CC BY
150
О КИТАЙСКОЙ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ КАК СУБЪЕКТЕ
ОБЩЕНИЯ
Т.Е. ВЛАДИМИРОВА
Кафедра русского языка начального этапа обучения ЦМО МГУ им. М.В. Ломоносова
Эта статья касается идентификации аномалий в китайской лингвистики в аспекте фразеологии, отражающей менталитет народа, что облегчает коммуникацию.
Наблюдаемое в последние десятилетия смещение проблематики исследований речевого поведения с объективно-отстраненного изучения его текстового продукта на вопросы, связанные с онтогенезом общения и его национально-культурной спецификой, сделало актуальным обращение к целостному рассмотрению человека как представителя определенной этнокультурно-языковой общности. Очевидно, что «вхождение» изучающего иностранный язык в новое - этико-культурное - этническое поле поведения и активности (Л.Н.Гумилев), не означает забвения усвоенных поведенческих стереотипов, но предполагает опору на некие универсалии общения и взаимную направленность обеих сторон на принятие национально специфических особенностей поведения.
Обучение китайских студентов русскому языку является, как известно, не самоцелью, но способом формирования новой языковой личности, способной действовать в русском социокультурном окружении. В этой связи особую значимость для преподавателя русского языка приобретает знакомство с китайской языковой личностью, являющейся носителем национальных этикокультурных ценностей и принятых правил речевого поведения. Не менее важным является и осмысление собственно лингвистических особенностей родного языка обучаемых и его роли в формировании этноса, существенно дополняющих представление о национальной языковой личности.
Одной из особенностей китайского менталитета является удивительная преемственность этических представлений, ценностных ориентаций и поведенческих стереотипов. Поэтому в качестве своеобразного барометра, фиксирующего действующие в данном этносе нравственные принципы, могут быть использованы китайские народные пословицы и поговорки, поскольку перевод на русский язык достаточно точно передает их образно-смысловое содержание. Донеся до наших дней традиционную "народную этику" (Г.В.Федотов), некоторые из них в новой социально-экономической ситуации остаются достоянием лишь старшего
поколения. Однако, даже не став частью самосознания молодых китайцев, они сохраняются в народной памяти, а следовательно, и в национальной языковой картине мира и продолжают воздействовать на нравственное состояние этноса и на формирование китайской языковой личности. Другие, напротив, активизируются и обретают своего рода новое рождение, отвечая современным тенденциям развития общества. Так, одной из устойчивых констант традиционной китайской ментальности, успешно преодолевающих сегодня возрастные барьеры между поколениями, является побуждение к смелым поступкам и находчивости в достижении цели («Не забравшись в логовище тигра, не поймаешь тигренка»; «Проточная вода не гниет, в дверной петле червь не водится»; «Куй железо, пока горячо»; «В делах будь решительным, в словах - осмотрительным»; «Решительный человек своего достигнет»; «Нерешительный человек - половина человека»; «Из-за большой прибыли можно пойти и на большой риск»; «Золото испытывается в огне»).
Целесообразность обращения к имеющемуся в нашем распоряжении корпусу китайских пословиц и поговорок /1/ обусловлена также тем, что они в ясной и легко запоминающейся форме фиксируют внимание на той или иной черте характера, поступке, модели поведения, образе жизни и дают им недвусмысленную оценку, практически исключающую расхождение в их понимании. Общая назидательная тональность китайских народных изречений особенно ярко проступает на фоне самобытной русской традиции со свойственной ей амбивалентностью суждений и оценок. Как известно, в основе многих русских пословиц и поговорок лежат удачно подмеченные нелепости и противоречивые суждения, которые, казалось бы, не могут помочь в принятии правильного решения. Но, обнажая трагикомическую сторону представленной в пословице (микротексте) жизненной ситуации, они неизбежно вызывают эмоциональный отклик и состояние внутреннего очищения, способствуя поиску верного решения. Подобные пословицы крайне редки в китайском языке, сохранившем до настоящего времени древнюю нравоучительную тональность, что, естественно, облегчает задачу понимания ценностных установок и поведенческих эталонов, утвердившихся в китайском языковом сознании. Различая, вслед за В.Н.Телией, собственно оценочную и эмотивно-оценочную модальность /2, с.26/, заметим, что в китайских пословицах доминирует рациональнопрагматическая оценочная модальность, а в русских - эмотивно-оценочная, что, как нам кажется, и обусловливает возможную неоднозначность их трактовки. Кроме того, в работе мы будем опираться на крылатые выражения и афоризмы, которые традиционно играют в Китае важную роль в формировании этических основ общения и также являются неотъемлемой частью китайской языковой личности.
Важнейшим источником понимания специфики мышления и мировоззрения китайцев является их язык, предопределивший особенный путь формирования и развития данного этноса. Китайцы - единственная нация, которая сохранила и передала иероглифическое письмо соседним народам, говорящим на китайско-тибетских, проалтайских, австроазиатских
и австронезийских языках. При этом именно иероглифика сыграла решающую роль в их объединении под властью императора (нередко чисто символической), сделав возможным общение между лицами, существенно отличающимися друг от друга и по обычаям, и по языку («На десять ли не найти одинаковых обычаев»). Так, например, единый для всех китайских диалектов иероглиф, передающий смысл «человек», произносится пекинцем как [жэнь], шанхайцем как [н'ин], шаньдунцем как [ин'] и т.д. («Куда ты пришел, на языке тех мест и говори».) Согласно анализу книжной и журнальной лексики, из 50 тысяч иероглифов наиболее частотными являются примерно 3 тысячи, покрывающие 99% текста. Однако только народности хуэй и маньчжуры, составляющие примерно 20% жителей Китая, считают «общераспространенный язык» (язык ханьцев) родным. 53 национальных меньшинства говорит на локальных диалектах, причем 21 из них пользуется 27 национальными письменностями, поэтому в ходе общения китайцам нередко приходится прибегать к «общеизвестному» ханьскому письму /3, с.44; 4, с.30/. Данное обстоятельство позволяет понять нередко возникающие в общении ситуации, когда озвученный одним из общающихся китайцев перевод русского слова на родной язык не проясняет его смысл, требуя для его семантизации соответствующего иероглифа.
Иероглифика заложила основы особой конкретно-символической направленности китайского мышления, отличающегося от мышления абстрактно-понятийного, лежащего в основе алфавитного письма, и развивала образное восприятие и воображение. В иероглифе -мотивированно-условном символе - читающий воспринимает не понятие, а некий синкретический образ, а иногда и его давний прообраз, посредством которых передается информация, значительно превосходящая то, что может выразить письменное слово. Заметим, что данное обстоятельство побудило Лейбница признать иероглифическое письмо более совершенным, чем буквенное. В качестве примера сошлемся на иероглифические названия стран, в которых содержится определенный образно-символический смысл, доступный для восприятия начитанных китайцев: «Страна восходящего солнца» (Япония), «Страна утренней свежести» (Корея), «Цветущее государство» (Таиланд), «Государство небесной веры» (Индия), «Западный кладезь ценностей» (Тибет), «Государство выдающегося таланта» (Англия), «Государство логики закона» (Франция), «Государство нравственного примера» (Германия), «Прекрасное государство» (США). Мусульманские народы традиционно обозначаются на письме иероглифом, который прочитывается образованными китайцами как «Обращенные в себя». «Государством неожиданностей», т.е. затягивания и мгновенных перемен представала в сознании китайцев Россия. (В 1991 году данный иероглиф был заменен новым, соответствующим названию «Российская Федерация».) Примечательно, что для обозначения своего собственного государства в Поднебесной был принят иероглиф, имеющий значение «срединное / центральное государство» /5, с.41-42/. Мировоззрение современного китайца также исполнено гордости от принадлежности к народу, который является
самым древним, самым многочисленным и, согласно опубликованным данным, самым сильным генетически /5, с. 17/.
Вовлекая читателя в необычное для европейца этико-эстетическое смысловое поле, иероглифическое письмо не только сохраняет информацию, завещанную предыдущими поколениями, но и активизирует формирование целостных синтетических образов, требуя подключения интуитивного уровня мышления и творческого воссоздающего воображения. Если процесс чтения иероглифов-символов порождает определенный субъективизм в трактовке текста, то доминирующими особенностями устной речи являются ее рационализм («Достаточно, чтобы слова выражали смысл», - любил повторять Конфуций) и прагматическая ориентация на практически полезный результат. Описывая специфику китайского речевого поведения, исследователи отмечают его интровертность, прагматизм, склонность к конкретности, детализации и традиционную неприязнь к сложным, абстрактным и витиеватым умозаключениям, многословию и несдержанности в выражении чувств («Достойный человек говорит кратко и веско, никудышний человек говорит много и впустую»; «Много слов - много ошибок»; «Многословие не мудрость»; «Длинная нить легко рвется; долгая речь легко ведет к ошибке»; «Достойный человек говорит делами, ничтожный болтает языком»; «Молчаливость лучше многословия»; «Молчание вреда не приносит»; «Когда говоришь, говори спокойно, когда идешь, поднимай ноги выше»; «Суетливый человек многословен»; «Человек, который легко приходит в гнев, правым не бывает»; «Большая река течет тихо, умный человек не повышает голос», а также изречение Лао Цзы, ставшее пословицей: «Кто знает - молчит, а кто не знает - говорит», и близкие к нему слова Конфуция: «Благородный муж подобен колоколу: не ударишь в него - не звучит».). К перечисленным характеристикам добавим не свойственный китайцам поиск правильного ответа на вопрос непосредственно в процессе рассуждения и стремление сначала обдумать свой ответ, а затем отвечать («Торопливым людям не хватает мудрости»; «Поспешность губит великие замыслы»; «После долгой обдирки получается чистый рис; после долгих рассуждений приходит истина»; «Выслушаешь всех - узнаешь истину»;, а также конфуцианское наставление придерживаться «неторопливости в словах и в делах».) Поэтому стремление преподавателя использовать так называемый сократический метод ведения беседы как правило вызывает у китайских студентов чувство досады, что объясняется и традиционно действовавшей заповедью Лао Цзы - «Не ищи причины».
Сложность иероглифического письма и его оторванность от разговорной речи обусловили особое почитание грамотности («После слова ничего не остается, после кисти остается след».) и определенный стиль обучения, который, по мнению китаеведов, и сегодня сохраняет многие черты старой школы /5, с.305/. Знакомство с иероглифами начиналось для детей знатных семей на третьем году жизни под руководством домашнего учителя. Научившись выводить иероглифы, ученик овладевал навыками чтения, запоминая определенное количество иероглифов и читая маленькие
тексты. Классическое образование начиналось для мальчиков обычно в семь лет и предусматривало знание (наизусть) назидательных изречений древних, изучение стихосложения и определенных исторических и литературных произведений, которые были полезны для воспитания в детях нравственного сознания и добродетельных качеств. В результате многократного повторения (глядя в текст и по памяти) прочитанного учителем суждения, хорового и самостоятельного чтения и воспроизведения наизусть даже неспособные ученики накрепко запоминали нравоучительные каноны китайских мыслителей, среди которых первое место принадлежало Учителю десяти тысяч поколений - Конфуцию. Возможно, данное обстоятельство сыграло свою роль в принятии его учения, которое в Китае называют вероисповеданием «Ю».
Неудивительно, что книга воспринималась в Китае не только как учебник, но и как сокровищница мудрых наставлений древних («Лучше оставить сыну одну книгу, чем горшок золота»; «Откроешь книгу -получишь пользу»; «Прочитал книгу - приобрел нового друга»; «Учитель никогда не забывает о своих книгах»; «Прочтешь десять тысяч книг -совершишь путешествие в десять тысяч ли».). За неусердное отношение к учебе и допущенные погрешности или шалости ученики подвергались наказаниям. Достаточно жесткий подход к воспитанию, раннее обучение письму, счету, рисованию и пению практикуются и сегодня, а метод заучивания текста учебника наизусть сохранился как основной не только в средней, но и в высшей школе /5, с.305/. Общение с учителем традиционно имеет подчеркнуто статусный характер, и поэтому от преподавателя русского языка требуется немало мастерства для превращения учебного взаимодействия в «форму свободного общения в силовом поле культуры» (В.С.Библер). Сознавая, что успешная учеба в школе и в университете открывает перспективу занять достойное место в обществе, китайцы нередко готовы во многом отказывать себе и экономить деньги, чтобы вложить их в образование детей. Ведь недаром народная молва утверждает: «Дикое просо для еды не годится»; «Не учить сына - растить осла; не учить дочь - растить свинью»; «С детства не учился - потерял жизнь»; «У кого есть знания, тому принадлежит весь мир»; «Долгое учение делает мастера».
Приезжая на учебу в Россию, китайские студенты сталкиваются с серьезными трудностями, так как в их родном - изолирующем - языке отсутствуют грамматические категории числа, рода, падежа, времени, лица и т.п. Поэтому на начальном этапе обучения, когда студенты испытывают значительные психологические перегрузки, необходимо опираться на наиболее развитые стороны когнитивного стиля китайцев. Здесь следует прежде всего отметить способность к интегрально-синтетическому, целостному восприятию письменной информации и большую скорость работы по ее осмыслению; высокий уровень развития интуиции, творческого воображения, образного мышления и мнемической способности; доминирование зрительного и зрительно-двигательного каналов восприятия и опору на письмо для лучшего запоминания языкового материала; активное использование аналогии, дедуктивного метода
мышления и контекстуальной догадки. Особенно плодотворной представляется работа со словообразовательными моделями русского языка: высокая степень натренированности китайцев на распознавание и сопряжение в сознании двух и более морфем (слов) и на целостное «схватывание» нового сложного смысла позволяет значительно расширить лексический запас, а следовательно, и речевые возможности обучаемых. Последовательный учет когнитивных предпочтений китайских студентов позволяет наметить контуры национально-ориентированного обучения русскому языку как средству общения, предоставляя учащимся возможность использовать на этапе «вхождения» в русское культурноязыковое пространство сильные стороны своей психики и привычную когнитивную стратегию. Но по мере овладения речевой деятельностью на русском языке следует обращать внимание на менее развитые механизмы учебно-познавательной деятельности и прежде всего на умение
анализировать и устанавливать причинно-следственные связи,
совершенствуя логическую память и абстрактное мышление. Разумеется, данное описание когнитивных особенностей, являющихся фундаментальными личностными характеристиками, нельзя рассматривать как свидетельство ментальной однородности китайцев, но лишь как выделение ведущей тенденции их речевого поведения.
Если язык, являющийся, по словам М.Хайдеггера, «домом бытия», построил нерушимый монолит китайского этноса, то созданная этносом культура - «хранитель бытия» (М.Хайдеггер), - обеспечила целостное, гармоничное миропонимание и высокий уровень общения.
Основополагающая роль в формировании «этического кодекса» поведения китайского этноса принадлежит Конфуцию, стремившемуся согласовать права и обязанности «жителей Поднебесной» с древней традицией: «Правитель да будет правителем, подданный - подданным, отец - отцом, сын - сыном». Чтобы подчеркнуть онтологическую заданность в самосознании китайцев действующих нравственных законов и их обусловленность всем ходом эволюционного развития, приведем отрывок из комментария к «Книге перемен» (12 век):
Появились Небо и Земля, а затем появилась тьма вещей.
Появилась тьма вещей, а затем появились мужчины и женщины.
Появились мужчины и женщины, а затем появились мужья и жены.
Появились мужья и жены, а затем появились отцы и дети.
Появились отцы и дети, а затем появились правители и слуги.
Появились правители и слуги, а затем появились высшие и низшие.
Появились высшие и низшие, а затем появилось то, что сплетает правила
поведения и долг /Цит. по: 6, с.391/.
Социально-политическая концепция древнего Китая исключала жизнь индивида «для себя», требуя от каждого добросовестного исполнения того предписания, которое соответствовало его положению, и возлагая на государя заботу о полном использовании способностей каждого подданного для блага империи. Широко известны искренняя приверженность
современных китайцев к государственной власти и их уверенность в неспособности общества благополучно развиваться без твердого направляющего руководства («Нет дракона без головы, и нет государства без императора»; «Колодезная лягушка не может говорить о небе»; «Сидя в колодце, многого не увидишь»; «Мотылек не может рассуждать о снеге».). Поэтому в общении в преподавателем китайские студенты расположены видеть в нем лидера и, как правило, теряются, если им предлагается самим определить порядок совместной работы или выступить в роли преподавателя.
Традиционная для китайцев идея иерархичной организации общества, неспособного без твердой направляющей руки строить свой быт, стремление к согласию как в собственной душе, так и в отношениях с окружающими и тщательное избегание конфликтов в общении, а также осознанный долг перед семьей и государством сформировали так называемую этику «лица». Ощущая себя частью семейного клана, человек одновременно осознавал свою включенность в единую социальную цепь и приобретал соответствующий статус, или социальное «лицо», и должен был следовать определенным этическим правилам, практически нивелирующим своеобразие отдельной личности и нередко сводящим общение к демонстрации масок, соответствующих этикету («У дерева - кора, у людей -лицо»; «По лицу человека его мыслей не угадаешь»; «На лице улыбка, а в сердце ненависть»; «Человека не узнаешь, не услышав его речей»; «Глаз различает правду, ухо различает ложь»; «Говорить добрые слова не значит быть добрым»; «Берегись улыбающегося чиновника»; «Того, кто приносит дары, чиновник не обидит»). Даже сегодня контакты друзей традиционно ориентированы на идеал целомудренно-возвышенного общения, что не предполагает искренности и равенства в отношениях, так как одному из друзей предписывается быть старшим, а другому младшим («Без верного друга не узнаешь, какие ты допускаешь ошибки»; «С близкими не ссорься, далеким другом не пренебрегай».). В итоге дружеское общение выглядит иногда до предела формализованным и традиционно составляет благоприятную почву для демонстрации знаменитых «китайских церемоний» /4, с.554/. Вступая в контакты, китайцы - какую бы цель они ни преследовали - заботятся прежде всего о «сохранении лица», поэтому проявление уважения, доброжелательности и готовности оказать услугу для них важнее и предпочтительнее рационального поиска истины в решении какой-либо проблемы («Доброе слово греет до трех зим»; «Оказывая услугу другому, ты оказываешь услугу себе», а также широко известные изречения Конфуция: «Не делай другим того, чего не пожелаешь себе» - и Мо-цзы: «Тому, кто любит других, отвечают взаимной любовью - тому, кто приносит пользу другим, люди платят тем же»). В заботе о «сохранении лица» они исходят из конфуцианского понимания культуры поведения как единства спонтанности и непредсказуемости ситуации и морального усилия следовать традиции, предписыъчвдщей гармонизировать общение, исключая проявление эгоизма и нетерпимости в отношении к собеседнику: «Благородные мужи при разногласии наедятся в гармонии: у малых же
людей гармонии не может быть и при согласии». Данные особенности китайской этики должны постоянно находиться «в светлой точке сознания» преподавателя, так как ни в какой ситуации общения нельзя допустить «потерю лица» обучаемым или нанести «лицу» какой-либо урон.
Следуя этике «лица», человек не мог позволить себе настойчиво отстаивать собственную точку зрения или подчеркивать свои достоинства, что вполне согласовывалось с традиционным поощрением скромности и осуждением стремящегося занять более высокое положение в обществе («Гордость навлекает беду»; «Себя не хвали, других не хули»; «Осел хвалился, что его отец - конь»; «Гордость приносит ущерб, скромность приносит свои плоды»; «Самодовольство приводит к беде»; «Лягушка думает взобраться на вишню»; «Баран никогда не взберется на дерево».). В результате личностное «Я» индивида оказывалось под постоянным прессом должного благонравия, предписывающего проявлять внешнюю незаинтересованность и бескорыстие и руководствоваться традиционным правилом: «Все доброе приписывать другим, все дурное брать на себя». Таким образом, в сознании закреплялась подчиненность внутренней жизни человека этикетному «лицу» и воспитывались волевые качества, необходимые для преодоления и превозмогания себя.
А поскольку стержнем поведения в китайском бюрократическом обществе традиционно выступает стремление «сохранить лицо», то нравственные идеалы связаны прежде всего с семьей, где дети получают первые уроки почтительного отношения к родителям и старшему поколению и перенимают их жизненный опыт и учатся переносить различные ограничения и запреты («Одно поколение сажает деревья, другое
- отдыхает в их тени»; «Родители могут обойтись без детей, дети без родителей не обойдутся»; «Если не помогал родителям при жизни, бесполезно приносить жертвы после их смерти»; «Хочешь в чем-нибудь добиться успеха - посоветуйся с тремя стариками»; «Старый человек всегда опытен»; «Старый конь знает дорогу»; «Если не будешь слушаться старших, проживешь на десять лет меньше»; «Пренебрегающий советами стариков становится нищим»; «Не смейся над стариком - сам им станешь»; «Баловать ребенка - значит готовить ему погибель»; «Смолоду не научишься работать, в старости останешься с пустыми руками»; «Не дружи с неблагородным человеком»; «С глупцом не спорь»). Принятие иерархии, составляющей суть китайской гуманности и обусловливающей китайское коммуникативное поведение, упорядочивает положение «лица» в его взаимоотношениях с другими людьми, в семье и - шире - в клановой общности, охватывающей кровных родственников («Уважаешь других - и тебя будут уважать, презираешь других - и тебя будут презирать»; «Если семья живет в согласии, ее всегда ждет удача»; «Домашние утки кружат вокруг двора, дикие - улетают в поле»; «Кто ушел из отчего дома, три поколения будет ходить в мальчиках»; «Дома всегда хорошо, вдали от дома всегда немило»; «В Поднебесной нет неправых родителей»; «Чтобы понять родителей, вырасти своих детей»; «Тех, кого любят родители, и ты люби; тех, кого они уважают, и ты уважай»; «Сначала стань достойным сыном, потом уж
сможешь стать достойным отцом»; «Основа государства - семья, основа семьи - человек»).
Корни отношений между поколениями отцов и детей восходят к глубокой древности, когда было сформировано представление о неразрывном единстве природно-родового организма, включающего понятия об «инь» (тьма, покой, мягкое, телесное, а позже - женское начало, женский ритм и цикл жизни), «ян» (свет, движение, твердое, духовное и позднее - мужское начало, мужской ритм и цикл жизни) и первопредке «ди», в задачу которого входило регулирование соотношения рода и природы. Инь-янные принципы - символы вечного взаимодействия, взаимодополнения и готовности преобразования одной стороны в другую -мыслились как проявление единого космоэнергетического начала, понимаемого как Дао (Путь самовоспитания) и как Великое Единое. Несколько позже, в «Книге перемен» (И Цзин), было введено понятие «чжун» (срединное состояние между «инь» и «ян»), которое закрепило гармоничное восприятие мира как единого живого организма, наделенного способностью к саморегуляции, и предостерегало от чрезмерности во всем, включая речевое поведение («Знающий меру не осрамится»; «Умеренность во всем - богатство семьи»; «Чрезмерно натянутый лук ломается»; «Сдержишь себя в минуту гнева - не будешь раскаиваться сто дней»; «Чрезмерная радость порождает печать»)
Самобытной особенностью китайской ментальности стала исполненная оптимизма телесно-духовно-идеальная мировоззренческая система, биосоциальным центром которой выступает каждое новое поколение детей, призванное аккумулировать в себе всю материальную, интеллектуальную и духовную жизнь предшествующих поколений /7, с.11-1/. Убедительным подтверждением нерасторжимости единства и взаимозависимости всех членов семьи являются китайские пословицы, например: «Трава оставляет корни, человек - потомство»; «И кошки и собаки заботятся лишь о своих детенышах»; «Тигр хоть и лют, а своих тигрят не сожрет»; «Есть дети - будут и радости»; «Лучшие сыновья в мире
- свои собственные»; «Чужой урожай кажется обильней; свои дети всегда кажутся лучше»; «Хорошие семена дают хорошие всходы»; «Еж считает, что у его сына шерстка мягкая»; «Посадишь дерево - будешь отдыхать в тени: вырастишь сына - обеспечишь себе старость»; «У курицы не бывает трех ног, но у матери бывает два сердца»; «Если ребенок уколет палец -матери больно»; «Братья - руки и ноги одного тела». Сохраняет свою значимость и восходящее к древней мифологии понимание человека как частицы природы, наделенной «движущей силой жизни» (Ци) и способностью превозмогать себя и развиваться согласно заложенным потенциям роста. Это обусловило постоянство таких черт мировоззрения и психологии китайцев, как доверие к творческой силе жизни («Не отказываться от своих надежд до самой могилы», «Когда телега подкатит к горе, дорога найдется») и чувство самоценности бытия и внешнего природно-телесного начала, исключающих превращение жизни в средство для достижения чего-либо другого. Это во многом объясняет присущую
китайцам способность наслаждаться жизнью, довольствуясь лишь самым необходимым, и умение «вписаться» в непривычные бытовые условия и сравнительно быстро адаптироваться в них («Нет травы без корня; нет человека, который не знал бы радости»; «Скромный и в бедности весел, заносчивый и в богатстве угрюм».). Общаясь с китайцами, немаловажно сознавать, что моменту начала какого-либо важного дела они придают особое значение. Но, в отличие от русских, считающих, что «Хорошее начало - половина дела», они, согласно древней «И-Цзын», считают, что «в нем еще неуместна деятельность, а нужна лишь замкнутая и сосредоточенная подготовка. Человек может быть полон сил, но время еще не благоприятно для его деятельности». Подобный человек традиционно изображается в образе нырнувшего дракона, который скрылся и пока не действует /8, с.10/. Изменить ситуацию китайского «выжидания», наращивая «меры воздействия», по мнению специалистов, невозможно. И переводя их рекомендации, относящиеся, к сожалению, к иной сфере деятельности (бизнесу) /5, с.93/, в русло учебного взаимодействия, представляется целесообразным посоветовать преподавателю, насколько это возможно, изменить сам стиль общения. В целом, следует, как нам кажется, принять во внимание тот факт, что китайцы практически не откликаются на рационально построенную аргументацию целесообразности той или иной формы учебной деятельности. Создается впечатление, что с готовностью принимаются рекомендации-советы, не только идущие «от сердца», но и обращенные к их сердцу. А это оказывается возможным лишь при условии межличностного общения, характеризующегося особой фатической модальностью, максимально приближающей к личности общающегося. Проведенный анализ китайских пословиц, включающих содержательную доминанту «сердце», позволяет рассматривать ее как одну из характерных особенностей китайской ментальности. Примечательно, что древнекитайские мыслители обозначали разум и сознание словом «сердце» (синь), подчеркивая целостное единство рационального, духовного и эмоционального в человеке. («Слова - голос сердца»; «Слово - ключ, открывающий сердце»; «Поливая цветы, поливай корень; наставляя человека, обращайся к его сердцу»; «Дерево опирается на корень, человек -на сердце»; «Ум кроется не в богатстве, а в сердце»; «Красота змеи - в ее шкуре; красота человека - в его сердце»; «Покупаешь коня - смотри у него зубы; заводишь друга - смотри в его сердце»; «Речи нежные, как колокольчик, а сердце каменное»).
Сущность мироощущения китайских студентов проясняет характеристика особого «культурного типа, который задан не столько познанию, сколько почти бессознательному усвоению в самом способе восприятия, чувствования, мышления». «Достаточно взглянуть, - пишет В.В .Малявин, - на традиционные методы обучения в китайских ремеслах и науках, где ученик должен был перенять не просто формулы и правила, а весь тип поведения учителя, само качество его знания, и где успехи ученика оценивались степенью приближенности к учителю» /4, с.611/. Создается впечатление, что китайские учащиеся склонны связывать свои успехи и
неудачи в учебе не столько с профессиональными качествами, сколько с личностными особенности преподавателя («В учении нет более удобного способа, чем личные встречи с учителем», - писал Сюнь-цзы, живший в 4-3 веках до н.э.) Примечательно, что стремление преподавателя ускорить процесс овладения учащимися русским языком, вызывает, как правило, негативную реакцию. А преподаватель, возможно, уподабливается в сознании студентов нерадивому крестьянину из притчи Мэнцзы (4 век до н.э.), которая стала широко известной пословицей: «Глупо тянуть всходы руками, чтобы они скорее росли». Абсурдность этой ситуации усугубляется в глазах китайцев еще и тем, что будущее, в их понимании, приходит и, следовательно, им некуда спешить, а для всех прочих народов оно уходит и поэтому они вынуждены торопиться 15, с.90/. Не в этом ли заключается одна из причин недостаточной активности студентов в общении, которые, будучи неудовлетворенными своими результатами или предлагаемым стилем учебной деятельности, занимают позицию своеобразного «мягкого» («иньного») ожидания перемен? И хотя современное поколение китайцев имеет поверхностное представление о «Книге перемен» («И-Цзин»), но заложенная в ней идея изменчивости и понимание времени как движущейся по спирали цепочки естественных, неизбежных перемен передается из поколения в поколение, делая это ожидание сообразным с самой природой развития. Высказанные предположения вполне согласуются и с концепцией «гармонии срединного» («инь-чжун-ян»), и с конфуцианским заветом: «Держать два конца, но использовать середину». Человек, в понимании китайцев, не должен впадать в крайности активности и пассивности, но быть естественным, искренним, реалистичным и неколебимым духом, проявляя для достижения самореализации умеренную деятельность, исключающую как страстное желание непременного успеха, так и суетную боязнь что-то утратить. Возможно, поэтому наиболее высоко студентами оцениваются «сердечное внимание» преподавателя и его оптимистический настрой на совместную деятельность. Перечисленные особенности китайской языковой личности, отчетливо просматриваемые через призму устойчивых изречений, хранящихся в народной памяти, лишь намечают контуры общего смыслового пространства, в котором откроется перспектива достижения высшего уровня взаимопонимания между представителями разных этно-культурно-языковых общностей - уровня «общения сознаний» (Л.С.Выготский).
ЛИТЕРАТУРА
1. Китайские народные пословицы и поговорки. - М., 1962.
2. Телия В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. -М., 1986.
3. Китай - 2002. Пекин, 2002.
4. Малявин В.В. Китайская цивилизация. - М., 2003.
5. Девятое В., Мартиросян М. Китайский прорыв и уроки для России. -
М., 2002.
6. Еремеев В.Е. Символы и числа «Книги перемен». - М., 2002.
7. Лукьянов А.Е. От родового субъекта к «совершенномудрому человеку» и «сыну правителя» // Человек как философская проблема: Восток -Запад.-М., 1991.-С. 4-34.
8. И-Цзин: древняя китайская «Книга Перемен». М., 2002.
ABOUT CHINESE LINQUISTIC PERSONALITY AS A SUBJECN OF
COMMUNICATION.
T.E.VLADIMIROVA
Center of International Educación Mosow State University
This article addresses the identification of anomalies within Chinese linguistics in regards to proverbs, sayings "winged words", and aphorisms, the rules of speech are expressed by "ethnos". Chinese national linguistic perception is spread via traditional means through ethics and speech. Therefore separation between image and trought connotation rarely occur. The comprehension of the specifics of Chinese linguistics allows the higher level of mutual undertanding between speakers of different languages - a level of "communication of mentalities".
