CC BY
117
Неограниченность семиозиса в постмодернистских трактовках чтения
СТЕФАНОВСКАЯ Н.А. кандидат социологических наук, доцент Тамбовского государственного университета им. Г.Р.Державина
Аннотация
В статье анализируются различные постмодернистские трактовки феномена чтения, постулирующие неограниченные возможности конструирования смысла текстов читателем, открытость пространства семиозиса.
Ключевые слова: чтение, текст, семиозис, смыслогенез, постмодернизм, шизоанализ.
Постмодернизм, ядром которого принято считать постструктурализм, провозгласил завершение эпохи универсальности, единства культурных кодов. Необходимо отметить, что постмодернизм не является монолитным интеллектуальным течением. Под этим понятием объединяется набор разнообразных как по критерию моделируемой предметности, так и с точки зрения используемой методологии, проектов. Смысловая и категориально-понятийная пестрота подходов постмодернизма обусловлена его радикальным отказом от самой возможности конституирования в сфере современного философствования концептуальнометодологической матрицы, которая могла бы претендовать на парадигмальный статус.
В рамках постмодернизма, исходя из его базовых концептуальных особенностей, в частности, акцента на процессах демассовизации и дестандартизации, ухода от массовости социального действия, децентрации социальных систем, изменения характера восприятия реальности, отхода от тотальности всеобщего и возврата к самоценности индивидуального опыта на микроуровне и др., чтение рассматривается как довольно условный термин, объединяющий множество существенно различающихся по качеству процессов (Р.Барт, Ж.Батай, Ж.Бодрийяр, Ж.Деррида, Ф.Джеймисон, Ж.-Ф.Лиотар, Дж.Х.Миллер, П.де Манн, М.Фуко, У.Эко и др.).
Постулируя отказ от «раздвоения» мира, от бинарной оппозиции «означающего-означаемого», «знака-значения», постмодернизм меняет представления о чтении как иерархической, ступенчатой схеме расшифровки истинного смысла текста, поскольку тексты, подлежащие прочтению - это симулякры, не имеющие предметных референций. Знак - не путеводная нить, а та единственная реальность, в которую погружен человек. В конечном счете, реальность исчезает, ее заменяет становящийся реальностью текст. Иными словами, текст выступает не отражением реальности, а первой и единственной реальностью. Происходит замещение мира текстом, как имиджем мира. «Не важно, что есть этот мир сам по себе, важно то, чем он является, как он пред-ставлен. А предстояние картины мира самому этому миру связано с ощущением его конечности, завершенности - и в пределе - неспособности двигаться дальше. Текст же разворачивается беспредельно. Это бесконечный образ конечного мира» [10, с.80].
Соответственно, чтение представляет собой трансмутационный акт общения, в котором творится новый смысл-мысль и изменяется наличный, являя энергию сопротивления любой стихии [9, с.161]. Акт чтения выступает вариантом языковой игры, сферой экспериментирования, где происходит совмещение и смещение смыслов. Идея языковой игры лежит в самой основе постмодернистской концепции Читателя как источника смысла, ибо в процессе чтения «все трое» (т.е. читатель, текст и автор) «являют собою единое и бесконечное поле для игры письма» (Л. Перрон-Муазес) [14, с.958].
«Открытое произведение», согласно У.Эко, становится игрой, системой кодов, которые способны разгадать только посвященные, а значит, только им будет доступно бесконечное движение в пространстве произведения. Для «остальных» произведение конечно и безусловно.
Для обычного зрителя искусство продолжает оставаться областью целостности и сферой произведений. Для элиты важной становится способность примкнуть к тексту, слиться с ним, раствориться в его форме [10, с.98].
Таким образом, чтение дискурсивно, оно неразрывно связано с контекстом, и главным в нем становится прочтение, понимание не денотативных значений высказывания, а наоборот, вычитывание тех значений, которые подразумеваются, но остаются невысказанными, невыраженными. Текст принципиально раскрыт, всегда соотносится с другими, современными или предшествующими, или даже будущими дискурсами. В связи с этим важна позиция читателя, превращающегося в соавтора, который может раскрыть скрытые реминисценции, соотнеся произведение с общекультурным контекстом [3, с. 54].
Повторимость, воспроизводимость текста является условием его бесконечно долгой культурной жизни. Он может, не меняя своей внутренней определенности, попадать в новые контексты и приобретать новые смыслы. В рамках постмодернизма чтение это не способ обретения Другого, а скорее зеркало для обнаружения и исследования собственной природы и собственных проблем. Чтение возникает из мотива сомнения в собственной самодостаточности. В логике постмодерна в чтении происходит возврат к самому себе, постоянное обдумывание себя, изменение самооценки, внимание к своему внутреннему миру. В чтении человек проявляется как «в самом себе сомневающееся бытие» [10, с.86]. Истоки этого сомнения в социальных условиях жизни современного человека. С одной стороны, он пользуется всеми благами современной цивилизации, а с другой, - отдает себе отчет в ее враждебности человеческому началу. Поэтому человек, если он еще способен на гуманистическую самооценку, испытывает некоторый нравственный дискомфорт, сомневаясь в собственной правомерности. Как утверждает Ж. Деррида: «Критический читатель априори и бесконечно сам подвергается некоему критическому прочтению» [8, с.383].
В постмодернистском понимании чтение децентрировано. Его можно начать с любой точки, которая и станет новым центром. Равенство дискурсов отрицает идею восхождения к «единому» тексту или смыслу в чтении, идеализирует его номадизм, множественность. Образом новой зарождающейся книги становится ризома, основными свойствами которой являются принцип связи и принцип гетерогенности [9, с. 162].
Задание тексту смыслового единства - задача читателя. Чтение формирует некоторый метафрейм - особое объединение смысловых блоков, являющееся единичным, подвижным, зависящим от ситуации, социального и эмоционального контекста, личности читателя, который в разных условиях может давать разный результат для читающего. Текст при этом выступает лишь как «сложный букет неоформленных возможностей, стимулирующий интерпретативный дрейф своего читателя» [12, с.23]. При этом обязательным является только взаимное сцепление фрагментов текста, но без заранее заданной (или в любой случайной) конфигурации без цели и без центра, приблизительным аналогом которого может служить детский калейдоскоп с набором разноцветных стекол [1, с.418].
В разных опытах чтения различных читателей (как и в разное время у одних и тех же) «ускользание» и порождение смысла происходит самым причудливым образом. «В коммуникативном пространстве, которое создается книгой, с неизбежностью возникает в результате не одна самоидентичность с устойчивой «сердцевиной», но серии фантомных «копий». Писавший теряет контроль над этими призраками (своими интерсубъективными идентификациями), которые размножаются, живут и самопроизвольно гибнут в публичном пространстве ... Публичное пространство приобретает собственную антропогенную силу, становясь в буквальном смысле «фабрикой» по массовому изготовлению интерсубъективных фантомов «авторов». В этом пространстве существует не Кант или Платон, а размножающаяся в опытах чтения серия «кантов» и «платонов». Таким образом, мир книги - это мир антропо-поэзиса, в котором происходит постоянное, имеющее форму праздничного безделья изобретение человеком самого себя и в качестве «сердцевины» метафизической идентичности «Я», и в качестве серии фантомных существ, обладающих разнообразной психофизиологической организацией» [11, с.193].
Таким образом, постмодернистский подход пробует объяснить, почему чтение одного и того же текста в разное время имеет различный результат. Условной, неформализуемой методологией чтения выступает деконструкция, как некое событие, которое не дожидается размышления, сознания или организации субъекта. Каждое «событие» деконструкции остается единичным [7, с.155]. В таком случае произведение, подобно иероглифу, не подается однозначному прочтению, в нем заложена возможность возврата и переосмысления, «переигрывания» ситуации [10,с.99].
Тем самым, в постмодернистской перспективе чтение это разворачивающийся в субъективном времени читающего процесс индивидуального творчества смыслов. Оно реально только в процессуальности индивидуального означивания в постоянно переструктурирующихся проблемных смысловых полях текста. Текст не готовая ткань, он «...делается, вырабатывается в вечной ткацкой работе. Потерянный в этой ткани (в этой текстуре) субъект постоянно уничтожает себя прежнего, переделывает себя, подобно пауку, истаивающему в строительных выделениях своей паутины» [2, с.13]. Тем самым, утверждается открытость и неограниченность семиозиса в процессе чтения.
В постмодернистских концепциях, чтение - это неповторимая индивидуальная игра смыслов, связей, интерпретаций. Постмодернистская парадигма придает фундаментальный статус феномену дискурса, который трактуется в качестве самодостаточной процессуальности. По мнению ее сторонников, в чтении реально имеет место не интерпретационная деятельность субъекта, а «моменты самотолкования мысли» (Ж. Деррида). Это означает, что какова бы ни была цель дискурсивной процедуры, всегда - и в рамках письма, и в рамках чтения - «субъект... не бывает экстерриториальным по отношению к своему дискурсу» (Р.Барт). Таким образом, чтение есть просто один из способов освоения дискурсов, как «сложной и дифференцированной практики, подчиняющейся доступным анализу правилам и трансформациям» (М. Фуко).
Подобная трактовка читательской деятельности в постмодернизме дает довольно редкую возможность включить в изучение чтения уникальность, единичность отдельного читателя, что является одной из сложнейших проблем социологии чтения - как, не исключая макропроцессов, учесть тонкие индивидуальные структуры личности. В то же время, один из существенных недостатков заключается в том, что в посмодернистской перспективе теряются качественные особенности собственно чтения, размываются его границы, оно превращается в абстрактную характеристику психики, маркирующую не только дистантный контакт, но и другие феномены духовной жизни.
В рамках постмодернизма сформировался еще один подход к трактовке феномена чтения, имеющий ряд принципиальных особенностей в отличие от описанных постмодернистских концепций, что и дает нам повод выделить его как самостоятельный. Мы назвали его -экспериментационный (Ж.Делёз, Ф.Гваттари, М.Бланшо, Б.Вальденфельс, П.Клоссовски, Р.Жирар и др.).
Истоки его находятся во фрейдизме, с позиций которого чтение может быть представлено как постоянный тренинг границы Эго, попытка раздвижения этой границы в сторону проникновения в бессознательное. Объединяющим тезисом для представителей данного подхода выступает наличие некоего метаначала - «желания», как инициирующей и движущей силы человеческой активности, в том числе и в чтении. Единственной приемлемой целью человеческой активности при этом называется производство субъективности, непрерывно самообогащающей свои отношения с миром [5, с.152]. Причем эта движущая сила заключена в индивидуальной психике, а не вне ее. Таким образом, чтение здесь - это всегда психологический эксперимент с заранее непредсказуемым результатом.
В отличие от постмодернизма, утверждающего множественность интерпретаций текста в процессе чтения, основанную на взаимоналожении и перекличке текстов, знании предшествующих текстов читателем и ориентации на авторские метки, в этом подходе декларируется радикальный отказ от интерпретации и наличия смысла в тексте вообще. Основу и результат чтения составляют не интерпретация или моделирование, а экспериментация, создание совершенно нового смысла читателем (лозунг, выдвинутый Ж. Делёзом и Ф. Гваттари
- «Замените интерпретацию экспериментацией»). Исходя из этого, по мнению Дж. Х. Миллера,
смыслогенез никогда не бывает объективным процессом обнаружения смысла, но вкладыванием смысла в то, что само по себе не имеет никакого смысла [13]. Базовый принцип смыслообразования в чтении - случайность, поскольку в ризоморфной среде коммуникации между дифференцированными линиями носят принципиально случайный характер, ускользающий от консервации.
В качестве базовых положений экспериментационного подхода выделяются следующие:
- способности к чтению даны изначально, врождены,
- они причастны к человеческой сущности как само стремление к коммуникации,
- реализация способности к чтению имеет «шизофреническое раздвоение» на сознательную деятельность самого человека и подсознательное следование безличной силе «желания», как внешней по отношению к личности, но заложенной в психике человека.
Ядром экспериментационного подхода можно считать концепцию шизоанализа Ж.Делёза и Ф.Гваттари, в рамках которой природа чтения выводится из «производящей силы бессознательного».
Согласно этой концепции бессознательное - не «античный театр», выражающий символические образы, а «завод», наполненный всевозможными абстрактными машинизмами, побуждающими его к производству и воспроизводству различных образов, слов и желаний. При этом социальное производство («полное тело», «социус») и «производство желания», по сути, идентичны. Но противостояние между ними разворачивается в пространстве «территориализации» потоков желания.
В отличие от постмодернизма, принципиально отказывающегося от построения самой модели мира, шизоанализ пытается сформировать глобальную систему социума.
Все понятия культуры распределяются между двумя полюсами - шизофренией и паранойей, которые образуют два противостоящих способа мышления, причем первый рассматривается как однозначно позитивный, а второй, соответственно, воплощает в себе все негативные черты культуры.
«Молярный» макромир общественных формаций параноидален, основан на «государственном» мышлении, в основе которого понятия идентичности, сходства, истины, справедливости и отрицания, позволяющие иерархически структурировать внутренние области репрезентационного мышления - субъект, понятие, объект. Он стремится структурировать и ограничить свободные «молекулярные» множественности желаний отдельного человека («шизомолекул»), задать им единые пути, т.е. «территориализировать» их. «Молекулярный» микромир строится на принципах «номадического» мышления, основывающегося на шизофрении, различии, свободной игре сил, разрушающих любой централизованный порядок. «Номадическое мышление» стремится сохранить различие и разнородность понятий там, где «государственное мышление» выстраивает иерархию и сводит все к единому центру-субъекту.
Авторы шизоанализа интерпретируют свободное от нормативирующих структур общества поведение индивида, который может свободно реализовывать свои желания как «деконструированный субъект» - как «шизоидное»: но не в качестве поступков психически больного человека, а как линию поведения лица, сознательно отвергающего каноны общества в угоду своему естественному «производящему желанию», своему бессознательному. Требование слушаться голоса собственного «шизо» (т.е. «шизомолекулы» - основания человека) ведет к необходимости редуцировать из психической жизни нормативные конструкты, навязанные культурой. Исходя из этого чтение как практика репрезентации, правильной интерпретации текста по едино заданным правилам отвергается, оно недетерминируемо.
Чтение есть не распознавание, а свободное конструирование символов товарного мира, декодирование, перекодирование, перегруппировка кодов текста в соответствии с имманентными процессами «производства желания».
Текст, таким образом, предстает не как застывший мертвый организм, а как свободное гладкое пространство мысли, «тело без органов», открытое для вариативного самоконфигурирования. Чтение выступает сферой противостояния произвольного номадического
мышления в границах текста и попыток централизованного управления или контроля за ним. Децентрированный текст не предполагает глубинного смысла и аксиологически выделенной интерпретации, не может выступать обнаруживающим исконный смысл предметом истолкования. Подвергнутое означиванию его «тело без органов» принудительно наделяется определенной конфигурацией, т.е. становится «телом с органами» и утрачивает свой статус пустого знака. Любая конкретность телесной организации выступает как насилие над вариабельностью «тела без органов», по мысли Ж.Делёза и Ф.Гваттари: «тело страдает от того, что оно... вообще организовано» [6, с.274].
Смысл чтения - свободное конструирование и дальнейшее оперирование понятиями, но не «пред-данными», «пред-существующими», а обозначающими то, что еще не вошло для человека в объектный строй мироздания, но уже может являть собой фрагмент «внешнего мира».
Доктрина шизоанализа переносит акцент с результата на сам процесс, способ чтения. По утверждению Ф.Гваттари, очевидно, что «принудительная и исключительная оппозиция означающего и означаемого одержима империализмом Означающего, возникающего с появлением машины письма. В таком случае все по праву приводится к букве. Таков закон «деспотического перекодирования»». По мнению Ф. Гваттари, означающее правомерно понимать как «знак великого Деспота (эпохи письма)». Акцентируя «тиранический, террористический, кастрирующий характер означающего» и высказывая сомнение в принципиальной работоспособности Означающего в языке, Ф. Гваттари делает вывод, что само по себе Означающее - «колоссальный архаизм, уводящий к великим империям», и подлежит замене моделью, в границах которой «потоки, содержание и форма» обходятся без означаемого. Целью таковых интеллектуальных поисков являлся поиск «линий абстрактного декодирования, противостоящих культуре».
«.Речь идет не о том, чтобы передать послания, снабдить образами в помощь отождествлению или же формально упрощенными образцами в качестве опоры для процедуры моделирования, но о том, чтобы катализировать экзистенциальные операторы, способные обрести в недрах нынешнего масс-медиативного хаоса устойчивость и стойкость.
Этот поэтико-экзистенциальный катализ, работа которого обнаруживается в недрах скриптуральной, голосовой, музыкальной или пластической дискурсивности, как бы одновременно запускает высказывательную перекристаллизацию творца, интерпретатора и любителя произведения искусства. Эффективность его коренится по существу в способности осуществлять активные процессуальные разрывы внутри семиотически структурированных значествующих и означательных тканей, исходя из которых он пускает в ход новые референционные универсумы». [5]
Соотнося пространственную модель с организацией и устройством человеческого мозга Ж.Делёз и Ф.Гваттари одновременно акцентируют также особую значимость порождающих и отчасти предпосылающих мышление материальных начал, как книги с присущей для нее многослойной структурой взаимоналожения листов. «Книга составляет ризому с миром. Существует непараллельная эволюция книги и мира, книга обеспечивает детерриторизацию мира, но мир осуществляет ретерриторизацию книги, которая в свою очередь детерриторизует себя в мире (если она на это способна и может это)» [6, с.379].
Чтение - одна из процедур субъективизации, обретения автономии, атрибутом которой является множественность примеряемых человеком масок. Чтение предполагает десубъективацию автора посредством определенных текстовых процедур и сопряженное с ней высвобождение процессов имперсонального становления или «Мап-становление» самого себя. Обозначая эту трансформацию термином «гетерогенез», Ж. Делёз демонстрирует, каким именно образом, с помощью «трансверсальной машинерии» многомерные знаковые миры превращаются в открытую, самовоспроизводящуюся систему, автономно творящую собственные различия. Результатом этого воспроизводства становится тиражирование бесконечных процессов ускользания от вяжущих фиксаций значения и, таким образом, от тирании означаемого. Иными словами, чтение - это всегда ускользание от фиксирующего, форматирующего значения текста, разрыв его рамок и границ для создания нового поля референций, процесс непрерывной смысловой мутации.
Шизоанализ - одна из немногих концепций, которая, отвергая деспотию Означающего как приоритет родового, ролевого, типичного, в центр анализа выводит единичное, неподвластное этой деспотии.
Созвучная шизоанализу идея присутствует и в концепции личности П.Клоссовски. По его мнению, основным мотивом деятельности субъекта является «желание», остающееся неизменным на всей протяженности развития индивида. Самосознание личности есть продукт воздействия нормативов социальных институтов на бессознательные волевые импульсы, характерные для естественного состояния человеческой природы. В результате в психике индивида первоначальная расстановка импульсивных сил оказывается перевернутой, насильственно задающей приоритет социального.
Для восстановления истинной иерархии прав единичного, индивидуального необходимо устранение «цензуры нормативности», укорененной в сознании на уровне «представлений», непосредственно действием, причем не социальным, а текстуальным. Таким образом, чтение становится актом восстановления и утверждения индивидуальности вопреки социальнокультурным регулятивам, укорененным в сознании. Оно подразумевает культивирование индивидуального усилия, «внутреннего порыва» трансгрессивного преодоления преграды, препятствующей нормализации психического состояния индивида, в литературном опыте.
В теоретических построениях М.Бланшо, человек, задаваясь вопросом о своем отношении к миру, обнаруживает неустойчивость своей позиции, когда онтологический статус и «укорененность» субъекта в бытии подвергаются сомнению вследствие смертной природы самого субъекта. Конечность, «дискретность» индивидуального сознания приводят к радикальному пересмотру возможностей разума при обнаружении его оснований в дорефлексивном и допонятийном поле бессознательного желания.
Бытие «поверхности» для установления собственной «глубины» с необходимостью нуждается в диалоге с другим, в роли которого выступает Ничто - смерть как абсолютно «иное». Субъект оказывается противопоставлен не просто негативности своего «зеркального отражения», но всему досубъектному, безличному, нечеловеческому, воплощенному в образе Сфинкса. Эта оппозиция обозначается М.Бланшо как «власть» - «воля к власти». Власть, тотальное господство нормативной рациональности, есть социально прописанный закон, стремящийся к забвению своей анонимной основы - «воли к власти».
Проводником власти выступают нормативные задания языка - литературные, семиотические, риторические, лингвистические, а гранью отделяющей власть от безвластия выступает специфическое культурное образование - книга. Она как продукт социального производства и материальное воплощение «предела власти» противопоставляется «опыту письма», «трансгрессивной текстуальности» желания. «Чистое» мышление в качестве опыта безвластного начинается, когда устранена всякая субъективность. Таким образом, писать нечто, не являющее собой книгу, означает находиться вне знаков, маркирующих предел письма в статусе книги. Нейтрализация власти может происходить через апелляцию к самой «воле к власти» посредством смещения позиции субъекта с «внешнего» на «внутреннее». В результате индивид не поддается однозначной идентификации в качестве полного, до конца выявленного «онтологического знака реальности», так как его глубинное значение ускользает от любых средств социального кодирования в традиционном дискурсе (язык, имя, ценность).
Индивидуальное самосознание начинается, таким образом, с «опыта невозможного» -выявления и расширения собственных пределов, которые не совпадают с границами языковых норм, культурных традиций, социальных полей - и реализуется в трансгрессивной стратегии выхода за пределы социальности.
В концепции М.Бланшо, чтение представляет собой форму свободы, но не той, которая дает или отбирает, а свободы принимающей и утверждающей. Акт чтения ничего не меняет, ничего не добавляет к тому, что уже есть, он позволяет вещам быть такими, как они есть. Процесс чтения сосредоточен «до или же вне акта понимания». Такое чтение всецело отлично от процедур интерпретации.
М. Бланшо, исходя из тезиса, что акт чтения не оставляет вещам ничего, кроме того, что они есть, развивает мысль о чтении как возможности увидеть себя таким, каков ты есть на самом деле, «чтении себя самого». Иными словами, в чтении сознание обращается на самое себя, но совсем не в сторону никогда не постижимой формы бытия. Он называет этот процесс «сущностным чтением». «.Читателю не нужно произведение, написанное для него, - он хочет как раз, чтобы оно было странным, хочет найти в нем нечто неизвестное, другую реальность, дух иного, способный переделать его и сделаться им» [4, с.167].
М.Бланшо предлагал понимать акт чтения в терминах самого произведения, а не в терминах субъекта. При этом он неизменно избегал идеи наделения произведения объективным статусом. Предложение М.Бланшо заключается в том, чтобы мы «принимали произведение за то, что оно есть, и таким образом освободили бы его от присутствия автора».
Акт чтения, благодаря которому могут быть открыты истинные измерения произведения, никогда не может быть представлен автором касательно своей собственной работы. Как заявлял М.Бланшо, «писатель никогда не прочтет свое собственное произведение. Для него это недостижимо, тайна, которую он создает, избегает его взгляда... Невозможность чтения самого себя совпадает с открытием того, что отныне не существует более места для какого-либо еще творения в пространстве, открытым работой и, следовательно, единственно существующая возможность - это всегда переписывать это произведение снова и снова...» [4, с.187]. Подобный эффект реверсивности, повторения присутствует не только в процессе написания, но и в процессе перечитывания.
Таким образом, в рассмотренных концепциях постмодернистской ориентации, свобода прочтения любого текста, отсутствие его смысловой предзаданности, множественность смыслов, конструируемых читателем в уникальной, неповторимой ситуации являются одним из концептуальных оснований трактовки феномена чтения.
Использованная литература
1. Барт Р. От произведения к тексту // Избр. работы. Семиотика. Поэтика / Р. Барт. - М., 1994. - С. 401-434.
2. Бауман З. Философские связи и влечения постмодернистской социологии // Вопросы социологии. - 1992. - Т.1,№ 2. - С.5-22.
3. Береснева Н.И. Язык и реальность / Н.И. Береснева. - Пермь, 2004. - 178 с.
4. Бланшо М. От Кафки к Кафке / Морис Бланшо. - М.: Логос, 1998. - 443 с.
5. Гаттари Ф. Язык, сознание и общество // Логос: Ленинград. междунар. чтения по философии культуры / Лениград. гос. ун-т.- Л., 1991. - Кн.1. - С. 152-160.
6. Делез Ж. Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения / Ж. Делез, Ф. Гваттари. - Екатеринбург : У-Фактория, 2007. - 672 с.
7. Деррида Ж. Письмо японскому другу // Постмодерн как ситуация философствования. -СПб., 2003. - С. 152-158.
8. Деррида Ж. Эссе об имени // Всемирная философия ХХ век. - Минск, 2004. - С. 381- 392.
9. Неретина С. Постмодернизм и книжная культура модерна / С.Неретина, А.Огурцов // Общество и книга: от Гутенберга до Интернета. - М., 2001.- С. 146-163.
10. Терещенко Н. Постмодерн как ситуация философствования / Н.Терещенко, Т. Шатунова.
- СПб.: Алетейя, 2003. - 190 с.
11. Тищенко П. Книга как антропология // Общество и книга: от Гутенберга до Интернета. -М., 2001.- С. 185-194.
12. Эко У. Роль читателя / Умбето Эко. - СПб.:Symposium, 2005. - 502 с.
13. Экспериментация // Всемирная энциклопедия: философия ХХ век / науч. ред. и сост. А.А.Грицанов. - М., 2002. - С. 934.
14. Языковые игры // Всемирная энциклопедия: философия ХХ век / науч. ред. и сост. А.А.Грицанов. - М., 2002. - С. 958-959.
