CC BY
90
УДК 821'01(38)
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2010. Вып. 4
Л. Б. Поплавская
О «ЛОТОФАГАХ» ГОМЕРА И «ФЛЕЙТЕ-ЛОТОС» В ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ
В поэме Гомера «Одиссея» спутники царя острова Итака попадают в страну, жители которой питаются лотосами. Гомер называет их Xwxo^dyoi — букв. 'лотосоеды', вторая часть этого compositum представляет собой основу aoristi от глагола êadiw — 'поедать'. Это племя живет на Киренском побережье Африки. Попробуем идентифицировать их пищу. Лотофаги едят лотос киренский, который по-латински называется Ziziphus lotus, или Rhamnus lotus. О ливийских лотофагах рассказывает также Геродот (Herod. IV, 177). Они обитают на африканском побережье перед племенем гинданов и питаются плодами лотоса, величина которых равна плодам мастикового дерева, а по сладости они напоминают финики. Из этого лотоса делали также вино. Теперь этим лотосом питаются жители острова Джерба [1, с. 523, n. 99]. Спутники Одиссея также пробуют лотос, и у них пропадает желание возвращаться домой:
Hom. Od. IX, 94-95: oatic XwtoTo fâgoi meXiSéa xappov, ойхет' véeajai jelev.
«всякий, кто лотоса плод медовый отведал, в путь не хотел отправляться обратный».
(Пер. автора)
Народная этимология производила название растения Xwtoç от глагола XavMvo^ai — 'забывать'. От него же было имя богини Леты (Лг^п), дочери Эриды. У Гесиода это персонификация забвения (Hes. Theog., 226sq.). Так же называлась одноименная река Лета в царстве Аида, что означает 'река забвения'. Испив ее воды, души умерших забывали о своей прежней земной жизни (Verg. Aen. VI, 705). Источник Леты был не только в царстве мертвых. По свидетельству Павсания (Paus. IX, 39, 8), в Лебадии, в области Беотии, находился оракул возле пещеры Трофония, который был известен как прорицатель, его считали сыном Аполлона (Paus. IX, 37, 5). Испытывающие свою судьбу в этой пещере приходили в состояние ужаса. Рядом с ней были два источника, один возле другого: источник Леты (Забвения) и источник Мнемозины (Памяти). Чтобы забыть о своих заботах, прихожане пили воду из Леты, а чтобы помнить об увиденном в пещере Трофония — из источника Мнемозины.
А. Карнуа в своем «Этимологическом словаре греческих названий растений» [2]1, основываясь на данных Феофраста (Theoph. H.P. 7. 15. 3, etc.), полагает, что слово Xwtoç заимствовано из семитских языков (hebr. lot) и означает 'мирру', 'душистый сок' (myrrhe, jus odorant ). Это слово родственно ладану (ladan ), обозначающему древесную смолу. Греки применяли его к целому ряду довольно различных между собой растений. Нам больше известен цветок лотос — водяная лилия, которую называли «нимфея». Египетский лотос, или Nymphaea lotus, тоже известен из Геродота (Herod. II, 92). Он растет в болотах Верхнего Египта и появляется прямо в воде после разлива Нила. Семена, которые образуются после цветения, похожи на мак. Египтяне их толкли и пекли
1 См. также [3; 4].
(gl Л. Б. Поплавская, 2010
из них хлеб. По словам Геродота, корень этого цветка был похож на яблоко и имел приятный вкус. Эти цветы имеют разновидности: Nymphaea lotus был с белыми цветами, а Nymphaea nelumbo — с розовыми. О нем, кроме Геродота, писали Феофраст (Theoph.
H.P. 4. 8. 9), Диоскорид (Dsc. 4. 113), Плиний Старший (Plin. H.N. 13. 107). Была также голубая разновидность цветов — Nymphaea stellata (Theoph. H.P. 1. 5. 3; 4. 3. 1; Dsc. 1.
I. 17).
Отправной точкой для различного применения названия lotus А. Карнуа считает растение celtis australis. Под ним надо понимать дерево, растущее на севере Африки, разновидность крушины — Rhamnus lotus, именно его плодами питались лотофаги. Но существует и лотос — трава, об этом также рассказывается у Гомера. В «Илиаде» в сцене «священного брака» Зевса и Геры (íepoc yá^oc) землю для божественной пары покрывает быстро растущая трава.
Hom. II. XIV, 347-349: toíai 8' upo qjwv Sla fúev veoj^lÉa poír|v Iwtóv j' épa^Evta ÍSe xpóxov ^8' uáxivjov puxvóv xa! malakóv.
«Быстро под ними земля взрастила цветущие травы, Лотос росистый, шафран и цветы гиацинта густые».
(Пер. Н. И. Гнедича)
Это — так называемый lotus corniculatus. А. Карнуа отмечает, что он — превосходный фураж, т. е. кормовая трава, его называют также Melilotus officinalis — 'донник лекарственный'. Его упоминает Плиний Старший (Plin. H.N. 22). Другой Xwtóc — тоже кормовая трава, иначе называемая по-гречески x^Xic, а по-латински Trigonella или Foenum Graecum — 'верблюжье сено', описывается врачами Диоскоридом (Dsc. 2. 102) и Галеном (Gal. 12.65). О нем говорят как о дикорастущей траве — Xwxoc aypioc. У Фе-окрита в XVIII идиллии «Эпиталамий Елены» девушки плетут из лотоса венок. Это именно тот лотос-трилистник (Trigonella или Trifolium melilotus) —разновидность клевера, ведь он стелется по земле (Xwtö /а^а! au^o^évoio Theoc. XVIII, 43). Действие идиллии Феокрита происходит в Спарте; возможно, лотос-клевер рос и на Пелопоннесе, и на родине Феокрита, в Сицилии или на острове Кос [5]. Об этом растении говорит Менелай, царь Спарты, когда к нему приезжает сын Одиссея Телемах, разыскивающий отца:
Hom. Od. IV, 602-604: aü gap peSíoio áváaaeic
eupéoc ü Svi mev Iwtóc polúc, ev Se xúpeipov2 pupoí te Zeiaí te ^8' eupufuec xpT leuxóv.
«Ты же владеешь равниной широкой,
Где лотос обильный, там же кипер и пшеница,
И полба, и светлый ячмень широкорастущий».
(Пер. автора)
«Ливийским» лотосом называли также дерево с черной и твердой древесиной, растущее в Африке. Когда Геродот говорит, что египтяне строят грузовые суда из аканфа, он сравнивает его как прочный материал с лотосом (Herod. II, 96).
В словаре Гезихия Александрийского (Xwtóc Hesych. s.v.) [6] собраны воедино и перечислены все возможные значения слова Xwtóс, которые были нами рассмотрены в
2 О кипере, который служит подстилкой для ночлега аргонавтов, см. Theocr. Id. XIII, 35.
поэмах Гомера и в «Истории» Геродота. Этим словом называют: траура ti. ка! aùXôç. ка! SévSpov. ка! nóav' xupiwç 5è то èv таТс Xißaai ^uó^evov. ка! nâv avdoç. ка! карпов пара toTç XwTo^ayoïç. — «Некое лакомство. И авл. И дерево. И траву: вообще то, что растет у источников влаги. И любой цветок. И плод у лотофагов».
В греческой мифологии лотос был посвящен богине Гере — покровительнице браков. На свадьбах исполнялись культовые песни гименеи или эпиталамии под аккомпанемент духового инструмента — авла, флейты или свирели, сделанной из древесины ливийского лотоса-дерева. Этот музыкальный инструмент называли Л[ри^ Xwtôç, а иногда и просто Л[ри^ — «ливиец». В словаре «Суда», написанном в Х в., сообщается (s.v. Xwtôç) [7]: Xwtôç ßoTavn euwS^c, r¡v evioi ^upóXwTov xaXoöстl. ка! Xwto! èm^X^^ Tiveç аùXoí.— «Лотос — это душистое растение (букв. "трава"), которое некоторые называют "миро-лотос". А также лотосы — некие свадебные авлы, исполняющие эпиталамии». Лотос — водяной цветок и лотос-дерево в греческих мифах соединились в судьбе двух нимф, превратившихся в растения (Антонин Либерал, 32; Стефан Византийский s. v. Dryope; Овидий «Метаморфозы», IX, 325 sqq.). Нимфа Дриопа из Эхалии стала возлюбленной Аполлона, когда на склонах горы Эта она пасла стада своего отца в обществе других нимф-гамадриад. Аполлон превратился в черепаху3, забавляя девушек, а после того, как Дриопа положила его за пазуху, стал змеей и соединился с нею. Их сын Амфис основал город Эта и храм Аполлона, где Дриопа была жрицей. Так рассказывают Антонин Либерал и Стефан Византийский. В «Метаморфозах» Овидия Дриопа, познавшая любовь бога, вышла замуж за Андремона. С младенцем Амфисом на руках, который не назван здесь сыном Аполлона, она направляется к озеру, по берегам которого растут мирты (Ov. Meth., IX, 334-336). Там Дриопа замечает лотос:
Ov. Meth., IX, 340 — 341: hаud procul а stagno Tyrios imitata colores in spem bacarum florebat aquatica lotos
«Недалеко от стоячей воды, подражая краскам тирийским, Лотос цвел водяной, в надежде ягод дождаться».
(Пер. автора)
Этот лотос пурпурного цвета, так как цвета его под стать той краске, торговлей которой в древности прославился город Тир в Финикии (Tyrios colores). И к тому же этот лотос дает плоды (in spem bacarum). Дриопа стала рвать эти цветы для своего ребенка, но увидела, что струящиеся капли воды падают с цветов лотоса, подобно крови (v. 344: vidi guttas e flore cruentas decidere). Местные крестьяне, опоздавшие со своим сообщением (tardi agrestes), рассказали, что некогда нимфа Лотис (или Лотида), оскверненная на этом месте Приапом, бежала, «соединив лицо с рядом деревьев» (contulerat versus), т. е. пряча от стыда лицо в ветвях:
Ov. Meth., IX, 347 — 348: Lotis in hanc nymphe fugiens obscena Priapi, Contulerat versus servato nomine vultus.
«Нимфа Лотида бежала позора Приапа, в том месте Лик свой с ветвями слила, сохранив только имя».
(Пер. автора)
Лотида превратилась в дерево-лотос, ведь лотос — водяная лилия ягод не дает. Ло-тида повторяет судьбу Дафны, которую преследовал Аполлон и которая превратилась
3 Роберт Грейвс считает, что это намек на лиру, которую Аполлон выменял у Гермеса в обмен на коров [8, c. 57].
в дерево-лавр (Ov. Meth., I, 452-567). Дриопа, попав в это нехорошее место, рвет ягоды для своего ребенка и тоже деревенеет. Ее ноги врастают в землю, как корни (v. 351 hae-serunt radice pedes), а голова покрывается листвой (v. 355: frondes caput omne tenebant). Младенец, сосущий молоко Дриопы, чувствует, что грудь матери твердеет. Рассказ ведется от лица сестры Дриопы. Когда ее ищут муж и отец, то сестра только указывает на растение лотос (v. 365: ostendi loton), и они «приникли к корням дерева», как сказано у Овидия (v. 366: radicibus arboris haerent), хотя в v. 341 под цветущим водяным лотосом (aquatica lotos) можно было бы увидеть водяную лилию. Прав Гезихий, когда называет этим словом все растения у источника воды. После превращения некоторое время сохраняется только лицо нимфы Дриопы:
Ov. Meth., IX, 367: nil nisi iam faciem, quod non foret arbor, habebat
«Только лицо у нее пока еще не было древом».
(Пер. автора)
Дриопа, претерпевшая метаморфозы, успевает сказать родным, чтобы ее ребенок «боялся озер и не срывал цветов с дерева» (v. 380: stagna tamen timeat nec carpat ab arbore flores). Словом stagnum называлась обычно 'стоячая вода', т.е. озеро, болото, а не текущая река. Дриопа, словно подытоживая все возможные превращения в растения, продолжает свое напутствие сыну: «И пусть думает, что все кусты — также тело богов» (v. 381: et frutices omnes corpus putet esse deorum). Мир «превращений» Овидия гармоничен с природой. Он олицетворяет знакомую ему флору и объясняет название любимых и нами растений с помощью мифа. Кроме Дафны — лавра и Дриопы — лотоса можно вспомнить гордого юношу Нарцисса, превращенного в одноименный цветок (Ov. Meth., III, 402-510), нимфу Сирингу, которая, спасаясь от Пана, превратилась в тростник, а бог из него сделал свирель (Ov. Meth., I, 690-712).
В одноименные растения превратились также Кипарис (Ov. Meth., Х, 106-142) и Гиацинт (Ov. Meth., Х, 162-219).
Словарь «Суда» в качестве синонима Xwtôç приводит еще слово ^upôXwxoç — душистое растение, имеющее пряный, пахучий сок. А. Карнуа сближает его с миррой, одна из ее форм использовалась в Греции в медицине. По-мнению А. Карнуа, эти названия были вариантами для наименования ладана: ledon у Диоскорида (X^Sov Diosc. 1. 97) и ledanon у Галена (X^Savov Gal. 12. 28, etc.). Происхождение термина связано с его семитским названием. Ladan (лат. labdanum) могло заменяться на ledos или lotos, если речь шла о душистом растении с густым соком. Или так обозначали приятно пахнувшую древесную смолу мирру, которую получали от ряда тропических деревьев и использовали не только в медицине, но и при религиозных ритуалах как благовоние. До сих пор в христианской церкви при богослужении «курят» фимиам или ладан. Название этой смолы также связано с греческим мифом. Миррой звали мать Адониса — любимца и спутника греческой богини любви. Историю превращения Мирры в дерево рассказал Овидий в «Метаморфозах» (Ov. Meth., Х, 298-502).
Она сочеталась с собственным отцом Киниром и в наказание за совершенный инцест была превращена богами в дерево, источающее благовонную смолу мирру. Уже после этого превращения она родила от Кинира младенца Адониса, которым прельстилась сама Киприда, хотя ранее даже Эрот отказался от любовной стрелы для возбуждения этой преступной страсти. Рождение Адониса от миррового дерева, по-видимому, можно связать с оргиастическим характером его культа, так как во время праздника Адонисий мирра служила также и возбуждающим средством. Родившийся от этого союза Адонис был так хорош, что Овидий иронизирует (Ov. Meth., Х, 516-518):
corpora nudorum tabula pinguntur Amorum, talis erat, sed, ne faciat discrimina cultus, aut huk adde leves aut illi deme pharetras.
«Как на картине рисуют тела обнаженных Амуров, Был он таким, а что б в убранстве различья не делал, Либо ему отдай летучие стрелы, либо у тех отними».
(Пер. автора)
Для всех этих мифических персонажей, превратившихся в растения, Amor — центробежная или центростремительная сила, ведь они бегут от любви или стремятся к ней, как Мирра. Однако никто из них не может выстоять, не потеряв себя в противостоянии с богами. Превратившись в растения, эти персонажи обретают вторую жизнь, сохранив свой голос, всегда печальный вследствие пережитого. Не случайно из этих растений делали музыкальные инструменты. Это сиринга — тростниковая флейта, и лотос (Л[ри^ Xwtôç), сделанный из древесины древесной формы лотоса. Под аккомпанемент такой флейты-лотоса исполнялись, казалось бы, противоположные по содержанию и поводу для исполнения мелодии, песни радости и печали. Песня любви — гименей или эпиталамий — приветствовала соединение браком героев, а погребальная заплачка (yôoç) провожала усопших в царство Аида. Поэтому лотос в качестве музыкального инструмента упоминается в хоровых песнях греческой трагедии и эпиграммах-эпитафиях. Это похоже на кольцевую метафору любви — смерти. В некоторых эпитафиях женихом девушек, умерших до свадьбы, выступает Аид, а могила именуется свадебным чертогом.
В трагедиях Еврипида слово Xwtôç в значении 'флейта' или 'свирель' на свадьбе или похоронах используется в хоровых партиях только тех драм, где воображаемая свадьба может обернуться похоронами, где ожидаемая радость становится неминуемым горем. Эти метаморфозы в судьбе героев неизбежны, хотя сами они могли и не подозревать о них. Зато зрители, затаив дыхание, ждали этого конца избранной поэтом мифической версии, которую он раскрывал с помощью приема трагической иронии. В трагедии «Ифигения в Авлиде» дочь Агамемнона приезжает в стан ахейского войска под предлогом своей свадьбы с Ахиллом. Она еще не знает о том, что станет жертвой для заклания Артемиде, которая гневается на Агамемнона:
Eur. Iph. Aul., 1036-1044. Строфа хора третьего стасима:
tÍv' äp' 'Ymévaioc 5ià Xwtoö Lißuoc
metá te fiXoqópou xijápac
aupÍyywv j' upo xaXamoec —
aâv êataaev íaqáv,
ot' âvà n^Xiov ai xaXXipXóxamoi
Sait! jewv êvi niepÍSec
qpuaeoaávSaXov 'íqvoc
èv gä xpoúouaai
n^Xewc èc gámov rjXjov.
«И Гименей через флейту ливийскую Вместе с кифарой, милой хорам, И тростниковой сирингой песню исторг, Когда на божественном пире, Пелею в честь, Прекрасноволосые Музы Пиерии, След выбивая в земле золотою сандалией,
Свадьбу Пелея отметить пришли».
(Пер. автора)
В этой хоровой песне Пиериды славят гимном любви под аккомпанемент кифары, сиринги и Xipuc Хытос божественную свадьбу Пелея и Фетиды, вместе с которой и возникает неизбежность войны ахейцев и троянцев из-за похищенной Елены. Но этой песне предшествует разговор Ахилла — сына этой счастливой пары — с женой Агамемнона Клитемнестрой, которая просит его стать защитником своей дочери Ифигении. В последующей антистрофе говорится о том, что кентавры, пришедшие на свадьбу Пелея, уже поют хвалу мужу, который поведет войско под Трою. Заключительный эпод, отвечая обеим хоровым песням, говорит о плате за успех победоносного похода — жизни Ифигении. В антистрофе Агамемнон — славный полководец, а в монологе Клитемнестры он назван не вождем ахейцев, а «ахейским рабом». Ливийская флейта у Еврипида — атрибут Муз. Эта же флейта-лотос появляется в антистрофе трагедии «Электра»:
Eur. Elect., 713-717: WumeXai epitvavTo'
qpua^Xatoi, aeXagelto 8' av' aatu pup spipwmion Apgeiwv' Xwtoc 8e f joggov xeXadei xaXXiatov, Mouaav jepapwv.
«Золотые храмы раскрылись, И пылал приалтарный огонь Во граде аргосцев. Звук прекрасный шлет нам Флейта, Муз рабыня».
(Пер. автора)
Aipuc Хытос в хоровых песнях трагедии нужна для выражения радости жизни или отчаяния близкой смерти. Это подтверждает строфа трагедии Еврипида «Елена»:
Eur. Hel., 167-173: ptepofopoi veavidec,
papjevoi qjovoc xopai Eeip^vec, eW' emo"ic gooic moXoit' Sqouaai tov Aipuv Xwtov ^ aupiggac' a'iXivov, xaxoTc toTc emo^si auvoqa daxpua, pajeai pajea, meXeai meXea'
«Девы земли, Крылатые девушки, Коры-Сирены, спешите на стоны мои, Флейту ливийскую или сирингу С собой принесите, жалобу-песню И слезы, что спутники зол моих, Беды для бед и для песен напевы».
(Пер. автора)
Это первая строфа парода, выходной песни хора, когда на орхестру выступает хор пленных гречанок. Они хотят своей песней-плачем, т.е. yooc, принести жертву Персе-фоне в мрачной обители Аида за всех павших на войне.
Вступлением к хоровой строфе служат слова Елены о том, что никакой песней, пожалуй, не выразить все муки и стоны. Эту жертву, дар слез, сопровождает ливийская флейта-лотос. Эта Елена — не изменница, не отступница, бросившая дочь и мужа. В ней можно узнать ту девочку из «Эпиталамия Елены» Феокрита, которая только что оставила девичьи забавы для серьезных забот взрослой жизни. Еврипид использует в своей трагедии иную версию мифа, где Парис увез в Трою только призрак Елены. А она сама скрывалась на побережье Египта.
В трагедии Еврипида «Троянки» безумная Кассандра, дочь царя Приама, с горящим факелом в руках спешит, как она думает, на свою свадьбу, призывая Гименея. В монодии Кассандры (v. 308-340) похоронный плач по царю Приаму и участи Трои перемежается со свадебной песней. Он переделан (^еОпр^стато) в соответствии с особенностями этого жанра. Озарить брак «чистой девственницы» (пар'ôévwv èn! Xéxтрol.ç — v. 321 et 323 bis)4 призывается Геката — зловещая богиня царства мертвых. Кассандра зовет ее вместе с Гименеем:
Eur. Tro., 318-324: ègw S' èp! gámoic èmolc âvafXégw pupoc fwc èc aügáv, èc a'igXav, SiSoua', Â <Tmévaie, soi SiSoua', Â 'Exáta fáoc. papjévwv èp! Xéxtpoic a vómoc êqei.
«Для свадьбы моей разжигаю
Я пламя огня
В блеске, в сиянье,
Отдав тебе, Гименей,
Тебе, о Геката, отдав то пламя
У ложа девичьего,
Как велит нам закон».
(Пер. автора)
Гекуба, мать Кассандры, говорит, что свадебный факел у смертных носит Гефест, но сейчас этот факел не предвещает ничего доброго, хотя она давно мечтала о свадьбе дочери:
Eur. Tro., 351-352: èafépete peúxac, Sáxpuá t' ávtaXXáaaete tolc t^aSe méXeai, TpúáSec, gam^XÍoic.
«Внесите факелы и слезы замените, Троянки, ей напевом брачным».
(Пер. автора)
В хоровой песне антистрофы (v. 542-550) есть рассказ о том, как троянцы приняли в дар деревянного коня и повлекли его в храм Афины, чтобы посвятить богине. При этом звучали фригийские напевы под аккомпанемент ливийской флейты, и танцевали девичьи хоры, а чернота ночи освещалась блеском огня. В этом месте для зажженного огня используется похожая лексика (v. 549—550 aÏYXav nupôç, срав. v. 320 èç aÏYXav):
4 Varia lectio: v. 321 sol papjévuv èpl léxtpoiç in codd.: Vaticanus Graecus 9G9, Palatinus inter Vaticanos Graecus 287, Harleianus 5743 Musei Britannici et bis lectio in v. 323 papjévuv èpl léxtpoiç. См.: [9].
Eur. Tro., 542-550: epi 8e povu xai qapa
vuqiov epi xvefac pap^v' Aipuc te Xwtoc extupei Fpugia te meXea' papjevoi 8' aepiov ava xpotov podwv boav t' SmeXpov eufpov' evi domoic 8e pamfaec aeXac <vuxtoc> meXaivav a'igXav pupoc Sdwxe Cipvw.
«Так в трудах и веселье Мрак ночной снизошел. Звуки песен фригийских Лились из флейты ливийской; Топот девичьих ног раздавался, И радости крики звучали; В домах сверкающий отсвет Дал сну не ночную темень, А блеск огня даровал».
(Пер. автора)
Всеобщее ликование под флейту-лотос должно вскоре смениться криками ужаса при убийстве фригийцев. В этих хоровых песнях Aipuc Хытос и огни факелов неизменно дополняют друг друга: брачные факелы Кассандры, которые обернутся факелами Гекаты, и огни ночного праздника, который закончится падением Трои и гибелью ее жителей. Горе троянок станет славой Эллады, говорит Еврипид в следующем за этим эподе (v. 551-567).
Обручение с могилой, брачные факелы, превратившиеся в погребальные, гименей под звуки ливийской флейты, ставший погребальным плачем, — все это находит свое продолжение в эпиграммах «Палатинской антологии», точнее, в ее эпитафиях. Полностью отвечает этой традиции эпитафия Клеаристе Мелеагра Гадарского5: A.P. VII. 182: Eic KXeapiaxn £п! naaxaSi TeXeuT^aaaav
Ou gamov, aXX' "Ai8av epivumfi8iov KXeapiata DeXato papjeviac ammata Xuomeva. apti gap eapepioi vumfac epi 8ixXiaiv aqeuv
Xwtoi, xai jaXamwv epXatageuvto jupai' ^woi 8' oXoXugmov avexpagov, ec 8' umevaioc
aigajeic goepov fjegma mejapmoaato. Ai 8' autai xai feggoc edadouqouv pepi pasty peuxai xai fjimeva vepjev Sfaivov o8ov.
«На Клеаристу, умершую на брачном ложе»
«Девичий пояс развязан не браком тебе, Клеариста, Это Аид получил твой новобрачный удел. Только под вечер звучали свирели у двери невесты, Хлопали створки ее в свадебной спальне твоей. А на рассвете, когда скорбные крики раздались,
5 Мелеагр из Гадары в Палестине (130—60 гг. до н.э.) составил поэтическую антологию «Венок» (Stefavoc), которая легла в основу «Палатинской антологии».
В ней гименей, замолчав, голос печальный сменил. Факелы те же светили вокруг новобрачной постели, В нижнее царство теперь, путь для почившей явив».
(Пер. автора)
В этой эпиграмме свирели или флейты (Хыто[) выступают без привычного определения «ливийские» (Л[риес). Они названы «вечерними» (ёсттсерю!.) и утренними (^901). За одну ночь звук гименея изменился, букв. «переделался» (^едар^остато) в «скорбное звучание» (yоер6v фвеу^а), т.е. и^^аюс стал уоос, свадебный гимн перешел в плач. В греческом романе есть аналогия для брачных факелов, оказавшихся погребальными. В качестве примера можно привести цитату из романа Гелиодора «Эфиопика» (НеИс^ ЛеШ. 2. 29): ка! 5а5ес, а! т6 уа^Хю ехХа^фааа1 фйс, аита1 ка! т^ еп1ХГ|5ею пирха^ е^тст^ — «и факелы, которые струили брачный свет, были теми же, что зажгли для тебя погребальный костер».
О девичьем поясе, развязанном супружеством, говорится в эпитафии Антипатра Сидонского6 (Л.Р. VII. 164): Хистас а^ата парв^^с. Лексика подобных эпиграмм тра-диционна. Она призвана создавать картину скорби из-за того, что счастливо начинающаяся жизнь не состоялась. Героиня эпитафии Антипатра Сидонского умирает от родов уже после брака в очень молодом возрасте, ей 22 года, оставив трехлетнего старшего сына. В надписях на многих могилах место успокоения неудавшихся невест или молодых жен именовались тем же словом ваХа^ос — 'спальня', что и брачный чертог, иногда называемый пасттас или пасттос (Л.Р. VII. 182, 8: пер! пасттй).
Умершей до свадьбы девушке Елене посвящена также эпиграмма Евтолмия Иллю-стрия Схоластика7, где общее горе уравнивает всех бывших претендентов на брак с ней:
А.Р. VII. 611, 3-4: 5' ëy6hoav Taov y6ov' г^ уар ехаату
'др^пеТП тг^ т^рм ыс .
«Те, кто руки искал, плачем равным рыдали,
Ту, что не стала ничьей, каждый оплакал своей».
(Пер. автора)
«Общую боль» своим женихам (хо^' аХуеа) оставила другая Елена, умершая до брака, в эпитафии Пармениона8:
А.Р. VII. 184, 3-4: т^а^рат 5' Штеп хоП аХуеа' тг^ уар £т' оипм oйSev6c ^ п^т^ ёХр1с EхXauаev Тамс.
«У женихов одно общее горе осталось — та, что не стала ничьей.
Каждый надежду на брак наравне с другими оплакал».
(Пер. автора)
В этих двух эпиграммах, авторы которых сожалеют, что девушка не досталась никому, кроме Аида, имя этого бога не называется, используется идентичная лексика: т^
6 Антипатр Сидонский (ок. 170—100 гг. до н.э.) наряду с Мелеагром Гадарским и Филодемом Гадарским (ок. 110—40 гг. до н.э.)—один из крупнейших мастеров греческой эпиграммы 11—1 вв. до н. э.
7 Евтолмий Иллюстрий Схоластик жил на рубеже 1У—У вв. до н.э.
8 Парменион из Македонии (ок. 25 г. до н.э.) — один из авторов антологии «Венок» Филиппа Фессалоникского (ок. 40 г. н. э.).
^n^evoc (A.P. VII. 611) и x^v... оипы ouSevoc (A.P. VII. 184) — «ту, что больше ничья». И тафос — 'могила', и daXa^oc — 'опочивальня' присутствуют в другой эпиграмме Пармениона (A.P. VII. 183). Эта эпитафия на могиле другой Елены, которую оплакивает брат. В ней уже присутствует Аид, ставший женихом девушки. Посягнув на ее девственность, он опередил жениха Крокала. Гименей Елены стал плачем, не ФаХа^ос, а тафос смежила сном (xoi^iaev) надежды молодых людей:
A.P. VII. 183, 2-4: "Ai8ahc t^v KpoxaX^c Sfjaae papjevi^v'
eic 8e goouc umevaioc epauaato' tac 8e gamouvtwv eXpi8ac ou jaXamoc xoimiaev, aXXa tafoc.
«Девственность девы Аид получил, упредивший Крокала, В плаче утих гименей, ведь не спальня, могила вобрала Все их надежды на брак».
(Пер. автора)
В этой эпиграмме Пармениона гименей не просто переходит в плач, а утихает, прекращается (епайстато) в нем. Флейта Aipuc Хытос здесь не упомянута. Но музыкальный инструмент незримо стоит за свадебным гимном (Eur. Iph. A., 1036: umevaioc Sia ХытоО Aipuoc). В словаре «Суда» (s.v. Хытб^ говорится о Хыто! еп1ваХа^101 и приводятся цитаты из эпиграмм «Палатинской антологии» (A.P. VII. 182; VI. 94 ; VII. 186).
Вотивная эпиграмма Филиппа Фессалоникского (A.P. VI. 94) представляет посвятительный дар Рее от жреца Кибелы Клитосфена. Помимо обоюдоострой секиры он предлагает богине различные музыкальные инструменты, которые можно использовать в праздничной процессии: кимвалы, тимпаны и SiSu^ouc Хито^ xepop6ac — двойные флейты, звучащие, как рог (v. 3). В другой эпиграмме Филиппа Фессалоникского, где также говорится о свадьбе, которая закончилась похоронами, женихом стал бог мертвых Аид:
A.P. VII. 186: "Apti mev ev jaXamoic Nixippi8oc ^8uc ep^qei Xwtoc, xai gamixoTc ^mvoc Sqaipe xpotoic. jp^voc 8' eic umevaiov ex«maaev' ^ 8e taXaiva
oupw pavta guvr], xai vexuc epXepeto, 8axpuoeic Ai8r|, ti poaiv vumfhc 8ieXuaac, autoc ef' appagimoic teppomevoc Xeqeaiv;
«У Никиппидиной спальни недавно флейта звучала, Свадебным звукам ее с радостью следовал гимн. Трен в гименей вдруг закрался. Несчастная дева, Даже супругой не став, мертвою видится всем. Слезный Аид, зачем, от невесты ты мужа избавил, Сам наслаждаешься ты, ложе похитив ее?».
(Пер. автора)
Переход гименея в погребальную песню — трен передается глаголом exw^aaev — aoristus от xw^aZ« — 'совершать xG^oc', т.е. веселое шествие гуляк в честь Вакха, другое значение 'предаваться безудержному разгулу'. Op^voc S' eic umevaiov exw^aaev (v. 3) означает, что трен вторгся, грубо ворвался в свадебное торжество, как нежданный гость в чужой дом. В эпиграмме Мелеагра на Клеаристу (A.P. VII. 182) замолчавший (aiya'deic) гименей преобразился (^евар^бстато) в скорбный звук (yoepov фдёу^а) трена. Глагол — 'переделывать' здесь значит 'обретать другую гармонию'. Музы-
кальное значение существительного ap^ovia, использованного в корне этого глагола, —
'строй', 'лад'. В эпиграмме Мелеагра имеется в виду то, что лад торжественной и радостной песни, славящей молодых, постепенно становится скорбящим и траурным, т. е. напев «переделывается». В этом значении глагол ^ednp^óaaxo9 — букв. 'был переделан' употребляется в эпиграмме Диоскорида «Сатир на могиле Софокла» (A.P. VII. 37). В ней передается разговор с путником (wvdpwne — v. 1).
От Муз сатир получил в удел эту могилу в качестве святого залога (íp^v nap^eaínv). Он упоминает Флиунт, где были представления с участием сатиров. Сатир говорит, что Софокл его, еще «топтавшего там колючки» (naxéovxa TpißoXov), «некогда деревянного» (npívivov), «переделал в золотую наружность» (ее xpúaeov ст/^^a ^cdnp^óaaxo). Сатир хочет сказать, что с помощью Муз Софокл дал ему другую жизнь в театральных агонах, где он обрел «золотую фигуру и оделся в тончайшую пурпурную одежду». По существу, сатир остался сам собой, но получил более важный, значительный и вычурный вид. Нам известно, что заслуга появления сатировской драмы в истории греческого театра связана не с Софоклом, а с его предшественниками, в частности с Пратином, хотя сведения о появлении сатировской драмы очень неопределенны10. Однако сатировские драмы в составе тетралогии писали и последующие драматурги, в том числе и Софокл. До нас дошли отрывки из его сатировской драмы «Следопыты», найденные на папирусе в Египте в 1911 г. Сатир в драмах Софокла обрел «другую гармонию» (^е^пр^0стато). Однако буквальное значение слова ap^ovía — 'скрепление', 'связь' от однокоренного глагола ap^ó^w (áp^óxTw)— 'скреплять', 'прилаживать'. Об этом и говорится в эпиграмме Диоскорида (A.P. VII. 37), где скульптурная фигура сатира на могиле Софокла объясняет путнику заслуги поэта. Ведь только с его смертью сатир «дал здесь отдых хорошо поставленной танцующей ноги» (v. 5-6: xoö 5е davóvxoc eMexov óp/nCTT^v Tf¡5' avénauaa nó5a). Диоскорид хочет сказать, что после смерти Софокла сатировские драмы не имели успеха или не ставились совсем. Глагол ap^ó^w в медиальном залоге употребляется в значении 'настраивать музыкальный инструмент' (лиру). Например, у малоизвестного комического поэта III в. до н. э. Махона (Macho 2. 9. Kock): Xúpav eníxeiv' Swc av ap^óa^ — «он натягивал (струны) лиры до тех пор, пока не придал ей нужную гармонию». Но у этого глагола есть еще одно значение из матримониальной сферы: 'сочетать браком' или med. 'брать в жены', например у Геродота и Пиндара (Herod. V, 32; 47: ^uyaiépa xivoc ap^ó^eiv; Pind. P. IX, 13: ap^óZoiaa вей xoúpa; idem P. IX, 117: ap^ó^wv xópa vu^^íov avSpa).
В этом плане представляется не случайным употребление ^e^ap^óaaTo в эпиграмме Мелеагра (A.P. VII. 182). Гименей преображается в скорбный плач, «меняет гармонию» так же, как умершая на своей свадьбе Клеариста и героини других эпитафий, скончавшиеся до уже назначенного брака, «меняют» жениха на Аида. Они ^e^ap^óaavTo в силу злой судьбы. О таком же перевоплощении как изменении своей формы для продолжения жизни в ином измерении говорит и Овидий в «Метаморфозах». Эллинистические эпитафии заимствуют свою лексику и традиционную поэтику из трена греческой трагедии, а он, в свою очередь, опирается на традиции фольклорных плачей — yóo^. Эти плачи, скорее всего, в архаические времена могли исполняться и без аккомпанемента. Но когда в обиход входят духовые инструменты, именно их пронзительный и тоскливый звук становится неотрывным от погребальной песни — прощания. Словосочетание Aißuc Xwxóc первоначально указывало только на материал — дерево, из которого сде-
9 Ion. mej^prnósato (А-р VII. 37) = dor. mEjapmóoato (А-р VII. 182).
10 Предполагают, что трагедию с участием сатиров перенес из Флиунта в Афины Пратин около 500 г. до н.э. По сведениям «Суды», он первым стал сочинять сатировские драмы (ppötoc еурафе aatúpouc) и был соперником Эсхила и Херила в 70 Олимпиаду (500—497 гг. до н.э.).
лана флейта, а затем оно стало адекватным песням счастья или горя как проявлениям крайнего эмоционального состояния человеческой души. В череде рождений и смертей, сменяющих друг друга, греки видели непрерывное течение жизни, человеческое бессмертие. И когда свадьба, как возможный отсчет новой жизни, оборачивалась похоронами, звучала та же Aißu^ Xwtoç, примирявшая с утратой. Надо было жить и начинать все с начала, забыв о потерях, словно окунувшись в Лету (Лг^п) — «реку забвения» в царстве Аида.
Растение лотос (цветок, трава или дерево) помогло нам, оттолкнувшись от «лотофа-гов» Гомера, совершить путешествие в литературном времени через поэтику различных греческих родов и жанров: эпоса, трагедии и эпиграммы.
Литература
1. Геродот. История / Пер. и прим. Г. А. Стратановского; под общ. ред. С. Л. Утченко. Л., 1972.
2. Carnoy A. Dictionnaire étymologique des noms grecs de plantes. Louvain, 1956.
3. Stroemberg R. Griechische Pflanzennamen. Göteborg, 1940.
4. André J. Lexique des termes de botanique en latin. Paris, 1956.
5. Поплавская Л. Б. Об истоках XVIII идиллии Феокрита // Индоевропейское языкознание и классическая филология. VI: Материалы чтений, посвящ. памяти проф. И. М. Тронского. СПб., 2002. С. 142-148.
6. Hesychii Alexandrini Lexicon / Ed. by M.Schmidt. Jenae, 1861. Vol. III.
7. Suidae Lexicon; ex. recog. Bekkeri J. Berolini, 1854.
8. Грейвс Р. Мифы Древней Греции. М., 1992.
9. Apparat. ad locum editionis Euripides Troiades / Ed. by W. Biehl. Leipzig, 1970.
Статья поступила в редакцию 20 июля 2010 г.
