CC BY
137
Л. Г. Александров
НОВЫЕ ПРИЕМЫ ОБЛИЧЕНИЯ ШАРЛАТАНСТВА В ЛИТЕРАТУРЕ СЕВЕРНОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ: «КОРАБЛЬ ДУРАКОВ» С. БРАНТА
Статья исследует отражение культурной ситуации рубежа ХУ-ХУ1 веков в произведении «Корабль дураков» Себастьяна Бранта. Объектами наблюдения, в числе прочих, становятся недобросовестные врачи, юристы, проповедники, астрологи, алхимики и другие типические персонажи. Автор представляет читателю видовое разнообразие европейской магии в это смутное время и критикует общую увлеченность «чернокнижием». Средневековые каноны уже значительно потеряли силу влияния. Вот почему в это время тип глупца-обманщика обличался не только в жанре религиозно-дидактического поучения, но также и язвительными стрелами сатирической литературы.
Литература Северной Европы XV века все быстрее и острее откликалась на проблемные тенденции меняющейся общественно-культурной жизни. Одним из объектов внимания стало шарлатанство, основу которого составляли элементы магического характера. Наиболее полно критика шарлатанства представлена в «Корабле дураков» - сочинении немецкого гуманиста Себастьяна Бранта. Сын страсбургского трактирщика, Брант получил юридическое образование и занимал должность профессора в Базельском университете. Свое основное произведение он написал на родном языке, а не на латыни, которая обычно использовалась в средневековом светском жанре дидактического «зерцала».
Кроме того, если еще в начале XV века большинство образцов жанра «в духе моралите» отражали разнообразные грехи общества, то к концу века объектом критики становятся виды человеческой глупости. Открывая повествование, автор даже самокритично объявляет, что «первый тур в танце дурака пляшет сам», ибо он «владеет множеством книг, которые не читает и не понимает»1. Идейно-философскую основу такой парадоксальности подсказал в трактате «Об ученом незнании» Николай Кузанский, математик, астроном, теолог и общественный деятель. Будучи родоначальником линии рационального пантеизма в Европе, Кузанский своими смелыми параллелями и символическими аллегориями расшатывал самые основы христианской схоластики позднего средневековья. Его максимально бесконечный Бог - идея космического механизма, светоносная причина удивительного единства мира: вероятно, Творец «пользовался арифметикой, геометрией, музыкой и астрономией - всеми теми искусствами, которые мы также применяем, когда исследуем соотношение вещей, элементов и движений»2.
Произведение Бранта - это цикл стихотворных зарисовок. Распределяя фигуры разносортных шарлатанов по отдельным картинкам, автор «обстреливает» каждого из них мощными критическими пассажами. Распространенные типажи в сатирической литературе того времени - врачи и аптекари. Брант нещадно обличает жадных неучей такого рода:
.. .Иные лезут в медицину,
Всего и зная лишь рицину И то, что в книжке-травнике И у старух на языке.
.Как в старину, так в наши дни
Любую лечат хворь они И разбираться не привыкли,
Кто болен - юноша, старик ли,
Какого пола пациент,
Каков природный элемент:
Горяч, прохладен, сух иль влажен, -И вид у них напыщен, важен!
Древняя теория стихий Гиппократа, как видно, в особом почете у европейской магической медицины. Здесь же упоминается одиозный врач Цуоста с его «клистирными методами», неудачно экспериментировавший в области баланса жидкостей организма, а также Жантили и Мезюэ, которые писали книги о средствах против лихорадки, но от нее, как полагают, сами и погибли. Автор проводит смелые параллели между авантюристами от медицины и глупцами в области права и теологии.
Подобный врач похож при этом На адвоката, что советом Не выручит: не знает он,
Какой к чему приткнуть закон!
Духовнику он также пара,
Не сведущему, что за кара Вас на суде господнем ждет За этот грех или за тот.
Можно заметить, что тут уже критика Бранта становится обезличенной, деперсонифицированной. Обобщенный образ - характерный прием для гуманистически настроенных антиклерикалов эпохи, предшествующей Реформации. Особая осторожность требовалась в обличении религиозных миссионеров, распространяющих вести о святых чудесах, подтвержденные авторитетом церкви. В позднем стихотворении Бранта «О нищенстве» мы обнаруживаем тот же набор атрибутики, что и в хвастливых речах Продавца индульгенций из «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера:
От века продавцы реликвий Народ обманывать привыкли.
На паперти шумит базар,
Разложен плутовской товар -Все тут священно, драгоценно:
Из Вифлеемских яслей сено,
От Валаамовой ослицы Кусок ребра; перо хранится Архистратига Михаила.
Не сякнет в нем святая сила.
В равной степени предметом осмеяния становится и другой тип религиозного деятеля - фанатичный паломник. Такому верующему тоже нечем хвалиться, «коль столько стран ты обошел, а глуп остался, как осел». Гуманистический пафос Бранта уже обретает такой масштаб, что автор готов излить сарказм не на отдельных представителей, а на церковь в целом, которая «в те времена являла собой подобие театра, на подмостках которого развертывались дерзкие фарсы и кощунственно пародировались священные таинства»3. И действительно, католическая культура XV века проявляла исключительный интерес к разнородным магическим суевериям. В сочинениях североевропейских
авторов: Питера Грейе, Иоанна Нидера, Якова Шпренгера, Ульриха Молитора -можно обнаружить подробнейшее изложение осуждаемых церковью ритуалов. Эти трактаты повышали массовый интерес к демонологии, а порой использовались как официальное руководство в процессах над колдунами и колдуньями, участившимися в Германии середины XV века. Неслучайно Брант замечает:
... А глупых суеверий зло Чрезмерно ныне возросло.
Я б описал их, но облыжно Признают книгу чернокнижной.
В конце века в Европе также распространяются «смутные» эсхатологические учения, наполненные религиозно-нравственными мотивами и фольклором. Ожиданием Страшного Суда для грешного человечества пронизаны самые разные доктрины: «Одни пророки легко приходили в состояние экстаза, другие предпочитали аргументированные проповеди. Но конфликты были неизбежны, и враждебно настроенные коллеги по профессии могли дезавуировать и парализовать прорицание»4. В этих конкурентных отношениях церковь признавала важность пророческих миссий и «божьих знамений», но следила за тем, чтобы пророк не только кликушествовал, калеча души, но и был бы способен «залечить нанесенные раны». Если он не был таким, его идеи признавались еретическими. И Брант, пожалуй, даже разделяет эту позицию церкви в отношении «опасных лжепрорицателей», заслуживающих строгой кары. Не служат оправданием и рациональные доводы «математиков», т. е. астрологов:
. Глупцов безмозглых предсказанья Мозг обрекают на терзанья.
Что бог судил нам в мире этом,
То по созвездьям, по планетам,
Забыв, что ими правит бог,
Предречь нам тщится астролог,
Как будто мы постигнуть можем,
Что уготовил промысл божий.
. Но божья милость оскудела -И процветает черта дело!
В XV веке астрология обрела второе дыхание под влиянием учений христианских платоников, в том числе Марсилио Фичино. «Могло показаться, -пишет Ф. Йетс, - что имелось большое различие между платониками,
напевавшими орфические гимны, рекомендовавшими (из медицинских соображений) пациентам соответствующие цвета, камни и, с другой стороны, грубой арабской магией средневековья с ее заклинаниями и талисманами. Однако новая магия была преемницей старой. Обе основывались на одних и тех же предположениях, обе верили в духов как канал влияния сверху вниз, обе включались в разработанный философский контекст»5. Под влиянием этих тенденций, в частности, в XV веке формируется ряд легенд, насыщенных довольно наивными представлениями о правилах естественного существования древних пифагорейских общин, которые не противоречили и нормам поведения ранних христиан. Эти тенденции оказали, например, влияние на идеологический строй «Утопии» Томаса Мора. Полагают, что «сама позднеантичная традиция давала гуманистам Возрождения повод сближать Пифагора, Платона и Христа в качестве учредителей или провозвестников идеальной общности»6.
Вставая в оппозицию к астрологическим пророчествам, Брант придерживается, в основном, тех эстетических идей второй половины XV века, согласно которым принцип «мировой гармонии» формально отделен от законов человеческого бытия. Об этом рассуждает, например, в своих теологических трактатах Иоанн Тинкторис. А дополнительная вина шарлатана, по мнению Бранта, заключается в том, что он паразитирует на проблемных ситуациях жизни любого человека, от простолюдина до короля. Если первый нуждается в решении вопросов, связанных с куплей-продажей или женитьбой, то другой обращается за советом к астрологу при строительстве города или объявлении войны. Апеллируя к здравому смыслу народа, Брант обличает зловредные махинации тех, кто, пророча неурожай или падеж скота, провоцирует неурядицы в крестьянской среде: склоняет их к неблаговидным действиям, в результате которых растут цены на товар.
В критические пассажи об астрологах Брант «вписывает» также ряд бродячих сюжетов, в частности легенды о пифагорейце Архите Тарентском, парадоксы которого об «исчислении песка» и «траектории полета мухи» незадолго до этого были открыты гуманистами, дотошно исследовавшими неизвестные европейцам пласты античной культуры.
Они не только бег планет Истолковать дерзают, - нет! -По ходу звезд хотят исчислить,
О чем способна муха мыслить И приговор судьбы грядущей:
Кому привалит куш большущий,
Кто будет счастлив, кто умрет.
Морочат чепухой народ!
В Германии XV века хватало и своих известных астрологов - достаточно упомянуть Иоганна Лихтенберга, Амплония Ратинка, Иоганна Тритгейма, Гартмана Шеделя, Иоганна Мюллера. По прошествии десятилетий, когда часть указанных ими сроков «совпала» с развитием событий, некоторые из них были реабилитированы и восстановили свой авторитет в памяти потомков. Но в сознании народа ярлык «мага», «мистика» или «шарлатана» был за ними жестко закреплен.
Суровая критика алхимического искусства в сочинении Бранта, многократно усиливаясь, сопрягается с пародией на гастрономические и аптекарские подделки веществ, в частности разбавление вин.
. Сказал нам Аристотель вещий:
«Неизменяема суть вещи».
Алхимик же в ученом бреде Выводит золото из меди,
А перец - из дерьма мышей Готовится у торгашей.
Далее автор разоблачает махинации алхимиков, которые прячут золото в специальном приспособлении, где перемешивают расплавленный металл, а затем находят его перед изумленными взорами очевидцев. Можно заметить, что некоторые аргументы против алхимиков совпадают и с выпадами против схоластов - почитателей бессмысленных силлогизмов, сделавших философию «сухой и бесплодной» спекуляцией, основанной на ложных предпосылках. Но, в основном, Брант критикует практическую алхимию, более остальных
сопряженную с плутовством, фальшью и обманом. Он не касается тех терминов и процедур, за счет которых чуть позже алхимия попытается изменить свои функции и представить свою деятельность как накопление своеобразного научного опыта. А кроме того, в этот же период церковь формирует легенды о благочестивых алхимиках, которые совершали духовные подвиги и жертвовали свое богатство на гуманные цели. Это, например, Раймунд Луллий, Никола Фламель, Василий Валентин, Томас Нортон и некоторые другие. Порой Брант даже как будто сочувствует тем,
. кто честно и безбедно жили,
Все достояние вложили В дурацкие реторты, в тигли,
А проку так и не достигли.
В этом же ряду у Бранта и старьевщики, чья скорбная участь - пытаться из непригодного хлама создать какую-то ценную вещь. Для него и древняя кладезь алхимической мудрости - хлам, из которого не выстроишь новый храм. В этом он очень точен по отношению к типичному алхимическому тексту, часто напоминавшему бестиарий «нечистых» животных или паноптикум гротескных уродов, окруженных устрашающими атрибутами. Анекдоты о мошенниках-алхимиках на рубеже XV-XVI веков стали едва ли не общим местом в культуре и часто имели источником реальные исторические события.
Один из них - случай с алхимиком Аврелием Авгурелли, который посвятил алхимическую поэму папе Льву X, одному из представителей рода Медичи. Автор рассчитывал получить щедрую награду, но папа подарил ему красивый и при этом пустой кошелек со словами: «Тому, кто умеет делать золото, нужно для него достойное хранилище». Лев X сам проявлял интерес к магии и слыл в католической среде вольнодумцем. Ему приписывалось высказывание: «Все знают, как много пользы принесла нам басня про Христа»7.
Любые тексты магического содержания, массовым тиражом выходящие из-под печатного пресса начиная еще с «Сивиллиных книг» Иоганна Гуттенберга, также являются причиной иронической усмешки Бранта:
Мне ль о печатниках смолчать?
Им что ни дай, они - в печать:
Истолкованье снов, судеб -Все им пожива, все им хлеб.
Срам - тискать книжечки с такой Невежественной чепухой!
В 1499 году Себастьян Брант вынужден уехать в родной Страсбург из-за проблем, возникших в Базеле после перевода Якобом Лохером «Корабля дураков» на латынь. В поэзии Бранта в результате жизненных коллизий появляются мотивы страха и тревоги, утрачивается сатирическая острота. Но галерея шарлатанствующих персонажей - ловцов фортуны, хитромудрых обманщиков -благодаря поэзии Бранта уже становится стойкой художественной традицией и переходит в известные произведения гуманистов Северной Европы XVI века: «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского, «Письма темных людей» Ульриха фон Гуттена, «Цех плутов» Томаса Мурнера, «Гаргантюа и
Пантагрюэля» Франсуа Рабле. В жанре критики шарлатанства работают такие немецкие писатели, как Генрих Бебель, Александр Гегий, Крот Рубиан. Наступающая эпоха Реформации, к слову сказать, позволяла включать в «список глупцов» теперь уже и представителей обоих враждующих лагерей.
Непосредственным идейным преемником Бранта, видимо, следует считать Эразма, в «Дружеских разговорах» которого сюжеты подобного рода представлены в изобилии. Это и обманутый мошенником-авантюристом «ученый глупец» Бальбин, благоразумный, но поддавшийся азарту в погоне за удачей. Это и нищенствующий шарлатан-фокусник Мисопон, который примешивает в угольную смесь частицы золота. Это и некий мистификатор Пол, описавший паломникам видение духа в виде огненного дракона, которого он смог отогнать только крестным знамением. Последний сюжет завершается шуткой о письме с неба от ангела, подписанном: «Дано в 1498 году с печатью перстня моего»8.
Популярность средневековой культуры в Европе - в частности в театральном действии - порой достигалась через контраст высокого и низкого, страшного и смешного, трагического и комического. В творчестве Бранта активно используется соединение ученой речи с вульгарным просторечием. В Италии XV века этот стиль был известен как «макаронический». Его родоначальник Теофил Фоленго, писавший под псевдонимом Мерлин Кокай, именно так строит диалоги героев во многих стихах и поэмах. А в немецкой литературе этот же способ получил название «гробианизма» - от латинской книги шутливых наставлений «Гробианус», по имени святого - покровителя дураков у Бранта. Данный стиль использовался Фридрихом Дедекиндом, Каспаром Шейтом, Гансом Саксом. В одном из стихотворений последнего школяр учит крестьянина, как вызвать досаждающих ему ведьм:
Вените вы, нечистибус,
С дубинами к нам стультибус,
Вы семпер с нами спентибус Суб капите эт лентибус9.
А потом уговаривает друзей отлупить ночью в лесу глупых ротозеев, после чего мужики проклинают «черную науку» и дают друг другу слово никогда не заниматься заклинаниями.
Интересно, что по такому же принципу развивался в XVI веке жанр так называемой календарной или «пророческой» загадки, совмещавший в себе простую форму игры и высокий символический смысл. Он присутствует, например, у Дж. Чосера, Ф. Рабле, а также во многих фольклорных традициях. Демократизировавшаяся в эпоху Возрождения астрология «уже не принадлежала только королям, обыгрывала жизнь с помощью условных символов пространства, времени и судьбы»10 и еще долго не давала отождествить себя с суеверием и шарлатанством. Однако противоречие между космическим предназначением человека и примитивными гадательными формами, в которых он воспринимает это предназначение, привело к тому, что аллегорические загадки пришлось поместить в особый раздел поэтики, не относя ни к высокому, ни к низкому стилю. Описание «шарообразной махины» на воротах Телемского аббатства у Рабле напоминало как игру в мяч, так и «карнавальный ад» - атрибут народных мистерий, допуская различное прочтение. Новый светский уклад жизни в XVI веке определил высокую степень любопытства к различным двусмысленным мистификациям, криптограммам. Оракулы-календари публиковали, например, немцы И. Штеффлер и Т. Парацельс, а М. Нострадамус в очередном ежегоднике так предостерегает неискушенного читателя:
Над каждым словом размышляй в сей книге,
Да не притронутся к ней неучи, невежды,
Астрологи, глупцы и прощелыги,
Иначе - нет им на спасение надежды11.
Астрологический альманах достиг в Европе пика своей популярности примерно на столетие раньше, чем появились научные периодические журналы. Но, временно занимая эту культурную нишу, он, конечно, не мог дать гарантии от обмана читателю.
«Для умов острых и праздных, - писал скептик М. Монтень, - это занятие не что иное, как развлечение, главное условие таких гаданий - темный язык, двусмысленность и причудливость пророческой речи. Я знаю людей, которые изучают и толкуют на все лады свои альманахи, ища в них указаний, как им лучше в данном случае поступить. Но поскольку в таких альманахах можно найти все, что угодно, в них, очевидно, наряду с ложью должна содержаться и доля правды. Найдется ли такой человек, который, бросая дротик целый день напролет, не попадет хоть разок в цель?»12
Таким образом, «дурацкая энциклопедия» Бранта открыла в литературе Северной Европы то критическое направление, которое, в частности, уже считало шарлатанство не ересью, а несуразицей в системе нового менталитета. Даже ценность религии для автора определяется тем, насколько она позволяет «приумножать знания»:
. Не изучил бы Моисей Египетской науки всей,
И Даниил бы не был склонен Усвоить мудрость вавилонян -О них не знал бы мир земной!
С этого рубежа в Европе постепенно смещались культурные акценты и доминанты, совершался переход от догматических к рациональным формам мышления, что, в конечном итоге, неизбежно привело и к изменению характера общественной жизни всей европейской цивилизации.
Примечания
1 Здесь и далее цит. по: Брант, С. Корабль дураков. Сакс, Г. Избранное / С. Брант, Г. Сакс. - М. : Худож. лит., 1989. - 477 с.
2 Кузанский Н. Сочинения : в 2 т. / Николай Кузанский. - М. : Мысль, 1980. - Т. 1. - С. 85.
3 Парнов, Е. И. Трон Люцифера : критические очерки магии и оккультизма / Е. И. Парнов. - М. : Политиздат, 1991. - С. 44.
4 Херманн, Х. Савонарола: еретик из Сан-Марко / Х. Херманн. - М. : Прогресс, 1982. - 296 с.
5 Йетс, Ф. А. Джордано Бруно и герметическая традиция / Ф. А. Йетс. - М. : Феникс, 2000. - С. 19.
6 Кудрявцев, О. Ф. Ренессансный гуманизм и «Утопия» / О. Ф. Кудрявцев. - М. : Наука, 1991. - С. 121.
7 Симаков, М. Ю. Пифагореизм в эпоху Возрождения / М. Ю. Симаков. - М. : Самообразование, 2005. - С. 17.
8 Эразм Роттердамский. Разговоры запросто / Эразм Роттердамский. - М. : Худож. лит., 1969. - 220 с.
9 Сакс, Г. Заклинание ведьм / Г. Сакс // Брант, С. Корабль дураков. Сакс, Г. Избранное... С. 277.
10 Бахтин, М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М. М. Бахтин. - М. : Худож. лит., 1990. - 543 с.
11 Нострадамус, М. Центурии / М. Нострадамус. - М. : Артэс, 1992. - С. 4.
12 Монтень, М. Опыты / М. Монтень // Эстетика Ренессанса : в 2 т. - М. : Искусство, 1981. - Т. 1. - С. 56-57.
