CC BY
32
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 9. 2007. Вып. 4. Ч. I
ВОСТОКОВЕДЕНИЕ
А.Ю. Желтое
НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ ТИПОЛОГИИ ПОСЕССИВНОСТИ
(НА МАТЕРИАЛЕ ПОСЕССИВНЫХ КОНСТРУКЦИЙ В ЯЗЫКЕ СУАХИЛИ)
Хотя из определения посессивности («Посессивность как семантическая категория представляет собой языковую интерпретацию широкого круга отношений обладания, принадлежности, включая соотношение части и целого. Поле посессивности охватывает систему взаимодействующих средств данного языка, служащих для выражения вариантов посессивных отношений»1) не вытекает связь данной категории с такими явлениями, как именная классификация, системы личных местоимений или тип маркировки семантических ролей, на самом деле эта категория имеет точки соприкосновения со многими из этих явлений. Несмотря на то, что в языках нигер-конго не зафиксированы системы посессивных классификаторов, как в некоторых языках Океании2, именно особенности посессивных конструкций выделяют во многих языках нигер-конго класс родственников (иногда - старших родственников), который является одной из наиболее устойчивых групп даже в языках, где нет именной классификации. Посессивные местоимения активно участвуют в выражении различных семантико-прагматических признаков личных местоимений и в процессах, обеспечивающих многообразие их семантики. Что касается типологии маркировки ролей, то следует отметить, что И. И. Мещанинов на основании совпадения притяжательных и объектных форм местоимений в некоторых палеоазиатских и америндских языках выделял особый «посессивный» тип языков, противопоставленный номинативному (аккузативному) и эргативному3. Однако впоследствии он отказался от идеи выделения особого посессивного типа - действительно, ставить посессивный тип в одни ряд с эргативным и номинативным вряд ли справедливо: при совпадении посессивных и субъектно-объектных форм стратегия маркировки ролей все равно сводится к номинативности или эргативности - следует, тем не менее, заметить, что параллелизм в выражении отношений обладатель - обладаемое и субъект/объект - предикат представляется весьма важной характеристикой языка, т. к. демонстрирует определенную нерасчлененность именной и глагольной грамматики. Данное явление характерно и для некоторых языков нигер-конго (например, языков манде).
Что касается категории посессивности в проблематике лингвистической типологии, то обычно выделяется - как структурно, так и семантически - главное противопоставление внутри данной категории. Это противопоставление отчуждаемой и неотчуждаемой принадлежности. При этом предпринимались попытки выстроить иерархию имен с точки зрения их склонности входить в отношения отчуждаемой или неотчуждаемой принадлежности с посессором. Однако следует заметить, что построение подобной иерархии сталкивается
© А.Ю. Желтов, 2007
с серьезными проблемами, эксплицитно продемонстрированными в докладе Т. Цунода на Второй типологической школе в Москве в 2000 г.4 Предлагая свою собственную шкалу, верхние уровни которой демонстрируют большую способность к неотчуждаемой принадлежности, чем нижние, исследователь размещает на этих верхних уровнях семантическую группу частей тела, а термины родства оказываются примерно в середине данной иерархии (схема 1).
Схема 1
Части тела > характерные, неотъемлемые признаки (inherent attribute) > одежда > термины родства > домашние животные > продукты (products) > другие объекты.
При этом Цунода отмечает, что в некоторых языках именно термины родства, а не обозначения частей тела, демонстрируют большую склонность к неотчуждаемой принадлежности и, соответственно, занимают верхний уровень в «иерархии неотчуждаемости». Данное противоречие находит отражение в приводимых им вариантах этой иерархии, предложенных Дж. Хэймэном (схема 2) и Дж Николз (схема 3), на которых на верхний уровень иерархии помещаются и части тела, и термины родства.
Схема 2
Термины родства/части тела > артефакты.
Схема 3
Термины родства и/или части тела > отношения часть-целое и/или пространственные отношения > «культурно обусловленные обладаемые объекты» (culturally based possessed items).
Т. Цунода выделяет три возможных варианта взаимоотношений между двумя типами иерархий (с терминами родства или частями тела на верхнем уровне) и сознанием человека (human cognition): а) обе иерархии отражают человеческое сознание; б) ни одна из иерархий не отражает человеческое сознание; в) обе иерархии отражают человеческое сознание в случае их совпадения, и ни одна из них не отражает человеческое сознание в случае их несовпадения.
Он также предлагает достаточно пессимистичный вывод о том, что ни один из вариантов не представляется абсолютно верным, а лучшие варианты еще предстоит предложить. Собственно именно данная типологическая проблема явилась стимулом к более внимательному изучению посессивных конструкций в языке суахили, который, как и другие языки нигер-конго, представляется интересным в контексте данной проблематики.
Насколько известно автору, ни в одной из традиционных грамматик языка суахили не выделяется каких-либо семантических противопоставлений для посессивных конструкций этого языка. В статье Т. Хиннебуша и Р. Кирснера5 в качестве кандидата на выражение неотчуждаемой принадлежности в суахили рассматриваются конструкции с двумя объектами:
Ni- li- т- vunja Juma mguu.
я-прошедшее время-ему-ломать Джума нога «Я сломал Джуме ногу».
'■'Ni- H- m- vunja Juma kalamu.
я- прошедшее время-ему-ломать Джума ручка (перо) «Я сломал Джуме ручку».
Данные конструкции представляют собой известный в типологии тип конструкций с подъемом посессора от исходных посессивных конструкций до роли актанта: Ni- Ii- (и)- vunja mguu wa Juma.
я- прошедшее время-ее (3 класс)-ломать нога посессив Джума «Я сломал ногу Джумы».
Ni-Ii- (i)- vunja kalamu ya Juma.
я- прошедшее время-ее (9 класс)-ломать ручку посессив Джума «Я сломал ручку Джумы».
Как видно из приведенных примеров, в случае неотчуждаемой принадлежности (часть тела - нога) подъем посессора до роли актанта возможен, а в случае неотчуждаемой принадлежности (ручка) - подъем посессора невозможен.
Однако, как отмечается в статье, существуют примеры, когда повышение посессора возможно и в случае отчуждаемой принадлежности:
Meza i- те- pangus- wa mguu.
Стол он (9 класс)-перфекг-лишать-пассив ножка
«У стола отломана ножка»; буквально: «Стол лишен ножки».
Meza i- те- pangus- wa vumbi.
Стол он (9 класс)-перфекг-лишать-пассив пыль
«Со стола стерта пыль»; буквально: «Стол лишен пыли».
В итоге авторы приходят к выводу, что неотчуждаемая принадлежность - это лишь одна из возможных интерпретаций подобных конструкций, мотивированная не только грамматически, но и лексически. На самом деле, неотчуждаемость обладаемого - лишь один из многих факторов, влияющих на возможность подъема посессора: коммуникативные характеристики - фокус эмпатии; сентенциальные факторы (семантика генитивной конструкции - при этом семантика неотчуждаемости является лишь одним из таких факторов); семантика посессора; синтаксическая позиция генетивной группы и ее семантическая роль; семантика предиката; дискурсивные факторы6.
Тем не менее, представляется, что в языке суахили все же есть два грамматически различных (выражаемых различным набором морфем) типа посессивных конструкций. При этом данные конструкции выделяются не на синтаксическом, а на поверхностно-морфологическом уровне. Прежде всего, имеются в виду т. н. «краткие посессивные формы» (contracted possessive forms) типа babake от babaya-ke «отец 9 кл-его». Слова, способные образовывать данные краткие формы, делятся на следующие семантические группы7:
- термины родства: отец, мать, ребенок, брат/сестра, муж, жена (к этому списку, возможно, следует добавить лексемы «старший брат» и «старшая сестра»);
- реляционные имена, обозначающие людей: друг;
-реляционные обозначения времени и места: конец, завтра, после, перед (в суахили данные слова обычно восходят к именам);
- части тела: лицо (сюда же следует добавить лексему «рука»);
- части растений: стебель, ветка, цветок.
Отличие кратких форм посессивов от полных заключается в том, что стандартная конструкция состоит из имени и согласованного по классу с данным именем притяжательного местоимения соответствующего лица:
Ki-tabu ch-angu/ch-ako/ch-ake/ch-etu/ch-enu/ch-ao - «книга моя/твоя/его/наша/ваша/их».
Краткие формы образуются суффиксацией к имени соответствующего притяжательного местоимения с выпадением согласователя по классу и ассоциативной (посессивной) частицы -а:
Baba-ngu/baba-ko/baba-lce «отец мой/твой/его».
Wenz-etu/wenz-enu/wenz-ao «дети наши/ваши/их».
Возникает вопрос, можно ли интерпретировать данные краткие формы как особый грамматический тип посессивных конструкций, или это всего лишь фонетически мотивируемые варианты? Нерегулярность образования кратких форм и параллельное существование полных являются аргументами в пользу первой интерпретации. Однако существуют и другие доводы в пользу грамматической интерпретации суахилийских кратких форм посессивов. Во-первых, это достаточная устойчивость семантики. Причем данная семантика отчетливо напоминает как семантику верхних уровней иерархии неотчуждаемости в типологии, так и семантику имен, участвующих в альтернативных типах посессивных конструкций во многих языках нигер-конго: манде, догон, иджо, атлантические, адамауа-убанги, ква. Во многих близкородственных суахили языках банту посессивность с терминами родства выражается еще более синтетическим способом. В этих языках существуют суплетивные именные основы для форм типа «мой отец», «его отец» и т. д. В этих формах посессор и обладаемое выражаются общей именной основой, т. е. формы различаются лексически.
Кроме того, данные конструкции отличает общий формальный признак: выпадение ассоциативного форманта -а, что также является распространенным случаем выражения альтернативной посессивности во многих языках нигер-конго8. Интересно также, что данные краткие формы посессивных конструкций с прономинальным посессором имеют параллели в конструкциях с посессором - именем собственным и обладаемым, так же, как в первом случае, выражаемым термином родства: в этом случае также возможно образование двух типов посессивной конструкции, но другим способом:
Mtoto w-ake Hamisi (ребенок 1 класс-ero Хамиси - «ребенок Хами си»),
Kitabu ch-a Hamisi (книга 7 класс-посессив Хамиси - «книга Хамиси»).
Таким образом, мы имеем два типа конструкций для посессора, выраженного местоимением: для реляционного обладаемого - babayangu/babangu «мой отец», но только один тип для аутосемантичного обладаемого - kitabu changu/*kitabungu «моя книга», - а также два типа посессивных конструкций для имени собственного в роли посессора: для реляционных имен - mtoto w-ake Hamisi - «ребенок Хамиси», и один - для аутосемантичных имен - kitabu cha Hamisi - «книга Хамиси».
Следующий вопрос, который вытекает из анализа особых форм посессивных конструкций в суахили, касается возможности интерпретировать их как особые формы неотчуждаемой принадлежности. Поскольку в центре данных конструкций находятся термины родства, а части тела, скорее, являются периферийным элементом, то более адекватной их интерпретацией является не «неотчуждаемость», а другая семантическая категория - «реляционность». Имена данной категории не могут иметь референциального значения без употребления с указанием посессора. Представляется, что именно такая «референциально необходимая посессивность» требует более тесной синтаксической связи обладаемого и посессора, что мы и наблюдаем в суахили.
Вводя, помимо противопоставления отчуждаемости/неотчуждаемости, еще одну семантическую оппозицию внутри категории посессивности - реляционность9/аутосеман-тичность - мы избегаем типологического противоречия, отмечаемого Т. Цунодой.
Если в центре альтернативных посессивных конструкций находятся термины родства (как в случае суахили), то следует говорить о шкале «референциально необходимой посессивности». На верхних уровнях данной шкалы будут находиться термины родства, а также реляционные локативы и обозначения времени; части тела будут располагаться на средних уровнях этой шкалы: они, несомненно, более реляционны, чем артефакты (ср., напр., предпочтительность референции для обозначения частей тела в английском с помощью посессивов, а не артиклей: формы in his hand и his eyes встречаются чаще, чем in the hand и the eyes), но менее реляционны, чем термины родства (отец одного человека может оказаться сыном для другого, рука же всегда остается «рукой»). Иерархия реляционное™ может быть представлена следующим образом (схема 4):
Схема 4
Термины родства, реляционные локативы и обозначения времени > части
тела > остальные имена.
Шкала, предложенная Цунодой, является шкалой другого измерения - не реляционное™, а собственно неотчуждаемой принадлежности. При этом части тела («моя рука» неотчуждаема от эго) находятся на вершине иерархии, а термины родства - в середине («мой отец» не обязательно находится при эго, как его рука, но всегда остается отцом).
Таким образом, никакого типологического противоречия нет: есть две шкалы и два порядка размещения на них различных имен (возможно, точнее - референтов имен). Разграничения двух этих иерархий может существенно облегчать объяснения ряда явлений, связанных с посессивностью в языках нигер-конго.
В статье У. Клауди и Б. Хайне10 приводится пример из языка эве (ква), где особый, более простой формально (как это часто бывает свойственно как неотчуждаемой принадлежности, так и реляционным именам) тип посессивных конструкций характерен для терминов родства, но вообще не распространяется на части тела. Оставаясь в терминологических рамках «неотчуждаемости», авторы вынуждены привлекать к объяснению этого явления достаточно сложные процессы и термины типа «метафора» и «концептульное уравнение» (conceptual equation).
Представляется же, что просто в эве, как и во многих языках нигер-конго, актуальна шкала реляционности, а не неотчуждаемости.
Теперь вновь вернемся к проблеме нерегулярности и факультативности кратких форм посессивов в суахили. Видимо, в суахили мы сталкиваемся со своеобразной реорганизацией системы: при сохранении определенной семантики появляются новые средства ее выражения. Как уже отмечалось, «класс родственников» (в традиционной номенклатуре классов он обозначается как 1а класс) стабильно выделяется во многих языках нигер-конго. Он есть даже в языках манде, в которых отсутствует система именных классов типа бан-туской. Причем следует отметить, что формальные средства его выражения удивительно похожи: в манде слова этого класса блокируют присоединение определенного артикля11, а в суахили они маркируются нулевым показателем именного класса.
В других языках банту этот класс также выделяется с помощью более простой (по сравнению с другими классами) формой: в показателе 1а класса либо отсутствует аугмент (во многих языках), либо, наоборот, присутствует только аугмент без собственно показателя класса (например, зулу). Для языков манде подобное явление может быть объяснено присоединением к данным лексемам застывшего притяжательного местоимения,
которое и блокирует употребление артикля (ср. невозможность одновременного употребления притяжательного местоимения и артикля в английском). Наличие суплетивных лексических форм посессивов для терминов родства в банту позволяет предположить, что и «нежелание» терминов родства в банту контактировать с префиксом класса говорит о наличии референциального компонента в его семантике.
Далее нужно отметить, что в суахили 1 а класс согласуется по 1-му классу, утрачивая, таким образом, самостоятельную согласовательную модель и проявляясь лишь в отсутствии префиксау имени: 0ЪаЪаки-уи т-гип а-Ифка (отец этот-1класс 1 класс-хороший он (1класс)-прошедшее время-приходить - «Этот хороший отец пришел»). Таким образом, происходит некоторая утрата, очевидно, семантически очень значимого для нигер-конго противопоставления терминов родства другим языкам. Возможно, из-за этого языковая система ищет новые средства для маркировки данной семантической группы и находит их в разграничении посессивных конструкций. Именно динамическим статусом данного явления (1а класс еще различается от других имен 1-го класса в именной морфологии, но утратил собственную согласовательную модель, и появляются новые средства для выделения данной семантической группы) и может объясняться его нерегулярность и факультативность.
Динамический статус данного явления коррелирует с различиями в списках имен, относящихся к 1а классу и способных образовывать краткие формы посессивов. Некоторые термины родства (ребенок, муж, жена - они же часто не входят в «класс родственников» и в языках манде) не входят в 1а класс, а относятся к 1-му классу, но, тем не менее, образуют краткие формы посессивов. Это можно объяснить изменением семантики этих имен. Ранее они не были чисто реляционными именами и, следовательно, не входили в 1а класс - «старый» класс родственников, но сейчас они воспринимаются как реляционные имена, и, соответственно, включены в «новый» - синтаксический - класс слов с релятивной семантикой, т. е. слов, требующих посессора для референции. Слово тите изначально означало не только «муж» (реляционная семантика), но и «мужчина» (аутосемантичное имя), а тке, соответственно, не только «жена», но и «женщина». Затем появились новые словоформы, образованные по продуктивной модели словосложения, которые используются исключительно для ауто сем античных значений: тч>апа-тите «мужчина» и ггтапа-тке «женщина».
Таким образом, семантика исходных форм сдвигается в сторону реляционности, и слова, как и положено словам с реляционной семантикой, начинают образовывать краткие формы посессивов. Причем их переход в класс реляционных имен иногда подкрепляется и особой согласовательной моделью. Для слов 1а/2а класса (класс 2а - это коррелят класса 1а во множественном числе) характерно отсутствие префикса, согласование по 1/2-му классу во всех случаях, кроме притяжательных местоимений, где они используют модель 9/10 классов (0ЪаЪау-аке - 1а класс-отец 9класс-его). Слова типа тке сохраняют префикс 1-го класса как более консервативный - морфологический - элемент, но иногда демонстрируют согласование с посессивным местоимением по модели 9/10-го класса - \va-ke г-ао (2класс-жены 10класс-их), как бы подкрепляя свой новый статус реляционных имен синтаксически.
Что касается лексем тм>апа и тШо «дитя, ребенок», которые также не относятся к 1 а классу, но образуют краткие формы посессивов, то, возможно, изначально они выражали скорее возраст, чем степень родства референта. Затем семантика сместилась в сторону указания на родственников - прямых потомков (возможно, с переходом от группового
родства к линейному), что позволило этим лексемам образовывать краткие посессивные формы, подчеркивая реляционность своей семантики.
1 Теория Функциональной Грамматики. Локативность, Бытийность. Посессивность. Обусловленность / Под ред. А. В. Бондарко. СПб., 1996. С. 99.
2 Aikhenvald A.Ju. Classifiers. ATypology of Noun Categorization Devices. Oxford, 2000.
3 Мещанинов И.И. Общее языкознание. Учпедгиз. М., 1940. С. 127-152.
4 Tsunoda Т. Possession Cline in Japanese and Other Languages // Вторая зимняя типологическая школа. М., 2000. С. 87-91.
5 Hinnebusch T.J., Kirsner R.S. On the Inference of «Inalianable Possession» in Swahili // J. of African Languages and Linguistics. 1980. № 2. P. 1-16.
6 О факторах, влияющих на процесс повышения посессора, см., напр.: Кибрик А.Е. Внешний посессор в русском языке // Его же. Константы и переменные языка. СПб., 2003. С. 307-319.
7 Материал приводится по грамматике языка суахили Э. Эштон: Ashton Е.О. Swahili Grammar (including intonation). London, 1944.
8 См., напр.: Welmers W.E. Associative a and ka in Niger-Congo // Language. 1963. Vol. 39. № 3. Pt. 1. P. 432-447. 'Имена, маркированные данным признаком, требуют обязательного упоминания посессора для их референции.
10 Claudi U., Heine В. On some Nominal Morphology of «Alienability» in Some African Languages // Current Approaches to African Languages. Dordrecht, 1989. Vol. 5. P. 3-19. P. 13-14.
11 Выдрин В.Ф. Фонологический тип и именная морфология пра-манде: Дисс. ... докт. филол. наук. СПб., 2001. Рукопись.
