CC BY
91
В. А. ВОРОПАЕВ
Московский государственный университет
«НЕТ ДРУГОЙ ДВЕРИ...»
Евангелие в жизни Гоголя
Гоголь писал своей бывшей ученице Марии Петровне Балабиной 17 февраля 1842 года: «Приходило ли вам когда-нибудь желание, непреодолимое сильное желание читать Евангелие? Я не разумею то желание, которое похоже на долг и которое всякий положил себе иметь, нет, сердечный порыв... но оставляю неоконченною мою речь. Есть чувства, о которых не следует говорить.»1.
Через восемь лет на письме Надежды Николаевны Шереметевой от 11 февраля 1850 года Гоголь карандашом едва ли не пророчески начертал: «Один только исход общества из нынешнего положения — Евангелие»2.
Известно, что Гоголь никогда не расставался с Евангелием. «Выше того не выдумать, что уже есть в Евангелии, — говорил он. — Сколько раз уже отшатывалось от него человечество и сколько раз обращалось.»3 По свидетельству современника, Гоголь читал «всякий день главу из Библии и Евангелие на славянском, латинском, греческом и английском языках»4. Ольга Васильевна Гоголь-Головня, сестра писателя, вспоминала: «Он всегда при себе держал Евангелие, даже в дороге. Когда он ездил с нами в Сорочинцы, в экипаже читал Евангелие. Видна была его любовь ко всем. Никогда я не слыхала, чтобы он кого осудил»5.
©"Воропаев В. А., 2001
1 Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. Т. 12. <Л.>, 1952. С. 37. Сочинения и письма Гоголя, кроме особо оговоренных случаев, цитируются по этому изданию. Далее ссылки на него даются в тексте с указанием тома (римской цифрой) и страницы (арабской цифрой).
2 Рукописи Гоголя. Каталог / Сост. проф. Г. Георгиевский и А. Ромодановская. М., 1940. С. 119.
3 Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 9 т. / Сост., подг. текстов и коммент. В. А. Воропаева, И. А. Виноградова. Т. 6. М., 1994. С. 383.
4 <Хитрово Е. А> Гоголь в Одессе. 1850—1851 // Русский Архив. 1902. № 3. С. 551.
5 Из семейной хроники Гоголей (Мемуары Ольги Васильевны Гоголь-Головни). Киев, 1909. С. 55.
180
Ежедневное чтение Евангелия — непременная обязанность христианина, как и домашние молитвы. У Гоголя оно сделалось потребностью с юных лет. В Нежине протоиерей Павел Волынский на уроках Закона Божьего читал с гимназистами толкования святителя Иоанна Златоуста на святых евангелистов Матфея и Иоанна6. Речь шла, конечно, не о простом чтении, — недостаточно Евангелие читать, как любую иную книгу, — оно есть тот высший закон, по которому христианин должен строить свою жизнь. «Не довольствуйся одним бесплодным чтением Евангелия, — учит святитель Игнатий (Брянчанинов), — старайся исполнять его заповедания, читай его делами. Это — книга жизни, и надо читать ее жизнию.»7
В уразумении Евангельских истин Гоголю помогали писания святых отцов, которые, по слову святителя Игнатия, «соединяются все в Евангелии; все клонятся к тому, чтобы научить нас точному исполнению заповеданий Господа нашего Иисуса Христа; всех их и источник и конец — Святое Евангелие»8. В середине августа (н. ст.) 1847 года Гоголь писал графу Александру Петровичу Толстому: «Вы спрашиваете о письме Матвея Александровича (Константиновского. — В. В.): оно скорее длинно, чем коротко. Видно, что сердце в нем разговорилось и что он, точно как купец, рад от всей души продать товар свой. Тексты, приводимые из
Св. Писания, показывают в нем полного хозяина, который знает, где, в каком месте нужно что брать. <...> Скажу, что вследствие письма его я больше осмотрелся и хочу снова перечитать всё мною читанное для души, начиная с Ефрема Сирянина, Златоуста и Макария Египетского, как советует он, тем более, что я замечал, что после всякого такого чтения становится яснее взгляд на Евангелие, и многие места в нем становятся доступнее» (XIII, 366—367). И далее Гоголь советует графу: «А покамест сделаете недурно и вы, если займетесь таким же чтеньем хоть по главе в день, разумеется, с обращеньем на себя и припоминаньем себе всей прежней жизни своей. Вам станет тоже потом доступнее Евангелие и яснее всякое слово Спасителя».
В апреле 1848 года, когда в Европе бушевали политические страсти, Гоголь писал графине Софье Петровне Апраксиной
6 См.: Хойнацкий А. Ф., проф. Из прошлого. К истории философской науки в России в начале XIX века // Древняя и Новая Россия. 1879. № 6. С. 176.
7 Игнатий (Брянчанинов), епископ. Сочинения. Т. 1. СПб., 1886. С. 106 / Репринт. изд. М., 1993.
8 Там же. С. 111.
181
на обратном пути из Иерусалима: «Не смущайтесь никакими событиями мира. Проезжайте с Богом повсюду. Справляйтесь только при всяком поступке вашем с Евангелием» (XIV, 59—60).
Именно Евангелием проверял Гоголь все свои душевные движения. В бумагах его сохранилась запись на отдельном листе: «Когда бы нас кто-нибудь назвал лицемером, мы глубоко оскорбились бы, потому что каждый гнушается этим низким пороком; однако читая в первых стихах 7-й главы Евангелия от Матфея, не укоряет ли совесть каждого из нас, что мы именно тот лицемер, к которому взывает Спаситель: Лицемере, изми первее бервно из очесе твоего. Какая стремительность к осуждению.»9.
Евангельская любовь, считал Гоголь, должна лежать в основании отношений между людьми. «Истинно христианская помощь не в одном денежном подаянии, — поучал он младшую сестру Ольгу в письме от 20 января (н. ст.) 1847 года, — это еще небольшая помощь. Избавить от нужды, холода, болезни и смерти человека, конечно, есть доброе дело, но избавить от болезни и смерти его душу есть в несколько раз большее. Обратить преступного и грешника ко Господу — вот настоящая милостыня, за которую несомненно можно надеяться получения небесного блаженства. Ибо ты сама уже, вероятно, узнала из Евангелия, что на небесах больше радуются обратившемуся грешнику, чем самому праведнику10. А для этого подвиги тебе предстоят на всяком шагу, обратись только вокруг себя. Много в вашем соседстве пребывает людей во пьянстве, буйстве, разврате всякого рода и пороках. Губят невозвратно свою душу — и нет человека, который подвигнулся бы жалостью к ним, и нет человека, который бы так пожалел о душах их, как бы о собственной душе своей, и возгорелся бы хотя частицею той любви, которою горит к нам Божественный Спаситель наш. Не думай, чтобы душа человека могла уже так грубо зачерстветь, что никакие слова не в силах поколебать его. Надобно сказать лучше, что нет прямой любви к человеку, оттого и слова бессильны: слово без любви только ожесточает, а не мирит или исцеляет» (XIII, 182).
9 Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 6. С. 384.
10 Подразумевается притча Спасителя о потерянной овце: «.так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк. 15:7).
Несомненно, что и сам Гоголь и в своем творчестве, и в жизни руководствовался этой Евангельской любовью к человеку. «Надобно любовью согреть сердца, — говорил он, — творить без любви нельзя.»11 В «Завещании», напечатанном в книге «Выбранные места из переписки с друзьями», Гоголь писал: «Соотечественники, я вас любил; любил тою любовью, которую не высказывают, которую мне дал Бог, за которую благодарю Его, как за лучшее благодеяние.» (VIII, 221). О глубокой искренности этих слов свидетельствует и составленная Гоголем молитва, которая содержится в его записной книжке 1846—1851 годов: «Боже, дай полюбить еще больше людей. Дай собрать в памяти своей все лучшее в них, припомнить ближе всех ближних и, вдохновившись силой любви, быть в силах изобразить. О, пусть же сама любовь будет мне вдохновеньем» (VII, 381).
Эмилия Ковриго, сирота, воспитанница матери Гоголя, рассказывала, что в ее отроческие годы Николай Васильевич учил ее грамоте, и когда выучил, то первой книгой, которую она с ним прочитала, было Евангелие. «И эти уроки и беседы о любви к ближнему, — вспоминала она, — так глубоко запали в мою детскую душу, что никакие невзгоды жизни не могли бы поколебать во мне веры в истину христианской любви, о которой он мне с такой силой говорил и которая на каждом шагу осуществлялась в семье Гоголей.»12
«Читай всякий день Новый Завет, — наставлял Гоголь сестру Ольгу в том же январском письме 1847 года, — и пусть это будет единственное твое чтение. Там все найдешь, как быть с людьми и как уметь помогать им. Особенно для этого хороши послания апостола Павла. Он всех наставляет и выводит на прямую дорогу, начиная от самых священников и пастырей Церкви до простых людей, всякого научает, как ему быть на своем месте и выполнить все свои обязанности в мире как в отношении к высшим, так и низшим» (XIII, 183). И далее Гоголь советует читать апостольские послания с вниманием и рассуждением, как и учат святые отцы: «Читай не помногу: по одной главе в день весьма достаточно, если даже не меньше. Но, прочитавши, предайся размышлению и хорошенько обдумай прочитанное, чтобы не принять тебе в буквальном смысле того, что должно быть принято в духовном смысле».
11 <Хитрово Е. А.> Гоголь в Одессе. С. 553.
12 Русское Слово. 1909. 20 марта. № 65.
183
Послания святого апостола Павла не только повлияли на христианское миросозерцание Гоголя, но и самым непосредственным образом отразились в его творчестве. В принадлежавшей Гоголю Библии наибольшее число помет и записей относится к апостольским посланиям Павла. Понятие «внутренний человек» становится центральным в творчестве Гоголя 1840-х годов. Это выражение восходит к словам апостола: «.но аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни» (2 Кор. 4:16). В своей Библии Гоголь против этого стиха написал: «Наш внешний человек тлеет, но внутренний обновляется»13.
В «Выбранных местах из переписки с друзьями», говоря о поэзии Пушкина, Гоголь замечает: «На все, что ни есть во внутреннем человеке, начиная от его высокой и великой черты до малейшего вздоха его слабости и ничтожной приметы, его смутившей, он откликнулся так же, как откликнулся на все, что ни есть в природе видимой и внешней» (VIII, 380—381). В уцелевших главах второго тома «Мертвых душ» Тентетников лишился своего замечательного наставника, когда еще «не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек.» (VII, 22—23).
Произведения Гоголя буквально пронизаны новозаветными реминисценциями. Учитывая постоянную обращенность писателя к текстам как Евангелия, так и
Апостола, нельзя не видеть, что проблема эта крайне важна при изучении его жизни и творчества. Например, со школьной скамьи всем известен эпиграф к «Ревизору»: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». Однако далеко не все знают, что эта народная пословица под зеркалом разумеет Евангелие. В выписках Гоголя из святых отцов и учителей Церкви находим запись: «Те, которые хотят очистить и убелить лице свое, обыкновенно смотрятся в зеркало. Христианин! Твое зеркало суть Господни заповеди; если положишь их перед собою и будешь смотреться в них пристально, то оне откроют тебе все пятна, всю черноту, все безобразие души
твоей»14.
Духовное представление о Евангелии как о зеркале давно и прочно существует в православном сознании. Так, например, святитель Тихон Задонский — один из любимых писателей Гоголя, сочинения которого он перечитывал
13 См.: Виноградов И. А., Воропаев В. А. Карандашные пометы и записи Н. В. Гоголя в славянской Библии 1820 года издания // Евангельский текст в русской литературе XVIII—ХХ веков. Вып. 2. Петрозаводск, 1998. С. 244.
14 Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 8. С. 529.
184
неоднократно, — говорит: «Христианине! что сынам века сего зеркало, тое да будет нам Евангелие и непорочное житие Христово. Они посматривают в зеркала, и исправляют тело свое, и пороки на лице очищают. <.> Предложим убо и мы пред душевными нашими очами чистое сие зеркало, и посмотрим в тое: сообразно ли наше житие житию Христову?»15 Святой праведный Иоанн Кронштадтский в дневниках, изданных под названием «Моя жизнь во Христе», замечает «нечитающим Евангелия»: «Чисты ли вы, святы ли и совершенны, не читая Евангелия, и вам не надо смотреть в это зерцало? Или вы очень безобразны душевно и боитесь вашего безобразия?..»16
Как известно, христианин будет судим по Евангельскому закону. В «Развязке Ревизора» Гоголь вкладывает в уста Первому комическому актеру мысль, что в день Страшного суда все мы окажемся с «кривыми рожами»: «.взглянем хоть сколько-нибудь на себя глазами Того, Кто позовет на очную ставку всех людей, перед которыми и наилучшие из нас, не позабудьте этого, потупят от стыда в землю глаза свои, да и посмотрим, достанет ли у кого-нибудь из нас тогда духу спросить: "Да разве у меня рожа крива?"« (IV, 130). Здесь, в частности, Гоголь отвечал писателю Михаилу Николаевичу Загоскину (его исторический роман «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» Хлестаков выдает за свое сочинение), который особенно негодовал против эпиграфа, говоря при этом: «Да где же у меня рожа крива?»17
Примечательно, что Гоголь сам обращался к этому образу. Так, 20 декабря (н. ст.) 1844 года он писал Михаилу Петровичу Погодину: «.держи всегда у себя на столе книгу, которая бы тебе служила духовным зеркалом» (ХП, 402); а спустя неделю — Александре Осиповне Смирновой: «Взгляните также на самих себя. Имейте для этого на столе духовное зеркало, то есть какую-нибудь книгу, в которую может смотреть ваша душа.» (ХП, 443).
После выхода в свет книги «Выбранные места из переписки с друзьями» современники упрекали Гоголя в том,
15 Творения иже во святых отца нашего Тихона Задонского. Т. 4. М., 1889. С. 145 / Репринт. изд. Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, 1994.
16 Иоанн (Сергиев), протоиерей. Полное собрание сочинений. Т. 5. СПб., 1893. С. 380 / Репринт. изд. СПб., 1994.
17 Аксаков С. Т. История моего знакомства с Гоголем. М., 1960. С. 96.
что он пренебрег своим художественным даром. «Главное справедливое обвинение против тебя следующее, — писал ему Степан Петрович Шевырев 22 марта 1847 года, — зачем ты оставил искусство и отказался от всего прежнего? зачем ты пренебрег даром Божиим?»18 Так же, как и Белинский, Шевырев призывал Гоголя вернуться к художнической деятельности. «Я не могу понять, — отвечал Гоголь, — отчего поселилась эта нелепая мысль об отречении моем от своего таланта и от искусства, тогда как из моей же книги можно бы, кажется, увидеть <.> какие страдания я должен был выносить из любви к искусству <.>. Что ж делать, если душа стала предметом моего искусства, виноват ли я в этом? Что ж делать, если заставлен я многими особенными событиями моей жизни взглянуть строже на искусство? Кто ж тут виноват? Виноват Тот, без воли Которого не совершается ни одно событие» (XIII, 292).
В своей книге Гоголь сказал, чем должно быть, по его мнению, искусство. Назначение его — служить «незримой ступенью к христианству», ибо современный человек «не в силах встретиться прямо со Xристом» (VIII, 269). По Гоголю, литература должна выполнять ту же задачу, что и сочинения духовных писателей, — просвещать душу, вести ее к совершенству. В этом для него — единственное оправдание искусства. И чем выше становился его взгляд на искусство, тем требовательнее он относился к себе как к писателю.
Осознание ответственности художника за слово и за все им написанное пришло к Гоголю очень рано. Еще в «Портрете» редакции 1835 года старый монах делится с сыном своим религиозным опытом: «Дивись, сын мой, ужасному могуществу беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника» (III, 443—444). В «Переписке» Гоголь со всей определенностью ставит вопрос о назначении художника-христианина и о той плате, которую он отдает за вверенный ему дар Божий — Слово.
Об ответственности человека за слово сказано в Святом Евангелии: «.за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ.» (Мф. 12:36). Гоголь восстал против праздного литературного слова: «Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!19 Если это следует применить ко всем нам без изъятия, то
^Переписка Н. В. Гоголя: В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 351.
19 Еф. 4:29.
186
во сколько крат более оно должно быть применено к тем, у которых поприще — слово.» (VIII, 231—232).
Следует также иметь в виду, что свою книгу Гоголь адресовал в первую очередь людям неверующим, тем, кто не ходит в церковь. Признавая недостатки книги, он не соглашался с тем, что она непременно должна произвести вредное действие и он даст за нее ответ Богу (так считал, например, духовный отец Гоголя ржевский протоиерей Матфей Константиновский). Отвечая на подобные упреки, Гоголь писал в «Авторской исповеди»: «Что же касается до мненья, будто книга моя должна произвести вред, с этим не могу согласиться ни в каком случае. В книге, несмотря на все ее недостатки, слишком явно выступило желанье добра. Несмотря на многие неопределительные и темные места, главное видно в ней ясно, и после чтения ее приходишь к тому же заключенью, что верховная инстанция всего есть Церковь и разрешенье вопросов жизни — в ней. Стало быть, во всяком случае после книги моей читатель обратится к Церкви, а в Церкви встретит и учителей Церкви, которые укажут, что следует ему взять из моей книги для себя, а может быть, дадут ему наместо моей книги другие — позначительнее, полезнее и для которых он оставит мою книгу, как ученик бросает склады, когда выучится читать по верхам» (VIII, 465
Гоголь здесь точно определяет, какому читателю адресует свою книгу. Об этом же он говорит и в письме к отцу Матфею от 9 мая (н. ст.) 1847 года из Неаполя: «Мне кажется, что если кто-нибудь только помыслит о том, чтобы сделаться лучшим, то он уже непременно потом встретится со Христом, увидевши ясно, как день, что без Христа нельзя сделаться лучшим, и, бросивши мою книгу, возьмет в руки Евангелие» (XIII, 303). Можно сказать, что эта мысль Гоголя и есть тот итог, к которому он пришел в результате своих размышлений о писательстве. Но этот итог не запрещал ему художественного творчества, а лишь подвигал к решительному его обновлению в свете Евангельского слова.
По словам профессора Ивана Михайловича Андреева, «огромный дар словесного художественного творчества был ниспослан Гоголю свыше, с одной стороны, как евангельский талант, требующий умножения и роста, а с другой — как исключительное богатство, препятствующее достижению Царства Небесного»20. Гоголь стремился распорядиться
20 Андреев И. М. Религиозное лицо Гоголя // Андреев И. М. Очерки по истории русской литературы XIX века (Краткое конспективное изложение некоторых лекций, читанных в Свято-Троицкой Духовной семинарии). Сб. 1. Jordanville, N. Y.: Holy Trinity Monastery, 1968. С. 126—127.
187
своим богатством, то есть талантом, по-евангельски. «Способность созданья есть способность великая, — писал он Смирновой 22 февраля (н. ст.) 1847 года, — если только она оживотворена благословеньем высшим Бога. Есть часть этой способности и у меня, и я знаю, что не спасусь, если не употреблю ее, как следует, в дело» (XIII, 224).
Только в контексте всей жизни Гоголя и в свете Евангельских истин может быть понята и проблема второго тома «Мертвых душ». Гоголь, как и положено писателю, испытывал сомнения, отчасти проверяя впечатление от вновь написанных вещей на слушателях. Однако самым требовательным судьей был он для себя сам. И судил Гоголь свои произведения именно в свете Евангелия. «Всякому человеку следует выполнить на земле призванье свое добросовестно и честно, — говорил он в 1850 году. — Чувствуя, по мере прибавленья годов, что за всякое слово, сказанное здесь, дам ответ там, я должен подвергать мои сочиненья несравненно большему соображенью и осмотрительности, чем сколько делает молодой, не испытанный жизнью писатель» (XIV, 279).
Гоголь хотел так написать свою книгу, чтобы из нее путь к Xристу был ясен для каждого. Напомним его слова, сказанные по поводу сожжения второго тома в 1845 году: «.бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого» (VIII, 298). Цели, поставленные Гоголем, далеко выходили за пределы литературного творчества. Невозможность осуществить свой замысел, столь же великий, сколь и несбыточный, становится его личной писательской трагедией.
Писатель в некоторых случаях имеет несчастье приносить вред и после смерти. Автор умирает, а произведение остается и продолжает губить души человеческие. Это прекрасно понимал Гоголь. В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» он вспоминает басню Крылова «Сочинитель и Разбойник». Мораль этой басни угадывается в словах Гоголя из его «Завещания»: «Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастанья и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая
188
и не слыша, какие страшилища от них подымутся.» (VIII, 221).
В сохранившихся главах второго тома помещик Костанжогло говорит: «Пусть же, если входит разврат в мир, так не через мои руки. Пусть я буду перед Богом прав.» (VII, 69). В этом речении слышится отзвук слов Спасителя: «Горе миру от соблазнов: ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит» (Мф. 18:7). Святитель Филарет, митрополит Московский, толкуя это евангельское изречение, пишет: «.воистину плачевен грех и страшен, но соблазн более. Грех мой, при помощи благодати Твоея, могу я прекратить и покаянием очистить; но соблазна, если он виною моею подан и перешел к другим, уже не властен я ни прекратить, ни очистить»21.
Другой современник Гоголя, святитель Феофан Затворник говорит о том же: «Соблазн растет и увеличивает беду самого соблазнителя, а он того не чует и еще больше расширяется в соблазнах. Благо, что угроза Божия за соблазн здесь, на земле, почти не исполняется в чаянии исправления; это отложено до будущего суда и воздаяния; тогда только почувствуют соблазнители, сколь великое зло соблазн»22.
Без сомнения, боялся писать на соблазн ко греху и Гоголь. В последнее десятилетие своей жизни он мало ценил прежние свои сочинения, пересматривая их глазами христианина. В предисловии к «Выбранным местам из переписки с друзьями» Гоголь говорит, что своей новой книгой он хотел искупить бесполезность всего, доселе им написанного. Эти слова вызвали немало нареканий и побудили многих думать, что Гоголь отрекается от своих прежних произведений. Между тем совершенно очевидно, что о бесполезности своих сочинений он говорит в смысле религиозном, духовном, ибо, как пишет далее Гоголь, в письмах его, по признанию тех, к которым они были писаны, находится более нужного для человека, чем в его сочинениях. «Обращаться с словом нужно честно, — говорил Гоголь. — Оно есть высший подарок Бога человеку. Беда произносить его писателю <.> когда не пришла еще в стройность его собственная душа: из него такое выйдет слово, которое всем опротивеет.
21 Филарет, митрополит Московский и Коломенский. Сочинения. Т. 4. М., 1885. С. 130.
22 Епископ Феофан. Мысли на каждый день года по церковным чтениям из Слова Божия. М., 1991. С. 171.
189
И тогда с самым чистейшим желаньем добра можно произвести зло» (VIII, 231).
Талант, данный ему Богом, Гоголь хотел направить для прославления Бога и на пользу людям. И чтобы достичь этого, он должен был очистить себя молитвой и истинно христианской жизнью. Преображение русского человека, о котором мечтал Гоголь, совершалось в нем самом. Жизнью своей он продолжил свои писания.
Зародыши тех страстей, которые довели его героев до их ничтожества и пошлости, Гоголь находил в себе. В 1843 году, отвечая на вопрос одного из своих друзей, отчего герои «Мертвых душ», будучи далеки от того, чтобы быть портретами действительных людей, будучи сами по себе свойства совсем непривлекательного, неизвестно почему близки душе, Гоголь говорит: «.герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения — история моей собственной души» (VIII, 292). И далее замечает: «Не думай, однако же <.> чтобы я сам был такой же урод, каковы мои герои. Нет, я не похож на них. Я люблю добро, я ищу его и сгораю им; но я не люблю моих мерзостей и не держу их руку, как мои герои; я не люблю тех низостей моих, которые отдаляют меня от добра. Я воюю с ними, и буду воевать, и изгоню их, и мне в этом поможет Бог» (VIII, 296). «В этом же моем ответе найдешь ответ и на другие запросы, если попристальней вглядишься, — продолжает Гоголь. — Тебе объяснится также и то, почему не выставлял я до сих пор читателю явлений утешительных и не избирал в мои герои добродетельных людей. Их в голове не выдумаешь. Пока не станешь сам хотя сколько-нибудь на них походить, пока не добудешь медным лбом и не
завоюешь силою в душу несколько добрых качеств, — мертвечина будет все, что ни напишет перо твое, и, как земля от Неба, будет далеко от правды» (VIII, 297).
В то время как большая часть читателей потешалась над его героями, считая себя неизмеримо выше них, Гоголь страдал и томился, понимая, что и он несовершенен. Он почувствовал, что ему не только не удаются положительные герои, но и не могут удаться. Почему это так, отчасти можно понять из писаний святителя Игнатия (Брянчанинова). В статье «Христианский пастырь и христианин-художник» он высказывает глубокую мысль: «Большая часть талантов стремилась изобразить в роскоши страсти человеческие. Изображено певцами, изображено живописцами, изображено музыкою зло во всевозможном разнообразии. Талант
190
человеческий, во всей своей силе и несчастной красоте, развился в изображении зла; в изображении добра он вообще слаб, бледен, натянут. <...> Когда усвоится таланту Евангельский характер, — а это сопряжено с трудом и внутреннею борьбою, — тогда художник озаряется вдохновением свыше, только тогда он может говорить свято, петь свято, живописать свято»23.
Последнее десятилетие жизни Гоголя проходит под знаком все усиливающейся тяги к иночеству. Не давая монашеских обетов целомудрия, нестяжания и послушания, он воплощал их в своем образе жизни. «Нищенство есть блаженство, которого еще не раскусил свет. Но кого Бог удостоил отведать его сладость и кто уже возлюбил истинно свою нищенскую сумку, тот не продаст ее ни за какие сокровища здешнего мира» (VIII, 337).
Сестру Елисавету Васильевну, выходящую замуж, Гоголь наставляет: «Милая сестра моя, люби бедность. Тайна великая скрыта в этом слове. Кто полюбит бедность, тот уже не беден, тот богат» (из письма от 14 июля 1851 года; ХГУ, 239).
О духовном устроении Гоголя середины 1840-х годов свидетельствует та часть его завещания, которая относится до семейных дел. В письме к матери и сестрам от 14 ноября (н. ст.) 1846 года из Рима он делает следующее распоряжение: «Завещаю доходы от изданий сочинений моих, какие ни выйдут по смерти моей, в собственность моей матери и сестрам моим на условии делиться с бедными пополам. Как бы ни нуждались они сами, но да помнят вечно, что есть на свете такие, которые нуждаются еще более их» (ХШ, 477).
По рассказам нежинских соучеников Гоголь еще в школьные годы никогда не мог пройти мимо нищего, чтобы не подать ему, и если нечего было дать, то всегда говорил: «Извините». Однажды ему даже случилось остаться в долгу у одной нищенки. На ее слова: «Подайте Христа ради» он ответил: «Сочтите за мной». И в следующий раз, когда та обратилась к нему с той же просьбой, он подал ей вдвойне, добавив при этом: «Тут и долг мой»24.
В том же письме к матери и сестрам 1846 года Гоголь указывает, что по кончине его «никто из них уже не имеет права принадлежать себе, но всем тоскующим, страждущим
^^Богословские труды. Сб. 32. М., 1996. С. 279.
24 Гоголь в Нежинском лицее. Из воспоминаний В. И. Любича-Романовича // Исторический Вестник. 1902. № 2. С. 556.
191
и претерпевающим какое-нибудь жизненное горе. Чтобы дом и деревня их походили скорей на гостиницу и странноприимный дом, чем на обиталище помещика; чтобы всякий, кто ни приезжал, был ими принят, как родной и сердцу близкий человек.» (ХШ, 477).
В странноприимстве Гоголь следовал завету святого апостола Павла:
«Страннолюбия не забывайте: тем бо не ведяще нецыи странноприяша Ангелы» («Страннолюбия не забывайте: ибо чрез него некоторые, не зная, оказали гостеприимство Ангелам»; Евр. 13:2). На полях принадлежавшей ему Библии Гоголь против этого стиха написал: «Наставленье, как быть со всеми»25.
В «Совете сестрам», написанном незадолго до смерти, Гоголь говорит: «Если сестры не выйдут замуж, дом свой да превратят в обитель, выстроив посреди двора и открывши у себя приют бедным, живущим без места девицам»26. При этом он даже предлагает нечто вроде иноческого устава: «Жизнь должна быть самая простая, довольствоваться тем, что производит деревня, и ничего не покупать. Со временем обитель может превратиться в монастырь, если потом на старости дней сестры возымеют желание принять иноческий чин. Одна из них может быть игуменьею».
После смерти Гоголя все личное имущество его состояло из нескольких десятков рублей серебром, книг и старых вещей — а между тем созданный им фонд «на вспоможение бедным молодым людям, занимающимся наукою и искусством», составлял более двух с половиной тысяч рублей27. Мария Ивановна Гоголь писала Погодину спустя три месяца после кончины единственного сына: «.у него ничего не было в большом количестве, он говорил: блажен, кто все состояние свое имеет при себе — не боится ни огня, ни воров.»28
Умер Гоголь как настоящий православный христианин. Перед кончиной он дважды исповедался и приобщился Святых Таин, а также соборовался. Все положенные на соборовании Евангелия он выслушал «в полной памяти, в присутствии
25 См.: Виноградов И. А., Воропаев В. А. Карандашные пометы и записи Н. В. Гоголя в славянской Библии 1820 года издания. С. 249.
26 Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 6. С. 391.
27 См.: Чаговец В. А. Семейная хроника Гоголей (по бумагам семейного архива) // Памяти Гоголя: Научно-литературный сборник, изданный Историческим Обществом Нестора-летописца. Киев, 1902. Отд. III. С. 61.
28 Литературное наследство. Т. 58. М., 1952. С. 765.
192
всех умственных сил своих, с сокрушением полного молитвой сердца, с теплыми
слезами»29. Умирал Гоголь с четками в руках. Это указывает на то, что он постоянно
внутренне произносил Иисусову молитву («Господи Иисусе Христе, Сыне Божий,
помилуй мя, грешного»), исполняя заповедь Господню: «Непрестанно молитесь» (1 Фес. 5:17). В своей Библии Гоголь на полях повторил этот и предшествующий стих: «всегда радуйтесь и непрестанно молитесь»30. По учению святых отцов Иисусова молитва есть Евангелие, сокращенное до восьми слов.
По всей видимости, Гоголь и раньше творил Иисусову молитву. Некто Тройницкий, посетивший его вместе с Львом Сергеевичем Пушкиным (братом поэта) в апреле 1848 года в здании Одесского карантина, вспоминал, что, приветствуя их, Гоголь имел в руках монашеские четки31.
Незадолго до своей кончины Гоголь на отдельном листке начертал крупным, как бы детским почерком: «Как поступить, чтобы признательно, благодарно и вечно помнить в сердце моем полученный урок? И страшная История Всех событий Евангельских.»32 Биографы гадают, что может означать эта предсмертная запись. «К чему относились эти слова, — писал Шевырев, — осталось тайной.»33 Юрий Федорович Самарин говорил, что они указывают на какое-то полученное Гоголем свыше откровение34. В связи с теми же словами Пантелеймон Александрович Кулиш, первый биограф писателя, замечал: «Гоголь старался помнить в сердце полученный урок вечно, признательно и благодарно. В каких бы формах ни выражались его чувства, но и самые закоренелые его порицатели не могут
отвергать, что он явил в себе образец живой души, постоянно бодрствовавшей над своим бессмертием и постоянно обращенной к Богу»35.
29 Шенрок В. И. Письмо С. П. Шевырева М. Н. Синельниковой о последних днях и смерти Гоголя // Русская Старина. 1902. № 5. С. 444.
30 См.: Виноградов И. А., Воропаев В. А. Карандашные пометы и записи Н. В. Гоголя в славянской Библии 1820 года издания. С. 247.
31 См.: Тройницкий Н. Г. Гоголь в Одессе // Из прошлого Одессы: Сб. статей. Одесса, 1894. С. 127.
32 Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 6. С. 392.
33 Шенрок В. И. Письмо С. П. Шевырева М. Н. Синельниковой о последних днях и смерти Гоголя. С. 445.
34 Самарин Ю. Ф. Сочинения. Т. 12. М., 1911. С. 356.
35 Николай М. <Кулиш П. А.> Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем. Т. 2. СПб., 1856. С. 266.
193
Тайну этих предсмертных слов Гоголя, может быть, приоткрывает урок, который получил Алексей Степанович Хомяков. Известно, что смерть его жены Екатерины Михайловны, скончавшейся после непродолжительной болезни 26 января 1852 года, сильно подействовала на Гоголя. После первой панихиды он сказал Хомякову: «Все для меня кончено!»36 Мемуаристы отмечали, что в этой смерти Гоголь увидел как бы некое предвестие для себя. «Он еще имел дух утешать овдовевшего мужа, — пишет доктор Алексей Терентьевич Тарасенков, — но с этих пор сделалась приметна его наклонность к уединению; он стал дольше молиться, читал у себя Псалтирь по покойнице»37. «Смерть моей жены и мое горе сильно его потрясли, — вспоминал Хомяков, — он говорил, что в ней для него снова умирают многие, которых он любил всей душою.. ,»38
Едва ли когда-нибудь можно будет до конца понять, почему смерть Екатерины Михайловны произвела такое сильное впечатление на Гоголя. Однако несомненно, что это было потрясение духовное. Нечто подобное произошло и в жизни Хомякова. Об этом мы можем судить по запискам Юрия Федоровича Самарина, которые священник отец Павел Флоренский называет документом величайшей биографической важности: «Это чуть ли не единственное свидетельство о внутренней жизни Хомякова, притом о наиболее тонких движениях его души, записанное другом и учеником и вовсе не предназначавшееся для печати»39. Остановимся на данном свидетельстве, чтобы уяснить, какое значение смерть жены имела для Хомякова:
«Узнав о кончине Екатерины Михайловны (рассказывает Самарин. — В. В.), я взял отпуск и, приехав в Москву, поспешил к нему (Хомякову. — В. В.). Когда я вошел в его кабинет, он встал, взял меня за обе руки и несколько времени не мог произнести ни одного слова. Скоро, однако, он овладел собою и рассказал мне подробно весь ход болезни и лечения. Смысл рассказа его был тот, что Екатерина Михайловна скончалась вопреки всем вероятностям вследствие необходимого стечения обстоятельств: он сам понимал ясно корень
36 Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя. Т. 4. М., 1897. С. 870.
37 Последние дни жизни Н. В. Гоголя: Записки его современника доктора А. Тарасенкова. 2-е изд., доп. по рукописи. М., 1902. С. 14.
38 Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя. Т. 4. С. 870.
39 Флоренский П. А., священник. Около Хомякова // Флоренский П. А. Соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1996. С. 321—322.
болезни и, зная твердо, какие средства должны были помочь, вопреки своей обыкновенной решительности усомнился употребить их. Два доктора, не узнав болезни, которой признаки, по его словам, были очевидны, впали в грубую ошибку и превратным
лечением произвели болезнь новую, истощив все силы организма. Он все это видел и уступил им <...> Выслушав его, я заметил, что все кажется ему очевидным теперь, потому что несчастный исход болезни оправдал его опасения и вместе с тем изгладил из его памяти все остальные признаки, на которых он сам, вероятно, основывал надежду на выздоровление. <...> Тут он остановил меня, взяв меня за руку: «Вы меня не поняли: я вовсе не хотел сказать, что легко было спасти ее. Напротив, я вижу с сокрушительной ясностью, что она должна была умереть для меня, именно потому, что не было причины умереть. Удар был направлен не на нее, а на меня. Я знаю, что ей теперь лучше, чем было здесь, да я-то забывался в полноте своего счастья. Первым ударом я пренебрег; второй — такой, что его забыть нельзя». Голос его задрожал, и он опустил голову; через несколько минут он продолжал: «Я хочу вам рассказать, что со мною было. Тому назад несколько лет я пришел домой из церкви после причастия и, развернув Евангелие от Иоанна, я напал на последнюю беседу Спасителя с учениками после Тайной вечери. По мере того, как я читал, эти слова, из которых бьет живым ключом струя безграничной любви, доходили до меня все сильнее и сильнее, как будто кто-то произносил их рядом со мною. Дойдя до слов: «вы друзи Мои есте»40, я перестал читать и долго вслушивался в них. Они проникали меня насквозь. На этом я заснул. На душе сделалось необыкновенно легко и светло. Какая-то сила подымала меня все выше и выше, потоки света лились сверху и обдавали меня; я чувствовал, что скоро раздастся голос. Трепет проникал по всем жилам. Но в одну минуту все прекратилось; я не могу передать вам, что со мною сделалось. Это было не привидение, а какая-то темная непроницаемая завеса, которая вдруг опустилась передо мною и разлучила меня с областью света. Что на ней было, я не мог разобрать; но в то же мгновение каким-то вихрем пронеслись в моей памяти все праздные минуты моей жизни, все мои бесплодные разговоры, мое суетное тщеславие, моя лень, мои привязанности к житейским дрязгам. Чего тут не было! Знакомые лица, с которыми Бог знает почему сходился и расходился, вкусные обеды, карты, бильярдная игра, множество таких вещей, о которых, по-видимому, никогда я не думаю и которыми, казалось мне, я нисколько не дорожу. Все это вместе слилось в какую-то безобразную массу, налегло на грудь и придавило меня к земле. Я проснулся
1"ЙнГ15:14.
195
с чувством сокрушительного стыда. В первый раз почувствовал я себя с головы до ног рабом жизненной суеты. Помните, в отрывках, кажется, Иоанна Лествичника эти слова: «Блажен, кто видел ангела; сто крат блаженнее, кто видел самого себя»41. Долго я не мог оправиться после этого урока, но потом жизнь взяла свое. Трудно было не забыться в той полноте невозмутимого счастья, которым я пользовался. Вы не можете понять, что значит эта жизнь вдвоем. <...> Накануне ее кончины, когда уже доктора повесили головы и не оставалось никакой надежды на спасение, я бросился на колени перед образом в состоянии, близком к исступлению, и стал не то что молиться, а испрашивать ее от Бога. Мы все повторяем, что молитва всесильна, но сами не знаем ее силы, потому что редко случается молиться всею душой. Я почувствовал такую силу молитвы, какая могла бы растопить все, что кажется твердым и непроходимым препятствием: я почувствовал, что Божие всемогущество, как будто вызванное мною, идет навстречу моей молитве и что жизнь жены может быть мне дана. В эту минуту черная завеса опять на меня опустилась, повторилось, что уже было со мною в первый раз, и моя бессильная молитва упала на землю! Теперь вся прелесть жизни для меня утрачена. Радоваться жизни я не могу. <...> Остается исполнить мой урок. Теперь, благодаря Богу, не нужно будет самому себе напоминать о смерти, она пойдет со мной неразлучно до конца». <...>
Вся последующая его жизнь объясняется этим рассказом. Кончина Екатерины Михайловны произвела в ней решительный перелом. Даже те, которые не знали его очень близко, могли заметить, что с сей минуты у него остыла способность увлекаться чем бы то ни было, что прямо не относилось к его призванию. Он уже не давал себе воли ни в чем. По-видимому, он сохранял свою прежнюю веселость и общительность, но память о жене и мысль о смерти не покидали его. <...> Жизнь его раздвоилась. Днем он работал, читал, говорил, занимался своими делами, отдавался каждому, кому до него было дело. Но когда наступала ночь и вокруг него все улегалось и умолкало, начиналась для него
другая пора. <...> Раз я жил у него в Ивановском. <...> После ужина, после долгих разговоров, оживленных его неистощимою веселостью, мы улеглись, погасили свечи, и я заснул. Далеко за полночь я проснулся от какого-то говора в комнате. <...> Он стоял на коленях перед походной своей иконой, руки были сложены крестом на подушке стула, голова покоилась на руках. До слуха моего доходили сдержанные рыдания. Это продолжалось
41 Точнее, не у преподобного Иоанна Лествичника, а у святого Исаака Сирина: «Кто сподобился увидеть самого себя, тот лучше сподобившегося видеть ангелов» (Слово 41).
196
до утра. <...> На другой день он вышел к нам веселый, бодрый, с обычным, добродушным своим смехом.
От человека, всюду его сопровождавшего, я слышал, что это повторялось почти каждую ночь.. ,»42
Внутренняя жизнь Хомякова была скрыта от современников. Доктор Тарасенков писал, что смерть Екатерины Михайловны не столько поразила ее мужа, как Гоголя43. Известно, что Гоголь внимательно следил за ходом болезни Хомяковой и полагал, что ее неправильно лечат. «Он часто навещал ее, — свидетельствует Тарасенков, — и, когда она была уже в опасности, при нем спросили у доктора Альфонского, в каком положении он ее находит. Тот отвечал вопросом: "Надеюсь, что ей не давали каломель, который может ее погубить?" Но Гоголю было известно, что каломель уже был дан. Он вбежал к графу и воскликнул: "Все кончено, она погибнет, ей дали ядовитое лекарство!"»44
После смерти Екатерины Михайловны Гоголь постоянно молился. «Между тем, как узнали мы после, — вспоминал Шевырев, — большую часть ночей проводил он в молитве, без сна.»45 По словам Кулиша, «во все время говенья и прежде того — может быть, со дня смерти г-жи Хомяковой — он проводил большую часть ночей без сна, в молитве»46. Тот же доктор Тарасенков на протяжении своих записок не раз говорит о молитвенном устроении Гоголя в последние дни: «Свое пощение он не ограничивал одною пищею, но и сон умерял до чрезмерности; после ночной продолжительной молитвы он вставал рано и шел к заутрени.»47; «Иногда по вечерам он дремал в креслах, а ночи проводил в бдении на молитве.»48
После кончины Гоголя в его бумагах были обнаружены обращение к друзьям, наброски духовного завещания, молитвы, предсмертные записи.
Молюсь о друзьях моих. Услыши, Господи, желанья и моленья их. Спаси их, Боже. Прости им, Боже, как и мне, грешному, всякое согрешенье пред Тобою.
42 Флоренский П. А., священник. Около Хомякова. С. 322—325.
43 См.: Шенрок В. И. Материалы для биографии Гоголя. Т. 4. С. 850.
44 Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 14.
45 Шенрок В. И. Письмо С. П. Шевырева М. Н. Синельниковой о последних днях и смерти Гоголя. С. 441.
46 Николай М. <Кулиш П. А.> Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Т. 2. С. 261.
47 Последние дни жизни Н. В. Гоголя. С. 16.
48 Там же. С. 20.
197
Аще не будете малы, яко дети, не внидете в Царствие Небесное49. Помилуй меня, грешного, прости, Господи! Свяжи вновь сатану таинственною силою неисповедимого Креста!
Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе есть тать и разбойник50.
В завещании Гоголь советовал сестрам открыть в своей деревне приют для
бедных девиц, а по возможности и превратить его в монастырь, и просил: «Я бы хотел, чтобы тело мое было погребено если не в церкви, то в ограде церковной, и чтобы панихиды по мне не прекращались»51.
О значении Гоголя для истории русской литературы говорилось немало. Может быть, точнее других сказал об этом протоиерей Павел Светлов, профессор богословия Киевского университета св. Владимира: «Мысль Гоголя о необходимости согласования всего строя нашей жизни с требованием Евангелия, так настойчиво высказанная им в нашей литературе в первый раз, явилась тем добрым семенем, которое выросло в пышный плод позднейшей русской литературы в ее лучшем и доминирующем этическом направлении. Призыв обществу к обновлению началами христианства, хранимого в Православной Церкви, был и остается великою заслугою Гоголя перед отечеством и делом великого мужества для его времени, чаявшего спасения в принципах европейской культуры»52.
49Мф.Т8:3.
50 Ср.: «Аминь, аминь, глаголю вам: не входяй дверьми во двор овчий, но прелазя инуде, той тать есть и разбойник.» (Ин. 10:1).
51 Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 6. С. 391.
52 Светлов П. Я., протоиерей. Идея Царства Божия в ее значении для христианского миросозерцания (Богословско-апологетическое исследование). Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1905. С. 232.
