CC BY
51
УДК 316.74:001 ББК 60.561.8 К 39
С.А. Кравченко,
доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой социологии Московского государственного института международных отношений (университета) Министерства иностранных дел Российской Федерации (МГИМО-Университет МИД РФ), главный научный сотрудник Федерального научно-исследовательского социологического центра Российской академии наук, г. Москва, тел: +7 (495) 434 94 26, e-mail: [email protected]
НЕЛИНЕЙНАЯ ДИНАМИКА НАУЧНОГО ЗНАНИЯ: ПРОБЛЕМА ДОВЕРИЯ К НЕМУ1
(Рецензирована)
Аннотация. Рассматриваются вызовы доверию научному знанию, возникшие у общества и особенно у представителей самой науки в процессе становления сложных нелинейно развивающихся социальных реалий. Прослеживаются социальные и культурные факторы зарождения практически абсолютного доверия научному знанию в эпоху Просвещения. Вместе с тем, показывается историчность доверия «универсальным» истинам и «объективным» законам, которая была характерна для той эпохи. Обосновывается историческая значимость доверия к научному знанию в виде организованного скептицизма, его роль в развитии социологии и других наук. Исследуется теоретико-методологический инструментарий критической нелинейной рефлексии, нацеленный на переоткрытие новизны в ранее полученном знании. Обосновываются парадоксы доверия к научному знанию, порождающие невиданные ранее уязвимости для жизни современного человека. Особо анализируется становление инсценированного доверия как последствия перехода от «общества рисков» к «мировому обществу рисков». Показывается, что виртуальная реальность играет все более значимую роль, соответственно, инсценированные смыслы доверия к научному знанию и научному незнанию, пришедшие в нашу жизнь, амбивалентно влияют на сознание людей. Критически анализируются подходы к исследованию места и роли метаморфоз в общественном развитии, представляющие новейшие вызовы доверию к социологическому знанию. Преодоление данных вызовов доверию к научному знанию автор видит на путях гуманистического поворота, предполагающего отказ от прагматического вектора развития науки, переход к качественно новому типу научного доверия.
Ключевые слова: научное знание, научное незнание, парадоксы доверия, организованный скептицизм, критическая нелинейная рефлексия, инсценированное доверие, метаморфозы, гуманистический поворот.
S.A. Kravchenko,
Doctor of Philosophy, Professor, Head of the Department of Sociology of the Moscow State Institute of International Relations (University) of the Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation (MGIMO University of the Russian Foreign Ministry), Chief Researcher of the Federal Research Sociological Center of the Russian Academy of Sciences, Moscow, ph. +7 (495) 434 94 26, e-mail: [email protected]
1 При поддержке РНФ, грант № 16-18-10411.
NONLINEAR DYNAMICS OF SCIENTIFIC KNOWLEDGE:
THE CONFIDENCE IN IT
Abstract. The paper deals with the challenges to confidence in scientific knowledge which have arisen in society and especially at representatives of the science in the course of formation of the complicated not linearly developing social realities. The publication traces social and cultural factors of origin of almost absolute confidence in scientific knowledge in the age of Enlightenment. At the same time, the work shows the historicity of confidence in the "universal" truth and "objective" laws which was characteristic of that era. The historical importance of confidence in scientific knowledge in the form of organized scepticism and its role in development of sociology and other sciences are proved. The theoretical-methodological tools of a critical nonlinear reflection aimed at rediscovery of novelty in earlier obtained knowledge are investigated. The confidence paradoxes in scientific knowledge generating vulnerabilities unprecedented earlier in life of the modern person are proved. Formation of the dramatized confidence as a transition consequence from "society of risks" to "world society of risks" is especially analyzed. The author shows that the virtual reality plays more and more significant role, respectively, the dramatized meanings of confidence in scientific knowledge and scientific ignorance, which ambivalently influence consciousness of people, have come to our life. The approaches to a research of the place and a role of metamorphoses in social development presenting the latest challenges to confidence in sociological knowledge are critically analyzed. The author suggests that we can overcome these challenges on the ways of the humanistic turn assuming refusal of a pragmatical vector of development of science and transition to qualitatively new type of scientific confidence.
Keywords: scientific knowledge, scientific ignorance, confidence paradoxes, organized scepticism, a critical nonlinear reflection, the dramatized confidence, metamorphoses, humanistic turn.
Согласно постулату «стрелы времени», обоснованному лауреатом Нобелевской премии И.Р. Пригожи-ным, имеет место саморазвитие неживой, живой и социальной материи [1]. Природа, климат нелинейно изменяются не только сами по себе, но и под воздействием человека, превращаясь в органическую часть турбулентной среды его жизнедеятельности. Соответственно, происходит нелинейное переоткрытие как природы, так и социума. Современный британский социолог Дж. Урри заявляет: «Я включаю в общество и, соответственно, в предмет социологии анализы климатического изменения, и в более общем плане - мир объектов, технологий, машин и природных сред. Серьезная заявленная претензия состоит в том, что социальный и физический/материальный миры чрезвычайно переплетены, и дихотомия между ними есть идеологический конструкт, который
необходимо преодолеть» [2; 8]. Возникают гибриды социального и физического, в результате сегодня мы имеем дело не с природой, техникой и социумом в «чистом» виде, а с социо-техно-природными реалиями. Еще более радикальные, нелинейные изменения происходят собственно в социуме. По оценке П. Штомпки, предложившего теорию социального становления, нацеленную на анализ «общества в действии» [3], ныне нормой общественного развития является сложный процесс становления социума, происходящий в контексте сопутствующих социальных и культурных травм, понимаемых как «специфическая патология деятельности» [3; 452]. Все современные общества столкнулись с ускоряющейся и усложняющейся социокультурной динамикой, невиданными ранее бифуркациями, культурными разрывами и социальными травмами, что позволило
российскому социологу Ж.Т. Тощен-ко предложить концепцию становления «обществ (множественное число!) травмы» [4]. Структуры и функции современных обществ сегодня подвержены радикальным трансформациям: они становятся неустойчивыми и неравновесными. Х Конференция Европейской социологической ассоциации была специально посвящена проблемам турбулентности социума и природы, которые, по существу, рассматривались через призму нелинейной динамики научного знания [5; 6-13].
Ученые всегда стремились дать валидную интерпретацию реалиям и происходящим процессам. Но если классики социологии валид-ность знания видели, прежде всего, в обосновании законов общественного развития, что, по их мнению, являлось главным критерием достоверности теорий [6], то ныне истинно валидное знание представляют теории, имеющие нелинейный и междисциплинарный характер, которые акцент делают на интерпретацию турбулентностей, травм, разрывов, бифуркаций [7; 22-30]. Вместе с тем, сохранение позитивистского мышления, постулатов формального рационализма и прагматизма не позволяет ученым всегда достаточно адекватно реагировать на новые вызовы самому научному знанию, такие как его короткоживучесть и дисперсия, что происходит в разных сферах неравномерно и нелинейно (еще П. Сорокин отмечал более быстрое старение социального знания по сравнению со знанием математики и естественных наук). Разрывы в знании и точки бифуркации в нем были и раньше [8], но теперь они становятся нормой, что нами было охарактеризовано как «нормальная аномия» [6; 17-33]. В итоге современное научное знание обретает нелинейную динамику, воспроизводя усложняющиеся реалии природы, техники, социума. При этом со становлением нелинейного развития наук осуществляется и переход от
безусловной веры в научное знание к относительному доверию, что предполагает релятивность и научного знания, и самого доверия к нему. Отнюдь не случайно проблематика доверия к знанию оказалась в социологическом мейнстриме [9, 10, 11, 12, 13, 14]. Ситуация с доверием в научном поле сложная. П. Штомп-ка отмечает глобальный негативный тренд: «Все говорит о том, что мы живем в век недоверия» [9; 410].
Историчность безусловной веры в научное знание
Эпоха Просвещения ознаменовалась становлением доверия во всемогущество научного знания, что в концентрированной форме выражал лозунг «Знание - сила». Теоретики Просвещения ратовали за доминирующую роль разума, рациональность в мыслях и действиях, необходимость преодоления несвободы, исходили из того, что человеческое общество может стать совершенным, а дисфункциональности связывали с «отсталыми» формами знания. Они верили в силу рационализма, который-де, опираясь на естественнонаучные открытия, способен устроить жизнь всех людей ко всеобщему благополучию. В то время критерием достоверности научного знания считались «объективные» законы познания, природы и общества [15, 16].
Их идеи были подхвачены и развиты основоположниками социологии. Так, О. Конт стремился к тому, чтобы обосновать доказательную, общепризнанную, «позитивную» социальную теорию, заслуживающую доверия. По его мнению, позитивные знания - это «истинно доступные нашему уму и полезные для нас» знания, которые противостоят фантастическим представлениям, а также здравому смыслу, ввиду его ограниченности и противоречивости [17; 13]. Конт поднял проблему обоснования «универсальных» принципов доверия к теории, среди которых: теория должна быть «точной, естественной наукой»,
опираться на методы, которые позволили бы результаты одного исследователя перепроверить другим ученым; в противоположность идеально-утопическим проектам и метафизике отличаться реализмом; полезна, в частности, способствует «водворению мира» и «укреплению общественного порядка»; обладает определенностью; положительна в смысле нацеленности на открытие «неизменных законов». Конт полагал, что ему удалось обосновать ряд «универсальных» законов: закон классификации наук, определяющий иерархию наук; закон трех стадий развития общества и соответствующего человеческого мышления; закон двойной эволюции, согласно которому существует прямая зависимость уровня социального прогресса от состояния развития позитивных наук.
Г. Спенсер был одним из первых, который утверждал, что хотя неорганические, органические и на-дорганические/социальные реалии эволюционируют в единстве, однако механизмы эволюций не тождественны друг другу, соответственно, законы природы и общества не могут быть едиными. В отличие от органического мира, люди планируют и экспериментируют с новыми социальными реалиями, создают «постоянно накапливающиеся и усложняющиеся над-органические продукты, вещественные и духовные..., которые становятся все более и более влиятельными причинами изменений» [18; 253]. Принимая во внимание фактор потенциальной эластичности социальной эволюции, Спенсер обосновывает закон детерминированности общества усредненным уровнем развития его членов, согласно которому основополагающие структурно-функциональные изменения осуществляются в обществе лишь по мере того, как адекватные изменения происходят в среднем уровне всестороннего развития его членов «в данное время». Постулаты этого закона социолог
соотносил с законом выживания сильнейших и лучших, распространяя его не только на отдельных индивидов, но на общества в целом, их структуры и функции. На этом основании им делается вывод о том, что «несправедливость правительства может существовать при помощи народа, соответственно, несправедливого в своих чувствах и действиях» [19; 125].
Э. Дюркгейм, французский социолог, поднял проблему доверия к научному знанию в плоскость единения эмпирического и теоретического знания. Он провел конкретное эмпирическое исследование, посвященное изучению проявлений аномии. Социолог исходил из того, что для достоверности социологического знания должны применяться объективные методы, аналогичные методам естественных наук. Задача социолога сводится к тому, чтобы исследовать и находить причинно-следственные связи между социальными фактами в контексте взаимоотношений общества, его структур и индивидов, что позволяет обосновывать общественные законы, выступающие своего рода фактором доверия к социологическому знанию. Он заявлял, что разделение труда «составляет необходимое условие материального и интеллектуального развития обществ, источник цивилизации»; это - закон, который управляет обществами «почти без их ведома» [20; 46].
Основоположники марксистской социологии доверие к научному знанию также связывали с обоснованием социальных законов, трактуя их как «внутренние и необходимые связи» между явлениями общественной жизни, которые отражают поступательное развитие человеческой цивилизации. По их мнению, законы носят «объективный» характер. Так, К. Маркс, как ему представлялось, обосновал закон человеческой истории, раскрывающий суть механизма смены общественно-экономических формаций: «На известной
ступени своего развития, - пишет он, - материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или
- что является только юридическим выражением последних - с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции» [21; 7]. Вместе с тем, из диалектического мышления Маркса следует, что будущее фатально не предопределено, не гарантировано «железными законами». Его облик также зависит от характера деятельности людей, от того, насколько она нацелена на преодоления разных форм отчуждения.
Как видно, даже на этапе зарождения социологии доверие к научному знанию динамично развивалось в контексте усложняющейся социальной и культурной динамики, возникающих новых общественно значимых проблем. В контексте эффектов «стрелы времени» доверие обретало характерную черту учета постоянной незавершенности развития научного знания.
Доверие в виде «организованного скептицизма»
Рельефное выражение незавершенности развития научного знания получило в критическом пересмотре М. Вебером «объективных» причинно-следственных зависимостей в обществе. По его мысли, причинность является качественно иной в социальной жизни, и, соответственно, отличие естественных наук от наук социальных, прежде всего, состоит в том, что они по-разному её трактуют: «мы имеем дело только с непонятной (или не вполне понятной) статистической вероятностью» [22; 612]. Для разграничения причинности в естественных науках от причинности в науках социальных им было введено понятие «адекватной причинности», цель которого
- установить степень того, что при
событии х имеется определенная степень вероятности наступления события у.
Р. Мертон релятивность доверия к научному знанию выразил в принципе организованного скептицизма. «Наука как будто бросает вызов «удобным властным допущениям», просто подчиняя их беспристрастному анализу, - отмечал он. - Организованный скептицизм содержит в себе скрытое сомнение в некоторых основаниях установленной рутины, власти, принятых процедур и сферы «сакрального» вообще... Независимо от того, идет ли речь о сакральной сфере политических убеждений, религиозной веры или экономических прав, научный исследователь не ведет себя предписанным некритическим и ритуалистическим образом» [23; 165-166]. Собственно, благодаря принципам адекватной причинности и организованному скептицизму, социология и другие социальные науки стали осуществлять переход от одной признанной парадигмы к другой, более валидной парадигме.
К. Мангейм, принимая во внимание динамику социологического знания, предпринял попытку обоснования критериев валидности знания и, соответственно, доверия -скептицизма к нему. Среди них:
- наличие в знании эмпирической составляющей, позволяющей, в частности, выявлять меру соответствия теоретико-методологического инструментария тому, что исследуется, измеряется, перепроверяется с учетом происходящих изменений: «развитие теоретических наук непосредственно зависит от развития наук эмпирических» [24; 241];
- использование академической интерпретации материала, претендующего на «истину»;
- отказ от монополии на истину, поощрение конкуренции интеллектуалов в отстаивании различных идей;
- выявление базовых ценностей «истины», а также латентных мотиваций исследователей,
включающих не только рациональное, но и коллективное бессознательное: «Исследование объекта не есть изолированный акт; оно происходит в определенном контексте, на характер которого влияют ценности и коллективно-бессознательные волевые импульсы» [24; 15];
- политическая дискуссия, которая «есть нечто большее, чем теоретическая аргументация; она срывает маски, открывает неосознанные мотивы, связывающие существование группы с ее культурными чаяниями и теоретической аргументацией» [24; 40];
- учет теологического знания, содержащего интуитивные прозрения и глубокие метафизические догматы, гуманные принципы, по которым следует оценивать знания;
- знание конкретных социальных групп, являющееся лишь частью социального знания, но представляющее своего рода документ, по которому можно судить о духе эпохи в целом;
- «демократическое требование общезначимости» [24; 143], позволяющее абстрагироваться от нигилистских и экстремистских воззрений, утверждая при этом культуру толерантности к разному теоретико-методологическому инструментарию [25].
Сегодня идет конкурентная борьба ученых за повышение степени доверия к производимому знанию, что имеет амбивалентные последствия. С одной стороны, осуществляется переход к более валидному знанию, заслуживающему доверие, а с другой - в контексте побочных эффектов, ненамеренных последствий развития производительных сил усиливается скептицизм в отношении знания, его несоответствия принципам гуманизма. В этой связи позволим себе обосновать парадокс доверия к научному знанию: чем выше степень доверия к науке, тем большее недоверие к нему вызывается в силу появляющихся ненамеренных последствий, особенно побочных
проявлений антигуманизма. Тем не менее, ненамеренные последствия, включая рост скептицизма к научному знанию, распространение лженауки, не фатальны. На наш взгляд, производством сложного знания можно и нужно управлять. Ведь, по большому счету, они возникают не из-за собственно увеличения и совершенствования научного знания, а его усложнения сообразно принципам формальной рациональности и прагматизации без адекватной гуманизации. Следовательно, доверие к научному знанию в современных условиях должно особо включать в себя наличие в нем гуманистической составляющей [26; 12-23].
Фактор доверия в контексте критической нелинейной рефлексии
Р. Мертон в стремлении повысить степень доверия к научному знанию выдвинул требование включить в него критическую нелинейную рефлексию в отношении «старого» знания, что предполагает неоднократное переоткрытие новизны в ранее полученном знании. Он принял «нелинейность» как основополагающий метод изучения «развития истории в целом, исторических идей в частности, а также направлений научных изысканий» [27; XIX]. Опираясь на данный метод, он ратовал за обновленное прочтение, по существу, постоянное переосмысление достижений ученых с учетом времени и, соответственно, накопленного научного знания, которое заслужило доверие научного сообщества. «Я давно выступаю за то, что труды выдающихся авторов в каждой научной области нужно перечитывать снова и снова ради прибавочного знания - дополнительные идеи и соображения явно приходят в поле зрение с каждым повторным чтением. То, что можно найти в трудах прошлого, фиксировано раз и навсегда. Однако оно меняется по мере того, как изменяются наши собственные интеллектуальные восприятия; чем больше мы приобрели знания, тем больше мы можем
узнать, перечитывая работы под углом нашей недавно приобретенной точки зрения» [27; 45]. Этот метод нелинейности позволил не только оптимально интегрировать «старое» и новое знание, но и дать эффективные ответы на многие вызовы доверию научному знанию.
Критическая нелинейная рефлексия была задействована Т. Куном. Ученый поставил под вопрос традиционное представление о развитии науки посредством линейного накопления знаний, выдвинув идею научных революций [28; 1977], каждая из которых предполагала переход к более высокой степени доверия к научному знанию. По его мнению, в течение определенного периода времени содержание и сущность науки определяются парадигмой, являющейся набором принципов, понятий, категориального аппарата, признаваемого и используемого группой ученых в течение определенного исторического периода. Однако с истечением некоторого времени ученые начинают сталкиваться с увеличением аномалий, которые не могут быть объяснены в рамках существующих теоретических и методологических принципов, что, следовательно, вызывает сначала скептицизм, а затем все большее недоверие к знанию. Этот процесс заканчивается научной революцией и переходом к новой парадигме, заслуживающей доверия большинства ученых. При этом в течение некоторого времени сосуществуют две парадигмы с тенденцией, что одна из них обретает все большее доверие и доминирует как «истинная». Критическая нелинейная рефлексия в виде смены парадигм вызывает дополнительный организованный скептицизм в отношении даже самых «высоких» и, казалось бы, «универсальных» форм знаний.
Развитие критической нелинейной рефлексии также связано со становлением рефлексивной социальной науки, которая несла с собой более валидное понимание становящегося
сложного социума. Её квинтэссенция заключается в принятии во внимание интегральной интерпретации как рефлексивности объективных институциональных структур, так и собственно человеческой активности в виде самоорганизации. Благодаря рефлексивной социологии начали активно осуществляться исследования социальных импровизаций и инноваций, которые типичны для рефлексивной модернизации собственно современного общества
[29], что, несомненно, повысило доверие к научному знанию. По словам П. Бурдье, одного из основоположников рефлексивной науки, ученые, будучи в академическом научном поле, включаются в конкурирующие стратегии в борьбе за доверие к своим достижениям, что способствует обновлению и внедрению валидных инноваций в разработке новых эмпирических, теоретических и методологических инструментов. Залогом того является переход к более высокому синтезу эмпиризма и теории: «исследование без теории слепо, а теория без исследования пуста»
[30]. При этом крайне важен нелинейный учет «старого» знания, ибо «конкуренты не могут ограничиться дистанцированием от их уже признанных предшественников, но вынуждены, чтобы не быть обойденными и «дисквалифицированными», интегрировать вклад предшественников в конструкцию - различную и различающую, которая оставляет этих предшественников позади» [31; 479].
Э. Гидденс интерпретирует изменения в знании и доверия к нему в контексте «институциональной рефлексивности». Согласно социологу, рефлексивность социальных действий зависит от ранее усвоенных социальных практик, развития как общего, так и особенно научного и экспертного знания. В результате, с одной стороны, ученые освобождаются от диктата институционализированного знания, а с другой - в силу своей рефлексивности,
обусловленной обновляемым знанием, сталкиваются с более сложными неопределенностями эмерджентного типа, которые касаются и современного научного знания. Он пишет: «То, что я называю «рукотворными неопределенностями», связано более с продвинутым знанием» [32; 105]. При этом «рукотворные неопределенности» вынуждают ученых полагаться не только на собственные достижения, но и задействовать институциональную рефлексивность в отношении достижений своих предшественников, что, разумеется, предполагает скептицизм в отношении его валидности.
Проблемы инсценированного доверия
Сегодня в научное поле вошло инсценированное доверие к научному знанию. Как известно, примерно четверть века спустя выхода в свет немецкого издания «Общества риска», У. Бек предложил новаторскую теорию «Мирового общества риска», подчеркивая, что «категория мирового общества риска контрастирует с той, которая обозначает общество риска». По его мнению, то, что выводит мировое общество риска за пределы общества риска, «сводится к следующей формуле: глобальный риск есть инсценирование реальности глобального риска... «Инсценирование» здесь не предполагает в разговорном смысле намеренную фальсификацию реальности посредством преувеличения «нереальных» рисков. Разница между риском как ожидаемой катастрофой и реальной катастрофой заставляет нас воспринять роль инсценирования серьезно» [33; 10]. Иными словами, инсценирование предполагает социальное и культурное конструирование реальности, прежде всего, риска, под которым понимается возникновение ситуации с неопределенностью, основанной на дихотомии реальной действительности и возможности: как вероятности наступления объективно неблагоприятного последствия для социальных акторов
(индивидуальных или коллективных), так и вероятности обретения выгод и благ [34; 19]. По нашему мнению, инсценированным рискам адекватно соответствует инсценированное доверие. Реалии современного общества таковы, что на индивидуальный и коллективный габитус доверия все более влияет виртуальная реальность в виде смыслов доверия, относящихся к качеству жизни, предметам, окружающим нас, предоставляемым услугам. Обычно такие смыслы изначально инсценируются учеными или структурами, идентифицирующие себя с производством научного знания. Подчеркнем, речь, как правило, не идет о намеренной фальсификации смыслов доверия к знанию, хотя это в принципе не исключается. Приведем лишь несколько примеров. Сегодня повсеместно инсценируется доверие к новым продуктам питания, некоторые из которых являются генетически измененными и содержат отложенные риски. По телевизионным каналам идет реклама препаратов от практически всех болезней. Участники гонки за президентство России призывают избирателей верить их обещаниям - только они и их программы, опирающиеся на достижения науки, «гарантируют» процветание и счастливое будущее страны. Этот список можно продолжать и продолжать. Однако инсценированное доверие далеко не всегда ведет к формированию реального доверия в общественном сознании. Скорее, наоборот - возникает эффект дисперсии доверия, который, прежде всего, подрывает доверие к научному знанию.
Проблема инсценирования смыслов доверия весьма сложна. Дело не только в том, что в современном обществе увеличивается само количество смыслов, но и в том, что смыслы одних и тех же реалий носят релятивный и зачастую противоречивый характер. «В нашем постмодернистском мире, - пишет американский социолог Дж. Александер,
- фактические суждения и фиктивные нарративы плотно переплетены. Бинарности символических кодов и истинных/ложных суждений накладываются друг на друга» [35; 5]. В итоге нормой стала диффузия референтов доверия. Это особо относится к доверию научному знанию, которое все более обретает характерные черты рисков «мирового общества рисков»: оно становится «делокализированным» в пространстве и времени (определить автора инсценированных рекомендаций диет, лечений и т.д. практически невозможно); степень доверия научному знанию становится «неисчис-ляемой» - она зависит от множества факторов, включая «драматизацию» в Интернете тех или иных общественных проблем с помощью механизмов специально организованных «социальных перформансов» [36; 3-9]; «не поддаются компенсациям» ненамеренные последствия доверия к научному знанию на глобальном уровне (никто не может предсказать отложенные риски экспериментов по клонированию живых организмов или риски внедрения искусственного интеллекта без адекватных гуманистических оснований).
Инсценированное доверие в большей или меньшей степени присутствует в научном незнании. У. Бек отмечает: «Мировое общество риска является обществом незнания в самом прямом смысле. В противоположность домодерновой эры оно не может быть преодолено большим и лучшим знанием, большей или лучшей наукой; скорее, как раз наоборот: оно - продукт большей и лучшей науки. Незнание правит в мировом обществе риска. Так, жить в среде созданного незнания означает искать неизвестные ответы на вопросы, которые никто не может ясно сформулировать» [33; 115]. Социолог особо подчеркивает: взрыв ядерного реактора в Чернобыле сопровождался «взрывом незнания», что, по существу, привело к образованию «пост-Чернобыльского мира»
[33; 116]. В результате распространения научного незнания утверждается парадокс решения, сочетающий и его необходимость, и его невозможность: «Чем больше угроза, чем больше разрыв в знании, тем больше необходимость и невозможность принятия решения» [33; 117].
Весьма примечательно, что по вопросу о роли научного незнания Бек дистанцируется от позиций других известных социологов: «Что отличает мою концепцию рефлексивной модернизации от концепций Гидденса и Лэша? Говоря кратко и по существу: «среда» рефлексивной модернизации не знание, а более или менее рефлексивное незнание» [33; 122].
На наш взгляд, приход в современную жизнь научного незнания предполагает переоткрытие доверия к научному профессиональному знанию. Люди, находящиеся под влиянием позитивистского мышления, привыкли доверять специалистам, которые знают все и претендуют на безусловную правильность своих суждений. Однако сложные реалии современного общества таковы, что лучше доверять сомневающимся специалистам, исходящим из того, что ныне сосуществуют как апробированное научное знание, так и научное незнание, которое, подчеркнем, становится более продвинутым знанием - ему можно доверять.
Метаморфозы: новейшие вызовы доверию социологическому знанию
У. Бек в посмертно изданной книге «Метаморфоза современного мира» предложил развернутую теорию природы современной метаморфозы, из которой следует потенциальная возможность перехода к новому вектору развития человеческой цивилизации и иному типу знания. Ее квинтэссенция сводится к следующему. Социология с момента своего зарождения изучала социальные изменения, происходящие в обществах, исходя из того, что все изменения (эволюционные или революционные)
предполагали сохранение базовых определенностей: отдельные реалии меняются, но другие сохраняют свою сущность, что позволяет осуществлять их сравнение в контексте социальной и культурной динамики. Так, капитализм изменялся, но некоторые его аспекты оставались такими, какими они всегда были. Трансформации основываются на культурных или экономических реформах, ориентируемых на достижение намеренных целей. Однако в современный мир все более входят метаморфозы, которые не могут быть концептуализированы со знанием о процессах изменения, эволюции, революции или трансформации. Метаморфозы инициируют «непреложный шок» в знании, что подрывает антропологические константы нашего прежнего понимания мира: то, что вчера было немыслимым, является реальностью и возможностью сегодня. Пример тому: «климатическое изменение является агентом метаморфозы»: «подъем уровня моря создает новые ландшафты неравенств - рисуются новые карты мира, на которых ключевыми линиями являются не традиционные границы между нациями-государствами, а подъемы выше морского уровня. Это создает совершенно другой способ концептуализации мира и наших шансов на выживание в нем. «В каком мире мы фактически живем?». Мой ответ следующий: в метаморфозе мира» [37; 4]. К наиболее значимым метаморфозам социолог относит климатические изменения, глобальные идеологические конфликты, ненамеренные последствия развития экономики и внедрения инновационных технологий. Всему этому нельзя не доверять, однако с оговоркой относительно того, что изменения происходят в разных темпо-мирах, проявляются как линейно, так и нелинейно. Поэтому, полагаем, важно выявлять степень включенности метаморфоз в конкретные социальные изменения, происходящие в различных регионах мира и в нашей стране.
«Теория метаморфозы выходит за пределы теории мирового общества риска: она не о негативных побочных эффектах хорошего, а о позитивных побочных эффектах плохого» [37; 4]. Подобного рода суждения высказывались и ранее. Например, Э. Тоффлер в работе «Метаморфозы власти» полагает, что глобальная битва за власть не обязательно является злом, воплощаемым в насилии и деньгах, - она производит и добро, представленное в интеллекте и знании, являющимися главными факторами, порождающими метаморфозы зарождения «высококачественной» власти [38]. Конкретные метаморфозы трансформаций исследуются российскими социологами [39, 40, 41]. Нам представляется, данная тенденция, несомненно, зарождается, но ее нельзя абсолютизировать. Очевидно, есть разные типы метаморфоз: как в виде позитивных, так и негативных побочных эффектов развития человеческой цивилизации, однако нет достаточного знания об их взаимовлиянии, степени доминирования конкретных типов.
Метаморфоза мира есть «эпохальное изменение видений мира, переоформление национального взгляда на мир. В этом пространстве национальные и другие границы переосмысливаются, исчезают, а затем создаются заново, т.е. они «ме-таморфизируются» [37; 5, 6]. Если прежде ученые интерпретировали метаморфозу как итоговый результат каких-либо неожиданных преобразований, то У. Бек акцентирует внимание на процессе «метаморфи-зации» в противоположность социальному изменению.
Прежние «определенности», основанные на национальных мировоззрениях, «исчезли», они «теряют свою очевидность, как верования целой эпохи. Что значит «исчезли»? Многие из них, скорее всего, даже все картины мира, еще существуют сегодня одновременно и рядом друг
с другом. «Исчезновение» означает две вещи: во-первых, картины мира потеряли свою определенность, свое господство. Во-вторых, никто не может избежать глобального. Это происходит потому, что глобальное - т.е. космополитизированная реальность - это не просто «где-то там», а представляет собой стратегическую живую реальность каждого» [37; 7, 8]. По мысли социолога, космополитизация востребовала знание, основанное на космополитической методологии, которая должна заменить ранее доминировавший национальный взгляд на социум. По нашему мнению, сегодня необходимо сохранить и развивать знание, включающее оба подхода, ибо, как показали российские ученые, динамика национальных реалий, отражаемая в «подвижности смыслов и ценностей», сохраняет актуальность «выявления потенциала межэтнического согласия» [42; 7]. Глобальная социология не должна как-либо умалять национальные социологии, которым, в свою очередь, следует изучать влияние метаморфоз мира на конкретные национальные культуры.
Процессы «метаморфизации», считает У. Бек, касаются как макрореалий, так и жизненного мира каждого человека, включая даже функциональность его тела. «Те, кто питаются только локально, будут голодать. Фактически, во времена изменения климата, те, кто хотят дышать местным воздухом, будут задыхаться» [37; 11]. Полагаем, данная метафора призвана усилить позиции представляемой теории, однако, вольно или невольно, она нивелирует знание о специфике культуры жизненных миров конкретных людей. Вряд ли этой метафоре можно безусловно доверять.
Наконец, самое главное: будущее человечества в контексте «мета-морфизации» мира: «Было бы ошибочным приравнивать метаморфозу мира с изменением к лучшему. Метаморфоза мира ничего не говорит о том, является ли данное преобразование к лучшему или к худшему. Как концепция, она не выражает ни оптимизм, ни пессимизм по поводу хода истории. Она не описывает упадок Запада, не предполагает, что все будет к лучшему. Она оставляет все открытым и направляет нас к значимым политическим решениям» [37; 19-20]. Эта позиция особенно близка нам: наука сложного общества особенно нуждается в гуманистическом повороте, а человечество - в инновационных политических решениях, направленных на осуществление гуманистической модернизации [43]. Промедление в этом чревато глобальными вызовами: нынешние негативные побочные эффекты развития человеческой цивилизации могут привести к переходу роковой черты условий существования самой разумной жизни на Земле. В таком случае «позитивные побочные эффекты плохого» уже просто не смогут проявить свою функциональность.
Таким образом, ускоряющаяся и усложняющаяся социальная и культурная динамика востребовали становление нелинейной динамики научного знания, которая, по существу, привела к существенным переоткрытиям в научном знании. Естественно, возникли вызовы доверия к нему. Эти процессы принесли с собой не столько ответы, сколько множество актуальных вопросов, которые ждут своего исследования, включая создание новых парадигм и выработку нового знания, которому можно доверять.
Примечания:
1. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М.: Прогресс, 2000. 432 с.
2. Urry J. Climate Change & Society. Cambridge: Polity Press, 2012. 200 p.
3. Sztompka P. Society in Action: A Theory of Social Becoming. Cambridge, 1991. 644 p.
4. Тощенко Ж.Т. Общества травмы // Независимая газета. 2018. 23 янв.
5. Кравченко С.А. К итогам Х Конференции ЕСА // Социологические исследования. 2012. № 3. С. 6-13.
6. Кравченко С.А. «Нормальная аномия»: производство «ничто» // Социологическая наука и социальная практика. 2015. № 3. С. 17-33.
7. Кравченко С.А., Салыгин В.И. Новый синтез научного знания: становление междисциплинарной науки // Социологические исследования. 2015. № 10. С. 22-30.
8. Степин В.С. Научные революции как точки бифуркации в развитии знания // Научные революции в динамике культуры. Минск, 1987. С. 36-76.
9. Штомпка П. Доверие - основа общества. М.: Логос, 2012. 440 с.
10. Luhmann N. Trust and Power. N. Y.: Free Press, 1979. 208 p.
11. Sztompka P. Trust: A Sociological Theory. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. 214 p.
12. Cook K.S., Hardin R., Levi M. Cooperation Without Trust? N. Y.: Russell Sage, 2005. 253 p.
13. Trust: Comparative Perspectives / M. Sasaki, R.M. March (eds). Boston: Brill, 2012. 381 p.
14. Brown P., Calnan M. Trusting on the Edge. Bristol: Policy Press, 2012. 144 p.
15. Монтескьё Ш. О духе законов. М.: Мысль, 1999. 674 с.
16. Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Начала политического права // Трактаты. М., 1969. 416 с.
17. Конт О. Дух позитивной философии // Западноевропейская социология XIX века: тексты. М.: Изд. Междунар. ун-та бизнеса и управления, 1996. 352 с.
18. Спенсер Г. Синтетическая философия. Киев: Ника-Центр, 1997. 512 c.
19. Спенсер Г. Грехи законодателей // Социс. 1992. № 2.
20. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М.: Канон, 1996. 432 с.
21. Маркс К. К критике политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13. М.: Гос. изд-во полит. лит., 1959.
22. Вебер М. Основные социологические понятия // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. 808 с.
23. Мертон Р. Наука и социальный порядок // Личность. Культура. Общество. 2000. Т. II, вып. 2. С. 151-168.
24. Манхейм К. Идеология и утопия // Манхейм К. Диагноз нашего времени. М.: Юрист, 1994. 700 с.
25. Культура толерантности: опыт дипломатии для решения управленческих проблем / под ред. И.Г. Тюлина. М.: МГИМО-Университет, 2004. 304 с.
26. Кравченко С.А. Востребованность гуманистического поворота в социологии // Социологическая наука и социальная практика. 2013. № 1. С. 12-23.
27. Merton R. On the Shoulders of Giants.University of Chicago Press, 1993. 348 p.
28. Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977. 300 с.
29. Beck U., Giddens A., Lash S. Reflexive Modernization: Politics, Tradition and Aesthetics in the Modern Social Order. Cambridge: Polity, 1994. 225 р.
30. An Invitation to Reflexive Sociology / P. Bourdieu, L. Wacquant (eds). Chicago: University of Chicago Press, 1992. 348 p.
31. Бурдье П. Поле науки // Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М.; СПб.: Ин-т эксперимент. социологии: Алетейя, 2007. 567 c.
32. Giddens A., Pierson C. Conversations with Anthony Giddens. Stanford University Press, 1998. 233 р.
33. Beck U. World at Risk. Cambridge: Polity Press, 2010. 269 p.
34. Кравченко С.А. Социологическая диагностика рисков, уязвимостей, доверия: учеб. пособие. М.: МГИМО-Университет, 2016. 431 с.
35. Alexander J.C. The Meanings of Social Life. A Cultural Sociology. Oxford University Press, 2003. 296 p.
36. Alexander J.C. The Drama of Social Life. Cambridge: Polity Press, 2017. 244 p.
37. Beck U. The Metamorphosis of the World. Cambridge: Polity Press, 2016. 223 р.
38. Тоффлер Э. Метаморфозы власти. М.: АСТ, 2003. 669 с.
39. Тощенко Ж.Т. Фантомы российского общества. М.: Центр социального прогнозирования и маркетинга, 2015. 668 с.
40. Кравченко С.А. Метаморфозы: сущность, усложняющиеся типы, место в социологическом знании // Социологические исследования. 2017. № 10. С. 3-14.
41. Красин Ю.А. Метаморфозы российской трансформации. Политологические сюжеты. М.: Ин-т социологии, 2009. 496 с.
42. Межнациональное согласие как ресурс консолидации российского общества. М.: Ин-т социологии РАН, 2016. 400 с.
43. Гуманистический поворот: императив человеческой цивилизации: монография / под общ. ред. С.А. Кравченко. М.: МГИМО-Университет, 2018. 209 с.
References:
1. Prigogine I., Stengers I. Order out of chaos. Man's new dialogue with nature. M.: Progress, 2000. 432 pp.
2. Urry J. Climate Change & Society. Cambridge: Polity Press, 2012. 200 pp.
3. Sztompka P. Society in Action: A Theory of Social Becoming. Cambridge, 1991. 644 pp.
4. Toshchenko Zh.T. Society of trauma // Nezavisimaya gazeta. 2018. Jan. 23
5. Kravchenko S.A. On the results of the X Conference of the ESA // Sociological research. 2012. No. 3. P. 6-13.
6. Kravchenko S.A. "Normal anomie": the production of "nothing" // Sociological science and social practice. 2015. No. 3. P. 17-33.
7. Kravchenko S.A., Salygin V.I. A new synthesis of scientific knowledge: the formation of interdisciplinary science // Sociological research. 2015. No. 10. P. 22-30.
8. Stepin V.S. Scientific revolutions as a point of bifurcation in the development of knowledge // Scientific revolutions in the dynamics of culture. Minsk, 1987. P. 36-76.
9. Sztompka P. Trust is the foundation of society. M.: Logos, 2012. 440 pp.
10. Luhmann N. Trust and Power. N.Y .: Free Press, 1979. 208 p.
11. Sztompka P. Trust: A Sociological Theory. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. 214 p.
12. Cook K.S., Hardin R., Levi M. Cooperation without Trust? N.Y.: Russell Sage, 2005. 253 pp.
13. Trust: Comparative Perspectives / M. Sasaki, R.M. March (eds). Boston: Brill, 2012. 381pp.
14. Brown P., Calnan M. Trusting on the Edge. Bristol: Policy Press, 2012. 144 pp.
15. Montesquieu Ch. The spirit of the laws. M.: Mysl, 1999. 674 pp.
16. Rousseau J.-J. The social contract, or principles of political right // Treatises. M., 1969. 416 pp.
17. Kont O. The Spirit of Positive Philosophy // Western European Sociology of the 19th Century: Texts. M.: Publishing house of Intern. University of Business and Management, 1996. 352 pp.
18. Spencer G. Synthetic Philosophy. Kiev: Nika-Center, 1997. 512 pp.
19. Spencer G. The sins of legislators // Socis. 1992. No. 2.
20. Durkheim, E. The division of labour in society. M.: Canon, 1996. 432 pp.
21. Marx K. A Contribution to the Critique of Political Economy // Marx K., Engels F. Works. 2nd ed. Vol. 13. M.: State Publishing house of polit. lit., 1959.
22. Weber M. Basic sociological terms // Weber M. Selected works. M.: Progress, 1990. 808 pp.
23. Merton R. Science and social order // Person. Culture. Society. 2000. Vol. II, Iss. 2. P. 151-168.
24. Manheim K. Ideology and Utopia // Manheim K. The diagnosis of our time. M.: Yurist, 1994. 700 pp.
25. Culture of tolerance: the experience of diplomacy for solving problems in modern management / ed. by I.G. Tyulin. M.: MGIMO-University, 2004. 304 pp.
26. Kravchenko S.A. Demand for a humanistic turn in sociology // Sociological science and social practice. 2013. No. 1. P. 12-23.
27. Merton R. On the Shoulders of Giants.University of the Chicago Press, 1993. 348 pp.
28. Kuhn T. The structure of scientific revolutions. M.: Progress, 1977. 300 pp.
29. Beck U., Giddens A., Lash S. Reflexive Modernization: Politics, Tradition and Aesthetics in the Modern Social Order. Cambridge: Polity, 1994. 225 p.
30. An Invitation to Reflexive Sociology / P. Bourdieu, L. Wacquant (eds). Chicago: University of Chicago Press, 1992. 348 p.
31. Bourdieu P. Field of Science // Bourdieu P. Social space: fields and practices. M.; SPb.: Institute of Experimental Sociology: Aleteya, 2007. 567 pp.
32. Giddens A., Pierson C. Conversations with Anthony Giddens. Stanford University Press, 1998. 233 pp.
33. Beck U. World at Risk. Cambridge: Polity Press, 2010. 269 p.
34. Kravchenko S.A. Sociological diagnosis of risks, vulnerabilities, confidence: a manual. M.: MGIMO-University, 2016. 431 pp.
35. Alexander J.C. The Meanings of Social Life. A Cultural Sociology. Oxford University Press, 2003. 296 pp.
36. Alexander J.C. The Drama of Social Life. Cambridge: Polity Press, 2017. 244 pp.
37. Beck U. The Metamorphosis of the World. Cambridge: Polity Press, 2016. 223 pp.
38. Toffler E. Metamorphoses of power. M.: AST, 2003. 669 pp.
39. Toshchenko Zh.T. Phantoms of the Russian society. M.: Center for Social Forecasting and Marketing, 2015. 668 pp.
40. Kravchenko S.A. Metamorphoses: essence, increasingly complex types, place in sociology of knowledge // Sociological research. 2017. No. 10. P. 3-14.
41. Krasin Yu.A. Metamorphosis of the Russian transformation. Political science subjects. M.: Institute of Sociology, 2009. 496 pp.
42. Interethnic harmony as a resource for the consolidation of the Russian society. M.: Institute of Sociology of the RAS, 2016. 400 pp.
43. The humanistic turn: imperative of human civilization: a monograph / general ed. by S.A. Kravchenko. M.: MGIMO-University, 2018. 209 pp.
