CC BY
323
Е. Б. Потапова
НЕОКОРПОРАТИВИЗМ В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ КАК ОБЪЕКТ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ОСМЫСЛЕНИЯ:
ПРОВЕРЕННЫЕ ГИПОТЕЗЫ И НОВЫЕ ВЗГЛЯДЫ
Термин «корпоративизм» отличается расплывчатостью толкований и широтой трактовок. Вызвано это прежде всего первоначальными идеологическими коннотациями (связью с фашизмом), частотой использования (в том числе для описания самых разнообразных политических и экономических феноменов), а также применимостью для описания всевозможных исторических эпох. Эластичность этого термина обусло-авливает его жизнестойкость, однако порождает и немало критики среди исследователей.
Интерес к корпоративизму вспыхнул с новой силой в послевоенный период, особое внимание уделялось отличию «нового», или «неокорпоративизма», от корпоративизма «старого», или государственного. Уже в 70-е годы прошлого века перед исследователями встал ряд труднопреодолимых препятствий на пути создания однозначной дефиниции корпоративизма. Во-первых, тогда, как и сейчас, трудно отделить непосредственно корпоративные практики от синдикализма и плюрализма, во-вторых, процесс этот отягощен тем, что в отличие от 30-х годов прошлого столетия редкое правительство открыто называет себя «корпоративным», предпочитая ряд синонимов-эвфемизмов, таких как «государство участия», «система смешанного представительства», «процесс консультирования» [1, p. 21].
Благодаря Ф. Шмиттеру неокорпоративизм стал пониматься как идеальный тип институционального устройства, служащий для соединения ассоциаций организованных интересов гражданского общества с правящими структурами государства. Неокорпоративизм — феномен, относящийся исключительно к ряду развитых стран Западной Европы, это региональный термин, имеющий вполне конкретную эмпирическую базу. Важной вехой для научного осмысления феномена неокорпоративизма стала статья Ф.Шмиттера «Все еще век корпоративизма?». Венцом концептуальной эволюции термина стало сформулированное в 1974 г. классическое определение неокорпоративизма как системы «представительства интересов, составные части которой организованы в несколько особых, принудительных, неконкурентных, иерархически упорядоченных, функционально различных разрядов, официально признанных или разрешенных (а то и просто созданных) государством, наделяющим их монополией на представительство в своей области в обмен на известный контроль за подбором лидеров и артикуляцией требований и приверженностей» [2, с. 12].
Приблизительно в это же время Г. Лембрух дал свое определение неокорпоративизма как формы выработки политики, в которой главная роль отдана социальному сближению (concertation). Г. Лембрух определяет неокорпоративизм как институциональный паттерн формирования политики, согласно которому крупные группы интересов сотрудничают друг с другом и властью не только в сфере артикуляции и агрегации интересов, но также и во властном перераспределении ресурсов и в проведении соответствующей политики [3, p. 299]. Корпоративизм в такой трактовке является дополем Е. Б. Потапова, 2010
нением к системе географического представительства, базируясь на договорном консенсусе между группами производителей и государством, а не на институционализации конфликта между политическими партиями. Несмотря на эти расхождения в определениях, в обеих теориях предметом изучения является участие организованных групп интересов в принятии политических решений и в последующих стадиях политического процесса.
Официальное разделение неокорпоративизма на два вида — неокорпоративизм как структура представительства интересов и неокорпоративизм как система выработки политики — принадлежит Ф.Шмиттеру [4, р. 264]. Это разделение способствовало комплексному подходу к изучению феномена и послужило отправной точкой для создания такого субдисциплинарного направления, как мезокорпоративизм. «Корпоративизм — это определенный социально-политический процесс, в котором организации, представляющие монопольные группы интересов, объединенные по функциональному признаку, включены в политическую коммуникацию с государственными органами по вопросам выработки публичной политики, которая включает эти организации в роли, совмещающей представительство интересов с реализацией политики через делегированное само-принуждение» [5, р. 8]. Кратко это определение можно представить в виде формулы «корпоративизм первого вида + корпоративизм второго вида».
0. Молина и М. Роудс выделяют три основных концептуальных подхода к неокорпоративизму [6, р. 310]:
1. Определенная форма и процесс представительства интересов, особый способ организации интересов и интеракции с государством (Ф.Шмиттер).
2. Дифференцированная модель принятия политических решений с привлечением социального партнерства и потенциально новая система политэкономии, отличная от капитализма и социализма (Г. Лембрух).
3. Особая форма государства в рамках демократических и капиталистических обществ, возникшая параллельно им и затем занявшая доминирующие позиции относительно парламентской политической системы (А.Коусон, М. Аткинсон и В.Колеман).
С конца 70-х годов XX в. концепция неокорпоративизма находилась на пике интеллектуальной моды. Неокорпоративизм стал «подходом, интеллектуальным каркасом, способом изучения и анализа феномена политического корпоративизма разных стран и эпох» [7, р. 25]. Интерес к корпоративизму возрос в мировой политической экономике в период, ознаменованный крушением Бреттон-Вудской системы искусственно поддерживаемых обменных курсов. Нефтяной кризис и последовавшая за ним приватизация международной валютной системы привели к ослаблению таких мощных международных институтов, как МВФ и Всемирный Банк, созданных для поддержания сбалансированной и единой экономической системы в мире [8, р. 112-114]. Именно в этот период начинается так называемая третья волна исследований групп интересов. Возобновление дискуссии в этой сфере было вызвано сложностями, с которыми столкнулись плюрализм и Кейнсианская экономическая политика в борьбе с экономическими и политическими проблемами. Уменьшающиеся возможности плюралистических аппаратов политических партий и групп интересов формировать стабильные коалиции и вырабатывать эффективную экономическую политику повлекли за собой кризисные настроения в политологии и политической социологии. В этом контексте распространились как неоконсервативные, так и неокорпоративные диагнозы и рецепты [9, р. 416-433].
Две основные теории отношений между государством и обществом — плюрализм и неомарксизм — оказались в тот период недостаточными для описания общественных
процессов. Как пишет немецкий ученый К. Оффе, существуют три уровня, на которых можно анализировать группы интересов: уровень индивида, уровень организации и уровень социальной системы в целом. Плюралистический подход фокусируется только на первом уровне, неомарксизм — на третьем. Преимущество неокорпоративизма и заключается в его способности описать организации как коллективных акторов, которые диалектически связанны с личными интересами их участников: интересы организации создаются из интересов ее участников, но одновременно формируют и контролируют интересы участников [10, р. 123-158].
Как замечает К. Кроуч, «корпоративизм и плюрализм противоположны друг другу, корпоративизм соответствует ситуации олигополистических организаций, более централизованных и способных к стратегическим действиям; плюрализм же в свою очередь соответствует высококонкурентным свободным рынкам» [11, с. 932-934]. Для развития корпоративизма группы должны быть:
— «всеохватывающими организациями», по типологии М. Олсона [12], т. е. обладать большой централизацией, быть в состоянии вести переговоры с макроэкономическим эффектом, результаты которых скажутся через членов группы на обществе в целом;
— достаточно велики, но способны реагировать на действия своего лидера, у которого есть стратегические способности определить последствия переговоров.
Сравнительное изучение корпоративизма, например М. Бруно и Дж. Сакса [13], выявило, что корпоративизм способствует снижению инфляции и безработицы в большей степени, чем плюрализм, но гораздо меньше последнего способствует экономическому росту. В отличие от плюралистической системы динамика развития корпоративизма благоприятствует возрастанию интеграции и концентрации.
В современной политической мысли взаимодействие трех основных акторов: государства, бизнеса и общества — описывается с помощью двух основных категорий: корпоративизма и плюрализма, или с помощью континуума плюрализм-корпоративизм. Можно, следуя логике М. Аткинсона и В.Колемана, использовать термин «политическая сеть» для обозначения отношений между государством и организованными группами интересов частного сектора [14, р. 112-121]. Для выделения основных типов политических сетей отмечают а) структуру представительства интересов, б) отношения одних групп интересов с другими, в) роль групп интересов в политическом процессе. На базе этих трех измерений логически может быть выявлено несколько типов сетей, но в действительности доминантными являются три: «плюрализм давлений», «спонсируемый», или «клиентельный», плюрализм и корпоративизм.
К концу 1970-х годов в политической науке распространилось мнение, согласно которому корпоративизм как явление макроуровня, описывающее всю систему принятия политических решений и/или представительства интересов, может быть применен только к небольшому числу стран. Если рассматривать корпоративизм в масштабе всей макроэкономической системы государства, то его основными функциями являются систематизация наемного труда при проведении политики доходов [3; 15] и улучшение управляемости режима [4; 10]. Таким образом, классическим институтом корпоративизма можно считать трехсторонний совет, ответственный за выработку макроэкономической политики, в чьей компетенции находится перечень вопросов от налоговых расходов государства до ограничения почасовой оплаты труда.
Экономические спады и постепенное уменьшение доли населения, занятого в производственных отраслях, ослабили организации труда, роль профсоюзов заметно снизилась. Это в свою очередь снизило эффективность неокорпоративизма на национальном
уровне, а исследование концепции переместилось на местный и глобальный уровни. Так возникла целая плеяда разновидностей концепции. К дихотомии Ф. Шмиттера: «государственный/социальный корпоративизм», прибавляются разделения по шкале макро-/мезо-, а также секторальный/транссекторальный корпоративизм. Термин «ме-зокорпоративизм» появился для описания неокорпоративизма в традиционно плюралистических странах, Великобритании и США, где исторически ослаблена групповая организация бизнеса, производителей и труда. Ассоциации производителей борются друг с другом за место под солнцем и не рассматриваются правительствами как группы, способные артикулировать интересы всей отрасли [16, p. 187]. На микроуровне в этих странах недовольство наемных рабочих по-прежнему высоко вероятно. В таких обстоятельствах корпоративизм может оказаться оптимальным для всех сторон как попытка сократить конфликт между группами интересов путем перенесения его на мезоуровень. Различия между макро-/мезо-/микрокорпоративизмом относятся к уровню организаций интересов, которые действуют между ведущими национальными ассоциациями и отдельными фирмами. Секторальное/транссекторальное различие заключается в диапазоне политического «торга».
Для понимания властных отношений между группами интересов А. Коусон использует термин «корпоратизация». Корпоратизация описывает возможности организации как в качестве представителя интересов своих участников, так и в качестве дисциплинирующего фактора, необходимого для интеракции с другими группами. В этом случае степень корпоратизации означает качества конкретной организации, а не специфику отношений между группами интересов и государством, хотя последняя трактовка более распространена [5, p. 5]. Далеко не все группы интересов обладают корпоратизацией в достаточной мере, одним из главных вопросов исследователей неокорпоративизма стала попытка определить, какие группы интересов более склонны к развитию подобных качеств и как на эти процессы влияет государство. Исследования групп давления показывают, что группы, обладающие ресурсами и принимающие участие в торге с государством, чаще всего представляют интересы производителей и дилеров, а не интересы потребителей [16, p. 192]. Причем групп, имеющих реальные рычаги воздействия (забастовки, отказ в предоставлении информации, отказ от переговоров), больше на уровне отдельных секторов, чем в масштабе всего государства.
Для описания организаций интересов мезоуровня В. Штрек и Ф. Шмиттер ввели следующий ряд понятий [17, p. 119-138]: логика членства — отношения между организацией и интересами участников; логика влияния — отношения между организацией и государственными акторами; анализ самой организации как субъекта возможностей и ограничений. Прочные и стабильные мезокорпоративные связи описаны этими же учеными как «правительства частных интересов», в которых частные компании, признанные, но не контролируемые правительством, служат реализации государственных целей. Тенденции приватизации и дерегулирования рынка в экономике привели к актуализации самоуправления (self-government) в политике. С функциональной и политической точек зрения самоуправление повышает способность общества решать проблемы развития, так как оно подразумевает более эффективное сотрудничество между государством и гражданским обществом (в трактовке Дюркгейма), самоуправление базируется на групповой солидарности как на общественном ресурсе. В 1985 г. В. Штрек и Ф. Шмиттер продолжили свои исследования в этом ключе, отмечая, что «неокорпо-ративное государство частично управляет через переговоры с организованными социальными группами и их использование для достижения общественных интересов более эффективно, чем государственная бюрократия» [18, p. 278]. Самоуправление групп рас-
ширяет возможности и инструментарий правительства в сферах стандартизации, контроля качества, дополнительного образования, защиты экологии, исследований и обеспечения благосостояния. Поскольку члены ассоциаций обычно более уверены в своих представителях, чем в государственных чиновниках, правительство частных интересов становится более легитимным, чем прямое государственное регулирование некоторых сфер [19].
Помимо горизонтального разделения корпоративизма на уровни существует вертикальное дробление этого понятия. Секторальный корпоративизм подразумевает взаимодействие внутри сектора или отрасли производства. При определенных условиях (например, в кризисной ситуации) конкурирующие на рынке фирмы могут осознать существование групповых интересов. Таким образом, сектор — это вертикальное групповое объединение, наделенное некоей общей идентичностью [5, р. 15]. Сравнительный анализ отраслей промышленности выявляет различную структуру организации отраслей (секторов) и разную силу внутригруппового взаимодействия, что объясняет секторальные различия в государственной политике. Сосуществование разных отношений между правительством и обществом внутри одной страны оказалось реальностью, более того, было доказано, что группы интересов, организованные согласно корпоративным принципам, вполне могут использовать корпоративные практики и конкурентную тактику для достижения своих интересов [20, р. 331].
Таким образом, мы можем воспользоваться выводом В. Штрека и Л. Кенворси о том, что если первоначально сложилась тенденция классифицировать целые общества по степени их принадлежности к корпоративизму, то более поздняя дискуссия позволила разным секторам общества быть в разной степени «корпоративными» по характеру организации и принятию политических решений [19]. Стоит обратить внимание и на то, что цели корпоративизма неизменны на всех уровнях: «содействие разрешению политических разногласий и достижение консенсуса по экономическим целям среди основных групп производителей» [14, р. 27]. Однако вероятность достижения этого типа взаимосвязей и побудительные мотивы стремления к созданию корпоративных отношений будут разниться в зависимости от страны и сектора экономики.
Другое важное разделение неокорпоративизма пролегает в идеологической сфере и может быть сведено к паре «социальный» и «либеральный» неокорпоративизм. А. Сиароф дает следующее определение либеральному корпоративизму: «Координированное, кооперативное и систематическое управление национальной экономикой внутри развитого индустриального общества и демократического государства, осуществляемое государством, централизованными профсоюзами, организованными группами производителей (последние сотрудничают напрямую внутри отраслей), предпочтительно при достижении относительной выгоды для всех акторов» [21, р. 190]. В рамках этого подхода неокорпоративизм может быть рассмотрен как структура и сознательно выбранная стратегия, а также быть измерен.
Когда возникают «государства частных интересов», или трипартизм? Практически каждое исследование неокорпоративизма содержит перечень предпосылок. Классическими, описанными Ф. Шмиттером предпосылками можно назвать интерес к согласованности результатов политики (а не к политическому процессу как к таковому, как в случае плюрализма); централизацию власти в артикулированных бюрократических структурах; активное участие государства в организации иерархических структур функционального представительства и допуск этих групп интересов к политическому процессу; приоритет политики, включающей труд [1, р. 21]. Для достижения положительных эффектов неокорпоративизма необходимо существование гибких, или «много-
ликих» (Janus faced), элит, способных не только выражать интересы своих последователей и извлекать экономическую выгоду из соглашений, но и «поддерживать хорошие отношения или со своими функциональными оппонентами внутри своего лагеря, или со своими функциональными эквивалентами в противоборствующем лагере» [22, p. 23]. Число предпосылок для успешного развития неокорпоративных отношений достигает в некоторых исследованиях 20-30 показателей [см., напр.: 22], зачастую существенно сужающих число стран, теоретически пригодных для адаптации подобных практик: например, маленькая, открытая, ориентированная на международные рынки экономика [21], сообщественная демократия [23] и высокий уровень экономического развития. Среди основных показателей назовем следующие: способ формирования национальных правительств, организационную структуру профсоюзов и ассоциаций. Интересный парадокс в связи с последним критерием выявляет австрийский ученый Ф. Трасклер в одном из поздних сочинений: «С одной стороны, централизация в сочетании с широким охватом увеличивает репрезентативность ассоциаций в формулировании требований. С другой стороны, централизация делает реализацию этих требований более сложной из-за проблем с легитимацией, усиливающихся в связи с централизацией» [24, p. 590]. Это, по мнению автора, ведет к размыванию классических моделей неокорпоративизма и созданию его новых форм.
Развитие неокорпоративизма на уровне секторов подразумевает создание корпоративной надстройки и развитую промышленную политику. В более подробном описании развитая система ассоциаций интересов является централизованной, интегрированной и высоко представительной. Что измеряется:
— степенью иностранного контроля в секторе. В секторе, где сосуществуют местные и иностранные компании, возникают серьезные препятствия для создания ассоциаций, так как такие компании имеют конфликтующие интересы и ориентированы в противоположных направлениях [25];
— конкурентоспособностью на международных рынках. Чем более конкурентоспособны фирмы на международном уровне, тем сложнее создать интегрированную систему ассоциаций. Такие фирмы выступают за минимальное вторжение государства в экономическую сферу, тогда как компании, соревнующиеся за внутренний рынок, стремятся к сотрудничеству с государством [26].
Государство, в свою очередь, также должно обладать определенным набором характеристик, прежде всего некоторой автономией от общества, чтобы быть в состоянии создать и продвигать концепцию государственного интереса как нечто большего, чем сумма конкретных интересов. Для достижения этого:
— мандат государственной бюрократии должен быть функциональным, а не репрезентативным (т. е. не представлять интересы определенной клиентелы);
— централизация бюрократии заключается в существовании одного агентства, представляющего государство в конкретном секторе [27].
Государство в целом должно обладать достаточной степенью стабильности для участия в корпоративных соглашениях. Самым трудновыполнимым критерием является отказ от укоренившихся, переходящих по наследству собственных интересов [5].
Однако с переходом европейских обществ в стадию постмодерна исследователи отмечают важность роли неформальных показателей для реализации практик неокорпоративизма. Так, признание организованных групп интересов на государственном уровне или их непризнание может, в конечном счете, зависеть от исторического контекста или от таких нематериальных факторов, как политическая культура, пронизанная чувством коллективной дисциплины и ответственности. В. Штрек предлагает такие ме-
тафизические факторы успеха корпоративизма, как удача политиков в процессе внедрения конкретных инициатив и отсутствие нормативной теории неокорпоративизма, в рамках которой не было создано харизматичной или утопичной привлекательной силы, которой обладают иные социальные теории, развивающие твердую систему моральных ценностей [28, р. 29]. Вполне вероятно, по мнению немецкого ученого, что корпоративизм «работает» только до тех пор, пока механизм его действия неизвестен широким массам.
Самые различные явления объединяются под «брендом» неокорпоративизм, однако размывание границ между государством и гражданским обществом лежит в основе любой его формы. Это порождало и порождает немало критики в адрес корпоративизма и его наследника — неокорпоративизма и ставит под сомнение возможность сочетания корпоративизма с демократией. Однако именно эта открытая и недогматичная трактовка корпоративизма, принятая в период бума интереса к этой теории позволила современным общественным наукам узнать так много об институционализации и политическом использовании взаимодействия групп интересов и государства. Ф. Шмиттер и Дж. Гроут предлагают для описания противоречий, отмеченных выше [29], определить неокорпоративизм как «циклический». «Сизиф корпоративизма» — яркая метафора, отражающая колебания неокорпоративизма, которому приходиться менять свое обличие в контексте изменения экономических и политических реалий.
Интерес к современным формам корпоративизма отличает центральная роль, которая отводится в этой концепции причинам возникновения и борьбе с последствиями экономических и политических кризисов в развитых странах. Можно сделать вывод о том, что вопросы, которые мы задаем о группах интересов и о неокорпоративизме, меняются в зависимости от исторических обстоятельств. Но автономная теория должна быть достаточно многогранной, чтобы выдержать проверку разными историческими контекстами. «Нам не нужна новая теория каждый раз, когда дела пошли скверно», — пишет один из самых знаменитых критиков неокорпоративизма Г. Алмонд. Представляется логичным, что, перед тем как списывать имеющиеся в нашем распоряжении теории, мы должны их хорошо изучить. «Когда Шмиттер провозгласил, что век корпоративизма еще продолжается, мы знали, что некоторая степень плюрализма встроена в разнообразные современные общества, как авторитарные, так и демократические, таким образом, корпоративизм — это разновидность плюрализма, отличная от дезагрегированного конкурентного плюрализма, который находится в одной точке экстрема, и от государственного контроля, который находится в противоположной» [9, р. 251].
Используя модель, предложенную Ф. Тракслером, можно выделить несколько моделей в исследованиях неокорпоративизма [24]. Ортодоксальный неокорпоративизм исходит из утверждения, что корпоративизм эффективен при соответствии его структур функциям (например, соответствие законодательства). В терминах функционализма корпоративизм характеризуется тем, что ассоциации интересов несут ответственность за публичную политику, например в части урегулирования заработной платы. Жизнеспособность таких структур пропорциональна охвату централизованных и прошедших государственное лицензирование ассоциаций интересов. Этот подход можно описать как «конгруэнтный», или подход соответствия. Проблема с этим подходом заключается в том, что политика корпоративизма в большинстве случаев существует в неклассическом варианте. Объясняется этот парадокс тем, что корпоративизм может основываться на иных, кроме централизованной власти, механизмах. Факторы ослабления классического корпоративизма [27]: упадок системы профсоюзов; упадок государства
благосостояния, вызванный низкой эффективностью и ростом стоимости социальных программ; интернационализация бизнеса, вызванная глобализацией; снижение популярности социалистических и социал-демократических политических сил, традиционно связанных с неокорпоративизмом.
Другой подход заключается в «дезорганизации» и подразумевает общий упадок неокорпоративизма и, соответственно, расцвет нерегулируемых, неолиберальных режимов. Так, капиталистические тенденции подрывают как структурные основы, так и результаты корпоративизма. Однако этому тезису противоречит распространение в Европе «социальных пактов», содержащих обновленные корпоративистские положения. Использование этого факта для подтверждения классической модели было бы неточным, ведь заключение этих пактов имело место в странах, далеких от корпоративного представительства интересов (Испания, Италия, Ирландия).
В связи со всем вышеизложенным, можно прийти к выводу, что корпоративизм — это актуальная часть описания системы социальных отношений в обществе, суть которого не сводится к переговорам между профсоюзами и работодателями под присмотром государства, но отсылает нас к фундаментальным вопросам отношений между государством и гражданским обществом, а также между обществом и капиталом. Корпоративизм в современной политической науке может быть охарактеризован как подход, модель взаимоотношений на самых разных уровнях. Тем важнее для данного исследования тот факт, что корпоративизм как таковой не связан ни с конкретной идеологией, ни с какими-то определенными общественными надстройками.
Для осмысления роли неокорпоративизма в современном мире интересно было бы рассмотреть возможное будущее корпоративизма не в футурологическом видении, а как ответ на вопрос, какие признаки будет иметь живой и действующий инструмент неокорпоративизма, обладающий высокими адаптивными механизмами, в условиях глобализации, но это — тема для отдельного исследования.
Литература
1. Schmitter P. Still in the Century of Corporatism? // Trends towards corporatist intermediation and policy making / P. Schmitter, G. Lehmbruch (eds.). Beverly Hills, CA: Sage, 1979.
2. Шмиттер Ф. Неокорпоративизм // Полис. 1997. № 2.
3. Lehmbruch G. Concluding remarks: problems for research on corporatist intermediation and policy making // Trends towards corporatist intermediation and policy making / P. Schmitter, G. Lehmbruch (eds.). Beverly Hills, CA: Sage, 1979.
4. Schmitter P. Reflections on where the theory of neo-corporatism has gone and where the praxis of neo-corporatism may be going //In Patterns of Corporatist Policy Making / Ed. G. Lehmbruch, P. Schmitter. London: Sage, 1982.
5. Cawson A. Varieties of corporatism: the importance of the meso-level of interest intermediation // Organized Interests and the State. Studies in Meso-Corporatism / A. Cawson (ed.). London: Sage, 1985.
6. Molina O., Rhodes M. Corporatism: the Past, Present and Future of a Concept / Annual Review of Political Science. 2002.
7. Wiarda H. Corporatism and Comparative Politics. The Other Great Ism. NewYork: Sharpe, 1997.
8. Bird G. The Dangers of Deja vu Economics // World Economics. 2009. N 10 (1).
9. Almond G. Corporatism, pluralism, and professional memory/ World Politics. A Quarterly Journal of International Relations. Vol. 35. N 3. 1983.
10. Offe C. The attribution of public status to interest groups: observations on the West German case // Organizing Interests in Western Europe / Ed. S. Berger. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1981.
11. Кроуч К. Корпоративизм // Управление человеческими ресурсами / Под. ред. М. Пула, М. Уорнера. СПб.: Питер, 2002.
12. Олсон М. Логика коллективных действий: Общественные блага и теория групп. М.: Фонд Экономической Инициативы, 1995.
13. Bruno M., Sachs J. Economics of World Wide Stagflation. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1985.
14. Atkinson M., Coleman W. Corporatism and Industrial Policy // Organized Interests and the State. Studies in Meso-Corporatism / A. Cawson (ed.). London: Sage Publications, 1989.
15. Panitch L. Recent theoriztions of corporatism: Reflections on a growth industry / British Journal of Sociology. 1980. N 31.
16. Schneider V. Corporatist and pluralist patterns of policy-making for chemicals control: a comparison between West Germany and the USA // Organized Interests and the State. Studies in Meso-Corporatism / A. Cawson (ed.). London: Sage Publications, 1985.
17. Streeck W., Schmitter P. Community, market, state and associations? The prospective contribution of interest governance to social order // European Sociological Review. 1984. N 1(1).
18. Streeck W., Schmitter P. Private Interest Government: Beyond Market and State. Bristol: Sage, 1985.
19. Streeck W., Kenworthy L. Theories and Practices of Neocorporatism // The Handbook of Political Sociology. States, Civil Societies and Globalization / Ed. by T. Janovski. Cambridge University Press, 2005.
20. Katzenstein P. Corporatism and Change: Austria, Switzerland and the Politics of Industry. Ithaca: Cornell University Press, 1987.
21. Siaroff A. Corporatism in 24 industrial democracies: Meaning and measurement // European Journal of Political Research. 1999. N 36.
22. Scholten I. Political Stability and Neo-corporatism // Corporatist integration and societal cleavages in Western Europe / Ed. I. Scholten. London: Sage, 1987.
23. Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. М.: Аспект Пресс, 1997.
24. Traxler F. The metamorphoses of corporatism: From classical to lean patterns // European Consortium for Political Research. 2004. N 43.
25. Marin B. Governance and Generalized Exchange. Self-Organizing Policy Networks in Action. Frankfurt: Campus Verlag, 1990.
26. Schmitter P., Steeck W. The organization of business interests: studying the associative action of business in advanced industrial societies. Max Planck Institute of the study of societies. Discussion paper 99/1. Cologne, 1999.
27. Katzenstein P. Small States in World Markets. Ithaca, NY: Cornell Univeversity Press, 1985.
28. Streeck W. The study of organized interests: before “The Century” and after // The Diversity of Democracy: Corporatism, Social Order and Political Conflict / Eds. C. Crouch, W. Streeck. NY: Edward Elgar Publishing, 2006.
29. Schmitter P., Grote J. R. The corporatist Sisyphus: Past, present and future. EUI Working Paper SPS N 97/4. Brussels: EU, 1997.
Статья поступила в редакцию 17 июня 2010 г.
