CC BY
105(Нео)евразийцы и политика:
«вхождение» в госструктуры и безразличие к общественному мнению?
Марлен Ларюэль
Ключевые слова: влияние на элиты; евразийство «инородцев»; евразийцы
прошлого; идеология; неоевразийцы; отношение к политике; поле политики;
Россия как Евразия; русское евразийство; «советники государя»; язык штампов.
Евразийцы прошлого и их нынешние последователи не раз формулировали собственную политическую позицию по отношению к коммунизму, Советскому Союзу, его наследию и т. п. Предлагали они и собственные соображения по поводу политического устройства, которое, по их мнению, наилучшим образом подходило бы русскому/русифицированному миру. Они высоко оценивали коллективизм, говорили о важности создания представительного общественного строя, позиционируя себя при этом в качестве выразителей чаяний молчаливого большинства, которое якобы заинтересовано в поддержании политического единства всего «евразийского пространства». Эти высказывания составляют основу их политической самолегитимации, их понимания политики как такой социальной деятельности, для осуществления которой вовсе не обязательны электоральные и подобные им формы достижения общественного согласия.
Сразу же возникает вопрос, насколько последовательны евразийцы в этой самолегитимации. Они не располагали сколько-либо существенной массовой поддержкой в период между двумя мировыми войнами; не располагают ею и после того, как в начале 1990-х годов произошло «возрождение» евразийства; да и их собственное
Марлен Ларюэль, сотрудник Центра российских, кавказских и центрально-европейских исследований (Centre d'etudes des mondes russe, caucasien et centre-europeen), Париж.
видение того места, которое они занимают в сфере политики, кажется ущербным. Впрочем, я не ставлю перед собой задачу оценить степень их общественного влияния в критериях социологии — для этого нет каких-либо статистических данных. Меня будет интересовать лишь их отношение к политике.
Единство самосознания участников евразийского движения?
Уже евразийство 1920— 1930-х годов представляло собой внутренне разрозненное течение, в рамках которого, концентрируясь вокруг общей веры в существование некоего целого, называемого «Евразией», могли сосуществовать самые разные личности и самые противоречивые идеи1. Предпринятое Л. Н. Гумилевым (1912—1992) и вслед за ним и другими русскими и тюркскими неоевразийскими авторами обновление евразийства еще более усложнило исходные позиции его приверженцев. Кстати, такая расплывчатость многочисленных идеологических концепций помогает сегодняшним сторонникам неоевразийства использовать интеллектуальные достижения евразийского движения 1920-х и представлять себя в качестве его достойных наследников.
Прежде чем рассмотреть то, что, как мне представляется, объединяет всех неоевразийцев, — их отношение к политике, имеет смысл установить, насколько они вообще едины, какова степень их взаимного признания. Сразу же скажу: они далеки от идейного единства, от того, чтобы быть единой силой. Скорее, они — разрозненное содружество.
Правда, неоевразийство не исчерпывается лишь тем, что производится его институционализированными течениями. Опосредовано, путями распространения, установить которые подчас удается с трудом, во многие сферы общественной мысли на территории бывшего СССР вошли идеи Гумилева. Вместе с ними широко распространилась евразийская культурологическая терминология. Неоевразийцы используют этот ресурс, пожиная плоды огромного успеха произведений Гумилева, специфический дискурс которого с такими его базовыми понятиями, как «пассионарность», «этногенез, «субэтнос», «суперэтнос» и т. п., проник в общественные науки и даже в школьные учебники. Евразийство — типичный пример идеологии изменчивых очертаний, чем, собственно, и объясняются его успех,
многогранность, присутствие в самых различных сферах: в политике stricto sensu, в теории литературы, в истории, в новой прагматичной формулировке «советскости». И одновременно — пример идеологии, заменяющей собой, с одной стороны, марксизм-ленинизм, с другой, подобно ему претендующей на всеобъемлющее объяснение мира и создание новой геополитики для России.
В 1990-е годы основные действующие лица неоевразийства довольно долго взаимно игнорировали друг друга, не признавали себя участниками единого целого. Так, А. Г. Дугин в своих работах открыто осуждал другие неоевразийские течения, признавал их бесполезными и ненужными. Однако сам он вызывал отторжение, прежде всего у А. С. Панарина, который в то время категорически отказывался принадлежать к тому же идейному течению, которое ассоциировалось у него с Дугиным. Для А. Панарина геополитика Дугина была языческой, лишенной христианской духовности: она осмысляла человека как часть природы и тем самым утверждала его зависимость от слепой судьбы. Государство же у Дугина представало в качестве самостоятельного эгоистичного организма, рассчитывающего только на силу и потому не дающего гарантии какой-либо международной стабильности. Все это было для А. Панарина полной противоположностью «цивилизованному» сознанию, образцом которого должно было являться евразийство.
В какой-то мере связующим звеном между этими двумя неоевра-зийскими течениями служил журнал «Евразия. Народы, религии, культуры», возглавлявшийся Эдуардом Баграмовым и представлявший официальное казахстанское евразийство. Президент Нурсултан Назарбаев стремился к тому, чтобы поставить свои экономические и политические проекты на фундамент культуры. Нуждался он и в том, чтобы обеспечить свое присутствие на российской общественной сцене. Журнал «Евразия» был тогда единственной трибуной тех неоевразийцев, которые проявляли немалый интерес к тюркскому и мусульманскому вариантам евразийства, готовы были сотрудничать со всеми идейными течениями, призывавшими к реинтеграции Советского Союза, и выражали в этом журнале свои надежды на то, что какой-то вариант реинтеграции на постсоветском пространстве состоится. Сам Баграмов считал, что евразийство сможет реализовать себя только тогда, когда оно будет освоено и «национализировано» другими народами, кроме русского. Но это означает, что помимо различия между Дугиным и А. Панариным, проповедовавшими «русскую» версию евразийства, существовало еще различие между ними и более
широким «российским» евразийством; осваивая советский дискурс, тезис о слиянии национальных культур, оно стремилось предложить некий постсоветский вариант дружбы народов2.
В начале 2000-х годов картина коренным образом изменилась. Когда в апреле 2001 года Дугин решил основать движение «Евразия», сразу же заявившее о поддержке Владимира Путина, он смог привлечь двух основных своих соперников предшествовавшего десятилетия: А. Панарина и Баграмова. Баграмов принял участие в учредительном съезде движения, тем самым публично признав Дугина неоспоримым лидером всех сторонников неоевразийской идеи в России. А. Панарин также сблизился с бывшим противником. С 2001 года он публикует свои статьи в руководимом Дугиным журнале «Евразийское обозрение»3, где в позитивном тоне отзывается о бестселлере Дугина «Основы геополитики»4. Позже он принял приглашение участвовать в учредительном съезде «Евразии». Правда, членом ее Центрального Совета он стал только в 2002 году. Его внезапная кончина в 2003 году еще более «упростила» ситуацию в стане неоевразийцев: исчезла крупная фигура, пусть числившаяся с недавнего времени в союзниках Дугина, но потенциально оставшаяся его конкурентом.
Так Дугин стал — и остается сегодня — лидером очень широкой части спектра, образуемого сторонниками евразийской идеи. Хотя в России есть и другие течения и деятели, отождествляющие себя с этой идеей, они ни в коей мере не обладают столь же значительными, как у Дугина, возможностями в сфере распространения своих взглядов. Однако, обретя бесспорное идейное лидерство, Дугин почти тотчас же столкнулся с серьезным и, видимо, неожиданным для него соперничеством на арене собственно политического действия: Абдул-Вахид Ниязов создал свою Российскую Евразийскую партию. После поражения на парламентских выборах в декабре 2003 года эта партия сошла с политической арены, однако факт ее появления нельзя было игнорировать. Ведь в этой попытке создать евразийскую организацию нашел свое отражение развивающийся ныне процесс усвоения евразийской идеи мусульманскими и тюркоязычными элитами Татарстана, Башкортостана и Якутии-Саха, с одной стороны, различными организационными структурами, представляющими российские национальные и религиозные меньшинства, с другой.
Все неоевразийцы двойственны в оценке отцов-основателей. Дугин отбрасывает их, считает их дискурс слишком литературным и
философским. Если у раннего евразийства и были некоторые прозрения, оно не смогло их четко передать на теоретическом уровне: «В евразийстве мы сталкиваемся с двойной степенью неопределенности — неопределенностью, свойственной самой русской мысли, и попыткой широкой систематизации этой неопределенности в новую неопределенную, но обладающую своей собственной логикой, концепцию»5. Правда, это не мешает Дугину занимать господствующее положение в деле реабилитации евразийства, публиковать в издательствах «Аграф» и «Арктогея» и на сайтах Интернета сборники работ ведущих теоретиков движения — П. Н. Савицкого, Н. С. Трубецкого, Н. Н. Алексеева — и писать к ним предисловия, в которых он старается как можно более тесно увязать «заветы» евразийцев межвоенного времени с его собственным, уже современным, определением (нео)евразийства6. А. Панарин почти никогда не цитировал первых евразийцев. Посмотрев на журнал «Евразия», увидим совсем иную картину: авторы, группирующиеся вокруг Баграмова, ссылаются на «старых» евразийцев постоянно. Объяснение простое: в журнале нет достойных теоретиков и, чтобы содействовать евразийскому обновлению, приходится искать свои истоки в раннем евразийстве.
Неоевразийцы столь же непоследовательны и по отношению к творчеству Л. Гумилева7. Пусть они обязаны ему открытием евразийства, пусть его престиж у широкой советской публики был огромен, почтения к нему они не испытывают. Александр Панарин и Борис Ерасов не раз осуждали псевдонаучные теории Гумилева, применение им в истории биологизирующего ее дискурса. От всего этого они постоянно открещивались, так как для них Евразия была исторической и политической реальностью, а не природной8. Если кто-то из неоевразийцев и оценивает Гумилева положительно, так это Дугин: разделяет гумилевскую этническую концепцию нации, веру Гумилева в «органичность» государственных конструкций. В определенном смысле Дугин на языке геополитики переформулировал то, что у Гумилева было выражено на языке истории: Запад — это «старый этнос», обреченный исчезнуть под напором экспансии евразийского «суперэтноса».
Как видим, позиции современных сторонников евразийства во многом различны, а сами они не очень-то склонны считать друг друга участниками одного идейного течения. Но и учитывая это, следует признать, что по некоторым ключевым для них вопросам, в частности по вопросу об отношении к политике, их мнения далеко не всегда различны.
Политическое движение, интеллектуальное течение или религиозный орден?
Чтобы ответить на этот вопрос, относящийся к неоевразийцам, следовало бы вернуться к истокам евразийства и ко времени его появления — периоду между двумя мировыми войнами. Евразийство 1920— 1930-х годов было единственной действительно оригинальной идеологией, созданной эмиграцией. Оно — дитя изгнания. Для всей русской эмиграции слово заняло место поступка; но для евразийцев в особенности писать — значило действовать. Они нашли мессианскую отдушину во внутренне крайне сложном дискурсе самоидентификации. Дискурс этот определял Россию не как европейскую и не как азиатскую страну; он определял ее как третий, особый, континент славяно-тюркского сожительства, несущий на себе печать господствовавших в его пределах великих империй — от Монгольской до Российской.
Евразийство родилось и из отрицания Европы, и из личного опыта; и этот опыт затем попытался обобщить себя. Вместо того чтобы ограничиться осуждением Запада, как то было свойственно значительной части славянофилов, евразийское движение стремилось предложить иное, абсолютно неевропейское прочтение России. Миссию свою оно видело в том, чтобы открыть России ее подлинную суть, предложить ей всеобъемлющую систему видения мира и практического действия. Собственно, это и определило постоянное стремление евразийцев к систематизации, теоретизированию, классификации явлений, их постоянные колебания между философской мыслью и программными установками — что всегда оставалось их наиболее существенной чертой. Постулаты евразийства были постоянно направлены на решение четких практических целей; его исторический выбор, как и выбор в сфере идентификации, должен был привести к немедленным или более долгосрочным политическим выводам. Движение не было всего лишь интеллектуальным, активно стремилось волевым усилием содействовать изменению мира9.
Однако само евразийство определяло себя не как политическую партию, а как идейное объединение. Очень быстро — уже в первые годы существования движения — князь Трубецкой отверг возможность его политизации. Ибо евразийство предлагало не только политическую программу: оно провозглашало особое видение мира — его восприятие и, прежде всего, философское осмысление. Для Трубецкого политика и экономика были не более чем выражением
идеологии, религиозной мысли, сами по себе они не имели смысла. Если евразийство и станет политической партией, считал он, партийное действие будет всего лишь одной из возможных форм евразийского действия, поскольку природа движения более сложна. Вместе с тем евразийство пыталось обрести организационные формы (что и вызывало известные расколы между теми его сторонниками, которые ориентировались на Советский Союз и концентрировались в Париже вокруг журнала «Евразия», и не доверявшими их начинаниям единомышленниками, проживавшими в Праге) и признавало себя «формально»10 более близким к жестко структурированным коммунистическим и социалистическим партиям, чем к дворянам-западникам. Оно всегда было очень государственническим, ставило государство на вершину иерархии своих ценностей: «Мы — лига культурного и государственного действия»11.
Хотя евразийство в течение долгого времени и выдвигало политические претензии, оно все же в большей мере стремилось соединить свои религиозные и философские принципы с собственными же географическими и историческими воззрениями. Идеологические постулаты евразийства всегда обрамлялись терминами культуры, его ориентализм был лишь «цивилизационной» версией его же философии. «Мы — метафизичны и в то же время этнографичны, геогра-фичны»12. Комплексное сочетание сущностных принципов и научных доказательств лежало в основе евразийского учения, воспринимавшегося его сторонниками как вера. Религиозные ссылки присутствовали во всех определениях, дававшихся евразийству участниками евразийского движения. С их помощью они хотели преодолеть расхождение между политическим и интеллектуальным аспектами своей деятельности. Евразийцы хотели походить на католические ордены, вроде ордена иезуитов, или на масонов, но одновременно резко выступали против западного христианства и либеральной мысли. Они определяли себя как «орден» в религиозном смысле этого слова, как братство, по природе своей отличное от братства западного. Провозглашая себя ответвлением волжских старцев, евразийцы видели себя орденом восточным: «По духу своему, мы, пожалуй, первый тип русского ордена... Мы призваны начать строить Россию-Евразию по заветам старцев, наполняя эти заветы новым историческим содержанием» 13. Но если евразийство — религиозный орден, то вера в Евразию и должна выражать себя как разновидность религиозной истины.
Вне зависимости от того, стремилось ли евразийское движение стать политической партией или восточным орденом, оно требовало
от своих членов согласия между жизнью и мыслью. Многие статьи, печатавшиеся в «Евразийской хронике», направлены на придание евразийству программного характера. Они призывали в том числе к экспансии евразийства в среду советской коммунистической элиты — ради того, чтобы создать внутреннее «освободительное движение». В этих же статьях содержался обращенный к членам движения призыв к прозелитизму. Предлагалась даже некая педагогика евразийства — чтение книг, рекомендованных библиографическими страницами «Евразийской хроники», приведение повседневной жизни в согласие с доктриной, призыв к дисциплине, обретению опыта полемики14. На страницах своих изданий евразийство всегда поощряло дискуссию, в ходе евразийских конференций всегда предоставлялось слово оппонентам. То была двойственность самоопределения, колебавшегося между политической ангажированностью и восхищением перед КПСС, с одной стороны, прославлением интеллекта и укоренением в религии, с другой. И та же двойственность характерна для неоевразийцев.
Официальное евразийство «инородцев»: не аполитичен ли в действительности его язык штампов?
Парадокс постсоветского времени: идеология евразийства обладает полуофициальным статусом не только в нероссийском государственном пространстве, прежде всего в Казахстане, но и в нерусском этническом пространстве, находящемся в границах России: в Татарстане, Башкортостане, Якутии. Сходный статус она получила и у двух конкурирующих между собой институтов, представляющих мусульман России: в московском Совете муфтиев России и в уфимском Центральном Духовном Управлении мусульман 15. Дабы утвердить тюркскую и/или мусульманскую идентичность соответствующие элиты взяли в 1990-е годы на вооружение евразийский дискурс — часть русского наследия, рассматриваемую ими вполне совместимой с их идентичностью. Зададимся и здесь вопросом, в какой степени этот нерусский евразийский дискурс принадлежит полю политики.
Нерусское евразийство во многих отношениях отличается от русского: приписывает благотворную роль тюркам и мусульманам, представляемым осевым элементом Евразии. При таком подходе русский народ становится европейским элементом, чуждым Евразии, противопоставляется тюркским народам, более адекватно
воплощающим идею встречи между Европой и Азией. Соответственно и Россия выглядит по-иному: уже не как великая держава, а как самая отсталая часть Европы; с этой отсталостью контрастирует динамизм Восточной Азии, Китая, с которыми тюрки могли бы установить больше контактов через Якутию и Казахстан. Тут мы сталкиваемся со своеобразным «шантажом идентификацией»: только став евразийской державой, Россия вновь обретет свое геополитическое величие, а в Евразию она сможет вернуться лишь тогда, когда признает и оценит входящий в ее состав тюркский и мусульманский мир. Таким образом, Россия, если она хочет избежать распада созданной русскими федерации, должна подавать себя миру — хотя бы отчасти — как тюркское и мусульманские политическое образования, должна сохранить за собой право на присутствие в Центральной Азии и стать признанным лидером азиатских и ближневосточных стран, всегда и всеми евразийцами рассматривавшихся в качестве естественных союзников России в ее противостоянии Западу.
В Казахстане в первые годы расцвета евразийского дискурса после распада СССР местные евразийцы были далеки от того, чтобы единодушно сплотиться вокруг президента, а некоторые казахские интеллектуалы разоблачали эту идеологию, считая ее иллюзией, призванной скрыть реальность, — этническую поляризацию страны и этнократический характер местной власти. Ныне же евразийство монополизировано режимом президента Назарбаева, новый 1а^ие de bois (казенный, шаблонный язык, язык штампов), теперь уже евразийский, стал официальным языком независимого Казахстана, используемым в сфере национальной политики. Основные евразийские издания принадлежат родственникам президента, независимых интеллектуалов такой способ национальной аргументации привлекает слабо16. Тем не менее президент Назарбаев смог собрать в рамках Университета имени Л. Н. Гумилева в новой столице Астане разношерстный Евразийский центр. Именно этот центр призван озвучить специфику казахстанской идеологии, четко отделить ее от обесценившейся продукции российских «конкурентов» — этих «империалистов» и даже «фашиствующих».
В уже упоминавшихся субъектах Российской Федерации евразийство также стало официальной идеологией, все тем же 1а^ие ёе Ьо1б, с помощью которого одновременно: превозносится тюркская и/или мусульманская специфика республики, подчеркивается ее лояльность федеральному Центру, выражается ностальгия по Советскому Союзу. Всё объемлющий и всегда расплывчатый дискурс — отличи-
тельная черта этой разновидности евразийства. В нем вы не найдете четко обозначенных экономических или социальных проектов; эта форма евразийства призвана, скорее, позиционировать то или иное этническое сообщество в рамках федерации, а не создавать политическую конструкцию. Более того, этот дискурс благонамерен, в нем нет выраженной политической ангажированности и предназначен он не местному населению, а центральной власти. Потому его творцов мало волнует, интересуется ли публика предлагаемыми ими темами — ведь и без того президенты республик в составе РФ почти всегда были единственными кандидатами на президентских выборах. Можно даже признать, что евразийство не находит отражения в каких-то важных пунктах президентских программ. Да и как ему находить такое отражение, если оно — всего лишь дискурс, легитимирующий существование национальных политико-административных образований. Дабы утвердить свою легитимность перед лицом Москвы, это евразийство вроде бы и говорит на языке национализма, да очень уж своеобразно: отказывается от жесткого этнического определения нации, играет на поле многонациональности и полирелигиозности, проповедует создание региональных объединений по принципу единства черт культуры... Но как таковое, оно не вызывает каких-либо дискуссий между сторонниками и противниками евразийства.
Русские неоевразийцы: «советники государя?»
Вернемся к русскому неоевразийству. На первый взгляд, с ним все по-другому: оно наконец-то входит в долгожданное поле политики. Весной 2001 года, когда были созданы «Евразия» Дугина и Евразийская партия России Ниязова, оно достигло-таки новой для него стадии политизации (хотя появление сразу двух партий еще раз подтвердило разделение евразийства на его русскую и нерусскую ветви17). Однако ситуация не столь очевидна, как кажется: обе эти партии, созданные в преддверии парламентских и президентских выборов (соответственно в декабре 2003 и в марте 2004 года), сегодня прекратили свое существование и были преобразованы в другие структуры.
Как и теоретики движения французских новых правых (в частности, Ален де Бенуа), вдохновлявшиеся теориями Грамши, Дугин полагает, что завоеванию политической власти неизбежно предшествует обладание властью в сфере культуры. Но при этом его не интересует, насколько широко распространяются его идеи; для него
важно влиять на молодых интеллектуалов, политическое будущее которых представляется ему многообещающим, и на центры принятия политических и военных решений. Благодаря успеху некоторых своих книг (например, изданных в 1977 году «Основ геополитики»), сделавшихся университетскими учебниками, он с 1998 года читает лекции в Генеральном штабе и в так называемом «Новом университете», что в полной мере отвечает его стремлению воздействовать на группы элиты18. Стремится он и к тому, чтобы стать «советником государя»: с 1998 года он был советником Г. Селезнева, прежнего председателя Государственной Думы, с 1999 года стал председателем комиссии геополитической экспертизы Консультативного совета по вопросам национальной безопасности при Думе19.
Приход к власти в марте 2000 года Владимира Путина резко изменил политическую позицию Дугина. При этом его собственная эволюция содействовала заметной трансформации подходов «патриотической» оппозиции к новой власти, а значит — изменению поля российской политики. Если в период президентства Ельцина Дугин на фоне проводившейся тогда прозападной политики играл роль «диссидента», то теперь он сближается с новым сильным человеком страны. Начиная с 2001 года, Дугин признается в том, что он поддерживает путинскую власть в проводимой ею великодержавной политике, и ориентирует на то же и свою партию «Евразия». С момента создания эта партия выступала союзником власти, ставя перед собой целью, как заявлял ее лидер, не борьбу за власть, а влияние на власть20. Дугин был близок к правительственной коалиции Путина, но в избирательной кампании 2003—2004 годов участвовал недолго, очень быстро покинув блок «Родина», в который первоначально вошел. Уход из «Родины» объяснялся желанием вновь обрести право на собственное мнение, а также тем, что в этом блоке ему вряд ли бы удалось стать одной из ведущих политических фигур.
Дугин отказался от «партии», чтобы в ноябре 2003 года преобразовать свое движение в Международное евразийское движение (МЕД), имеющее статус неправительственной организации. Уход с политического поля позволил ему избежать каких-либо уступок избирателям и вновь утвердиться на поле идеологии. МЕД рассчитывает стать международным мозговым центром (think tank) влияния на действующие органы власти в России, Казахстане и Турции. Турецкая увлеченность идеей Евразии, обозначившаяся в течение нескольких последних лет, — явление во многом поразительное, и в определенной мере эта увлеченность стала итогом международной активности Дугина.
Ситуация в Казахстане также эволюционировала. Еще совсем недавно Дугин считался там persona non grata, а его неоевразийство трактовалось как «империалистическое». Ныне же кое-кто из близких к Назарбаеву идеологов пытается сблизиться с Дугиным и таким образом содействовать развитию казахского евразийства, до сих пор остававшегося концептуально бедным. Дочь президента Назарбаева Дарига, надеющаяся стать преемницей отца, открыто заявила о своей идейной близости с Дугиным, подтвердив, что основная задача евразийства заключается в том, чтобы стать идеологией на службе политической власти. «Примирение» между казахстанским евразийством и Дугиным убедительно продемонстрировала в 2004 году публикация книги Дугина «Евразийская миссия Нурсултана Назарбаева». Она вышла в московском издательстве «Евразия», отпечатана на глянцевой бумаге и, что очень вероятно, финансировалась Астаной.
Появление Дугина на политическом поле — пусть всегда временное, но достаточно регулярное — должно расцениваться как новая фаза его эволюции, сменившая фазу выработки им идеологических воззрений. Но эволюционирует только его статус публичной личности. В течение многих лет его обычно воспринимали оригинальным, но маргинальным интеллектуалом, тогда как сам он стремился обрести признание в качестве уважаемой, близкой к власти политической фигуры. И выборы для него — не средство; с его точки зрения, не тот это путь, который позволит ему достигнуть намеченной цели.
Как и отцы-основатели эпохи 1920-х годов, неоевразийцы придают мало значения формальной политической игре, считая ее ненужным заимствованием с Запада. Куда важнее для них идеологическое «вхождение» в структуры государственной власти. Для первых евразийцев то были структуры Советского Союза и Коммунистической партии, для их наследников — президентская администрация, органы СНГ, центральной и региональной властей.
* *
*
Несомненно, что евразийство вырастало из идеологии, подобной Weltanschauung, то есть из личного религиозного поиска, а не из политики — в той ее форме, в какой представляют политику на Западе. Не случайно, что развивается оно в интеллектуальных кругах, стремящихся получить признание государственной власти в качестве «советника государя» (А. Дугин, Э. Баграмов, А. Панарин) либо
непосредственно в рамках властных и управленческих структур, не заинтересованных в укреплении представительных выборных органов (Казахстан, Татарстан, Центральное Духовное Управление мусульман и т. д.). Даже те две партии, что в 2001—2003 годах апеллировали к евразийству, на деле разрабатывали не столько выборную стратегию, сколько способы идеологического «вхождения». Совсем как первые евразийцы, неоевразийцы надеются «активировать» принимающие решение институты высшего уровня — и не слишком озабочены тем, чтобы распространить свои убеждения в широкой публике. В некотором смысле вопрос о представленности евразийства в российской общественной жизни был для них неважным и таким и остается. Геополитическое определение России как Евразии может широко распространиться при условии частых публичных ссылок на него, а для этого вовсе не обязательна какая-то поддержка со стороны публики — достаточно, если оно будет навязано сверху.
Сужение поля демократии в современной России, скорее всего, укрепит эту тенденцию в неоевразийстве. Процесс институционализации различных лоббистских объединений и структур свидетельствует одновременно и об отсутствии интереса к построенным на западный манер избирательным кампаниям, и — поскольку существенные политические и экономические вызовы обсуждаются внутри государственных учреждений представителями различных корпораций, более или менее связанных с президентской администрацией, — о предпочтении, оказываемом системе, которая по ряду параметров напоминает существовавшую в Советском Союзе. Пусть внешне власть становится все более монолитной, это еще не дает оснований считать, будто в российском обществе нет более дискуссии и оппозиции. Та и другая вовсе не обязательно заявляют о себе публично: дискуссия может вестись внутри администрации, оппозиция — существовать в тех властных институтах, в какие она смогли проникнуть. Но как раз этого и требует концепция политики, характерная для евразийства, — и для его создателей, и для современных носителей этой идеологии. Они всегда склонялись именно к таким формам функционирования власти, а не к демократической игре и ее рискам. Политическая сущность евразийства состоит не столько в его присутствии на политической сцене нети, подтверждаемом наличием партии, избирательной деятельностью, социологическими рейтингами популярности, сколько в способности ответить на ожидания власти, которая сегодня, как представляется, ищет идеологию, оправдывающую проводимую ею внутреннюю и внешнюю политику.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См. об этом: Laruelle M. L'ideologie eurasiste russe ou comment penser l'empire. Preface de Patrick Seriot. Paris, L'Harmattan, 1999; она же. Идеология русского евразийства. Мысли о величии империи. Перевод Т. Григорьевой. М., Наталис, 2004.
2 См. об этом: Laruelle M. L'Empire apres l'Empire: le neo-eurasisme russe // Cahiers du monde russe. Paris, EHESS, 2001. Vol. 42. № 1. Р. 71-94.
3 Панарин А. Православная цивилизация в глобальном мире // Евразийское обозрение, 2001. № 4, 11 декабря. С. 4-5. Доступно на: http://eurasia.com.ru/eo/4-5.html; он же. Русская Православная церковь в пространстве Евразии: материалы VI Всемирного русского народного собора. М., Арктогея, 2002. С. 90-101.
4 Панарин А. С. Политология. Учебное пособие. М., Гардарики, 2002. С. 372.
5 Дугин А. Евразийский триумф // П. Н. Савицкий. Континент Евразия. М., Аграф, 1997. С. 434.
6 В 2002 году он также переиздал работы Я. Бромберга «Евреи и Евразия» и Е. Ха-ра-Давана «Русь монгольская».
7 О его жизни и творчестве см.: Лавров С. Б. Лев Гумилев: судьба и идеи. М., Аг-рис Пресс, 2003. С. 39-454.
8 Ерасов Б. С. Россия в центральноазиатском геокультурном комплексе // Восток, 1993. № 6.
9 Шнирельман В. Интеллектуальные лабиринты: очерки идеологии в современной России. М., Академия, 2004. С. 18-122.
10 Алексеев Н. Н. Евразийцы и государство // Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн. М., Наука, 1993. С. 164.
11 Евразийские тетради, Прага, 1935. № 4. С. 14.
12 Савицкий П. Н. Подданство идеи // Евразийский временник, III. 1923. С. 7.
13 Алексеев Н. Н. Евразийство и государство // Евразийская хроника, IX. 1927. С. 165.
14 Из опыта работы евразийства // Евразийская хроника, VII. 1927. С. 47-49.
15 Laruelle M. L'appartenance a l'islam comme critere politique? La politisation des directions spirituelles et la constitution de partis musulmans en Russie // Islam et politique en ex-URSS (Russie d'Europe et Asie centrale). Paris, L'Harmattan, 2005. P. 85—115.
16 Laruelle M. Les ambigui'tes de l'eurasisme kazakh: ouverture sur le monde russe ou fer-meture nationaliste? // Cahiers d'etudes sur la Mediterranee orientale et le monde turco-iranien (CEMOTI). Paris, CERI, 2002. № 34. Р. 119-134.
17 Laruelle M. Le «dedoublement» d'une ideologie. Deux partis politiques eurasistes en Russie // La roulette russe. Outre-terre. Revue fran^aise de geopolitique, Aix-en-Provence, ERES, 2003. № 4. Р. 227-240.
18 Dunlop J. B. Aleksandr Dugin's «Neo-Eurasian». Textbook and Dmitrii Trenin's Ambivalent Response // Harvard Ukrainian Studies, 2001. Vol. XXV, No. 1-2. Р. 91-127.
19 Laruelle M. Alexandre Dugin: esquisse d'un eurasisme d'extreme droite en Russie post-sovietique // Revue d'etudes comparatives Est-Ouest, Paris, CNRS, 2001. № 3. Р. 59-78.
20 Чернов Д. Превыше всего. Российские фундаменталисты объединяются для поддержки власти // Вести, 2001, 25 апреля.
Перевод с французского Григория Косача
