of blossoms plucked before» [3, т. 1, c. 127] [Моя душа очень утомлена, моя сила подавлена, / Мои руки полны цветов, сорванных прежде] - «Устала я душой, во мне нет силы боле, / Цветами прежними полна рука моя» [4, с. 191].
Стихотворение «The Prospect», отождествляющее туманный след от дыхания на оконном стекле и зло, не позволяющее душе четко увидеть то, что ждет ее, а именно смерть как переход к загробной жизни, проникнуто мыслью о таинственности, непонятности божественного разделения скорбящей души и загробной жизни: «.God the maker drew / A mystic separation ‘twixt those twain - / The life beyond us and our souls in pain» [5, c. 436] [.Бог, творец произвел / Мистическое разделение этой пары
- / Жизни вне нас и наших душ в страдании]. В переводе Чюми-ной важное прилагательное mystic опускается («.Промыслом разлучена была / С душою скорбною за гробом жизнь другая» [4, с. 192]), зато возникает большая конкретизация в параллели между «оконным стеклом» («window-pane») или «стеклом» («glass») и «окном души» («soul's <.> window»), первое из которых определено как «поверхность стекла» или «гладь стекла», а второе - как «души <.> стекло».
При интерпретации стихотворения Браунинг «Mountaineer and Poet», содержавшего призыв к поэту, ищущему славы, смириться перед мирозданием подобно пастуху, увидевшему свою огромную тень в горах и ставшему чуждаться самообмана и гордости, Чюмина наиболее удачно передала концовку, в которой, несмотря на пропуск значимой конструкции «not <.> nor» («ни <.> ни»), с особой силой прозвучала мысль о ничтожной сущности отдельного человека в величественном «божьем мире»,
ср.: «Ye are not great because creation drew / Large revelations round your earliest sense, / Nor bright because God's glory shines for you» [3, c. 433] [Ты не велик, потому что мироздание произвело / Великие открытия задолго до тебя, / И не ярок, потому что милость Бога светит тебе] - «Не ты велик - мир божий, постепенно / Во всей могучей красоте / Открывшийся тебя для постиженья, / И ты - его же славы отраженье» [4, c. 193].
Незатейливая, на первый взгляд, баллада Браунинг «The Romance of the Swan's Nest», наивная история о детской мечте и разочаровании, при глубоком прочтении открывает изысканно созданную и рассказанную аллегорию. Маленькая Элли сидит одна, опустив босые ноги в ручей. У нее есть секрет - она знает о существовании в камышах лебединого гнезда, но никому не расскажет о нем, пока не придет суженый, который, после совершения подвигов, долгих ухаживаний и ожиданий, преклонит свои колена перед ней, и именно ему она откроет свой секрет. Решив подобным образом, Элли бежит посмотреть на гнездо, но оно оказывается разоренным, что и разрушает все мечты; в этом и состоит восхитительная иллюстрация художественного принципа создания образа разочарования, зависимого скорее от незначительных деталей и банальности ситуации, нежели от глубины чувства.
Называя свою героиню на протяжении практически всего произведения не иначе как «little Ellie» («маленькая Элли») -первая и третья строфы начинались стихом «Little Ellie sits alone» [3, т. 2, с. 254] [Маленькая Элли сидит одна], четвертая строфа - «Little Ellie in her smile / Chooses.» [3, т. 2, с. 255] [Маленькая Элли с улыбкой / Выбирает.], в пятнадцатой строфе - «Little Ellie, with her smile / Not yet ended, rose up gaily» [3, т. 2, с. 258] [Маленькая Элли с улыбкой / Все еще, поднялась весело], Браунинг опускала в последней строфе эпитет little и тем самым показывала взросление девочки после испытанного разочарования: «Ellie went home sad and slow» [3, т. 2, с. 259] [Элли шла домой уныло и медленно]. Чюмина в своем переводе не придала этому нюансу описания какого-либо значения («Элли села на траву» [4, с. 193], «Элли грезит.» [4, с. 193], «Элли шляпку подняла / И обулась.» [4, с. 196], «Элли шла в немой тоске» [4, с. 196]), однако, тем не менее, все же обозначила детский характер произведения, использовав литоту, введя в балладу существительные с уменьшительными суффиксами («речка», «малютка», «шляпка», «тропинка»). При описании улыбки на лице девочки, думающей о своем секрете, Чюмина удачно заменила сравнение олицетворением, создав эффект подвижности, череды событий: «And the smile she softly uses / Fills the silence like a speech» [3, т. 2, c. 254] [И улыбка, которая нежно появляется на ее лице, / Наполняет тишину подобно речи]
- «Вместо слов - улыбкой ясной, / Частой гостьей на устах -/ Тишина оживлена» [4, с. 193].
Если у Браунинг в пятой и шестой строфах активно используются анафоры и параллелизмы («And the steed shall be red-roan, / And the lover shall be noble, / With an eye that takes the breath: / And the lute he plays upon / Shall strike ladies into trouble. / And the steed it shall be shod / All in silver, housed in azure, / And the mane shall swim the wind; / And the hoofs along the sod / Shall flash onward and keep measure» [3, т. 2, с. 255] [И конь будет гнедо-чалый <рыже-серый>, / И возлюбленный будет благородный, / С взглядом, что захватывает дух: / И лютня, на которой он играет, / Будет повергать дам в трепет. / И конь будет подкован / Серебром, убран в лазурь, / И грива будет плыть по ветру; / И копыта по земле / Будут искриться на скаку и отбивать такт]), то Чюмина не только не прибегает к этим фигурам речи, но и в большом количестве опускает художественные детали, в частности, не называет масть коня («red-roan»), музыкальный инструмент возлюбленного («lute»), а также те обстоятельства, что конь «подкован серебром» («shod all in silver») и «убран в лазурь» («housed in azure»): «Мой избранник
- родом знатен, / Взор его горит огнем; / Поражает звоном струн / Он красавиц, юн и статен. / В серебро разубран конь, / Грива по ветру развита. / На скаку из-под копыт / Словно сыплется огонь. / Отбивают такт копыта» [4, с. 194]. Некоторое опрощение оригинала проявилось и в отсутствии у Чюминой браунин-говской метафоры thine eyes build the shrine my soul abides in, возникающей при описании речи возлюбленного, которую ожидает услышать девочка, ср: «О Love, thine eyes /Build the shrine my soul abides in, / And I kneel here for thy grace» [3, т. 2, с. 256] [О любовь, твои глаза / Возводят храм, в котором моя душа обитает, / И я преклоняю колена здесь ради твоей благосклон-
ности] - «Краса моя, / Жизнь даруют эти взгляды, / Жду, колена преклоня!» [4, с. 194].
В мечтах героини баллады испытания предназначены не только возлюбленному, но и его пажу, которому предстоит трижды переплыть реку и взобраться на гору: «Three times shall a young foot-page / Swim the stream and climb the mountain» [3, т. 2, с. 257] [Три раза юный паж / Переплывет реку и взберется на гору]; в русском переводе испытания пажа несколько облегчены за счет пропуска образа горы: «Трижды паж переплывет / Предо мной реки стремнину» [4, с. 195]. Обращает на себя внимание, насколько тщательно продумывает браунинговская героиня поведение во время ухаживаний, представляя всю последовательность награждения возлюбленного: «And the first time I will send / A white rosebud for a guerdon, / And the second time, a glove; / But the third time - I may bend / From my pride.» [3, т. 2, с. 257] [И в первый раз я пошлю / Белый бутон розы в награду, / И во второй раз перчатку; / А в третий раз я возможно отступлю / От своей гордости.]; у Чюминой, в виду пропуска ряда художественных деталей, описание предстает несколько скомканным, лишенным рациональной системности: «В первый раз вручу пажу / Я цветок, затем в награду / Дам перчатку, в третий раз - / Гнев на милость положу» [4, с. 195]. При переводе стихов о знатности суженого («I'm a duke's eldest son, / Thousand serfs do call me master» [3, т. 2, с. 258] [Я - старший сын герцога, / Тысяча слуг зовет меня хозяином]) Чюмина неосознанно прибегает сначала к преуменьшению (пропускает упоминание о старшем сыне («eldest son»): «Гордый герцог -мне отец» [4, с. 196]), а затем к преувеличению (отмечает невозможность даже примерно назвать число слуг: «Счета нет моим вассалам» [4, с. 196]).
В четырнадцатой строфе поэтесса дословно повторяет наиболее существенные стихи четвертой строфы, выражающие всю трепетность и искренность девичьей мечты: «And / Unto him I will discover / That swan's nest among the reeds» [3, т. 2, c. 255, 258] [И ему я открою / Это лебединое гнездо в камышах]; эти же стихи, обретая противоположный смысл, наполняются безысходностью разочарования в концовке баллады: «.but I know / She could never show him - never, / That swan's nest among the reeds!» [3, т. 2, c. 259] [.но я знаю, / Она никогда не покажет ему, никогда, / Это лебединое гнездо в камышах]. Несмотря на весь символизм этих стихов, их значимость, подчеркнутую характерным повтором, Чюмина не смогла в полной мере ощутить глубины мысли английской поэтессы, что привело к некоей обыденности и даже сентиментальности описания: «И за то его сведу я / К лебединому гнезду, / <.> / В камыши его сведу я / К лебединому гнезду! / <.> / <.> никогда, / О, наверно, в тростнике / Не увидеть им, к несчастью, / Лебединого гнезда!» [4, с. 197]. При переводе строк об увиденном разоренном гнезде Чюмина передвинула стих об улетевшем лебеде в самый конец строфы, тем самым продлив ощущение волнения и усилив элемент разочарования: «Lo, the wild swan had deserted, / And a rat had gnawed the reeds!» [3, т. 2, c. 259] [Вот, дикий лебедь улетел, / И крыса обгрызла камыш!] - «Крысой сглоданы тростинки, / Дикий лебедь улетел!» [4, с. 196].
Стихотворение Браунинг «A Rhapsody of Life's Progress» было подвергнуто Чюминой-переводчицей значительному сокращению, что привело как к уменьшению количества строф (восемь вместо девяти), так и к сокращению числа стихов в строфах (10, 9, 14, 19, 19, 26, 27, 17 стихов вместо 13, 11, 16, 31, 19, 32, 38, 21, 9 стихов соответственно, т. е. в целом 141 стих вместо 190). К тому же переводчица не придала значения эпиграфу из «Poems on Man» («Стихотворения об американце») Корнелиуса Мэтьюза - «Fill all the stops of life with tuneful breath» («Наполни все этапы жизни гармоничным содержанием»), подчеркивавшему ценность каждого этапа жизни, затрагиваемого в брау-нинговской рапсодии - рождения, детства, отрочества, юности, взрослой жизни, зрелости, увядания, смерти. Опустив заключительную строфу, Чюмина утратила и важный повтор, присутствующий в начале и в конце оригинального произведения и констатирующий философскую мысль о вечности бытия: «We lie still on the knee of a mild Mystery, / Which smiles with a change» [3, т. 2, c. 209] [Мы лежим тихо на коленях кроткой Тайны, / Которая улыбается переменам] и «And again on the knee of a mild Mystery / That smiles with a change, / Here we lie» [3, т. 2, c. 218] [И снова на коленях кроткой Тайны, / Которая улыбается переменам, / Здесь мы лежим]; отсутствие логической «закольцованности» повествования, обусловленной повторяемостью жизненного
цикла, не позволяет в полной мере осмыслить первые стихи чюминской интерпретации: «Мы все покоимся на лоне кроткой тайны / И упиваемся улыбкою ее» [6, с. 15].
Концовка первой строфы, подчеркивающая, в первую очередь, сладостность, а во вторую - странность жизни («О Life, O Beyond, / Thou art sweet, thou art strange evermore!» [3, т. 2, с. 209] [О жизнь, о запредельная жизнь, / Ты сладостна, ты странна вечно!]), трансформирована во второй, третьей, пятой, шестой и седьмой строфах с акцентом на странности жизни, вытеснившие ее «сладостность» на вторичные позиции («О Life, О Beyond, / Thou art strange, thou art sweet» [3, т. 2, с. 210, 211, 213, 215, 217] [О жизнь, о запредельная жизнь, / Ты странна, ты сладостна]); в четвертой строфе вместо суждения звучит вопрос - «О Life, О Beyond, / Art thou fair, art thou sweet?» [3, т. 2, с. 212] [О жизнь, о запредельная жизнь, / Прекрасна ли ты, сладостна ли ты?], в восьмой - отмечается одиночество человека на пути к «странному и сладостному» - «Be alone at the goal / Of the strange and the sweet!» [3, т. 2, с. 218] [Будь один на пути к / Странному и сладостному!]; наконец, в девятой строфе жизнь становится смертью, но при этом ничего не меняется: «О Death, О Beyond, / Thou art sweet, thou art strange!» [3, т. 2, с. 218] [О смерть, о запредельная жизнь, / Ты сладостна, ты странна!]. Чюмина не сохраняет четкую этапность оригинального произведения, выборочно используя повтор в первой, шестой, седьмой строфах («Как / И сладостна нам глубина твоя, / О жизнь, о бездна <вариант - тайна> бытия!» [6, с. 15, 17]), преобразуя его в вопрос в четвертой строфе («Прекрасна ль глубина твоя, / О жизнь, о бездна бытия?» [6, с. 16]) и в стихи о смерти в восьмой («Странна и сладостна нам глубина твоя, / О смерть, покой небытия!» [6, с. 17]).
Описание детства, наполненное у Браунинг гиперболизированными образами («And the lilies look large as the trees; / And, as loud as the birds, sing the bloom-loving bees, / And the birds sing like angels, so mystical-fine, / And the cedars are brushing the archangels' feet» [3, т. 2, c. 210] [И лилии выглядят большими, как деревья; / И, так же громко, как птицы, поют любящие цветы пчелы, / И птицы поют, как ангелы, так таинственно-прекрасно, / И кедры касаются ног архангелов]), передано у Чюминой крайне неполно, в частности, гипербола опущена в стихе о пчелах, существенно смягчена в других стихах, насыщенных новыми образами - малиновок, свежей листвы, восседающих на золотых тронах ангелов: «И лилии цветы в большом саду тенистом / Напоминают нам высокие стволы, / Однообразное жужжание пчелы - / Напев малиновки меж свежею листвою, / А пташки пение - архангелов хвалы. / Деревья, в небеса ушедшие главою, - / Подножье дивное для ангелов святых, / Там восседающих на тронах золотых.» [6, с. 15]. В рассказе о страстях отрочества Чюмина столь же неудачно опустила риторические вопросы английского подлинника, характеризовавшие тягу взрослеющего сознания к постижению жизни: «The earth cleaves to the foot, the sun burns to the brain, - / What is this exultation? and what is this despair?» [3, т. 2, c. 210] [Земля ранит ноги, солнце жжет разум, - / Что есть это ликование? что есть это отчаяние?]
- «А солнце с высоты нас жжет своим лучом» [6, с. 15].
Чюмина минимизировала использование анафор и параллельных конструкций, которыми изобилует стихотворение Браунинг, в результате чего перевод утратил отчетливость формы, эмоциональную напряженность, стал размытым, неточным, ср.: «We will tame the wild mouths of the wilderness-steeds, / We will plough up the deep in the ships double-decked, / We will build the great cities, and do the great deeds, / Strike the steel upon steel, strike the soul upon soul, / Strike the dole on the weal, overcoming the dole. / Let the cloud meet the cloud in a grand thunder-roll!» [3, т. 2, c. 212 - 213] [Мы обуздаем диких коней, / Мы взбороздим пучину на двухпалубных кораблях, / Мы построим великие города и совершим великие дела, / Ударь мечом по мечу, ударь душой по душе, / Ударь скорбью во благо, преодолев скорбь. / Пусть туча встретится с тучей в великом громовом раскате!] - «Для диких табунов готовится узда, / Мы жаждем огибать опаснейшие мели, / И подвиги свершать, и строить города. / Мы жаждем пламенно скрестить мечи с мечами - / Пусть туча с тучею сойдется грозовой!» [6, с. 16].
Наиболее значительному сокращению подверглась седьмая строфа, в которой действие достигает своей кульминации, в следствие чего каждый нюанс описания насыщается особой энергией, стремительностью и напором движения, ср.: «From the fire and the water we drive out the steam / With a rush and a roar
and the speed of a dream; / And the car without horses, the car without wings, / Roars onward and flies / Оп its gray iron edge / 'Neath the heat of a Thought sitting still in our eyes» [3, т. 2, с. 215
- 216] [Из огня и воды мы выжимаем пар / С напором, и ревом, и скоростью мечты; / И машина без лошадей, и машина без крыльев / Срывается и летит / По серому железному краю / При ярости мысли, безмолвной в наших глазах] - «Но движется она не ветром и не паром, - / Лишь мысли творческой неугасимым жаром» [6, с. 17]. Вместе с тем Чюминой была мастерски передана мысль Браунинг о сверхспособностях человеческой мысли, умеющей отринуть суету, события внешнего мира и погрузиться в самую глубину души, найти в ней отклик. Разлучение души и тела, метафорически представленное Браунинг при помощи образа колесницы жизни, с которой падает лишь ослабшее тело, но не вечная душа («ОЬ|, the soul keeps its youth, / But the body faints sore, it is tired in the race, / It sinks from the chariot ere reaching the goal, / It is weak, it is cold, / The rein drops from its hold, / It sinks back, with the death in its face. / Оп, chariot! on, soul!» [3, т. 2, с. 217 - 218] [О, душа хранит свою молодость, / Но тело слабеет, оно устало в гонке, / Оно падает с колесницы, не достигнув цели, / Оно слабо, оно холодно, / Поводья падают из рук, / Оно падает, со смертью на лице. / Вперед, колесница! вперед, душа!]) дополнено у Чюминой сравнением души и птицы: «Душа бессмертная бодра и молода, / Но плоть изнемогла: с высокой колесницы, / Поводья выпустив и стоны заглуша, -/ Вдруг падает она. Ты мчишься легче птицы, / О колесница,
- о душа!» [6, с. 17].
Библиографический список
Как видим, несмотря на пропуск отдельных значимых художественных деталей, философские, сложные для понимания, требующие глубокого прочтения стихи Элизабет Баррет Браунинг, рожденные ее необычным поэтическим мышлением, в целом оказались доступны О.Н. Чюминой как переводчице. Приоткрывая перед читателем мир талантливой английской поэтессы, прежде известной в России всего одним стихотворением, русская переводчица впервые обратила внимание на афористичность ее творчества, умение тонко передать эмоциональное состояние героини (женщины, молодой девушки), а также активное использование тропов и фигур речи. К сожалению, многие особенности произведений Браунинг, позволявшие говорить о неординарности творческой личности поэтессы, были сглажены, смягчены у Чюминой, лишены ею характерного напора, психологического напряжения, экспрессивного звучания. Однако, не находя подчас нужных слов, стилистических средств для воссоздания ярких, запоминающихся образов из стихотворений Браунинг, Чюмина вместе с тем вполне чувствовала их, держалась общей тональности описания, в котором оказывались рядом тоска, безысходность, усталость, утрата последней надежды и искренняя убежденность в том, что человек - маленькая песчинка в мире, находящемся в постоянном движении и поиске.
* Статья подготовлена по проекту 2010-1.3.1-303-016/5 «Проведение поисковых научно-исследовательских работ по направлению «Филологические науки и искусствоведение» ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» (госконтракт №16.740.11.0296 от 07.10.2009 г.).
1. Жаткин, Д.Н. «Королевские идиллии» Альфреда Теннисона в переводческой интерпретации О.Н. Чюминой / Д.Н. Жаткин, В.К. Чернин // Вестник Читинского государственного университета. - 2009. - № 6(57).
2. Жаткин, Д.Н. Теннисоновские мотивы в поэтическом творчестве О.Н. Чюминой / Д.Н. Жаткин, В.К. Чернин // Вестник Ставропольского государственного университета. - 2010. - № 4(69).
3. Poems by Elizabeth Barrett Browning: In 2 vol. - L., 1844. - V. 1 - 2.
4. Чюмина (Михайлова), О.Н. Новые стихотворения: 1898 - 1904. - СПб., 1905.
5. The Poems of Elizabeth Barrett Browning. - L., 1893.
6. Чюмина, О.Н. Рапсодия жизни (Елизаветы Броунинг) // Женский альманах: иллюстрированный научно-литературный сборник по вопросам женской жизни. - Одесса, 1901.
Bibliography
1. Zhatkin, D.N. «Korolevskie idillii» Aljfreda Tennisona v perevodcheskoyj interpretacii O.N. Chyuminoyj / D.N. Zhatkin, V.K. Chernin // Vestnik Chitinskogo gosudarstvennogo universiteta. - 2009. - № 6(57).
2. Zhatkin, D.N. Tennisonovskie motivih v poehticheskom tvorchestve O.N. Chyuminoyj / D.N. Zhatkin, V.K. Chernin // Vestnik Stavropoljskogo gosudarstvennogo universiteta. - 2010. - № 4(69).
3. Poems by Elizabeth Barrett Browning: In 2 vol. - L., 1844. - V. 1 - 2.
4. Chyumina (Mikhayjlova), O.N. Novihe stikhotvoreniya: 1898 - 1904. - SPb., 1905.
5. The Poems of Elizabeth Barrett Browning. - L., 1893.
6. Chyumina, O.N. Rapsodiya zhizni (Elizavetih Brouning) // Zhenskiyj aljmanakh: illyustrirovannihyj nauchno-literaturnihyj sbornik po voprosam zhenskoyj zhizni. - Odessa, 1901.
Статья поступила в редакцию 10.01.12
УДК 811.114.2
Zhuravleva E.A. THE MAN'S SOCIAL ROLES IN THE ENGLISH ANECDOTES. This article describes man s social roles in the English anecdotes on the basis of linguistic analysis of national mentality, in the process of the anecdotes meaning contrastive comparison, which reflects specific type of perception of surrounding reality and the national culture traditions in the English language.
Key words: anecdote, linguistic and cultural studies, linguistics, linguistic analysis, national mentality, language, social status.
Е.А. Журавлева, соискатель ТГСПА, г. Тобольск, E-mail: milsoph_1982 @mail.ru
СОЦИАЛЬНЫЕ РОЛИ МУЖЧИНЫ В АНГЛИЙСКИХ АНЕКДОТАХ
В работе выделены и описаны социальные роли мужчины, выраженные в английских анекдотах, на основе лингвистического анализа национальной ментальности, в процессе контрастивного сопоставления концептуального содержания анекдотов, отражающих специфический тип восприятия окружающей действительности и традиций национальной культуры в английском языке.
Ключевые слова: анекдот, лингвокультурология, лингвистика, лингвистический анализ, национальная ментальность, язык, социальная роль.
Проблема взаимоотношения языка и культуры занимает одно из центральных мест в проблематике исследований, ведущихся в русле лингвокультурологии. Актуальность данной ра-
боты заключается в том, что в настоящее время лингвокульту-рология является одной из новых и интересных наук. Это отрасль лингвистики, которая возникла на стыке лингвистики
