CC BY
103Е. А. Плотникова (Йошкар-Ола)
Новые тенденции в литературном фольклоризме (на материале сказочного творчества Л. С. Петрушевской)
В пространстве современной отечественной культуры причудливо сочетаются элитарные тексты и произведения массовой литературы, традиционный фольклор и субкультурные новообразования. При этом одним из продуктивных способов генерирования текстов, по мнению ряда исследователей [Бернштейн 2000], по-прежнему остается фольклоризм. Проявления его многообразны: использование пропповской модели волшебной сказки, фольклорных способов типизации, образных средств и поэтики фольклора, так называемой мифопоэтики [Головин, Николаев 2013].
Все указанные фольклорные формы ярко проявляются в творчестве известной современной писательницы Л. С. Петрушевской и особенно в сборнике «Настоящие сказки», в котором писательница демонстрирует высокое мастерство воссоздания универсальных свойств фольклора литературными средствами. Данный сборник также не только являет то, что читатели уже открыли в предшествующих произведениях Л. С. Петрушевской, но и углубляет наши знания о характерных особенностях ее творческого процесса: ситу-ативности, почти обязательном мифологическом подтексте, эксплицировании модели круга, столкновении различных стилистических пластов [Кякшто 2002]. Это, на наш взгляд, во многом связано с новым подходом писательницы к возможностям использования фольклора.
Вообще о связях творчества Л. С. Петрушевской с фольклором и функциях подобного обращения писали многие исследователи, в том числе Н. Л. Лейдерман и М. Н. Липовецкий [Лейдерман, Липовецкий 2001], Н. Б. Иванова [Иванова 1991], Т. Т. Давыдова [Давыдова 2002], О. Славникова [Славникова 2000], Л. В. Овчинникова [Овчинникова 2003], И. М. Колтухова [Колтухова 2007] и др., демонстрируя разные подходы и осмысление.
Так, методологически важным представляется замечание Н. Л. Лей-дермана и М. Н. Липовецкого о том, что «чернушный» быт в произведениях писательницы восходит к первобытным ритуалам, сквозь которые проступают архетипы ада и рая, крещения и посвящения [Лейдерман, Липовецкий 2001, 82]. С изображением быта связывает Н. Б. Иванова и используемый в творчестве Л. С. Петрушевской прием гротеска. По мнению критика, он не становится саркастическим, оценивающим и уничтожающим, но приобретает новое качество амбивалентности — «отрицание соединяется с любованием, насмешка с восхищением, уничтожение с возрождением» [Иванова 1991, 216], что вполне в духе народной смеховой культуры. Также Н. Б. Иванова пишет:
Гротеск в творчестве Петрушевской <...> разрушает серьезно-напыщенную, помпезную картину мира. А начинается это разрушение с возвращения в куль-
туру того, что пренебрежительно именовалось официальной критикой «пошлостью» и «мещанством» <...>. Гротеск Петрушевской космичен [Иванова 1991, 217].
В некоторых работах уже осмыслен новыйжанра в творчестве писательницы жанр — сказки. Так, Т. Т. Давыдова объясняет обращение Петрушевской к особым, изобретенным ею жанрам реквиема и настоящей сказки тем, что ей тесно в рамках традиционного рассказа или новеллы [Давыдова 2002]. Главным же отличием текстов Л. С. Петрушевской от классической народной сказки исследовательница считает их укорененность в реальности. Сказки Петрушев-ской равно интересны как взрослым, так и детям. Они узнаваемы как жанр, ибо используют богатый арсенал художественных средств народной волшебной сказки: чудесное превращение, чудесные предметы и другие [Давыдова 2002, 36]. Убедительно раскрывает она и такое их специфическое качество, как органическое сочетание сказочности и современной повседневности.
Сказки писательницы поэтичны и веселы. Их герои живут в тридевятом государстве, где встречаются графы и есть улицы с необычными названиями и вполне современные парикмахерские, библиотеки и школы [Давыдова 2002, 36].
Исследовательница справедливо замечает, что Л. С. Петрушевская в то же время отказывается от стереотипных формул, дает индивидуализированные художественные описания, в полной мере использует средства комического. Об этом же пишет и Л. В. Овчинникова, утверждая, что главная особенность художественного мира сказок Л. С. Петрушевской — «своеобразный диалог между ними (сказками) и реальностью» [Овчинникова 2003, 210]. По ее мнению, «узнаваемые сказочные образы, мотивы, предметы» не просто помещены автором в реальную действительность, но переосмыслены и, более того, показаны в пародийной форме либо окрашены мрачной иронией [Овчинникова 2003, 211]. Об особой разновидности жанра — страшных сказках — говорит в одной из статей Ольга Славникова, при этом рассматривая их как отличные стилизации [Славникова 2000, 58].
Конечно, творчество Л. С. Петрушевской изучают не только в аспекте фольклоризма, но и в его соотношении с процессами, происходящими в новейшей литературе. В этом плане особый интерес представляет диссертационное исследование украинского литературоведа И. М. Колтуховой [Колтухова 2007]. Она считает, что «созданные Петрушевской сказочные образы, несомненно, сохраняют глубинную связь с древнейшими архетипами, однако архетипи-ческие схемы не воспроизводят буквально мифологические и фольклорные образы, а получают новую жизнь в поле современности» [Колтухова 2007, 189190]. Постмодернистское начало в «Настоящих сказках» исследовательница рассматривает как переходное явление, предполагающее попытки «заново конструировать мир с опорой на символы и ценности предшествующих культурных эпох» [Колтухова 2007, 192]. Об этом же, о метафизическом качестве творчества Л. С. Петрушевской пишет и Т. А. Касаткина, отмечая, что «за ее простенькими, на первый взгляд маленькими рассказами, стоят глубокие и прочные вещи» [Касаткина 1996, 217].
Обратимся к текстам сборника «Настоящие сказки». Безусловно, произведения, обозначенные самим автором как сказки, основаны на традиционной схеме. В структуре волшебной сказки главнейшее значение имеют значи-
мые для развития сюжета поступки героя — «функции» [Пропп 1928]. Использует их и Л. Петрушевская, предпочитая, однако, лишь некоторые из них. Так, автор часто использует «встречу с дарителем» («Матушка-капуста», «Отец», «Анна и Мария», «За стеной» и др.), «испытание героя» («Матушка-капуста», «Отец», «Принц с золотыми волосами», «Золотая тряпка», «Крапива и Малина», «За стеной» и др.) и «переход в иномирие» («Анна и Мария», «Отец», «Приключения в космическом королевстве», «Золотая тряпка», «Остров летчиков» и др.).
В произведениях Петрушевской, как и в волшебной сказке, фигурируют чудесные помощники-животные («Маленькая волшебница») и чудесные предметы («Анна и Мария», «Золотая тряпка», «Новые приключения Елены Прекрасной» и др.). И другие герои похожи на традиционных сказочных персонажей: дарители также представлены как старейшие или хотя бы в годах (старушка в «Отце», пожилая колдунья в «Анне и Марии»), мудрейшие (монах-отшельник в «Матушке-капусте», тибетский монах в сказке «За стеной»). Особенно легко узнать главного сказочного героя: традиционно по-сказочному через имя / прозвище маркирован его статус («Матушка-капуста», «Отец», «Девушка Нос», «Принцесса Белоножка»), ему сопутствуют мотивы невинно гонимого («Принц с золотыми волосами», «История живописца») и возвращения героя после приключения («Королева Лир», «Золотая тряпка»).
Другими словами, типы и характер связи произведений Л. С. Петрушев-ской с традиционным сказочным каноном проявляются в разнообразных формах. При этом писательница намеренно расширяет поле традиции, используя близкие сказке жанры фэнтези, крестьянской и городской легенды, а также элементы мифов и обрядов, и тем самым, как бы парадоксально это ни звучало, «укрепляет» их в действительности. Однако не только трансформация сказочной традиции, укоренение ее в городских реалиях значимы в сборнике «Настоящие сказки». Не случайно и исследователи творчества Петрушевской пишут о ее пародии на сказку [Овчинникова 2003] или игре со сказочным каноном [Колтухова 2007].
Вместе с тем в своем сказочном пространстве Петрушевская создает «музей современного быта» [Богданов 2001, 65], состоящий из «узнаваемых для нашего современника примет современного мира» [Богданов 2001, 66]: телевидение, городской транспорт, телефоны, подъезды и т. п. Герои «Настоящих сказок» прекрасно ориентируются в современном городе (см.: «История живописца», «Анна и Мария», «За стеной», «Две сестры»), им близок и приятен мир бутиков («Новые приключения Елены Прекрасной», «Крапива и Малина», «Секрет Марилены»), салонов красоты («Секрет Марилены», «Королева Лир», «Новые приключения Елены Прекрасной»), престижных курортов («Верба-хлёст», «Секрет Марилены», «Маленькая волшебница»), они не представляют свою жизнь без мобильной связи и банковских карт («Крапива и Малина», «Королева Лир», «Сказка о часах»).
В «Настоящих сказках» писательницы, таким образом, обнаруживается и «точная фиксация примет повседневности, тривиальных явлений обыденной жизни» [Эпштейн 2004, 701], что, по мнению исследователя, обычно и способствует созданию эффекта узнаваемости и тем самым провоцирует успех того или иного произведения массовой литературы [Эпштейн 2004].
Сейчас люди все больше увлекаются литературой для «легкого чтения»: «беллетристика оказалась ближе к сердцу, к заботам, слабостям "маленького человека" XX века, чем литература высокая» [Приключения 1996]. Не случайно
наиболее яркие наблюдения и теоретические выводы о проблеме повседневности связаны прежде всего с данной областью современного литературного процесса. Такие ученые, как М. А. Черняк [Черняк 2009], Н. Л. Пушкарева [Пушка-рева 2010], Т. Г. Струкова [Струкова 2011] и некоторые другие, характеризуют обыденные, соответственно, малозаметные по привычности явления как первичные и безусловные для людей везде и всегда. Однако повседневность неоднородна и неодинакова по содержанию и значению [Пушкарева 2010]. Поэтому ее реконструкция «не так проста: во-первых, эта сторона действительности очень широка, всеохватна, во-вторых, у историка часто нет источников (или слишком много), относимых именно и только к ней» [Пушкарева 2010].
На данном уровне, обозначаемом сегодня термином «поэтика повседневности», по мнению современных исследователей, и возникают особого рода отношения между популярной культурой, литературой и фольклором. В этом случае массовая культура рассматривается как «современный аналог фольклора, городского эпоса и мифа, <...> ее герои действуют в узнаваемых социальных ситуациях и типовой обстановке, сталкиваясь с проблемами, близкими массовому читателю» [Черняк 2009, 286]. По мнению К. А. Богданова, современный фольклор в данном контексте — не что иное, как «процедура произвольного коллажирования — монтаж образов, стереотипов, формул, пришедших из различных письменных, устных, визуальных источников информации» [Богданов 2001, 64]. При этом «приоритеты нарративной целостности <в рамках его> отступают перед аксиоматикой фрагментарного и символического нар-ратива, намека, иллюзии, «сноски» к событию или рассказу» [Богданов 2001, 65]. Но именно такой фольклорный дискурс отвечает основным требованиям социализации индивида [Богданов 2001, 54].
В «Настоящих сказках» Л. С. Петрушевская прибегает к тем же маркерам современности, что и признанные мастера массовой литературы. Действие ее сказочных повествований часто соотнесено с топографическими реалиями современного города. Герои сказок писательницы ведут привычный для россиянина последних десятилетий XX в. образ жизни. В сказке «Две сестры» Петру-шевская в монологе одной из героинь перечисляет основные его составляющие: «болезни, роды, стирки, уборки, покупки. Работа» [Петрушевская 1997, 177]. Заметим, что практически в каждом из рассматриваемых нами произведений автор последовательно раскрывает одну или сразу несколько из них.
Так, в основе многих «Настоящих сказок» — история болезней главных персонажей. Например, в «Анне и Марии» сюжет выстраивается вокруг сообщения о том, что «у новоявленного волшебника стала умирать его любимая жена, нежная, добрая, красивая Анна» [Петрушевская 1997, 155]. В сказке «За стеной» героиня оказалась в подобной жизненной ситуации: заболел муж, «врачи ляпнули, что ему жить две недели, <...> стала искать колдуна» [Петрушевская 1997, 225]. В королевском антураже сказки «Принцесса Белоножка» также представлен поступок, вполне понятный современному человеку: «старая нянька взяла фотографии младшей принцессы и отправилась к колдуну» [Петрушевская 1997, 233].
Как и в окружающей автора жизни, в этом произведении врачи-профессионалы скептически относятся к прогнозам провидцев:
Тогда стали говорить, что колдун оказался плохим пророком и что, может быть, нянька неправильно пересказала фразу. «И что это такое? — возмущался доктор. — Кто любит, носит на руках!» [Петрушевская 1997, 233].
Герои сказок писательницы оказываются заложниками современной моды, при этом для них, как и для наших современников, важна «не просто вещь, а модная вещь» [Черняк 2009, 300]. Распространенные увлечения современных состоятельных людей нашли отражение и в повествовании «Верба-хлёст». Королева не представляла своей жизни без теннисных состязаний, косметических кабинетов, багамских курортов и, наконец, пластических операций. «Если и ноги удлиняют, и носы убирают. И глаза вставляют, а волосы тем более» [Петрушевская 1997, 71]. В «Секрете Марилены» этот момент становится еще нагляднее:
Тут же помещался портрет новейшей Марилены (явная секретарша Нелли, но с большими зубами и с расширенными веками, от чего вид был несколько косоглазый <...>) и реклама удивительной клиники, где за три дня делают человеку новое тело плюс восстанавливают организм за счет идеального питания травами [Петрушевская 1997, 286].
В сказочной прозе Л. С. Петрушевской, как и в целом ряде популярных произведений массовой литературы, «можно обнаружить и очерки общественных нравов, картину жизни города. Эта словесность обращена к современности, содержит самые броские, хроникальные приметы нынешнего дня» [Черняк 2009, 286]. Так, в сказках писательницы перечислены пороки, господствующие в современном обществе: вранье, притворство, ненависть к окружающим, ссоры и ругань с родней, зависть к друзьям, если они действительно удачливы, воровство и убийства [Петрушевская 1997, 214-215]. «Настоящие сказки» изобилуют яркими зарисовками подобных ситуаций. Например, в произведении «Верба-хлёст» прямо говорится о том, что в современном мире деньги дают человеку возможность делать все что захочется: «вся остановка только за деньгами, девочки!» [Петрушевская 1997, 71]. Эта мысль последовательно развивается и в сюжете «Остров летчиков»: как нечто совершенно обыденное подаются в нем факты получения престижных должностей благодаря личным знакомствам и связям: «Этот начальник никогда в жизни не сидел за штурвалом самолета, а начальством стал по знакомству, так бывает: его двоюродный брат женился на дочери замминистра, и пошло-поехало, вся родня вскоре была пристроена» [Петрушевская 1997,, 202].
Петрушевская неоднократно поднимает в сказках по-прежнему актуальный в современном мире квартирный вопрос. Например, в известном произведении «Две сестры» наблюдаем следующую картину:
Лиза и Рита получили эту квартиру после того, как их <...> выселили в новый дом. <...> Лиза и Рита еще были тогда счастливы, что их поселили в доме с лифтом и с балконом, но все тридцать лет их донимали люди, которые обязательно хотели переселить сестер в еще худшие квартиры или вообще в другой город, чтобы самим жить в этой удобной квартире с балконом и лифтом. <...> Разумеется, эти люди предлагали бабушкам деньги, и очень большие. Бабушки же привыкли к своему новому жилью [Петрушевская 1997, 179].
Мошенничество, аферы с квартирами — не новость, а реальность нашей жизни. Судьба бедного художника («История живописца»), которого обманули, пообещав «большие кошельки за его маленькую квартиру» [Петрушевская
1997, 27], и вынудили ютиться в углу под лестницей дома, куда обычно ставят «метлы, лопаты, ломы и веники и телогрейку» [Петрушевская 1997, 27], — к сожалению, далеко не единичный, а достаточно распространенный в юридической практике случай.
Все персонажи рассматриваемых сказочных повествований Л. С. Петру-шевской прекрасно знают, что каждый их шаг запечатлен на фотографиях и отснят на пленки видеокамер («Глупая принцесса», «Новые приключения Елены Прекрасной», «Верба-хлёст» и т. д.). При этом особенно выделена значимость телевидения и рекламы. В сказке «Глупая принцесса» на примере некоего отдаленного королевства показана жизнь современных, достаточно известных и состоятельных людей: любая выходящая за пределы этикета ситуация вызывает массу провокационных вопросов, производит сенсацию в прессе, становясь достоянием общественности.
К примеру, соберутся у папы с мамой во дворце гости, а глупая принцесса Ира тут как тут и говорит: — А правда, что вы все воры?
— А кто тебе это сказал, доча? — ласково спрашивают гости.
— А папа с мамой, — отвечает глупая Ира.
И тут же начинается война в газетах, разрыв отношений, требования вернуть старые долги и так далее [Петрушевская 1997, 207].
Данная характерная черта повседневности обобщена в шутливой фразе папы-принца из сказки «Принцесса Белоножка»:
Сюда бы слетелись все газетчики мира, если бы мы не держали в тайне, что у нас дочь плакса вакса гуталин, на носу горячий блин [Петрушевская 1997, 233].
Телевизор, а точнее, процесс «переключение с канала на канал» в сказках писательницы обретает «самоценность универсального заменителя деятельности, направленной на обретение богатства» [Чередниченко 1999, 21]. Так, в «Новых приключениях Елены Прекрасной» ежедневный просмотр мексиканского сериала компенсирует героине отсутствие личных чувств и событий, заставляет ее сопереживать героям (радоваться и плакать вместе с ними). В сказке «Верба-хлёст» наблюдаем крайнюю степень воздействия и подчинения телевидению жизни общества. В прямом эфире решаются, без преувеличения, проблемы жизни и смерти населения сказочной страны:
Казни проводились регулярно по воскресеньям, шла прямая телетрансляция, разыгрывались пари. <...> Все жили от воскресенья до воскресенья. Народ наконец получил что хотел, не отлипая от телевизоров (курсив мой — Е. П.) [Петрушевская 1997, 78].
Наряду с материальными объектами (они выступающит как символические ориентиры современной действительности), Л. С. Петрушевская включает в свои сказки и многочисленные прецедентные тексты, хорошо узнаваемые, «пришедшие из различных письменных, устных, визуальных источников информации» [Богданов 2001, 64]. Неоднократно в «Настоящих сказках» писательницы встречаются яркие аллюзии на классические произведения (см.: «Новые приключения Елены Прекрасной», «Остров летчиков», «Маленькая вол-
шебница»), популярные жанры фольклора и литературы (анекдоты в «Вербе-хлёст», колыбельные песни в «Отце» и др.).
В то же время, стремясь запечатлеть на страницах произведений разнообразные картины повседневной жизни, понимая важность и необходимость такой работы, писательница в ряде случаев пытается разрушить сформированные процессами «омассовления жизни» (термин Х. Ортеги-и-Гас-сета) негативные поведенческие стереотипы сегодняшних соотечественников. В данном случае на помощь ей и приходят собственно фольклорные парадигмы. Проза Л. С. Петрушевской противостоит массовой литературе за счет введения универсальных мотивов (жизни и смерти, несчастья и апокалипсиса и др.), а также невозможного в реальной действительности типа чуда (реально сказочного, а не эффекта Золушки, как в массовой литературе). В произведениях писательницы, в отличие от глянцевого мира, воссоздаваемого массовой литературой и современными журналами, не исключаются «ключевые для любого человека экзистенциальные категории» [Черняк 2009, 287].
Именно элементы традиционной культуры, и прежде всего сказки и легенды («чудо» как основной компонент крестьянской легенды, сказочно-мифологические мотивы «невинно гонимого», «райского леса», метафора теней, фигура юродивого, обетные дары и др.), позволили Л. С. Петрушевской в ряде произведений показать серьезную опасность так называемых обыденных стереотипов, поднять, казалось бы, незатейливые тексты на уровень значительных социальных и художественных обобщений. Вот только некоторые из затронутых Петрушевской социально-психологические проблемы действительности: так, в «Матушке-капусте» на примере отчаявшейся женщины, сделавшей аборт после того, как ее бросил муж, автор говорит о жизни как таковой и о праве еще не родившегося ребенка; в сказке «Черное пальто» поставлена одна из самых острых социально-психологических проблем нашего времени — суицид; о произволе преступности речь идет в «Спасенном» и «Завещании старого монаха»; о конфликте цивилизаций и мировоззрений — в сказке «За стеной».
Особенно ярко противостоит проза писательницы массовой литературе благодаря феномену детскости. Людмила Петрушевская — и это неоднократно подчеркивалось в критической литературе — умеет рассказывать о действительно страшных проблемах повседневности в виде невинных историй, при этом использует необычную стилевую манеру. Важные философские выводы и комментарии писательница предлагает в подчеркнуто «необработанной» речи рассказчика, облегченном «языке для детей», разговорной манере обывателя и т. п. [Овчинникова 2003]. Особое место в ее творчестве занимает и образ детства, причем воссозданный поистине знатоком души ребенка.
Как показывает материал, любимые персонажи Петрушевской — действительно старики и дети, самые безобидные и беззащитные в реальном мире создания, которых нужно оберегать. Уже в первом произведении рассматриваемого сборника — в «Новых приключениях Елены Прекрасной» — подчеркнуто особое к ним отношение: волшебник, выступающий в роли вредителя, «уважал только слабых стариков, старушек и больных детей, несмотря на их капризы и скверные характеры, и вот о них-то он и заботился» [Петрушевская 1997, 9]. И далее в «Настоящих сказках» дети и подростки либо становятся основными персонажами сказок («Дедушкина картина», «Сказка о часах», «Крапива и Малина», «Две сестры»), либо их поиск и защита определяют раз-
витие действия («Матушка-капуста», «Отец», «Принц с золотыми волосами», «Верба-хлёст»).
На страницах своего произведения Л. С. Петрушевская выступает как знаток детской психологии. Она мастерски прописывает внутренний мир ребенка, воспроизводит «детский», незамутненный, чистый и любопытный взгляд на мир. Так, в ряде сказок определенные жизненные закономерности объясняются сложившимися именно в детском сознании представлениями. В «Анне и Марии», например, «у новоявленного волшебника стала умирать его любимая жена, нежная, добрая, красивая Анна» [Там же, 155]. Происходящее любопытно прокомментировано: «Так случается, что у человека внутри кончается завод, как у часов — все тише тиканье, все реже» [Там же]. В «Сказке о часах» смена времени в течение суток происходит только потому, что за этим процессом неустанно следит некая старушка: «Я каждый вечер выпускаю ночь и даю отдохнуть белому свету!» [Там же, 61]. Сознание взрослых писательница в ряде случаев также приравнивает к сознанию детей. Взрослые серьезные конфликты разрешаются с детской легкостью и непосредственностью («История живописца», «Королева Лир», «Отец», «Две сестры»). Буквальная вера в чудесное спасает героев и помогает им найти выход из сложнейших жизненных ситуаций. Чтобы вернуть читателя в его атмосферу, Л. С. Петрушевская использует стилистику и антураж детского фольклора, вводит многие мотивы и персонажей страшных историй. С этой же целью она включает в произведения данного сборника и нарочито жестокие сцены, которые, как показал анализ сказочного творчества писательницы, вряд ли подходят под определение натурализма, но скорее свидетельствуют о глубоком и объективном воспроизведении универсалий данной области словесного творчества. Таким образом, оставаясь на позиции взрослого, который в то же время опирается на картину мира ребенка, автор помогает читателю «осмыслить собственное бытие, в частности, специфику времени, в котором он живет» [Маслова 2005, 5].
И если опосредованное использование фольклора в том или ином произведении литературы исследователи обычно видят в передаче его особой философии, в ролевом поведении авторов и др., то у Л. Петрушевской сказочные модели работают на воспроизведение мира детства, абсолютной веры в чудеса. Используя мотивы, образы, типологию структур и приемов сказки и детского фольклора, писательница постепенно, от одного сюжета к другому, воссоздает ощущение, что ее тексты — истории, рассказанные детьми, и именно это делает их «настоящими».
Таким образом, на материале обозначенного выше сказочного репертуара Л. С. Петрушевской можно говорить о возможностях и перспективах широкого и узкого подходов в использовании фольклора. При этом необходимо подчеркнуть, что оба подхода прямо зависят от мировоззренческих и собственно художественных ориентиров разных социальных слоев (страт) современного общества, диктующих в том числе и новые формы «неспециализированной фольклорной трансмиссии» [Богданов 2001, 64]. Так, в рамках широкого подхода (фольклорно то, что известно большинству) повседневность, воспроизводимая в сборнике «Настоящие сказки» в типовых, неоднократно повторяющихся образцах, фольклоризуется (термин К. А. Богданова) писательницей.
Сказочные повествования Л. С. Петрушевской, вобравшие в себя «корни» и специфику народного жанра, показательно иллюстрируют картину реальной жизни современного общества. В то же время «нестрогое» следование сказоч-
ному канону (разноуровневые сказочные элементы редко фигурируют в одном и том же сюжете в совокупности, а те, что есть, словно рассеяны в повествовании) создает благодатную почву для иносказания. Например, за судьбой волшебной девочки Капли просматривается вполне реальная жизненная трагедия женщины, реализуется христианская доктрина («Матушка-капуста»); за борьбой с иррациональным злом стоит проблема произвола преступности, жестокости, косности и корыстолюбия обывателей («Спасенный»); мотив явления людям Христа, неспособности их распознать Спасителя и таким образом невозможности осуществления чуда, в свою очередь, свидетельствует о том, что в душе современного человека где-то на уровне подсознания еще живет Бог («За стеной») и т. п.
В рамках узкого подхода писательница использует фольклорную прозу для разрушения стереотипов обыденности (массовой и популярной культуры), которые «формируют предпочтения, фольклоризуемые в риторических и сюжетных инновациях повседневного дискурса» [Богданов 2001, 61].
ЛИТЕРАТУРА
Бернштейн 2000 — Бернштейн Б. М. Искусствоведческие аспекты изучения традиционной культуры // Традиционная культура: научный альманах. 2000. №2. С. 3-18.
Богданов 2001 — Богданов К. А. Повседневность и мифология: Исследования по семиотике фольклорной действительности. СПб., 2001.
Головин, Николаев 2013 — Головин В. В., Николаев О. Р. «Узелковое письмо» фолькло-ризма: прагматика литературно-фольклорного взаимодействия в русских литературных текстах Нового времени // Навстречу Третьему Всероссийскому конгрессу фольклористов: сборник научных статей. М., 2013. С. 16-54.
Давыдова 2002 — Давыдова Т. Т. Сумерки реализма (о прозе Л. Петрушевской) // Русская словесность. 2002. №7. С. 32-36.
Иванова 1991 — Иванова Н. Б. Неопалимый голубок («Пошлость» как эстетический феномен) // Знамя. 1991. №8. С. 211-223.
Касаткина 1996 — Касаткина Т. А. «Но страшно мне: изменишь облик ты» // Новый мир. 1996. №4. С. 212-219.
Колтухова 2007 — Колтухова И. М. Постмодернизм и традиция: трансформация жанра в волшебной сказке Л. Петрушевской: дисс. ... канд. филол. наук. Симферополь, 2007.
Кякшто 2002 — Кякшто Н. Н. Поэтика прозы Л. Петрушевской (повесть «Свой круг») // Русская литература ХХ века. Школы. Направления. Методы творческой работы. М., 2002. С. 541-552.
Лейдерман, Липовецкий 2001 — Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература: учебное пособие: в 3 кн. М., 2001. Кн. 3: В конце века (19861990-е годы).
Маслова 2005 — Маслова О. О. Концепт детства в научной и художественной традициях XX века. Дисс. ... канд. культурологии. Ярославль, 2005.
Овчинникова 2003 — Овчинникова Л. В. Русская литературная сказка XX в. (история, классификация, поэтика): учебное пособие. 2-е изд., испр. и доп. М., 2003.
Петрушевская 1997 — Петрушевская Л. С. Настоящие сказки. М., 1997.
Приключения... 1996 — Приключения, фантастика, детектив: феномен беллетристики / под ред. Т. Г. Струковой и С. Н. Филюшкиной. Воронеж, 1996. (Литературоведение: книга для учителя).
Пропп 1928 — Пропп В. Я. Морфология волшебной сказки. Л., 1928.
Пушкарева 2010 — Пушкарева Н. Л. «История повседневности» как направление исторических исследований // ПЕРСПЕКТИВЫ: сетевое издания Центра исследований и аналитики Фонда исторической перспективы [Электронный ресурс]. ШЬ: http://www.perspektivy.info/history/istorija_povsednevnosti_ kak_napravlenije_ ist0richeskih_issled0vanij_2010-03-16.htm (дата обращения 12.10.2013).
Славникова 2000 — Славникова О. Петрушевская и пустота // Вопросы литературы. 2000. №2. С. 47-60.
Струкова 2011 — Струкова Т. Г. Повседневность и литература // Гуманитарные аспекты повседневности: проблемы и перспективы развития в XXI веке: материалы II Всероссийской научно-практической интернет-конференции. Воронеж, 2011. — Указанный, предыдущий и последующие сборники также доступны по ссылке: http://www.vspu.ac.ru/text/povsednevnost (дата обращения 29.07.2018).
Чередниченко 1999 — Чередниченко Т. В. Россия 90-х: в слоганах, рейтингах, имиджах: актуальный лексикон культуры. М., 1999.
Черняк 2009 — Черняк М. А. Массовая литература XX века. М., 2009.
Эпштейн 2004 — Эпштейн М. Н. Знак пробела: о будущем гуманитарных наук. М., 2004.
