CC BY
70
© 2013
Е. В. Годовова
НОВЫЕ ПОДХОДЫ К ИЗУЧЕНИЮ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
КАЗАЧЕСТВА*
В статье дается характеристика основных методологических подходов к изучению повседневности. Особое внимание автор уделяет их использованию при исследовании повседневной жизни казачества. На основе проведенного анализа можно констатировать, что более полное представление о политической, экономической, социокультурной жизни этого сословия позволит получить применение микро- и макроистории, гендерной и устной истории, исторической антропологии и биографического подхода.
Ключевые слова: повседневность, казачество, методологические подходы в изучении повседневности
В настоящее время при изучении казачества вместе с традиционными методологическими основами всю большую роль приобретают новые парадигмальные подходы, которые позволяют выявить социальные особенности повседневной жизни казачьих регионов.
Исследуя казачество, следует исходить из того факта, что оно является сложной этносоциальной системой, формировавшейся в течение нескольких веков и вобравшей в себя многообразные этнические, социально-экономические, культурно-исторические, политические элементы1.
Казачество, являясь военным сословием, традиционно изучалось через призму довольно однобокого военно-исторического подхода, при котором под историей казачества (особенно в дореволюционной историографии) понималось перечисление его боевых заслуг2. Можно сказать, что история казачества была институционализирована и практически обезличена. Внимание историков привлекали лишь крупные фигуры, например атаманы Ермак, Дутов и другие. При этом повседневная жизнь гражданского населения долгое время оставалась вне поля зрения исследователей. Однако именно исследование политической, экономической, социокультурной жизни казаков, эмоциональное восприятие ими тех или иных событий дает полное представление об этом сословии.
Что же следует понимать под изучением повседневности?
Повседневность является продуктом длительного исторического развития. «Повседневность исторична, поскольку она представляет собой мир культуры, который... мы воспринимаем в его традиционности и привычности и который доступен наблюдению»3.
Годовова Елена Викторовна — кандидат исторических наук, доцент, заместитель директора по научной работе Оренбургского филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации; докторант Самарского государственного университета. E-mail: godovova@mail.ru
* Статья выполнена при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «Оренбургский край — трансграничный и поликультурный регион Российской империи»: научный (академический) сборник документов по истории Оренбургского края в дореволюционный период», проект №12-31-01281/а2
1 Николаенко 2008.
2 Цыбульникова 2010, 149.
3 Ионин 1996, 108-109.
Анализ повседневной жизни есть попытка вникнуть в человеческий опыт, потому вопрос о содержании понятия «повседневность» предполагает вопрос о том, какой человеческий опыт следует рассматривать при этом, а какой нет4.
Термин «повседневность» в широкий научный оборот сферы исторического знания был введен Ф. Броделем. В работе «Структуры повседневности: возможное и невозможное» он писал о том, как можно познать повседневность: «Материальная жизнь — это люди и вещи, вещи и люди. Изучить вещи — пищу, жилища, одежду, предметы роскоши, орудия, денежные средства, планы деревень и городов — словом, все, что служит человеку, — вот единственный способ ощутить его повседневное существование»5.
Характеризуя повседневность, Ф. Бродель подчеркивал следующее: «Исходным моментом для меня была — повседневность — та сторона жизни, в которую мы оказались вовлечены, даже не отдавая себе в том отчета, — привычка, или даже рутина, эти тысячи действий, протекающих и заканчивающихся как бы сами собой, выполнение которых не требует ничьего решения и которые происходят, по правде говоря, почти не затрагивая нашего сознания. Я полагаю, что человечество более чем на половину погружено в такого рода повседневность. Неисчислимые действия, передававшиеся по наследству, накапливающиеся без всякого порядка. Повторяющиеся до бесконечности, прежде чем мы пришли в этот мир, помогают нам жить — и одновременно подчиняют нас, многое решая за нас в течение нашего существования. Здесь мы имеем дело с побуждениями, импульсами, стереотипами, приемами и способами действия, а также различными типами обязательств, вынуждающих действовать, которые порой, причем чаще, чем это можно предполагать, восходят к самым незапамятным временам»6.
Базовой концепцией в парадигме повседневности является социальная феноменология А. Шюца. Реальность, по А. Шюцу, это «переживаемый в естественной установке бодрствующим взрослым человеком мир повседневной жизни»7. Переживание и интерпретация этого мира по сути одно и то же. Основа любой интерпретации — запас прежних переживаний мира, данный человеку в форме «наличного знания». Интерсубъективность (важнейший параметр мира повседневной жизни) реализуется посредством социальных действий, которые рассматриваются А. Шюцем как коммуникация8.
А. Шюц выделяет некоторые конституирующие элементы повседневности как особое формы реальности: 1) трудовую деятельность; 2) специфическую уверенность в существовании мира; 3) напряженное отношение к жизни; 4) особое переживание времени; 5) специфику личностной определенности действующего индивида; 6) особую форму социальности9. Следовательно, соглашаясь с Н. Н. Козловой, можно сказать, что повседневность является продуктом социального конструирования10. И встает вопрос о «началах и концах» (ибо повседневность текуча и изменчива, как сама жизнь): с какого момента конкретная по-
4 Пушкарева 2010.
5 Бродель 1986, 41.
6 Бродель 1993, 13.
7 Шюц 2004, 402.
8 Шюц 2004, 428.
9 Ионин 1996, 124.
10 Козлова 1992, 14.
вседневность достигает в своем становлении стадии осуществления и с какого момента она трансформируется.
Н. Л. Пушкарева к категории повседневности относит событийную область публичной повседневной жизни, прежде всего, мелкие частные события, пути приспособления людей к событиям внешнего мира; обстоятельства частной, личной домашней жизни, быт в самом широком смысле; эмоциональную сторону событий и явлений, переживание обыденных фактов и бытовых обстоятельств отдельными людьми и группами людей11.
Итак, повседневность — это пространство, на котором протекает человеческая жизнь, обогащенная опытом предков, где события частного бытия соприкасаются с историческим процессом, взаимопроникают и отражаются в восприятии их самим человеком12.
Какие же подходы в изучении повседневности, и прежде всего казачьего сословия, просто необходимы исследователю?
Во-первых, сочетание микро- и макроисторического подходов.
Исследуя общество как некую совокупность структур, история оставляла слишком мало места свободе людей как ее действующих лиц.
Микроистория — направление, сторонники которого, опираясь на биографические и автобиографические материалы, исследуют историю через всестороннее воссоздание жизни одного из представителей или группы людей того или иного социального слоя. Например, формулярные списки казаков являются источником для изучения повседневности казачества с точки зрения микроисторического подхода.
«История снизу» вносит в описание исторического процесса, понимаемого как единство и взаимодействие объективных моментов, важных политических событий, экономической жизни и духовных течений, новый аспект — его субъективную сторону. Эта «микроистория» демонстрирует отражение жизни всего общества в повседневной жизни и менталитете простых людей, ради которых, как неизменно провозглашают власть имущие, совершаются все действия общества и государства13.
По мнению Н. Л. Пушкаревой, значимость микроисторического подхода определялась, во-первых, тем, что он позволяет принять во внимание множество частных судеб14, в первую очередь судеб рядовых казаков и казачек.
Во-вторых, специфика микроистории определяется новым пониманием места автобиографии и биографии в исторических исследованиях, признания за ними более существенной роли в формировании картины исторического процесса. В этом история повседневности сближается с «историей частной жизни» и «устной историей»15.
В-третьих, именно микроисторики поставили задачу исследовать не столько обычный опыт, сколько опыт экстремального выживания в условиях войн, революций, террора или голода, именно микроисторики поставили анализ переход-
11 Пушкарева 2010.
12 Тимофеева 2010.
13 Репина 1990.
14 Пушкарева 2010.
15 Пушкарева 2010.
ных эпох в центр истории повседневности16. А кто как не казаки, представители служилого сословия, ощущали на себе все переломные моменты в судьбе России.
Однако история в целом охватывает события и процессы, которые разыгрываются над уровнем микроизмерений [макроистория — Е.Г.]. Поэтому исторические исследования на высших уровнях обобщения столь же существенны, как и изучение деталей. Но они страдают неполнотой, и, если историк хочет восполнить пробелы «собственными представлениями и догадками», он должен исследовать также и мир мелких событий17.
Микроисторический анализ позволяет через малое и частное прийти к лучшему пониманию общих социальных связей и процессов, через рассказ о конкретных фактах показать реальное функционирование тех аспектов жизни общества, которые во время обобщения или количественной формализации были бы искажены. Поэтому микроисторическое наблюдение может изменять традиционный взгляд на историческое целое. А исторические реконструкции интерпретации, осуществленные благодаря концентрации на ограниченном поле наблюдения, дают качественное расширение возможностей исторического познания18.
Очевидно, что методологическая природа макро- и микроисторического подхода различны. Так, макроистория опирается на общие понятия о социальной структуре общества. Микроисторический инструментарий оперирует менее масштабными категориями, но и он не свободен от выхода на общие понятия («класс», «общество», «сословие» и т.д.), поэтому вряд ли может обойтись без «большой истории»19. Следовательно, микро- и макроистория дополняют друг друга.
Изучение повседневности казачества невозможно и без историко-антрополо-гического подхода.
Историческая антропология — по определению французского историка Жака Ле Гоффа «общая глобальная концепция» — призвана была объединить в рамках
одной дисциплины изучение менталитета, материальной жизни и повседневно-
20
сти .
Для исторической антропологии характерно фокусирование внимания историка на конкретных антропологических объектах изучения. Ими могут выступать «малые сообщества»: небольшие социумы, выделяемые по разным критериям (например, казачья семья, станица), но, главное, позволяющие в своих рамках всестороннее показать роль человека, постижение им повседневных забот, тревог, надежд. Нужно попытаться увидеть мир людей «изнутри», понять смысл, которыми они его наполняли21. В результате, с одной стороны, акцент в исторических исследованиях перемещается на изучение собственно «человека-в-истории», причем не столько созданных им и довлеющих над ним «структур», сколько его непосредственного опыта в историческом процессе.
Историческая антропология представляет собой общую глобальную концепцию истории и объединяет изучение менталитета, материальной жизни, повседневности вокруг понятия антропологии. Антропологически ориентирован-
16 Пушкарева 2010.
17 Медик 1994, 200.
18 Бочарова 2011.
19 Польская 2010.
20 Орлов 2012, 39.
21 Кром 2003, 8.
ная история изучает «телесность» и сознание людей во всех его «формах», их поведение и связи (со средой, друг с другом и социумом в целом) в конкретном времени и пространстве. При таком подходе тематическое поле исторической антропологии составляют история ментальностей, история повседневности, новая политическая история, новая социальная история, новая биография, гендерные исследования, новая интеллектуальная история, новая культурная история. Все эти модификации антропологически ориентированных исследований так или иначе пересекаются с микроисторией как особой исследовательской практикой.
На открытость исторической антропологии указывал А. Я. Гуревич, подчеркивая, что «она выражает сущность новой парадигмы, новой ориентации всего гуманитарного исследования»22. Историческая антропология стала важнейшим гуманитарным поворотом в научном познании, в результате которого наука обратилась к человеку, через деятельность которого осуществляется исторический процесс23.
Антропологизация исторических исследований, стремление поставить человека и его опыт в центр исторической работы, переход на микроуровень нашли отражение и в расширении «территории истории» за счет включения в нее таких сфер, которые связаны с деятельностью женщин. Доминировавшие до недавнего времени истории событийная, политическая, экономическая, избиравшие в качестве своих исследовательских объектов «видимые», «неподвижные» пласты истории, абсолютно игнорировали ту часть жизни общества, которую принято называть «приватной» и где традиционно доминировали женщины24.
Итак, говоря об исследовании повседневности казачества, следует отдельно остановиться на гендерном подходе. Считается, что «изучать условия, которые формируют и поддерживают социальное поведение, означает изучать то, как культура выстраивает гендер». Гендер не просто биологическое различие мужчин и женщин, это часть социальных отношений, один из важных элементов общественного устройства25.
Гендерный подход в исторических исследованиях исходит из целостности социальной истории, он не ограничивается изучением только «истории женщин» или только «истории мужчин», а в качестве главного своего предмета выделяет историю гендерных отношений. Гендерные историки анализируют иерархию полов, их функционирование и воспроизводство в контексте социально-исторического развития26.
Главное в гендерной истории — это анализ причин и последствий гендерной дифференциации в обществе, т.е. анализ возникновения властной системы доминирования и дискриминации по признаку пола, социальных различий мужчин и женщин и оценка обществом этих различий27.
Гендерный аспект «повседневноведения» ставит аналитика перед вопросом: возможно ли найти отличия в особенностях запоминания (импринтинга) мужчинами и женщинами тех событий, свидетелями которых они стали, и того образа
22 Гуревич 2000, 137.
23 Орлов 2012, 41.
24 Шутова 2002, 108.
25 Тартаковская 2009, 10.
26 Ахмедшина, Шнырова, Школьников 2006.
27 Ахмедшина, Шнырова, Школьников 2006.
жизни, который ведут они и вели их родители и более далекие предки, о своеобразии фиксации отложившегося в памяти (меморизации), поскольку запомнившееся влияет в дальнейшем на обыденные поступки, о содержании «женской» и «мужской» повседневности в разные эпохи и источниках изучения этих категорий обновленной социальной историей, равно как социальной и культурной антропо-логией28.
Таким образом, предметом гендерной истории выступают, во-первых, история складывания и функционирования системы отношений и взаимодействий, стратифицирующих общество по признаку пол, и, во-вторых, история представлений о «мужском» и «женском» как о категориях социального иерархического порядка29.
Применение тендерного подхода к изучению повседневности казачества необходимо при исследовании таких сфер жизнедеятельности, как «семья», «труд в домашнем хозяйстве», «работа в общественном производстве», «религия», «образование», «культура» и др. Тем более что в экстремальных условиях приграничной жизни выковался не только характер воина-казака, но и совершенно особый тип женщины. Казачки собирали урожай, пекли хлеб, делали заготовки на зиму, обшивали всю семью, растили детей, ткали, вязали, могли и хворобы лечить, и хату подправить. Казачка была не только неутомимой труженицей, но и организатором. Номинально руководил большим семейным коллективом старик-дед, но далеко не все казаки доживали до седин. Дед мог быть уже и недееспособным, инвалидом, и работу по хозяйству организовывали бабки, матери, жены казаков. Распределяли обязанности между домашними, если нужно, нанимали работников и руководили ими. Казачки умели и торговать, чтобы часть продукции обратить в деньги и приобрести необходимое. Подобной инициативы и самостоятельности русские крестьянки не знали. У них-то всегда муж был рядом. По сравнению с крестьянками женщины-казачки имели большую свободу и большие права. Это объясняется тем, что во время войн, да и в мирное время женщины, дети и старики составляли основные рабочие руки.
В отсутствие мужа казачка заботилась о благополучии семьи, занималась хозяйством, поддерживала дом. На женские плечи ложилась и забота о детях. Если отец в большей степени осуществлял нравственно-религиозное воспитание, то мать следила за тем, чтобы дети были здоровы, обуты, одеты, накормлены30.
С самого начала своего развития гендерная история шла рука об руку с таким направлением, как устная история. По определению российского историка С. О. Шмидта, устной историей является «практика научно организованной устной информации участников или очевидцев событий, зафиксированной специалистами»31.
В отличие от традиционной политической, экономической, социальной или военной истории, часто работающей с «неустными» источниками, устная история пытается «дать слово» игнорируемым (так называемым «неисторическим») слоям общества. Например, один из исследователей Оренбургского казачьего войска
28 Пушкарева 2011, 539.
29 Пушкарева 2005, 37.
30 Годовова 2012, 120.
31 Шмидт 1991, 262.
Бухарин в 1888 году записал воспоминания казачки Березовского поселка Тана-лыкской станицы Орского уезда Акулины Григорьевны Степановой, попавшей в 1835 г. в плен к киргизам.
К устному источнику можно отнести и рукопись казака Н. В. Агапова32. Как отмечает Т. И. Рожкова, «записки Николая Васильевича Агапова — замечательное явление «наивной письменности» как по времени написания, так и по личности автора, потомственного оренбургского казака. Записки Н. В. Агапова содержат в себе темы, способствующие поддержанию идентичности оренбургского казачества, ценностные установки казачьего мира второй половины Х1Х века»33. В целом рукопись Н. В. Агапова представляется ценным источником по изучению повседневной жизни оренбургского казачества середины XIX века и его второй половины.
Таким образом, устная история больше отражает микроисторию, индивидуальные воспоминания, историю, создаваемую «снизу» (history from below), ежедневную жизнь и т.д.
Изучение повседневности с позиции микроистории невозможно без применения биографического метода. Речь идет о концентрации внимания на частном и уникальном в конкретных человеческих судьбах. В фокусе биографического исследования оказывается внутренний мир человека, его эмоциональная жизнь, отношения с родными и близкими как в семье, так и вне ее. При этом индивид выступает и как субъект деятельности, и как объект контроля со стороны семей-но-родственной группы, круга близких, формальных и неформальных сообществ, социальных институтов и властных структур разного уровня34.
Среди биографических подходов наиболее применимо в изучении повседневности казачества является просопография. Это направление нацелено на изучение статуса, социальной, политической и культурной жизни и судеб определенных страт посредством некой коллективной биографии или совокупности биографий отдельных представителей35. То есть индивидуальные биографии, например, казачьих атаманов, призваны иллюстрировать модели поведения, присущие социальным группам, в данном случае — казачеству.
Итак, говоря о новых подходах к изучению повседневности казачества, нельзя не отметить тесное переплетение микро- и макроистории, гендерной истории, устной истории, исторической антропологии и биографического подхода. Эту междисциплинарность следует понимать не как объединение наук о человеке под эгидой истории или вокруг определенной методологии и не как результат некой искусственно созданной междисциплинарной ситуации, а как процесс междисциплинарного взаимодействия, который позволяет историкам обогащать свою интеллектуальную культуру, расширять горизонты мысли, воображения, любопытства, и в конечном счете совершенствовать профессиональное мышление36.
32 Филиппова, Годовова, Моисеева 2013, 368.
33 Филиппова, Годовова, Моисеева 2013, 317, 319.
34 Репина 2001.
35 Орлов 2012, 100.
36 Чеканцева 2005.
ЛИТЕРАТУРА
Ахмедшина Ф., Шнырова О., Школьников И. 2006: От «истории женщин» к «гендерной истории». Новая концепция гендерной истории. [Электронный ресурс]. — Режим до-ступа//http://www.undp.uz.ru.
Бочарова З. С. 2011: Микроистория. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http:// www.lomonosov-fund.ru/enc/ru/encyclopedia:0129521.
Бродель Ф. 1986: Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. Т.1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. М.
Бродель Ф. 1993: Динамика капитализма. Смоленск.
Годовова Е. В. 2012: «Им досталась воля да казачья доля»: образ казачки Х1Х века // Вестник Самарского государственного университета. №8/2 (99), 118-122.
Гуревич А. Я. 2000: Подводя итоги // Одиссей. М., 128-137.
Ионин Л. Г. 1996: Социология культуры. М.
Козлова Н. Н. 1992: Социология повседневности: переоценка // Общественные науки и современность. 3, 48-56.
Кром М. М. (ред.) 2003: Повседневность как предмет исторического исследования (вместо предисловия) // История повседневности. СПб, 3-9.
Медик X. 1994: Микроистория // THESIS: теория и история экономических и социальных институтов и систем. 4, 192-197.
Николаенко И. Н. 2008: Исторический аспект формирования казачества как этносоциальной системы. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: //http://www.pglu.ru.
Орлов Б. Д. 2012: «Человек исторический» в системе гуманитарного знания. М.
Польская С. А. 2010: Микроистория в зеркале исследований современной французской медиевистики. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.newlocalhistory. com/node/239.
Пушкарева Н. Л. 2005: Предмет и перспективы гендерного подхода в исторических исследованиях // Пол и гендер в науках о человеке и обществе. Тверь, 19-43.
Пушкарева Н. Л. 2010: «История повседневности» как направление исторических исследований. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.perspektivy.info.
Пушкарева Н. Л. 2011: Гендерный аспект «истории повседневности»: содержание и перспективы изучения // Частное и общественное: гендерный аспект. М., 538-539.
Репина Л. П. 1990: Социальная история и историческая антропология: новейшие тенденции в современной британской и американской медиевистике//Одиссей. Человек в истории. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/ History/odiss/21.php.
Репина Л. П. 2001: Персональные тексты и «новая биографическая история»: от индивидуального опыта к социальной памяти. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://ist-bessmertie.narod.ru.
Тартаковская И. (ред.) 2009: Гендер для чайников. М.
Тимофеева Т. Ю. 2010: Повседневность и ее история в научном познании: сосуществование в противоборстве: научный доклад. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://omega.hist.msu.ru.
Филиппова И. А., Годовова Е. В., Моисеева С. А. 2013: Записки Н. В. Агапова: из походной жизни оренбургских казаков. Научная публикация и исследование текста. Оренбург.
Цыбульникова А. А. 2010: «Новые амазонки» из казачьих женок (особенности участия кубанских казачек в военных действиях ХУШ-ХХХ вв.) // Социальная история. Ежегодник. 2009. СПб., 147-161.
Чеканцева З. А. 2005: Европейская история XIX в. в свете исторической антропологии // Политическая культура XIX века: Россия и Европа. М.
Шмидт С. О. 1991: Предпосылки «устной истории» в историографической культуре России // Реализм исторического мышления. Проблемы отечественной истории периода феодализма: Чтения, посвященные памяти А. Л. Станиславского, 262.
Шутова О. М. 2002: Тенденции антропологизации в современной историографии: история повседневности, устная и гендерная истории // Крынщазнауства i спецыяльныя пстарычныя дысцыплшы. Мшск, 106-121.
Шюц А. 2004: Мир, светящийся смыслом. М.
ANOTHER WAY OF COSSACK DAILY ROUTINE STUDY
Ye. V. Godovova
The paper characterizes principal lines of methodological approach to the study of everyday life with an emphasis on Cossack daily routine. The analysis makes it possible to infer that a more comprehensive notion of political, economic, and socio-cultural life of the Cossacks permits such approaches as micro- and macro-historic, gender and verbal history, historical anthropology, and life history
Key words: daily routine, the Cossacks, methodology of daily routine study
© 2013
Н. А. Власкина
РАННЕВЕСЕННИЕ ПРАЗДНИКИ ДОНСКИХ КАЗАКОВ: К ВОПРОСУ О ТЕРРИТОРИАЛЬНОМ ВАРЬИРОВАНИИ КАЛЕНДАРНОЙ ОБРЯДНОСТИ*
Проанализированы материалы по ранневесенней обрядности, зафиксированные в разное время на территории проживания донских казаков. Исследование показало, что дни почитания святых Евдокии, Сорока мучеников, Алексея Божьего человека являются важными компонентами структуры донского календаря, призванными маркировать начало весны, оживление природы. Совпадая в целом с общеславянским символическим осмыслением ранневесеннего цикла, рассмотренный праздничный комплекс обладает на территории бывшей ОВД и своей спецификой. Делается вывод об обусловленности варьирования представлений и ритуальных практик, приуроченных к ранневесенним праздникам, ландшафтными и погодными особенностями микрорегионов, типами хозяйствования
Власкина Нина Алексеевна — старший научный сотрудник лаборатории филологии Института социально-экономических и гуманитарных исследований Южного научного центра Российской академии наук. E-mail: nvlaskina@gmail.com
* Работа выполнена в рамках проекта «Народная традиция донского казачества в меняющемся мире: опыт этнолингвистического словаря» Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Фундаментальные проблемы модернизации полиэтничного макрорегиона в условиях роста напряженности».
