CC BY
26
А.В. Корчинский (Москва)
«НОВОСТНОЙ» РОМАН 1860-Х ГГ.:
эскалация и преодоление опасностей
Аннотация. В статье выдвигается гипотеза о том, что специфическая ориентированность русского романа 1860-х гг. на новостную повестку дня связана с особенностями восприятия исторического времени в эту эпоху. Рассматриваются типичные способы литературной переработки новостных сообщений о наиболее резонансных происшествиях, общий вектор которой - усиление событийности происходящего, включая повышение актуальности, значимости, смысловой и ценностной наполненности событий, а также - создание более масштабных нар-ративов о текущей современности. Ключевая коллизия рассматриваемой эпохи -появление новой общественной силы («нигилистов» или «новых людей»), с которой связывалось множество опасений. На вопрос о том, как в романе 1860-х гг. создавался этот нарратив угрозы, приводивший одновременно к эскалации и воображаемому преодолению чувства опасности, и пытается ответить автор статьи.
Ключевые слова: новость; новости; роман; событие; современность; нарра-тив; история; угроза; опасность.
A. Korchinsky (Moscow)
"News" Novel of 1860-s Years: Escalation and Overcoming of Dangers
Abstract. The article puts a hypothesis that the specific orientation of the Russian novel of the 1860s on news agenda is connected with the perception of historical time. The paper deals with typical ways of literary conversion of news reports, that spoke about the most resonant incidents, so it's general vector was the intensification of the eventuality, including increasing the relevance, significance, meaning and value of events, as well as creating more scale narratives about current modernity. The key collision of the epoch was the upraise of a new social force ("nihilists" or "new people"), with caused many fears. The author of the article tries to find an answer to the question how, in the novel of the 1860's this narrative was created, leading simultaneously to an escalation and an imaginary overcoming of a sense of danger.
Key words: news; novel; event; modernity; narrative; history; a threat; danger.
Новости - важнейший жанр в словесной культуре модерна. Новости не только возникают с наступлением «эпохи современности», но и творят эту современность изо дня в день. Они приковывают наше внимание к новому, которое резко отличается, с одной стороны, от прожитого, с другой стороны, от предстоящего. Они сообщают происходящему такую значимость, которая буквально принуждает нас к совместному переживанию времени. Иначе говоря, во многом именно новости делают нас со-временниками. Непритязательный на первый взгляд газетный жанр, втягивая в свою орби-
ту иные культурные формы (от слухов и сплетен до политических и философских трактатов), становится чем-то поистине фундаментальным.
Актуальная повестка дня захватывает и литературу.
1860-е гг. были, вероятно, самым «новостным» периодом в истории русской литературы. Разумеется, писатели и раньше отзывались на текущие события. Перемены во власти и обществе, война или реформа могли стать темой оды, сатиры, эпиграммы, в некоторых случаях - эпического или драматического произведения. Однако характерно, что в ХУШ и даже в начале XIX в. наиболее чувствительными к информационным поводам были именно те канонические жанры, в которых, по Бахтину, даже самые современные имена и события «изъемлются из современности с ее незавершенностью, нерешенностью, открытостью, возможностью переосмыслений и переоценок», «подымаются на ценностный уровень прошлого»1. К середине же XIX в., когда на сцену выходит роман как «ведущий герой драмы литературного развития нового времени»2, художественная дискурсивность (во многом благодаря усилиям литературной критики с ее жгучим интересом к текущим событиям в обществе) оказывается ориентированной на новости. Причем последние здесь можно понимать и в широком, и в узком значении, т.к. интерес литераторов направляется как на сами события, приобретающие общественный резонанс, так и на излагающие их новостные нарративы.
Во второй половине 1850-х гг. рождается особая разновидность романа, оперативно реагирующего на злободневные события и процессы, в частности, на появление новых общественных типов. Таковы первые романы Тургенева. Этот подход был быстро освоен и другими авторами, что уже в начале 1860-х привело к появлению целого спектра романных форм, значительно отличавшихся от тургеневской, но обнаруживавших едва ли не еще более пристальное внимание писателей к перипетиям русской жизни. Возникает то, что позднее назовут политическим, идеологическим или полемическим романом3. Подобные характеристики говорят о публицистическом звучании литературного произведения. Однако, являясь событийным повествованием, роман не только трактует происходящее, придерживаясь той или иной концепции («тенденции»), но, прежде всего, рассказывает о нем, раскрывая некоторые новые подробности, неизвестные ранее взаимосвязи и т.д. Писатель не просто высказывается по поводу изображаемых (фактических или вымышленных) событий, он предъявляет их так, как если бы они были реально пережиты его современниками, превращая возможное в социально релевантный опыт. Для читателя такой роман - один из источников новостей в широком смысле этого слова - известий о чем-то новом, интересном и важном. Поскольку же нарративная структура романа 1860-х гг. многими нитями связана с информационной повесткой дня, можно говорить о наличии в нем не только публицистического, но и новостного слоя.
Эффект острой актуальности многократно усиливается, если целая серия текстов оказывается посвящена одной теме. И действительно, романы
о «новых людях», которые без разделения на критические и апологетические можно именовать просто «нигилистическими»4, подразумевая под этим чисто тематическое единство, воспринимаются как новости с продолжением - как своеобразная хроника современности. «Нигилизм» на несколько десятилетий стал предметом, пожалуй, наиболее влиятельного нарратива угрозы в русском обществе, интерес к которому благодаря различным событиям сохранялся не только в течение 1860-х гг., но и - с известными трансформациями - еще несколько десятилетий. Ведущая роль в его становлении принадлежала литературе. Не претендуя здесь на целостную и детальную реконструкцию этого нарратива, остановимся на тех приемах, которые позволяли романистам масштабировать события (термин Ю.Л. Троицкого), первоначально представленные в новостных сообщениях печати, придавая им исключительную значимость и актуальность.
Конечно, роман не является источником новостей в узком смысле. Читатель скорее узнает их, чем узнает о них, когда внутри сюжета возникают, например, сообщения о крестьянских бунтах 1861 г. и петербургских пожарах 1862-го, как в романе Писемского «Взбаламученное море» (1863), или - о Польском восстании 1863-1864 гг., в котором участвуют герои лесковского романа «Некуда» (1864). Роман - это один из способов нарративной интерпретации уже известных событий, которая, в отличие от концептуального осмысления (его читатель с избытком находил в критике и публицистике) стремится не только к «расшифровке» и объяснению их смысла. Прежде всего, романный нарратив переоформляет новостную информацию, встраивая ее в порядок «возможного мира». Этот порядок альтернативен внехудожественной действительности уже тем, что в нем, как правило, имеется более или менее очевидная каузальная взаимосвязь между событиями, которая всегда является предметом вероятностной реконструкции в мире, рассматриваемом как реальный. Такое нарративное переоформление новостей целесообразно отличать от эстетической обработки событийного и дискурсивного материала как одну из процедур этого сложного и многогранного творческого процесса.
Как же работают с новостями романисты названной эпохи?
Во-первых, обращает на себя внимание специфическая темпоральная локализация события в сюжете романа, спроецированном на историческое время. Вообще, новость относится к прошедшему, которое еще не отделилось от настоящего. Это касается и скупых газетных сообщений, и более развернутых рассказов о «главных новостях» дня, недели, месяца и даже года. Роман - достаточно протяженное повествование. Как правило, романисты 1860-х гг., желающие рассказать историю из текущей жизни, обращаются к недавним событиям, которые не только памятны читателям, но и оказывают значимое влияние на настоящее и будущее. При этом для того, чтобы обрести вторую точку опоры, повествование первоначально как бы «отступает назад» и автор «подводит» читателя к актуальным новостям (о которых тот в действительности уже знает) из глубины недале-
кого прошлого, всякий раз создавая перспективу своего рода нарративного «плюсквамперфекта». Смысл такой предыстории настоящего состоит, по-видимому, в том, что «сегодня» здесь выступает как выпуклая и ощутимая фигура на фоне «вчера», давая почувствовать историческую длительность текущего момента, простирающегося в прошлое и будущее. Событийность, казалось бы, уже известных событий возрастает.
Любопытный пример - упомянутый нами роман «Взбаламученное море», сюжет которого охватывает 20 лет современной истории - с 1843-го по 1863-й год. В первых трех частях рассказываемая история вполне автономна от исторического контекста: повествование сосредоточено на судьбе вымышленных героев и, если не считать присутствия в романе узнаваемого типа «людей сороковых годов», почти лишено отсылок к происходящему вне вымысла (как будто в николаевскую эпоху история действительно остановилась!). В начале четвертой части происходит резкий перелом. Во-первых, повествователь начинает то и дело конспективно излагать события отечественной истории с 1853 г. - начала Крымской войны (таким образом, роман отчетливо делится на две больших части, причем структурно-композиционное и хронологическое членение совпадают). Во-вторых, существенно возрастает роль публицистического начала (не случайно именно три последние части романа были восприняты критикой как «фельетон» или даже «пасквиль», в то время как первые три расценивались как относительно «художественные»). С этим связано и резкое увеличение авторского присутствия - вплоть до того, что в начале пятой части в романе появляется сам Писемский.
Но главное, что, приближаясь к современности, повествование становится все более «новостным» в том смысле, что нефикциональные события начинают сильнее влиять на мир героев, пока - в финале романа - не сплетаются с ним в единое целое. Например, конец царствования Николая I, начало «века прокламаций», общественная дискуссия о грядущем освобождении крестьян, сама реформа 1861 г. и даже последовавшие за ней крестьянские волнения даются еще в «фоновом режиме» (даже нашумевшее апрельское восстание в селе Бездна Казанской губернии упоминается вскользь - как новость, еще не влияющая непосредственно на жизнь героев). Здесь заканчивается «подводка» и начинаются сами «новости», которые читатель вновь «проживает» вместе с персонажами романа. Через несколько глав после упоминания крестьянских волнений идет развернутый «пример»: Александр Бакланов и Софья Ленева отправляются из Петербурга в имение Ковригино, недавно унаследованное героиней, чтобы решить вопрос с освобождением своих бывших крепостных, однако, наталкиваются на резкое сопротивление со стороны мужиков и становятся свидетелями усмирения «бунта». Это - происшествие вымышленное, но, по мнению автора, типичное для новой эпохи. Далее герои вовлекаются в подлинные исторические события. Бакланов и шурин Валерьян Сабакеев везут из Лондона прокламации Вольной русской типографии, за что Са-бакеева арестовывают на таможне. Эта история возникла на основе соб-
ственного опыта Писемского, подвергшегося досмотру при пересечении российской границы после посещения им Герцена в Лондоне. Другой источник - резонансная истории ареста П.А. Ветошникова, задержанного при въезде в Россию с партией нелегальной печати 6 июля 1862 г., что впоследствии привело к многочисленным арестам революционеров, включая арест Чернышевского. Последнее крупное событие актуальной повестки дня, переживаемое героями, - Майские пожары 1862 г. в Петербурге (на момент окончания публикации романа этой новости было чуть более года). Они становятся апофеозом той опасности, которую, по мнению автора, несет с собой духовная «смута», охватившая страну. Таким образом, повествование, втягивая в себя все больше реальных событий, вплотную подходит к границе настоящего и будущего, которое, как и в новостных сообщениях, остается открытым.
Эта модель художественного времени, совершающего движение из глубины прошлого к настоящему с его новостями, получающими актуализацию в фикциональном сюжете, параллельно Писемскому используется Чернышевским (хотя в «Что делать?» собственно новостной пласт сильно завуалирован), Лесковым, Достоевским и др. Подобную траекторию можно усмотреть и в истории создания «Войны и мира», когда Толстой, развивая свой первоначальный замысел, сводившийся именно к предыстории настоящего, все дальше уходит вглубь прошлого и в итоге вместо современного создает исторический роман. Двойственность толстовского проекта, одновременно устремленного в историю и тесно связанного с современностью, отмечал Г. Лукач5. В более широком контексте это наводит на мысль о том, что романисты рассматриваемой эпохи нащупывают некий механизм перехода между «историей» как областью прошедшего, которая подлежит гипотетической реконструкции, и «историей» как тем, что свершается прямо сейчас при нашем активном или пассивном участии. Поэтому и повседневные новости должны переживаться не как обыкновенные происшествия, а как события, наиболее крупным из которых суждено стать событиями историческими.
Вторая особенность интересующих нас романов, связанная с упомянутым масштабированием новостных событий, это объединение множества разрозненных фактов в единую нарративную конструкцию, что в какой-то мере подобно объяснению через «построение сюжета» (етр^теП), характерного, согласно наблюдениям Хейдена Уайта, для историописания. Новость, интересующая автора, обретает не только предысторию (о чем мы уже сказали) и предполагаемые последствия, но и, будучи помещенной в цепочку причинно-следственных отношений или же просто соседствуя с другими фактами, перестает быть точкой на временной оси, более или менее изолированной от других, как это имеет место в новостном жанре. История^огу становится частью истории-history. Понятно, что, в отличие от историографии, романный нарратив обладает значительно большей свободой в заполнении «пустот» между событиями. Но одно из самых важных свойств, присущих и тому, и другому типу повествования, это
способность обнаруживать не только поверхностные связи между отдельными фактами, но и рассматривать эти факты как символ или симптом, за которым «что-то стоит», раскрывая тем самым неочевидную, глубинную сущность события. Так к эффектам новизны, значимости и исторической «ощутимости» события добавляется еще один - субстанциальность.
Одна из самых продуктивных стратегий такого производства событийности - поиск скрытых опасностей и угроз, который находит наиболее яркое воплощение в сюжетных конфигурациях конспирологического типа. Мотивами криминально-политического заговорщичества изобилует, например, так называемый «антинигилистический» роман.
Подобного рода элементы есть уже в рассмотренном романе Писемского. Во-первых, считавшиеся стихийными крестьянские восстания объясняются у него пропагандистской деятельностью «нигилистов», к которым примыкают люди с ярко выраженными уголовными наклонностями (кучер Михайла). Во-вторых, в романе, хотя и в сниженном виде, изображена революционная агитация в среде купцов-старообрядцев. Оппозиционный потенциал русского раскола не раз обсуждался на страницах демократической печати. Эта тема в 1850-е гг. озвучивалась А.И. Герценом, А.П. Щаповым и др., а в начале 1860-х активно разрабатывалась В.И. Кельсиевым. В романе Писемского она соседствует со слухами о причастности купечества к петербургским пожарам 1862 г., хотя в более поздней редакции романа (1867) вместо купцов в качестве вероятных поджигателей значатся поляки6.
В более связную криминально-конспирологическую конструкцию все эти гипотезы сплетаются у Лескова в романе «Некуда», который начал публиковаться почти год спустя после «Взбаламученного моря». Здесь выстроена четкая связь между московским революционным подпольем и, с одной стороны, купцами-раскольниками, с другой же стороны, таинственными эмиссарами польского национально-освободительного движения, занятыми подготовкой Январского восстания 1863 г., подавление которого показано в романе в той же самой технике актуализации недавнего события, о которой говорилось выше. Интересно, что у Лескова в заговор вовлечена не только польская шляхта, но и иезуитские иерархи, что вносит вклад в распространенную в это время мифологию, включая рассказы о тайном влиянии иезуитов на политику в стране и, в частности, об их участии в подрывных процессах. «Иезуитский миф» и «польский след» также присутствуют в романах Лескова «Обойденные» (1865) и «На ножах» (1870-1871). В сюжете последнего, впрочем, криминальная составляющая заметно преобладает над политической. Так или иначе, конспирологиче-ские мотивы политического и уголовного преступления, касающиеся деятельности «нигилистов», в текстах Лескова соединяются в единый - вариативный, но относительно устойчивый - нарратив.
Третий прием переоформления новостей в романе - выстраивание альтернативной, контрфактической истории случившегося. Именно этот аспект работы писателей с материалом обычно наиболее уязвим для кри-
тики, уличающей их в искажении правды. Но, думается, возникающие при этом сценарии возможного развития событий как раз и придают новости, попавшей на страницы романа, максимальную событийность: ведь «событие - это то, что могло произойти по-другому»7. В принципе, можно сказать, что любые реальные факты, оказавшись в мире произведения, подчиняются той логике возможного, которая господствует в нем («альтернативными» в этом смысле являются все сюжетные взаимосвязи и мотивировки происходящего). Но на этом фоне сильно выделяются случаи сознательного вторжения авторской фантазии в структуру истории, взятой из действительности. Например, если в случае рассказа о крестьянских бунтах у Писемского соблюдается строгая дистрибуция фактуальных и фикциональных сообщений, то примером совмещения и даже гибридизации этих компонентов может служить история «нечаевского дела» в «Бесах» Достоевского (1871-1872) - романе, который «венчает» собой весь корпус «нигилистической» прозы 1860-х гг. В отличие от рассмотренных выше примеров работы с новостями, когда общеизвестные реальные события было легко идентифицировать с помощью недвусмысленных указаний автора, в романе Достоевского отнюдь не очевидно, что речь идет именно о нашумевшем убийстве в парке Петровской академии. Более того, в тексте есть намеки на то, что в России, в частности, в Москве, параллельно действуют и другие «пятерки», подобные той, что была создана Петром Верховенским в вымышленном губернском городе. И хотя наличие подобных слухов всего лишь часть пропаганды, вполне можно допустить, что одна из таких гипотетических организаций и есть настоящая нечаевская «Народная расправа». Однако этого не дает сделать сам сенсационный характер рассказываемого, который мог относиться только к настоящему убийству студента Иванова: это событие уникально и именно так воспринимается читателем. При этом описываемое в романе одновременно напоминает подлинную историю, известную из газет, и сильно отличается от нее8. Тем самым достигается эффект своего рода иллюзорного удвоения события, как если бы оно, принимая другие формы в других обстоятельствах, происходило со всей неизбежностью, поскольку вытекает из того нарратива угрозы, который создается в романе.
Последнее, что нужно отметить, завершая эту краткую характеристику приемов наращивания событийности новостей в романистике, это парадоксальность того тревожного образа «новых людей», который сформировался в результате ожесточенной общественной полемики 1860-х гг. С одной стороны, обыгрывание сюжетов подобного рода в огромном количестве произведений способствовало эскалации чувства опасности. Не случайно поиск сил, «стоящих за» происходящим приводит сперва к распространению конспирологических мифов, а затем и к откровенной апокалиптике, которая становится постоянным спутником «нигилистической» прозы. С другой стороны, каждый из выстраиваемых нарративов стремится как-то гармонизировать ситуацию, предложить воображаемое преодоление угрозы. Минимально этому спо-
собствует объяснение причин умственной «смуты». Далее, многие писатели, а не только автор «Бесов»9, пытаются предупредить общество о последствиях распространения «нигилизма». При этом - по крайней мере, в рамках художественного вымысла - предупреждение об опасности явно стремится стать предупреждением опасности. Злодеи, как правило, оказываются наказанными, заблуждающиеся трагически гибнут или испытывают чувство вины, либо же намечается какая-то перспектива преодоления этой общественной «болезни», например, путь исправления отрицательного героя или деятельность положительного. Но здесь вновь сказывается амбивалентность нарратива угрозы: само предупреждение усиливает чувство опасности, увеличивая ее масштаб. Кроме того, тревога растет от того, что предлагаемые сюжеты, не переступая черты настоящего времени, всегда разомкнуты в будущее (даже если структурно финал романа не является открытым). Не только скептик Писемский, но и «утопист» Чернышевский оставляет читателя в полной неизвестности относительно того, что грядет.
Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда (проект № 17-78-30029).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 461.
2 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 451.
3 Старыгина Н.Н. Русский роман в ситуации философско-религиозной полемики 1860-1870-х годов. М., 2003.
4 Дрыжакова Е.Н. Достоевский и нигилистический роман // Достоевский: материалы и исследования. Вып. 17. СПб, 2005. С. 4.
5 Лукач Г. Исторический роман. М., 2015. С. 175.
6 Зубков К.Ю. Роман А.Ф. Писемского «Взбаламученное море»: восприятие современников и история текста // Озерная текстология: Труды IV летней школы на Карельском перешейке по текстологии и источниковедению русской литературы. Пос. Поляны (Уусикирко) Лен. обл., 2007. С. 102.
7 Рикер П. Время и рассказ. Т. 1. Интрига и исторический рассказ. М.; СПб., 1998. С. 115.
8 Есипов В.В. Житие великого грешника: документально-лирическое повествование о судьбе русского пьяницы и замечательного историка-самоучки Ивана Гавриловича Прыжова. М., 2011. С. 22-55.
9 Сараскина Л.И. «Бесы»: роман-предупреждение. М., 1990.
References
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Dryzhakova E.N. Dostoevskiy i nigilisticheskiy roman [Dostoevsky and the Nihilistic Novel]. Dostoevskiy: materialy i issledovaniya [Dostoevsky: Materials and Re-
searches], 2005. Vol. 17. Saint-Petersburg, 2005, p. 4. (In Russian).
2. Zubkov K.Yu. Roman A.F. Pisemskogo "Vzbalamuchennoe more": vospriyat-iesovremennikoviistoriya teksta [ The Novel by A.F. Pisemsky "Vzbalamuchennoe more": The Perception of Contemporaries and the History of the Text]. Ozernaya tek-stologiya: Trudy IV letney shkoly na Karelskom peresheyke po tekstologii I istochniko-vedeniy urusskoy literatury [Lake Textology: Works of the Summer School 4 on the Karelian Isthmus on Textology and Sources of Russian Literature]. Poselok Polyany (Uusikirko) Lenigradskoy oblasti [Settlement Polyany (Uusikirko), Leningrad Region], 2007, p. 102. (In Russian).
(Monographs)
3. Bakhtin M.M. Voprosy literatury i estetiki [Questions of Literature and Aesthetics]. Moscow, 1975, p. 461. (In Russian).
4. Bakhtin M.M. Voprosy literatury i estetiki [Questions of Literature and Aesthetics]. Moscow, 1975, p. 451. (In Russian).
5. Starygina N.N. Russkiy roman v situatsii filosofsko-religioznoy polemiki 1860-1870godov [Russian Novel in the Situation of Philosophical and Religious Polemics of 1860-1870]. Moscow, 2003. (In Russian).
6. Lukacs G. Istoricheskiy roman [Historical Novel]. Moscow, 2015, p. 175. (Translated from German to Russian).
7. Ricoeur P. Vremya i rasskaz. Vol. 1. Intriga i istoricheskiy rasskaz [Time and Narrative. The Vol. 1. Intrigue and Historical Narrative]. Moscow; Saint-Petersburg, 1998, p. 115. (Translated from French to Russian).
8. Esipov V.V. Zhitie velikogo greshnika: dokumental'no-liricheskoye povest-vovaniye o sud'be russkogo pyanitsy i zamechatel'nogo istorika-samouchki Ivana Gavrilovicha Pryzhova [The Life of the Great Sinner: Documentary-lyrical Narrative about the Fortune of the Russian Wino and a Wonderful Self-taught Historian Ivan Gavrilovich Prizhkov]. Moscow, 2011, pp. 22-55. (In Russian).
9. Saraskina L.I. "Besy": roman-preduprezhdeniye ["Demons": A Warning Novel]. Moscow, 1990. (In Russian).
Анатолий Викторович Корчинский - кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и истории гуманитарного знания Института филологии и истории Российского государственного гуманитарного университета.
Область научных интересов: русская литература и интеллектуальная история XIX - XX вв., теория литературы, литературная эпистемология.
E-mail: korchinsky@mail.ru
Anatoly Korchinsky - Candidate of Philology, Associate Professor at the Department of Theory and History of Humanitarian Knowledge, Institute for Philology and History, Russian State University for the Humanities.
Research interests: Russian literature and intellectual history of 19 - 20th centuries, theory of literature, literary epistemology.
E-mail: korchinsky@mail.ru
